Глава 3 Ивко

       К командиру второго отделения третьего взвода, младшему сержанту Ивко, прицепилась колоритная кличка, неизвестно, кем придуманная, но, как всё народное, меткая и сама за себя говорящая. Гнида. Так, даже и не думая стесняться молодых солдат, не заботясь об авторитете коллеги, обращался к нему весь сержантский состав роты. Впрочем, кто знал Ивко в масштабах батальона, или даже полка, обращались к нему только по кличке и, в итоге, мало уже кто помнил, как его зовут на самом деле. Любопытным и забавным было то, что, или в силу особенностей характера, то ли по недопониманию оскорбительной сути данного слова, Ивко откликался на Гниду не просто с готовностью, а с видимым удовольствием. Дело дошло до того, что даже в среде офицерского состава, правда, в отсутствие самого Ивко, в приватных разговорах, он упоминался, исключительно, как Гнида.

       На плацу, во время строевой подготовки, если, к несчастью новобранцев, но к немалому удовольствию Ивко, занятиями доводилось руководить именно ему, недостаточно высоко поднятая нога курсанта, нечёткий разворот, неверная отмашка руки, унылый вид или, упаси Бог, случайно расстегнувшаяся пуговица на гимнастёрке, могли повлечь за собой настоящую экзекуцию. Долгая, изматывающая и раздражавшая промывка мозгов, в сочетании с бесконечно повторяемыми, изнуряющими движениями разучиваемых правил строевого шага, доводили курсантов учебного подразделения до животного состояния. Ивко исполнял свои обязанности наставника с болезненным вдохновением, даже с каким-то внутренним ликованием. У него был довольно-таки щуплый вид, заметно выдающаяся нижняя челюсть, рыжая шевелюра, впалая грудь, но держался он подтянуто и даже несколько щеголевато. Форма на нём сидела ладно, подворотничок, с вшитой, не по-уставному, проволокой, был всегда безукоризненно чист, лычки на погонах сверкали новизной, а сапоги блестели, как зеркала. Полной противоположностью внешнему виду оказывался неприятный диапазон голоса, заунывная, бесцветная речь угнетала окружающих и, если старослужащие сержанты, по-простецки, запросто могли послать его куда подальше и попросить заткнуться, то молодым, вытянувшимся в струнку курсантам, приходилось выслушивать бесконечные монологи Ивко до конца.

       Курсант Дё, кореец, призванный откуда-то с Узбекистана, отчаянно старался попасть в такт марширующему строю. Это ему явно не удавалось. Вся его нескладная фигура и чаплиновская, в довершение, походка, вызывавшая у сослуживцев беззлобное гоготанье, карикатурно выглядели на плацу. На лице у Дё застыло отчаяние. Щелки глаз были настолько узки, что непонятно было, как он вообще мог что-либо видеть.

- Отделение, стой! – гнусавым голосом, с оттенком плотоядного предвкушения, скомандовал Ивко.
 
- Курсант Дё!

- Я!

- Выйти из строя!

- Есть!

Мало того, что Дё не давался строевой шаг, сейчас, выходя из строя, он умудрился проделать три уставных шага таким образом, что, когда у него поднималась левая нога, одновременно с ней вверх пошла не правая, как положено, а левая рука. Соответственно, на правую ногу пришлась правая рука. По застывшему отделению курсантов прокатилось радостное ржанье. Дё смутился, замер, опомнился и последний, оставшийся шаг проделал в том же порядке. Отделение хохотало.

- Отставить! – Радостно оживший голос Ивко обрёл эмоциональную окраску,

- Товарищ курсант, что вы нам здесь за кульбиты изображаете?

Дё тяжело дышал, глаз не было видно совсем.

- Курсант Дё, наверное, сегодня хочет заступить в наряд дневальным по гарнизонному туалету? Что, Дё? Чего молчишь?

- Никак нет.

- Что никак нет?

- Не хочу в туалет!

Курсанты прыснули дружным смехом.

- Отставить! Дё, ты понимаешь, что попал в армию? В Советскую Армию?

- Так точно!

- А мне кажется, Дё, что ты думаешь, что попал в цирк. Дё, ты на гражданке не клоуном был случайно?

- Никак нет!

- А кем ты, Дё, был до армии?

- Колхозником, - смех сослуживцев разносился уже по всему плацу.

- Так… И в каком же колхозе воспитали такое чудо?

- Колхоз Калинина.

- В колхозе с таким названием, Дё, ты был недоразумением! И что ж ты там, товарищ боец, делал?

- Рис сажал. И собирал. И лук тоже.

- Так вот почему иногда в рисе камни попадаются! И много вас там таких Дё?

Бедолага Дё дышал всё тяжелее, болезненное выражение на лице заставило его зажмуриться, от глаз вообще ничего не осталось.

- Товарищ младший сержант, у моего отца орден трудовой славы! Нельзя так говорить. – Дё смотрел куда-то в сторону, вернее, лицо его было повёрнуто в сторону от сержанта. Куда в этот момент направлены были глаза, ответить определённо не взялся бы никто.

- Что?! – голос Ивко внезапно посуровел.

- А ну, равняйсь! Смирно! Напра-во! Шагом, ма-арш!

Смешно расставляя ноги, Дё, с грехом пополам, исполнял приказы сержанта. Команда «Кругом!» была для него сущим наказанием. Через пять минут, раскрасневшийся сержант, всё более входя в азарт, но осознавая, что никак нельзя простаивать остальным курсантам отделения, скомандовал:

- Курсант Ващук!

- Я!

- Выйти из строя!

- Есть!

- Продолжайте занятия с отделением!

- Есть! – Ващук, растерявшийся вначале от неожиданности, зарделся теперь нескрываемым удовольствием и принялся отдавать команды отделению. Ивко сосредоточился на корейце.
Гимнастёрка у Дё уже прилипала к спине. С огрехами повязанные портянки скомкались в сапогах, из-за резкой боли в ногах он начал прихрамывать. Ивко не унимался.

- Товарищ младший сержант, разрешите обратиться, - на ходу прокричал Дё.

- Товарищ курсант, почему разговариваете на ходу?

- Товарищ младший сержант, разрешите портянки перемотать…

- Стой! Портянки, Дё, надо правильно мотать! Тебя же учили, а, товарищ боец! А что, Дё, с тобой будет во время боя? Будешь скулить, что бы пока ты портяночки свои перемотаешь, стрелять прекратили? Дескать, погодите, родимые, не палите, мне форму в порядок привести надо! Я плохо в учебке учился, я на своих сержантов плевал! Так, что ли, Дё? Перед строевой портянки тщательно мотаются в расположении роты! – голос Ивко звенел благородным негодованием.

- Равняйсь! Смирно! Напра-во! Шагом ма-арш!

- Товарищ младший сержант, я уже не могу! – Дё стоял, как вкопанный.

- Что? Бунтовать, товарищ боец? Я тебе побунтую! Чимча корейская, ты у меня будешь рис сажать, ты у меня службу поймёшь! А ну, упор лёжа, принять!
Дё бухнулся на асфальт.

- Отжаться тридцать раз! Выполнять!

Вопреки ожиданию, Дё отжимался легко. При всей несуразности его фигуры, в нём чувствовалась сила. Отжавшись положенные тридцать раз, он, однако, не без труда поднялся на ноги. Портянки в сапогах подозрительно повлажнели. Дё не отличался особой сообразительностью, был добродушен и прост, терпелив и вынослив. Обыкновенный парень, из крестьянской семьи, волею судьбы и в результате политических игр сильных мира сего, оказавшийся, как и тысячи других его соотечественников, на среднеазиатских просторах великой страны Советов, ставшей его родиной, он с ранних лет познакомился с нелёгким сельским трудом и, будучи одним из старших в многочисленном семействе своего отца, привык ко всему, что бы его не окружало, относиться добросовестно.

       В данный момент он самым добросовестным образом старался не ударить в грязь лицом, смех сослуживцев был ему неприятен, разгорающийся костёр душащей его обиды выволакивал наружу всё менее сдерживаемые эмоции, но Ивко, казалось, не замечал, или не обращал внимания на нарастающую и осязаемо зависшую в воздухе напряжённость.

- Ну что, товарищ боец, размялся? – голос Ивко продолжал звенеть негодованием,
- Смирр-на-а! Шагом марш!

Дё стоял не шелохнувшись. Голова была опущена к земле, но взгляд, исподлобья обращённый на сержанта, высекал ледяные молнии.

- Ты, - тихо сказал Дё, но замершие поодаль курсанты слышали каждое слово,

- Ты, Гнида, чё издеваешься?

Ивко, набравший до того полную грудь воздуха и уже готовый было разразиться очередной тирадой, застыл с перекошенным лицом. Положение спас вовремя подошедший командир третьего взвода, лейтенант Веретенников.

- Младший сержант Ивко!

- Я!

- Что тут происходит?

       У крохотного ростом лейтенанта Веретенникова, несмотря на молодой возраст, было что-то вроде нервного тика, или дурной привычки: он постоянно дёргал головой, за что без промедления был прозван в полку дятлом. После каждого такого подёргивания, лейтенант, словно спохватываясь, задорно вскидывал голову вверх и разворачивал её к правому плечу, словно по команде «равняйсь». Глаза его при этом горели лихорадочным блеском, и создавалось впечатление, что он вот-вот ринется в атаку на потенциального противника, или, по крайней мере, совершит многокилометровый марш-бросок. Когда лейтенант увлекался, подёргивания головой становились более интенсивными, что нередко приводило к досадной потере головного убора, причём шапка, или фуражка, по обстоятельствам, не просто падали с головы, а резко, на скорости, отлетали в сторону. Зубоскальство невольных свидетелей подобных пируэтов бесило лейтенанта и, не в силах совладать с собой, он замирал перед строем в позе «равняйсь» и мог простоять так несколько минут. Этого времени хватало, что бы он взял себя в руки. Невзирая на это, а может быть, ещё и поэтому тоже, курсанты третьего взвода своего лейтенанта любили и даже гордились им. Интеллигентностью от командира разило за версту. Он никогда не позволял себе унизительного тона с подчинёнными, ко всем обращался на «вы», был требователен, но справедлив. На занятиях по технической подготовке лейтенант Веретенников рассказывал об устройстве танка, как писатель фантаст рассказывал бы о звездолёте. Командира слушали, затаив дыхание, на любые вопросы он отвечал охотно, доступно, с приведением образных примеров, нередко с юмором, всегда увлекательно и доходчиво. А уж какие образцы вождения боевой машины преподавал он своим курсантам на танкодроме, сам садясь за рычаги управления и виртуозно преодолевая препятствия!

- Что тут происходит?

- Да вот, товарищ лейтенант, курсант Дё позорит отделение, команды не выполняет, на сержанта огрызается…

- На младшего сержанта, - Веретенников тряхнул головой. Ивко он явно недолюбливал.

- Курсант Дё, докладывайте!

- Товарищ лейтенант, я стараюсь, не получается! Не могу я строевым шагом ходить…
Ивко не удержался, прогнусавил:

- Не можешь – научим, не хочешь – заставим!

- Товарищ младший сержант! – зазвенел негодующим голосом Веретенников, - Марш к отделению! Продолжайте занятия!

- Есть, - обиженно отреагировал Ивко и побежал к наблюдавшим за сценой курсантам.

- Товарищ лейтенант, разрешите портянки перемотать!

- Разрешаю.

Дё стащил один сапог. На извлечённой, вслед за ногой, портянкой, алели пятна крови. Веретенников задёргал головой.

- Дё, давайте, к курилке двигайтесь.

Курилка, располагавшаяся с торца корпуса казармы, представляла из себя опоясанную скамейками, круглую, с навесом, площадку. Дё, держа в руке снятый сапог, с волочившейся за ним портянкой, заковылял к спасительным скамейкам.

       Кровь на портянках, особенно в первые недели учебки, была самым обычным явлением. Особой трагедии в этом никто из командиров не видел, курсанты, в первое время паниковавшие при виде стёртых в кровь ног, в итоге, успешно решали проблему правильной намотки портянок, раны на ногах, наверное, в силу темпа армейского существования, заживали стремительно, кожа на месте прежних стёртостей становилась жестче, мозолистей, и уже через несколько месяцев курсанты чувствовали себя в сапогах гораздо комфортнее, чем в армейских ботинках. Ботинки полагались к парадной форме одежды, которая, надеваемая от случая к случаю, курсантов откровенно угнетала, всё было каким-то колючим и неудобным. То ли дело солдатская гимнастёрка! И родные, ставшие впоследствии привычными, сапоги. Шинель, жёстким своим сукном, тоже не радовала. Зато очень уютно и тепло было в ватных бушлатах. Особенно, когда рота пешим ходом, через звенящую заледеневшими ветками лесопосадку, направлялась к танкодрому, отстоявшему от полка в семи километрах.

       Ветви лесопосадки звенели хрустальным перезвоном в силу особенностей климата данной местности. С неба на землю, закручиваемая ледяным вихрем, обрушивалась водяная пыль, и мокрые, голые деревья, обдуваемые непрекращающимся, сильным, холодным ветром, покрывались ледяной коркой. Самые тонкие ветки, всё более тяжелея в стылом охвате нарастающего ледяного панциря, клонились к земле и, не выдерживая собственной тяжести, хрустко, сказочно переливчатой нотой, обламывались и летели вниз, на головы и под ноги шагающего строя солдат. Впечатление от всего этого хрустально звенящего великолепия было бы самое колдовское, но, изматывающий, мокрый, холодный, постоянно задувающий с разных сторон злой ветер, не оставлял места лирическим настроениям и буквально терзал молодых парней, словно испытывая их на прочность. А парни не просто шагали случайно забредшими в эту сказочную глухомань туристами. Периодически выкрикивались команды:

- Газы! – И курсанты в считанные мгновения должны были натянуть на лица противно скользкие, резиновые противогазы.

- Бегом марш! – Раздавалось следом, и весь строй, надрывно дыша, тяжёлым марафоном рассекал звенящую лесопосадку. В первые недели учебки, такие экскурсии на танкодром, были для курсантов катастрофой стихийного бедствия. Никто из молодых парней тогда и предположить не мог, что спустя каких-то полтора-два месяца, путешествия на танкодром и обратно станут для них лёгкой, даже весёлой, прогулкой, поднимающей настроение и развивающей зверский, никогда в прежней жизни их не посещающий, аппетит. Так, поступательно, неуклонно, настойчиво, медленно, но верно, закреплялась в их судьбах армейская закалка, так вчерашние юноши, постепенно и незаметно для себя, превращались в мужчин.

       Веретенников гневным голосом подозвал к себе Ивко. Указывая на Дё, вновь обутого в истерзавшие его сапоги и сейчас с трагическим лицом стоявшего посреди курилки, лейтенант сказал:
- Отведёте курсанта Дё в лазарет. Лично! Доложите, что в силу вашей расхлябанности и невнимательного отношения к подчинённым, курсант был травмирован. Исполняйте!
Дё, прихрамывая, направился вслед за своим мучителем в сторону лазарета. Веретенников продолжил занятия со взводом.

       Илья, как и все остальные, бывшие на плацу, солдаты, искренне сопереживал сослуживцу, но все свои чувства той поры он впоследствии вспоминал, как что-то не совсем реальное, как-будто вырванное из ночного, беспокойного сна. Чёткие, оконтуренные подробными фрагментами воспоминания о службе в учебке и армии в целом, придут к нему не сразу, не через один даже год после окончания службы. И, что было для Ильи странным и непонятным, чем большее количество прожитых лет оставалось за его спиной, тем более ясно и зримо всплывали вдруг в его памяти события, которые теперь отстояли от его теперешнего возраста не на одно десятилетие.