Соболезнования по случаю смерти близкого человека

       
       Скептикам посвящается

    Тихо. Только бабочка крыльями о стекло - звук совершенно особенный. Выпустите её кто-нибудь, она, наверное, красивая. Такую, яркую и огромную, видел я когда-то в альбоме у Славки, моего школьного приятеля. Это была его первая картина и, как выяснилось, не последняя. Сначала мы отменили в обращении к нему обидное:”Эй,ты,тормоз!” Потом перестали удивляться тому, что после минутной нервной задумчивости, во время которой Славка грыз ногти ,он вытаскивал из-за уха замусоленный карандаш.
Слегка прищурив зелёные глаза, мой сосед по парте начинал им вдохновенно шуршать в своём блокноте. Потом, когда стали интересоваться, чего он шуршит, выяснилось, что в том блокноте много забавных вещей из жизни нашего городка: корова, жующая газонную траву возле главной площади, наглый петух, гордо восседающий на рогах у старого флегматичного козла и другие смешные картинки. Это была не выдумка – городок наш - любопытный образец слияния города и деревни. Деревянные дома не стыдились стоять рядом с пятиэтажками. Из-под рекламы мобильных телефонов то и дело прогоняли телят. Подростки вкалывали на огороде и на сенокосе, потом шли в интернет- кафе на почту. Неприметный и щуплый Славка стал народным любимцем и заправским рисователем школьных газет.Он охотно приходил к нам в гости. Мне нравилась его молчаливая задумчивость. Мы часто глядели на звёзды, на закат над рекой. После он шуршал карандашиком в сумерках, а я шёл спать. Когда Славка собирался домой, моя бабушка, вздыхая, давала ему гостинца, плюшку или кусок пирога. Его родителям было не до пирогов – трезвые они пили, а пьяные пели или спали. Славка не горевал: ведь не дерутся же!
       К выпускному он всем подарил портреты на память. Когда я уходил в армию, он учился в училище искусств. У него обнаружили то ли плоскостопие, то ли дистрофию. Я ему тогда немного позавидовал.
       Какое счастье отключить телефон! Не ждать звонков, когда их всё равно нет. Не нащупывать мелких кнопок на скользкой панели мобильника. Ничего не искать вслепую... Вслепую? Впрочем, сегодня появился свет, которого мне уже и не обещали.
-А тебе не показалось, парень? - спросил зав отделением, для вящей доверительности тронув меня за плечо.
-Нет,- ответил я.
-Срочно разрабатывать глаз!
       Я уже умел двигаться в темноте, заново научился есть, пить, шутить, узнавать. Я даже знал, какое у него было лицо, когда он отчеканил эту фразу. Человеку с таким лицом невозможно было возражать. А я и думать об этом не смел. Ведь я мечтал. День и ночь молился я, дурак атеистический, чтобы как-то пробить эту темень, чёрную, жутко бархатно-пушистую, словно шкурка убитого чёрного кота. Она длилась вечность.
Ничего, сынок, ничего, - мама гладила меня по стриженой голове. Мне было больно каждый волосок. Может быть, это потому, что я себя жалел, а может быть, просто мама осталась тем единственным человеком, которого я способен любить.
Я мечтаю, молюсь, работаю с глазами, делаю то, что мне говорят, с неутомимым занудством. Я надеюсь увидеть когда-нибудь хоть чёрточку, хоть тень. А пока у меня есть только сны и воспоминания. И приходит мама...
... На белёсом от солнца, раскалённом берегу – Алик, Элька и я. Нам лет по десять. В пяти шагах умиротворённо журчит речка Таналык. В окрестностях нашего небольшого городка есть еще пара таких тихих мест. Но это место для ухарей. Хитрая речка, с виду небыстрая и неглубокая, текла по мягкому и неровному дну. Отчаянных плавцов то здесь, то там поджидали глубокие ямы. Где они появятся следующим летом, трудно было угадать. Получалось как в анекдоте: “Утонешь – домой не приходи!” Бывало, что и не приходили... Но мы тогда мало о чем таком думали. Пекло нещадно и хотелось купаться. Алик прыгнул. Он недавно научился плавать красиво, кажется, кролем. Загорелый и крепкий, он картину писал, а не плыл, иногда поглядывая в сторону Эльки. Мы сидели, как зрители в амфитеатре. Элька рот открыла, а он вдруг исчез под водой.
-Ныряет,выпендривается, - улыбнулся я, заёрзав. Мне вдруг сделалось неуютно.
Элька подождала немного, привстала и побледнела:
-А если не...
Чёрная голова Алика мелькнула и исчезла, как поплавок. “Клюёт”,- глупо усмехнулся я про себя,видно, от страха, и нырнул. Алик был крупнее меня, и мы бы утонули оба, если бы не Хамит, взрослый парень с соседней улицы. Мне он, не разбираясь, влепил крепкий подзатыльник , и я ушел блевать в прибрежные кусты.
-Алик не умирай! - полоснула Элька пронзительным криком по безмятежному летнему воздуху. Холод пробежал по спине и больно зазвенело в ушах.
-Заткнись,не мешай! - Хамит делал классическое “рот в рот,” правильно, как в учебнике по ОБЖ. Алик закашлял и перестал походить на утопленика. У Эльки началась очередная истерика.
- Марш домой. Еще раз увижу здесь- сам утоплю!-тяжело дыша сказал Хамит.Слова были лишними. Мы остолбенели до конца дня.
Мы ещё долго ходили стайкой, не разлей вода. Потом, когда все начали играть в любовь, наша Элечка( вообще-то Эльвира) выбрала не спасителя Хамита, не красавца Алика, а почему-то меня. И я её, кажется, полюбил. Она до самой армии собиралась за меня замуж.
       Вспоминать нам особо было нечего: здесь обнял, там прижались, дискотека, кино, места для поцелуев... Я запомнил её певуньей. То, что она хорошо поёт, знали все. Но знал я один, как певуч каждый её шаг, каждый её пальчик, любое движение. Я бы и теперь её мог узнать на любой шумной улице. Скажете, бред? Узнал бы.
Одиночество гуляло вдоль горла, как незатянутая петля на шее, вверх-вниз. Телефон молчит. Ах, да, это я его выключил...
Мама снова погладила меня по голове...
       Сегодня ночью мне приснился черный кот. Гладкий, как та темнота. Кажется, я закричал во сне. Я его убил. Помню его острые когти, располосовавшие мне руки и лицо, удушающий запах крови, отвратительный визг незваного гостя и карамельный хруст позвонков, ломающейся кошачьей шеи.
       Я проснулся в холодном поту... Судя по всему, было утро. Не хотелось бы останавливаться на таких подробностях, но я умею убивать... Когда долго бьёшь руками по лицу, потом уже кажется, что колотишь по липкой, противной, тёплой луже. Тело падает всегда со странным звуком чего-то сочного и упругого: спелого арбуза или большой капусты. Господи, к чему это я? До чего же душно!
       Все мои воспоминания скукожились и покоричневели, как прошлогодние листья. Я встал и вышел. Здание больницы я выучил назубок не только на макете и прибольничную местность протопал своими ногами так, что уже знал, где как шаги раздаются . Прямо, прямо, прямо, даже знаю сколько шагов, - четырнадцать, в сторону ворот. Потом влево шагов десять – в сторону забора. Всё правильно: слышу, дребезжит тележка с горячим завтраком, от пищеблока до нашего корпуса, и мелко бренькает аллюминиевая крышка на котле с горячей гречневой кашей, и каша сама себя хвалит добрым домашним запахом. Только сейчас мне всё равно ложка в горло не полезет.
 А вот здесь не хватает прутьев в заборе – р-раз! - и, кажется, небольшой лоскут моей рубашки остался на металлическом пруте. Отсюда я ещё не выходил ни разу. Ну, ничего, будет треннировка...
       Отсюда я не выходил ни разу, с тех пор, как комиссовали из армии, с тех пор, как с почётом сшили моё лицо заново аж в столичном госпитале, с тех пор, как вернули в родной город. Я шёл прямо без страха куда-то врезаться, провалиться или под что-то угодить. Сегодня мне было всё равно. По барабану. До лампочки. Но я соображал . С того времени, как я гулял по этому городу, многое изменилось, и только хитрая речушка Таналык не изменила своего русла. Я дошёл до реки, в целом, благополучно. Ветер, обдувавший лицо, запах воды и знакомое умиротворённое бормотание не могли меня обмануть. Я пошёл по берегу.
       Эльвира писала мне аккуратно. Я читал письма, старомодно берёг их и прятал от любопытных. Вдруг я заметил, что письма стали сбивчивые , беспокойные и натужно-приветливые, как лицо человека, у которого болит зуб. Потом я узнал, что Эльвира выходит замуж. Из её честного письма.
       От берега влево нужно было пройти совсем немного. Шагов двадцать. Я начал считать. Потом поднялся по улице(только бы ничего не изменилось!), прошёл мимо запаха молока и хлеба и услышал знакомый чистый мотив - Эльвиру. В дворе было всё знакомо. Рявкнувший поначалу пёс замолк и стал дружелюбно поскуливать. Крыльцо. Дверь. За дверью кто-то разговаривал, басовито, по-хозяйски. Его голос нагло растекался по родному мне пространству. Под ним поскрипывали половицы. В сенях звякнул ковш. Некто шумно пил воду. Давешняя духота подступила снова. Я толкнул дверь с ощущением безумного сна наяву. Она подалась, открылась. Некто не огрел меня ковшом. И вообще это был Славка. Как я умудрился раньше этого не сообразить?
- Ты?
-Я,-ответил я и ощутил себя глупым подростком и усталым путником одновременно. С Эльвирой короткий диалог повторился слово в слово.Она стала настоящей красавицей. Как я это понял? Какая разница! Она не положила мне прохладной ладони на лоб, не уронила слезы, не сказала :“Прости меня”. Эту бредятину мы оставили создателям сериалов. Мы сидели втроём за маленьким круглым столиком на кухне и не чувствовали ни малейшей неловкости. Славка рассказал, что Хамит подался в МЧС, Алик пошёл по спорту, всерьёз занялся плаваньем, и сейчас на сборах в Москве. Мы проговорили до позднего вечера и, подогретые домашним вином, отправились к моему дому. Он был заколочен , нуждался в хозяине и в ремонте.
       Не волнуйтесь, всё закончилось благополучно. Я вернулся в палату целым и невредимым. Зав. отделением для порядка устроил мне взбучку:
- Где ты был, Исламов? Тебя что, собаки драли? Что счастливый такой? Выпишу тебя за нарушение режима!
Тон у него был несерьёзный, и выписали меня когда положено. Собаки были абсолютно ни при чём – это я упал пару раз на колдобинах родного города и, возвращаясь назад через дырку в заборе, оставил на нём ещё один кусочек материи. Вскоре я смог различать тени и очертания предметов. И трость, о которой мне так не хотелось думать, оказалась мне не нужна. Сразу после выписки я стал заниматься домом. Всё это время ни разу не был один. Эльвира родила чудесного парнишку, как положено, от мужа, от Славки. Вот только мама больше не приходила ко мне. Она умерла, когда я был совсем маленьким, и я не помню её лица...