Ведьмины копытца, поцелуй и партизаны

Митька на носочках прокрался к большой железной двери, чуть ржавой местами, но выглядящей от этого не менее крепкой и внушительной. Похожую дверь он видел в гараже у дядьки Семена, еще перед войной. Тогда бригадир Поликарпов или дядька Семен, как называли его между собой сельские мальчишки, вошел прямо в их класс посреди урока и сказал: «Кончай дурить, математики - шматематики учить! Ай да со мной в гараж, там, значит, трактор новый. Дали нам, как передовикам. Зверь, а не машина!» Ребята тогда вскочили, и радостно голося, бросились вон из классной комнаты, наталкиваясь на парты и сшибаясь друг с другом по дороге. Сам Поликарпов еле увернулся от ватаги семилеток, чудом избежав быть втянутым в гущу толкотни в дверном проеме. Дети откровенно радовались поводу вырваться на улицу и насладиться теплым майским солнцем. Тоненький голосок протестующей учительницы утонул во всеобщем веселом гаме.
- Остановитесь! Немедленно вернитесь за парты, я запрещаю вам, слышите, запрещаю!
Кто ее только слышал?! Разве что сам дядька Семен, переминаясь с ноги на ногу, краснея и не переставая мять в своих огромных ручищах старую, затертую и сплошь в мазутных пятнах – кепку.
- Семен Георгиевич, я от вас такого не ожидала. Что же вы делаете? Вы же мне учебный процесс срываете. У них конец года, контрольные, а вы…
- Лизавета Сергевна, да не серчайте вы на них. Ну, это ж детвора! Что им ваша наука… К земле надо таланты иметь, что б, значит, знать, когда сеять, когда убирать и как, значит, сделать, что бы хлеб хорошо встал над полем.
- Ну, знаете ли, на кого мне серчать, я сама решу. И где ваша вина, а где их тоже сама определять буду. А вы… Имейте в виду, я все расскажу председателю!
Дядька Семен лишь глупо улыбался. Нравилась ему молодая учительница, присланная из города, а сердцу, как говориться, никакой председатель - не указ.
Это было в мае. А в первых числах июля вокруг гаража появилась колючая проволока. А в самом гараже вместо тракторов встали немецкие бронемашины. Ох, и ненавидел же Митька этих фашистов! Пришли, заграбастали все! Даже гараж отобрали. Эх, жаль дядьки Семена нет, на фронте он, говорят, танком командует. А может уже и целой танковой бригадой? А что! Вот в колхозе тракторной-то бригадой он командовал, получалось ведь! Лучшим был бригадиром, между прочим. Вот если бы Митька был самым большим генералом по танкам, он бы дядьку Семена ни за что на фронт, не отпустил бы. Если бы Митька был генералом, он бы прямо в колхоз им танки новые прислал. Да ни один бы немец тогда, не то, что до колхозных полей, ближе высокой рощи не подобрался бы.
Об этом Митька думал раньше, до того, как увидел железную дверь. А сейчас он ни о чем другом думать не мог, кроме того, что, или кто спрятался за дверью. Может немец какой-нибудь? А может такой немец, которых Митька еще и не видел в своей жизни, потому как уж больно страхом от дверей веяло. Ужасом можно сказать могильным, ледяным. Может и не человек там за дверью вовсе был. А вдруг там такой не-человек-немец, который у них, у фашистов самый главный, может сам Гитлер там, за дверью. Захотелось в эту секунду Митьке перекреститься, как часто мать его крестила и приговаривала при этом: «Сынок, ежели страшно тебе станет или туго в жизни, когда придется, или даже наоборот, радостно от чего-то вдруг, так ты не стесняйся, наложи на себя крестное знамение, от тебя не убудет, а Господу ты так, то ли «спасибо» скажешь, то ли на помощь его призовешь!» Но Митька сдержался, стерпел. А как иначе-то? Он, ведь, Митька в пионеры собирался, а пионер в бога верить не должен. Потому что не положено, пионеру в бога верить.
Стоя у самой двери, Митька аккуратно приложил к ней, взмокшее от холодного пота, ухо и почувствовал в тот же миг, как волосы на его голове встают дыбом. За дверью что-то тяжело дышало и хрипело как дед Степан, когда в том году помирал от туберкулеза, только за дверью громче хрипело и еще как-то при этом посвистывало. Может тоже прислушивается? Митька тихонько отстранился от холодного металла, и развернувшись, стал медленно, на цыпочках, удаляться от двери. Куда? Непонятно! В противоположную сторону тянулся коридор и такой он был длинный, что конец его терялся в темноте. Под ногой что-то скрипнуло. Громко так, предательски. Митька замер, где стоял. Несколько тягучих мгновений он не слышал ничего кроме собственного всполошенного сердца. И без того, барабанящее от страха и напряжения, оно, часто заколотилось, словно пожарный медный колокол у зернохранилища. И вдруг что-то взвыло по-звериному и очень сильно ударилось о дверь с той стороны. Митька резко обернулся и застыл на месте, наблюдая, как белая известковая пыль, мгновенно отслоившись от стены вокруг проема, - повисла в воздухе. Где-то глубоко про себя, мальчишка подумал, о том, что дверь может оказаться крепче, чем стены вокруг нее. Существо снова взвыло, за чем последовал новый удар. На этот раз, на уровне головы взрослого человека, в металле образовалась неровная выпуклость, а куски глины и извести со стены, шрапнелью прыснули прямо Митьке в лицо. Мальчишка еле успел зажмурить глаза и как-то прикрыться руками. Но все равно один острый кусок угодил прямо по губе, а другой, достаточно увесистый – в лоб. Этого хватило, что бы вывести Митьку из оцепенения и тот, развернувшись, бросился прямо по коридору, подальше от этого места. Зверь или невесть что, пытавшееся прорваться к мальчишке, вероятно, услышало частые удаляющиеся шлепки босых ног, потому что теперь оно начало выть беспрерывно, а удары о дверь стали сильнее. Митька успел добежать до конца коридора, прежде чем услышал лязг падающей на пол двери. А здесь, у самой стены оказалась хлипкая на вид лесенка, ведущая, на чердак. Не пытаясь сбавить скорость, мальчишка в два прыжка оказался на верху. И через мгновение снизу донесся треск ломавшейся лестницы. Похоже, чудовище не рассчитало своего веса и, врезавшись на полном ходу, уничтожило себе путь наверх. Митька прислушался, внизу все было тихо. Он подождал еще немного, а затем осторожно приблизился к отверстию, через которое взобрался наверх. Митька выглянул вниз и тут же навстречу ему, из сумрака коридора вынырнула огромная, наполовину волчья, наполовину свиная морда в немецкой каске. Острые клыки клацнули так близко от Митькиного носа, что мальчик учуял смрадный запах из пасти чудовища. Митька вскрикнул и отпрянул в глубь чердака. Тварь, по-видимому, поняв, что не сможет больше застать свою жертву врасплох, перестала таиться и теперь снизу доносилось сиплое подвывание, периодически сбивающееся на хрип, и скрежет когтей о пол и стены. Жуткие звуки заставили упасть на колени и зажать уши руками. Митька мотнул головой, почувствовав, как что-то защекотало шею. Однако щекотать не перестало. Кроме того, что-то поползло по спине, прямо под рубахой и стало забираться по босым ногам под широкие штанины. Мальчик подпрыгнул, пытаясь стряхнуть с себя нечто живое. Он чувствовал, что стоит теперь не на теплых чердачных досках, а на живой, копошащейся, тихо шуршавшей, жесткой подстилке. Что-то быстро перебирало лапками по локтю, пытаясь подобраться ближе к плечу. Митька резко сорвал с себя рубаху и поймав одно из насекомых у себя на животе, поднес его ближе к глазам, что бы рассмотреть наглое существо. Это был паук! Не гигантский, но больше всех тех, которых мальчишке приходилось видеть до этого. Пауков, впрочем, как и жаб, ящериц, мышей и даже крыс, - Митька не боялся. Однако на этот раз он держал на своей ладони не обычного паука. Мальчишку насторожил отчетливый белый крест на черной, бархатной спине насекомого. Митька вспомнил, как когда-то Елизавета Сергеевна рассказывала им о чем-то похожем. Она называла их крестоносцами, показывая большие красочные картинки с изображением насекомого, и предупреждала, что такой паук может быть опасен для человека, так как ядовит. Хотя, по ее словам, такие пауки водятся далеко от их деревни, на юге, так что переживать не о чем. Неужели обманула? Нет, она не могла! Может, не знала? Но, Елизавета Сергеевна знает все на свете… И тут Митька понял, что на самом деле напугало его и чем пойманный им паук отличался от тех крестоносцев, что были нарисованы на школьных плакатах. У этого крест был не обычный, прямой, а загнутый концами вправо - фашистский! А тем временем, Митькины ноги, уже по щиколотку погрузились в живую массу, и он чувствовал, как миллионы ножек скребутся о его кожу, как она увлажняется то ли от пота, то ли от яда, под шуршащим хитиновым «одеялом». Особо резвые насекомые по одному и по двое с разных сторон норовили забраться в уши, рот, нос и даже в глаза. Используя свои острые, тонкие лапки, они пытались протиснуться сквозь плотно сжатые губы. Митька еле успевал сбивать их руками, при этом больно хлестал себя по лицу. Кое-как отряхнувшись, мальчишка открыл глаза и увидел что теперь он не на чердаке вовсе, а в какой-то странной канаве, ограниченной справа и слева плотно пригнанными друг к другу бетонными плитами. Плиты стояли почти вертикально и были достаточной высоты, что бы можно было забыть о попытке, вскарабкаться по ним вверх. Но самое неприятное заключалось в том, что Митька стоял почти по пояс в заполнявшей канаву, теплой, тягучей, липкой и одновременно слизкой, зловонной жиже зелено-черно-багряных тонов. Жижа «вздыхала», медленно исторгая из себя, без всякого видимого порядка, пузыри разного, но не меньше кулака размера,. Все это напоминало невероятно противный, очень густой кипящий, болтно-помойный кисель. Каждый лопнувший пузырь, выпуская наружу очередную порцию спертого зловония, вызывал спазмы в желудке. Один из них, разорвавшийся с громким чпоком совсем близко от Митьки, вынес на поверхность глаз какого-то крупного животного, возможно коровы. Вид белесого глазного яблока, с тыльной стороны, оплетенного грубо оборванными сосудами и жгутиками мышечной ткани, а с другой стороны, укоризненно блеснувшего мальчишке остекленевшим черным зрачком, заставил Митьку согнуться почти по палам и выдать наружу не только скудный завтрак, но и все возможное содержимое желудка. А еще Митьке до слез стало жалко то самое животное, что наверняка, по мнению мальчишки, потеряло свой глаз в ужасных муках. Он вспомнил взгляд обреченной колхозной коровы Зорьки, у которой прошлой осенью признали какую-то болезнь и по этой причине зарезали. Митька не сдержался и заплакал от жалости ко всем убиенным коровам на свете и от болезненных позывов в организме.
Продолжая откашливаться горечью желудочного сока и хлюпать носом, мальчишка почувствовал, что его тело начинает увлекать, невесть откуда взявшемся, течением. Медленно, но непреклонно, густой поток поволок, спиной вперед, хлипкое детское тело. И то, что Митька доставал ногами до дна канавы, нисколько не помогало ему сопротивляться. Скользкое дно и немалая тяжесть толкавшей мальчишку массы, превращали любую попытку устоять против течения в бесполезную затею. Тогда, кое-как изловчившись, несколько раз чуть не потеряв равновесие, мальчишка развернулся грудью по течению и обомлел от увиденного. Метрах в десяти перед ним, перегородив, от стены до стены, своей броней, движущийся поток, стоял немецкий танк. И словно наблюдая за Митькой, в этот момент, двигатели машины громко взревели и откуда-то из-за башни, в небо, вырвалась мощная, черная струя дымного выхлопа. Митька понял что это – конец. Вот так! Сейчас его сомнут, раздавят, размажут, разрежут тяжелым металлом. Будь-то почуяв страх ребенка, танк еще раз взревел и медленно пополз навстречу. Его гусеницы лопатили грязную жижу, выворачивая на поверхность дикую вонь разложения и ошметки загустевших, жирных пластов мясистого ила, которым, судя по всему, было укрыто дно канавы. Митька заверещал и бешено заработал ногами, что привело лишь к падению в зловещий поток. Мальчишка еле успел зажмуриться, прежде чем его голова погрузилась в вязкую жижу. На удивление внутри оказалось не на столько противно как это могло показаться. Там, под поверхностью «киселя», было светлее (Митька понял это по тому, что свет проникал сквозь закрытые веки), холодно и самое удивительное - среда вокруг оказалась на удивление жидкой, как вода. Митька, повинуясь непонятному желанию, открыл глаза и убедился в том, что действительно находится под водой. Самой обыкновенной водой и никакой грязной жижи. Вода была темной, колко-холодной, но все равно это была – вода! Свет шел откуда-то сверху. Мальчишка поднял голову и увидел, что находиться подо льдом, бесконечно простиравшимся во все стороны. А с той стороны, по мутной, бледной поверхности, чеканя шаг, с пятки на носок, проявлялись черными кляксами подошвы немецких сапог. Митька как завороженный глядел на эту картину, понимаю, что маршу подошв не видно конца. Так продолжалось до тех пор, пока мальчишка не ощутил, что легкие уже начинают гореть от нехватки кислорода. Его взгляд заметался в поисках хоть какой-нибудь прогалины или проруби вокруг, хотя внутри он уже понимал, что из этой западни нет выхода и теперь то уж точно его смерть неизбежна. Перед глазами поплыли черные круги и Митьке снова вспомнилась мама, ее руки, голос, слова. Вдруг, как-то очень спокойно, Митька решил, что в пионеры его не возьмут, просто потому что не успеют. Мальчик закрыл глаза и, приготовившись открыть рот и впустить воду в легкие, перекрестился. В ту же секунду он разогнулся, выдергивая голову из небольшого углубления в земле, наполненного стоячей водой.
Митька стоял на коленях среди сочной травы прямо перед тем местом, где болото не зарастало и не засыхало никогда. На самом деле болото было достаточно большим, но на поверхность оно выходило отдельными прудиками, размером не более хорошей коровьей лепехи. Около такой «лепехи» и осознал себя Митька, пытаясь глубоко дышать и отплевываясь затхлой водой. Это место в деревне называли – «Ведьмины копытца».
- Молодца, Митька! Сорок пять секунд не дышал!
Митька поднял красные глаза и щурясь от солнца, разглядел стоящего рядом рыжего Петьку и Лерку Гурвиц, дочь агронома, и первую красавицу их класса, в которую тайно были влюблены все семилетние мальчишки деревни. Митька вспомнил все. И как они поспорили с Рыжим, что Митька не испугается окунуть голову в одно из «Ведьминных копытц», о них люди говори всякое не доброе, и то, что Лерка пообещала поцеловать Митьку, если тот не сдрейфит, и даже то, что Митька сам себе дал зарок испытать себя и даже попросил Рыжего засечь время.
- Откуда ты знаешь, что сорок пять секунд? У тебя же часов нет.
Лерка краснела, и прятала глаза, чувствуя приближение неминуемой расплаты и ей очень хотелось оспорить хоть что-нибудь, лишь бы подольше не наступал момент. Когда ей придется целоваться. Не то что бы ей не хотелось, или было противно, просто как-то это было неудобно и чуть-чуть стыдно.
- Ну ты чего?! Я же считал! А я, знаешь как считаю?
- Как?
- До ста! – Рыжий Петька горделиво при этом выпятил, для чего-то, все имеющиеся у него на руках пальцы – Вот как!
Митька встал на ноги, отер от грязи, насколько это было возможно, колени и не говоря не слова, повернувшись к друзьям спиной, уверенно отправился прямо через лес, в сторону деревни.
- Эй, Митька, ты куда? – в голосе Рыжего слышалось искреннее удивление.
А Митька шел и думал о своем. О том, что он не струсил, о том, что теперь его не только в пионеры, но и в партизаны взять просто обязаны. Да, точно! В партизаны! Митька думал, о том, что теперь он не такой ребенок, как Рыжий и даже с Леркой целоваться уже почти не хотелось, она же ребенок. Как можно? Нет… Митька знал что теперь его место среди партизан. Было немного стыдно за то, что ему пришлось перекреститься, но этого никто не видел. «И никто, никогда не узнает об этом» - решил Митька и ускорил шаг, все дальше отдаляясь от друзей и от того места, где он расстался с детством.