Сдохнуть

А ты пытался когда-нибудь сдохнуть? Не умереть, нет. Умереть - это в своей постели, под вой и плач всех, кто тебя любит; это зная, что будешь потом чинно лежать в красивом, как пряник, гробу, заваленном букетами, и те-кто-тебя-любит будут проливать ледяные солёные капли на твою вощёную и сладковатую от специального бальзама кожу. А сдохнуть... Много способов и вариантов. Просто никто никогда не хочет этого на самом деле.
А ты пытался когда-нибудь выпросить хлеба у матери-алкоголички, которую в тот же самый момент кто-то трахал за очередную бутылку? Нет? Тогда не читай. Не читай потому, что именно ты и должен это прочитать.
****
Удар. Мне везёт, влетаю головой в кучу какого-то шоболья, и не больно. Влети я в стену, было бы хреново, всё-таки швы ещё не зажили, и мои никчёмные мозги защищает далеко не целая черепная коробка.
-Уёбывай, выродок, а иначе я вместе с твоей матушкой выебу и тебя.
Дважды повторять не требуется - пулей вылетаю вон, на бегу ловко впихнув ноги в валенки. Минус пятнадцать-это не страшно, но ноги всё-таки отморозить вполне вероятно. Идти особо некуда - точнее, вариантов два. В будку к Дику, или на теплотрассу. До последней весьма неблизкий путь, так что выбираю простой, хотя и небезопасный - будку. Там сидит на цепи мой любимый Дик, крупная лохматая дворняга с порванным ухом и одним глазом. Ему всего год, а выглядит он, как уже очень старый пёс. Он мой единственный друг. Мать, когда не сильно пьяная зовёт его Лохмань, но мне это не нравится. Бабская кличка.
Ныряю в будку и прижимаюсь к тёплой шерсти Дика. Он, проснувшись, что-то ворчит, а потом вылизывает моё лицо, и мы засыпаем.

(Позже.)

Стою под импровизированным душем из садового шланга в дрожащем оцепенении. Это не из-за холодной воды. Просто я не могу смывать это. Никак не могу. Я просто представить себе такое не могу даже. Рассматриваю свои пальцы, по которым растекается нечто, цвета клубники с молоком. Ну, наверное, это правильное сравнение. "Клубника", очевидно, моя кровь. А "молоко"... Это сперма. Чужая. Терпкий, тошнотворный запах. Всё тело-это боль. Живая боль, имеющая теперь новое имя. "Маша" -- так сказал этот мужик. Больно... Вдруг начинает кружится голова, я падаю на колени, и меня безудержно рвёт. Долго, я почти уже себя не чувствую. Как вдруг сознание проясняется, и я понимаю, что блюю кровью. Красные капли, немедленно разбавляемые водой, продолжающей хлестать из шланга.
-Господи, как же я хочу сдохнуть! - ору непонятно, кому. Нет его, Бога. И теряя оставшееся сознание, понимаю, что лежу, распластавшись в собственной блевоте.

(Позже.)

Палата с голубыми стенами.
Надо мной склоняется чьё-то лицо, и чей-то голос удовлетворённо произносит:
-- Говорил же, оклемается. Так эти ж, сестрички-истерички, всё ныли, что подохнет. Как звать-то тебя, бедолага?
Шепчу едва слышно, неслушающимися губами:
-- Гарик.
-- А меня Марк... Марик. Что ж... Здравствуй. Тебе это ведь пригодится сейчас.
Киваю головой.
-- Тебе говорить трудно, что ли? -- понял он. -- Ну ладно. Я сам говорить буду, а ты кивай. Лады?
Я снова кивнул.


Как легко, оказывается, свести к одному знаменателю две абсолютно разные жизни. Его тоже изнасиловали. Только не очередной кобель мамочки, а просто какие-то ублюдки. Но суть та же. Его рвало кровью, и ему сшивали разрывы прямой кишки, так же, как мне. Просто это было месяцем раньше.


Меня выписали вместе с ним. В один день. Я не знаю, почему. То ли на мне всё быстро заживает, то ли даму-врача тронула моя привязанность к нему. Они ведь всегда очень сентиментальны, женщины.


Выходим из дверей больницы. Он закуривает, и не спрашивая ни о чём протягивает вторую сигарету мне.
-- Я тебя к твоей ****и не отпущу.
Кому другому я бы все рёбра переломал за такое обращение к моей матери. Но не ему. Он ведь к тому же ещё и прав.
-- Интересно, и куда же ты меня денешь?
-- Пойдёшь со мной.
Покорно плетусь следом, не зная, куда и зачем он меня ведёт. Я просто ему доверяю.


Как когда-то доверял Дику, которого застрелили у меня на глазах. Просто им было нечего делать, и они решили "пристрелить эту лохматую тварь". А я сидел, измазавшись в его крови и повторял, что люблю его.



-- Сдох уже? -- слышу его голос откуда-то сверху. -- Эх, хоть на себе тебя тащи...
-- Марик, у тебя совесть есть? Мы прошли пятнадцать этажей пешком!
-- Не мы, а ты, я давно на двадцатом.
Пыхтя и отдуваясь проползаю ещё пять этажей, и наконец-то вижу Марика, который курит со скучающим видом.
-- Пока ты полз, это уже вторая. -- Сообщает он, и поворачивает ключ в замке покрытой чёрным лаком двери.
Странная квартира, похожая на мой дом. Диван, стол, кровать. Всё.
-- Это мне родители подарили на шестнадцатилетие. Спихнули сыночка с рук, живи как хочешь. Вот я и живу. Так. Ты спишь на кровати, я на диване. Работаем мы на рынке, машины разгружаем. И не светись на глаза своей ****и.

(Позже.)

Идём вечером с работы, о чём-то треплемся. Навстречу какие-то парни. Сердце начинает тревожно биться, Марик вцепляется в моё запястье, и шипит: "Только не сопротивляйся." Много минут спустя я пойму, что он имел ввиду. Самый мордастый парень отделяется от собрания, и сладким тоном возвещает:
-- Наша девочка вернулась! И не одна, а с подружкой... А то мы уже соскучились.
Марик что-то говорит о ненависти, но я уже не слышу. Вроде бы мне чем-то дали по голове... Дальше смутно.
Помню, что я кричал. Помню, что видел его, сквозь пелену, он снова и снова шептал, чтобы я не сопротивлялся. Я пытался. Помню его сдавленные стоны. А потом кто-то крикнул: "Менты!" И всё разом закончилось.
-- Вставай, пожалуйста, прошу тебя... Нам нельзя здесь оставаться, Игорь, пожалуйста...
Я встаю с огромным трудом. И иду, опираясь на его плечо. У него сильные плечи. Хотя и узкие.


-- Солнышко... Ты живой. -- Он обнимает меня, и я чувствую влагу у себя на груди.
-- Хей. ты чего ревёшь? И почему я "солнышко"?
-- Они... Лучше бы я был один. И ещё. Я люблю тебя.
Останавливает, когда пытаюсь что-то сказать.
-- Молчи... И прости меня... Вот за это. -- и впивается в мои губы своими. А потом -- исчезает.


Сначала думаешь, что он вот-вот придёт. Что вот-вот откроет дверь. Или постучит. И когда кто-то стучит, ты бежишь открывать. Но это либо торговец всякой дрянью, либо соседка, пришедшая за солью.
"Прости меня,"-звучит в ушах его голос, и вспоминаешь его дрожащие, но нежные губы. За что простить? За то, что мне понравилось? Или простить за любовь?
А потом понимаешь, что он не придёт. Это постепенно и одновременно. Он не придёт. И в ту секунду, как я в это поверил, я перестал быть.

(Отчёт в криминальной части вечерних новостей.)

Сегодня из канализационного коллектора номер пять(отделение водоканала не указано), были извлечены два тела. Одно принадлежит шестнадцатилетнему Марку Н., второе было опознано, как тело его приятеля, пятнадцатилетнего беспризорника Игоря А. Смерть первого наступила от асфиксии в результате попадания большого количества жидкости в дыхательные пути. Второй подросток умер от перелома шейных позвонков. Следствие предполагало, что они совершили двойное самоубийство, однако, это не подтвердилось. Промежуток между предполагаемыми датами смерти составляет примерно сутки.
Интересно, что родители Марка Н. пожелали похоронить беспризорника в одной могиле с сыном, так как мать покойного за телом не явилась.
****

Это один из способов сдохнуть. Прыгнув вниз башкой в канализацию. Потому что никому не нужен. Потому, что некому проливать слёзы и приносить букеты. Некому назвать солнышком, и поцеловать дрожащими губами. Единственное, за что я благодарен, так это за одну могилу с ним.