Танец

 <i> Мы все смотрели туда – где они кружились и отплясывали дикие танцы, дьяволы, оторванные от своего прошлого, населившие наш мир, некогда чистый, теперь он стал прибежищем их воли, ареной пыток и страхов. Я открывал глаза и видел их черные силуэты, идущие по кругу один за другим, раскачивающиеся в медленном исступлении. Я видел, как они следуют вплотную друг за другом в вечном неведомом танце, первичном танце, который наблюдал еще Моше. И мы все это видели. Теперь каждый из нас, вспоминая это, не верит своему разуму, пытается выбросить из памяти все, что связано с этим, пытается закрыть глаза навсегда. </i>


А я больше не пью виски, ведь виски – напиток удачи и удовольствия. Теперь я держу в трясущейся руке стопку с водкой, а мои друзья сидят рядом и смотрят, как я все дальше и дальше ухожу из их мира в свой, маленький кусочек вселенной. Чтобы забыть и никогда больше не вспоминать. Даша будет смотреть на меня так, чтобы я ее не видел. А когда я повернусь, она опустит взгляд – раньше, чем я это замечу – на свои колени. Ее взгляд застынет на кружевах вышивки колготок, черных. Ее руки сильно сожмут край пиджака, а волосы упадут на лицо, закрывая от меня глаза. Но я все равно буду смотреть ей в глаза, пуская закрытые прядями волос, буду смотреть, проникая все глубже и глубже, в нее, чтобы почувствовать ее тепло и забыть. И я знаю, да, ты смотрела на меня все это время, пока я нервно перекладывал сухие цветы на столе, пока я открывал ящик, заполненный пустотой – той самой пустотой, что я собирал в себе все эти последние недели, моей пустотой. Ты видела, как я налил себе водки, совсем немного, потому, что боюсь запьянеть, как боюсь заснуть ночью, боюсь потерять контроль над собой, открыть дверь – чтобы они пришли и забрали меня. Навсегда.


Даша, я знал, что ты любила меня раньше, а теперь смотришь на меня, когда я разглядываю сухие цветы, приклеенные мной на стенку. Ты знаешь, что это все, что у меня осталось – клеить и клеить сухие цветы, которые принесла Марина, чтобы не спать, чтобы контролировать все, что происходит вокруг. А потом смотреть на стенку и дрожащей рукой держать водку, долго, пока, наконец, пальцы не обмякнут, и все содержимое не прольется на пол. А дальше – слезы, черные волосы и страх, снова страх. Я верю Марине – она принесет мне еще сухих цветов, и Даша, и Антон вздохнут с облегчением, ведь мне станет хорошо. Спасибо друзья. Я всегда знал, что мы будем вместе, и теперь, когда такая страшная вещь произошла со всеми нами, мы должны, просто обязаны быть здесь вместе, друг с другом. Я стараюсь не думать о том, что Даша смотрит на меня, пока я сижу к ней боком. Не думать о том, что она будет плакать сегодня и, может быть, завтра, пока все не закончится. Я несколько раз встречался глазами с Антоном – он позволяет себе открыто смотреть на меня. В его глазах – что? – вопрос, что делать дальше, к чему все это, какой смысл, сколько еще можно ждать и что будет потом. Он боится бросить меня одного, я знаю это, но у него есть Марина, которая приносит мне цветы, потому что я попросил ее приносить мне цветы, а у нее есть белое платье, сквозь которое всегда видно ее тело. Антон не знает, что я вижу ее тело – всегда, когда она приходит ко мне, но для него я всегда буду лишь младшим братом, слепым, глухим, давным-давно погибшим. А я люблю Марину, также как я люблю Дашу, люблю смотреть на ее бедра и живот, на ее грудь. Когда она приносит мне цветы, она всегда наклоняется, и я вижу ее шею, как движется кровь в артериях, как открываются и закрываются глаза, как движутся ресницы. Я буду любить ее ресницы, как когда-то любил Дашины руки, ее длинные пальцы, которые никогда не гладили меня по лицу, никогда не вытирали мне слезы, когда я плакал, желая ее. Я всегда лежал на кровати один и слушал сверчков за окном, боялся, что они проникнут внутрь – будут сверчать по ночам, а мама начнет плохо спать.


Я всегда думал, что они отделены от нас какой-то оболочкой, как будто стеклянной стеной, через которую они не могут проникнуть. Для нас это всегда было опорой, залогом уверенности в будущем и настоящем. Я старался не закрывать глаза, по-крайней мере, не боялся их открыть, чтобы посмотреть. Иногда становилось страшно, но стеклянная стена, разделявшая наш мир и преисподнюю, была нашим Богом, они наполняла нас верой. И мы верили в нее. Но в тот раз произошло ужасное, то, чего никто не мог ожидать. От чего нас не могло спасти.


Я хочу взять тебя за руку, чтобы почувствовать твое тепло. Чтобы быть уверенным, что все хорошо, ведь твоя рука не дрожит в страхе, и не холодная. Хочу почувствовать прикосновение твоей кожи, ощутить, как твои пальцы сжимают мою ладонь, как они жадно скользят в моей руке, как ты хочешь быть моей. Я повернусь – а ты опять будешь смотреть туда, где когда-то было окно, а теперь коричневая кирпичная стена. Я знаю, ты привыкла смотреть в окно, как кошка. Я всегда называл тебя кошкой за это, а ты не знала. Ты часто смотришь на стену, глядя, как пауки плетут паутину, а в ней болтаются мухи. Одна, вторая, третья. И дальше, и дальше. А выхода нет – и ты заплачешь. Я знаю, почему, я знаю, что ты любишь меня, а я заделал твое любимое окно. Но ведь я не мог иначе – бороться со страхом, бороться за собственную жизнь, не дать им проникнуть через окно – вот, что руководило мной. Я листаю свой дневник – одну страницу за другой – в надежде найти что-нибудь важное, что-нибудь такое, что могло бы отвлечь тебя от этих темных кирпичей, не покрытых штукатуркой. Но ничего нет, я исписал несколько дневников за последние несколько недель, но не написал ничего важного. Ничего, что могло бы возвратить мне твою любовь.
Я мог бы обнять тебя за плечи, но страх не позволяет мне сделать это. Я не знаю, захочешь ли ты поцеловать меня, когда я сплю на полу у тебя в ногах. Когда я дергаюсь, пытаясь проснутся, – чтобы снова видеть, что происходит вокруг. Но ты не дашь мне проснутся, и мне станет очень страшно – одному, здесь, в этой комнате с сухими цветами и треснувшим графином с водкой. Я знаю, что станет теперь - я вскочу, начну стучать кулаками о кирпичную стену, крича. Приди ко мне, дай мне свою руку, я хочу почувствовать тепло твоего тела, я хочу почувствовать жизнь, тебя, я хочу увидеть солнце, услышать шум трамваев на Чистых прудах, увидеть, как ты улыбаешься. Я не могу больше смотреть сквозь эту стену, сквозь эти стены, стучать кулаками о землю.


Вокруг никого нет, только я, внутри этого маленького помещения, моей жизни. Оно становится все меньше и меньше, так, что я едва помещаюсь внутри. И с каждой минутой мне становится спокойнее, я уже верю, что они не смогут преодолеть эти стены, проникнуть внутрь и напугать меня. Больше не нужно трястись, вспоминать то, что произошло, не нужно бояться открытых дверей и окон. Здесь осталось места только для меня одного. Что станет с вами, друзья, смогли ли вы противостоять этому миру, скрыться от рук преисподней? Я уже почти забыл, что мы пережили. Но это было нашим общем несчастьем, нашем общем горем. Иногда мне кажется, уже сейчас, когда я стал спокойнее, что ужас не так повлиял на вас, как на меня. Не знаю, так ли это.… Ведь мы все это видели.


Тогда я увидел, как одна из теней качнулась. Как что-то нарушилось в хороводе, и он остановился. Мы все это видели. Я помню, как увидел силуэты, поворачивающие свои головы в нашу сторону. Как они стали двигаться по направлению к нам, как будто не было никакой стеклянной стены. И это не был страх – это было похоже не смерть, крадущуюся к тебе со всех сторон, смотрящую тебе в лицо. Я стоял, парализованный, ожидая, что все закончится, что стеклянная стена защитит нас. Дикий, дикий неземной страх пришел потом.

30.11.2006