Пятёрка До-До

На каждого человека, как и на каждый поступок,
следует смотреть с определённого расстояния. Иных
можно понять, рассматривая их вблизи, другие же
становятся понятными только издали.
(Ларошфуко)



       Однажды во Франции...

       Маленький сиреневый «пежо» с вмятиной на левом подкрылке весело нёсся по залитой полуденным солнцем дороге и, рассекая своим металлическим носом, упругие потоки встречного ветра, уверенно держал курс прямо на восток.

       День, а именно 26 число марта месяца, приближался к отметке “середины”, и был в самом разгаре весеннего нашествия. Последние островки снега уступали своё место жгучим лучам беспощадного весеннего солнца, столбик термометра упорно двигался вверх, а птицы, довольные таким положением вещей с галдежом возвращались обратно.

       За рулём вышеупомянутого автомобиля сидел мсье де Валь, галантный джентльмен 32 лет отроду. Одет он был в потёртый пиджак сливового цвета и клетчатые брюки на вырост, купленные им на одной из воскресных распродаж убогого блошиного рынка. На худосочной шее мсье уютно располагалось длинное шерстяное кашне в сине-зелёную полоску, купленное им, видимо, в том же месте, где и брюки. Голову этого человека украшала широкополая шляпа цвета кофе с молоком, вернее сказать, шляпа была нахлобучена и, в общем-то, страшно не шла к его стилю и портила и без того неприятное впечатление от увиденного. Столь странный стиль одежды, видимо навеянный мсье де Валю образами шикарной и эксцентричной госпожи Помпадур, не сколь не смущал его, и даже наоборот, придавал уверенности в разговоре с сидящим рядом пассажиром уже упомянутого авто.

       Пассажиром оказался молодой человек по имени Доминик. Он был белокур, высок ростом, носил очки в тонкой металлической оправе и был обладателем пары изумительных синих глаз. Доминик не любил своё имя и частенько представлялся как До-До. Так было короче и симпатичнее. Одет он был в старые джинсы и зелёный вязаный свитер. Была ещё и куртка. Но в данный момент она преспокойно валялась на заднем сиденье автомобиля.

       Пожирая одну за другой белые разделительные полосы, изворотливый «пежо» с лёгкостью мотылька лавировал меж рядов, вылетая то на одну, то на другую полосу, перестраиваясь в соседний ряд и недовольно хныкал заунывным клаксоном, когда ему не давали дорогу. Сидящий за рулём мсье де Валь спешил, но это не мешало ему атаковать залпом вопросов подвернувшегося под руку случайного попутчика. С напористостью слона, де Валь расспрашивал Доминика о различных глупых умностях и умных глупостях, время от времени разбавляя свой очередной каверзный вопрос простодушным, а оттого непомерно дерзким хохотком. Слова, исходящие из уст Доминика, порой ошеломляли собеседника и он, поправляя свою дурацкую шляпу, чтобы та от частой тряски из стороны в сторону не съехала набекрень, корчил физиономию немого комика Чаплина, и таращился остекленевшими глазищами на Доминика. Думал ли в такие моменты мсье де Валь о ситуации на дороге, когда его авто с бешеной скоростью неслось по трассе навстречу солнцу и судьбе, для Доминика навсегда останется секретом, но именно в такие секунды ему безумно хотелось выйти.

       Спустя двадцать минут мечта превратилась в реальность. На горизонте замаячил Париж и вскоре автомобиль, устало шурша съеденными бетоном и скоростью покрышками, въехал на Кольцевой Бульвар. Добряк-водитель не взял любезно предложенных ему Домиником пятидесяти франков, громогласно заявив, что общение с таким милым попутчиком – лучшая плата за проезд.

       Де Валь оказался голубым. И Доминику ничего не оставалось, как смутится и поскорее покинуть машину гостеприимного мсье. Его ждал Париж…

 

***

       На углу улицы Масийон и улицы Настоятельницы, что в пяти минутах ходьбы от сердца города – бронзовой плиты нулевого километра, расположенной в центре Папертной площади, давным-давно жил замечательный поэт Жоашен дю Белле, воспевавший в своих стихах величественный Париж шестнадцатого века. Спустя почти два столетия по этим же улочкам близ собора Парижской Богоматери ходил сам Бальзак и, навеянный романтизмом того времени, сочинял свои бессмертные шедевры. С тех пор утекло немало воды. Теперь здесь располагался скромный двухэтажный трактир “Венсар Дюв”, выполненный в стиле модерн прошлого века. На карте города – это маленькая точка в районе острова Сите, омываемого со всех сторон спокойными водами Сены. Маленькая серая точка, помеченная замусоленным карандашом-огрызком на потрёпанной карте, дрожавшая испещрёнными схемами Парижа в жилистых руках Доминика.

       Молодой человек стоял на бульваре среди россыпи цветочных киосков и щурился от нестерпимо яркого солнца. В прелом воздухе марта носились толстые мухи, а щекотавшее макушку головы солнечное тепло постепенно перерастало в невыносимую жару. Утопая в море тигровых лилий, чайных роз и серебристых ландышей, Доминик шумно сопел ноздрями, вдыхая этот благоговейный цветочный аромат, и улыбался. Эму нравился этот милый город и то место, в котором он оказался после прощания с мсье де Валем. А Париж, в свою очередь, встречал своего гостя, как подобает: всем своим величием и красотой.

       Доминик – обладатель красных потёртых кед, сейчас твёрдо стоял обеими ногами на стёсанных камнях мостовой бульвара Клебер. В потоках солнца неспешно текла пёстрая, шумная толпа – по большей части подростки. Вдоль левой стороны Клебера, где и находился Доминик, тянулись нескончаемые цветочные ряды, рядом – сверкая вымытыми стёклами витрин, стояли пышные «гран магазен», словно вавилонские башни, нависая над головой своей пёстрой громадой. А напротив, вовсю бурлил искрящийся фонтан, на каменном парапете которого, словно малые галчата на жердях, гомонили, смеялись и целовались вездесущие подростки – мальчики и девочки. Они смачно тянули «колу» из жестянок, а потом бросали их пустые в фонтан. Шикарный “resto”, угловое здание с аппетитными и соблазнительными витринными декорациями, доносил до ушей Доминика прелестную игру скрипки и гобоя. Решётки витрин были расписаны кичевыми пейзажами Греции, возле которых стояли припаркованные автокары завсегдатаев.

       Часы городской ратуши на набережной часов показывали два часа пополудни, и было самое время подкрепиться, поэтому Доминик спешил найти заветный адрес. Для начала ему нужно было отыскать ближайшую станцию метро, а оттуда уже доехать до острова Сите.

       Когда гуляешь по улицам Парижа – особенно в центре – почти все дома, что окружают вас – это настоящие произведения искусства… Туристы же предпочитают всем остальным, постройки в стиле модерн. Они охотно останавливаются возле подобных строений, щёлкают фотоаппаратами и восторженно ахают при виде всего этого. А если решиться прокатиться в парижском метро, то стиля модерн не избежать точно, потому что парижское метро – это и есть абсолютный модерн, выражающийся в любой мало-мальски значительной детали.

       Собственно поэтому, найти метро, Доминику не составило никакого труда – наземный вход в метро, располагавшийся сразу за поворотом между булочной и проезжей частью улицы, был заметен своими затейливыми узорами на металлических ограждениях.

       На то, чтобы спуститься вниз Доминику потребовалось две минуты. И ещё одиннадцать, чтобы сесть в вагон метро и доехать до нужной станции. Вновь ласковое солнце ослепило, отвыкшие от столь яркого света глаза, когда молодой человек поднялся наверх. Отсюда до “Венсар Дюв” Доминика отделял теперь лишь мост через Сену на остров Сите да полмили пыльной мостовой.

       Оставшийся путь Доминик прошёл пешком, с удовольствием оглядывая окрестности столицы. Ему приходилось и раньше бывать в этом прекрасном городе: ещё карапузом родители возили его к тётке в пригород Парижа, а та неизменно каждые выходные водила племянника в город в “Кафе де Клор” у площади Сен-Жермен-де-Пре. Там, шестилетний Доминик до отвала наедался сливочного пломбира с шоколадно-ванильным соусом, а потом, с расстройством желудка, непременно тянул тётку в ближайший туалет…

       Три лета подряд мальчишка До-До радовался огромному красивому городу, гоняя на площадях голубей и купаясь в холодных фонтанах, а потом эта милая женщина, вечно улыбающаяся и приветливая, вдруг слегла с лейкемией и, когда мальчику едва исполнилось двенадцать, умерла в невероятных мучениях. Вместе с тёткой для Доминика умер и Париж. На целых двенадцать лет.

       Наверно сейчас бы До-До с удовольствием посидел в “Кафе де Клор”, отмечая про себя произошедшие изменения и наслаждаясь вкусом того самого сливочного мороженого, но…

       Но сейчас в Париже он был по делу. По очень важному и обстоятельному делу.

       Итак, спустя некоторое время Доминик стоял перед дверью номера 29 трактира “Венсар Дюв” и негромко стучал костяшками пальцев. За дверью было тихо и у Доминика в голове неожиданно вспыхнула ужасная мысль: «Неужели опоздал?». Вспыхнула и погасла. Внутри комнаты послышались шорохи и дверь, тихо скрипя, отворилась.

       На пороге возник человек в строгом сером костюме с не очень приятным лицом (как отметил про себя Доминик). Почему До-До оно показалось неприятным, пожалуй, он, и сам в те мгновенья не смог бы объяснить. Но в глазах этого человека явно чувствовался холод и настроенная враждебность к незваному гостю, а в том, что До-До был незваным гостем, сомневаться не приходилось.

- Вам кого? – брезгливо поинтересовался незнакомец в сером костюме. Сказал это так словно боялся испачкаться о Доминика.

       Молодого человека это ничуть не смутило. Наоборот, он был готов к суровому приёму.

- Э-э-э… Мсье де Гранд… меня интересует мсье де Гранд!

- К вашим услугам! – без особых любезностей представился мсье Гранд и добавил: - Чем могу быть полезен?

- Вы мне можете быть очень даже полезны, мсье Гранд! – выпалил Доминик. – Дело в том, что я изучаю журналистику и вы – объект моего исследования на время летней практики…

- Простите, я не кролик, чтобы быть объектом чьего-то исследования, - отпарировал господин в костюме, и дверь перед самым носом Доминика захлопнулась.

- Чёрт подери! – прошептал ошеломлённый Доминик, и неуверенно постучал в дверь 29 номера во второй раз. К такому приёму он всё-таки готов не был.

- Вы зря вспылили, мсье! – доверчиво произнёс Доминик, стараясь говорить как можно более учтиво. – Я вовсе не это имел ввиду…

       До-До не успел договорить, как дверь вновь отворилась, и в проёме возник мсье Гранд.

- А, что же ты имел ввиду? И почему ты решил, что я вспылил?

- Но вы…

- Ты не прав, - спокойно произнёс де Гранд, доставая из-за пазухи огромный блестящий револьвер. – Вот сейчас я действительно вспылил! – с этими словами он взвёл курок и направил ствол оружия прямо на Доминика.

- О, мой Бог! – охнул побледневший Доминик, и неуверенно сделал шаг назад. – Должно быть, здесь какая-то ошибка, мсье, - заплетающимся языком едва слышно пролепетал он.

- Ошибка в том, мой друг, – вдруг мягким голосом заговорил мсье Гранд, - Что эта штуковина у меня уже четыре года и все эти четыре проклятых года я не могу зайти в магазин за углом и прикупить к нему парочки-другой пуль. В противном случае я давно бы уже пустил себе одну из них прямиком вот сюда, - и он потыкал указательным пальцем себе в лоб. – Да-да, именно сюда, в эту никчёмную башку…

- Может, всё-таки вы опустите револьвер? – неуверенно предложил Доминик, у которого за одну секунду перед глазами пронеслась вся его недолгая жизнь. Он даже вспомнил, как звали соседскую кошку, ту, что выцарапала ему глаза в пятилетнем возрасте. Звали её Джанет, это была действительно она, рыжая с большим пушистым хвостом и наглыми глазами.

- Да-да, конечно, - уставшим голосом сказал господин в сером костюме и послушно опустил револьвер. Сейчас он не был похож на ту холодную глыбу льда, которую Доминик видел в глазах мсье пару минут назад, сейчас скорее он походил на какого-нибудь затравленного зверька.

- Вообще-то я недолюбливаю журналистов, - сказал он, жестом приглашая к себе в номер. – Эти чёртовы папарацци залезают в самые потаённые уголки души, выворачивают её наизнанку, обливают грязью, а потом, в таком прескверном виде, представляют на суд общественности, как лакомый кусок. Наживку-то глотают, конечно, что может быть лучше подобных заметок, где беднягу раскладывают по полочкам и учат жизни, как какого-то молокососа-юнца.

- Наверно, в своё время они вам здорово насолили? – спросил Доминик.

- Не то слово … да, что я тебе рассказываю, наверное, про меня знаешь больше меня самого! Представляю, сколько мерзостей в мой адрес ты откапал в архивах.

- Это верно, мсье де Гранд! Собственно поэтому я и здесь. Предпочитаю информацию, так сказать, от первоисточника. Хочу услышать всё лично от вас, от первой до последней буквы… если, конечно, вы не против, - и Доминик потупился на револьвер, который мсье Гранд оставил на журнальном столике.

       Сейчас они оба стояли в хорошо обставленном номере, очень светлом и милом. Окна, выходившие на улицу, были распахнуты настежь. Сквозь плотные занавески, подымающиеся к верху, в комнату врывался свежий аромат весеннего Парижа. По комнате вперемешку со сквозняком гуляли солнечные зайчики. На стене висело огромное овальное зеркало, которое отражало часть комнаты и двух собеседников, стоящих друг напротив друга: мсье де Гранда и самого Доминика.

       - Когда-то я был таким же юным, как и ты сейчас, - грустно заметил де Гранд и, подойдя к окну, устало облокотился на подоконник. – У меня не было жизненного опыта, зато был мальчишеский задор, фантастические планы и толика упорства. Я курил марихуану и ходил на выставки художников-экспрессионистов, ни черта не смысля в этом. Я ночи напролёт просиживал штаны в “чайнатауне”, любил слушать уличных поэтов и с удовольствием писал сам. Я прекрасно помню, сколь важно для меня было знать истину и добиваться её, несмотря ни на что! – Де Гранд отошёл от окна и приблизился к Доминику. – Я помогу и тебе добиться истины, узнать правду, не только потому, что вижу в тебе тот самый мальчишеский задор, но ещё и потому, что знаю: мне это необходимо также.

 

***

       Местечко, в которое мсье де Гранд назначил Доминику явиться к шести часам вечера, находилось между набережной Цветов и улицей Настоятельницы. Это было всего в пяти минутах ходьбы от трактира “Венсар Дюв”, но де Гранд наотрез отказался встречаться где-либо, кроме как здесь. Доминик подметил в мсье эту странную особенность: тот просто обожал покрывать всё аурой таинственности и потому часто говорил тихим заговорщицким голосом. Он пообещал явиться к дому номер 9, когда часы на городской ратуши пробьют ровно шесть ударов.

       Указанный дом Доминик нашёл без труда. Близ этого дома, кстати, надо сказать весьма старого, был разбит небольшой скверик с тенистыми молодыми деревцами и уютными мягкими скамейками. Незадолго до назначенного времени появился сам де Гранд. Он шёл со стороны трактира и вельможно курил трубку. Не спеша подошёл к молодому человеку и поздоровался с ним за руку.

- Знаешь ли, почему я пригласил тебя именно сюда? – сразу задал свой вопрос де Гранд, внимательно всматриваясь в синие глаза Доминика.

- Тихое местечко, симпатичный пейзажик… - начал было До-До, но поперхнулся словами, увидев суровый взгляд собеседника. – Нет, мсье! – поспешил добавить он.

- Этот дом, - Де Гранд величественно вознёс руки к рядом стоящему обветшалому зданию, - старожила Парижа. Ему почти девять веков!

- Не может быть! – искренне восхитился Доминик.

- Да, он был перестроен и отреставрирован 150 лет тому назад. Но не этим знаменит он, поверь, нет! – Де Гранд поманил До-До к себе и указал на запылённую мемориальную доску, закрепленную на стене дома, примерно на уровне человеческого роста.

       Вначале Доминик принял её за обыкновенную рекламную вывеску, но теперь понял, что ошибался. Де Гранд бережно стёр тыльной стороной ладони густой слой пыли с металла и произнёс:

- Здесь жили и любили друг друга Абеляр и Элоиза.

       Доминик понимающе кивнул головой, хотя на самом деле, ничего не понял. Эти имена ему ровным счётом ничего не говорили. Де Гранд вновь поманил за собой молодого человека и углубился в рядом стоящий скверик.

       Едва они уселись на одну из пустующих скамеек, де Гранд вновь зашептал тем самым таинственным голосом:

- Между прочим, этот сквер тоже носит имя Абеляра и Элоизы.

- Мсье, я не знаю Париж так, как его знаете вы. И я слабоват в истории, - честно признался Доминик.

- Да-да, - недовольно буркнул собеседник. – Дёрни любого за рукав и спроси, кто были эти два персонажа со странными именами, и этот любой ничего путного тебе не скажет. Эти беспечные школяры, снующие здесь с утра до вечера на своих чёртовых роликах, и грудастые нянечки, гуляющие вон там с детьми, и слыхом не слыхали про Абеляра и Элоизу. Увы, да, век большого прогресса и тяги к знанию прошёл. Мы теряем свои корни, забываем истоки! - Де Гранд в сердцах махнул руках и с горечью продолжал: - А, ведь Абеляр и Элоиза – это наши французские Ромео и Джульетта. Уж этих-то голубков знают все. Между прочим, Пьер Абеляр был и старше, и образованней Ромео, да и вообще сказать, был не последний человек в истории парижского просвещения, схоластики, логики и богословия. Но конечно, это всё было слишком, слишком давно, что сейчас кто-то об этом помнил.

       Незаметно для де Гранда Доминик вытащил из-за пазухи чистый блокнот и принялся записывать их разговор.

- Что же такого особенного сделали эти двое?

- К сожалению, как было на самом деле, никто не знает. Но ходит легенда, что история эта произошла в век так называемого Предренессанса и тогдашняя непреодолимая тяга к знанию с самой ранней юности охватила Пьера из Ла-Палле, сына достойного дворянина Беранжера и его супруги Люси. Поговаривают, что он появился на свет уже грамотным, но можно ли этому верить – неизвестно. Подросши, Пьер не возжелал доблестной военной карьеры, не польстился он и на карьеру священника. А вот изучать с упорством разнообразные науки, а постигнув их, наставлять в них себе подобных казалось ему самым заманчивым на свете. Вскоре вести о знаменитом учителе-наставнике разнесли по всем дорогам Европы школяры-ваганты. Сейчас уже не так легко понять и мысль, и горячность тогдашних споров, но именно в этих спорах, как считают, рождались зачатки современной науки. Ученики с восторгом внимали спорам их наставника, задавали хитроумные вопросы и ждали таких же хитроумных ответов, опровержений, умных построений. Мало-помалу слава великого спорщика Пьера Абеляра просочилась по всему Парижу. Ему было тогда 35, когда место научной карьеры вдруг заняла женщина. Нежные чувства охватили Пьера: как-то от своих учеников прослышал он о том, что в городе каноников, за собором, на острове, где по зелёным лугам средь кустарников бродят коровы, у каноника Флюбера живёт его племянница шестнадцати лет отроду, дева большой учёности и таланта. И звалась она романтически – Элоиза. Их роман начался сразу же, теперь он бесплатно давал свои прославленные уроки Элоизе. Теперь вместо научных трактатов Пьер всё чаще писал любовные письма. Но однажды, отправившись рано утром будить Элоизу, каноник обнаружил, что она спит в объятиях учителя. Абеляр был изгнан из рая. Искалеченный и униженный он был пострижён в монахи, а Элоиза, насильно заперта в своей комнате. Они дорого заплатили за своё недолгое счастье!- подытожил де Гранд и, неожиданно затихнув, тяжело вздохнул.

- Это прекрасная романтическая история, - выдохнул потрясённый Доминик.

- … и трагическая! – добавил де Гранд. – Трагическая не только для Абеляра и Элоизы, но и…

       И тут с уст де Гранда слетела история, которую впоследствии Доминик подробно восстановил по своим записям в блокноте, ту самую историю, которую с таким трепетом ожидал услышать молодой человек. Вот она, в том виде, в каком поведал её сам мсье де Гранд…

 

***

       Дождь начался внезапно. Нет, его конечно ждали. По радио весь день объявляли штормовое предупреждение, из динамиков каждые полчаса слышались тревожные сообщения, а разговоры на улицах города были только о предстоящей непогоде.

       И, всё-таки, дождь начался неожиданно. Это словно, ты замечаешь на мизинце серебристую нить паутины, на конце которой беспомощно барахтается паук. Ты пытаешься стряхнуть его, но насекомое отчаянно борется с нахлынувшими обстоятельствами. И вдруг – бах! и он уже внизу. Неожиданно для всех и самого себя…

       Было в этом дожде что-то похожее. Неожиданно небо стало иссиня-чёрным, неожиданно улицы поплыли в мутной воде, а тяжёлые капли дождя стали усиленно выбивать чечётку. Так же неожиданно. Для всех. И самого себя.

       Романтики обожают подобное состояние неба. С выражением безумного счастья на лице они готовы босиком шлёпать по лужам и распевать песни. Домоседы их не понимают, и прогулкам под проливным дождём предпочитают спокойное чаепитие дома с газетой в руках. Есть люди не воспринимающие дождь вообще. Для них его как будто нет.

       Если приглядеться, то среди пустынных улиц Ла-Сен-сюр-Мера можно было заметить в самый разгар стихии промокшего насквозь человека, семенящего вдоль длинной вереницы магазинов. Возможно, он и относился к последней категории. Длинный кожаный плащ с поднятым воротником был единственным спасением прохожего от холодных косых линий дождя. Ветер крепчал, а человек, не обращая никакого внимания на ливень, с интересом что-то выискал среди прилавков и витрин.

       Вскоре незнакомец нашёл то, что искал. Крохотный магазинчик фототоваров располагался между кондитерской и часовой мастерской. Пожалуй, можно было бы пройти и мимо, вовсе не заметив его, если бы не неоновая вывеска, лаконично объяснявшая - “La Photo”. Незнакомец толкнул дверь и скользнул внутрь магазинчика.

       Мелодично зазвенел колокольчик. Продавец – пожилой толстяк с добрым лицом – поднял склонившуюся над столом голову, и кисло улыбнулся первому за весь день клиенту.

- Вытирайте ноги! – вместо приветствия протянул хозяин прилавка, и сощурился, с интересом разглядывая вошедшего клиента.

       Тот послушно вытер ноги о половик и откинул ворот плаща. В свете лампы толстяк смог увидеть лицо человека. Оно было совсем ещё юным. На вид незнакомцу можно было дать не больше тридцати лет, его печальные глаза были глубоко посажены внутрь, а губы тонки и плотно сжаты.

- Морис, - представился продавец, когда незнакомец аккуратно ступая по чистому паласу, вплотную подошёл к прилавку. – Морис, - повторил он, и протянул широкую мясистую ладонь.

- Оливье, - мягким голосом ответил незнакомец в плаще, схватил ладонь Мориса и энергично потряс её.

- А теперь скажите мне, Оливье, что заставило вас в такую скверную погоду выбраться на улицу? Неужто отсутствие под рукой добротной рамки для фотографии любимой псины? – спросил Морис и добродушно рассмеялся.

       Человек в плаще, назвавший себя Оливье, искренне засмеялся в ответ, а потом вдруг погрустнел и заметил:

- Боюсь, Морис, что обстоятельства мои куда менее банальны! К тому же у меня нет любимой псины!

- О, понимаю! Тогда, - попытался предположить Морис, - Возможно, вы ищете подарок для своего отпрыска на день рождения! Этому сопляку или соплячке, видите ли, не понравился прежний подарок и теперь вы, сломя голову, носитесь по городу в поисках более подходящего подарка… например, фотоаппарата. Что ж, могу предложить отличную модель…

- И на этот раз неверно! – перебил его Оливье и нахмурился.

- Всё, сдаюсь… - сказал Морис и в подтверждение своих слов – поднял руки.

- Морис, я приехал издалека, а точнее из Ньюона. Путь держу на Йерские острова и очень рассчитываю до заката попасть на малый остров.

- Невозможно, - развёл руками Морис. – Не мне вам говорить, что творится с погодой!

- Я изучаю природу этих островов… - начал было Оливье, но Морис его перебил.

- …то есть фотографируете её? – спросил он, всё ещё пытаясь гадать на кофейных гущах. На этот раз Морис попал в точку.

- Да, - кивнул головой Оливье. – Я начинающий фотограф, так сказать большой любитель своего дела!… Фотографирую для себя, в основном пейзажи… наиболее живописными и удачными иллюстрирую свою книгу…

- Вы – писатель? – восхищённо поинтересовался Морис.

- Да, - во второй раз кивнул Оливье. – Фотография – не более чем хобби, пусть и крайне захватывающее, но всё же только увлечение. Книги же – моя жизнь, мой кусок хлеба! – последние слова Оливье сказал с ярко выраженным самоуважением.

- Отлично, Оливье. Так значит, я познакомился с настоящим писателем, чёрт меня дери! – толстяк был явно польщён.

- Да, Морис. И я спешу, Морис.

       Но человек за прилавком и не думал отпускать своего новоиспечённого знакомого. День, проведённый в одиночестве, давал о себе знать. Морис жаждал общения.

- О чём пишешь, Оливье? – Последнюю фразу Оливье Морис просто пропустил мимо ушей. – Должно быть там, у вас в Ньюоне совсем уж не о чем писать, раз ты проделал такой длинный путь в Ла-Сен-сюр-Мер?

- Да, так о разном пишу. А, как насчёт фотоплёнок, Морис?

- Фотоплёнки?... Ах, да, конечно! Советую купить “Kodak” – отличная плёнка на все случаи жизни…

- Великолепно! – поспешил заверить его Оливье, который уже немного побаивался разговорчивого Мориса. Подобный контингент людей он всегда недолюбливал и потому старался избегать. – Я возьму шесть плёнок. Пусть это будет “Kodak”.

       Оливье протянул мятую купюру Морису и тот исчез в гуще товаров. Через некоторое время он появился вновь, на этот раз с шелестящим пакетом в руках.

- Знаете, Оливье, съёмка в сырую погоду – это настоящая морока с батареями питания, - начал Морис - Просто не успеваешь менять комплекты батареек – разряжаются в два счёта.

- Да-да, - нервно ответил Оливье и поспешил добавить: - Пожалуй, я возьму на сдачу пару комплектов “свежих” батареек.

- И это правильный выбор! – засиял Морис и снова исчез.

- Спасибо, Морис, - на прощание ответил Оливье, крепко прижимая к груди пакет с покупками.- И, всё-таки я собираюсь попасть на острова сегодня!

- Не раньше завтрашнего утра, - покачал головой Морис. – Уж, поверьте мне в такую погоду ни один паром, ни один катер не доставит вас на тот берег… иначе, нужно быть сумасшедшим!

- Я учту, - тихо ответил Оливье.

- Оливье из Ньюона, рад был нашему знакомству! – сказал Морис, когда Оливье уже стоял у дверей. – Если захочется перекинуться парой словечек или прикупить что-нибудь из моего барахла - ты знаешь, где найти старика Мориса.

       Оливье скривил лицо в улыбке в знак благодарности и поспешил прочь.

       Местный житель, хозяин магазинчика оказался прав. Остаток дня и всю ночь Оливье пришлось провести в собственной машине, слушая раскаты грома и стук тяжёлых капель дождя о крышу “ситроена”. Док оказался пуст, а катера и яхты, все как один были зачехлены и крепко-накрепко привязаны к пристани.

       В хорошую безоблачную погоду рассмотреть с берега очертания Йерских островов не представляется возможным - мешает бухта. С пирса Ла-Сен-сюр-Мера открывается живописный вид на Средиземное море, отсюда ночью хорошо видны огни Тулона, но, чтобы заметить острова, до ближайшего из которых около пятнадцати миль, нужно выйти в открытое море и обогнуть мыс.

       В предрассветной мгле море успокоилось. За ночь тело Оливье от неподвижности онемело, превратившись в неподвижный монолит. Едва дождь прекратился, незадачливый путешественник неуклюже выполз из машины, проклиная всё на свете. Потребовалось немало времени и усилий, чтобы вернуть конечности к былой подвижности и, когда, наконец, это удалось, Оливье испытал неподдельное облегчение. Спустя четверть часа ему удалось отыскать человека, который согласился переправить его на острова. Человека звали Жолио. Он оказался капитаном небольшого судна, пришвартованного тут же неподалёку от пирса. Скрипя сердцем, Жолио посетовал на густой туман, но всё же согласился доставить Оливье на острова за двойную плату.

       Машину Оливье оставил тут же на пристани, захватив с собой из вещей лишь небольшую дорожную сумку, которая вмешала в себя фотоаппаратуру да пару тёплых свитеров.

       Судно капитана Жолио оказалось столь ветхим, что Оливье даже подумал о том, что оно вполне могло соперничать с Ноевым ковчегом по своей допотопности.

- Мсье, моя малышка уже тринадцать лет на ходу и, поверьте, за всё это время она ни разу не подвела меня! – гордо сообщил капитан, уловив в глазах Оливье лёгкую иронию.

- Тринадцать – несчастливое число, - с горькой усмешкой ответил тот.

       С шестой попытки мотор кашлянул и тихонько заурчал. Туман стоял настолько плотный, что даже два мощных противотуманника, установленные на судне, с трудом пробивались сквозь толщу ледяной ваты в двадцать футов. Капитан нервничал, а потому постоянно курил. А Оливье, свесив ноги вниз, сидел на краю палубы и слушал плеск волн.

- Капитан, сколько времени займёт дорога? – поинтересовался Оливье, когда судно достаточно далёко отошло от берега.

- Учитывая туман… - капитан задумался. – Если не собьёмся с пути – часа два – два с половиной.

- А, если собьёмся? – осторожно спросил Оливье.

- Если я обещал доставить вас на остров, мсье, значит доставлю. Можете не сомневаться! – заявил капитан и на том их разговор закончился.

       Капитан сдержал своё слово. С черепашьей скоростью, зато без приключений они доползли к Йерским островам в положенное время. Три недели назад Оливье был здесь. Тогда в конце сентября, погода на море стояла изумительная. Сегодня же было зябко и очень сыро. Туристы, напуганные штормовым предупреждением, поспешили убраться восвояси, поэтому многие гостиничные комплексы на островах уже пустовали. Жизнь прекратила биться здесь, по крайней мере, до следующего пляжного сезона. На самом крупном острове, ближайшем к материку, возможно, ещё работали аквапарки и мотели, но здесь, на малом тишина теперь поселилась надолго.

       Оливье приехал сюда отнюдь не из-за природы, хотя растительность здесь была действительно потрясающая и живописная. Если не сказать большего. Местные жители ревностно оберегали свои махонькие рощицы и многочисленные сады и садики, разросшиеся под окнами их коттеджей. К одному из таких коттеджей, расположенном на утёсе, держал свой путь Оливье. Небольшая грунтовая дорога, на которой не смогла бы разъехаться и пара встречных машин, утопала в зелени. Перевесив сумку через плечо, Оливье, усталый шёл в горку по мокрой скользкой глине и думал о чашке горячего какао. Огромные капли, срывающиеся вниз с веток деревьев, норовили попасть за шиворот, и иной раз им это удавалось. Вначале это крайне раздражало молодого человека, но вскоре он смирился с этим, решив, что его одежда и без того достаточно влажна, чтобы всерьёз беспокоиться о таком пустяке. В любом случае насморк Оливье был обеспечен…

       Наконец заросли расступились, и он вышел на открытую площадку. С моря ударил резкий порыв ветра, растрепав густую шевелюру Оливье. Норд-ост зловеще терзал изогнутые бурями сосны, росшие по краю обрыва, бился о крутолобые валуны, утопленные в прибрежном песке и теперь бросался на одиноко стоящего Оливье. Молодой человек поёжился от холода и вдохнул ноздрями солёный воздух. Запах моря. Оливье вспомнил те времена, когда он впервые оказался на этом острове. Тогда он показался ему кусочком рая, а теперь стал манящим дурманом. А запах… запах остался прежним, как тогда три месяца тому назад. Ничего не изменилось в нём, он стал лишь более холодным. Запах моря не меняется. И он остаётся в памяти навсегда.

       Ветер, не сладив с соснами, рвался вверх, где облака не могли ему противостоять. Они неслись от него прочь, порой открывая бледнеющий серп луны или обнажая гаснущие на востоке звёзды. Хоть солнце уже успело немного показаться над водой и разогнать туман, всё же ожидаемого тепла оно не давало. В столь ранний и неуютный час остров ещё дремал.

       На краю утёса стоял выкрашенный в синий небольшой уютный коттедж с тёмно-красной черепичной крышей. Из невысокой трубы валил лёгкий дымок. Видно было, что хозяева дома затопили камин, чтобы согреться. Оливье подошёл к крупному валуну с человеческий рост, тем самым спрятав себя от тех, кто находился внутри строения. Ему же, напротив, отсюда хорошо был виден двухэтажный коттедж. Оливье расстегнул “молнию” на сумке и выудил оттуда оптику. Зарядил в фотокамеру новую плёнку, настроил резкость двенадцатилинзового объектива и… принялся ждать.

       Долго ждать не пришлось. По истечении получаса, когда диск солнца уже достаточно высоко поднялся над водной гладью и согрел озябшие ладони Оливье, окно на втором этаже отворилось и сквозь развевающиеся на ветру шторы стал заметен человеческий силуэт.

       Размытые линии в объективе камеры сфокусировались, и перед взором Оливье предстала статная девичья фигурка. Манящие изгибы женского тела чётко прослеживались сквозь матовую вуаль белесых занавесок. Девушку звали Рахиль. В это самое мгновенье ничего не подозревающая Рахиль стояла у окна в лёгкой ночной сорочке и сладко потягивалась, прогоняя остатки ночного сна. На мгновения синий бархат штор скрывал фигуру девушки от глаз Оливье, но тут же очередной порыв ветра возвращал прежнюю картину на место. Щёлк… и фотоаппарат запечатлел на негативе всё изящество плавных изгибов юного женского тела. Щелк… щелк… - и снова запела затвором камера.

       Рахиль была молода и красива. Она не была коренной француженкой и родилась в Алжире. Ещё в детстве опекуны девочки перевезли маленькую Рахиль на остров через море, чтобы спасти невинное дитя от лап кровожадных гангстеров. Истории про бандитское прошлое её родителей всегда были очень напыщенны и неправдоподобны. Звучали они из уст Алима, троюродного брата отца девочки, который и взял на себя опекунство над Рахиль вместе со своей женой Маврой. Если верить словам Алима, те погибли в уличной перестрелке, которые постоянно устраивали местные торговцы гашишем. Кто-то что-то не поделил, в результате Рахиль в двухгодовалом возрасте осталась круглой сиротой. Остальное было – детали, в которые немного подросшая Рахиль уже не верила. Алим говорил о брате, как о герое, всегда выставляя его лишь в лучшем свете. Конечно, о покойных не принято было говорить дурно, но враньё Рахиль тоже не любила. Бандит всегда оставался бандитом. Частенько Рахиль цитировала Эпикура Сенеку: “Сперва следует изобличить себя, потом исправиться”. О, ведь как была неправа та истина, что яблоко от яблони недалеко падает, что дети являются продолжением своих родителей. Рахиль не помнила ни отца, ни маму, но точно знала, что никогда не пойдёт по их стопам. Он презирала зло и любое его проявление. Нет, Рахиль не обвиняла своих родителей. Многие талантливые люди не реализовывали свой талант лишь потому, что боялись выглядеть трусами. А многие сильные и храбрые люди из-за своей трусости могли совершать и совершали глупые поступки. Рахиль относила своих родителей именно к такой категории людей, и не их была в том вина. Они были храбрыми и мужественными, отчего сами и пострадали. Она любила их, любила так, как только может любить чадо с сердцем, сотканным из добродетели и искушённой нежности.

       Что и говорить, Господь, видимо, сыграл злую шутку, подарив этому грешному свету столь невинное и столь красивое дитя. Алим дал слово умирающему брату заботиться о его единственной дочери, и он это слово сдержал. Рахиль любила опекуна за заботу и ласку и всячески жалела его. Мавра не могла иметь собственных детей, и это было невыносимо для стареющего Алима. Он хотел иметь сына, но судьба распорядилась по-своему.

       В свои неполные шестнадцать лет Рахиль в совершенстве владела французским и её происхождение выдавал лишь бронзовый отлив кожи да угольно-чёрный цвет волос. Как и все остальные девочки её возраста, она исправно посещала школу и постепенно готовилась к вступлению во взрослую жизнь. И всё-таки эта девочка была не такая, как все. Было в ней, что-то от Бога, если хотите. Тонкая худосочная фигурка красавицы Рахиль не давала покоя приезжим туристам. Когда она появлялась на пляже в откровенном купальнике, все взгляды были устремлены лишь на неё. А в школе её сочинения по философии повергали учителей в состояние близкое к шоковому. Мысли, которые роились в голове Рахиль, не понимал никто. И в то же самое время, они были такими всепроникающими и такими глубокими, что в них, пожалуй, утонул бы сам Кант.

       Вся наша жизнь – это мозаичный рисунок, где каждый человек абсолютно незаменим. Почему-то получилось так, что частью мозаичного рисунка Оливье стала и эта хрупкая крохотная девочка по имени Рахиль.

       Для него Рахиль было больше, чем просто человеком. Она была его вдохновением…

       Скинув прикрывавшую тело сорочку, Рахиль босыми ногами проследовала к большому зеркалу возле кровати. Посмотрела на своё упругое тело, сделала реверанс и улыбнулась отражению в зеркале.

       Новый день у Рахиль всегда начинался одинаково. С утренней пробежки по побережью и купания в море. Исключение составляли зимние месяцы и день двадцать второе ноября – день рождения Рахиль. Всё остальное время года девочка с удовольствием пробегала перед завтраком несколько миль по влажному песку, а потом окуналась в морскую стихию.

       Под кроватью обнаружился купальник, который девушка в спешке натянула на себя. Завязав длинные до плеч волосы в два хвостика, торчащие в разные стороны, и, захватив пахнущее ладаном вафельное полотенце, Рахиль сбежала вниз по лестнице и через пару мгновений очутилась на улице. Обвязав вокруг талии полотенце, она вновь улыбнулась. Но на этот раз не себе, а холодному октябрьскому утру. Её вовсе не страшил промозглый ветер и недавний дождь. Алим ещё с малых лет научил девочку уверенно держаться на воде. Моржевание также входило в программу обучения, поэтому для Рахиль глубокая осень не была поводом ворошить шкафы с тёплыми блайзерами, кашемировыми пальто и прочими аксессуарами зимнего гардероба.

       Пробежавшись по мощёной мелкими камешками дорожке, минуя живую изгородь у дома, девочка вывернула на тропинку, извилистой ленточкой спускающейся с горки, и направилась прямиком к берегу.

       Многие говорят о мягком климате на побережье и думают, что зимой здесь едва ль холоднее, чем в самый разгар лета. Это они зря. Это они от незнания или по наивности. Действительно холодно здесь становится в январе-феврале, когда на берег обрушиваются ураганы, а волнорезы крошатся под напором десятиметровых волн, сметающих всё на своём пути. Последний такой ураган, случившийся в начале весны, изрядно потрепал пирс, вывернув железобетонные внутренности конструкции наизнанку. Стальные прутья, вздымающиеся своими искривлёнными очертаниями высоко в небо, да нагромождение обломков над серой водой теперь стали безмолвными свидетелями непокорности природы, её силы и мощи.

       Останки разрушенного пирса находились от домика на краю утёса совсем недалеко. Рахиль знала, что от порога дома до пирса было ровно пять тысяч шагов. Сама считала. Пятьсот занимала дорога от дома до тропинки, ещё полторы – спуск с обрыва, остальная часть пути, а это три тысячи шагов, лежала вдоль полосы прибоя.

       Тепло, исходившее от подымающегося над водой красного диска, приятно щекотало левую щёку Рахиль. Она неспешно бежала по мокрому песку, оставляя в нём чёткие следы девичьих босых ног. В аккуратные формы на песке тут же с громким хлюпом попадала морская вода, постепенно размывая границы следа. Не проходило и двух минут, как песок вновь принимал былую гладкость и девственную чистоту, так, словно здесь никогда и не ступала нога человека…

       Впрочем, люди здесь действительно появлялись редко. На удачу Рахиль. Иначе бы тайна, которую знала лишь одна она, могла стать достоянием народной огласки. Но тайну знал ещё кто-то. Этот кто-то наблюдал за Рахиль с расстояния и фотографировал на плёнку каждое её действие.

       Вскоре Рахиль была у обломков пирса. Она остановилась, присела на корточки и тихо кого-то позвала, глядя на воду:

- Твистер, Твистер ! – необычайно мелодичным, почти звенящим серебром звуков, пропела она.

       Ответом ей было шипение морских волн. Тогда она скинула полотенце и полезла в воду. Аккуратно ступая по обкатанным морем кускам серо-зелёного бетона, Рахиль зашла в воду по пояс и вновь позвала:

- Твистер, отзовись!

       Тогда, в неспокойные дни конца марта, стихия бушевали почти четыре дня, а когда море успокоилось, пляж был усеян трупами зловонно пахнущих рыб и осьминогов. У северной оконечности острова, как раз недалеко от пирса, обнаружился раненый детёныш дельфина. Бедного малыша, истекающего кровью, поутру нашла девушка по имени Рахиль во время своей пробежки. Животное вряд ли уцелело, если б не старания милосердной Рахиль. Она выходила малыша в тихой заводи, образованной во время шторма из порушенных бетонных блоков пирса. Подросшего и окрепшего дельфина она назвала мистером Твистером, а вскоре отпустила его в открытое море. Однако мистер Твистер помнил добро, которое дал ему человек, и каждое утро он непременно приплывал к старому месту, чтобы увидеться со своей спасительницей. Вот это и была тайна Рахиль, о которой знала она…и Оливье.

       А вот тут надо оговориться. И вернуться на несколько часов назад. Как раз тогда, когда Оливье сошёл на остров и направился к домику на краю утёса. Если бы следы на песке не исчезали так быстро, Рахиль без труда обнаружила б на берегу у обломков пирса следы от мужских ботинок.

       Это были следы Оливье.

       Если бы голоса не таяли в воздухе, подхваченные ветром, так же быстро, Рахиль услышала б, как чей-то мужской голос не раз произносил имя мистера Твистера вслух.

       Это был голос Оливье.

       Если бы Рахиль могла видеть глазами её любимца, то последнее, что она увидела б в своей жизни, была пуля, выпущенная из револьвера.

       Это был револьвер Оливье…

***

       Домой Рахиль вернулась подавленная. Она заплыла очень далеко от берега и звала Твистера до тех пор, пока не окоченела от холода в воде. Дельфин не приплыл. В первый раз за всё время. Она чувствовала, что-то случилось, но ничего не могла поделать с этим щемящим ощущением трепета в груди. Рахиль не знала, как помочь дельфину.

       Алим с Маврой ещё позавчера уехали на материк за покупками. Они должны были вернуться вчера днём, но из-за штормового предупреждения задержались на берегу ещё на день, о чём сообщили девушке по телефону. “Дочка, мы приедем завтра, - кричал в трубку Алим, - сама видишь, что творится с погодой. А, ты не скучай, завтра выходной – займись французской историей, повтори правописание! Надеюсь, ты помнишь, что в понедельник у тебя зачётная работа?!”. “Спасибо, папочка, - отвечала Рахиль, - прекрасно помню, буду заниматься!”.

       В понимании Алима, не скучать – означало просидеть с книжкой весь день, занимаясь зубрёжкой, а вовсе не прогулками по свежему воздуху или посиделками с подружками в кафе. Алим был интеллигентным и высокообразованным человеком, в таком же духе воспитывал и свою Рахиль.

       Но сейчас учить биографию Пьера Абеляра или повторять правила по грамматике вовсе не хотелось. Она была расстроена, хотелось бродить по берегу и звать мистера Твистера до тех пор, пока его лаковые плавники не покажутся из воды. Но тут мысли Рахиль оборвал телефонный звонок, и девочка, подойдя к голосящему аппарату, взяла трубку.

 

***

       Этого Оливье раньше никогда не делал. Вначале он избавился от несчастного мистера Твистера, причём хладнокровно и даже чувством какого-то глубокого удовлетворения от содеянного, а вот теперь он, пролезая через раскрытое настежь окно, нарушал частную собственность.

       Это было не в правилах Оливье, но иного выхода он не видел. Разве что - через окно.

       Оливье очутился на кухне, которая находилась на первом этаже. Дом был пуст, и это было очевидно: ни бряцанья посудой, ни топота по скрипучим половицам, ни пиликанья приёмника. Никаких шорохов и звуков, абсолютная тишина. Отсняв две плёнки на берегу, Оливье поспешил домой к Рахиль, оставив девочку одну в тщетных поисках дельфина. Он знал, что времени у него было немного, с минуты на минуту домой могла вернуться девушка и застать Оливье врасплох. А этого он допустить никак не мог.

       Оливье было тесно в его звериной норе – снаружи била многокрасочная жизнь, интересная во всех её проявлениях, у него же было всё пресно и безвкусно. Рукописи, издательства (как сопутствующее – издатели), пресс-конференции, книги (его книги!), наконец, мизерные гонорары – жалкая награда за его тяжкий труд и всё сначала. Утешение находилось… не в бутылке вина и не в развлечениях, нет, - утешение Оливье находил в работе, в своих же книгах. Возможно, только поэтому он ещё не бросил писательскую работу и не устроился каким-нибудь виноделом или сутенёром. Пожалуй, это был интересный феномен для науки, этакий образчик трудоголика с задатками ленивого и слащавого неврастеника. С одной стороны свою работу Оливье любил, книги писались легко и от души, а свои юные тридцать лет Оливье уже снискал симпатии пятимиллионной аудитории читателей. Но с другой стороны… Он презирал многотысячные тиражи своих творений, злился на своих же почитателей. Его тошнило от литературного мира, так же как и от той реальности, в которой обитал он сам, лишь потому, что реальности выдуманные и существующие часто перекрещивались в сознании и тогда уже невозможно было понять: где, в каком из миров ты находишься сейчас? И в какой реальности проснёшься завтра?

       Оливье заторопился: сдерживая лёгкое дрожание пальцев, он поднялся по лестнице на второй этаж и заглянул в комнату Рахиль. Взгляду молодого человека предстало необыкновенное царство хаоса во всей своей красе и пышности: вещи раскиданы по комнате, постель не убрана, а полочка перед зеркалом усеяна флаконами духов и различной дешёвой бижутерией.

       Оливье закусил губу при виде ночной сорочки, беспечно оставленной Рахиль на резной спинке стула. Шёлковая материя просочилась сквозь пальцы, и Оливье шумно вдохнул влажными ноздрями едва уловимые ароматы - запахи, которые источало тело обладательницы этой вещи.

       Порою Оливье завидовал своим героям, - храбрым, добрым, безупречным, сексуальным - такими он рисовал их на страницах своих книг. Создавал именно такими, какими хотела видеть их широкая публика. А он – нет. Каждый раз, доводя “сырых” персонажей до состояния готовности, он испытывал чувство, схожее с тем, которое испытывает плохой учитель, созерцая, как его собственный ученик превосходит в своих способностях самого мастера. Как же жалок был мастер, чья гнилая душа обливалась завистью при виде успеха ученика. И что же оставалось мастеру? Только одно: изничтожить то, что создал! А потому истории, написанные Оливье, всегда заканчивались весьма драматично – маэстро праздновал кровавую победу, а герои канули в лета…

       Хлопнула входная дверь и Оливье, выронив от неожиданности шёлковую сорочку, насторожился. “Она здесь!” – пронеслось у него в голове. Послышались скрипучие шаги по лестнице - кто-то поднимался наверх, в сторону комнаты Рахиль! Оливье стоял посреди спальни девушки и понимал, что деться ему некуда, ещё мгновенье – и она войдёт, увидев его. “О, нет!” – Оливье зажмурился и…

       Где-то вдалеке, словно из другого мира послышался спасительный телефонный звонок. Шаги затихли, потом вновь послышались, но на этот раз они не приближались, а удалялись.

       -Алло! – услышал Оливье печальный девичий голос.

       Он на цыпочках прокрался к двери и, приоткрыв её, выглянул в коридор. Рахиль (а это была именно она) стояла у телефона спиной к Оливье в одном купальнике. Спинка, отливая бронзовым, была полностью обнажена, не считая, конечно, узких бретелек лифа. Невольно Оливье загляделся стройным загорелым телом, но спохватился и прикрыл дверь, оставив лишь узкую щель.

- Да, папа… нормально! – разговаривала Рахиль по телефону.- Почему голос грустный? Да, так… немного устала! Совсем чуть-чуть…

       Оливье хмыкнул. И вдруг поймал себя на мысли, что голос девушки божественен. Раньше он никогда не слышал её голоса, во всяком случае, так близко. Рахиль не говорила, она, словно пела, слова лились из её уст мелодичным звоном, россыпью хрустальных нот.

- Что? – Рахиль на мгновенье затихла, напряжённо вслушиваясь в голос на том конце провода. – Задерживаетесь? На сколько?... Ещё на один день? Но почему?

       Оливье превратился в абсолютный слух. Он ловил каждый звук.

- Нет мест на пароме? Можно на рыболовецких баркасах, папа, ты же это знаешь не хуже меня… Не раньше завтра? – Рахиль была потрясена. – Понятно… берегите себя, пожалуйста! Я очень волнуюсь! – заискивающим голосом отвечала она. - Да, я помню о дополнительных занятиях по истории. Я не пойду! Конечно! И я вас люблю.

       В голове Оливье была шикарная каша из вороха мыслей. Они блуждали внутри, постепенно складываясь в план. К тому моменту, когда Рахиль, попрощавшись с Алимом, положила трубку на рычаг, коварный план Оливье доваривался в собственном соку и, по сути, уже был готов. Осталось только претворить его в жизнь.

       Этим вечером Рахиль сидела на берегу моря и задумчиво смотрела вдаль. На песке лежал раскрытый на шестой странице учебник французской истории. А из головы не выходил мистер Твистер. Читать не хотелось.

- Здравствуй, Рахиль! – Девушка обернулась и увидела незнакомого молодого мужчину в плаще. Ворот плаща был приподнят. За ним Рахиль не без труда разглядела помятое небритое лицо с потускневшими глазами. Человек, поприветствовавший её по имени, попытался улыбнуться, однако выглядело это не искренне. Рахиль вскочила на ноги и тихо спросила:

- Мы разве знакомы? – На фоне кружевного сарафана с синими горошинами, в который была одета Рахиль, человек в плаще выглядел, по крайней мере, смешно. Наверно, поэтому, вместо вразумительного ответа, незнакомец просто расхохотался. Но и этот простодушный смех не казался Рахиль искренним и дружеским, поэтому она насторожилась ещё больше.

       Наконец, мужчина в плаще перестал смеяться и заметно погрустнел.

       -Рахиль, как же так? – с грустью в голосе отозвался незнакомец. – Ты меня не узнаешь? Я – это он! – и мужчина ткнул пальцем в картинку на раскрытой странице учебника, который девушка всё ещё держала в руках. На картинке был изображён молодой человек в окружении толпы, а надпись внизу поясняла, что это не кто иной, как Пьер Абеляр.

       Рахиль вскинула брови и бросила хмурый взгляд в сторону незнакомца.

       - Я расскажу тебе немного о себе, - сказал незнакомец. Девушка хотела было что-то возразить, но незнакомец вдруг вытащил из кармана веточку и начертил на песке одно-единственное имя: “Элоиза”.

- О себе, - повторил он, - и о своей возлюбленной, - Веточка вновь коснулась рыхлого песка, и рядом с именем возникла стрелка, указывающая на Рахиль.

       Предательски кольнуло под лопаткой и Рахиль, покачнувшись, со всего размаху рухнула ничком на песок. Жало шприца легко прошло сквозь сарафан и вонзилось под лопатку. Цилиндрик опустел и под ноги Оливье полетел уже пустой шприц…

 

***

       Тук-тук… тук-тук… Рахиль с трудом приоткрыла слипшиеся глаза. Веки, налитые свинцом, болели и были тяжелы и непослушны, как никогда. Непереносимо болела голова, хотелось пить. Словно из тумана выплыл расплывчатый интерьер незнакомой комнаты. Девушка приподняла голову и старательно осмотрелась.

       На замызганной электроплитке злобно шипел остатками кофе забытый кем-то кофейник, тут же рядом на полу валялись в беспорядке многочисленные вырезки из газет, какие-то книги с толстыми переплётами, карандашные наброски на ватмане, корзина для кошки (без кошки) и… проигрыватель пластинок. Самое удивительное было то, что пластинка вращалась, а послушная игла, кряхтя, скользила по зеркальной поверхности винила. Аппарат изрыгал тихие звуки старой джазовой композиции, всё ещё сопротивляясь времени, превратившем его почти в груду металла. Было ещё в комнате старое кресло, накрытое клетчатым пледом и одно-единственное оконце, через которое пробивался неяркий солнечный свет. Сама Рахиль оказалась привязанной к спинкам кровати верёвками из мягкой, но прочной пакли. Эта кровать оказалось завершающей деталью в интерьере комнаты, но разглядеть её как следует девушка так и не успела. Тук-тук… тук-тук… вновь раздалось по комнате и Рахиль вспомнила, что едва очнувшись, она уже слышала эти странные звуки. Стук доносился сверху: тук-тук… Что это? Ответ не замедлил появиться в облике Оливье. Живой, из плоти и крови, в мокрой рубашке с молотком в руках, он стоял, облокотившись о дверной косяк, и жалко улыбался.

       Рахиль вспомнила. Вспомнила и узнала. Узнала небритое лицо, потускневшие глаза, неискренний лживый смех и инстинктивно попятилась назад. Однако крепкие путы не дали сдвинуться ей с места ни на йоту.

- Не трогайте меня! Я буду кричать! – прохрипела бедняжка и с ужасом поняла, что даже, если ей очень захочется этого, её саднящее от жажды горло не позволит осуществить задуманное. - … и кусаться! – тогда добавила она, - и кусаться тоже буду.

       Обезумевшими глазами она видела, как субъект двинулся на неё. Взгляд сполз ниже. В руках – увесистый молоток. Оливье перехватил взгляд Рахиль, полный страха, и отшатнулся, выронив молоток из рук.

- Извини… это я… крышу ремонтировал! – поспешил он заверить напуганную до смерти девчушку, но та, не слушая его, вжалась в кровать и зашептала злобные проклятия в адрес обидчика.

       Он подошёл к кровати и опустился на колени. В пыльном тяжком воздухе мелькнул запах солёного пота и смолы. Жарко вспыхнул и погас в косом разрезе солнечного луча смоляной девичий локон. Оливье кончиками дрожащих пальцев аккуратно поправил его.

- Я не хочу тебе ничего дурного… Элоиза, - ответил Оливье и, резко выпрямившись, переметнулся в противоположную сторону комнаты, к клокотавшему кофейнику.

- Я не Элоиза, - жалобно простонала Рахиль. – Вы знаете, что я не Элоиза! Зачем, зачем вы это делаете?

- Я не хочу тебе ничего дурного, - тупо повторил Оливье, скидывая с себя промокшую насквозь рубаху.

- Тогда развяжите! – попросила, чуть не плача девушка.

- Не могу. Ты убежишь, - спокойно пояснил он. Снял с электроплиты кофейник и уставился на юную пленницу.

- Верно! А ещё стукну тебя чем-нибудь тяжёлым! – вдруг честно призналась девушка и сверкнула глазами.

- В тебе сейчас бурлят два сильных чувства, - ответил Оливье, наливая дымящийся кофе в чашку. – Одно из них страх, а другое ненависть. Ты – очень смелая.

- Это можно считать за комплимент? – съязвила девушка.

- Да, наверно… - улыбнулся Оливье. – Я упомяну об этом в своей книге. - И он отхлебнул глоток ароматного обжигающего напитка.

-Что? Какая книга? И почему вы меня держите здесь? Я ведь не преступница, а вы не похожи на насильника…

- Я не насильник, - пожал плечами Оливье. – Иначе давно бы сделал то, что хотел! – и он кивнул в её сторону.

       Только тут Рахиль заметила, что вместо её сарафана на ней было чужое серое платье со строгим белым воротничком. Она ахнула и гневно сверкнула очами.

- Негодяй! Развратник! Извращенец! – в сердцах крикнула она, и глаза её наполнились хрустальными слезами. – Ненавижу!

       Оливье потупил глаза, прислушиваясь к всхлипываниям девушки и мелодии, что едва слышно неслась из проигрывателя.

- Я не люблю, когда плачут…

- А я не люблю, когда людей держат против их воли, - сквозь слёзы ответила Рахиль.

- Нет, нет! – поспешил заверить её Оливье. – Я не держу тебя. Ты уйдёшь, едва завтра взойдет солнце.

- Правда?! – прелестное лицо, по которому текли прозрачные слёзы, на мгновение переменилось в слабой едва теплившейся надежде.

- Конечно!

       Воцарилась пауза. Даже шипящая грампластинка, испугавшись – остановилась, и в атмосфере повисло тягостное безмолвие.

- Что я должна сделать для этого? – осторожно спросила Рахиль.

- Самую малость. Выслушать меня и помочь.

- Я так и знала, - простонала Рахиль. Я не собираюсь помогать тебе, грязный интриган, в твоих чёрных делишках. Я не знаю, кто ты – псих, гений или убийца, мне всё равно, но…

- Я писатель, - перебил её Оливье. – Не псих, не гений, не убийца, а писатель... всего лишь! Смешно, правда?

- Ничуть! – честно призналась Рахиль.

- Да уж, в твоём положении не похохочешь! – задумчиво согласился Оливье, обходя кровать кругом.

- Наблюдательный… - презрительно кинула девушка, в очередной раз съязвив.

- А, что если я тебя освобожу от верёвок? – вдруг неожиданно предложил Оливье. – Пообещай, что не убежишь, во всяком случае, до утра. И пообещай, что согласишься мне помочь!

- А, если я совру, вы же не узнаете…

- Узнаю, - возразил Оливье. – Ты никогда не врёшь!

- Верно! – согласилась Рахиль. Она понятия не имела откуда знал об этом её мученик, но это была истинная правда. Впрочем, как и любоё другое слово, слетавшее когда-либо с уст Рахиль.

- Итак?... – подытожил Оливье.

- Нет, - едва слышно ответила девушка.

- Что? – не поверил своим ушам Оливье. – Не согласна принять мои условия?

- Нет! – на сей раз твёрдо повторила она. – Нет, нет и ещё раз нет. Мои опекуны, наверняка, уже ищут меня. Рано или поздно ты поплатишься за свои злодеяния!

- Ты считаешь меня злодеем? – покривился Оливье. – Ты читала книги про добрых героев, которые в конце оказывались плохими?

- Не знаю…

- Читала, - утвердительно ответил Оливье. – “Открытие века”, ”Изгнанники”, ”Железо в камне” – эти книги стоят на твоей полочке…

- Откуда… откуда, ты столько знаешь про меня?...

- Просто знаю. А теперь представь себе, что всё наоборот! Как в “Робин Гуде”! Герой, вроде негодяй, но людям он несёт добро!

- Такое бывает только в дурацких сказках! – фыркнула Рахиль.

- Вот! – просиял Оливье. – Это и есть дурацкая сказка. А я тот самый плохой-хороший герой!

- Чем докажешь? – вызывающе спросила Рахиль. Где награбленное золото? Где спасённая принцесса? Где покаяние в грехах?

       С секунду Оливье вглядывался в прекрасные глаза его юной пленницы. Потом подошёл к старому креслу вздёрнул плед и взору изумлённой Рахиль предстала невероятная картина. Прямо под клетчатой материей в невероятном нагромождении высилась куча мятых банкнот.

- Здесь 150 тысяч. И всё твоё! – Он взял в охапку деньги и подбросил их вверх. Те в безумном танце закружились в воздухе, осыпаясь вниз настоящим денежным дождём.

       В настоящим денежным дождём.им денежным дождём. ь куча мятых банкнотедстала невероятная картина. два прыжка он очутился у кровати, развязал тугие узлы и… тут же получил смачную пощёчину.

- Это тебе от спасённой принцессы, дурак!

       Оливьё схватился за полыхающую огнём щёку и заскулил.

- Ты жалок! – бросила ему в лицо Рахиль и влепила вторую пощёчину. – Нет, ничего сквернее твоего поступка. А деньги твои мне не нужны. Я ухожу. Наверняка, меня уже ищут. И запомни! – пригрозила совсем осмелевшая девушка. - Я расскажу всю правду о тебе…

- Алим любит тебя. Он белый свет перевернёт вверх дном, но отыщет тебя… и отомстит.

- Откуда… откуда, ты знаешь про нас, про меня? – вновь поразилась Рахиль.

- Хочешь знать действительно всю правду обо мне? – спросил молодой человек и, не дожидаясь ответа, продолжал:

- Я писатель. Моя работа – знать своих героев в лицо.

- Героев? – не поняла Рахиль.

- … и героинь тоже! – улыбнулся писатель.

- Я не понимаю…

- А, что тут непонятного? – ответил он. – Ты – Элоиза, я – Пьер, мы – герои… моей книги.

       - Всё с меня хватит! Я хочу домой! – воскликнула Рахиль и направилась к двери, но Оливье опередил её, перегородив девушке дорогу.

- Нет, ты этого не хочешь, - спокойно возразил Оливье. – Я знаю про тебя всё или почти всё. И сейчас ты хочешь узнать правду, ведь так?

- городив девушке дорогу.? у о тебе...Ты любишь тихие осенние дни, а особенно утро, – продолжал Оливье. - Их любила Элоиза. Боишься грозы и прячешься от неё под пуховые подушки. Элоиза была такой же. Пишешь дневник синими чернилами, в котором лишь выдуманные истории. Элоиза писала сказки в своём дневнике. Обожаешь бегать босыми ногами по влажному песку и преданно любишь своего дельфина, как и юная Элоиза, а я, твой возлюбленный, конечно же ревную, и убиваю его, как и безумный воздыхатель Пьер.

- Нет! – закричала Рахиль. – Я не верю ни единому твоему слову!

- Зря. Я обещал правду и сдерживаю своё слово. Я срисовал мою героиню целиком с тебя. Она – твоя копия. Поэтому, я знаю о тебе так много!

- НЕ ВЕРЮ !

- Да?! А, как тебе это…

       И Оливье среди кучи бумажного хлама на полу выгреб стопку больших чёрно-белых фотографий. Листая одну за другой, он показывал снимки рыдающей Рахиль.

- Смотри, смотри! Везде ты! А вот эти! Смотри же! – и он закидывал её ещё всё новыми и новыми фотографиями. – Вот ты бегаешь, а здесь склонилась над дневником, а вот твой мистер Твистер. Я убил его, слышишь, убил !

- Нет, нет, нет! – в бессилии Рахиль опустилась на колени и зарыдала.

       Оливье склонился.

- Зачем, зачем ты пришёл в мою жизнь? – всхлипывала девушка, обвив колени руками.

       - Затем, что я люблю тебя, Элоиза. И я люблю тебя, Рахиль! Моя книга дописана неделю назад. Та самая дурацкая сказка про двух влюблённых. И мне пора бы забыть тебя, как героиню. Но я слишком тесно вжился в образ, слишком, чтобы теперь что-то изменить. Ты права, я псих! Потому что для меня границы реальности нашего мира и мира выдуманных мною же персонажей давно уж размыты. Ты права, я гений! Потому что при всём при том, я умудряюсь, не выбросившись из окна от безысходности, писать всё новые и новые дурацкие истории, повергающие меня в новую пучину безумия. Ты права, я убийца! Потому что погубил ни в чём неповинное существо. Но ещё я несчастный влюблённый. Влюблённый с тех самых пор, когда впервые три месяца тому назад увидел тебя. Ты стала моей музой и моим вдохновением. Всё, что искал я в этой жизни, нашёл в тебе, лишь в одном образе, запечатлённом на тысячах снимков, которые я делал изо дня в день. И сейчас, причинив тебе столько боли, я зашёл в тупик. Всё, что я делал, я делал неверно. Вот оно, покаяние в моих прегрешениях! Моя судьба, ведущая меня в пропасть! Повесть моей жизни, настоящей, не выдуманной, написана столь скверно, что её место теперь только на свалке, на свалке тысяч подобных повестей. Как жаль, как жаль, что я не могу начать всё с нового листа! Просто вырвать страницы и переписать всё заново…

       Оливье схватил Рахиль за запястье и прижал к себе, крепко обняв. И, что странно, девушка не отстранилась. Цепкие объятия Оливье её не испугали. Неожиданно страх и ненависть сменились жалостью и нежностью.

       В следующее мгновение дверь с шумом отлетела в сторону, и на пороге возникли люди в униформе. Во главе этого шествия был высокий атлетически сложенный тёмноволосый мужчина, в котором Рахиль без труда узнала своего опекуна.

       - Изгнание из рая, - тихо прошептал Оливье, и в следующее мгновение двое с силой повалили его на пол, скручивая руки за спиной и одевая браслеты.

       В последний раз Оливье взглянул во влажные глаза его Элоизы и улыбнулся ей уголками губ. Она ответила взаимностью…

***

       Спустя три месяца после долгого судебного разбирательства писатель-драматург Оливье де Гранд был признан виновным по всем выдвинутым пунктам обвинения и приговорён судом к четырём годам исправительных колоний…

       Против него дали показания Морис Рошро, хозяин магазина фототоваров, Жолио Дюпон, капитан рыболовецкого баркаса, Алим Гриннель и Мавра Гриннель, опекуны пострадавшей стороны и, наконец, сама Рахиль Гриннель, пострадавшая, скончавшаяся шестью месяцами позже в результате несчастного случая на воде…

 

 

 

***

       Де Гранд умолк и больше не сказал ни слова. По его заросшим щекам струились слёзы. Не стесняясь своего положения и возраста, он плакал. Он не делал этого перед присяжными, тогда в суде, четыре с лишним года тому назад. И даже, когда узнал о смерти Рахиль. А сейчас, не сдержавшись, рыдал. Что оплакивал этот человек, сидя на скамейке в сквере: то ли свою судьбу, то ли несчастную девочку, по странной иронии судьбы погибшей так же, как и её героиня в романе, Доминик так и не узнал. Он оставил Оливье де Гранда наедине с самим собой и незаметно ушёл.

       В тот вечер писатель ещё долго смотрел, как зажигались в небе Парижа разноцветные звёзды. А после, беззвучно поднялся и, не оглядываясь назад, тихо побрёл в глубину сквера.

 

 

 

Послесловие.

 

       - Одну минуту, одну минуту! – Профессор резво схватил под локоть пробегавшего мимо молодого человека с папкой подмышкой и лукаво погрозил пальцем. - Молодой человек, куда вы так торопитесь?

       - О, профессор! – пробегавший мимо студент, ловко пойманный профессором в университетском коридоре, был явно застигнут врасплох. Он бросил робкий взгляд в сторону тучного очкарика и пролепетал: – Добрый день, профессор! Видите ли, я спешу…

       - Ничего страшного, я не займу много вашего драгоценного времени!

       - Ага, - понимающе кивнул молодой человек и приготовился слушать.

       Профессор выудил из саквояжа пухлую подшивку и торжественно помахал ею над головой.

- Доминик Шампо, вчера, я дочитал ваш отчёт по практике и считаю, что …

- Да? – встревожено поинтересовался Доминик, теребя в руках папку.

-…работа неплохая! Да, - засиял профессор и звучно похлопал До-До по спине. – Действительно неплохая.

       Он вновь порылся в саквояже и выудил оттуда печатный лист бумаги.

       - Ваш экзаменационный листок, Доминик Шампо, и ваша первая пятёрка!

 - Спасибо, профессор! – Доминик расплылся в широчайшей улыбке, рассматривая пузатую оценку, выведенную красными чернилами в верхней графе листа.

 - Ну, что ж, коль спешите, не смею больше задерживать! – добродушно ответил профессор, пряча рукописные черновики Доминика обратно в саквояж.

 - Да, конечно! До свидания, профессор!

       До-До едва успел сделать несколько шагов, как по коридору вновь раздался скрипучий голос учёного мужа.

 - Доминик Шампо!

- Да, профессор?

- Доминик, ты дал ему этот шанс. Повесть Его жизни всё-таки состоялась! Теперь благодаря тебе и твоей работе люди смогут узнать о человеке по имени Оливье де Гранд всю правду.

- Пожалуй, я бы назвал это… истиной.

- Кто бы мог подумать, что под маской выдающегося писателя-драматурга скрывается такая неуравновешенная натура… - профессор глубокомысленно вздохнул. - Кстати, вы виделись после этого интервью с мсье де Грандом?

- Нет, профессор. А, что? – Доминик невольно насторожился.

       Профессор наморщил круглый лоб.

- Говорят, на прошлой неделе этот чудак всё-таки прикупил парочку пуль к своему револьверу…

 

 

Сентябрь – октябрь, 2003.