Письмо Тополькова..

ТДЖ.Кн.2.Гл.12.* * *
Дома Пантелея Путивцева ждало письмо от Юрия Тополькова.Письмо было «толстым», объемистым.
«Пишу Вам, Пантелей Афанасьевич, из Куйбышева, -- сообщал Топольков. -- Вернулся я в Москву из Германии в конце лета сорок первого года и в квартире своей обнаружил записку племянницы, Вали. Из записки я узнал, что Вы звонили, интересовались мной.
Как только я попал в Москву, тотчас же позвонил Вам, справлялся о Вас. Но вскоре мы с Машей выехали в Куйбышев.Вы, наверное, знаете, что часть наркоматов выехала сюда.
Одно время я состоял при Наркоминделе, но вчера мне предложили работу в нашем посольстве в Лондоне. Я дал согласие. Вопрос моего отъезда -- вопрос нескольких дней. Как только приеду в Лондон, сообщу свой адрес и буду ждать Вашего письма.
Описать то, что мы пережили с Машей в Германии в первые дни войны, нелегко, но я все-таки, наверное, попытаюсь это сделать.Вы знаете, Пантелей Афанасьевич, что я давно «коплю» материалы для книги о Германии. Я был свидетелем многих событий, можно сказать, исторических событий. Мне думается, что к этому разряду относятся и первые дни войны в Берлине.
Уже здесь, на Родине, пока все это еще хранит память сердца, я попытался описать эти дни. Измарал много бумаги. Посылаю Вам несколько страниц, «на пробу». Хотелось бы знать Ваше мнение? Как написано? Сумел ли я хоть в малой степени передать то, что мы пережили?
Только не щадите меня. Скажите прямо, что Вы думаете о моей писанине».
В конверт было вложено несколько страничек машинописного текста. Пантелей Афанасьевич развернул их и стал читать:
«Начало войны застало меня в Варнемюнде -- небольшом курортном городке на берегу Балтийского моря. Мы приехали туда на воскресенье с американским журналистом Брэндэнджем.
Как обычно, я остановился в небольшом частном пансионате на тихой уютной Кирхенштрассе, неподалеку от старого русла.
Ночь я спал хорошо, крепко и не думал, что таким будет пробуждение. Рано утром ко мне пришел взволнованный Брэндэндж. От него я узнал, что Германия напала на Советский Союз.
Все события предшествующих месяцев говорили о том, что война скоро начнется, и все-таки это известие меня потрясло. Мы с Брэндэнджем решили вернуться в Берлин. Я попросил его отвезти меня не домой, а в наше посольство на Унтер-ден-Линден. Посольство, однако, было уже окружено гестаповцами, и прямо на улице, у ворот, меня арестовали.
После короткого допроса в гестапо на Александерплац меня повезли в Моабитскую тюрьму...»
Пантелей Афанасьевич вспомнил, как однажды они с Юрой прогуливались по Берлину (Кажется, это было во второй его приезд в Германию... Да, конечно). Они увидели серое мрачное здание, и Юра тогда сказал: «Это Моабитская тюрьма. Первое время здесь сидел Эрнст Тельман. Потом его отправили в какой-то концлагерь...»
«Я еще не знал тогда, -- читал дальше Путивцев, -- что Маша, беременная, тоже находится в Германии, в одном из лагерей для интернированных. К счастью, я этого не знал...
В первую ночь в тюрьме я не мог сомкнуть глаз. Как долго меня продержат здесь? Увижу ли я когда-нибудь Родину? Где мои товарищи по работе? Что делается, наконец, на полях сражений?..
Утро я встретил совершенно разбитым. Отдернул черную штору светомаскировки. Был еще совсем ранний час. От нечего делать я стал читать «Правила заключенного», которые были вывешены на стене. Из них я узнал, что заключенный не имеет права выглядывать в окно, производить шум, петь и днем ложиться на постель... Не буду повторять все пункты поведения заключенного в Моабитской тюрьме, скажу только, что в то утро я начал с нарушения этих правил. Поставил табурет у окна и встал на него.
Камера моя была на пятом этаже. В окошко виднелся тюремный двор. Его окружала высокая стена. За стеной -- кусок улицы, по которой шли первые прохожие. Как тогда я позавидовал этим людям, которые свободно могли идти по улице...
Вскоре к тюрьме то и дело стали подкатывать автобусы с решетками на окнах. Это привозили все новых и новых заключенных.
Где-то неподалеку был громкоговоритель, и я услышал первую сводку с Восточного фронта. Смысл этого сообщения сводился к тому, что Красная Армия отступает перед натиском верхмата на всем фронте -- от Баренцева до Черного моря, назывались колоссальные цифры потерь, которые якобы наши войска понесли в первый же день.
В июне стояли очень жаркие дни. В камере было невыносимо душно. Единственное, куда меня выводили -- это на допросы.
Гестаповцы допытывались, с кем я был знаком на воле. Я ответил, что знал Шмидта и других официальных лиц.. Германии, с которыми по службе приходилось встречаться. .
Им было хорошо известно, что никакими «военными тайнами» я не располагаю. Меня не били. А вот шофера нашего военного атташе так избивали, что его потом долго пришлось лечить в больнице. Об этом я узнал позже. Я не сомневался, что наше правительство сделает все, чтобы вернуть советских людей на Родину, но следовало не забывать и другое: мы имели дело с Гитлером!
Действительно, с нашим обменом были большие трудности. Дело в том, что в Германии к началу войны оказалось более полутора тысяч советских граждан, в то время как в Москве осталось всего 120 немецких сотрудников и членов их семей.
Гитлеровские власти настаивали на обмене один на один. Таким образом, подавляющее большинство советских людей, оказавшихся в Германии, было бы обречено на гибель.
Наши, конечно, проявили максимум настойчивости и в ультимативной форме потребовали от гитлеровцев вернуть всех советских людей.
Переговоры эти длились довольно долго. Наконец Берлин вынужден был согласиться.
В тот вечер меня предупредили, чтобы я не спал. В четыре часа за мной придут. Что могло это значить?..
Ровно в четыре часа пришли два гестаповца. В тюремной машине они доставили меня на аэродром... Так получилось, что я впервые в жизни летел на самолете, и этот самолет был немецким. Часа через два мы стали кружить, и перед посадкой я увидел внизу собор святого Стефана. Значит, мы прилетели в Вену.
В Вене в самолет втолкнули еще несколько русских, которых интернировали в Австрии. Теперь я был не один. Трудно передать, что это значило для меня, сидевшего в одиночной камере. Из Вены нас доставили в Софию. Нашу группу немцы с аэродрома повели через весь город на вокзал. У софийского вокзала скопилось много людей. Это были болгары. Они пришли, чтобы передать еду русским. Немцы-охранники пытались помешать этому, но с болгарами они обращались все-таки не так, как с нами.
На путях стоял уже целый эшелон с русскими. Вот тут я впервые увидел Машу и узнал, что и она была все это время в Германии, в лагере. Никогда не забуду этот крик, похожий на стон: «Юра!..»
В Болгарии была у нас еще одна остановка, в Свиленграде. Из Свиленграда на автобусах всех советских граждан доставили к турецкой границе, где нас передали турецким властям.
В Стамбуле нас уже ждал теплоход «Сванетия». На этом теплоходе нас еще держали несколько дней, пока в порт не зашла «Бессарабия», на которой находились работники немецкого посольства в Москве.
Много раз мне приходилось возвращаться на Родину из заграничных командировок, но это возвращение, конечно, нельзя было сравнить ни с чем».
На этом заканчивались странички, присланные Топольковым Пантелею Путивцеву.