и жили они...

И жили они в коммуналке на профсоюзной. Аннушка – второй курс. Высока, тонка, «полна неистовых изгибов»,как говорил он ней Максим Григорьевич, а для нее – просто Максим.
Максим Григорьевич – профессор искусств.47 лет, преподавательская бородка и умение, выстроганное годами умение красиво едко-душевно говорить.
Вот так и жили. Аннушка с утра да до ночи крутилась – работала, училась, обухаживала их восемь квадратных метров на жизнь. Он же – творчество, писал что-то постоянно, рисовал на стеклах их маленького окна и выводил на зеркалах маслом о любви. К ней.
Случалось, собирались у них друзья. У Аннушки отродясь никого не было, а у Максима Григорьевича имелось много прикладных ценителей в запасе. Разговоры, обсуждения, критика, пожелания.
Аннушка слушала каждое слово, а после таких посиделок Максим любил ее. Закрывая дверь за последнем гостем, она знала, что он ждет ее там среди немытой посуды, грязных половиц, окурков. Ждет и раздевается. Снимает свой профессорский свитер, расстегивает штаны. Аннушка возвращалась. Он подходил к ней, с особым изяществом искусствоведа прибивал ее к стене. Гладил, трогал, сжимал, облизывал, целовал. Перебирался с ней, никуда не отпуская, на диванчик, входил в нее. Аннушка не смела сопротивляться, покорна, боязлива, как лесная лань. Продолжалось это обычно не более 6 минут.
Он тихо засыпал, она собирала мусор, протирала стол старой тряпкой – кусочком ее хлопкового платья, мыла посуду. Позже садилась на пол у той самой стены, где совсем недавно его руки так нескромно шарили по ней. Закуривала тихонько старый бабушкин табак, припрятанный еще с войны. И думала. Об искусстве, о мыслях Сократа, о красоте Аполлона, об идеях Да Винчи, об исторических, логических и человеческих границах прекрасного, о непостижимых ролях человеческой мысли.