Отпущение... Часть 1. Глава 12

Долго расстраиваться по поводу безвременной кончины главы сектантского спецназа я не стал. Возможно, мне даже хотелось дать волю чувствам, поскольку все случившееся совершенно не соответствовало моим интересам, и смерть Цехового в какой-то мере засвечивала меня, - а вместе со мной и Ружина, - заставляла остальных стать осторожнее, а значит, и недосягаемей для нас. Но ведь сделанного не воротишь. А не стал ни слезы лить, ни матом ругаться. У меня еще оставался вариант получше - надеяться на то, что славный парень Олег Ружин сумеет изобразить что-то стоящее на своем участке фронта именно сегодня. И тогда у нас останется шанс - хоть и один на двоих - завершить операцию успешно.
Вот только для того, чтобы дожить до этого момента мне еще предстояло выбраться из ресторана целым и невредимым. А это тоже была проблема, причем довольно серьезная. Где-то там, за пределами туалетной комнаты, маялись в ожидании возжелавшего помочиться шефа трое его спутников. Трое - если еще кто-нибудь во время трапезы не оставался снаружи. Если они будут дожидаться именно Цехового, я мог им только посочувствовать, потому что заниматься этим бесперспективным занятием им предстояло ровнехонько до второго пришествия. Но вот что-то не сочуствовалось. Наверное, потому, что в мозгу у меня копошилась упорная мысль - уйти отсюда подобру-поздорову они мне не дадут.
Впрочем, на что я рассчитывал, выходя на контакт? Честно говоря, не знаю. Имелась слабенькая надежда на то, что Цеховой окажется парнем с головой и напрасных потасовок затевать не станет. Тогда бы я просто оглушил его и постарался уйти - вдруг телохранители окажутся на улице? Это была бы возможность. Но теперь, когда Цеховой мертв, такой возможности у меня уже не было. Стоило охраннику заглянуть в заляпанную кровью - она, кстати, уже залила весь пол и стремилась за дверь - кабинку, как он сыграет тревогу и за мной тут же будет снаряжена погоня. Уйти от которой я не смогу - стоит им сделать один звонок по радиотелефону, каковой у них наверняка имеется, своим соплеменникам, сообщить мои координаты и причину, по которой я подлежу уничтожению, и город сразу станет для меня одним большим минным полем. Причем, неисследованным. Я взорвусь. Я вымру, как мамонт. Но попытаться все равно надо.
Я обчистил карманы Цехового - не с целью наживы, упаси бог! Мертвечиной не питаюсь, хоть и понимаю, что поедание падали - тоже необходимая санитария - а с тем, чтобы по возможности направить заинтересующихся по ложному следу, хоть как-то скрыть истинную цель нашего с Ружиным приезда в этот незнакомый и малоприятный город, где люди при первой же встрече, вместо того, чтобы продолжать знакомство, так и норовят долбануться головой о сливной бачок, да посильнее - так, чтобы мозги в унитаз вытекли. Суицидально неблагополучный город, одним словом.
Деньги я у него отмел сразу же. Хотя мне они, по сути, были не нужны. Да и сумма была не то, чтобы умопомрачительная - полторы тысячи в крупных купюрах и еще около полусотни мелочью. Монеты я великодушно оставил. Зато к коллекции трофеев добавил пару золотых колец, крест с цепью - тоже из чистого золота - и часы. С виду простенькие, но по сути - танком не переедешь.
Получилось, что кроме изъятого ранее пистолета, ничего путевого Цеховой при себе не имел. Впрочем, чего я ожидал от бедной церковной крысы?
Оставив тело лежать в той позе, которую ему вздумалось принять после удара о чугун бачка, я вышел из кабинки, осторожно прикрыл дверь и прислушался. Тихо. Если я родился под счастливой звездой, то кожаные цеховики в данный момент мнут яйца у машины. Если так, то для меня еще не все потеряно. Можно попытаться прорваться. И, сплюнув три раза через левое плечо, я направился к выходу.
Уйти безнаказанным мне все-таки не дали. Закон подлости - стояли подле туалета и ждали. Двое сидели на корточках справа от двери, мусоля в руках что-то вроде четок, третий стоял, скрестив руки на груди и ноги пониже ее, напротив.
Я этого не то, чтобы не учел. Я этого не предвидел. Я так по-свойски, по домашнему вел себя там, внутри, что и предположить не мог, что снаружи кто-то стоит и слушает, что я говорю и что делаю. Поэтому-то я и распахнул дверь так широко.
Открывшаяся картина стоявшему напротив не понравилась. Возможно, ему не понравилось, что туалет пустой - кто знает, может быть Цеховому при рождении забыли просверлить в заднице дырочку, то ли он из принципа не ходил на унитаз даже по большому, предпочитая делать это в писсуар, - в общем, кожанный даже мысли не допускал, что Цеховой может засесть в кабинке по собственной воле. А потому схватил меня за правое плечо и втолкнул обратно. Он был сильным парнем, и мне, хочешь-не хочешь, пришлось подчиниться.
Как по сигналу, в туалетную комнату ворвались и двое других. Они, не трогая, оттерли меня в угол, где я оказался зажат, пожалуй, похуже, чем мышка в мышеловке. А первый, тот, что стоял напротив туалета, быстро скользнул в основной отсек, открывая и закрывая кабинки на предмет их проверки.
- Мма-ма... - раздался его кастрированный голос, когда он добрался до той самой, заветной.
- Что там? - спросил один из тех, что держали меня.
- А он того, - промямлил проверяющий. - Мертвый...
На сей раз оба прикрывающих вцепились в меня, попытавшись прижать к стене. Мне, правда, повезло - во-первых, потому, что они тоже были ошарашены услышанным, а потому действовали недостаточно быстро, а во-вторых потому, что я был готов к действию и в крови у меня гулял гольный адреналин. Полуразвернувшись, я рванулся между ними, одновременно высвобождаясь из их цепких пальцев и погружая кулак в живот того, что стоял справа. Я очень надеялся, что попал в район солнечного сплетения.
Оказалось, что промазал. Но особенно сокрушаться по этому поводу не приходилось - атака все равно получилась на редкость результативной. Кулак врезался в ребра, но удивительно плотно, так, что ребра хрустнули. Сподвижник Цехового охнул и, облокотившись рукой о стену, медленно опустился на колени.
Но выскочить вон и скрыться мне все равно не удалось. Второй кожаный быстро вытянул ногу, о которую я благополучно и споткнулся. Падая, я успел сгруппироваться - фигли, зря, что ли, нас в детстве три месяца на уроках самбо обучали? - мягко лег на согнутую руку и, перекувыркнувшись через голову, оказался на корточках. С одной стороны, позиция совершенно невыигрышная, но с другой - сектанты-секьюрити словно забыли, что им нужно действовать. Они смотрели на меня, как кони на кузнеца: "За что же ты, падла, нас все-таки подковал?". Это было написано в их глазах каллиграфическим почерком на грамотном русском языке.
Ситуация сложилась - грех не воспользоваться. Но, когда я попытался вытащить из кармана трофейный пистолет, оказалось, что было уже поздно: точно такой же уже находился в руке проверяльщика кабинок, который то ли оказался проворнее меня, то ли вынул его еще до начала осмотра. Одно из двух, но какое именно - у меня совершенно не было желания разбирать.
Я так и остался сидеть - сам на корточках, рука под рубашкой. В принципе, можно было попытаться выхватить ствол - я не знал, как скоро сможет среагировать на мое телодвижение вооруженный богомолец, он с одинаковым успехом мог выстрелить (и еще альтернатива: мог попасть, но мог и промахнуться), но мог и не успеть. За себя я знал определенно - доли секунды мне хватит. Но все же решил не рисковать. Тем более что "белые дети", затянутые в черную кожу, особой агрессивности не выказывали. Во всяком случае, активной агрессивности. Видимо, полагали, что я вполне способен выкинуть что-нибудь ненормальное, совершенно не соответствующее обстановке.
Мне это было на руку. Они вели себя осторожно. Тот, что с оружием, неторопливо приближался ко мне, не сводя с меня трех темных зрачков - двух своих и одного - пистолетного. И нескончаемо бубнил в такт шагам. Получалось очень ритмично. Звук шагов и слова сливались в моей голове в один сплошной, мешая нормальному восприятию как первого, так и второго, и мне приходилось держать мозг в постоянном напряжении, чтобы не выпустить нить его речи.
- В общем так, неверный. Мы тебя тут мучить не будем. Хотя, откровенно говоря, стоило бы. Ты это заслужил. Прямо рядом с шефом тебя и надо, по хорошему, пристроить. Проломить голову об унитаз - и оставить. Вот как надо бы с тобой поступить. Ты хоть знаешь, чью душу ты к Господу отправил? Ты душу одного из величайших правоверных на небеса отправил. И мы, его собратья во Христе, этого простить тебе не сможем. Наше возмездие настигнет тебя - это так же верно, как то, что Христос существовал. Но пока ты можешь расслабиться: при условии, что ты не будешь выкидывать никаких фокусов, еще часов шесть, как минимум. Мы отвезем тебя на суд старейшин, и пусть они решат, какой участи ты достоин. Скорее всего, тебя приговорят к четвертованию. Но, если ты сможешь найти обстоятельства, смягчающие твою вину, то возможна поблажка - простой расстрел. Так что готовься. И не вздумай сопротивляться. Согласись, что ты в безвыходном положении - тебе отсюда не уйти. К тому же на улице еще двое наших.
Продолжая долбить эту же тему, он подошел совсем близко ко мне - буквально на метр... и остановился. Очевидно, не выговорился до конца. А я подумал: черт возьми, какое заманчивое предложение - выбрать между расстрелом и расчленением заживо. И не дергайся, дружок, тебе ведь добра желают. Трудно отказать при такой настойчивости.
И все бы ничего, да рожа у него в этот момент была препротивная. И смотрел он на меня так, что ясно было, что чувствует он себя более в своей тарелке, чем я. И двое таких же, как он, затянутых в кожу придурков, - уже пришедший в себя пострадавший в части ребер и его напарник, - торчавшие у него за спиной, только придавали хамства его виду. Причем, не зная, и не скажешь, что эти ребята все, как один, свихнулись на Христе. Скорее - на дьяволе. И откуда только взялась этакая бездна подобных типов? Кошмар! Я тихо закипел от бешенства, и в кровь вырвалось такое количество адреналина, что чуть вены не полопались.
- Ну что, договорились? - бубнил он, все так же натирая мне душевную мозоль зрачком пистолета. - Ты не...
И в этот момент я оказался "да". Неожиданно для него и даже для самого себя. Сработал инстинкт хищника. Он подошел слишком близко ко мне и сам подставился под удар. Ну, просто грех было не ударить. Тем более, что это было гораздо легче сделать, чем кажется, поскольку я стоял в положении спринтера, застывшего в ожидании сигнала стартового пистолета. И когда он прозвучал - в моей голове, когда подсознание решило, что пора, или в животе, когда печень, не послушавшись, выплеснула очередную дозу адреналина, или еще где, - неважно, - я ожил. Ноги пружинисто распрямились, отправляя тело в полет, и голова весело, по-футбольному, врезалась в его живот.
Богомолец так и не успел ничего сделать. Он даже на курок нажать не успел. Просто сложился вдвое и отлетел назад, сметая по пути и обоих своих партнеров. Тому, у которого были помяты ребра, опять не повезло: от боли в боку у него, скорее всего, нарушилась координация, и вместо того, чтобы скользнуть мимо распахнутой двери в основной отсек туалетной комнаты, он врезался в нее головой и парочкой других частей тела. И, не в силах пережить такого позора, распластался на полу, не подавая никаких признаков жизни.
А на меня вдруг нашло. Эффект берсеркера. Именно то, за что меня не любили в школе каратэ - бой, так бой. Не до десятка набранных очков, не до первой крови, ни даже до нокаута. Бой - до тех пор, пока ты можешь встать с татами и ответить ударом. Или, на худой конец, умереть достойно, приняв еще один. Азарт и ярость, возникающие только тогда, когда противник находится в пределах прямого контакта. В свое время этот инстинкт стоил мне, думаю, неплохой спортивной карьеры - сначала в самбо, после - в боксе, а потом и в каратэ.
Здесь, в туалете ресторана "Москва", не было рефери, не было тренера, не было команды поддержки - которые могли бы меня остановить. Их не было у меня, а у кожаных богомольцев, как следствие, не было надежды остаться в живых. Смутно понимая, что делаю, я сначала озверело пинал пытающиеся подняться тела, а потом, реагируя уже единственно на малейшие признаки жизни, подаваемые боевиками-смертниками, вновь и вновь поднимал их на ноги и сбивал короткими, проникающими ударами. И так до тех пор, пока они не перестали шевелиться. Вообще. Даже дышать.
И только тогда я - да и то не сразу - начал успокаиваться. Слегка остыв, открыл холодную воду и сунул голову под кран. Это остудило еще больше. Постепенно ко мне начало возвращаться нормальное мироощущение, обычные чувства. И первыми стали чувства стыда и страха. Времена берсеркеров прошли - давно, почти тысячу лет назад. Тотальный, безумный бой уступил место не менее тотальному футболу. И правильно сделал - последний действительно сильно выигрывает в красоте. Вынув голову из-под крана и оглядевшись, я вполне убедился в этом. То, что я натворил в туалете, выглядело, мягко говоря, неэстетично. Кровь и прочее. Всюду. Сломанная сантехника и сломанные тела людей - каких бы там ни было. Черт! Винтовка куда гуманнее!
Я не стал обыскивать и эти тела. Сунув руки под кран, зачерпнул еще пригоршню воды и плеснул ее себе на лицо. Пора убираться. И чем скорее, тем лучше. Чудо еще, что сюда пока никто не заглянул. Возможно, и пытались но, услышав доносившийся из-за двери, шум драки, спешно ретировались. Лелея мечту вызвать милицию. Впрочем, это мог сделать и гардеробщик - до него шум тоже наверняка долетел.
Выскочив из туалета я, однако, никаких признаков тревоги не заметил. Причину отсутствия реакции на мое буйство я не стал выяснять, решив, что и без этого неплохо обойдусь. Поскорей бы ноги унести. Тем более что снаружи, как поведал один из покойных кожаных юродивых, дожидались еще трое из того же племени.
Тенью проскользнув по вестибюлю, - очи долу, руки в карманах, - я выскочил на улицу и огляделся. Если тут и были ожидающие, то я их не заметил. Или спрятались от жары в машину, - хотя какое в ней может быть спасение? - или тоже зашли в ресторан перехватить чего-нибудь. Понять можно, тоже люди. Путь к машине был свободен.
Крутя баранку - подальше от места моего безумия, подальше! - я вдруг нервно хохотнул, вспомнив, что бубнил мне вооруженный, подбираясь поближе и совершенно не думая, что каждый его шаг - это шаг к порогу вечности. "Наше возмездие настигнет тебя - это так же верно, как то, что Христос существовал!". Я мертво вцепился в руль и оскалил зубы.
- Ваше возмездие пока не настигло меня. Так что вопрос о существовании Христа пока остается открытым. Хотя еще не вечер. Далеко не вечер!
Я смог выйти живым оттуда, откуда, если честно, уже и не чаял выйти. Во всяком случае, после того, как, открыв дверь туалета, увидел свиту Цехового, поджидающую хозяина. И даже невредимым - если не считать сбитых в кровь костяшек кулаков. Но это было внешне, физически. Морально же я был в нокдауне. В хорошем, добротном нокдауне. И рефери уже упал надо мной на одно колено и вскинул вверх руку, готовясь начать отсчет. И если я на счет "десять" не окажусь на ногах в полной - или хотя бы частичной - готовности продолжать бой, я автоматически буду объявлен побежденным. Гонг!
Но пока я живу - я надеюсь. С другой стороны, пока я надеюсь - я живу. Ведь надежда умирает последней. И, если ее не стало, значит, остальное ушло еще раньше, правда? А у меня еще была жизнь. Во всяком случае, мои руки продолжали сжимать руль и даже крутить его, когда этого требовал мозг. Значит, я надеялся. На что? Хотя бы на то, что через час мне станет полегче. В том смысле, что перестанут дрожать коленки и утихнут угрызения совести, которые в данный момент недвусмысленно намекали на то, что я, неразумный, поставил под угрозу срыва нашу с Ружиным - гэбэшников я принципиально за своих не держал - операцию.
Хотя, если разобраться, - спокойно, беспристрастно, - моей вины в случившемся было мало. Не то, чтобы ее не было совсем, но она действительно была минимальной. Откуда мне, скажем, было знать, что этот идиот Цеховой, трижды сумевший выжить в Чечне, - что, по хорошему, не каждому удавалось, - приложит все усилия, чтобы отдать концы в обыкновенном туалете? Глупая смерть. Он хотел показать себя героем. - неважно, для кого игрался его последний спектакль, - но вышло немножко не по сценарию. Не по е г о сценарию. Впрочем, и его вины тоже было мало. Туалетные драки редко заканчиваются смертью, даже если в руке одного из дерущихся случается нож. Потому что ножом надо еще уметь пользоваться. А когда оба драчуна совершенно безоружны, да еще после первого же удара... Сливной бачок оказался джокером. Смешно? Немного. Скорее - неприятно. Досадная случайность. Которая, как и положено всякой уважающей себя досадной случайности, вполне может смешать все карты.
Возможно, кто-нибудь другой на моем месте высморкался бы кровавой соплей в рукав и грустно сказал сам себе: "Все, любимый, сливай воду и суши весла. Это уже не свет в конце тоннеля - это сам конец". Но не я. Я так говорить не собирался. Даже самому себе. Потому что стыдно. Быть реалистом хорошо, но оптимистом быть спокойнее. Положение заметно осложнилось, оно, мягко говоря, стало хреновым, но не безвыходным. И это не для красного словца, не оттого, что я считаю, будто безвыходных положений не бывает. Бывают, и еще какие. Например, когда тебе, парализованному, насильным образом ставят клизму. Нет, в данной ситуации выход определенно был. До тех пор, пока неиспользованными оставались Засульский и Сотников. Не забыть бы про Ружина, который тоже имел возможность поработать в нескольких - если быть точнее, в трех - направлениях.
И потом, все в мире относительно. В данный момент я мог пучками выдергивать волосы у себя на заднице, причитая о том, как мне худо. Но через день-неделю-месяц положение может измениться таким образом, что у меня не останется ни сил, ни волос для вырывания и причитаний, только мысли. Тогда я пойму, что плохо вовсе не значит, что хуже не бывает. Все познается в сравнении - банальность, но правильная банальность. Как там про дедушку Ленина? Он был глубоко несчастен в тюрьме, потому что ему приходилось делать чернильницу из хлебного мякиша, заливать ее молоком вместо чернил и пожирать, едва появлялся тюремщик. А в чем, собственно, его печаль заключалась? В том, что он сидел в тюрьме, или в том, что ему приходилось писать молоком? если в первом, то после него пришли тысячи тысяч тех, кому в тех же камерах не то что писать - писать не давали, используя отбивание почек, как превентивную меру этому. Или глаза выбивали - чтобы букв не видел. Если дедушка Ленин не верит - пусть спросит при встрече у красного командира Блюхера, который все это на себе испытал. Если же неизбывная ленинская тоска корнями уходит в молоко, то, опять же, были тысячи и тысячи парней, у которых не то что молока под рукой не было, но даже бумаги. И писать им приходилось кровью на стенах. Обычно о том, что "No pasaran!" или "Помните нас! 28.06.1941. Брест". И в тот момент, когда они дописывали последнюю букву, они были относительно - опять относительно! - счастливы, потому что успели завершить последний, самый важный труд в своей жизни. Вот и сравнивайте.
Я стиснул зубы и изо всех сил вдавил в пол педаль тормоза. Колодки отчаянно заскрипели, но было уже поздно - передний бампер "волги" с противным скрежетом, похожим на скрежет зубов пьяного зэка, врезался в пассажирскую дверцу "мазды-фамилии".