Коля, Коленька, Колюня... гл. 16-17. окончание

-16-
Машину остановила за городом у небольшого домика, утопающего цвету жасмина и шиповника… я хотел что-то сказать, но она жестом дала понять, что слова больше не имеют смысла.
Загородный домишка. Я успел заметить, что внутри все обито вагонкой и покрашено темным прозрачно-вишневым лаком. Она завязала мне глаза атласным синим шарфом и осторожно за руку повела за собой куда-то вверх по ступенькам. Ступали тихо, будто боялись спугнуть кого-то или что-то очень важное. Под ногами чувствовалась гладь лакированной доски, скрипящей под тяжестью нашего присутствия.
Она остановилась…посреди какой-то комнаты… я не видел, что вокруг, но чувствуя запахи, мог дорисовать образы… А пахло лаком, яблоками, сушеными травами: чабрецом и мятой.. а еще пахло летом и пылью, взвешенной в солнечных лучах, бесстыдно проникавших под крышу старого дома… но еще я уловил какой-то непонятный запах, происхождение которого не мог понять… что-то похожее на бензин или растворитель… я размышлял, что же это может быть.. и вдруг почувствовал холодное прикосновение и руки, медленно, но верно снимающие с меня одежду…
И вот я стоял посреди какого-то помещения совершенно голый, с завязанными глазами… и чувствовал непонятное блаженство… никакого стыда, ни смущения, ни страха… только спокойствие и предчувствие чуда… На миг мне показалось, что я вообще нахожусь в другом измерении, в состоянии невесомости, в состоянии эйфории.
Я чувствовал кожей воздух и свет, малейшие колебания этих субстанций вокруг, и это ввергало меня в трепет… но то, что я почувствовал позже было выше даже моих самых изощренных фантазий… влажная мягкость, словно подушечки кошачьих лап, скольжение по плечам, все ниже, по груди и вниз… причудливый рисунок и прохлада от остающихся на теле следов этих прикосновений… дразнящие линии, тонкие, а затем интенсивно грубые, острые и плоские… я чувствовал себя… да! Я угадал… я, кажется, знал ответ: холст… холст, на котором рождается новое творение… и этот холст – мое тело, знавшее множество изысков, но не знавшее искусного таинства творчества и созидания…
Все, что до этого я творил со своим телом больше было похоже на разрушение: алкоголь, сигареты, порочные связи и полное пренебрежение собой же… даже мои непостоянные занятия спортом наносили больше вреда, чем пользы ввиду отсутствия системы…
Я хотел дотронуться до нее, протягивал руку в синей тьме атласного платка… но она ловко уклонялась, изредка хихикая и дразня меня…
Дальше терпеть было невозможно, и одним рывком я сорвал повязку с глаз…
Оглянулся вокруг… Это была мансарда под крышей, и это была мастерская… мольберт у стола, заставленного баночками с различными красками, кусок грубой льняной ткани с лежащей на нем кисточкой, палитра, измазанная радужными разводами пробных мазков (хотя любой абстракционист скорее увидел бы здесь особый смысл, картину, а не просто пятна смешанных наобум цветов)… напротив небольшой журнальный столик с прикрепленной к стенке и ниспадающей на него шелковой драпировкой.. натюрморт: старый кувшин с отбитым горлышком, пару яблок и сухие цветы…
Она стояла напротив окна в легком прозрачном голубом платье, длинном до пят, но из очень тонкой ткани, почти шифона, так что на фоне оконного проема под тонкой материей четко прорисовывались упругие изгибы ее тела: узкая талия, большая грудь и широкие бедра.. словно песочные часы, которые показывали особое время, время моего пробуждения, время нового рождения, время зарождения… зарождения чего? Вот в этом я боялся себе признаться, но чувствовал все сильнее…
Напротив, в углу в огромном зеркале на дверях старого платяного шкафа я увидел себя…
Нет, я видел не себя, а ее творение… странная, надо заметить картина.. но именно таким она видела мой внутренний мир, нашедший отражение на моей внешней оболочке: теперь у меня не руки, а крылья с искусно прорисованными перышками, синие крылья… нет, ультрамариновые!

-17-
Образно.. и размышлять над этими образами можно бесконечно…
Я никогда не приносил никому счастья, да и сам вряд ли был счастлив хоть раз (если только оргазм ныне не принято считать мерой этого самого счастия)
А она изобразила меня синей птицей: польстила и дала надежду.
Стемнело… светлый диск луны заглядывал в пыльное окно… а я не мог пошевелиться, я не знал, что делать дальше, впервые не знал. Зато знала она.
Медленно на носочках, как балерина, в своем прозрачном одеянии она подкралась ко мне, обхватила за плечи и прижала к зеркалу, оставляя на стекле отпечатки моих синих крыльев… я касался ее лица, оставляя разводы краски, она смеялась, целовала мою шею, плечи, запястья, как будто сантиметрами моей кожи измерялось ее наваждение… и вот платье скользит вниз, обнажая хрупкие плечи, грудь, бедра, и наконец изящным движением ее ножки оно прозрачным облаком спускается на пол…
И мы, взявшись за руки, бежим куда-то вниз… по мокрой траве… в тенИ деревьев из полупрозрачного стекла импровизированная душевая кабинка.. вода теплая дождевая, прогретая июньским солнцем за день, стекает по ее волосам, моим плечам, образуя синие ручейки…
- Отбрось остатки старых крыльев… тебе свои я подарю, - шептала она в тишине.
Наши руки скользили по мокрому стеклу, вырисовывая самые экзотические картины, которым позавидовал бы сам мэтр Дали… ее изгибы просто сводили с ума, горячая грудь, прижимавшаяся к моему телу, будоражила фантазию, заставляя сердце колотиться дикой птицей… ее безупречные формы греческой богини могли бы быть воспеты античными поэтами, но она была в моих руках, она была у моих ног, она была в центре моей галактики, она – мое СОЛНЦЕ, дающее жизнь всему моему скудному миру….
По-детски тонкие запястья порхали надо мной, скользили и сжимались кольцом любимых рук…
Спина к спине мы сидели на полу, курили, молча… в темноте… и лишь луна превращала лакированные доски с лимонный винил, а витиеватые узоры дыма вытягивались и таяли, унося за собой частицы лунного света…
Нирвана… безмятежность и тишина. Мы будто растворились друг в друге, не было, больше меня, не было ее... было одно состояние, поглотившее материю и время, объединив их в себе… Великое таинство, имя которому «ЛЮБОВЬ…»