Манго

Я не знаю, что меня заставило выбрать время и написать «это». Зачем? Для кого?
Может это вызвано гнетущим чувством недоведённости начатого дела до счастливого конца? Какого- то чувства осадка, близкого к чувству вины? Может, я в очередной раз столкнулся с ситуацией, развитие и финал которой не зависел от меня? А может это, в некотором роде, неоправдавшая себя уверенность в том, что добро (по человеческим меркам) творит чудеса, что именно оно является единственной истиной, которую необходимо усвоить человечеству, чтобы спасти себя и окружающий его мир?
 А может всё намного проще? Это состояние души, не имеющее материального образа, формы, запаха и цвета, которое может быть зафиксировано только его описанием в прозе или поэзии?
 Не знаю… Но, все же сижу и пишу, вновь и вновь задавая себе все те же вопросы и немного по иному переживая ту историю, благодаря времени, которое отдаляет нас от пика эмоций и дает возможность проанализировать случившееся с холодным рассудком, соизмеряя свои реальные возможности и сделанные ошибки, таким образом взглянув на себя со стороны, как на медленно воспроизводимую видеозапись.

       Было утро. Свой выходной день я не планировал. Погода была солнечной и ветреной. Юго-западный берег иранского острова ( на севере Персидского залива) со смешным для русскоязычного слуха названием «Киш», было во власти ветра и морских волн, которые накатываясь на прибрежные рифы, разбивались о них с неподражаемым шлепком и превращаясь в слепящие на ярком солнце брызги, сносимые ветром.
       Морское прибрежье ярко свидетельствовало о бушевавшем ночном шторме.
       На остров я приехал восемь месяцев назад. Подал копии документов в авиакомпанию «Kish Airlines», получил приглашение, и… вот я здесь.
 Оставив дома семью и друзей, я приехал сюда попросту зарабатывать деньги.
       У каждого из нас, конечно же, есть житейские проблемы, которые мы вынуждены решать в течение всей своей оставшейся жизни. Наиболее важными из них, на мой взгляд, являются воспитание детей и обеспечение своей семьи. Но хуже всего, когда вопрос обеспечения семьи, связанный с деньгами, становится настолько актуальным, что ставит тебя перед выбором, на чаше весов которого твое физическое присутствие рядом с детьми и в семье, и на другой чаше - финансовое обеспечение семьи, связанной с твоим отъездом (и надолго) в чужие, далекие края.
 Почему? Та же работа, выполняемая тобой на основании твоих знаний и опыта (в рамках твоей профессии) на чужбине ценится в пять раз больше, чем на родине. Становится не по себе от того, что нужда в деньгах для обеспечения жизнедеятельности семьи, обеспечение обучения детей и их роста в рамках требований цивилизованного общества, загоняет тебя настолько в угол, что приобретает наиважнейшую степень. И ты отвязываешься от своего причала, не взирая на возраст и состояние здоровья; не взирая на то, что всю свою жизнь верил только в духовные ценности, которые никак нельзя измерить, тем более деньгами, и с надеждой, что за время твоего отсутствия с твоими близкими ничего не случится, а ты непременно вернешься, направляешься в путь в неизвестность, украдкой оглядываясь на самых дорогих тебе людей, ибо на всякий случай прощаешься с ними в силу неизвестности грядущего дня.
       Я и мне подобные, приехавшие сюда на заработки из разных мест бывшего Союза, проживаем в двухместных, симпатичных домиках, большие раздвижные окна которых выходят на южную сторону, где в пятидесяти метрах плещется очень изменчивое море.
       Выпив неизменную чашку черного кофе, я взял свои сигареты и направился побродить по прибрежью.
 Находясь наедине с природой, соизмеряя ее величие и свое физическое ничтожество, начинаешь понимать, что все то, что так беспокоило тебя, так мучительно болело, по большому счету не имеет существенного значения, ибо есть более величественное, более грандиозное, чем ты - как океан, воздух, солнце, которые совершенно не нуждаются в тебе и, от того есть ты или тебя нет, в них ничего не меняется. Ты же живешь в очень жесткой зависимости от них, и не будь одного из них, или даже резкое изменение одного из них, приведет тебя к гибели и уничтожению.
       Думая обо всем этом, появляется мысль, что я искусственно отдаляюсь от тех житейских проблем, «благодаря» которым я, по сути, здесь и оказался и, которые как хроническая неизлечимая болезнь, дают о себе знать, как только ты остаешься с самим собой. Выслать столько – то домашним, оставшуюся малую часть послать на частичное погашение долгов, которые до моего отъезда росли как поганки.
 Защитная реакция… Чтобы скрыть с глаз маленькое пятно, хотя бы на время, мы накрываем его огромным одеялом…
       Мои проблемы – маленькое пятно… Мои сложности в рамках сегодняшней экономической и политической системы, по правилам которых мы обязаны играть , это обыкновенные сложности… Являясь фактически единственным кормильцем своей семьи, ты едешь далеко не за впечатлениями …, а за деньгами, роль которых в современном мире возведена до уровня неприличия, значимость которых возведена до уровня «цели жизни»… Деньги… Средства, необходимые для пищи, обучения, лечения, рождения и смерти… Все завязано на деньги…, которыми, потерявшись в пустыне без воды, можно подтереться… Очень сложно при существующей системе величия и всемогущества этих бумажек, не потерять главные духовные ориентиры… Особенно молодым… Особенно, когда тебя нет с ними рядом…
       Направляясь к своему излюбленному месту, где камни на рифах, благодаря искуснейшей руке природы, приобрели довольно чудные формы, мой взгляд наткнулся на птицу, сидевшую на песке, прямо на пути моего следования.
 Да! Это была довольно крупная чайка!
 Чтобы не испугать отдыхавшую птицу, я стал огибать это место, но птица беспокойно стала вращать своей головой.
       Я остановился, любуясь на это живое чудо. В это время надо мной пролетела такая же чайка, преодолевая порывы морского ветра.
 Чайка, отдыхавшая на песке, подняла голову, взглядом сопровождая своего собрата. Только в этот момент до меня стало доходить, что с сидящей птицей что-то произошло.
 Я сделал несколько шагов по направлению к птице. Тревожно оглядываясь, она привстала и попыталась отдалиться от меня. Но, привстав, и лапкой наступив на свое неестественно обвисшее правое крыло, птица перевернувшись повалилась на спину и беспомощно стала болтать лапками в воздухе.
       От такого неожиданного для меня поворота событий у меня заколотило сердце от жалости. Не зная что же делать, я подбежал к чайке и тупо, обхватив ее двумя руками, перевернул ее на брюшко. В эту секунду чайка, развернув голову ко мне, своим крючковатым клювом вцепилась в мою правую кисть руки.
- Вот это «челюсти», твою мать! – воскликнул я, судорожно пытаясь, преодолевая боль, освободиться от вцепившегося в меня гидропресса.
 Наконец, с некоторой незначительной потерей живой ткани внешней стороны моей правой кисти руки, я освободился от дикаря и с изумлением рассматривал след, оставленный им. Я никогда не мог предположить, что у чайки такой мощный по силе клюв.
       Глядя на птицу и потирая все еще болящее место укуса, я был в растерянности, не зная, чем ей помочь.
       Подойдя поближе, я снял с себя рубашку, набросил ее на чайку и, взяв ее в руки, понес к себе.
       Войдя в свой домик, я поставил птицу на пол и осторожно стянул с нее свою рубашку, которая была (судя по запаху) безнадежно обгажена.
 Дикарь, сидя на одном месте и импульсивно вращая головой, разглядывал окрестность. Не знаю, чем ему показалась довольно большая единственная комната с кафельным полом в этом домике, но голова гостя, непрерывно вращающаяся вокруг своей оси, довела меня самого до головокружения.
       Оставив гостя наедине с самим собой, я вышел в дверь покурить. Вернувшись, я увидел, как этот дикарь, видимо успокоившись, уставился на красочную упаковку сока «Mango Nektar», стоявшую недалеко на полу.
- Так и быть! Будешь называться «Манго», - сказал я улыбнувшись.
Я приблизил ладонь сзади к беспокойной голове Манго, все еще опасаясь его страшного укуса, и погладил ее двумя пальцами.
       Манго же, каждый раз пытался цапнуть меня за руку, нисколько не оценивая по достоинству мое дружелюбие и сочувствие к его положению.
 Я больше задумывался о том, чем реально могу помочь этой бедной птице с ее переломанным крылом. Понятно было одно, что по правилам оказания первой медицинской помощи, необходимо было зафиксировать сломанное крыло в одном, исходном положении. Я огляделся по сторонам, пытаясь вспомнить, где может находиться бинт. Бинт, который по моему человеческому уразумению, должен быть применен для перевязки! Я встал с места и, выдвигая все шкафчики и тумбочки, находящиеся в комнате, занялся поиском медицинского бинта.
 Все это время Манго пристально наблюдал за мной, сопровождая мои перемещения по комнате поворотом своей головы.
 Удивительно, что разумом понимая хищное и дикое происхождение этой птицы, реакция недоверия ко мне, которая была вполне естественна, мои человеческие чувства, на мгновение освободившись от диктата разума, были немного задеты. С другой стороны, появился азарт преодолеть эту «дикую» преграду, разделяющую человека и дикую природу и завоевать непоколебимое доверие у этого местного «аборигена». В конце концов, ведь даже львы и тигры у человека прыгают через огненный обруч.
       Конечно же, заставить Манго прыгать я не собирался, но желание приручить его настолько, чтобы он спокойно сидел у меня на руках, возгоралось во мне все больше.
       Найдя, наконец, кусок бинта, я выбрал деревянную бельевую прищепку, предназначив ее для кусачего клюва Манго, и подойдя совсем близко к птице, присел пред ней на корточках.
- Как же тебя перевязать- то? – произнес я вслух, будто ожидая рекомендации птицы в ответ.
 Приняв решение сделать перевязку через спинку и переднюю часть брюшка, я приблизил разжатую прищепку к клюву Манго. Манго несколько раз довольно точно щелкнул по прищепке клювом и сделал попытку отступить от меня назад, волоча за собой обвисшее сломанное крыло. Дождавшись, когда птица присядет, я молниеносно прицепил прищепку на ее клюв.
 Встряхивая головой, Манго несколько раз пытался освободиться от этого деревянного «рационализаторского предложения», но это ему не удалось.
 Воспользовавшись беспомощностью птицы, которую лишили ее главного оружия, вдоволь погладив его по беспокойной голове, я приподнял Манго, усадил его на свои колени и принялся за перевязку.
 Сложив повисшее крыло в его исходное положение, несколькими петлями я обвязал само крыло в сложенном положении, и потом только обвязал его через спинку и брюшко, каждый раз заглядывая в глаза птицы.
       Не сильно затягивая, я завязал концы бинта на два узла. Оставшись довольным своим травматологическим талантом, я опустил птицу на пол и вернул свободу его оружию самозащиты.
       Только теперь я понял, что благодарность птицы за мое добро и участие в ее беде, никак не выражавшаяся до селе в ее стеклянных глазах, по которым невозможно было определить ни чувство боли, ни паники, в общем - ничего, выразилось в неописуемом ни словами, ни жестом и не музыкой огромном пятне, похожем на растопченную сапогами, измазанными глиной, яичницу у меня на коленях с запахом гиены, страдавшей диареей.
       Не решившись выпрямиться, я в «сидячей позе» доковылял до туалетной комнаты, где и снял с себя свои джинсы.
       Набрав в мисочку воды для моего гостя, я вышел из туалета в трусах и увидел освободившегося от моей перевязки Манго, который заканчивал сдирать с себя последнюю бинтовую петлю.
- Тааак, - произнес я, - это как раз тот случай, когда врач должен быть жестоким во имя здоровья своего пациента!
 Целую минуту я попадал прищепкой по клюву. В итоге мне это удалось, и мой гость был разоружен. Взяв большой целлофановый пакет, предназначенный для сбора мусора, и предусмотрительно раскинув его на своих коленях, я принялся за новую перевязку, но уже нечеловеческим перевязочным материалом, а синей полихлорвиниловой изоляционной лентой.
 В очередной раз, оставшись довольным своей работой, я опустил птицу на пол и снял с ее клюва прищепку.
 «Благодарность» Манго была все той же.
Когда я вернулся из душа, Манго расхаживал по комнате и нервно пытался избавиться от этого синего безобразия. К моей радости это ему не удавалось. Перевязка успешно прошла все испытания на прочность.
       Теперь передо мной стояла задача напоить и накормить моего больного. Я и представить себе не мог, что это окажется невыполнимой задачей, решившей судьбу этого дикаря.
       Возвращаясь в памяти к этой встрече с дикой птицей, я понимаю, что у матери-природы есть свои жесткие законы, отличные от человеческих - искусственно созданных, возможно благодаря которым она продолжает не только существовать, но и пребывать в гармонии, и таким образом судьба этой птицы, признающей только свои законы, была предрешена.
       Придвинув миску с водой поближе к Манго, я отошел в сторону, к входной двери.
Проводив меня взглядом до двери, Манго стал жадно по- птичьи пить.
       Я уже видел в своем представлении, как дикая чайка сидит у меня на плече, или ходит по пятам за мной по городку.
       Напившись, Манго отошел от миски назад и присел на брюхо. Птица не шевелилась, уставившись в одну точку. Мне казалось, что она ушла в себя, размышляя о случившемся и о своем птичьем будущем.
Интересно, что все же происходило в мозгах у дикой птицы в ее положении?
       Вечером мне предстояло накормить Манго.
 Я накрошил перед птицей хлеб, печенье, булочки, мелко нарезанные овощи и даже нарезанную мелко сырую рыбу, которой всегда полно в холодильнике.
 Но, Манго даже не посмотрел на еду. Поднося кусочки рыбы или хлеба к его клюву, я еле уворачивался от его попыток цапнуть меня за руку.
- Ничего, - произнес я, - ничего… Голод - не тетка! Еще как будешь есть!
Загнав Манго в туалетную комнату и принеся накрошенную и нарезанную его еду, я вновь разложил ее перед ним. Открыв настежь окно туалетной комнаты, я пошел спать.
       На утро, собираясь на работу, я открыл дверь туалетной комнаты. Манго сидел в углу, а миска с водой была перевернута. Еда оставалась нетронутой, а комната была изрядно загажена. Помыв пол в туалете и набрав свежей воды в миску, я умылся, побрился и, оставив дверь туалета открытой, поехал на работу.
       Вечером, я вернулся с работы сильно уставшим. Манго в комнате не было. Подойдя к туалетной комнате, я увидел все ту же картину, что видел утром.
       Решив накормить птицу силой, я решительно схватил Манго за клюв и, раздвинув его двумя руками, вложил кусочек сырой рыбы в его горло. Манго, несколько раз встряхнув головой, вытряхнул из гортани пищу. Повторив то же вновь, но, подняв повыше его клюв, я вложил в горло небольшой кусочек хлеба. Этот кусочек постигла та же участь, что и кусочек рыбы. Это продолжалось около получаса. Я перебрал все, что было накрошено перед Манго. Все мои попытки накормить птицу оказались бесплодными.
       Следующим утром я накрошил перед ним свежей пищи, начиная от рыбы и заканчивая морковью с капустой. Вечером, после работы, картина была абсолютно идентичной предыдущему дню.
 Набрав свежей воды в миску, я силой прижал голову птицы, таким образом, чтобы ее клюв оказался в миске с водой. Манго сопротивлялся, но воду так и не отпил. Он даже не среагировал на большую каплю, долго висевшую на его клюве после того, как я освободил его голову.
 Таким образом, прошел еще один день.
       Манго сидел в углу туалетной комнаты и медленно сопровождал меня взглядом. Казалось, что птица смирилась со своей повязкой и не предпринимала попыток от нее освободиться.
 Я уже понимал, что это не смирение, а безразличие, вызванное состоянием слабости от голода.
 Мои новые, отчаянные попытки накормить птицу силой не увенчались успехом.
- Дикарь! – воскликнул я в отчаянии. – Ты же сдохнешь, если не будешь есть!
       «Чувство голода способно превратить человека в животное, тигра в дрессированную кошку, танцующую под музыку, царя зверей в раба! Неужели эта глупая птица предпочла умереть в неволе, когда перед ее клювом лежит столько пищи? Где этот инстинкт сохранения жизни?» – спрашивал себя я.
С этими мыслями я предпринял последнюю попытку накормить Манго. Раздвинув широко его клюв, я глубоко засунул совсем крохотный кусочек рыбы в его горло.
Манго потряс головой, но из клюва ничего не выпало. Я уже начал искренне радоваться, как Манго решительно затряс своей головой и, на этот раз, на полу появился тот самый кусочек рыбы, который с таким трудом я ему втискивал в горло.
       Я был в растерянности! Я был в панике!
Чувственно я возвращался к моменту встречи с Манго и пытался найти себе оправдание, так как понимал, что птица постепенно умирает у меня на глазах.
Я думал, что если бы в этот день, после шторма, я бы не вышел на прогулку по берегу, то это бедное божье создание умерло бы от жажды, не дожив даже до вечера. Но, вмешавшись в эту ситуацию, я решил помочь этой птице, нисколько не представляя, как может нормально срастись крыло после перелома, чтобы она вновь взлетела.
 Но, тем не менее, пройти мимо нее я не мог. В то же время, взяв птицу, я взял и ответственность за нее, прежде всего перед собой.
 Сидя на корточках перед Манго, глядя на него, я все еще пытался перебирать возможные и невозможные варианты кормления этого дикаря. Я даже подумал о подмешивании в воду муки, чтобы хоть что - либо было у него в желудке. Однако к этому времени, Манго отказался даже пить. Он слабел и угасал прямо на глазах.
 Манго уже только поворотом головы реагировал на приближение моей руки, даже не пытаясь укусить меня. Я понимал, что это от бессилия и вовсе не от желаемого мною доверия птицы.
       Не найдя решения, я взял свою футболку, укутал в нее Манго, оставив голову свободной. Взяв птицу на руки и вытянув их немного перед собой, опасаясь укуса в лицо, я вышел из домика и направился к морю.
«Что я делаю?»- спрашивал я себя. – «Я несу его на верную гибель! Но, оставив его дома, я обреку его на смерть еще больше!»
 Шагая с Манго на руках, я тщетно пытался найти хоть какую-нибудь успокоительную соломинку для своей души.
 Птица, почувствовав свежий морской воздух, заметно оживилась. Повернув голову ко мне, она даже пыталась несколько раз ущипнуть меня, чтобы освободиться.
 В конце концов, придя на берег, я присел на корточках и поставив Манго на лапки, стянул с него свою футболку.
       Птица оживилась. По острому и угловатому рельефу прибрежных рифов Манго спешно заковылял вдоль берега, иногда балансируя своим свободным левым крылом.
 Отойдя на достаточное расстояние от меня, Манго остановился, развернувшись ко мне передом.
       Морской ветер порывами дул с запада мне в лицо. Я с трудом прикурил сигарету , зажав ее в кулак. Солнце было на закате. Морские волны с неимоверной силой разбивались о рифы, которые, как мне казалось, даже подергивались под моими ногами.
 Я глубоко затянулся из кулака и посмотрел на Манго.
Манго стоял спиной к ветру, который выворачивал его перья, и смотрел на меня.
 Увидев его пристальный взгляд, я сделал один шаг в его направлении. Манго спешно отошел от меня, сохраняя им же установленную дистанцию.
 Мы молча смотрели друг на друга. Только шум ветра и грохот прибоя царили в воздухе. Простояв так некоторое время, я опять присел на корточках, Манго не отрывал от меня взгляда и только изредка, на секунду, оборачивался назад. Мне даже показалось, что он засекает положение Солнца.
 Я несколько раз позвал его по кличке (которая конечно же для него ничего не значила) как то по собачьи, ласково:
- Манго, Манго! Ну подойди же ко мне! Сделай хотя бы один шаг мне навстречу и я унесу тебя отсюда!
       В этот момент, в очередной раз, посмотрев назад, Манго вдруг развернулся и, как бы прихрамывая, направился к рифу, который свисал над морской пучиной, как огромный клюв орла.
 Я встал и снова окликнул его. Но птица, не оборачиваясь, дошла до края рифа и с очередным откатом волны спрыгнула в море.
 Я отвернулся, чтобы не видеть на чудовищных волнах разбитую о рифы птицу.
Солнце исчезало на глазах. Свет будто обреченно мягко таял, уступая место всепоглощающей темноте.
 Ночь полновластно вступала в свои права и, как будто щадя отчасти меня, слила воедино контуры прибрежных рифов с морем. Холодные звезды на небе появились как-то сразу, будто с них стянули темную вуаль.
Лишь только ветер, не в такт подвывая ударам волн, пел свою неподражаемую песню.
       Что это было? Что это было? Предпочтение смерти неволе? У дикой птицы? Неосознанная реакция? Что это было?
 Мы – люди, ради куска хлеба, ради того, чтобы сохранить свою ничтожную жизнь готовы стать животными, готовы предать друг друга во имя выгоды, причинить боль и страдания ближнему во имя удовлетворения своей похоти, готовы отобрать последнее у нуждающегося во имя своего комфорта, готовы уничтожить миллионы других жизней во имя своего эгоистического «Я», купающегося в пене власти и стремящегося слепо занять место вершителя человеческих судеб, все более глубоко и безвозвратно погружаясь в хмель представления себя в качестве Бога…
       Что это было? Дикая птица с безнадежно сломанным крылом, с инстинктами в птичьих мозгах, направленными только на выживание и размножение ( как нас учили), соизмерив свои шансы на будущее существование вдруг, решила покончить с жизнью, предпочитая смерть в родной стихие куриному существованию и зависимости от подачек, или вообще от зависимости какой бы то ни было? Что это было?
       Эти медленные ковыляющие шаги к небытию…как по скользкому льду…
       Гордость! Может, это было гордостью? Гордость воистину свободного живого создания, к которому мы – разумные люди только стремимся и, путаясь в лабиринтах своих неутолимых желаний и в самих себя, никак не можем найти правильного пути к той светлой свободе, за которую незадумываясь можно отдать свою единственную жизнь, ибо без свободы, которую не измерить ничем, жизнь всего живого превращается в мучительное ожидание ее же завершения.
       
       Пережив все это, я подумал, что все те слова, которыми меня убеждал мой отец, которые я произношу, воспитывая своих детей или в кругу своих друзей о нематериальных ценностях (истинную ценность которых доказывать становится все трудней), на которые должен ориентироваться настоящий человек в свой короткий миг, называемый «жизнью», и которые как реки чистой, прозрачной и животворной воды вливаются в моря, называемые: «свободой», «честью» и «справедливостью», сливаясь в единый океан, называющийся «Человечеством», не смотря на все сложности, придуманные в большинстве своем самими же людьми, являются истинными.
       Может не лишний раз мне помог убедиться в этом Манго, ушедший в небытие медленными ковыляющими шагами, как по скользкому льду, но оставшийся жить в моей памяти гордой и несгибаемой птицей , для которой понятие жизни не существовало без истинной свободы…
       Я прибыл сюда, на этот остров, зарабатывать деньги. Но, есть те, рядом с которыми я должен находиться.
       … Настало время подумать о возвращении домой!




Киш,2008