***

       Осень 1979 года наступила настолько быстро, что не успела огорчить вновь испечённых курсантов-второкурсников своей всеобъемлющей властью над миром, что, впрочем, и облегчило им, вернувшимся с летних каникул каких-то шесть недель назад и ещё не успевших настроиться на деловой лад, переход к состоянию повиновения всевластной природе и смирения с тем, что летняя лафа закончилась и нужно отдаляться от родного дома и включаться в учебный процесс.


       Ночи стали пронзительно свежими, небо – контрастно голубым и холодным с пухлыми кучами медленно пасущихся стад, несущих осеннюю влагу калужских облаков, всё чаще страдающих осенним недержанием и изливающим своё содержимое на остывающие после летнего зноя аллеи грабцевского парка.


       По ночам, вдруг поднимался ветер, как будто боялся резвиться днём на виду у людей. Ночью же, ветер, как ошалелый, заводил шашни с пожухшей уже листвой, завлекая её в свой хоровод и срывая её с почти оголённых ветвей почерневших как-то сразу дубов и лип. Жёлтая с краснинкой, умирающая листва, доверялась взбалмошному проказнику, отдавалась ему, думая, что связавшись с шальным осенним ветром, она вдруг приобретёт вторую молодость и не умрёт. Однако, коварный и сумасбродный ветреный лихачь и не намеривался думать о будущем подвластных ему умирающих листьев, а напротив, наслаждался безвольным и беспредельным их подчинением ему. Вскружив им голову в ночном вихре, к утру ветер угасал, а оторванная от сучьев листва вдруг с ужасом понимала, что обманута и брошена своим ночным кумиром, оказавшимся проходимцем, убившим её, оторвав, буквально, от корней. Обессилив, умирая, она опускалась в такую же пожухшую и обессилившую за лето траву, найдя в ней свой последний покой.


       Проснувшись однажды октябрьским утром, заспанному взору молодых людей в военной форме без ремней, выбежавших на утреннюю зарядку, предстала великая картина, сотворённая озорным гулякой-ветром, имеющим бесспорный талант художника. За одну ночь этот кутила сумел укрыть великолепным жёлто-красно-оранжевым ковром всё пространство за курсантским общежитием: плац, стадион и большую аллею парка.


       Разочарованные листья, ещё не высохшие, умирали на земле, медленно отдавая свою угасающую красоту взору людей, напоследок очаровывая их своим предсмертным сиянием на осеннем солнце, продирающемся сквозь холодное рваное небо. Пришла осень.


       Однажды ночью, в очередную воющую вакханалию ветра вдруг вмешался новый звук. Это был звук упавшего железного ведра огромных размеров. Кто-то выскочил на лоджию, чтобы посмотреть, что за катаклизм произошёл только что, но порывистый ветер, сеющий холодный дождь и чёрная непроглядная темь быстро остудили интерес зрителей и вогнали их обратно под тонкие одеяла курсантских коек.


       Утром всё стало ясно. Стоявшая близь бетонного забора, отгораживающего территорию училища от всего остального мира, старая церковь, многие годы, молча сносившая унижение безбожных людей, терпя внутри себя – там, где сокрыты тайны процесса соития души человека с Богом, загаженный колхозный склад, но всё также достойно донесшая до наших дней свои железные на стальных трубчатых каркасах, как на оголённых костях, покрытые многолетней ржавчиной луковички-купола, решила возмутиться и, сговорившись с ночным кутилой-ветром, наказать нерадивых безбожников.


       Ветер упирался не долго. Закрутив, завертев свой ночной круговорот, он подкрался к покосившемуся много лет назад куполу и, поднатужившись, довершил процесс его свержения, огласив ночную какофонию разгула осенней стихии, последним воплем-грохотом свергнутого нашим безбожным временем церковного купола к грешным людям.

***
       Представшая взору строившихся на завтрак курсантов картина – обезглавленная старая церковь, с валяющимся у её основания старым прогнившим куполом, вызвала массовый смех и гогот будущих офицеров запаса. И лишь один человек, насупив брови и опустив голову, что-то суетливо бормотал и делал какие-то странные движения правой рукой, будто тайком крестился. Это был Костя из 184 учебного взвода по прозвищу Однобородый.


       На бороде у него с одной стороны располагалось огромное тёмно-коричневое родимое пятно, покрытое чёрной густой щетиной – это и послужило причиной такого прозвища. Казалось, он и не обижался.


       Многие замечали его чудаковатость и какую-то пришибленность. Посмеивались, подшучивали над ним, иногда даже жалели – парень представлял из себя человеческое создание, отягощённое какой-то внутренней неуверенностью.


       Кто-то из курсантов, заметив такую реакцию Однобородого, бодро хлопнул его по плечу:
- Не ссы, Костя, авось, никого не убило!
       Однобородый как-то странно отстранился от него и негромко сказал, но почему-то услышали все: «Не к добру это. Плохой знак».

       Все как-то разом стихли, но быстро пришли в себя. Осенняя свежесть бодрила, и весёлость опять овладела курсантским составом.
       
       До начала афганской войны оставалось два месяца.