Брителек новизна

       Граф Настройкин, терпел писаря Сафарю несколько дней, потом выгнал и забыл. Спустя дни, на карнавале в Обувкино, встретил: писарь Сафаря обдирал свои шкары от засохшей грязи в положении «корточки», был небритый и в какой-то полосатой майке на одну лямку, грязная опущеная голова была очень-очень грязная и лохматая очень-очень. Граф Настройкин сжалился: подошел теряясь, обнял дрожа, пустил слезу – капнул, платок даже уронил, закатил глаза на густое пышное препышное небо заката, зашелестел губами нечленораздельное малоуловимое и прочитал надпись на табличке рядом красующуюся: «Купка котов. Мойка лап. Собачьи котлеты». Графу Настройкину захотелось уйти, бросить всё, не позориться, но решился на аббордаж: «Поехали Сафаря попишешь у меня на даче чего-нибудь. Жаловоние вдвое дам. Поехали». Эхом, по подошве стоптанной, пронеслось «поехали-поехали-хали-хали» и ноль эмоций. Дошло до того, что Граф Настройкин начал махать руками жестикулярно с громким приданным многообещать горы золотые, рассказывать, извиняться, поднимать гонорары, всякие обеды с ужинами предлагать, в конце-концов даже на дочке обещал женить потом, если та согласится конечно, но потом. И за всем за этим красноречием обратился вниманием на то, как Сафаря надраил его французские туфли «Салон», до такого слепящего блеска, что аж дар речи потерялся в кустах. И вот те раз - грязная опущеная голова поднялась глазами на графа Настройкина уперевшись, и тот увидел не писаря Сафарю, а какого-то "сранца-незнакомца", который показал, что он глухонемой, и что-то еще показал, и еще, еще, показывал и показывал! Граф закрыл лицо перчаткой, чтоб не сойти с ума, дюбнул искосо ногой, выскользнул монету подкидную в навес и сторонно провернувшись отчалил восвояси с одной и той же долбежкой: «Вот, что значит терпение, вот! Трепишь, терпишь их, а потом жалеешь, жалеешь, всё! Всё! Уеду в Парижу сразу сегодня, махом одним, к винам и каруселям».

Сию сцену наблюдали: Дася Душечка, Головкин Фрол и Леночка Сонина.