Сказки старого фонаря

Валерии и всем детям нашего поселка «Сокол»,
 маленьким и взрослым, посвящается


Какой ветер поднялся, того и гляди сломает мою буйную головушку. – Так думал старый фонарь, скрипя и раскачиваясь на осеннем ветру. – Сколько я здесь стою? И не вспомнить. А ведь тогда, в раннем детстве, мне довелось встретиться с самым старым фонарем на этой улице… М-да. Красивый он был, ножка металлическая, чугунная что ли? Шея такая изящная, дугой. На стебелек цветка похожая. И как бутончик полураспустившийся – голова. Простояли мы рядом с неделю. Кое-что и от него я узнал об этом месте. О селе Всехсвятском и его обитателях. Село и село, ездили здесь телеги, а по зимнику – сани. Рядом Петеребургский тракт пролегал. А жили, спрашиваю, как? По-деревенски и жили. На огородах все, что надо выращивали, на рынке продавали. В храм местный ходили. Откуда он все это знал? В те времена нашего брата здесь не водилось. Главное освещение – луна, да из окошек - тусклый свет.

Скорее всего, старик запамятовал, что поставлен он был уже в то время, когда этот поселок по-другому назвали. Гордо и красиво – Сокол. Место для него выбрали так себе, между железной дорогой и старым Всехсвятским кладбищем. Но людей поселили разумных. Они построили прекрасные домики, каждый – уникальный в своем роде. Засадили улицы разными деревьями. Он-то сам не видел, да и я только по чужим разговорам об этом догадался – даже каштаны и туи на поселковых улицах растут. Мне-то отсюда только березы да клены видны. Но тоже ничего, красивые. А уж яблонь, да сирени эти умники развели – видимо-невидимо. Как май настанет, сады цвести принимаются. А люди окна распахивают, да восхищаются – какой аромат. Даже машинами его не перешибить.

В общем, мне здесь понравилось. И не потому, что поселок этот стал моей судьбой. Главное – жители его населяют действительно интересные. Часто стою я ночью и думаю: сколько же историй разных в нем переплелось? Сколько своих радостей и горя люди пронесли мимо меня? Вначале я почти не вслушивался в их болтовню – идут себе мимо и идут. Но однажды приехали на грузовике рабочие, аккуратно выгрузили и установили какое-то чудо. До сих пор скорблю и вспоминаю о ней – самой прекрасной и совершенной на свете – моей несчастной подружке – телефонной будке. Ее поставили рядом с новым домом, мой свет, особенно когда поднимался легкий ветерок, ласково дотрагивался до нее. Когда все засыпали, мы беседовали обо всем на свете. Она была красавица (темно-коричневая, с прозрачными стеклами, телефонным аппаратом внутри) и умница – все знала о жителях поселка. Это сейчас просто – достал какую-то фитюльку из кармана, дунул-плюнул – поговорил. А в те времена к моей подружке шли на поклон. Смиренно или не очень дожидались своей очереди, затаив дыхание, просовывали в щелку двухкопеечную монетку. Волновались при этом, проглотит или нет. А потом, поздоровавшись и представившись, вежливо (а то вдруг очередь осудит?) говорили только самое важное. Правда, и доставалось ей, бедняжке. Проглотит монетку, так человек по ней кулаком стучать начинал, возврата требовал. Бывали и тяжелые травмы. Выйдет кто-то из арки, обиженный и злой, двинет по будке ногой или кулаком, выругается и дальше пойдет. Мальчишки тоже не отставали. Выбивали ее стекла. Дверь ломали. Трубку у аппарата срезали. Впору было приставить к ней милиционера, для охраны. Время шло, менялась мода. Она становилась выше, облачаясь в новые алюминиевые наряды. А однажды ее одели в мини, сделав полу-кабиной, с крышей и верхней частью, без дверей. И телефон внутри менялся, становился все современнее. А недавно приехали, видимо, внуки тех рабочих и увезли мою единственную радость навсегда. Даже телефона не оставили. Может быть, упокоилась она в Политехническом музее – так о ней говорили рабочие – мол, место ей в музее, этой древности технической мысли. Фонарь скрипнул, и капелька масла непрошенной слезинкой побежала по его белому абажуру.

М-да, отвлекся от главного. Ну-да ничего, ноябрьские ночи длинные. Так вот, когда появилась здесь, на Левитана, моя красавица, я впервые вслушался в звук человеческой речи. Вначале не понимал ничего, а потом, как водится, втянулся.

Малышка на подоконнике

Я – высокий фонарь. Смотрю в окна второго этажа. Рядом со мной – окна большой квартиры. Теперь эти дома называют старыми, а в 1952-м они были практически небоскребами. Самые уважаемые люди получали здесь квартиры. Художники, писатели, начальники. По утрам выезжали из моей арки серьезные машины.

Потом машины возвращались, отвезя глав семей на работу. Их уже поджидали номенклатурные жены, капризные и не очень. Они направлялись на рынок. Ближе к полудню водители гордо вносили в дом громадные сумки, из которых нет-нет, да и высунется задорный зеленый хвостик ботвы или даже свесится понурая петушиная голова.

Были и другие жители, попроще. Из разговоров двух подружек, в окна которых я смотрел целыми днями, я узнал, что жили они раньше в бараке, на Нижней улице. К счастью, им удалось вместе вселиться в эту квартиру. Подружки. Веселые хохотушки. Вечно куда-то бежали. То на танцы, то в театр, то на концерт. Но по вечерам обязательно пили с мамами чай и наперебой рассказывали. И мам их помню. Одну из них каждый день встречал после работы. Она шла, согнувшись под тяжестью своих тетрадок. Придет домой, напьется чаю, сготовит обед - и давай тетрадки проверять. На плечи платок накинут, вся в них погруженная ничего не слышит, не замечает.

А в следующем окне кухня у них была. Там в это время опять драка. Сосед-пьяница с женой из-за последних рублей, оставшихся от получки, дерутся. Он на нее с кулаками кидается. Она его скалкой охаживает. От плиты дым валит – опять у них обед подгорает. Покричат, разбегутся. Он на улицу выйдет, «Беломором» своим затянется и умотает до поздней ночи.

Жена ему из окна кричит : «Проваливай к своей шмаре!». Возвращается всегда с песней, за два квартала слышно: «Каким меня ты ядом напоила?!». Жутко орет, все кошки шарахаются. В квартиру войдет, да как начнет маршировать по коридору. Туда-сюда. Веселый. Соседки выскакивают, умоляют успокоиться, а он на них ругнется матерно - и дальше марширует.

Дети плачут, жена в халате за ним бегает, но пока не устанет – не успокоится.
Однажды случилось чудо. В комнате, где мама высокой красивой девушки тетрадки проверяла, появилось новое существо. Маленькое. Не больно-то тихое, плакало или гукало все время.

Иногда оно болело, тогда все форточки задраивали, ходили на цыпочках и приговаривали, «только бы поела». Однажды увидел, как существо подняли на руки и поднесли к окну: «Не плачь, посмотри, как наш замечательный фонарик светит!» Мне тогда очень понравилось их уважительное отношение. И существо замолкло, только долго и пристально рассматривало меня своими человеческими фонариками – такими черненькими, выпуклыми и очень блестящими. Время людское быстро летит. Однажды я заметил, что существо само залезло на подоконник и внимательно следит за мной. Что-то бормочет себе под нос, пальчиком водит. Долго сидело, пока домашние не хватились. Сняли малышку с подоконника – и дело с концом. Но назавтра все повторилось. И понял я, что из их рода человеческого - это мой самый преданный друг. Она волновалась, когда ветер заставлял меня раскачиваться слишком сильно, и все спрашивала: «А он не упадет?». Выглядывала, тревожась, если внизу, подо мной, кто-то шумел или дрался. Усевшись на подоконник, как завороженная, следила за летящими в луче моего света капельками дождя или снежинками…

С годами она стала рассказывать мне о своих подругах и даже доверять сердечные тайны. Я же посылал ей мысленные советы и, наверное, был в чем-то полезен. Но однажды все кончилось. Какие-то посторонние мужчины двигали и выносили мебель из ее комнаты. Но мы не расстались. Она часто проходила мимо меня с друзьями и подругами. Так я понял: она теперь живет в другой квартире. Всякий раз, проходя, она как в детстве смотрела на меня, и что-то сладко-дурманящее охватывало все мое существо. Однажды, совсем недавно, она подвела ко мне высокого мужчину с очень добрым мягким взглядом. «Знакомься, Макс, - это лучший друг моей юности, главный поверенный всех моих тайн». И больше ничего не объяснила. Он понял, потому что истинная любовь – это прежде всего понимание.

О смысле жизни

Однажды утром я особенно долго спал. Уже и дворничиха подмела подо мной и протерла стекла моей возлюбленной, телефонной будки, и детишки побежали в школу. Приоткрываю глаз, смотрю по привычке в окно второго этажа, а там – горе. На работу никто не пошел. Сидят хохотушки в слезах, мамы их носами шмыгают, алкаш и тот присмирел, тоже на скамеечке пристроился, глаза красные потупил. Говорят непривычно тихо. Так я впервые узнал, что люди тоже умирают, как фонари.
 
Из их разговора стало мне понятно, что умер художник, их сосед по этажу, добрый старик. Встречал, конечно, я и этого человека, и его красавицу-жену, Ольгу Васильевну. В булочную-то все, даже народные художники захаживали. Сидела она за столом тихая, на себя не похожая, вся в черном. Видно сразу – растерялась от постигшего ее горя. Все говорила: «Васенька был смыслом всей моей жизни. Что теперь делать? Как жить? Горе!» И вот надо же, как у них, у людей, устроено, - все равно пили чай. Только с другим выражением. Обсуждали, что приготовить на поминки. Не знаю, как это мероприятие проходило – квартира художника мне не ведома, потому что во двор окнами выходит – а вот как гости расходились – помню.

Что удивительно – Ольга со смертью мужа потеряла смысл жизни, а одна старушка, вдова художника, который жил в красивом двухэтажном доме на нашей улице, - знала, для чего жить. Вот ведет ее, девяностолетнюю бабушку, наша Ирочка под руку. Волнуется, как бы древняя старушка не споткнулась. А та пошатывается как наш алкоголик, папироской блаженно затягивается и жизни ее учит, вопрошая:

- Деточка, если не пить, не курить и не любить, зачем тогда жить?

Крепко я задумался. До следующего утра не спал, все размышлял: выходит дело, наш алкоголик, который пьет, курит, ходит к какой-то шмаре от жены и детей, – прав? Значит, только он, да та старуха понимают, в чем смысл жизни?