Сказ первый

Вольга - сонный богатырь.

Из-под куста бузины на тропинку, выбегающую пестрым половичком из леса, прямо перед маленькой девочкой в синем коротком сарафанчике, с пушистой косой и веснушками на курносом носу, выпрыгнул большой серый заяц. Принюхался, прижал длиннющие уши к спине и, сверкая белыми пятками, умчался вглубь леса.
 - Фу ты, окаянный, напугал! – в сердцах подумала Полинка, собирая просыпанные от неожиданности на тропинку грузди и опята. Время близилось к полудню. Солнце жарко припекало и Полинка, неся в одной руке снятую со светловолосой головы косынку, а в другой руке полное грибов лукошко, пыхтя под его тяжестью, торопилась домой к деду Михею. Поди ищет давно…
Убежала Полинка с подружками в лес по грибы ранним утром, а деда не упредила, пожалела чуткий стариковский сон. Уж и достанется ей теперь от него! Дед Михей добрый, только больно ворчливый. Начнет стариковским с хрипотцой голосом ворчать, не остановишь. Да то пол беды! А ну как рассердится за внучкино самовольство и не будет Полинке еще вчера посуленного сказа.
Знатным был дедушка Михей сказителем. И про Змея огнем дышащего, сказывать мог да про богатыря Добрыню, что Змея того победил. И про чародея Берендея, который девушек непослушных хитростью и обманом в царство свое Берендеево завлекал. И про сома волшебного, живущего в самом глубоком омуте под бел-горюч камнем и про Сокола – королевича, околдованного ведьминской ворожбой…
Много знал дед Михей сказов, и, бывало, сядет ввечеру на завалинку возле избы, и ну деревенской ребятне волшебные сказы ведать. Со всей деревни сбегаются пострелята деда Михея послушать. Так заслушиваются, что аж рты раскрываются, и глазенки как звездочки горят. А дед знай себе сказывает, хитрым глазом поглядывает, да усмехается в пушистые седые усы…
Перейдя по гладким, выбеленным временем сосновым бревеньям, перекинутым через говорливый ручеек, кувыркающийся на мокрых камнях у самого края опушки, Полинка выбежала из лесной прохлады. На залитой солнцем полянке, заросшей упругим медоносным вереском, стояла избушка с покатой крышей и покосившимися резными наличниками на слюдяных окошках. Поодаль, вдоль крутого обрыва широкой бурной реки, раскинулась деревенька с такими же ветхими, почти вросшими в землю избами. За дальней околицей золотыми волнами шевелилось пшеничное поле. Над полем, рассекая острыми крыльями высокое голубое небо, игрались стрижи, ловя на лету мух, и ловко уворачиваясь друг от дружки. А прямо над лесом, высившим свои дерева сразу за золотым хлебным морем, серебрилось под солнечными лучами густое облачко.
Дед Михей стоял на пороге избы и из-под ладони напряженно всматривался в сторону леса. Увидев бегущую к нему навстречу внучку, Михей заулыбался. Лицо старика разгладилось, и тоненькие лучики-морщинки разбежались из уголков его глаз, но тут же спрятав улыбку и сдвинув кустистые седые брови, принял суровый вид и хотел уже было заругаться на Полинку. Бросив у тына лукошко, девочка подбежала к деду, чмокнула его в темную, за долгую жизнь накрепко припеченную солнцем и ветром морщинистую щеку и запрыгала подле него, дергая за подол рубахи.
 - Деда! Деда! Ой, что я сегодня видала!! Я в лесу была с Нюткой и Дуняшей! – в нетерпении затараторила девочка.
 - Мы по грибы ходили! Я заплутала маленько возле дубов старых! Только ты, деда, на меня не серчай, я быстро нашлась и полное лукошко грибов набрала! Зато чего я видала!!
 - Да не прыгай ты, егоза, не верещи! Оглушила меня совсем! – еще больше нахмурился старик, услыхав про дубы. – Разве не говорил я тебе к тем дубам не ходить, ослушница? Ужо накажу тебя за самовольство!
- Ну деда, я не нарочно. Я грибок сорву, глядь, а впереди другой виднеется. Другой в лукошко положу, а там еще два, да все такие крепенькие, как на подбор! Оглянуться не успела, ан уж дубы кругом! – оправдывалась Полинка, виновато заглядывая деду Михею в лицо: не очень ли сердится? Глядя в наивные светло-серые с голубым отсветом глаза внучки, и слушая ее звеневший колокольчиком голосок, старый Михей переставал сердиться и хмурился уже только для острастки.
- А грибов под теми дубами – видимо-невидимо! – приободрившись, продолжала свой рассказ девочка, увидев, что лицо деда смягчилось, и глаза подобрели. – Только смуро и тихо вокруг. Ни одна птичка не запоет, ни одна травиночка от ветра не шелохнется, не зашуршит. Набрала я полное лукошко грибов и уж хотела подружек аукать. Вдруг слышу - копыта стучат по земле, и лошадь всхрапывает чуть слышно и будто вдыхает кто... Страшно мне стало, деда, ну как лихой человек едет, обидит…
Притаилась я за малинником ждать, пока путник незнакомый мимо не проедет. А когда стали шаги удаляться, не сдержала любопытства и выглянула из-за кустов тихонечко. Смотрю, лошадь бредет, на лошади - человек. Одежда старая-престарая, вся в дырках, голову на грудь опустил, будто спит и вздыхает все время. Лошадь хромая у него, серая в белых яблоках, хвост длиннющий, до самой земли, весь в репьях. Только скрылись они за дубами, подхватила я лукошко и побежала быстрее домой. Чуть косынку не обронила по дороге – закончила свой рассказ Полинка, помахав голубой косынкой, которую все еще держала в руке.
Дед Михей молча слушал внучкин рассказ и только седой головой качал...
- Говаривала бабка-ведунья, - помолчав, молвил старик – со стародавних времен бродит по лесу сонный богатырь на коне. Заколдовала его злая ведьма за то, что был он добрым людям защитой, а злой силе попранием. Сказывают, кто, мол, не побоится и заговорит с богатырем, да в пояс ему поклонится до самой матушки-земли, тотчас спадут с богатыря чары. Очнется он и одарит смельчака силушкой небывалою, да доблестью, да удачей в честном бою. А коли девица-красавица осмелится сонного богатыря пробудить, то быть ей тогда его суженой и жить с ним в великом счастье да благополучии до скончания века. Но только условие одно есть. Душа у того человека должна быть без злобы и зависти, а иначе обернет его ведьминское заклятие дубом и будет он среди других дубов сон богатырский охранять. – сказал Дед Михей.
И припомнилось старику, как давным-давно, постреленком, с такими же босоногими, как он, мальчишками, наслушавшись сказов бабки-ведуньи, бегал к старым дубам за силой богатырскою, да так и не осмелился никто волшебства потревожить. Увидали сонного богатыря издали и задали стрекача через весь лес, только пятки засверкали. И больше они к тем дубам никогда не наведывались.
- А что же конь? – допытывалась Полинка.
- А конь богатырский с тех пор стал на три ноги припадать. – ответил дед Михей – и его заколдовала ведьма злая. Отмстила за то, что был он богатырю верным другом и надежей в честной битве.
– А как богатыря того звали? А коня? А с ведьмой что стало? Ну деда! – засыпала Полинка деда Михея вопросами. Она восхищенными глазенками смотрела на него, ожидая продолжения сказки, смешно наморщив маленький нос. Полинка не могла устоять на одном месте от нетерпения, и трясла маленькими, темными от грибного сока ручонками большую дедову руку. – Ну, сказывай дальше!
- Цыц ты, попрыгунья! Не шуми! Уморила совсем старика! – заворчал дед Михей. – Марш в избу! Обед давно простыл. Да и устала, поди, по лесу пол дня плутать.
- А сказ? – заканючила Полинка.
- После скажу… - пообещал дед Михей и, подобрав позабытую у тына корзинку, кряхтя и держась за поясницу, медленно пошел вслед за внучкой в избу…

Солнце большим золотистым блином закатило до половины свой бок за стоявшие на другом берегу реки темные вековые ели и разбавило дневную синь неба густым розовым брусничным соком. Дед Михей вышел на порог, глянул из-под руки на закатное небо и, удовлетворенно кивнув головой, присел на завалинку. Молочное облачко, висевшее над лесом, подернуло края пепельными, окрашенными близкой грозой, кружевами и к вечеру обернулось тучей. Ожидавшие непогодь стрижи летали совсем низко над льнувшими к самой земле пшеничными колосьями.
Полинка следом за ним вышла из избы, и устроилась рядом, держа в одной руке краюху ноздреватого, с упругой черной корочкой, хлеба, в другой кружку молока с натомленной в печи розово-коричневой толстенькой пленкой и качая босыми пыльными пятками, с нетерпением воззрилась на деда в ожидании сказки. Михей коротко глянул на внучку, улыбнулся в усы и повел речь…
«Давным-давно, жил в наших краях богатырь Вольга. О силе и стати его, люди песни слагали. Косая сажень в плечах, головушкой до низких тучек доставал, рученьками подковы разгибал, кулаки - что гири пудовые. Ноженькой притопнет – озерцо разливалось. Ликом был Вольга, что ясно солнышко, а умом и добротой наделил его Перун сверх всякой меры. Буде кто в беде иль полоне – Вольга на выручку всегда приходил. Всем обиженным был его богатырский меч защитой. В честном бою любого поединщика в землю-матушку укладывал. И не было ему ровни в ратном деле.
Да и от простой работы богатырь не лытал. За какое дело ни возьмется – все ладно выходило да сноровисто. А коли праздник какой – и тут Вольга не в последних. Как возьмет в руки дудочку-свирестелку, да как засвистит-заиграет песнь веселую, никто на месте не усидит. Всякого, буде стар иль млад, в пляс ноги несут, а сам в пляс пустится – кудрями золотыми тряхнет, очами синими по сторонам поглянет и ходит гордым соколом – любо-дорого смотреть. Девицы-красавицы млели, глядя на Вольгу, ланитами рделись. Не одно девичье сердечко томилось по богатырю тому славному...
И был у Вольги конь вещий – Сивка. Всем тот конь богатырю подстать: и умом, и храбростью, и силушкой. Почитал его Вольга братом меньшим, другом, верным и надежным в смертном поединке. И гремела слава о них по всей земле такая, что не смела сила черная зла над добрыми людьми учинять. Мстилось ей, прознает грозный богатырь про дело недоброе, неправедное, да накажет мечом богатырским. Совсем житья не стало силушке злой, и решила она извести Вольгу, чтоб впредь безнаказанно на земле вред творить…
Возвращались как-то раз Вольга с Сивкой из дальнего похода в землю родную по лесной тропке. Глядь, сидит на сухом березовом пеньке старуха в лохмотьях, с клюкой корявой, в плат черный укутана - лица не разглядеть. Захрапел Сивка, раздул ноздри, гривой затряс, передними ногами стал по земле бить, на старуху наскакивать. Бабка с места не двинулась, только глазами из-под плата сверкнула. Осадил коня Вольга, спешился, до земли поклонился старухе:
- Здравствуй, бабушка. Куда путь держишь?
Отвечает ему старуха:
- Здравствуй, молодец. В Посад иду. Недалече уж осталось, да не знаю, дойду ли. Так твой конь меня испужал - ноженьки нейдут!
- Уж ты, бабушка, прости нас, не серчай. Долог был наш путь, устал конь, вот и разошелся - разволновался, увидев путника незнакомого на пустой дороге. – повинился старухе Вольга. – Поедем с нами, домчим тебя, бабушка, до села, оглянуться не успеешь. И хотел подвести Сивку к старухе поближе, чтоб сподручней было на коня подсаживать, да зашумел конь пуще прежнего, взвился на дыбы, занес над старухой копыта, ударить хочет. Тут взметнулась старая с пенька, да как закричит голосом звонким молодым:
- Ах ты, волчья сыть, травяной мешок! Грозить мне вздумал! Рину на тебя молонью огненную – света белого невзвидешь, обглодыш песий! – скинула она с себя тряпье, да плат старушечий и стала перед ними, в наряде чернее ночи, девица такой красы, что ни в сказке сказать, ни пером описать. Высокая, статная, косы черные с кулак толщиной до пят змеятся. На белых щечках румянец, что кровь с молоком, играет. Из уст сахарных зубки жемчугом глядятся. Глаза в пол лица морской глубиной зеленеются.
Взмахнула она широким черным рукавом, чтоб колдовство злое сотворить, да глянула девица на Вольгу, и пропало, потерялось сердце лютое ведьминское. Ручку, занесенную для злодейства, опустила и молвила:
- Здравствуй, Вольга, богатырь славный. Я Негляда, самая сильная ведьма из всех ведьм, что под землей и на земле ворожат. Самая красивая девушка из всех девушек, что на земле живут и под землей лежат. Послала меня сила злая погубить тебя, чтоб не чинил ей боле препятствий, да заглянула в глаза твои, синие как весеннее небушко. Люб ты мне, Вольга, не стану тебя губить, а за то, будем мы вместе рука об руку служить злой силе веки вечные.
Выслушал Вольга речи Негляды, нахмурился, ликом потемнел, ровно черные тучи набежали. Зашумел богатырь, заругался:
- Да где это видано, чтоб богатыри нечистой силе службу служили! Не ходить нам с тобой рука об руку, не бывать честному богатырю в бесчестии! Не люба ты мне, девица и красота твоя мне не в радость. В глаза твои гляжусь, будто в омутище бездонное, много душ безвинных погубившее. Иди-ка ты отсюда по добру по здорову, а то не удержу коня, ненароком - мокрого места от тебя не останется! – после слов бранных вскочил на Сивку и поехал себе дальше по лесу.
Разозлилась ведьма на речи неласковые, разобиделась на Вольгу за отказ, взметнула в след ему черными рукавами, да заклятие изрекла:
- Быть тебе, богатырь, сонным, а коню твоему хромым на три ноги. И все люди будут бояться вас и стороной обходить. И блуждать вам по этому лесу, средь дубов, не выбирая дороги и не останавливаясь, до тех пор, пока не найдется смелый человек с доброй душой и не снимет с вас чары. Слово мое, ведьминское, крепкое. – сказала так, и зашумели над головой богатыря дубы древние, налетели ветры лютые, загрохотало, потемнело вокруг, а как стихла непогодь, сгинула ведьма Негляда, будто и не было ее. А Вольга на хромом Сивке ходят околдованные и ни проснуться не могут, ни остановиться. Много молодцев счастья пытали силушки да удачи ратной добыть, много девиц-красавиц за женихом славным в путь-дороженьку отправлялись, только дубов то все больше становится, а сонный богатырь с верным конем по сию пору по лесу блуждают. Не зря люди говорят – доброй души на торгу не прикупишь…».
 
Дед Михей закончил сказ и умолк.
В вереске запели сверчки. На потемневшем, еще не затянутом тучами небе замерцали первые звездочки, и где-то далеко за лесом брат Перуна Сварог уже запрягал свою грозовую колесницу. Ветер охладил нагретый за день воздух, но Полинка, притулившись к теплому дедову боку, не чувствовала вечерней прохлады и давно сопела курносым носиком, выпустив из ослабевших пальцев пустую кружку. Михей поднял сонную внучку на руки и, стараясь не кряхтеть и сильно не беспокоить ноющую к дождю спину, медленно пошел в избу….

16.08.2008