Змей

навеяно музыкой
Vangelis - Aquatic Dance
I
В тот давний год, когда зажглась любовь,
Как крест престольный, в сердце обреченном,
Ты кроткою голубкой не прильнула
К моей груди; но коршуном когтила.
Изменой первою, вином проклятья
Ты напоила друга своего.
Но час настал в зеленые глаза
Тебе глядеться, у жестоких губ
Молить напрасно сладостного дара
И клятв таких, каких ты не слыхала,
Каких еще никто не произнес.
Так отравивший воду родника
Для вслед за ним идущего в пустыне
Сам заблудился и, возжаждав сильно,
Источника во мраке не узнал.
Он гибель пьет, прильнув к воде прохладной,
Но гибелью ли жажду утолить?

Другой голос, А. Ахматова, 1921

Часть первая, таинственная

Следует, однако, признать, что это все меня очень вдохновляет. Я бы даже сказал больше – побуждает, но совершать этого не следует.
«..Нередко наблюдается антероградная амнезия, сочетающаяся обычно с ретроградной. У больных имеются также обманы памяти в виде псевдореминисценций, а иногда и конфабуляций…»
Откинув небрежно книгу, он сорвался с места. Темный коридор и три пролета лестницы были единственным препятствием между ним и картотекой. Чертов тапок как всегда слетел с ноги. Но дело было настолько важное, что второй тапок лег недалеко от первого. Приложив пропуск к двери, он толкнул её, но так быстро, что электронный замок ещё не успел открыться. Конечно, дело было не таким уж и важным, хотя в его сознании мелькнуло надежда на скорое его завершение. Связка с ключами бренчала во мраке крохотной комнаты, а ключ все никак не подходил. Ещё мгновение и пальцы уже перебирали заветные карточки. Лишь через некоторое время он понял, что без света он мало чего найдет. Нашарив рукой выключатель – со всех сил вдавил его в стену. Загорелась кварцевая лампа.

«№№ 182-999. … рассеянный взгляд, подозрение на конфабуляции… в-р Грушевский»

 Положив карточку в карман халата, он вырубил лампу и направился к выходу.
Из глубины комнаты мелькнул свет. К ниму потянулся и он. Неровной поступью отдавали его шлепающие шаги по слегка влажному асфальту. Он как в детстве выбегает из темной арки на проезжую часть узкой улочки. Растеряно смотрит вслед улетающему на небо велосипедисту и бежит за ним, будто не замечая несущегося на него грузовика. Он падает навзничь. Тусклый дневной свет становится ещё слабее. Серые улицы склоняются к нему. Тонкий шпиль католической церкви, люди, собравшиеся вокруг, монотонные причитания матери, холодные булыжники мостовой, впившиеся в нежное детское тело. В кровавой улыбке застыли его обветренные тонкие губы. А где-то высоко, в серых облаках сказочного детства кружил воздушный змей. Он как мотылек порхал, привязанный к огням старенького велосипеда несущегося в небо. Ещё чуть-чуть и он скрылся в туманной дымке серо дня. Лишь тогда он смог закрыть глаза… Невероятные струны как иерихонские трубы гудели в тишине улочки, провожая его в последний путь. Они то брали ноту выше, то мелодично спускались в бас, но каждый раз попадали в унисон последних ударов сердца. А когда замолкли и они, волшебный звук флейты пронзил сгустившийся мрак ночи. Все постепенно затихало, ведя в неведомые глубины сознания…

Утро как всегда поразило своей неожиданностью. Над дверью не прекращала мигать сигнальная лампа. За ней последовал и стук. Не заставил себя ждать и крик того, кто посмел так нагло будить.
- Чёрт подери! Ты что там умер? Вадим!, - продолжал настаивать утренний гость.
Опять стук. Ещё один удар и терпение может лопнуть.
- Что?! Кто? – через сон заскулил Вадим, - да, да. Иду! Да ёлы! Хватит барабанить!!
- Ну, наконец-то!
- А! Михал С-е-р-г-е-евич! Сейчас, сейчас.
Он стал искать связку ключей. Подошел к двери. И задумался.

- А ты чего босиком?
- Нет! Это все так мрачно. Шестое за месяц…
- Ты чего босиком-то?!!
- А-а-а? Да где-то оставил…
- Ну, ты даешь! Бледный ты какой-то? Опять?!
- Да-а… Конфабуляции это всё, Михал Сергеевич! Не было со мной такого. Понимаете?! И мать говорит, что не было. Да сам я – что без памяти?!!
- Да никто не говорит! Это всё Фрейд.
- Фройд, Михал Сергеевич! Фройд он…
- Да ну!.. Босиком? Бывает.
Задумался.
Пора на кафедру. Там сегодня какие-то доклады. Опять будут выпытывать: «а Вы какого мнения по этому вопросу, Вадим Андреевич?» «Тьфу, ты… фрейдисты». Семь минут до остановки, подземный переход, тесный автобус, густое метро, длинные улицы, католический собор… Постойте, лютеранский! «Да-а. Лютеранский...» - повторял он про себя, сворачивая на узкую улочку.
Перед нависшей угрозой расспросов надо было себя подготовить, прочитав хотя бы перечень докладов. Так…

«Суицидальные состояния.
       Аксиологическая коррекция акад. В. П. Ларичева, … Когнитнвистская теория самоубийств Шнейдмана (Shneidman), … Психоаналитическая теория самоубийств З. Фрейда, …Эпидемия самоубийств…»
- Куда ты смотришь?!! – кричал водитель из грузовика.
Он свернул с проезжей части и пошел по тротуару. Рядом ехал велосипедист.

Шум учебных классов оторвал его от длинного списка докладов. Студенты в мятых белых халатах, кое-как натянутых на уличную одежду, толпились в коридоре. Из зала доносились звуки грохотанья. Передвигают стулья.
Он завернул в деканат. В преподавательской никого не было. Лишь одинокое пальто секретаря болталось на вешалке.
- Вадик здесь? – вдруг услышал он из коридора.
- Не знаю. Позвони. Что опять?
- Да тут половина докладов по этому…Фрейду, ударились студенты в психоанализ.
- Фройд!
Смех.
«Да. Теперь точно надо готовиться. К труду и обороне.»
Но больше его почему-то беспокоило не это. Он не мог понять природу своих снов. И это пугало больше. Точнее не пугало. Он был в каком-то смятении. Еще одной зимы он не выдержит. Оставалось ещё полчаса до конференции, и он мог проветриться.
«К Неве» - подумал он, кутаясь в летнюю курточку. У ректорского флигеля он свернул направо и наткнулся на толпу студентов. Они что-то жадно обсуждали. Теплый воздух их дыхания клубами поднимался к крыше. Беседа была настолько оживленной, что привлекла даже его.
- Да пойди сам наверх и спроси!
- Не, вообще маньячат преподы! – пробасил худощавый парень и обдал прохожего дымом.
- Смотри куда дуешь! – возмутился он.
- Да нефиг подкрадываться!
- Я, между прочим, тоже препод! – неожиданно рявкнул тот и полетел дальше вслед за велосипедистом.


Часть вторая, лирическая

Бывают разные дни. Но этот день самый нудный. Нет, не трудный, но нудный, ибо сегодня надо общаться. И общаться на равных. Семинар это одно дело. А вот конференция перед баком – это надо выдержать. Нет, просто сегодня можно сделать то, что потом еще полгода мусолить.
Кафедра психиатрии отличается тем, что людей обычно сгоняют отовсюду, всяких аспирантов, ординаторов, доцентов и многих ещё. Причем группируют всех в нудные секции, где могут попасться спецы и по твоему вопросу. А они ведь такие, сдвинутые по фазе – полгода у себя в психдиспансерах сидят, познают природу заболеваний и рождаются у них на этой почве идеи. Там вон, на полке, куча таких книжечек стоит.

Студенты толпились в коридоре. Как всегда обсуждают что-то не понятное. Секция самоубийц, как называли её в шутку все, была почему необычно оживлена. Не давала покоя и тема доклада – кто же сейчас любит Фрейда. Разве только Вадим Андреевич, да и то своего – Фройда!
Нудное выступление доцента Грушевского, который был председателем секции в отсутствие всеми любимого Михаила Сергеевича Хрящева, повергло в сон даже самых стойких докладчиков, не говоря уж об ученом президиуме, где заранее были расставлены мягкие кресла. Обстановка несколько оживилась в связи с неожиданным опозданием Вадима Андреевича – добрая половина зала охнула, так как его отсутствие казалось райским блаженством и несомненным успехом доклада. Теперь же каждый доклад будет подвержен расщеплению Фройда и, хотя половина зала не вникнет в суть дела, доклад будет омрачен не уместной полемикой. Другая же часть, преимущественно преподаватели, с облегчением приняли опоздание, так как теперь фактически были освобождены от споров с и так надоевшими студентами.

Первые доклады прошли как то легко – на бедном Ларичеве конечно было отмечено, что этот метод психотерапии эффективен в коррекции суицидального поведения, направленной на переориентацию личностных ценностей, но кто будет устанавливать эти ценности – вопрос повис в воздухе. Шнейдмана тоже особо не винили, но вот Фрейд заставил понервничать не только докладчика, но и комиссию, так как у неё не было аргументов, чтобы остановить Вадима Андреевича.

- Формирование суицидального поведения обусловлено обострением борьбы экзистенциально присущих человеку инстинктов самосохранения и саморазрушения.
- Но в любом случае в его основе нарушение идентификации, когда объект и субъект агрессии совпадают. А вот подсознание…
 - Ни вам об этом судить – суицидальный характер поведения определяется бессознательными психическими силами, а момент осознания является фактором их энергетического преобразования и направления, - продолжал нажимать на докладчика молодой аспирант.
Споры прервало неожиданное появление Хрящева. Строгим взглядом он осмотрел зал и уставился на Вадима. Он сверлил его глазами. Аспиранту стало не по себе от неожиданного появления научного руководителя. Он сказал, что у него много дел в судебно-медицинском отделении, даже отказался председательствовать. И вот вам.
Докладчика усадили, похвалили и предложили начать следующему. На лице Вадима Андреевича проступало волнение. Оно явно не было вызвано жарким спором, и даже появлением профессора. Впереди ещё один фрейдист, но тема для него не простая. Она смущала не только интересующихся, но и обычных обывателей.
В городе в последнее время стали происходить самоубийства. Вроде ничего необычного, да и не так много. Пуще того, все жертвы наблюдались в психдиспансерах. Но смущало другое – у них не наблюдалось суицидальное поведение. В конце своей жизни, уже после ссоры с Карлом и очередного примирения, Зигмунд размышлял в несвойственной ему манере, что-то его перевернуло. Работа отличалась учетом социально-культурных аспектов жизни индивидуумов. Так называемая эпидемия самоубийств — резкое увеличение количества самоубийств в популяции или на определенной территории. Осуществляются суицидентами, объединенными религиозными, социальными, этнокультуральными или иными идеологическими представлениями, групповыми нормами на основе имитационного поведения. Другой великий мыслитель, Дюркгейм, дополнил – получился нонсенс.
Вадим долго размышлял на эту тему в свое время. Он чего-то не мог понять…

После доклада Михаил Сергеевич отвел его в сторону:
- Ты вчера на дежурстве спускался в архив.
- Нет. А..?
- Я твои тапки на лестнице в архиве нашел, - перебил он его.
- А зачем там кварцевая лампа висит?
- Так, значит спускался.
- Что-то случилось? Просто сон опять дурной, я думал…
- Не надо фантазий. Ты вот что, лучше к Грушевскому обратись он тебе сон нормализует.
- Ага! Как своим шести шизофреникам, чтоб я тоже с крыши…
- Тише, тише!! Он же здесь. Ладно. Я их принес тебе – держи, - произнёс он строгим голосом и протянул пакет.
- Спасибо…
 

II
Некоторых вещей следует подождать.

Мертвая зона. С. Кинг

Он шел растеряно, размахивая пакетом с тапками. Опять вторая линия. Серое небо нависло над городом. Где-то вдали громыхал город. И лишь здесь чувствовалось какое-то таинство, которое таит на шумных улицах, в душных аудиториях, тесном метро. Все спешат, а он нет, все бегут, а он присел на тротуар и думает. Он представил, что находился в своем кабинете. Удобном, уютном. Только обувь жмет. «А вот и тапки»
Он стал расшнуровывать ботинки, но его отвлек звук велосипедного звоночка. Из-за угла церкви Св. Михаила вывернул велосипедист. Все ничего бы, но звонок продолжал дребезжать. И тут он заметил, что к велосипеду привязан воздушный змей. Вадим встал и босиком направился к чуду, которое он увидел на улице.
Сердце дало учащенный ритм. Вокруг все становилось большим. И вот он как в детстве бежит за велосипедистом по мокрой мостовой, шлепая босыми ножками. Он бежит, хочет догнать, а змей все дальше и дальше улетает, развиваясь на ветру и пронзая серые облака. Он бежит за счастьем, но оно улетает от него…
Неожиданно маленький мальчик выбегает из арки дома.
- Нет! Господи, нет! – срываясь на крик, кидается на него Вадим.
Велосипедист останавливается и змей падает ему прямо на голову. Проволока расцарапала лицо в кровь. Капли стекают по губам.
- Что вы делаете!, - возмутился парень с велосипедом, - Андрюша, иди домой, нефиг по улице бегать.
- Я… Я только.. Я думал машины, извините.
- За собой лучше последи. Ха! Боси-к-ком!
- Да ладно… извини…
Губы застыли в кровавой улыбке.

На факультете ждали практические занятия по анатомии головного мозга. Студенты негодовали – пятнадцать минут этого аспиранта нет.
Он торопился, как только мог. Этот чертов семинар отнял полдня. А надо ещё что-то рассказывать. «Так сегодня что у нас?! Так черепные закончили, пути сдали. Пожалуй, сегодня callosum начну»
Все собрались в препаративной. Он достал бочок и вытащил головной мозг.
- Ах, нет! Сегодня нам нужен разрез. Ну ладно – этот вам чтобы повторить черепномозговые.
Он открыл еще пару бочков. В комнате стало пахнуть спиртом. Липкие от глицерина крышки не поддавались. Пришлось ногой.
- Так. Нам нужно мозолистое тело. Вот, - с этими словами он достал препарат мозолистого тела и выложил его на поднос. Потом вытащил еще пару срезов и стал что-то рассказывать. Студенты вяло позевывали и отвлеченно следили за его манипуляциями. Кто-то усердно тыкал пальцем в лежавшее рядом легкое, оставленное предыдущей группой, кто-то разворачивал булочку или болтал с соседом.
- Значит вот, передний отдел загибается вперед, вниз и затем назад, образуя так называемое колено мозолистого тела, по латыни – genu corporis callosi, - усердствовал Вадим, - переходящее в нижних отделах – вот видите – в киль, или как его ещё называют – клюв мозолистого тела, rostrum corporis callosi. Последний продолжается в конечную пластинку, lamina terminalis, которая располагается, - продолжал он объяснять препарат.
       - А это чо такое?! – удивленно раздалось в аудитории.
 - Так это вообще-то Fibrae arcuatae cerebri, но потом. Ты сюда слушай!
Зычное зевание было утвердительным ответом.

После занятий он грустно сидел над анатомическим атласом Синельникова, листая потрепанные листы. Пора было двигать домой. Он не был там уж два дня – то дежурство, то доклады, то занятия. Всё, пора уже и о деле подумать. Через месяц надо уже преддиссер показывать, а у него только пара сотня анамнезов, статья Корсакова и непонятные конфабуляции. Причем тут они. В голове так и плыли непонятные анамнезы – рассеянный взгляд, провалы в памяти. Причем тут суицид? Чертов Фройд! Зачем ты только родился…
Связка ключей. Он закрывает препаративную. И тут неожиданный «Апчхи!» Потряс головой. Вроде слышал. Или показалось. Да ну с недосыпу и недодуму и не такое услышится. Да, надо к Грушевскому о слуховых галлюцинациях уже обращаться.
«Апчхи!» - раздалось опять в препаративной.
 - Черт возьми! – выругался он, - Кто тут?!
Он включил свет, вроде нет ни души. Да и кому вдруг вздумается тут остаться. Некрофилам! Ха!
Он медленно двигался по комнате. Большое количество шкафов с препаратами и разных сосудов размером от стакана до бочки в рост человека или ванной затрудняли обследование комнаты.
Он машинально подошел к бочке с костями. В мутном растворе плавали руки, ноги, всякие маленькие косточки. Он вытащил целим руку, на глаз определив что она правая, и стал шастать ею по всяким углам комнаты. Неожиданно раздался вопль:
- Нет! Что это!?
- Рука, - в некотором смущении ответил Вадим Андреевич. Он заглянул за шкаф с препаратами мозга и увидел парня сидящего на корточках. В руках он держал нож для резки бумаги. Кисти были окровавлены. В оцепенении Вадим аккуратно положил препарат на столик, стоявший с боку, и дрожащим голосом произнес:
- П-п-п-ол-ожи нож на пол. Спокойно. Я ничего тебе не сделаю.
- Ой! Да вы не бойтесь. Я вам ничего не собираюсь делать. Мне для другого нужен ножь…
 - Да я и не боюсь. Ты нож то положи. За тебя беспокоюсь, - дрожащим голосом .
- Да что вы!? Я…а-а!, - вдруг громко крикнул парень, указывая на окровавленную кисть.
- Осторожно. Спокойно!!
- Да нет! Это я случайно, в темноте порезался.
У Вадима чуть сердце не лопнуло. Он в своей жизни много психов видел, всегда пытался их понять. Даже диплом по ассоциативным системам мозга в ракурсе шизофрении защитил. Но никогда не мог понять самоубийц. Он как будто боялся их немножко.
 - Так, а что ты тогда тут делаешь?!
-Я… понимаете…
- Ну я в том смысле, что ты тут вообще делаешь, - поправился он, осознав что сказал. Он, конечно, и не предполагал, что тут самоубийцы заседают, просто не так высказался… Ещё пара движений головой и взгляд на пол совсем запутали дело.
На полу стояла бочку с мозгами, которую он сегодня открывал. Рядом лежал головной мозг. А ещё чуть подальше, прямо у ног неудавшегося самоубийцы, маленький кусочек.. Очевидно тоже мозга.
- Так! Это ещё что тут…
- Мне нужен был кусок мозга!
- Зачем?!, - «глупый конечно вопрос, но его надо задать, хотя».

Время пролетело незаметно. На часах без пяти полночь, а общага злая – закрывают в одиннадцать, особенно для новичков первого и второго курса. Пришлось предложить несостоявшемуся людоеду услуги своего жилья. Это конечно беспрецедентный акт, учитывая, что Вадим Андреевич относится не просто к разряду заядлых холостяком, а абсолютных аскетов. Он даже для этого переехал от матери, но обстоятельства и добрая душа…




III
Он медлил на базаре в Дромахере,
Считал себя в чужой стране родным,
Мечтал любить, пока земля за ним
Не запахнула каменные двери;
Но кто-то груду рыб невдалеке,
Как серебро, рассыпал на прилавке,
И те, задрав холодные головки,
Запели о нездешнем островке,
Где люди над расшитою волною
Под тканой сенью неподвижных крон
Любовью укрощают бег времен.
И он лишился счастья и покоя.

“Тот, кто мечтал о волшебной стране”
Уильям Батлер Йейтс

Часть первая, прозаическая

Утро было раннее. И совсем не хотелось просыпаться. Тем более, что сегодня торопиться было некуда. Вдруг он вспомнил нечто важное и животрепещущее. Но оно мгновенно покинуло его. Продолжая нежиться в теплой постели, он пытался вспомнить это нечто важное, но каждый раз бросал, доходя до того, что начинает фантазировать. Серую комнату тускло озарял свет окна. Чуть порозовевшие от рассвета тучи склонились над ним, будто хотели разглядеть неясные контуры комнаты.
Всю жизнь он чего-то искал и от чего-то бежал, стремился к чему-то и в тоже время боялся этого. Его всегда преследовали мысли о том, чего не было, а он вновь и вновь вспоминал … своё детство, которого не было. И тут он понял, что сегодня был тот единственный день, та единственная ночь, когда он не видел этот сон. Он даже не помнит, когда сон впервые приснился ему. Казалось, что всю свою сознательную жизнь он видел один и тот же бесконечный сон. Как он босой бежит в темной арке, выбегает на мокрую мостовую, бежит по узкой улочке, где нависает шпиль, длинный шпиль католической церкви…
«Да-а… Точно такой же. Лютеранской …»
Сомнение.
«Нет. Я никогда не жил на второй линии.»
Опять сомнение.
Чего-то в этой головоломке не хватало. Но чего именно? Он ждал всю жизнь, и больше ждать не может. Стал спешно одеваться. Все валилось из рук. Все почему-то навалено в больших коробках. Какие-то книги, конспекты, еще какая-то мелочь. Невозможно было повернуться. Он и припомнить не мог, что там находится. Надо было хоть на одной из них выместить утреннее недовольство. И он выбрал самую крохотную, чтобы потом меньше возиться.
Пнул её со всего размаху. Коробки и так практически разваливались, а от такого удара и подавно. Содержимое неожиданно разлетелось по комнате. Об стену ударилась книга.
- Что там еще за…, - ворчал он, собирая содержимое, - Хе! Умберто Эко «Имя Розы». Не уж то я такое читал!
Он побрел по комнате, и тут в его ногу впилось что-то острое. Босая нога содрогнулась и заставила согнуться. Под ногой валялся, как ни странно, детский воздушный змей, скрепленный тонкой проволокой.
Он в растерянности сил на пол. Еще ни одно утро не подавляло его так. Капельки слез побежали по щекам. Неожиданный приступ ярости.
- Почему! Господи, ну почему же! – кричал он, - Почему я ничего не помню...

Он уже оделся и вытаскивал старенький велосипед. Закрыл дверь и стал спускаться вниз. Старенький велосипедный звонок позвякивал при каждом повороте на лестнице. Он почему неожиданно для себя решил поехать к церкви Св. Михаила. Он прекрасно знал, что если что-то такое и было, то место событий раскроет его память. До собора было не далеко, проехать пару поворотов. Садясь на велосипед, он понял, что змей будет мешаться в руке, ну и для полноты ощущений надо бы привязать его к багажничку.
На тротуаре совсем не было людей. Да ну и какие пешеходы в такое время. Он даже и не заметил, что машин на улице был так же много, как и пешеходом. Дома казались серыми и облупившимися, хотя они, наверное, и были такими, вечная сетка проводов, окутывающая город растаяла в серой утренней дымке, светофоры слились с фасадами и вовсе не были видны, окна домов потемнели и покрылись пылью и паутиной. Лишь одинокий воздушный змей яркими красками гофрированной бумаги и серебристыми блестками разрезал утренние серые тучи, как бы неся за собой свет и радость из неведомой страны вечного детства, которого не было…
«Динь-динь» - сигналит одинокий велосипедист на узкой улочке, вдалеке ему мигает круглыми фарами тусклый огонек маленького грузовичка.
Наш завистливый взгляд провожал его в последний путь и неведомые струны последний раз играли гимн вознося его все выше и выше над мостовой. Змей манил за ним и взлетал все выше и выше. Флейта последним аккордом решала окончить эту вечную гонку мальчика за неведомым змеем детского счастья…

Часть вторая, трагическая

В 1984 году ординатор Грушевский связал последние теории великого психоаналитика З. Фрейда с синдромом Корсакова, при котором наблюдаются провалы в памяти и фантастические их заполнения, конфабуляции. Работа вызвала такой резонанс в области практической психиатрии, что юный врач был выслан из страны.
Эпидемия суицидов среди пациентов с синдромом Корсакова захватила не всех. Некоторых доктор Грушевский успел спасти, в том числе и мать Вадима. Клиника находилась на второй линии…