Путь

       Проснувшись сегодня рано утром он смотрел, как солнце окрашивает горы в оранжевый цвет, а снег из тёмно синего превращается в ослепительно белый. «Осталось увидеть ещё шесть таких рассветов, но зато семь заходов солнца, если конечно повезёт с погодой»,- подумал он. Умирать было совсем не страшно, даже интересно, лишь бы никто не прервал «технику ухода». Прощаться ни кем не хотелось, да и уже третий год в этом не было никакой необходимости,- все могли двигаться дальше самостоятельно.
       ЯгюТадзима-но-ками Мунэнори был мастером и основателем школы фехтования на мечах в сёгунате Токугава в Японии, вчера ему исполнилось семьдесят пять лет, но хотя ему никто никогда не давал больше пятидесяти, ведь он до сих пор был лучшим мастером и непобедимым мастерами других школ, а также и своими учениками, фехтовальщиком своего времени. Последние три года, он уже больше никого не учил, отказывался встречаться даже со своими близкими родственниками и самыми способными учениками, и в своём уединении полностью посвятил себя занятиям философией и аскетике, изредка позволяя себе писать стихи и совершенствоваться в столь полюбившемся ему исскустве каллиграфии. Он привык не видеть людей, и выходил из своего домика, стоящего на краю огромной отвесной скалы редко, раз в месяц забрать мешок с рисом и овощами, который жители близлежащей деревни приносили, и оставляли в ста метрах от дома, и если мешок исчезал, они понимали, что старый мастер ещё жив, хотя он и сказал, что хоронить его не следует.
       Вчера вечером, когда он еже больше двух часов пытался изобразить на песке палочкой иероглиф «До», обозначающий Путь, в дверь настойчиво постучали. «Ваш любимый ученик и мастер западной школы меча Тадаюки Курода поздравляет Вас с вашим семидесятипятилетием, желает доброго здоровья и долголетия, и просит принять его скромный подарок своему непревзойдённому учителю и другу»,- сказал хриплый мужской голос за дверью. Ягю недовольно поморщился, продолжая молчать, и аккуратно стёр с песка очередной неудавшийся иероглиф. Дверь распахнулась, и в полутёмную комнату вбежал самурай в инкрустированных слоновой костью с золотом дорогих доспехах, держа точно вертикально в обоих руках обнажённый длинный меч, он на мгновение остановился посередине комнаты, развернулся налево, к сидящему неподвижно, спиной к нему учителю, успел сделать два шага, взмахнуть мечом, и пока его голова ещё летела в ящик с песком, его тело, пролетев по инерции ещё несколько метров с шумом ударилось о стену, и прошуршав доспехами о бамбуковую перегородку, грузно упало на пол, забрызгивая комнату фонтанами, бьющей из перерубленной шеи крови.Ягю Тадзима-но-ками Мунэнори, оставаясь сидеть на том же месте, немного наклонился вперёд, рассматривая, лежащую в каллиграфическом ящике для песка голову, сделал глубокий выдох, и своим длинным окровавленным мечом точно написал на жёлтом песке, оставляя за собой ярко красный след, от стекающей по мечу крови, требуемый иероглиф, обозначающий Путь. Он вытер меч, вложил его в ножны, и вышел во двор, размышляя о том, как опасны чрезмерная гордость и тщеславие, даже для опытного война, который, казалось, уже давно стоит на Пути, и куда может завести соперничество и стремление во всём быть первым, особенно если ты обладаешь знаниями и силой, недоступной простым людям, но не испытываешь к ним сострадания и любви, и тогда ты незаметно для себя и своих соратников сходишь с Пути, и начинаешь всё быстрее двигаться в обратном направлении, сея вокруг себя зло и страдания, оправдывая это высокими целями и своей сверхзадачей по изменению этого мира, вовлекая всё большее и большее число людей за собой вниз, и уничтожая всех, кто встретится на твоей дороге, и пытается идти вверх, и с какого то момента ты уже не слышишь своего учителя, который пытается тебя остановить, начинаешь его избегать, а потом ненавидеть, и ему больше ничего не остаётся, как уничтожить своего ученика, и дать ему ещё одну возможность выскочить из колеса сансары, но уже в своём новом воплощении на Земле, если он не смог ему помочь это сделать ещё в этой жизни, с этими мыслями он набрал воду из родника, умыл лицо, и пошёл назад – надо было навести порядок в доме, и закопать тело любимого ученика, но сбившегося с Высшего Пути воина - бедного Тадаюки Курода.
       Сегодня утром, после того, как схлынули огорчение и разочарование, вызванные вчерашним поступком и последним появлением в его жизни самого главного для него человека, и осталась только острая пульсирующая боль в сердце, он понял, что только сейчас действительно готов к уходу, «Куда бы я отправился, если не случилось такого события, и не был бы разрушен последний спрятанный идеал, как вовремя, точен и непредсказуем всегда Твой удар»,- думал он, сидя лицом к поднимающемуся из-за зелёного, покрытого зарослями молодого бамбука, холма, ярко сияющего, ослепительно белого солнца.
       Ягю аккуратно вложил меч Тадаюки Курода в его покрытые затейливым сложным орнаментом со сказочными драконами, ножны, и положил их рядом со своими простыми, покрытыми чёрным лаком, без каких либо рисунков на них, он долго любовался крупным кроваво красным рубином в изысканной серебряной оправе, который достался Тадаюки в наследство от отца вместе с дворянскими титулами и родословной его клана, которой он очень гордился, потом положил его назад в маленькую, покрытую чёрным бархатом коробочку, и поставил её на пол, рядом с мечами.
       Куроду Нагамаса – отца Тадаюки Курода, он увидел первый раз, когда Ягю было всего семь лет, а Куроду Нагамаса исполнилось уже пятьдесят два, он давно уже стал бесстрашным, прославленным самураем и предводителем своего клана, о мужестве и подвигах которого во время военной кампании в Корее слагались легенды. Куроду сразу же стал его лучшим другом и любимым единственным в его жизни учителем. Ягю было уже пятнадцать лет, он мастерски владел мечом и побеждал почти во всех учебных поединках даже с бывалыми самураями, но ему ещё не доводилось участвовать в войне, и проверить, сможет ли он убить настоящего самурая в бою, и он с нетерпением ждал этого момента. Этот момент наступил, когда почти все кланы Японии объединились в борьбе против их клана, и они вдвоём вместе с небольшим отрядом из трёхсот воинов оказались в осаждённом замке, прикрывая отход своего господина, и понимая свою полную обречённость. Они продержались десять дней, в последний день совершив несколько атак на противника, вклиниваясь в его ряды, и оставляя за собой горы трупов, после последней такой атаки в замок вернулось не более двух десятков воинов, остальные были убиты, пытаясь вырваться из осаждённого замка. Шестидесятилетний Куроду Нагамаса был ранен в нескольких местах, но ещё мог держать меч и стоять на ногах, он подозвал Ягю и сказал ему: «Сегодня мой последний день, я всегда мечтал умереть в бою, защищая своего господина, у меня к тебе два поручения: Когда враги ворвутся в замок ты исполнишь для меня кайсяку, так как я тебя учил, и второе, ты должен остаться жив и передать эту книгу, которую я написал несколько дней назад с наставлениями моему пятилетнему сыну, оставшимся самураям нашего клана, и стать учителем моему сыну, таким, каким я старался быть для тебя». Ягю с тех пор никогда больше не был в роли кайсяку, и никогда в жизни ему не приходилось выполнять более сложных поручений.
       Ягю последний раз посмотрел на дом, окинул взглядом зелёные холмы на востоке, и пошёл по тропинке в прохладной тени вниз, скользя по мокрой траве на крутых склонах в своих старых соломенных сандалиях, уже намокших от утренней росы, в сторону моря. Часа через два он вышел на склон покрытого низким кустарником холма, и остановился, перед ним открылась удивительная панорама плавно спускающейся вниз долины, внизу были уже видны серые соломенные крыши домов, рядом с которыми раскинулись ярко зелёные рисовые поля, разделённые аккуратно на неправильные прямоугольники террасами из жёлтого известняка, сверху это было очень похоже на огромный пазэл, который он любил собирать в детстве, за которым сияло зелёно синие море, сливаясь вдали с уходящим в него небом, без единого облачка, почти такогоже сине зелёного цвета. Он присел около недавно здесь появившегося придорожного алтаря, на небольшую каменную скамейку, и прикрыв глаза рукой от ярко светящего весёлого весеннего солнца, вспомнил свою предпоследнюю весну.
       В ту весну две школы фехтовальщиков, возглавляемые его лучшими учениками Тадаюки и Такэда не только не перестали конфликтовать в борьбе за преемственность первенства традиций их учителя, но перешли к вооружённым стычкам и взаимным оскорблениям. Так как напряжённость возрастала, и ситуация стала известной другим кланам, было принято решение обратиться к Ягю, который единственный и мог официально назначить своего преемника, но для этого ему было необходимо выйти из своего затворничества, чего он совсем не хотел делать, и как мог откладывал этот момент, надеясь, что ситуация разрешится сама собой. После очередной потасовки, в которой было убито два человека школы Такэда, старейшины клана последний раз настойчиво попросили Ягю спасти ситуацию и присутствовать на официальной церемонии назначения своего преемника. На церемонии собралось почти по сотне самураев из каждой школы, а также гости и представители других дружественных кланов. Ягю должен был провести показательный бой с Такэда, и потом с Тадаюки, и решить, кто из них достоен возглавить школу Меча после него. Он встал напротив Такэдо, и прищурился от светящего прямо в глаза яркого весеннего солнца, Ягю посмотрел в глаза своему ученику, и с грустью увидел, что тот так и не готов умереть. «Мы можем не устраивать поединка, ты не будешь предводителем школы»,- тихо сказал он ему. Такэдо с ненавистью посмотрел на него, промолчал, и сплюнул сквозь зубы, встав в боевую стойку. Такэдо успел сделать два выпада, и когда он широко замахнулся, чтобы ударить Ягю мечом сверху справа, Ягю прыгнул в сторону и коротким быстрым ударом вонзил ему на несколько сантиметров свой узкий меч прямо в левую подмышку. Такэдо повалился на бок, но удержавшись и встав на левое колено, прижимая левую руку, из под которой струёй била кровь, к груди, вопросительно посмотрел на судей, поединок конечно же был закончен, и его под руки повели в заднюю часть дома. Теперь настала очередь Тадаюки, он медленно вышел в центр зала и остановился напротив Ягю, в пяти метрах от него, посмотрел ему прямо в глаза, и сказал: «Мастер, я знаю, что проиграл, но вам всё равно придётся кого то назначить сегодня единственным учителем школы, и старейшины решили, что им лучше быть мне. Поэтому я предлагаю вам уступить, и отказаться от боя»,- после чего поклонился и опустил голову. Ягю медленно вытащил меч из ножен, осмотрел его и сказал: «На нём должна быть и твоя кровь Тадаюки». После отражения нескольких атак Тадаюки, во время которых Ягю ни разу не подставил свой меч, отражая удары противника, а только отклонялся назад, или делал шаг в сторону, отталкивая от себя Тадаюки свободной левой рукой, вдруг он показал средним пальцем на его лоб, и первым же ударом полоснул его по груди, разрезав белое кимано точной горизонтальной линией, а вторым, с разворотом, выбил меч из рук, отбросив его на несколько метров позади себя. Тадаюки ошеломлённо смотрел на него, не понимая, что делать дальше, он никогда ещё не видел подобной техники боя, вся нижняя часть кимано уже покраснела и набухла от крови. «Я закрываю школу, здесь нет ни одного, кто способен учить других»,- хрипло сказал Ягю, поклонился в три стороны, и пошёл к выходу, под неодобрительный шум зала, тогда он твёрдо решил больше никогда не вступать в поединки, и не пытаться исправлять ситуацию за других, а тем более вступать с кем либо в переговоры. Он вернулся домой, и стал ещё больше времени уделять медитации, и почти совсем забросил занятия каллиграфией и чтение китайских трактатов.
       Ягю отдохнул, встал со скамейки, и пошёл дальше в сторону моря, весело насвистывая популярную во времена его молодости японскую песенку о самурае, который влюбился в простую официантку из забегаловки, и ничего не придумал лучше, как написать ей несколько дзенских танка, которые она и её родители приняли за предложение пожениться, и послали к нему односельчан с требованием приданного не менее пятидесяти моммэ серебра и двух мешков риса, после чего поэт – самурай уже больше никогда не показывал женщинам и простолюдинам свои стихи, а ходил только к гейшам, так и не найдя себе молодой жены.
       Солнце уже начало забираться в море, когда Ягю добрался до места, оно было найдено давно и соответствовало требованиям уединённости и привлекательности. Это было небольшое углубление в прибрежных скалах, которые уходили на несколько сот метров в море. Со стороны берега оно было практически незаметно. Стояла ясная безветренная погода, прозрачная гладь залива поблёскивала на солнце, и только далёкие крики чаек, временами нарушали ту удивительную тишину, которая втягивала его в себя с каждой минутой всё глубже и глубже, наполняя собой каждую клеточку его тела, и затем растворяясь во всё еще тёплом, пахнущем зелёными водорослями воздухе, призрачно уходящих вдаль скалах, и светло голубых, манящих навсегда погрузиться в них водах залива. Закат быстро сменился рассветом, и с каждым новым днём эти смены происходили всё быстрее, и всё прекрасней и неповторимым казался рассвет, когда из моря неожиданно появлялось окрашенное в разные, от светло жёлтого до тёмно красного цвета солнце, которое мгновенно выскакивало из воды, замирало ненадолго над горизонтом, и потом медленно двигалось по небосводу, всё убыстряя свой бег от вечера к вечеру, будто ему не терпелось поскорей искупаться в море. Чайки почти не беспокоили его, зато тёмно серые песчаные крабы совсем осмелели, каждое утро вылезая на скалы, и греясь на солнце прямо у его ног, иногда устраивали между собой настоящие рыцарские турниры, угрожающе щёлкая в воздухе своими огромными клешнями, прямо перед носом испуганного противника, и уже от одного этого обращая его в бегство, не прекращая преследования даже после падения со скалы в воду.
       
       Ягю сидел неподвижно, почти без движения уже шесть дней, в памяти поочерёдно всплывали лица родных, друзей, объекты желаний его детства и юности, стремления зрелых лет, забытые идеалы, радости и огорчения, оставшиеся глубоко в бессознательном. Всё это он рассматривал и выкидывал пока не почувствовал себя почти полностью очищенным и свободным от привязанности к этому миру. Ему показалось что уже ничего не осталось, но ощущение желания ухода не приходило, что-то удерживало.
       Возникла настоятельная потребность ещё раз встретиться со своим мастером, просто посидеть с ним рядом, он вспомнил последняя танка, которую ему написал Чжо Чжьен: Скала много лет любовалась морем,
Она не заметила, как из её трещины выросла молодая ель,
Внезапно налетавший ураган раскачал дерево,
И кусок скалы вместе с елью упали в море…

 
       




       И понял, что не знает, что должно случиться, чтобы он мог прийти в вечность. Он пришёл к Чжо Чжьену, когда тот уже больше пятидесяти лет жил один, высоко в горах, куда задолго до этого он ушёл из монастыря вместе с единственным почти столетним учеником, и даже этот ученик не знал сколько Чжо Чжьену лет, когда тот ещё мальчиком пришёл в монастырь, Чжо Чжьен был уже настоятелем, а выглядел точно так же, как и сейчас. Говорили, что когда то он был наставником китайского императора, но в результате дворцовых интриг, где он советовал молодому императору не посылать войска в Корею, для помощи против японского вторжения, что было совсем не выгодно двору, мечтающему неплохо разжиться во время военной кампании, его попытались отравить, после чего он исчез, и через несколько лет появился в дзенском монастыре на Хоккайдо, где пробыл почти тридцать лет, обучив более двух десятков японских монахов своему пониманию дзен. Ягю обучался под руководством Чжо Чжьена семь лет, и когда началась война, и даймё потребовал, чтобы он вернулся, и выступил на их стороне, если его ещё волнует судьба их клана, и он не забыл ту клятву, которую давал в детстве, поэтому ему пришлось уйти, так и не закончив своего обучения. Учитель холодно попрощался с ним, дав понять, что вернуться назад уже не удастся, но каждый выбирает свой путь сам, даже если находиться в плену собственных идеалов, написал ему это танка, и отпустил. Ягю попытался вернуться через несколько лет, но хижина в горах уже давно была пуста, и никто не знал, куда ушёл старый учитель, возможно где то он появился, но уже под другим именем. Ягю подумал, что конечно же Чжо Чжьен не допустил бы убийства Тадаюки, и с горечью увидел в этом только свою слабость, но сейчас отступать уже было не куда, матрица была прорвана, и вернуть процесс в первоначальное состояние было просто невозможно, надо было двигаться вперёд, хотя вероятность успеха ему показалась значительно ниже, чем до этого. Времени оставалось мало, солнце подходило к зениту, а уход, он знал, произойдёт до рассвета. Солнце коснулось моря и начало медленно погружаться в него, из-за дымки как бы повиснув над линией горизонта. Это был самый прекрасный закат в его жизни, и это ощущение неповторимости тоже надо было отбросить. И он вспомнил. Это случилось единственный раз в его жизни, в России, в Санкт- Петербурге, наверное где-то лет сорок назад. Он шёл по набережной ночью, и толпы туристов, как мухи облепили гранит, в надежде увидеть увлекательнейшее зрелище развода мостов, которое он видел уже наверное раз триста и которое интересовало его только как невозможность попасть домой, когда он в детстве жил на другой стороне Невы. Он шёл медленно, от нечего делать разглядывая туристов, иногда встречаясь с некоторыми из них взглядами, и сначала даже прошёл несколько метров мимо, но остановился и почувствовал, что должен вернуться, хотя он даже не уловил взгляд. Тогда он ещё не понял, что это была она. Она стояла к нему спиной, облокотившись об набережную, и через какое-то время, видимо почувствовав уперевшийся ей в спину взгляд, быстро обернулась в пол оборота, краешком глаза желая незаметно рассмотреть, кто же это так вводит её в напряжение. Он сделал вид, что тоже мечтает посмотреть мосты, и пихнув рядом стоящего парня, стал справа от неё. У неё были азиатские черты лица, белая вязанная шапочка и маленький фотоаппарат. Он не помнил о чём они говорили, она сказала как её зовут, что приехала из Японии, учится здесь в университете на филфаке, и разведение мостов видит первый раз в жизни. А он первый раз в жизни разговаривал с японкой. Через десять минут мосты развелись окончательно, он предложил ей прогуляться, но она отказалась, сказав, что должна вернуться в автобус. Они попрощались, и он больше никогда её не видел. Получалось, что встреча с этой японской девушкой была для него чем-то необычайно таинственным и важным, именно с ней ему хотелось встретиться там. «Встречу ли я её там, или она всё ещё здесь»,- подумал он. Последний луч солнца скрылся в море, и он наконец почувствовал себя полностью готовым к последнему упражнению. Через час стало совсем темно, он смотрел вверх в южное звёздное небо, вот упала звезда, прочертив на небе длинный белый след. «Акика»,- услышал он и закрыл глаза. Всходило солнце, освещая скалы, летали, хрипло крича чайки, в углублении скалы лежал человек, его ноги почти касались воды и маленький краб легонько пощипывал клешнёй его за ухо. Но он был уже далеко, там, куда он стремился попасть все последние сорок лет своей жизни. «Получилось, но всё совсем не так, как мы представляли»,- пронеслось перед ним, и это была и не мысль, и не слово, а что-то совершенно другое, в чём ему, наверное, ещё только предстояло разобраться.