Myaso

Эпизод 1


       Это место не похоже на остальные корпуса психбольницы. Потому что это - отделение судебной психиатрии. Тут все как в следственном изоляторе или тюрьме: забор из рифленого железа с витками колючей проволоки-егозы по верху, решетки на окнах, решетки в коридорах, решетки везде, даже в самых неподходящих местах. Егоза давно запрещена всеми международными конвенциями, но наших дурдомовских палачей эти соображения нисколько не колышут. Или о конвенциях тут не знают. Или, скорее всего, просто делают вид, что ничего не знают. Что и говорить: на совесть постарались, суки: проволочка свежачок. Только что с завода.
       И обо мне, делают вид, что забыли. Суки распроебаные.
       Коридор. Дверь с табличкой «Комната свиданий». Стоять, лицом к стене. Стою.
       Внутри комнатка - маленькая, темная, провонявшая холодом и масляной краской. Маленькое подслеповатое оконце в дальней стене, под самым потолком. Лампочка свисает на голом проводе в голом патроне с потолка. Мебель: привинченные к полу стол и два стула. Знакомый, до тошнотиков, до рвоты, изученный за последние полгода микропейзажик. Полгода - именно столько я здесь нахожусь, и казенные негуманоидные свиньи-подонки и суки-хряки в белых халатах пытаются доказать мою полную то ли вменяемость, то ли полную же невменяемость. Что бы они там не доказали, финалу меня будет один. Зато я успел - успел… Жаль, что этой радостью мне не с кем поделиться. Нас, людей, здесь не более трех десятков, причем половина из них, как я понял - наседки. Так что радостью поделиться не с кем.
       Ко мне с завидной регулярностью ходят журналисты. По одному-три каждый день. С некоторыми я ругаюсь, а одного даже выгнал на днях. Я теперь знаменитость, а статус знаменитости, знаете ли, обязывает. И если кого не выгоняю, то с теми делюсь всем наболевшим, ничего не утаиваю. И с персоналом тоже всем делюсь. И с соседями по зарешеченной камере-палате - тоже. Пусть знают. Я понимаю, что мне это даром не пройдет. Что-нибудь со мной случится. То ли хорошее, то ли плохое, то ли совсем ничего - хотя вряд ли. Но что-то случится обязательно. Потому что «отсутствие результата - тоже результат», как сказал на днях один мордастый ушастый санитар в погонах и радостно хрюкнул.
       Вот и сегодня - ко мне пришла журналистка. Приехала. Из газеты «Картохинский рабочий». Из областного центра Сермякинска ко мне приезжали, из других городов и даже из столицы. И только наши местные соизволили оторвать жопу от стула после всех. Посмотрели: можно про Югова писать или нельзя. Видят: ага, можно. Все пишут, давайте-ка и мы тоже чего-нибудь вякнем в унисон. Тем более, Югов - наш земляк. Отчего же не вякнуть?
       Короче- мороче, как был наш Картохинск деревней, так ею и остался.
       - Добрый день.
       Пора действовать.
       - Здрастье, -отвечаю я без энтузиазма.
       И стараюсь держаться как можно развязнее и смелее. И при этом глядеть журналистке в черные мерзкие глазки-бусинки. Мне погано и мерзко - ком в горле. И внутри все обрывается, проваливается пустоту под ложечкой. Но по моему лицу, конечно, этого не скажешь.
       - Так это вы и есть Аркадий Югов? -спрашивает журналистка, немного засмущавшись моего неприязеннно-напористого взгляда. Застенчивая.
       - Он самый, -отвечаю я. - А вы, вернее, ваша «Картохинская правда», я так понимаю, только сейчас решились обо мне написать. С оглядкой на старших братьев по разуму.
       Она чуть ерзает на стуле. Я продолжаю глядеть ей в переносицу, напустив во взгляд немножечко ленцы.
       - Вы… хотели бы…
       - …дать вам интервью? Конечно! Только не пишите, что в моих рассказах якобы много противоречий, нестыковок, что упомянутые мною факты не подтверждаются, а эпизод на мясокомбинате вообще неправдоподобен. И является, типа, плодом моей воспаленной фантазии. И ваще, пишут, не мог двадцатилетний парень такого наворотить. Но я все это наворотил. И о содеянном не сожалею!
       - А кто так написал?
       - Ваши московские коллеги-журналисты. Да! И ваще, говорят, похоже на то, что Югов выдумал всю эту историю от начала до конца, чтобы привлечь к себе внимание. А вот питерские -те вообще такую лажу сочинили: пишут, что меня, якобы, задержали ночью у главной проходной мясокомбината, когда я пытался на заборе сделать граффити. Читали эту лажу?
       - Ну, вообще-то я…
       - По глазам вижу, что читали. Ну хоть вы, представительница нашей местной прессы, напишите о своем земляке что-нибудь хорошее. И главное -правдивое! А?
       Журналистка снова немного ерзает - такой дискомфорт я создал в ее скотской душонке. Да и ей со мной тоже несладко - все равно что беседовать с говорящей обезьяной. Так что я ее, если уж быть до конца откровенным, даже очень сейчас понимаю. Впрочем, понять - не значит оправдать, а тем более - простить.
       На столе появляется диктофон.
       - Ну что же, начнем. Расскажите, пожалуйста, о себе, господин Югов…
       О, это - всегда пожалуйста!


Эпизод 2


       Родился я в шелудивом Картохинске, ровно двадцать лет и одну неделю тому назад - кстати, поздравьте меня с прошедшим днем рождения. Никогда не думал, что когда-нибудь встречу свой день рождения в таком месте. Хотя здесь я уже однажды побывал, только в другом корпусе, разумеется, но об этом я расскажу вам попозже.
       Картохинск, Картахене, Карфаген. С самого начала мой родной рабочий городок стал для меня тем Карфагеном, который я, словно Аттила, жаждал разрушить.
       Я единственный ребенок в семье и совершенно не похож на своих родителей. Нет, внешне я похож на мать. И на отца - немного. Но вот интересами, устремлениями, складом личности, наконец, я на них нисколько не похож. И своей рафинированной, совсем не картохинской манерой выражаться тоже на них не похож. Просто бывают счастливые исключения из правил, когда у нормальных идиотов, серых досок в заборе, рождаются совершенно особенные дети. Так вот, я как раз и являю собой такой счастливый случай. Как это получилось? На пол меня не роняли, менингитом не болел - я психически здоровый человек. Поздоровее их, а уж тем более вас. Просто счастливый случай, благоприятный сбой на генетическом уровне, вот и все.
       Из дошкольного детства я мало что помню. Помню, например, как все говорили, какой я тихий и скромный. И хвалили меня за это. А я принимал к сведению и старался как мог. Просто меня плохо знали. И родители, и детсадовские воспиталки. Помню, я любил прятать отцовские ботинки. Возьму ботинки, спрячу их под диван. Отцу утром на работу, он бегает, ищет, матерится. Спрашивает:
       - Аркашка, ты не брал?
       А я делаю невинные глаза и говорю:
       - Нет, не брал. А что случилось?
       Он - к маме:
       - Маш, ты не брала?
       Она, конечно, не брала.
       А однажды мамкину шапку засунул за шкаф. Она тоже бесится, бегает, ищет. Так без шапки и ушла на работу, в одном платке. А я потом все на место возвращал незаметно так. И всегда был вне подозрений.
       Кто мои родители? Простые работяги, каких много. Отец - электриком работал на нашем картохинском кирпичном заводе, мама там же работала - главным инженером какого-то цеха. Такой вот мезальянс. Отец мной не особенно занимался, наверное, воспитывал во мне самостоятельность. А мама меня любила, она добрая, добрее отца. Похоже, они не могли договориться, как меня воспитывать. Я это рано почуял и перестал им доверять - я только сейчас это понимаю. Где они сейчас? Не знаю, не знаю, не знаю! Вам лучше знать!
       Так вот, меня плохо знали. Однажды в детском саду я нассал в корзину для бумаг. Она на первом этаже в холле стояла. Никто не видел. Это ж надо до такого додуматься! Как мне это удалось? Не скажу! Зато потом все бегали, кричали, ногами топали - это надо было видеть. А я смотрел и радовался. Разумеется, про себя. А подозрение пало на внука заведующей. Он тоже в наш садик ходил и тоже говнистый был пацанчик - вот только не помню, как его звали. Но его, разумеется, никто наказывать не стал.
       А еще одно памятное событие детства имело место быть уже после того, как я выпустился из детского сада. То есть, накануне первого класса. Меня отправили на лето к бабушке и дедушке в деревню в Краснодарский край, чтобы дома под ногами не путался. Бабушка и дедушка у меня - что надо. Настоящие донские казаки. Дед здоровый такой - крупнее нормального человека раза в полтора. Голова голая, и усы - как у казака. Бабушка - маленькая, носатенькая, проворная. В общем, хар актерные такие казаки. Они как раз новый дом купили. И вот в то лето я увидел, как бабушка делает тесто. Я и до этого дома видел, делает тесто мама, но как-то не придавал этому значения. А тут заинтересовался технологией процесса - наверно, с голодухи. Узнав, для чего служат дрожжи, я стащил у бабушки две пачки, залез в огород к соседям слева - там заборе не хватало одной доски - и решил проверить, что будет, если дрожжи скинуть в сортирную яму. Посмотреть, вспучится или не вспучится. Ха-ха! Вспучилось говнище, как бабушкино тесто, вечером как хлынуло - соседям пол-огорода залило!
       Сосед, конечно, на моего деда подумал. У деда, с ним, оказывается, уже имелись какие-то личные счеты. А дед подумал на меня, но я делал невинные глаза и говорил, что я тут ни при чем. Тем самым алиби себе до утра обеспечил. Но деда не обманешь, он с утра на свежую голову факты сопоставил и обо всем догадался. Взял хворостину и говорит:
       - Я этой хворостиной гусей и свиней гоняю, я теперь тебя гонять буду, чтобы ты, Аркашка-вонючая какашка, из свиньи человеком стал!
       И так меня по голой жопе хворостиной отходил, что я потом неделю, как дедушкин конь, ел и спал исключительно стоя.
       Впрочем, речь не об этом, а совсем о другом. Вбив в меня хворостиной совесть, дед решил навести порядок в сарае-мастерской, выбрать, что из вещей прежнего владельца годится в дело, а чего можно выбросить. Желая хоть как-то загладить свою вину перед дедом, я вызвался помочь ему в этом нелегком деле. Закрываю глаза и - мысленно я снова там: пропитанный кислой пылью сарайчик, немытое окошечко, верстак с тисками, ящики, ржавые инструменты. Очень ярко помню. И вот в углу я обнаружил старинный сундук - самый настоящий сундук. А в нем - ветхие тряпки и несколько старых книг. Дед удивился, когда узнал, что у него в сарае такие сокровища хранятся.
       И вот там была одна книга - старый цветной альбом с репродукциями картин. И вот эти картины меня потрясли. Потрясли мою детскую душу, перевернули ее, перелопатили и засели в ней и проросли, заняли в ней особое место. То есть, большую ее часть. Весь вечер я листал альбом. Пейзажи, реки, поля, завтраки на траве, пейзажи в Оверни после дождя. Импрессионисты и постимпрессионисты, одним словом. Праздник цвета, визуальных образов и воздуха. Сочные краски, аппетитные, вкусные. Каждую из этих картинок мне хотелось проглотить.
       Теперь я знаю, что превзошел и импрессионистов и постимпрессионистов. Но именно они открыли мне искусство, ввели меня в праздничный мир. И я понял, что отныне моя задача - превратить собственную жизнь в праздник и стать дарителем праздника. Вернее, я понял это позже. А тогда - я пошел в первый класс и книга вскоре забылась.


Эпизод 3


       Каким я был в школе? Школу номер тринадцать я возненавидел с самого первого дня. Потому что мне там было неинтересно, в чем я, конечно же, не был виноват. Виноваты были учителя - ничего не могли нам дать, лишь накрепко вдолбили убеждение: если кто-то в чем-то и виноват, так это ты сам. Но я сумел сделать так, чтобы у меня за все отвечали истинные виновники - учителя. И ответить пришлось многим.
       Первой оказалась Ольга Антоновна, молодая рыжая дура, учительница первая моя, которую мы звали Антошкой, не знаю почему. Уже через три дня хождения в первый класс я уяснил принцип действия доски и мела. И, в одно прекрасное утро, явившись самым первым в класс, натер доску принесенной из дома парафиновой свечкой. У меня было совсем немного времени, а свечка была слишком маленькой - в общем, как сумел, так и намазал, но эффект превзошел все мои ожидания: Антошка минут десять пыталась написать своим идеальным учительским почерком на доске число и «Классная работа», но мел только попусту крошился, а на доске оставались только бледные штришки. Антошка терла доску тряпкой, психовала и снова скребла мелом по доске. Напсиховавшись и нашипевшись вдоволь, она поняла, что доска чем-то намазана. Тогда она начала смещать центр приложения сил все ниже и ниже, пока не дошла до самого низа доски. И вот, у самой нижней кромки, куда я не успел добраться со своим парафином, она вывела «Пятое сентября», а на «Классную работу» уже не хватило места.
       Больше ничего учительница первая моя в тот день на доске написать не смогла. Доска оказалось загубленной, а урок - сорванным. Оставалось найти виновного в срыве и он был безошибочно определен. Правильно, это был я.
       После этого я некоторое время не пакостил. Учился себе через пень колода, получал тройки.
       О школе как таковой мне нечего вспомнить. Если что-то и запоминается из школьных лет, так это персонально значимые события. Беготня по коридору. Первое участие в самодеятельной постановке - это была какая-то детская пьеска, на сказочную тематику, и я там играл сказочного героя. Что еще? Первая драка. Первая сигарета за школой.
       Первая любовь.
       Так я и жил: сидел в классе, за третьей партой на втором ряду. Гулял с друзьями: когда в футбол во дворе играли. А когда творили безобразия. Безобразия я творил и с ними, и один. В одиночку даже лучше получалось - и никто не предаст в случае опасности.
       Был у меня лучший друг Коля Ерохин по прозвищу Ерофеич. Однажды, классе в пятом, нам понадобились радиодетали. И когда пришла наша с Ерофеичем очередь дежурить после уроков, мыли пол в классе. К теракту мы с ним подготовились основательно: я притащил из дома горсть старых конденсаторов, резисторов и прочей радиохерни. Ерофеич принес паяльник. Вымыв пол и приведя в порядок класс, мы заперли дверь на швабру и принялись демонтировать проигрыватель. Мы быстро отпаяли нужные детали, а на их место припаяли старые. Никто ничего и не заметил. Я считаю, что мы поступили справедливо: проигрыватель стоял без дела, а радиодетали были нужны. У Ерофеича отец ими торговал. Короче, он их продал, и нам с Колькой досталось по сколько-то рублей. Можно сказать, что это был первый мой бизнес.
       Было еще много всякого. Однажды с тем же Ерофеичем и с Славкой Мироновым по прозвищу Митрофанушка мы написали фломастером на школьной доске почета: «Их разыскивает милиция». Прямо над фотографиями лучших учителей. Митрофанушка, правда, отличился еще больше: тем же фломастером изобразил на стене туалета сексуальную сцену с участием директрисы и трудовика. Я творил исподтишка мелкие пакости и обычно оставался непойманным. Напакостив, я глядел на устроенный мной переполох и испытывал необыкновенный кайф.
       Впрочем, это была присказка. А настоящая сказка началась в полный рост в шестом классе.
       Возвратившись как-то вечером из школы домой, я включил телевизор и увидел на экране нечто очень знакомое. Шла передача об импрессионистах и постимпрессионистах. В минуту я вспомнил все забытые имена, весь этот праздник красок, воздуха и света. Я дрожал, я ликовал. Я то садился на диван, то вскакивал, то снова садился. Все мышцы у меня натянулись от восторга, от ощущения праздника. Именно так - натянулись.
       Тут вернулись родители и спросили, чего это я такой радостный: не иначе опять двоек нахватал. Передача уже кончилась и я, как мог, начал им пересказывать, то, что успел запомнить: о Моне и Мане, о Винсенте Ван Гоге. Они немного перепугались и решили, что я все-таки нахватал двоек. И даже проверили мой дневник. А мне просто хотелось творить. Кое-как наскоро сделав уроки, я спросил, нет ли в доме красок. Такой вопрос испугал мою маму еще больше. Красок не оказалось, нашлись только завалявшиеся со времен детского сада наполовину измочаленные цветные карандаши.
       Свой первый рисунок я создал в тот же вечер. Это был вид из окна. И он мне не удался.
       Завтра же мама дала мне денег и я купил себе белый пенальчик «Акварельные краски школьно-оформительские», беличью кисточку и альбом для рисования. Урока рисования у нас в школе не было, потому что не было учителя рисования. Но нашей директрисе данное обстоятельство было до одного места.
       Так я начала рисовать. Но рисовать я не умел и через месяц записался в художественную школу.
       Единственным преподавателем в художке был седовласый, пузатый и ловкий старичок Карл Иванович с немецкой фамилией. Не прошло и недели, как стараниями Карла Ивановича я научился держать и карандаш и кисть. Карл Иванович говорил, что у меня твердая рука и что я превосходно чувствую цвет, но вот чувство перспективы и пропорций у меня ни к черту.
       - Если вы, Аркадий, мечтаете рисовать как Пикассо или Ван Гог, - говорил он мне этот старый интеллигентный подъебщик, - то сначала вам нужно овладеть приемами академической живописи.
       Приемами академической живописи я так и не овладел, да мне это и даром не нужно. Перед глазами был живой пример такого вот академика Карла Ивановича, который даже со своей академической живописью так и не создал ни одного смелого шедевра. Художку я бросил через три месяца. И продолжил овладевать искусством уже самостоятельно. И, как видите, добился своего.
       Могу дважды заявить, что нет худа без добра: кроме того, что я стал выдающимся деятелем искусства без специального образования, в художественной школе я познакомился с чудной девочкой Наташей Ковалевой. Мне было двенадцать лет, ей - шестнадцать. Мы учились в одной школе, я знал ее визуально, но не то чтобы не обращал на нее внимания - просто в этом возрасте разница в четыре года много значит. Но я развивался стремительно, а Наташка была уже вполне сформировавшейся. От нее у меня появились первые поллюции.
       Сидя за мольбертами, мы с ней шутя переглядывались и перемигивались. Иногда обменивались необходимыми бытовыми репликами. Широкоротая, с лицом девочки, но уже с организмом женщины. Мой скрытый интерес к ней был чисто чувственным и нисколько не утонченным. В художку она, как и я, поступила зря. Она была не без старания, но без способностей. Рисовала мелкими бисерными мазочками. Бросила через год.
       Летом были каникулы. А потом, в один прекрасный августовский день, я случайно пересекся с Наташкой на улице и мы стали с ней «прогуливаться». «Давай прогуляемся до дома», так я это называл, имея в виду ее, Наташкин, дом - а жила она, как оказалось, в соседнем дворе. Мы прогуливались и болтали обо всем, о чем могут болтать два подростка, хотя иногда ее шестнадцатилетние сентенции производили на меня впечатление недосягаемой мудрости. И вот, во время, кажется, пятой такой прогулки она мне предложила:
       - Аркаш, пойдем ко мне. У меня сегодня дома никого - родаки к кому-то пьянствовать ушли.
       Я сразу догадался, зачем она зовет к себе. И ее блестящий, развязный взор был тому подтверждением. Короче, я отодрал мою Наташечку. Это была моя первая любовь, первое телесное единение с женщиной - на ее же диванчике. Надо сказать, что жили Ковалевы получше, чем мы. У них был видеомагнитофон и мы смотрели все фильмы, которые были у них дома - от «Терминатора» до «Эммануэли» включительно. (Однажды мы посмотрели «Планету обезьян» и эта безыскусная, на первый взгляд, поделка, неприятно, тяжело шокировала меня, мою подростковую душу. Той же ночью мне приснился сон: я вернулся на землю после космического полета. Хожу по большому городу, который когда-то был моим, и этого города не узнаю. Все изменилось: улицы, дома - и я не знаю куда мне идти, и брожу в прострации по одинаковым сумеречным сине-стальным улицам. А навстречу мне - толпы горожан: человеко-обезьян. Они шарахаются от меня, я шарахаюсь от них и не знаю, что мне делать, куда идти. Я хожу, а город не кончается и выхода нет. И я просыпаюсь в ознобе. Потом мне долго было не по себе от этого сна).
       Но я отвлекся. Родители Наташи часто отлучались - любили ходить в гости. Я же пользовался этим изо всех сил. Здесь и сейчас была любовь, было телесное единение. Наташа учила меня всему и я оказался способным учеником.
       - Я бы тебе пятерки ставила, -говорила она.
       Меня покоробило это замечание.
       - Да ну, Наташ! Зачем оценки -любовь убивать?!
       Возможно, Юлькина соседка, одинокая бабка, обо всем догадалась и своими догадками поделилась с Юлькиными родителями. Потому что те, увидев однажды меня на улице с Наташкой, как-то странно и с пониманием на меня посмотрели.
       Сладострастие питало творчество, творчество питало сладострастие. Начался учебный год, я пошел в седьмой класс, но не вернулся в художку. Но зато уже мастерки копировал и «Голубых танцовщиц» Дега и Гогеновскую «Женщину, держащую плод». И почему-то «Бурю на Ледовитом океане» Айвазовского. Про мои любовные похождения с Наташей из 11 «б» вскоре узнал весь класс. Многие меня зауважали и стали называть Мужиком, хотя некоторые посмеивались. Они считали это занятием не по возрасту, а я просто опередил события. Был немного впереди своего времени.
       Скопировав «Бурю на Ледовитом океане», я не знал, насколько пророческим окажется это полотно. Буря разыгралась уже скоро, в начале октября, когда Наташкин старший брат Серега дембельнулся из армии. Увесистый свинорылый жлоб пьянствовал во дворе с алкоголиками и ходил повсюду в своем синем беретике набекрень, в майке-тельняшке и пятнистом бушлате поверх. Говорили, что в армии он был большим любителем рукопашного боя, и во время каких-то соревнований крепко ударился головой. И по этой причине в любую погоду довольствовался одной и той же формой одежды. Стряхнутая лампочка, впрочем, не помешала Сереге правильно оценить обстановку в семье; он быстро добился от своей «малолетней соплячки» признательных показаний и решил меня «выцепить и поговорить». Обо всем этом мне потом рассказала Наташка, обливаясь слезами и соплями. Интересно, почему она не предупредила меня заранее?
       И вот, как-то вечером отец отправил меня в магазин за хлебом по причине отсутствия такового в доме. Домой я шагал коротким путем через Наташкин двор. И вдруг из темноты прямо на меня выпрыгнула Серегина сизая харя с приплюснутым носом-пятаком. Дохнув на меня факелом перегара, он негромко сказал:
       - Ну вот мы и встретились, ебырь ***в!
       Я сразу же ослабел и чуть не упал в обморок. Серега коротко огляделся. Я тоже огляделся. Было почти темно, в половине окон горел свет, все сидели по квартирам, помощи ждать было неоткуда. Сейчас проломит череп ботинком и до свидания.
       - Че оглядываешься, -сказал Серега. - Щас я из тебя, поросенка охуевшего, человека буду делать!
       От этих слов мой мозг на мгновение перемкнуло ощущением дежа-вю: мне показалось, что нечто подобное я уже где-то слышал. В тот же момент Серега толкнул меня в грудь и я с размаху шлепнулся в грязь, под забор детского сада, выронив при этом авоську с хлебом и отбив себе спину. От такого удара из меня чуть не вылетел дух.
       Серега толкнул меня в бок ботинком.
       - Ползи, бля!
       - Как?… -еле слышно пролепетал я.
       От страха я сделалася ватным и, наверное даже, обоссался.
       - Кого ты там блеешь, ***путало залупоглазое! По-пластунски, бля, ползи!!!
       Несмотря на свою ватность и отбитую спину, я ловко перекатился на живот и уже приготовился ползти. Но тут в темноте, там, где чернел силуэтом угол дома и подъезд, появилась черная фигура, похоже, с собакой. Инстинкт сработал мгновенно и безошибочно.
       - Аааа! -закричал я в предсмертной агонии, со слезами, и похоже даже вообразил, что мне в легкие всадили нож. - Не надо! Не надаааааааа! Не на… - последнее выдал уже с хрипом и бульканьем. - Ааааааааа!!!
       Фигура обернулась и поспешила ко мне. Впереди, сверкая в темноте зелено-красными глазами, пыхтела и гавкала на поводке здоровенная собачина.
       Серега по-быстрому - шлеп-шлеп - ретировался. Человек, придерживая рвущегося барбоса и стараясь перекричать лай, спросил:
       - Что такое? Ты живой, пацан?
       Он склонился надо мной:
       - Встать можешь?
       Барбос надрывался.
       - Шерхан, фу! Встать можешь?
       Я узнал человека: это был инженер по фамилии Демидов, знакомый отца. Он поднял меня, помог мне найти авоську с хлебом. Я сказал, что на меня напали грабители. Он отвел меня до квартиры и вручил, перепачканного грязью, родителям.
       С Наташкой я после этого разорвал всяческие отношения. Что, впрочем, не помешало мне - не сразу, но через пару-тройку лет - окончательно и всерьез завоевать репутацию школьного казановы номер один.


Эпизод 4


       А накануне своего четырнадцатилетия я впервые по-настоящему проявил себя как художник. Вообще надо сказать, что в период полового созревания я стал заметен во всех отношениях: из неприметного маленького мальчика превратился в привлекательного юношу, похожего на Лео ди Каприо; к красивой внешности нужна была некая привлекательная слава, репутация в более солидном качестве. Я понял, что пора тихих пакостей миновала - и пришла пора действовать радикально.
       В период полового созревания человек начинает воспринимать такие вещи, которых до этого не замечал, или, по крайней мере, не придавал им значения. В двенадцать-тринадцать лет я записался во все городские библиотеки, запоем читал книги по искусству, смотрел (впрочем, как и все мои одноклассники) американские фильмы и вскоре пришел к выводу: Картохинск - убогий городок. Я думал: неужели все остальные города, вся наша страна, да и весь мир - такие же? Я осторожно, как бы невзначай, касался этой темы в разговорах с Ерофеичем, Митрофанушкой и прочими. Я спрашивал родителей, спрашивал соседа, но ни от кого не мог получить вразумительного ответа - они, как и я ничего в своей жизни не видели, кроме Картохинска. «Трудный возраст», вздыхала мама. «Дура», мысленно вздыхал я в ответ.
       И однажды, февральским вечером, листая позаимствованный у соседа-пенсионера альбом с живописью Возрождения, рассматривая эти ясные, фотографически правильные изображения, я вдруг понял, что сам никогда не увижу своими глазами этих замков старой Европы, не буду ходить по этим не по-нашему мощенным желтым булыжником улицам, среди древних домов, у которых не наши узкие окна и на фасадах белые балки крест-накрест; не для меня эти каменные стрелы-соборы с витражами и скульптурной мишурой; понял, что, окажись я там, в Европе, мне сразу захочется домой, обратно в родной Картохинск. Потому что всех этих рыцарей с псами, кардиналов, крестьянок, апостолов в ренессансных панталонах и девушек с лютнями не было среди моих предков. Мои предки были совсем другими, едва ли не противоположными ренессансным. И мои родители были воспитаны совсем в иных условиях - их вырастили в Картохинске и ради Картохинска. И меня угораздило родиться тут же, в Картохинске, и воспитывали меня таким же картохинцем для родного городка, а никак не для Европы. Хуже того, я понял, что даже если не захочу, даже если буду сопротивляться изо всех сил, Картохинск все равно сделает меня своим - если сразу не сломает через колено, то будет пропитывать меня постепенно, пока не отравит совсем. И я преодолею себя, стану как все, состарюсь как все и умру как все.
       Я по- прежнему дружил с Ерофеичем и Митрофанушкой, с ними я выпил в каком-то подъезде свою первую бутылку водки. Внешне для них я оставался своим, но внутренне отдалялся от них все больше. Однажды я подумал даже, что я попросту рехнулся умом и что место мое -в дурке. Но я отбросил эту мысль, и, как и подобает творческому человеку, подошел к проблеме творчески. Я оставался душой своей компании, я был на особом ( хотя и не привилегированном) положении в классе, а свою растущую несовместимость со средой обитания, пока она не разлилась катастрофическим потопом, перекрыл надежной плотиной и направил в сферу искусства.
       Так, посидев дома у Ерофеича, поболтавшись по двору и посшибав сосульки, я шел к себе домой. Дома я наскоро делал уроки и садился рисовать. Рисовал вдохновенно, с душевным подъемом и ликованием. Как сейчас помню свои первые настоящие рисунки. Вот «Вид из окна» - мой косой приплюснутый дворик, вековечный средневековые старики и старухи сидят на скамеечке. Вот «Прохожий» - серый тощий мужик в синих трениках и сланцах. Рисуя, я чувствовал ненависть к этой тупой бытовой роже, к этим сланцам. А вот три рахитичные фигурки с маленькими головами - «Возвращение домой»: молодой бритоголовый парень в таких же трениках и сланцах, его накрашенная толстая девка-жена с желтыми волосами, только что они втащили на лестничную площадку коляску с мордастым младенцем, и вот он, то есть юный муж, отпирает дверь, в руках брелок с ключами, а на цепочке - щипчики для ногтей. Такая плоская композиция, чуть перекошенная влево и вниз. Что за дурость таскать на цепочке с ключами маникюрные щипцы? А напильник? А щетку для обуви? Суки картохинцы, ненавижу их за это, всех бы на *** поубивал!
       Мокрые от акварели ватманские листы сушились на подоконнике; черно-красно-зеленая экспрессионистская гамма первых рисунков сменилась буро-пепельной монохромностью Гойи. И пошли еще более интригующие сюжеты. Один только «Некто никто» чего стоит! Лежит под забором в грязи пьяный дядька, харя вся в грязи и ее не видно - просто свинья свиньей. А на переднем плане, ненавязчиво так крупным планом - его паспорт, а в нем - его фотография, тоже вся в грязи. Или «Достижения моей жизни» - опять пьяная рожа, но только в однокомнатном загоне, среди пустых бутылок. Сидит себе на голой койке, с похмелья мается, развалившийся шкаф в углу, пиджак, майка и треники на стуле, а на столе, вместо скатерти - газетка, на которой явственно читается заголовок: «Достижения моей жизни».
       Так буквально за пару недель я создал свой первый шедевр - серию акварелей под названием «город Картохинск». Самое главное - мне ничего не надо было придумывать. Все это было в окружавшей меня повседневной жизни картохинцев, которая со временем должна была стать и моей жизнью. Так, «Возвращение домой» я срисовал с наших новых соседей Колбасиных, а лачугу бухарика - с квартиры того самого Демидова. Когда его жена бросила, он конкретно опустился, по-черному запил, полкана своего на банку спирта сменял.
       Когда я окончил серию, в ней насчитывалось ровно тринадцать рисунков. Самое то число для Картохинска. Рисунки я приносил в класс, показывал Ерофеичу, Митрофанушке, показал своей новой девушке, однокласснице Наташе. Я думал, что они обидятся, узнав в героях рисунков если не себя, то своих знакомых. Но ребята меня похвалили. Ерофеич сказал: «Аркаш, да у тебя талант!». А Митрофанушка присовокупил: «Аркаш, ты когда знаменитым станешь, ты нас не забывай, хоть письма пиши раз в год».
       Кстати, эта самая Наташа, Наташа Никитина, сыграла в моей судьбе выдающуюся роль: открыла мне дорогу к первой славе и официальному признанию. Путь туда, как водится, лежал через постель.
       До этого мы с Наташей только дружили. А когда она увидела «город Картохинск» и узнала меня как художника и гения, то сразу же задрала юбку. Милая миниатюрная Наташа, похожая на рыжую лисичку. Еще более томная, чем Юля. Именно с ней я и начал жить регулярной половой жизнью. В то время как большинство моих одноклассников об этом могли только мечтать, мастурбируя по туалетам.
       От Наташи я узнал две интересные вещи: во-первых, ее мама, Елена Олеговна была членом местного отделения Союза Художников; во-вторых, в конце апреля в Центральной городской библиотеке намечалась выставка юных художников города Картохинска. Мама Наташи, оказалась, правда, художником-оформителем - из тех, что рисуют в столовых лозунги «Хороший стол - хороший стул!». Я не знал, что оформители могут состоять в Союзе; скорее всего, наглая Елена Олеговна по великому блату оккупировала местечко, которое мог бы занять более достойный человек.
       - Я могу сделать так, что твои прекрасные рисунки окажутся на выставке, -авторитетно заявила мне Наташа. - Но, конечно, Иваныч будет двигать своих студийцев.
       - Какой Иваныч? -я чуть было не поперхнулся чаем, который в этот момент пил. - Карл Иваныч?
       - Да, он самый. А что, вы знакомы?
       Через несколько дней вечером я имел беседу с Наташиной мамой. Елена Олеговна просмотрела мою серию и приятно удивилась. Я рассказал ей о своем нелегком пути в мир искусства. О Наташе и прочих девочках я умолчал. И вообще в ее присутствии держался с Наташей как можно более нейтрально.
       Еще через неделю Елена Олеговна сообщила мне, что мои акварели обязательно будут на выставке. Вот только Карл Иванович, увидев их, сильно ругался, поскольку прекрасно меня помнил. Вообще, сказала она, этот Карл Иванович помнит всех и вся, никого не забывает.
       Родителям о выставке я не сказал. Друзьям тоже. И Наташе велел молчать. Хотел сделать всем сюрприз. Поскольку на выставке обещали быть местные журналисты, то шансы на известность были высоки.
       В ожидании выставки я занялся новой серией рисунков.
       - Да, я многое видел, но немого говорил. За меня говорили рисунки.
       - Я пока выключу диктофон?
       - Что, интервью окончено?
       - Да нет, я только батарейку сменю -и мы с вами продолжим.
       Так вот, выставка состоялась в самом конце апреля, числа точно не помню. Картины и рисунки выставили в огромном и гулком, морозном фойе библиотеки - вдоль стен, среди колонн и даже вдоль гардероба. Я и не думал, что в нашем городке есть столько художников. Вот только любителей живописи оказалось совсем немного - да и откуда им было взяться в этом сраном Картохинске. Так что с сюрпризом для друзей я сильно просчитался: без особого приглашения ни один из них не догадался прийти на выставку. Потому что среди них тоже не было ценителей искусства. Впрочем, и от живописцев меня постигло разочарование: оказалось, наши бравые члены Союза Художников только и умели, что прилежно копировать правильных классиков с их правильными натюрмортами и пейзажами.
       Мою серию «город Картохинск» поместили в какой-то дальний угол. Мы с Наташей и Еленой Олеговной ходили, довольные, от рисунка к рисунку и я, преисполнившись важности, как настоящий художник, комментировал каждое творение. Огромную гордость вселяли таблички под каждым из рисунков: «Аркадий Югов, 14 лет».
       Вскоре я заметил не без тайного восторга, что мою серию - а рисунки были выставлены в ряд - весьма пристально изучает с противоположного конца любопытная пожилая пара: мужчина и женщина. Внешность их очень бросалась в глаза: внешность была нездешней. Оба были не по-картохински аккуратны. Аккуратность у них была не следствием какого-то особого ухода - просто люди всю жизнь не в шахте работали. Вообще они были, если приглядеться, без особых изысков, но со вкусом. Он был в сине-сером свитере, с аккуратным пузцом, седой, с седой бородкой, как у шкипера. Я решил, что ему очень бы подошла трубка. На ней был бежевый костюм, а к лацкану жакета приколота брошь в виде какого-то цветка. Она тоже была седой. Хотя оба были не старыми - я не дал бы им больше пятидесяти. Поначалу я даже решил, что они - какие-нибудь американцы. Я даже позавидовал им. Потому что им есть куда возвращаться, а мне некуда. Я всю жизнь, наверное, просижу здесь. Я специально перешел к ним поближе, послушать, о чем они говорят. Насчет американцев я ошибся: оба говорили по-русски.
       - Клава, посмотри, -говорил шкипер с пузцом. - Это невероятно! Это почерк мастера!
       - Неужели ему и вправду четырнадцать лет? -удивлялась женщина.
       Меня поразила их манера говорить: певучесть, обилие интонаций, неслыханное в нашем корявом городишке, где любая речь без мата воспринималась как доклад. Он говорил баском, она - певучим контральто. Однажды мы ездили классом в областной центр на какой-то спектакль - так вот, точно так же говорили актеры на сцене. Вряд ли эта пара - актеры, подумал я, но что они люди нездешние - это точно.
       - Интересно было бы встретиться с этим самым Аркадием Юговым, -говорил баском шкипер.
       - Наверняка художник где-то здесь, поблизости, -ответила женщина по имени Клава.
       Незаметно приблизившись к ним, я сказал скромно, но с достоинством:
       - Это я Аркадий Югов.
       Они уставились на меня в четыре глаза, как на какую-то экзотическую лягушечку в зоопарке. От этого внимания мне стало не по себе, но я решил маневрировать дальше: замешательство я умело оставил внутри себя, а им улыбнулся - улыбку я считал тогда верхом искусства обаяния.
       - Правда? -ахнула женщина.
       - Могу свидетельство о рождении показать, -ответил я как бы в шутку.
       - Почему же, охотно верю вам, юноша, -перехватил инициативу шкипер.
       И протянул мне огромную руку.
       - Валентин Викторович Захаренко, -представился он.
       - Аркадий Югов, -ответил я, приняв руку.
       - А это моя супруга Клавдия Петровна.
       Я ощутил, что имею дело с очень важными персонами. А тем временем у меня за спиной начался оживленный разговор. Знакомый голос негромко шипел:
       - Елена Олеговна, это что такое?! Я же вам говорил, чтоб его здесь не было! Это же черт знает что!!!
       Я обернулся и увидел Карла Ивановича в пальто и шапке. Карл Иванович тоже увидел меня.
       - Молодой человек! Это не искусство! Это мерзость! -проблеял он, двумя руками указуя на мои рисунки.
       - Ба, знакомые все лица! -сказал Валентин Викторович, узрев моего бывшего наставника из художки.
       И вдруг Карл Иванович подскочил к «Возвращению домой», вцепился в него пальцами и рванул на себя.
       Я и Валентин Викторович среагировали одновременно.
       - Стоять! -приказал я.
       - Убирайтесь отсюда! -приказал Валентин Викторович.
       Карл Иванович отпустил мой рисунок, но все же спешно пошел к выходу, бормоча на ходу, что он у себя дома и что столичные знаменитости ему не указ. Я так и не узнал, что за давние счеты были между ними, хотя было бы любопытно узнать.
       Рисунок он мне сильно измял и даже надорвал сверху, Карла ***в.
       - Вам он тоже завидует, -пояснил Валентин Викторович. - Ничего, это многих славный путь.
       Разгладив рисунок, я продолжил разговор с Валентином Викторовичем. Он оказался художником из Москвы. Я так и думал, что он столичный гость! Но о нем я никогда раньше не слышал, его имя мне ничего не говорила. И тем не менее я решил не выказывать невежества. Кстати, в нашей дыре они занимались поисками юных дарований.
       - Одно дарование мы уже нашли, -сказал довольный Валентин Викторович. - Вы безусловно талантливы, юноша. Но талант, как сказал кто-то из великих - это один процент вдохновения и девяносто девять процентов пота. Вот так!
       Мы поговорили еще немного. Я рассказал ему и супруге о себе. Наташ и ее мама деликатно стояли в стороне и внимательно слушали нашу умную беседу.
       - Все это очень интересно, -сказал Валентин Викторович и в заключение беседы дал мне свою визитку с телефоном.
       Я не мог ответить ему тем же, у меня не было визитки и мне пришлось писать свой номер телефона на каком-то клочке бумаги.
       - Бедность -не порок, - сказал я все с тем же скромным достоинством, протянув бумажку столичному художнику. - Извините, что так. - И рассмеялся.
       Они тоже посмеялись.
       - И все-таки маленькое замечание напоследок, -уже серьезным поучительным тоном сказал Валентин Викторович. - Хорошие у вас акварели. Но… надо бы побольше позитива, юноша. Конечно, ваши земляки именно таковы - пришибленные, серые. Но вы рисуете их так, как будто они сами в своей пришибленности виноваты.
       - А кто же в ней виноват, -все с тем же скромным достоинством ответил я.
       Хоть я и беседовал с настоящим художником из настоящей Москвы, а все-таки хоть в чем-то нужно было проявить характер, нужно было хоть в чем-то себя защитить.
       Но расстались мы друзьями. Валентин Викторович попросил позвонить примерно через месяц. Я был на седьмом небе от счастья. Еще бы - познакомиться с художником из столицы. Такое знакомство сулило блестящие перспективы.
       Я уже сказал, что своего участия в выставке до поры до времени не афишировал - хотел сделать всем сюрприз. И сюрприз получился - да еще какой: сюрприз со скандалом.
       Вечером следующего дня, за ужином отец обнаружил в свежем номере «Картохинской правды» статью о выставке. В статье был упомянут и я. Отец удивленно поднял брови и спросил, че эт за херня. Я посоветовал ему включить телевизор - может, и там чего скажут по местному телеканалу. И не ошибся: сказали уже через пять минут. Отец и мать дружно выпучили глаза.
       - Ох! -сказала мама.
       - И ведь молчал, морда! -не то с возмущением, не то с восторгом добавил отец.
       - Не ожидали? -ответил я. - Вот теперь я художник!
       После ужина отец учинил мне на кухне обстоятельный мужской разговор. Уселся на свою табуретку, жестом пригласил меня сесть напротив и доверительно так
       - Ты наш человек, Аркаша,-сказал он. - Мужик. А это, - он сжал буро-черный от грязи кулак, - ух!
       - И что? -спросил я.
       - Не то ты делаешь, Аркашка, не то! -кинулся отец из аллюра в карьер.
       - А тебе чего надо, чтобы я, как ты, на заводе всю жизнь вкалывал? -спокойно спросил я, скрестив руки на груди.
       - Ты чем в жизни заниматься думаешь?! -перешел он в лобовую атаку, бывший кавалерист хренов. Между прочим, в армии в Кремлевском полку служил, за лошадями говно чистил, так что конноспортивные аналогии применительно к нему вполне уместны.
       - Ты вообще работать думаешь?!
       Говоря последние слова, он даже уперся руками в стол и слегка оторвал задницу от табуретки. Я смотрел на него невозмутимо, не меняя позы - лишь немного наклонил голову вбок.
       - Ты вообще будешь работать, говешка окаянная, или будешь до старости картины мазать?! -бушевал отец. - И у меня с матерью на шее сидеть?! Художником быть хочешь???!!! Художник, бля… Они все пидарасы и наркоманы, художники эти…
       Я оставался недвижим, все в той же позе, лишь немного усмехнулся уголками рта. Я был, как Карлсон: довел фрекен Бок - отца - до белого каления и сижу посмеиваюсь.
       - Ты окончишь девять классов и пойдешь на завод работать. Вместе со мной, понял?! Как миленький пойдешь!
       - Я окончу одиннадцать классов, -сказал я из-за бастиона скрещенных рук.
       И посмотрел отцу в глаза.
       Отца я к тому времени не то, чтобы перестал уважать - просто он давно уже не был для меня всемогущим защитником, а был обыкновенным серым работягой, воняющим горьким дымом «Беломора» и кислым потом. Потому подобные сцены случались между нами все чаще.
       - Он окончит одиннадцать классов, Саша, -вмешалась мама, - и поедет в Москву учиться на художника.
       - *** ему, а не художника, -пробурчал отец, устав от дискуссии. - Жить надо реальной жизнью, а не хуйней маяться.
       Мама была все же умнее, чем он. Маму он уважал.
       Разговоры на эту тему повторились потом еще пару раз - и каждый раз кончались вмешательством мамы. Похоже, отец сдался - вышедший в люди сын был бы ему дороже, чем необразованный сын-работяга.
       В конечно счете меня вынудили на компромисс: летом пошел разнорабочим на кирзавод и при этом готовился - разумеется, больше на словах - окончить одиннадцать классов и поехать учиться в Москву. Я даже собирался позвонить Валентину Викторовичу и узнать у него все подробности, но тут по телевизору сообщили мимоходом, что благородная затея супругов Захаренко с грохотом провалилась по причине недостаточного финансирования. Я нисколько не огорчился - наоборот, еще тверже решил стать художником. Правда, я с трудом представлял себе, как это будет выглядеть. Но я уже полностью втянулся в процесс, в полном соответствии с Наполеоновским принципом «ввязаться в бой, а там будет видно». В какой процесс? В процесс становления таланта. Моя мама хотела, правда, чтобы я окончил какой-нибудь МГУ - она считала, что высшее образование дает пропуск в люди. У нее самой, как я уже говорил, было высшее техническое образование, но вот в люди она почему-то не вышла, так что ее личный пример меня не вдохновлял.
       Так что до окончания средней школы я жил в атмосфере компромисса. Летом таскал кирпичи на кирзаводе и случал рассказы заводских алкоголиков о том, как при помощи сверлильного станка из клея «БФ» раньше делали коктейль «Борис Федорыч». Бухал с Ерофеичем, дружил с девчонками. И, разумеется, рисовал. Рисовал то, что меня окружало. Мое творчество росло из окружающего меня сора, как лопухи и лебеда.
       Любовная тематика? Разумеется, была и любовная тематика. Разве мог я, рано вкусивший любви, обойти вниманием эту тему! Обширную серию эротических рисунков - акварелей и графики - я начал создавать уже после знакомства с Наташей и параллельно серии «город Картохинск». После того небольшого скандала я как бы ненадолго ушел в подполье. Но в отсутствие родителей регулярно устраивал выставки у себя дома. Серия «Эро» - так я назвал мои эротические картинки-фантазии, хитросплетениями линий напоминающие панно фовистов и роспись жостовских подносов одновременно - восхищала моих друзей. Кое-что я приносил в класс - и тогда их смотрели и обсуждали всем классом. Собственно, серия оформилась и обрела название только года через два, до этого я выставлял ее по частям.
       И вот, в начале десятого класса я решил схулиганить и выставить «Эро» в стенах родной тринадцатой школы официально. С утра пораньше я первым пришел в класс, принес с собой папку с полусотней рисунков - а именно столько набралось их к тому времени - расставил, пока никто не видит, рисунки по партам и подоконникам, несколько прикрепил к доске - в общем, разместил где мог. Ребята обрадовались, а наша классная дура увидев все это, выбежала прочь и вернулась с директрисой и завучем. Директрисе я объяснил наедине, в ее кабинете, истинные мотивы своего поступка: я сделал это, чтобы расшевелить стоячее болото, коим является наш город вообще и наша школа в частности. Сказав такое, я нисколько не покривил душой, ибо все именно так и было. В ответ директриса сказала, что если я такого мнения о городе и школе, то могу идти на все четыре стороны искать себе другую школу и другой населенный пункт. В тот же день она вызвала в школу отца; несмотря на все его увещевания (в конце концов, кто он такой в глазах директрисы), я был исключен из школы. Не последнюю роль сыграли моя посредственная успеваемость и отсутствие интереса к учебе.
       - Был бы ты отличником, Югов, мы б тебя пожалели, -сказала директриса. - А так - извини.
       Но, благодаря маминому участию, с грехом пополам, еле как, меня все же перевели в школу номер шесть.
       И вот в этой самой шестой школе, в 10 «г» классе я познакомился с двумя чудными девчушками - Яной и Настей. Яна Скотова и Настя Ямина были подругами не разлей вода. А еще они были красавицами каких поискать. Черноволосая, круглощекая и румяная Яна была главной в этом дуэте. Инициативная волевая матершинница, она не то чтобы помыкала своей лучшей подругой, но, по крайней мере умело ею манипулировала. Белокурая модельная Настя была на голову выше Яны, сговорчивее и мягче.
       Познакомились мы только первого сентября. И я долго потом удивлялся, как это я умудрялся не замечать этих девочек раньше - ведь живем-то все в одном городе. Я уже поперся к ним знакомиться, но меня остановил новый мордатый кореш-одноклассник. Имя одноклассника напрочь вылетело у меня из головы. Да его никто и не звал по имени - а звали просто Жбан. Так вот на первой же перемене этот самый Жбан этаким упитанным блокпостом вырос у меня на пути и, словно прочитав мои мысли, негромко спросил:
       - Аркаш, ты че, с ними знакомиться хочешь?
       - Да, а че?
       - Бог в помощь. Только вот они вряд ли с тобой знакомиться захотят. Потому что у Янки отец знаешь кто?
       - Кто? -спросил я.
       - Бандит. И дружат они с бандюками.
       Я решил, что в приятеле закипает дух конкуренции напополам с паскудной ревностью, и он попросту решил присвоить обеих подружек себе, пока это не сделал кто-нибудь более расторопный.
       - А спорим захотят! -стоял я на своем.
       Жбан неожиданно освободил мне дорогу и сказав что-то вроде «Никто за язык не тянул», куда-то исчез.
       А я познакомился с девчонками.
       Насчет любовников-бандитов Яны Жбан, конечно же, соврал, подонок. А вот насчет остального… Янин папа действительно оказался влиятельной фигурой Картохинского теневого бизнеса. Каждый день он привозил дочку в школу на черном джипе-броневике. И на нем же увозил домой после занятий. Так что познакомиться с вожделенною Яной поближе - ну, вы понимаете, что я имею в виду - у меня не было ни малейшей возможности. Да и Настин папаня тоже был не из бюджетников, хотя рангом помельче Яниного, но тоже был при машине. Говорили, что у обеих родители имеют по три квартиры, да еще по особняку в придачу. Скорее всего, так оно и было. Так что общался я с девочками исключительно вербально и исключительно в стенах школы. Держались девчушки просто, понты не кидали - но все равно были какими-то не из нашего мира. И мне казалось, что на свете нет ничего недоступнее, чем они. И я болезненно переживал это. Даже вспоминать не хочется. Впрочем, у меня были свои понятия о том, что такое хорошо и что такое плохо.
       Но тогда я еще и не подозревал, что спустя какое-то время и Яна и Настя сыграют в моей судьбе роковую роль. Но это будет позже. А пока…
       Я окончил одиннадцать классов и получил заветный троечный аттестат. В бой я ввязался надежно и возможности выйти из боя у меня не было. Поэтому я решил идти до конца.


Эпизод 5


       Ехал я не один, а с Виталиком Ковригиным, полузнакомым пацаном из параллельного класса. Он тоже, как и я, ехал в столицу - поступать в какую-то там инженерно-строительную академию, или что-то в этом роде - точно не помню. И я решил увязаться за ним. Мы быстро собрали все необходимые документы, на оставшиеся от работы на кирзаводе сбережения я купил себе билет, мы сели в поезд и поехали, как два Наполеона, завоевывать Москву. Родителей я просто поставил перед фактом за день до отъезда. Они даже обрадовались, убедившись, что фантазии их сына не расходятся с делами.
       Забыл сказать: Виталик был полезен потому, что в столице у него жили дядя и тетя, к которым на время вступительных экзаменов мог вписаться и я. Но, в отличие от Виталика, я ехал в Москву наугад, не зная даже, куда я буду поступать - да и узнать это было неоткуда. Жили они в пятиэтажке где-то на северо-западной окраине Москвы, в местечке, которое весьма напоминало Картохинск.
       В Москву, как оказалось, я спешил напрасно. Во-первых, вступительные экзамены в нужном мне вузе - не буду этот вуз называть, чтобы не делать ему рекламу - уже шли полным ходом. Во-вторых, конкурс был неподъемно высок - двадцать человек на место. Меня взбесило такое обилие желающих стать художниками: от того, что они научатся малевать так, как написано в книжке и как им покажет какой-нибудь московский карл иванович, ни один из них не станет выдающимся деятелем искусства. Я их вовсю проклинал, от души желал им всю жизнь прожить и сдохнуть в посредственности и безвестности. Так что если даже я прибыл бы вовремя, шансов поступить у меня было немного. Если бы, сказали мне в приемной комиссии, я окончил бы художественную школу, да еще позанимался бы полгода на ихних вузовских подготовительных курсах… Для этого мне надо быть москвичом, жить в Москве, или хотя бы окончить в Москве одиннадцатый класс, ответил я.
       И вот, бредя по мраморному коридору, протискиваясь среди потных абитуриентских очередей, наблюдая девичьи истерики, я увидел вдруг знакомое лицо со знакомой бородкой. Это был Валентин Викторович Захаренко.
       Он тоже узнал меня, и даже немного обрадовался мне. Просмотрев прямо в коридоре мои рисунки (чтобы впечатлить москвичей, я привез с собой целую папку - кое-что из «города Картохинска» и кое-что из серии «Эро»), он воскликнул своим фирменным баском:
       - Великолепно! Я же говорил, у вас талант, юноша! Я буду вас ругать последними словами, если вы не поступите с первого раза!!!
       - Ругайте, -ответил я с напускным безразличием. - Я уже не поступил.
       С чем и покинул стены вуза и Захаренко и с тех пор его больше не видел.
       Зато на улице меня постигла удивительная встреча, которая если не изменила дальнейший ход моей жизни, то, во всяком случае, наметила в ней качественный перелом. Так вот, как только я начал спускаться по ступеням вуза, меня нагнал какой-то парень.
       - Стой! -кричал он. - Ты куда так несешься?!
       - Что? Карту памяти заменить надо в диктофоне? Хорошо, я подожду…
       Парнишку звали Илья, Илья Марков. Был он, как и я, художником, но постарше меня на три года. Маленький, чернявый, стриженный почти под ноль, с прищуренными бегающими глазками, он больше всего походил на какого-нибудь лохотронщика или жулика. Меня предупреждали, что таких в Москве превеликое множество, потому, ходя по столице, я старался избегать всех мало-мальски подозрительных личностей. Беседу он начал тоже как-то непонятно.
       - Ты извини, -сказал мне Илья, - я случайно подслушал ваш разговор. Здорово рисуешь!
       И пригласил меня посидеть в ближайшее кафе. И обсудить мое творчество. Если Илья был именно тем, за кого себя выдает, то я был не против познакомиться с еще одним московским коллегой.
       И вот, укрытые зонтиком от палящего солнца - а надо сказать, летние кафе были тогда для меня в диковинку, ведь в Картохинске их еще практически не было - мы сидели за столиком, пили пиво; Илья внимательно изучал мои акварели. «Эро» глянулись ему особенно - их он внимательно и дотошно разглядывал каждую по несколько раз. Он не мог поверить в то, что эти рисунки создал человек из далекого затхлого городишки Картохинска, о котором от того же человека впервые услышал.
       Мы заказали еще по бутылке. В ответ на мой автобиографический экскурс Илья стал делиться своими воззрениями на искусство. Оказалось, что он, как и я, с ранних лет помешан на девочках; более того, сексуальное помешательство оформилось у него не только в эстетическую платформу, но и в полновесный этический кодекс. Сначала Илья говорил о «вольной любви» - именно так он и говорил «вольная», хотя по-моему, существовал термин «свободная любовь». А потом, не стесняясь, перешел на более меткое определение - «промискуитет» и далее оперировал только им. Он рассказывал мне о своих бесчисленных подругах; его друзья, как оказалось, исповедовали ту же эстетику. Мне даже показалось, что он упомянул какой-то Орден Вольных Любовников. Я переспросил его об этом. Оказалось, я не ослышался: такой Орден действительно существовал и, если я пожелаю, то он, Илья, может посодействовать моему вступлению в эту организацию - благо все необходимые задатки у меня имеются. Я слушал Илью и все больше ощущал свою провинциальную недоразвитость. Как знать, может, и я через несколько лет дошел бы своим умом до такой же художественно эстетической программы. Впрочем это было весьма и весьма сомнительно в условиях тотально пролетарской картохинской глухомани.
       Когда же Илья перешел непосредственно к искусству, из него посыпалась такая терминология, что практически каждое второе слово было мне непонятно. Что такое «дискурс» или «перформанс», я тогда еще не знал. Переспрашивать я не решался, чтобы он не видел, в какой санитарной изоляции от остального мира я рос и развивался. Когда же речь заходила о знакомых Ильи и их тусовке, он начинал говорить крайне уклончиво, будто до поры до времени не хотел пускать туда непосвященного.
       И все же я был рад познакомиться с таким человеком, как он. На прощание мы обменялись телефонами и адресами и расстались. Уходя, Илья бросил, что он со мной не прощается.
       Вернувшись в квартиру в Виталькиным дяде и тете, я сказал, что успешно сдал первый экзамен. А что еще я мог им сказать. Еще три дня я бродил по столице, жарясь на солнце, вдыхая размякший пластилином асфальт и лицезрея московские виды, которые до того в Картохинске чуть ли не каждый день видел только по телевизору. Поэтому бескрайняя Москва казалась мне ожившей картинкой.
       Но - пора и честь знать, решил я по прошествии трех дней. Сообщив Виталику, что завалили очередной экзамен, я извинился перед ним и родственниками за причиненные неудобства, откланялся, сел на поезд и через два дня уже был в Картохинске.
       А Виталик, кстати, поступил в свою академию. Ботаник, что с него взять.


Эпизод 6


       Я вернулся домой. Но вернулся не как побежденный, а как жертва непорядочности, зависти, интриг и шовинизма москвичей. О новом удивительном знакомом, разумеется, умолчал.
       - Я же говорил, что там делать нечего! -отреагировал на это отец, а мама немного поплакала, но вскоре успокоилась.
       - Ничего, на следующий год, даст бог, поступишь, -утешала она не то меня, не то себя саму.
       Но я для себя уже твердо решил, что ни на следующий год, ни на через два года и никогда никуда поступать больше не буду. Потому что в моем положении это было всего лишь напрасной тратой времени и сил.
       В этом состоянии - ушибленный знакомством со столицей, но не утративший здорового оптимизма - я был на следующий день встречен на улице бывшим одноклассником из тринадцатой школы Юриком Пеструхиным. Маленький невзрачный не то детеныш троглодита, не то цыпленок-блондин, к тому же, патологический двоечник, он каким-то чудом дожил до окончания одиннадцатого класса (обычно таких как он выгоняют сразу после девятого), получил волчий билет, устроился грузчиком в автохозяйство и пьянствовал в ожидании призыва. В общем-то, парень он был неплохой - с ним вполне можно было поделиться проблемой. Терпеливо выслушав рассказ про негодяев-москвичей, он предложил:
       - Пойдем, Аркаш, ко мне. Надо на крышу слазить, антенну поправить. Заодно и бухнем. Хули грустить?
       Объединив капиталы, мы взяли бутылку водки и пошли к Юрику. Жил Пеструхин в пятиэтажке на соседней улице и был, после гибели отца и если не брать в расчет пьяницу-мать, в семье фактически за главного.
       Никогда раньше я не был на крыше пятиэтажного дома - только на крышку своей трехэтажной хрущовки пару раз выбирался. Я полагал, что оттуда весь город видно как на ладони - и не ошибся. Открывавшийся с крыши вид настолько превзошел все мои ожидания, что я даже не сразу узнал Картохинск - с высоты пятого этажа и под таким углом он предстал в довольно необычном ракурсе.
       - Ну, чего, Аркаш, смотришь? Хули ты там не видел? Давай вмажем!
       Мы вмазали и принялись за работу. Поправив скособоченную бурей антенну, Юрик стал вертеть ее туда и сюда. Время от времени он отбегал к краю крыши, ложился на край животом, и, держась одной рукой за проволочное ограждение, кричал вниз, на балкон пятого этажа свое младшей сестре:
       - Людк, так видно? А? Нет?
       Получив отрицательный ответ, он бежал обратно к антенне, чуть поворачивал ее и снова кричал вниз:
       - Людк, а сейчас видно? А?
       Выбрав, наконец, нужный угол, он накрепко примотал антенну скотчем. Мы обмыли трудовой подвиг прямо на крыше, обозревая окрестности. И, как только мы добили бутылку, как сразу случилось нечто: сквозь пьяный туман вид с крыши предстал передо мной в совершенно ином свете. Когда я выпью, мне весело. Или меня клонит в сон. А тут… Никогда алкоголь не действовал на меня так.
       Разочаровывающе.
       Вот город Картохинск. Весь город видно с окраины до окраины. Он занимает собой практически все доступное обзору пространство. Широченный проспект Ленина тянется с юга на север. Сквер в самой середине - обширный, широкий и пустой. За ним - автовокзал. Главная площадь с серым сталинским барокко. А вокруг - ряды кирпичных домишек в три и пять этажей, с покатыми шиферными крышами; в одном из таких живу я. Новые и новейшие пятиэтажки вдоль окраин. Ошметки частного сектора тут и там. Вдоль северо-восточной окраины деревянных частных домишек большинство - они выпирают опухолью вбок. Севернее - огромная гора-пирамида: террикон шахты. Вот здесь я родился, вырос, отсюда я чуть было не уехал и сюда зачем-то вернулся опять - потому что отсюда мне некуда ехать. Вот внизу, по двору, по тротуару, ходят людишки. Чем они занимаются, можно не гадать: живут друг с другом семьями, в экономически полезном не то симбиозе, не то паразитизме - потому что любви давно уже нет, любовь была только в начале, а потом осталась обязанность к экономически выгодному взаимопаразитизму. Все у них построено вокруг ради этого взаимопаразитизма, этот взаимопаразитический образ жизни они боятся потерять, и потому бесконечно его воспроизводят в своих детях и внуках. Потому дети и внуки здесь никогда не живут лучше своих родителей, потому у всех бытовые хари, никому не приходит в голову не повторять маршрут «школа-работа-семья», а взять и обменяться подругами со своим соседом, да еще заснять друг друга на видео. Ни у кого не хватает смелости жить в свое удовольствие, а на общество начхать, нассать и насрать. Впрочем, видеокамер здесь нет ни у кого. И смелости не зависеть от общественного мнения - тоже; лучше жить, как все, а то соседи, чего доброго, будут шептаться и пальцем показывать. А кто такие «все»? «Все» - это непосредственное окружение. Соседи по лестничной клетке, по подъезду, по двору, по улице, по городу. Коллеги по работе. Все друг друга знают и все по сути живут друг с другом во взаимопаразитизме - если не в сексуальном, то в экономическом и психологическом.
       - Что я делал своим искусством! -сказал я, как бы размышляя вслух. - Лишал этот город тайны. Делал все, чтобы он перестал быть для меня тайной. И вот Картохинск лишился своей тайны окончательно. Теперь он для меня не загадка на все сто!
       - Че? -переспросил Юрик.
       - Нет больше тайны, вот что, Юрик, -ответил я, растирая кулаком непонятно как набежавшую слезу. - С тайнами покончено. Теперь я всех и вся вижу насквозь! Как ясновидящий!!!
       - Да ты, Аркаша, уже хорош! Сам слезть сможешь?
       Домой я пришел обессиленным. И пустым. В кои-то веки не тайну я принес от общения с окружающей средой, а отсутствие тайны. Я мысленно облазил все улицы, дворики, все скверы, все закутки Картохинска и лишний раз убедился, что все - все до песчинки - мне тут известно. Наверное, так и начинаются депрессии.
       Короче, вернувшись, я завалился спать. Проспавшись, к вечеру проснулся и долго думал, пусто глядя в потолок. Думал ни о чем - так же, как давеча общался на крыше с пьяным Пеструхиным. С родителями не разговаривал, объяснять им ничего не хотелось. Потом настала ночь и я лег спать, невзирая на охи и вопросы «где напился?».
       А утром мне первым делом - уже очень свежо - вспомнился Юрик, наша с ним трудовая попойка и неожиданное сатори на крыше. И наступила мобилизация. Я быстренько привел себя в порядок и сел рисовать. За час с небольшим я быстро нарисовал вчерашний вид с крыши - в своей обычной псевдоэкспрессионистской манере. А когда труд был завершен, я отложил рисунок для просушки, отошел, чтобы полюбоваться и вдруг… мне снова вспомнился Пеструхин.
       «И что, я тоже буду, как он?» подумал он.
       Пеструхин, наверное, в это время сидел, скрываясь от палящего солнца, в бетонном гараже автохозяйства, трепался с соратниками-алкашами и со смехом рассказывал им, как напился вчера с бывшим одноклассником-художником и какие странные вещи тот говорил. Мне же было не до смеха. Я не сумел никуда поступить, а значит меня, как паршивого Пеструхина, в восемнадцать лет загребут в армию. Перспектива два года шлепать сапогами по плацу и дрочить в туалете меня не прельщала и я уже начал обдумывать различные пути закоса. Теперь время размышлений прошло - настала пора действовать.
       И я, взяв медицинскую карту, отправился в поликлинику по месту жительства на прием к невропатологу. Трясясь и чуть не плача, я двинул ему про жестокую злую Москву: я готовился целый году, усиленно занимался, ночи не спал, читая учебники, окончил школу с серебряной медалью, а они… А я теперь готов наложить на себя руки и вчера чуть было не повесился, но мне помешали родители! Горбатый, пучеглазый, с седой битловской гривой невропатолог Геннадий Иванович Холодцов внимательно меня выслушал, проверил рефлексы и сказал, что у меня «далеко зашедшая реактивная депрессия» и что он мне помочь не в состоянии. И выписал мне направление в областной ПНД.
       - А может, не надо в психбольницу? -спросил я робко. - Это же клеймо на всю жизнь!
       - Надо, -спокойно, но уверенно ответил доктор. - Надо нервы подлечить, а то так и до невроза недалеко.
       «Только не бросай меня в терновый куст!» подумал я, выходя из поликлиники с ехидной ухмылочкой на устах. А невропатолог Холодцов как раз туда меня и бросил. Чего, собственно, мне и было нужно.
       В ночь перед отъездом в больницу мне приснилась крыша. Но не та, гудронированная и плоская, на которую мы лазили с Юриком, а крыша моего дома - покатая, шиферная, обледенелая. И стою я на самом краешке слухового окна, держусь за него одной рукой. Мне надо вылезти на крышу и лезть выше, но крыша наклонная, под ногами лед - и внизу, на земле лед и снег, и я боюсь свалиться.
       Надо сказать, что крыши мне снились и до этого - но не в таком отчаянном контексте. Снились они мне и после, когда я снова приехал в Москву - но тогда мои сны стали гораздо оптимистичнее: я видел себя стоящим на крыше в гордом одиночестве и даже летал над крышами, как супермен - но страх свалиться вниз все равно присутствовал.
       А в то утро я почувствовал, что надламываюсь. Проснувшись, я первым делом взял лист бумаги, простой карандаш и зарисовал свое сновидение. Подумав, я слегка расцветил рисунок цветными карандашами - добавил анемично-кофейных и синих штрихов. Получился такой бледный плоский карандашный набросок - взгляд сверху вниз. Я сидел и тупо смотрел на эти слабенькие штришки.
       И вдруг взял и изорвал рисунок на мелкие клочки.
       И понял, что занимался не тем.
       Потом поднял все свои папки с рисунками и начала рисунки перебирать и рассматривать. Зачем-то я рисовал на плоскостях листов эти немного искривленные образы, эти бытовые картохинские рожи, эту каждодневную поебень, в которой родился и вырос и частью которой упорно не хотел становиться. Словом, переносил пространство на плоскость при помощи краски. Рисовал жизнь красками. Рисовал плохую жизнь - но другой у меня не было. Краска, вначале живая и мокрая, быстро высыхала - и получалась посредственность. Засохшая посредственность на бумаге.
       Рисунки - не то, понял я. Да и много ли можно выжать из живописи? И зачем она нужна - живопись?
       И я понял, что я не художник. И зря собирался им стать.
       Несколько секунд я испытывал дикое желание изорвать все свои рисунки. Но этого я не сделал. Я сложил их обратно в папки, собрался, сел на автобус и поехал в Сермякинск в областной ПНД. В любом случае и при любом раскладе другого пути у меня не было.
       Откровенно говоря, психушки я побаивался. Буйные соседи по палате, смирительная рубашка, поливы холодной водой, профилактические побои санитаров, уколы, от которых здоровые становятся дураками - так я представлял себе идеальный мифический психдиспансер. Все оказалось совсем не так и гораздо приятнее: ПНД оказался обыкновенной больничкой - по крайней мере, отделение пограничных состояний, в котором я лежал. С больничками я был уже немного знаком - в одиннадцать лет лежал в нашей детской городской больнице с пневмонией.
       И вот, в первый же день в дурке, я снова обрел смысл жизни. Случилось этот так. Я сидел в кабинете лечащего врача, Матвеева Федора Семеновича, и излагал ему про интриганов-москвичей, а сам глядел краем глаза на стоящий на столе компьютер. Надо сказать, что в первый раз я увидел компьютер так близко. А еще я видел - правда, в другой раз, как Матвеев работает на компьютере и как из принтера выползают листы с красиво отпечатанным текстом. А потом, в коридоре, возле поста дежурной медсестры, там, где ее стол и шкаф с таблетками, я увидел «План эвакуации при пожаре». Первый сюжет начал стремительно кристаллизоваться у меня в голове. А еще через пару часов я узнал от соседа по палате все о новом этапе своего творчества.
       Соседи по палате у меня были что надо: восьмидесятилетний носатый старик с белой пышной шевелюрой по имени Эммануил Аскольдович, бывший препод истории из какого-то института. Разговаривать с ним было невозможно: полдня он спал, а когда бодрствовал, то вздыхал о чем-то о своем. Похоже, он был тотально разочарован в жизни. К тому же, он был практически глухой на оба уха и разговаривал, как филин в лесу аухает. Он любил порассуждать. Но сил было маловато, и, сказав пару фраз, Эммануил Аскольдович умолкал и отворачивался к стенке. Но однажды, видимо, собравшись с силами, он выдал сентенцию, которая надолго засела в моей памяти.
       - Вот вы, молодой человек, - ни с того ни с сего обратился ко мне Эммануил Аскольдович своим совиным голосом, лежа на боку в абсолютно горизонтальном положении. - У вас не возникает ощущения, что быть в подчинении у начальства - это игра в одни ворота?
       - В смысле?
       - Эта игра по правилам, но правила устанавливаются в одностороннем порядке. И меняются в одностороннем порядке. Причем меняются все время. А нам остается только следовать правилам, как бы эти подлецы их ни изменяли.
       Я выпучил глаза. А что мне оставалось делать? Только выпучить глаза. Решив, что я ничего не понял, он вздохнул, махнул рукой и перевернулся на другой бок - лицом к стенке. С чем и уснул.
       Напрасно он так - я все прекрасно понял. И еще многократно имел возможность на личном опыте убедиться в правоте его слов.
       Это был единственный всплеск речевой деятельности со стороны отставного преподавателя - других впоследствии не наблюдалось.
       Вторым соседом по палате был высоченный очкарик-интеллигент, совсем молодой, с черными усиками, дерганный и пугливый. Он тоже оказался преподавателем - и работал в академии культуры. Звали его Игорь Ильич Смущалов. Именно он сообщил мне, что большая часть клиентов психиатрического заведения - педагоги всех мастей. Он знал о чем говорит, поскольку сам имел статус постоянного клиента.
       У Смущалова лежала в тумбочке стопка писчей бумаги формата А4, которой при мне он ни разу не воспользовался. У него была странная привычка все время старательно мыть руки, даже если он случайно дотронулся до собственного лица. Еще он очень любил расчесывать волосы, причем в строго регламентированном порядке: три раза правую сторону головы, три раза затылок, затем три раза левую сторону и три раза верх головы - он зачесывал волосы на левую сторону. Затем следовали три гребка расческой по усам. Еще он имел привычку переступать порог и вообще проходить в дверной проем только правой ногой вперед, и так же, с правой ноги, начинать подъем или спуск по лестнице. Если заход с правой не удавался с первого раза, он возвращался обратно и повторял попытку. Не раз он при этом налетал или на меня, или на Аскольдовича, или еще на кого-нибудь. Если кому-то из нас и надо было лечиться, так это Смущалову или старому Аскольдовичу, но не мне.
       Были в дурке и вконец тяжелые случаи. Например, парень Витька из деревни с прикольным названием Бухалово. И фамилия у него была подходящая - Дурнев. Бухарик он был еще тот: как напьется, так его сразу в больницу. Эпилепсия и белая горячка. А еще я там видел мужичка - у него хачи квартиру отняли, а самого на кладбище устроили, в качестве раба. Он там полгода в вагончике жил, могилы копал забесплатно.
       Впрочем, я отвлекся. Так вот, увидев у Смущалова пачку бумаги, я попросил у него листок, ручку и быстренько нарисовал родившийся у меня замысел. Рисунок так и назывался: «План эвакуации при пожаре». Я очень красиво и тщательно изобразил некое подобие плана этажа, только на месте выходов поместил весьма внятные и крупные издевательские надписи «Хода нет»; сам этаж был объят пламенем, а посреди стен находились в разных позах черные человечки: кто-то метался в панике, кто-то чинил стену, кто-то пил водку из горлышка, кто-то предавался размышлениям в дальнем уголке, а двое занимались любовью. Смущалов внимательно рассмотрел мой рисунок и поняв, где в нем подвох, похвалил:
       - Концептуально!
       «Концептуально», «концептуализм» - эти словечки я слышал в Москве от Ильи, и еще от кого-то где-то. Теперь вот услышал от препода из кулька. Не желая показать свое невежество, я спросил:
       - Какой смысл лично вы вкладываете в это слово?
       Смущалов в ответ прочитал мне длинную и весьма обстоятельную лекцию об истории и сущности концептуализма. Вообще, изъяснялся он пространно и сложно, о чем его ни спроси. Зато благодаря этому рассуждателю я, наконец, сполна удовлетворил свое незнание, если можно так выразиться.
       Вначале я был мрачен и всем рассказывал об интригах столичных бюрократов от искусства. Но внутри меня расцветала радость вновь обретенной творческой гармонии, так что разыгрывать депрессию и при этом не расплескивать свои подлинные светлые чувства было делом не из легких. Но меня лечили антидепрессантами и я живо изображал, как мне от них стремительно лучшеет. Пару раз в неделю меня навещали: то мать, то отец. Они мне рассказали, что им уже который день упрямо названивает какой-то Илья из Москвы и просит меня к телефону. Уже пять раз звонил, а мы не знаем, что ему ответить.
       - Отвечайте, как есть, - сказал я на это.
       Мне кололи какие-то витамины и что-то общеукрепляющее, но вначале, конечно, подвергли тестированию. Помимо «реактивной субдепрессии» у меня обнаружили «истероидную психопатию умеренной степени» Узнав о диагнозе, я снова стал умолять «не бросайте меня в терновый куст». Федор Семенович терпеливо мне разъяснил, что психопатия не болезнь и лечить он меня от нее не собирается, поскольку я талантливая личность, а психопатия и талант во мне очень туго переплетены. Если ты случайно испачкал свои джинсы и тебе дороги штаны, то не нужно выводить пятно со штанов растворителем, пояснил он, лучше украсить это место вышивкой.
       В больнице я пробыл три месяца. Кроме терапии официальной, прописанной врачом, мне как гению, полагался еще мощный подпольный курс лечения. В лице (и других прррелестных частях тела) дежурной медсестры Светы. В дни ее дежурств, как впрочем и в и в другие дни я дожидался, когда все уснут, она брала ключи от кладовки и мы шли туда, ха-ха! Но это были всего лишь фантазии. На деле у меня вряд ли что-нибудь получилось бы. Виной тому были таблетки, которыми меня пичкали: горсть таблеток утром, горсть вечером. От таблеток мне ничего не хотелось - а хотелось только расслабиться и спать. Но роман со Светой все же был - вприглядку. Короче, психдиспансер я покинул с огромным сожалением.
       И с пачкой новых, по-настоящему оригинальных произведений искусства.
       Ну а тем временем…


Эпизод 7


       Тем временем мне нужно было найти человека с компьютером - чтобы распечатывать свои опусы, о которых речь впереди. А еще купить коробку пластилина. За пластилином дело не стало: приобрел китайского, восемнадцать цветов, со шпателем и стекой в комплекте. Впрочем, обо всем по порядку.
       Человека звали Дима Белкин и работал он в Сермякинской государственной телерадиокомпании. Узнал я о нем во время первого же визита в Сермякинск после выписки. Кстати, ездил я с Ерофеичем на выставку картин местного СХ, который жил несмотря ни на что. С ним же, то есть с Ерофеичем, мы работали посменно сторожами в гараже на «Первом кирзаводе» - в режиме «сутки через трое». Ерофеича я захватил для поддержки штанов.
       Выставка меня не впечатлила - все та же претенциозная дежурная мазня, что и всегда. Что это такое? Это когда годами учатся правильно рисовать кувшины, букеты и сидящих натурщиц в одежде и без. А потом тому же обучают своих учеников. Искусство потеряло цель. Движение все, остальное ничто. Единство формы и содержания все, остальное ничто. Преемственность традиций все, остальное ничто. А то, что натурщицу можно не только нарисовать, но и выебать - причем не за занавеской после упражнения в на *** никому не нужной живописи, а в качестве составного элемента художественного произведения - такое почему-то никому в голову не приходило. Я же чувствовал, бродя по выставке, что в состоянии и вправе и вернуть искусству утраченную цель, и наполнить новую форму новым содержимым. Но это будет мое собственное искусство. Ведь главное - любить искусство в себе, а не себя в искусстве. Но это еще как посмотреть. Только вот насчет традиции я не был уверен: найдутся ли достойные унаследовать все это? И будет ли мне что оставить в наследство? И не раздавят ли меня раньше, чем я что-нибудь сумею сделать?
       Всеми этими мыслями я делился с Ерофеичем в ближайшем барчике, куда мы зашли после выставки. Мы сидели под бормочущим телевизором, настроенным на местный телеканал. Ерофеич был в восторге от выставки, от картин. Но его можно было понять: он в жизни слаще свеклы и моркови ничего не ел. Из моих рассуждений, к счастью для меня и для себя, он мало что понял. Мы допили пиво и уже собрались уходить, как вдруг телевизор под потолком выдал нечто совершенно потрясающее:
       - Погоди-ка, Ерофеич! - взял я кореша за рукав.
       - Че?! - удивился тот.
       По телевизору шла передача под названием «Знай наших!». Ее ведущий, мордастый жулик Дмитрий Белкин, в масс-медийной сфере явно ощущал себя в своей среде, хотя ему вполне подошла бы картонка с наперстками где-нибудь на базаре. Вооружившись терпением и съемочной группой, он ездил в гости к разным ****утикам местного значения - ну, тем, которые в свободное от работы время плетут километровые занавески из бисера, мастерят из туалетной бумаги макеты храмов или играют на баяне с завязанными глазами стоя на голове совершенно неподходящими для этого частями тела. Передача как раз подходила к концу и добрый жулик-проныра Белкин делился со зрителями телефоном и адресом, на который можно подать заявку на участие в передаче.
       Я нашарил в кармане бумажку и ручку и торопливо записал координаты чудес.
       - Ты че, Аркаш, -удивился Ерофеич, - там сниматься будешь? - он показал пальцем в телевизор.
       - Обязательно буду, -твердо ответил я, пряча ценную бумагу в карман.
       - Мы надеемся, что именно Вы станете нашим следующим героем -героем программы «Знай наших!» - под аллегро престо телевизионной мелодии напутствовал нас Белкин.
       - Обязательно станем, не сомневайся! -заверил я телеведущего.
       И мы с Ерофеичем вышли из барчика, под радостное солнечное синее небо октября и пошли на автовокзал, возвращаться в безрадостный Картохинск.
       Следующим же утром я позвонил на передачу - времени терять не хотелось. С милой девушкой на том конце провода я очень быстро договорился. Ее просто потряс мой рассказ об игрушке «Картохинская семья». Она сказала, что со мной желают провести более подробное собеседование - но для этого мне надо явиться на телестудию. Милая девушка сообщила мне адрес, номер комнаты, к кому и во сколько подойти и что сказать. От радости я готов был распластать мою благодетельницу прямо на рабочем месте и ублажить ее так, что законному супругу, буде таковой имелся в наличии, после меня нечего было бы делать. Хотя, кто ее знает - может, у нее только голосок приятный, а сама уродина уродиной. А я люблю красивых.
       А теперь об игрушке «Картохинская семья». «Игрушку» я вылепил из того самого пластилина. Неправы те, кто считают пластилин детской забавой - работа заняла у меня целую неделю. Изготовленных четверых человечков я назвал соответственно: «Картохинец трудильно-алкогольный («мужик»)», «Картохинка бытовая («баба»)», «Пацан картохинский мразный» и «Девчонка картохинская». Пластилиновые уродцы были голые, со всеми прибамбасами. Я хотел снабдить их набором сменной одежонки, но время поджимало. Но зато я постарался на славу: смешивал пластилин, получал все новые и новые цвета и оттенки, так что твари бытовые получились очень натуральными. У «мужика» я даже изобразил на ногах ногтевой грибок и прокуренную серую кожу на лице.
       Отсутствие одежды компенсировалось чудненькой «Инструкцией по эксплуатации изделия». Компьютер с принтером был в то время мне недоступен. Это в Сермякинске у каждого комп, а Картохинск все какая-то тюрьма народов и империя зла. Инструкцию я изготовил от руки - четыре листа формата А4, расписанных каллиграфическими буковками черной гелевой ручкой. Инструкции сами по себе являются произведением искусства. Я их все помню наизусть до сих пор. Вот и инструкция. Кхе!
       «Наименование изделия: игрушка «Картохинская семья» социально-биологическая для всех возрастов со смыслом.
       Фирма- изготовитель: изделия изготавливаются из природных биополимеров естественным путем. Выпускаются из тех же ворот, что и весь народ.
       Комплект поставки:
       · «картохинец трудильно-алкогольный» («мужик») 1 шт.;
       · «картохинка бытовая» («баба») 1 шт.;
       · «пацан картохинский мразный» 1 шт.;
       · «девчонка картохинская» 1 шт.
       О картохинцах. Картохинцы представляются представителями отряда homo sapiens рукастых говорящих в трезвом виде прямоходящих. Речь примитивна, эмоциональная жизнь бедна, отдельные особи предположительно наделены зачатками воображения. Носят одежду, которую им шьют представители менее развитых, по их мнению, биологических видов. Картохинцы - стадные существа, по уровню развития находящиеся ближе к одомашненным животным. Трудоспособны, но малоэффективны. Резко выражен половой диморфизм. Интеллект представлен способностью к несложным действиям в рамках профессиональных и семейно-бытовых обязанностей».
       Вот так вот, ха-ха-ха! А вот как я написал про мужика:
       « Наименование изделия: «картохинец трудильно-алкогольный («мужик»)».
       Устройство: изделие состоит из головы, рук хватательных, ног ходильных, курильно-материльного отверстия, туловища пищеварительного многоцелевого, органа размножения, плеч и спины ссутуленных (горба), грибка ногтевого.
       Социальный статус: супруг «картохинки» («бабы»), подчиненный начальника, свой среди своих.
       Назначение: изделие предназначено для производительного труда на благо общества с 14 лет до пенсионного возраста (это же верно и для «картохинки» («бабы»). Также служит напоминанием пользователям, что архетипы «мужика» и «бабы» до сих пор живы в нашем обществе и их никто не отменял.
       Эксплуатация изделия: «картохинец трудильно-алкогольный» по сути является «мужиком», т.е., обязан безошибочно распознавать себе подобных (мужики легко отличают мужиков от не-мужиков), вместе с ними отслужить в армии, взять себе в жены дуру «картохинку» («бабу»), чтобы она родила ему ребенка, вкалывать среди себе подобных, а заработок тратить на семью. Зарабатывание денег осуществляется при помощи горба.
       В работе, в выгуливании семьи по воскресеньям и праздникам в ближайшем парке, в курении, в ласкании «картохинки» («бабы»), в пьянках, в бритой голове, в тренировочных шароварах и в кожаной куртке с базара, в распознавании себе подобных и матерении того, что распознаванию не поддается, и заключается вся жизнь изделия.
       Эксплуатировать изделие следует дозировано, т.е. распределяя его время на рабочее, на свободное с пивом и мужиками и свободное с женой и детьми, т.к. изделие не отличается инициативностью и самостоятельностью.
       Внимание! Беречь от интеллектуальных нагрузок. Не одевать красиво. Не красить волосы (а то может и не понять). Изделие как правило неряшливо склонно к заболеванию ногтевым грибком. Изделие любит выпить, при этом степень любви к спиртным напиткам варьируется от питья пива до хронического алкоголизма».
       Здорово, не правда ли? Шедевр! А вот и про его избранницу:
       «Наименование изделия: «картохинка бытовая» («баба»).
       Устройство: изделие состоит из головы упрощенной конструкции, рук непокладаемых семейно-бытовых, грудей буферно-кормильных, лица рисовального, влагалища многофункционального, живота для вынашивания ребенка, бедер соблазняющих (у некоторых изделий могут отсутствовать), ног соблазняющих ходильных (у некоторых изделий не несут соблазняющей функции), волос, ногтей рисовальных, ушей для сережек.
       Эксплуатация изделия: изделие выполняет 4 функции: сексуальную, инкубационно-педагогическую (вынашивание и воспитание ребенка), демонстрационную (демонстрация собственной внешности), трудовую.
       Примечание. Демонстрационная функция исполняется любой не лишенной эгоизма картохинкой с момента полового созревания и заключается создании и поддержании того, что в ее примитивном представлении является имиджем женщины путем крашения волос и ногтей, ношения женской одежды и поведения по женскому типу (т.н. «полная дура»). Демонстрационная функция может сочетаться с трудовой, а может и не сочетаться. Образование у нее, как правило, не ниже среднего специального, иногда даже высшее техническое. Трудовой статус, как правило, соответствует более низкой квалификации. Данная функция продолжается и дома, в виде уборки, готовки, обстирки и обласкивания мужа. Такая картохинка именуется «бабой» (женский эквивалент понятия «мужик»). При отсутствии одного, нескольких или всех перечисленных качеств картохинка именуется «замухрышкой».
       Нравится? Едем дальше.
       « Наименование изделия: «Пацан картохинский мразный».
       Устройство: изделие состоит из тощенькой шейки на которой держится рудиментарная головенка, кожи серо-бурой, покрывающей весь организм за неимением лучшей, пиписки (отличительный признак), рук и ног, которые целы, ну и ладно, а также попы с ременным приводом (не во всех семьях).
       Эксплуатация изделия: изделие от рождения является гиперактивным, рано матерящимся, в глаз дающим. Инстинкт определять своих и чужих, как правило, проявляется рано. С определенного момента к вышеперечисленному прибавляется желание со временем стать «картохинцем трудильно-алкогольным» («мужиком»). Желание это неявное, оно не только дополняет детскую агрессию, но и является ее завершающей фазой и потому уже с подросткового возраста (а иногда и раньше) «пацана» начинают называть «мужиком». Впрочем, нередко к не слишком пожилому «мужику» также применяется слово «пацан». Как видим, четких возрастных границ данный термин не имеет, к тому же, обозначает, по сути, одно и то же явление.
       Внимание! Изделие следует беречь от ботанизации и от правильного русского языка. Не забывайте, что у вас растет будущий «мужик». Изделия, не соответствующие перечисленным выше нормам, особенно те, что не стремятся стать «мужиками», являются нежизнеспособными в картохинской среде и зачастую подозреваются в пассивном гомосексуализме».
       Ха- ха-ха, заебись сыночек! А какой братик, такая у него и сестренка.
       «Наименование изделия: «девчонка картохинская».
       Устройство: башочка пустая, рот полифункциональный с зубами и языком, ушки для ношения сережек, туловище для ношения одежды, волосы косичковые, дыренка (отличает «девчонку» от «пацана»).
       Эксплуатация изделия: с первых же дней жизни изделие следует обучать быть как можно красивее и глупее, чем оно есть на самом деле. В изделии следует воспитывать чувство отличия от мальчиков с первых же дней жизни, начиная с игры в куклы с шестимесячного возраста, ношения косичек и платья с 1 года, ношения сережек с 3 лет и крашения ногтей с 4. Такое воспитание является базисом подготовки к жизни и продолжается до периода полового созревания, после чего начинается непосредственная подготовка к роли «картохинки бытовой» («бабы») со всеми вытекающими функциями и последствиями. Точный возраст перехода «девчонки» в «бабу» не установлен.
       Внимание! Воспитывать изделие следует в строгом соответствии с данной инструкцией, поскольку феминистки в Картохинске и даром не нужны.
       Примечание. Подростковый и молодой возраст являются наиболее интересным и полезным в жизни «девчонки», при условии, если та не замужем. Правда, картохинское общественное мнение зачастую осуждает такой вариант поведения, а подобных «девчонок» называют по-простому нехорошим словом на букву «Б».
       Многофигурная композиция помещалась в коробке из плотного картона с крышкой, которую я специально склеил под это дело, позаимствовав у матушки пару здоровенных листов картона. Коробку я оклеил цветной бумагой и звездами из конфетной фольги.
       С этим веселым подарком в сумке я сошел неделю спустя на заснеженную землю (или, там, асфальт) Сермякинского автовокзала, а оттуда, похрустывая первым ноябрьским снежком, направился прямо в Сермякинскую ГТРК. Небо было серое, в воздухе лениво кружились редкие снежинки.
       Внутри ГТРК оказалось пустынно и безлюдно. Старикан, сонно куривший в конце коридора, направил меня по неверному курсу и я еще минут двадцать, как подорванный,
       бегал по этажам, натыкаясь на противоречивые ответы вялых телевизионщиков. На мою сумку косились.
       Дверь заветной комнаты 303 (а именно таков был ее номер) оказалась хорошо закамуфлирована в каком-то придаточном закутке. Внутри пахло сырым несвежим чаем, раскаленными электронагревательными приборами; в углу одиноко тлел компьютер. За боковым столом сидела обворожительнейшая блондинка с мелкими кудряшками - как оказалось позже, та самая, что отвечала на мой звонок. Было ей лет двадцать пять - не больше.
       - Здравствуйте, -сказал я, вперясь взглядом в два упругих мяча под пурпурным пуловером.
       - Здравствуйте, -ответила она, как мне показалось, недостаточно участливо. - Вы к Дмитрию Олеговичу? Его сейчас нет. Подождите, пожалуйста, минут пять. - и покосилась на мою сумку.
       - Будем знакомы, -продолжал я свой наскок, глянув на ее пурпурный, в тон пуловеру, маникюр, - Аркадий Югов, художник.
       - Оля, -ответила блондинка, странно и чуть удивленно на меня поглядев.
       Я купил заблаговременно коробку конфет с коньяком - задобрить секретаршу, если та вдруг не пустит к шефу. Я не знал тогда, как делаются такие дела и руководствовался в этом деле исключительно советами отца и моего сменщика Дмитрича - они себе что-то когда-то выхлопатывали таким способом. Здесь же секретарша делила с начальником офис (это на его столе стоял заветный комп), но эта секретарша так подействовала на мои любимые органы, что я решил: конфетам пропасть не суждено.
       - Оля, вы какие конфеты любите? -спросил я ее непринужденно, усаживаясь на стульчик у стенки.
       - С коньяком, -она с готовностью посмотрела на меня.
       - А у меня тут как раз есть коробочка. Не хотите ли?
       Я вытащил коробку и протянул ее Оле.
       - Спасибо! -Оля открыла коробку и скушала одну конфеточку. - Лучше я их спрячу! - спохватилась вдруг она и убрала коробку в ящик стола.
       «Жадная какая», подумал я с досадой. «Одна сожрать хочет и ни с кем не делиться!»
       Но в эту самую секунду дверь кабинета открылась и вовнутрь, в хроническую чайно-банную атмосферу, ввалился он.
       Дмитрий Белкин.
       - Вы ко мне, молодой человек? -спросил он строго баритональным басом, глядя на меня сверху вниз.
       Белкину было лет тридцать, не больше. Он был длинный и худой, и походил на актера Гошу Куценко. В довершение к этому он налысо выбрил голову и тем самым услилил свое сходство с этим киножуликом или, скорее, кинобандюганом.
       Мы сели пить чай. Оля достала конфеты - естественно, выдав их за свои. Стерва. Я рассказал Белкину о своем нелегком творческом пути. Я показал ему свою «игрушку» и свои рисунки (много их привез). Белкин был вне себя от восторга. Грохоча своим баритоном, он сбегал в коридор, привел еще человек пять сотрудников и читал им вслух «Инструкции по эксплуатации». Я при этом вел себя подобающим образом: дополнял его, исправлял, подсказывал, пускался в пространные комментарии, а если где-то не знал, что сказать, заполнял паузу шуткой.
       Короче говоря, это был триумф. Белкин спросил, не выставлял ли я где-нибудь свою «Семью». Получив отрицательный ответ, тут же пообещал все со временем устроить.
       - Вы, молодой человек, цены себе не знаете! -гремел журналист.
       Передачу с моим участием Белкин обещал сделать через три недели - не раньше: у него уже были на очереди какая-то бабка, которая вяжет носки пальцем, экстремал, пишущий картины собственными какашками и много подобных им уродцев. В общем, «Знай наших!».
       Навосхищавшись моими рисунками и перезнакомив меня со всем этажом, Белкин вдруг посмотрел на часы, попрощался со мной и удалился на какое-то важное совещание. Я бы мог ехать обратно в Картохинск, если бы не хитроумная красавица Оля. Она вдруг встала из-за стола и сказала болезненным голоском:
       - Кажется, я сегодня уже наработалась!
       И метнула на меня хитроумный взгляд, незаметный для окружающих. Этот Олин демарш и это ее заявление могли означать только одно.
       - Что-то мне нехорошо! -сказала Оля для непонятливых и, держась за животик, заковыляла прочь - очевидно, в туалет.
       - Ты пока иди, -шепнула она мне (сначала я решил, что мне померещилось). - Я тебя на улице догоню.
       !!!
       Вот это да!!!
       Девочка сама клеит меня!!!
       Я встал, попрощался со всеми и умненько направился с сумкой на выход.
       - Дмитрий Олегович, мне плохо! -стонала она за моей спиной, видимо, догнав еще не ушедшего на совещание шефа. - Наверное, съела что-то не то.
       - Да? -отвечал ей Дмитрий Олегович. - А ты иди домой. Промой желудок. Все равно для тебя сегодня работы больше нет. Только справку потом принеси.
       Я вышел за ворота ГТРК и побрел тихим триумфатором вдоль кованой ограды. Какие-то три недели! И Оля! Сзади меня неслышно догнали, кто-то шлепнул ручкой в вязаной перчатке по плечу моей кожаной куртки.
       Это была она - Оля.
       В желто- серо-пегой шубке до пояса и разноцветной шерстяной шапочке с длинными кистями и начесом.
       Я даже не вздрогнул - я был готов к такому повороту событий.
       Но был готов и к другому сценарию: Оля посулила деревенскому долбоебу (каковым, я, возможно, был в ее представлении) быстрое свидание, а сама на это свидание забила гвоздь - и будет деревенский долбоеб всю ночь у кованой ограды свою сперму подвергать заморозке!
       Но нет - мне повезло. Два везения в один день!
       - Чего встал? Пойдем ко мне, - просто предложила Оля. -Ты - клевый! - и лучезарно улыбнулась.
       Было уже два часа дня и мы были вне поля зрения окон здания телекомпании - и она повела меня в какую-то боковую улицу, и я поплелся за ней, навстречу сексуальной авантюре. Белое небо уже прояснилось, неожиданный резкий мороз хватал за щеки и другие жизненно важные органы.
       - Ты мне сразу понравился Аркаша. Можно, я буду так тебя называть?
       - Меня все так называют. Называй и ты. А я буду звать тебя Олечка.
       - Я обожаю творческих людей. Людей искусства. А эта твоя серия «Эро»…
       - Ты тоже творческий человек, Олечка, -сказал я, не столько из любви к телевизионщикам, сколько для того, чтобы сделать ей приятное и чтобы ее прелестное личико снова расплылось в улыбке.
       - Ну вот мы и пришли, -она указала на свой подъезд, оборудованный железной дверью с домофоном.
       В двухкомнатной и весьма фешенебельной (такие песочного цвета диваны и занавески цвета хаки из какой-то тонкой экзотической ткани, напоминающей шелк я видел тогда только в каком-то глянцевом журнале) Оля жила с мужем и дочкой. Но дочку-первоклассницу, по случаю ноябрьских каникул отправили к бабушке на пару дней. А муж, как оказалось, был в Москве, но не в анекдотической командировке - лечился у какого-то психотерапевта от жизненных невзгод. К тому же, по словам Оли, он все время пил сонапакс, от которого ничего не сто ит - словом, любовник из него был никудышный. Но муж занимал где-то высокий пост и за него Олечка держалась как и чем могла. Я же, в паузах между ее монологами, двигал свои монологи - о высоком искусстве.
       Помню, как мы вошли в квартиру. Оля щелкнула выключателями и тут же оживила желтым светом нежилую темноту.
       - Как же я замерзла и устала! -проныла с кухни Оля, гремя в холодильнике чем-то стеклянным, что вселяло большие надежды относительно сегодняшнего вечера.
       Было ясно, что ей ни хера не холодно и ни хера она не устала. Просто она, наверное, который день (или год?) живет без полноценной мужской ласки. И для этого Олечка отпросилась с работы, привела меня к себе в квартиру и сейчас будет предлагать себя - и это был подарок судьбы!
       - Помочь? -спросил я.
       - Сядь пока на диван. Чувствуй себя, как дома. Журналы полистай, там, на столике.
       Я сидел в комнате, которая у нее называлась гостиная. Гостиная была не по-народному стильная и без этого обязательного рюмочно-сервизного серванта, чего я никогда раньше не видел. Более всего она напоминала типовые гостиные в американских домах из голливудских фильмов - не хватало только камина. Я не удивился, когда утром, заглянув на кухню, увидел там микроволновку - их я тоже до того видел исключительно в блокбастерах от «Парамаунт Юниверсал Пикчерз».
       Олечка ввалилась в комнату, неся в руках целый поднос.
       Ополовиненная бутылка коньяка.
       Два подобающих фужера.
       Несколько тарелочек с салатиками и какой-то, наверное, дорогущей, рыбой. (Осетрина, пояснила мне Олечка).
       У меня глаза на лоб полезли.
       Воистину день чудес!
       От этого всего я согрелся сам собой - мне даже стало жарко.
       Усевшись на песочном диванчике, мы пододвинули столик (приличествующей случаю голливудской столика-тележки на колесиках у Олечки не оказалось, одно слово - империя зла). Оля уселась рядом и включила музыкальный центр - таких штуковин я тоже тогда не видел. Хозяйской рукой я налил себе и Оле по полфужера коньяка («На *** так много?» засмеялась Оля). Коньячок - «Мать мою женщина!», как говорил наш школьный военрук - оказался «Хеннеси»! Мы вкусно поужинали под непринужденную беседу ни о чем. От «Хеннеси» и от домашнего почти тропического тепла нам стало хорошо. От скудной закуски не осталось и следа, а напиваться в такой ситуации я не стал - не дурак. Кто с водкой дружен, тому хуй не нужен. У пьяных и у сытых уже ничего не получается, знаю по собственному горькому опыту.
       Я предвкушал нечто сладострастное - и не ошибся. Оля вдруг развернулась, легла вдоль дивана и, положив ноги мне на колени, сказал совсем уже убитым голосом:
       - Ааа! Ножки мои несчастные! Как я сегодня устала -ты не представляешь себе, Аркаша!!!
       - Я знаю пять болевых точек… -и я с удовольствием взял в руки ее ступни, одетые в толстые белые вязаные носочки.
       В таких ситуациях я всегда знаю от трех до пяти чудодейственных точек, но не об этом речь. Просто я обожаю массировать, мять, разминать женские ступни. Точек вот, по правде говоря, не знаю никаких. Просто сначала начинаю мять пальцами подошву, потом перехожу на пальчики, а потом на щиколотки и всю ступню. Работает всегда безотказно.
       - Холодно Олечке? -приговаривал я. - Сейчас я эту Олечку согрею!
       - Ахх! -Олечка откинула голову на подлокотник и закатила свои синенькие глазки. - Ахх! Мне становится теплей!!!
       - Носочки мешают, -сказал я и начал стягивать с Олиной ступни носочек - сначала левый, потом правый. Под носочками обнаружились колготки.
       - Сквозь нейлон массировать неудобно, -сказал я, играя пальцами с ее подошвами и дергая ее за пальчики - сквозь колготки было видно, что у нее пурпурный педикюр. - Придется снять колготочки, Олечка.
       Чтобы снять колготки, сначала нужно было снять джинсы. Олечка сделала это с поспешной готовностью - словно ждала моего благословения и вот его получила. Я ей в этом помог, в снимании джинсов. Страсть надулась у меня в штанах толстой твердой палкой; страсть не ведает законов. Страсть и закон - не только две вещи несовместные, но еще и взаимоисключающие.
       Не помню, как я поцеловал Олечку в ее сладострастный ротик. Мой язык просто утонул в этой вкусной ловушке; наши языки толкались, а губы не желали разлепляться.
       Я обцеловал Олечкины ножки от пальчиков и пяточек до самых бедер. Стащил с нее пурпурный пуловер. Водя языком по полупрозрачным выступающим ребрышкам, я освободил мою любовь от лифчика и трусишек. При этом я ухитрялся одной рукой разоблачаться и сам.
       - Ты согрелась, моя сладость?! -спрашивал я, сладостно жуя губами шейку моей ахающей Олечки, слизывая с белой кожи горьковато-древесный парфюм.
       - Не совсем, ах!
       - Ну, тогда пойдем примем ванну! Горячая вода у тебя, я надеюсь, есть?
       Проклятая бытовуха, она может все испортить в самый ответственный момент. Но горячая вода была в наличии. И мы оставили музцентр громко петь голосом Рики Мартина «Living La Vida Loca» и, обнимаясь, пошли в ванную с евроремонтом. И я целый час (а может быть и больше), стоя под обжигающим душем, прижимал хозяйку невъебенного дома к кафельной стене и массировал ненасытной стонущей Олечке вагину и клитор своей отвердевшей страстью. Придавленная мною, разгоряченная Олечка буквально висела в воздухе; ее длинные ноги обнимали меня за талию, мокрые руки крепко держали за шею. Она егозила, двигала бедрами, как ненормальная, стонала и кричала мне в уши и в окружающее пространство, не боясь, что услышат соседи, покуда я периодически меняя скорость, совершал в ее жарком влажном нутре поступательные шатунные движения. Роды сделали свое полезное дело - расширили Олечкину дырочку ровно настолько, насколько надо. Получалось просто супер. Никогда раньше я не трахал рожавшую женщину.
       И только основательно наплескавшись, мы принялись за ужин (или обед?). Оля выпила еще полфужера, съела еще тарелочку салатика и ломтик осетрины. Потом она сказала, что больше ей нельзя - она на диете. Так вот откуда у нее такая фигура - и это после родов!
       Мы отодвинули столик, разложили диван, она постелила нам обоим. Темнело, по-прежнему надрывался музцентр. В ноябре темнеет рано (раньше только в декабре), чувство времени нарушается. Я украдкой взглянул на часы - было уже шесть вечера. Мне очень не хотелось, чтобы Олечка заметила это и спросила разочарованно: «Аркаша, ты куда-то спешишь? А я так надеялась…» Но этого, к счастью, не произошло. И мы завалились с Олечкой под одеяло и под ненавязчивый аккомпанемент сначала музцентра, а потом телевизора, премило и долго предавались веселой болтовне. А потом, врубив оба прибора посильней, снова сплетались в страсти. Соседи, наверное, решили, что Оля пригласила сослуживцев, вот они и ***сосят кто во что горазд. А приглашать сослуживцев Оля любила - так она мне сказала сама.
       Угомонились мы часам к десяти.
       - Завтра у нас аврал, -сказал хлебосольная Олечка, перекладываясь на бочок, - а мне еще справку достать надо за сегодняшний прогул.
       Утром мы проснулись ни свет ни заря. Я хотел было встать, но Олечка цепко схватила меня за руку, затащила под жаркую себя и села на меня верхом. У меня сразу встал.
       - Куда же ты? -спросила она, усаживаясь на мой член, двигая бедрами взад-вперед. - После всего, что я для тебя сделала!
       Оля довела до экстаза и себя и меня. Потом, полежав, встала, завернулась в халатик и ушла на кухню. Она приготовила такую обалденную яичницу-глазунью, с такой любовью и лаской, что мне расхотелось куда-то спешить. Но спешить было надо - ей на работу, мне домой. И тоже на работу: в тот день как раз была моя смена, переменка в восемь утра.
       Мы простились по-быстрому и без сожалений.
       Больше Олечку я с тех пор не видел.
       Я позвонил своему сменщику из телефона-автомата и предупредил, что задержусь на пару часов. Родителям дома сказал, что ночевал у друга.
       Через три недели, как и было обещано, состоялась съемка сюжета с участием меня, моих рисунков и моих пластилиновых картохинских отбросов. Съемочная бригада приперлась ко мне домой. Снимали полдня. Помощник оператора обмолвился, что Оля на больничном. Что с ней случилось, я не знаю и расспрашивать не стал. Может, ей накостылял вернувшийся с лечения ревнивый супруг. Может быть, она залетела от меня и делала аборт - ведь мы с ней не предохранялись, хе-хе! Может, просто задолбалась трудиться и решила отдохнуть. После съемок моя матушка накрыла на стол и мы выпили с Белкиным на брудершафт. Он обещал со временем сделать меня знаменитым.
       А еще через неделю с нетерпением ожидаемый мною и всеми моими знакомыми выпуск «Знай наших!» появился на экране.
       - Аркаш! -орал отец из комнаты (я как раз был в ванной). - Сейчас тебя показывать будут!
       Радость, переполнявшая меня при виде карнавальной заставки, была похлеще оргазма с Олечкой.
       Но боже мой, в какую лапшу они нарезали мой прекрасный рассказ! Сюжет длился всего пять минут (как и было запланировано) и почти все время говорил закадровый Белкин, пока я, безгласный и немой (волею звукорежиссера) перебирал рисунки, переставлял пластилиновые фигурки и шевелил губами, читая «Инструкции». И вообще, меня представили чисто как художника, работающего в необычном жанре; про «игрушку» упомянули лишь вскользь. Своим голосом я сказал буквально две ничего не значащие фразы, а Белкин назвал меня «гением черного юмора», идиота кусок.
       Смотреть два следующих сюжета - про пенсионера, который после бутылки водки может без запинки выдать любую скороговорку и про шестилетнего пацана, собравшего многотысячную коллекцию сигаретных пачек - я не стал. Вздохнул и вернулся в ванную домывать руки.
       - Аркаш, ты как будто недовольный, -удивился отец мне вслед.
       Что я мог ответить ему? Это была пиррова победа. Триумф пополам с поражением.
       А через пару дней, едва я вернулся со смены домой (на работе наслушался поздравлений), как мне позвонил Илья. Оказалось, кто-то из его знакомых в Москве работает на телевидении и имеет доступ к продукции региональных телеканалов - и видел сюжет про меня.
       - Старина, ты себе цены не знаешь! -шипел в трубке его далекий электрический голос. - У нас на Новый Год намечается охуительная перфоргия Вольных Любовников!
       - Еще раз, -переспросил я. - Чего каких любовников?
       - Пер-фор-ги-я, -повторил он по слогам. - Гибрид перформанса и оргии.
       Охуеть, подумал я, весело живут московские ребята.
       Илья говорил, что руководство Ордена не возражает против моего присутствия и что он сам встретит меня на вокзале. О дате и времени моего приезда мы договоримся позже - но желательно тридцатого декабря. И я решил, что поеду в Москву, к Вольным Любовникам - не на картохинские же пьяные хари смотреть в Новый Год.
       Вы, конечно же, спросите, при чем здесь принтер Димы Белкина. А при том, что я был у него пару раз - и он любезно предоставлял мне и компьютер и ксерокс для распечатки и размножения моих визуальных объектов. Он даже научил меня азам общения с компьютером, вот так.
       А Олю я с тех пор так больше и не увидел - всякий раз, узнав о моем визите, она заранее брала больничный.


Эпизод 8


       На работе я взял отгул - дежурство выпадало на первое января. Сказал, что еду хоронить тетю. Заранее купил билет на свой любимый восточный экспресс «Новосибирск-Москва» - мне достался билетик на 28-е декабря на 21.40. В указанный день я сел в купе и отбыл в сторону столицы. А что мне оставалось делать - не киснуть же в Картохинске среди пьяных рож да отбрехиваться от желающих посмотреть мою «игрушку».
       И вот 30- го в три часа дня я прибыл в Москву на перфоргию. Илья уже ждал меня на перроне, от нетерпения подпрыгивая на месте, как будто он хотел в туалет, а его не пускали. Он был не один -по обе стороны от него стояли две длинные девицы, как будто только что снятые им прямо на подиуме. Экзотические куклы носили экзотические имена: Элеонора и Богдана.
       С самого начала мой визит в Москву проходил в обстановке строжайшей секретности: все держалось в секрете от меня. В том смысле, что я обо всем узнавал в самый последний момент.
       После ритуального обнимательства и знакомства Илья сразу же повел меня сквозь толпу пассажиров, бомбил и бабок с рукодельными картонными транспарантами «Сдам квартиру» и «Сдаю полдома» куда-то - как я решил, к остановке общественного транспорта. Но я ошибся: дорогого гостя, то есть, меня, ждала корпоративная машина.
       Настоящий черный лимузин.
       При виде лимузина я малость охуел. Или, правильнее сказать, умственно съехал слегонца в другое измерение, телесно оставаясь в этом. И в таком странном состоянии я пребывал вплоть до самого разрыва отъезда из стоилицы. Впрочем, обо всем по порядку.
       Внутри лимузин представлял собой настоящий номер люкс на колесах: стены из красного дерева, длинные сиденья-диваны, на каждом из которых разместился бы десяток человек не хилой комплекции, выдвижной столик-бар, занавесочки на окнах. Вдобавок салон был напарфюмирован, надезодорирован нездешним тропическим ароматом.
       - Солидный у вашего Ордена уровень! -только и сумел сказать я, от удивления даже не запутавшись в аллитерациях.
       На что Элеонора и Богдана снисходительно ухмыльнулись.
       Водитель обернулся в салон. Я обомлел и чуть не ахнул: за рулем лимузина была девушка. Стриженая почти под ноль, с пугающими оловянными глазами, миниатюрным подбородком и кругленькими щечками (обожаю такое сочетание щечек и подбородка!).
       - Капитолина, -она протянула мне руку. - Но можно просто Капа.
       - Аркадий.
       Мы ехали в этом мобильном «Хилтоне» и Илья все расспрашивал меня, как у меня жизнь, как я доехал, чего новенького привез - и косился на мой чемоданчик. И при этом - ни слова о запланированном концептуально-любовном мероприятии с чудным названием.
       Честно говоря, мне было страшновато. Воображение рисовало мне картины одну извращенней другой, в основном, на манер немецких порнофильмов. Мне почему-то представлялось: вот собираются в одной комнате ребята и девчата, занимаются группенсексом, свингуют, суют кто в кого ни попадя - а кто-нибудь один снимает все это на видео. Такой приятный досуг. Только еще напускают туману: Орден, перфоргии - чтоб никто их не упрекнул в недостатке воображения. От таких мыслей ладони у меня вспотели, но вы меня знаете - я никогда не отступаю.
       Лимузин куролесил довольно долго и уже начало темнеть. И я, как ни старался, дорогу от Казанского вокзала до места назначения, конечно, не запомнил.
       - Приехали! -объявила, наконец, дева-водительница по имени Капа.
       Мы вылезли в какую-то заледенелую первозданную грязь. Пустырь, помойка, стальные гаражи-ракушки, несколько серых, словно жизнь, панельных пятиэтажек. При этом окна горели только кое-где; фонарей не было и в помине. Невинное приглашение Ильи грозило обернуться чем-то более авантюрным, чем простой новогодний утренник с групповухой.
       Капа и куклы остались в лимузине, а Илья повел меня к ближайшему бетонному сараю о пяти этажах. На весь шестой подъезд, куда мы вошли, горело лишь одно окно - на пятом этаже. Именно там нас и дожидались. И не кто-нибудь - очаровательнейшее ногастое создание, с прекрасной светло-синей стрижкой каре, с выпуклыми карими глазами и носом и губами египетской жрицы. Так, во всяком случае, должны были выглядеть египетские жрицы в моем представлении.
       - Даша, это Аркадий. Тот самый, о котором я тебе рассказывал. Аркадий, это Даша, -познакомил нас Илья. - Дашунь, впиши человека до завтра. Введи его в курс дела. А там все вместе на перфоргию пойдем.
       С чем и ускакал вниз по темной лестнице, оставив меня один на один с египтянкой Дашей. И ее довольно-таки не хило обставленной квартиркой, напоминающей квартиру телевизионщицы Оли - а богатство обстановки бросилось в глаза сразу же.
       - Уф! -я упал на диван. - Что ж вы не предложите гостю присесть с дороги? Тем более, такому гостю.
       Даша засмеялась.
       - Давай сразу на «ты», -предложила она. - Как знать - может, во время перфоргии нас объявят нареченными.
       - Это как?! -не понял я. - Женихом и невестой, что ли?! - с перепугу я чуть не вскочил с дивана.
       - Ну, во-первых никто никого у нас насильно не женит и замуж не выдает, -успокоила меня Даша, мягко усевшись в кресло и подобрав под себя обалденные ноги. - А во-вторых, это только на время перфоргии.
       Я невольно засмотрелся на нее. Она была в оранжевом махровом халатике чуть ниже пояса, она была шоколадно-смуглая (на мой комплимент «Какая у тебя кожа» ответила «Десять процентов солярий, остальные девяносто - мое»); вдобавок, она все время ходила босиком (благодаря подогреваемому полу, как я позже узнал). Белые лохматые ковры, обогреватели во всех углах к этому тоже располагали. Вообще типовая четырехкомнатная квартира была обставлена весьма и весьма богато.
       - Наследство от мужа, -коротко пояснила Даша.
       Муж был весьма влиятельный бизнесмен и его год назад, как водится в столице нашей Родины, грохнули конкуренты. Он завещал ей все свое имущество, но кое-что, включая и особняк, пришлось распродать в моменты личных финансовых катаклизмов - каких, она не уточняла. И все равно, как ни крути, завидный ей достался подарочек с того света в награду за полтора года совместной жизни: президентские апартаменты в панельной пятиэтажке.
       Мы сели ужинать. Даша слазила в оебунительный двухкамерный холодильник, который, как та елка - выше мамы, выше папы доставал до потолка. Дашино меню вполне соответствовало стандартам вдовы миллионера: впервые в жизни я попробовал омара (она показала мне, как есть ракообразное), французское вино «Божоле» и много чего еще.
       Мы говорили обо всем на свете. Даша тоже, как и я, рисовала. Она была художница, но художница дипломированная и профессиональная, окончила какую-то академию и даже успела поработать художником-иллюстратором в каком-то издательстве, прежде чем вышла замуж за своего бизнесмена. А сейчас, с мужниным наследством ей не надо было думать о хлебе насущном.
       После ужина мы совершили ритуальный взаимообмен рисунками. Я притащил в своем чемоданчике все, что счел возможным и нужным притащить: и кое-что из раннего - «Город Картохинск», и «Эро», и про «Картохинскую семью» тоже не забыл. «Игрушка» понравилась Даше больше всего.
       - Да, такие они и есть, -констатировала она, сморщив нос. - Но не слишком ли ты про своих земляков?
       - А ты своих земляков и вовсе не рисуешь, -парировал я.
       Действительно, Дашины морские пейзажи а-ля импрессионизм изображали исключительно французскую Ривьеру и прочие ненашенские берега. Но это был на диво осовремененная импрессионистская графика: вместо дам в длинных платьях и усатых кавалеров с тростями по рыже-серо-сине-зеленым просторам сновали «Мерседесы», велосипедисты в фирменных шлемах, бегуны трусцой с дебильниками в ушах и пугающие прохожих подростки на роликах. Правда, на последних ее рисунках вместо Сен-Тропеза явно угадывались Сочинские пляжи и аллеи с их местным колоритом.
       - Моне двадцать первого века, -заключил я. - Здорово!
       - А тебя… я даже не знаю с кем сравнить, -ответила на это Даша. Томно потянувшись в кресле. - Илья мне много рассказывал о тебе. Ты гений, Аркаша, но в тебе слишком много негатива!
       Даша неожиданно уселась прямо, спустила на пол свои длинные ноги, сдвинула колени вместе и чуть наклонила ноги вправо. И в такой чинной позе, сложив руки на коленях, уставилась на меня своими влажными карими, почти черными чуть раскосыми глазами. Я смотрел на нее. На ее крупные руки. Ее крупные ступни. Ее крупные ногти, покрытые прозрачным лаком со светло-фиолетовым отливом. Ее грудки-арбузики. Попроси меня сказать что-нибудь в тот момент - я не смог бы связать пары слов.
       Даша вдруг шевельнулась и положила ногу на ногу. Одну обалденную ногу на другую. Стала видна светлая белая подошва ее ступни.
       Я знал, чем все это закончится. Не люблю заниматься любовью на сытый желудок, но что поделать.
       Мы играли с ней в некий телепатический диалог, в котором не было слов, но были только образы, только движения, только жесты. И в этом почти неподвижном диалоге мы друг друга прекрасно понимали.
       У меня встал.
       И Даша словно почувствовала это.
       И чуть улыбнулась такой дразняще-застенчивой улыбочкой.
       Она наверняка уже написала в трусишки - если они у нее были под халатиком.
       Я сидел на диванчике, она - в кресле напротив.
       Я тоже изогнул губы застенчиво-дразняще.
       Даша облизнула губы и ос сдержанным кокетством чуть откинулась назад. Боже, что за дивное зрелище являла она в тот момент, играя в саму скромность: халатик весь перекосился (как бы невзначай), так что грудкам стало тесно в махровой ткани. Они рвались на простор и одна уже почти вырвалась. Дашуня сидела, положив ногу на ногу, пола халатика приподнялась и оголилось гладкое шоколадное бедро.
       И вдруг, одним молниеносным кошачьим махом, хозяйка квартиры перепорхнула ко мне.
       Практически ко мне в объятья.
       Она упала слева от меня, свалилась на меня.
       Ее полуоткрытый рот был в сантиметре от моего лица.
       Я не помню, кто первый из нас спросил «Да?» и кто утвердительно ответил то же самое.
       Да это было не важно, потому что через секунду наши рты сладострастно слились в глубоком поцелуе.
       А потом мы лежали, разгоряченные, на диване, и я чуть прикасался губами к бисеринкам пота на ее плече. Я уже собирался пуститься в ненавязчивые расспросы про Орден Вольных Любовников, как вдруг в прихожей длинно и жестко (не могла купить себе звонок получше, при своих-то миллионах?) затрещал звонок.
       - Наверное, Гера и Люда! -Даша вскочила, надела свой халатик и сказав мне «Лежи, это свои!», бросилась открывать дверь.
       Это оказались они. Чмоканье, смех, стук чемоданов об пол и о стены - наверное, своими чемоданами оборвали все обои гостеприимной вдове. Смеясь и счастливо охая, гости ввалились в комнату, втолкнув с собой небольшую волну прохладного воздуха.
       - А я вас завтра жду! -донесся из прихожей Дашин голосок.
       - А мы сегодня! -ответил Гера.
       Правы те, кто утверждают, что человек ищет в любимом (или любимой) свое подобие. Очкарики Гера и Люда были похожи друг на друга, как две модели со страниц какого-нибудь гламурного журнала. Стильные такие ребятки, примерно моего возраста.
       Я встал, едва успев натянуть трусы.
       - Аркадий Югов, художник, -подал я руку по очереди новым гостям.
       - Каков ваш статус в ОВЛ? -с неожиданной строгостью спросила Люда. - Что-то я вас не припомню.
       Гера попросил ее «не начинать снова», а Даша ей объяснила:
       - Он по личному приглашению Вице-магистра. Его инициируют. Скорее всего, нас объявят нареченными.
       После этого ребята посмотрели на меня с уважением, а я с перепугу был готов незаметно выскользнуть в дверь и сбежать прямо в одних трусах. Что еще за «Вице-магистр»? Что значит «инициируют»? ОВЛ, насколько я понял, означает «Орден Вольных Любовников».
       Гера и Люда приехали из Санкт-Петербурга. Там они жили и учились в какой-то академии. Небедные детки небедных родителей, насколько я понял из их обмолвок. О городе Картохинске впервые услышали от меня. Были приятно поражены, разглядывая мои рисунки.
       Вечер мы провели, беседуя, конечно же, об искусстве. Хотя петербургская пара, насколько я понял, к искусству имеет лишь самое минимальное отношение, ведь они - будущие искусствоведы.
       И вот приятный вечер близился к концу. Позвонил Илья Даше на мобильни и сообщил, что какие-то Кирилл с Таней не приедут.
       - Слава богу! -облегченно вздохнула моя будущая нареченная. - У меня тут не проходной двор!
       Засим наши пары приятно распределились по комнатам: Гера с Людой - в спальню, мы с Дашей остались в гостиной и предались сладострастию на сон грядущий.
       - Дашуня, -шептал я в ушко моей засыпающей милой. - А все-таки, кто такие нареченные? И чем вы занимаетесь на перфоргии?
       - Спи, Аркаш, -отмахивалась сквозь сон моя египетская жрица. - Завтра все узнаешь. Поверь мне, в этом не ничего опасного - наоборот, одно сплошное удовольствие.
       Я не знал тогда, кем являлся в Ордене Илья Марков, но его приказание ввести меня в курс дела Дашуня выполняла крайне недобросовестно. То ли введение в курс дела обозначало секс с новичком накануне неведомой и страшной перфоргии - дескать, пускай готовится загодя. То ли Даша попросту водила меня за нос; тешила свой скрытый садизм, держа меня в неведении. Второй вариант представлялся мне куда более похожим на правду.
       Тридцать первого мы проснулись часов в десять утра. Будильников в Дашиной квартирке не было и в помине, похоже, тут никто никуда не спешил. Даже в праздничные дни.
       Мы позавтракали, потом (часа через два) пообедали. День выдался морозный. Гулять по поганому двору и поганым окрестностям не хотелось. Поэтому сидели дома и вели беседы. Беседовать мне вскоре надоело и я начал подбираться к ребятам насчет тайн ОВЛ. Но Даша сразу пресекала все мои поползновения.
       - Вот когда тебя инициируют, вручат Кодекс Вольных Любовников, тогда все узнаешь, -сказала она.
       - А если инициируют через наречение, вообще будет здорово! -присовокупила Люда. - Не надо будет два раза процедуру проходить. Ведь нон-инициат, объявленный нареченным, автоматически становится инициатом третьей степени.
       Офигеть, что за терминология! Мои несчастные мозги заплелись извилиной за извилину.
       - Да! -спохватилась вдруг Даша. - Если ты привез костюм от Версаче, можешь выкинуть его на помойку.
       - У меня нет костюма от Версаче, -честно ответил я. - А что, у вас в Москве они больше не в моде?
       - Да нет, просто для новогодней перфоргии надевают что попроще. Твой свитерок вполне сгодится.
       - А тебе, Дашунь, -я посмотрел на ее голые ноги, - подойдет что-нибудь пляжное. Чем меньше одежды на тебе будет, тем лучше.
       - Ух ты какой! Сейчас же зима, глупенький!! -улыбнулась Даша. - Я же замерзну к такой-то матери!!! Иди лучше помойся накануне ответственного мероприятия.
       Когда я выходил из ванны, у Даши запиликал мобильник.
       - Алле?… Да, все готовы… Ждем!
       - Сейчас подъедет Илья, -сообщила она, убирая приборчик с антеннкой в сумочку, - и мы поедем к мадам Изабелле!
       - Урррра!!! -грянули Гера и Люда.
       Я тоже присоединил свой голос к этому дуэту.
       А еще я хотел спросить, кто такая мадам Изабелла и почему мы должны ехать к ней. Но тут под окнами появился Илья на своем лимузине и опять всем стало не до меня.
       Чистые, благоухающие, но одетые не слишком протокольно (Даша, как и я, надела джинсы и пуловер) мы погрузились в лимузин. Было пять часов вечера.
       - Илья, куда едем-то? -негромко спросил я своего столичного партайгеноссе и он ответил:
       - Аркаша, ты чего? На перфоргию к мадам Изабелле, куда же еще! Эти, -он кивнул в сторону Даши, Геры и Люды, - тебя не просветили?
       Вот оно что: мадам Изабелла и перфоргия - это одно и то же. Я немного успокоился. Немного, потому что неясностей все равно оставалось, хоть отбавляй. И черный лимузин с шофером Капой гладко мчал меня по вечереющей Москве туда, неведомо куда. И было до одури жутко - и чем дальше, тем больше. Но если не получается сбежать, остается одно - расслабиться и получить удовольствие.
       «Неведомо куда» появилось очень скоро, в виде двухэтажной белой дачи а-ля новорюсс (как я называю этот стиль). Дворец загадочной снежной королевы мадам Изабеллы эффектно выделялся среди окружающего пусть и двухэтажного, но все же кирпичного убожества в том же стиле. Стоянку перед белой дачкой уже облепили лимузины черные и белые, мерины, джипы, парочка иномарок поскромней, так что я со своим лимузином ощущал себя в этом обществе вполне конкурентоспособным.
       К каждой подъехавшей машине тут же подбегал швейцар, другой охранял настежь открытые ворота. Мотор, как пояснила мне Капа, полагалось заглушить перед домом и во двор закатывать вручную. Зачем? Чтобы не пачкать выхлопными газами белый снег и ледяные скульптуры во дворе - таково было требование мадам Изабеллы.
       Увидев, что за рулем моего лимузина сидит женщина, оба бычары в золотых галунах кинулись к ней на выручку. Ну и я тоже помог им вкатить лимузин на стоянку (за что меня тут же выругал Илья). Ледяные скульптуры во дворе и вправду имелись - группа здоровенных котов, зайцев, коньков-горбунков, арок и стенок из хрустального сине-зеленого льда. Не хватало только горок и орущих детей с санками.
       И вот, я, Даша, Гера, Люда и Илья, влекомые швейцаром, вошли внутрь неведомого места непонятной тусовки. К нашему приезду все было готово заранее: в длинном зале (наверное, столовой) на первом этаже для собравшихся (а собравшихся было полсотни, не меньше) был сервирован шведский стол. Примостившись в углу, оркестрик в белых фраках наигрывал что-то латиноамериканское. Благоухали нездешние ароматы. По залу ходили официанты с подносами и разносили шампанское. Я охуевал от этой голливудщины наяву. И я тоже взял с подноса бокал, за что мои друзья наградили меня одобрительными взглядами.
       - Скорей к столу! -Илья и Даша наперли на меня локтями в оба бока. - Пока эти все не съели!
       И я бросился с ними к чуду шведской кулинарии, и даже успел схватить себе пару каких-то бутербродов с черной икрой. Уже через пару минут свитерно-джинсовая тусовка (а все присутствующие были одеты так же непрезентабельно, как и мы) с уханьем опустошила стол, оставив только голую скатерть и пустые тарелки.
       Подумать только, размышлял я, попивая шампанского и впервые в жизни вкушая икру, когда-то в каком-то Картохинске я пил пиво с Ерофеичем в подъезде.
       Прислуга подносила все новые закуски, а обещанной перфоргии все не было, как не было и хозяйки белой дачки. То, что дачей владеет мадам Изабелла, я вдоволь наслушался от новых знакомых и их голоногих спутниц. От них же я узнал, что мадам Изабелла является Генеральным Магистром ОВЛ, она богата, она с причудами, а настоящей ее фамилии не знает никто. Я оглядывал публику и думал с испугом и со скепсисом: вот с этими - перфоргия?
       Настенные часы показали без пяти шесть, когда в столовую вошел некто в черном фраке (конферансье - так я прозвал этого человека). Музыка смолкла и он громко объявил:
       - Дамы и господа! Прошу всех в большую гостиную!
       - Ну вот, поели, теперь можно и поспать! -сострил я.
       Даша, Гера и Люда как-то странно на меня посмотрели - видно, моя шутка не пришлась ко двору.
       Вместе со всеми мы двинулись сквозь открытую здоровенную дверь в соседнее помещение. «Малая гостиная, большая гостиная. Ни фига себе, апартаменты «Горки-9», подумал я.
       В большой гостиной рядами стояли стулья, а у дальней стены была сцена с микрофоном и довольно нехилыми прожекторами и рампой. Прожектора были установлены и по периметру гостиной. Получался этакий конференц-зал. Или правильней сказать, концертный зал. Мы уселись вчетвером где-то в середине зрительного зала, если это можно так назвать. Илья при этом куда-то исчез.
       Внезапно свет в гостиной погас - только через пару секунд вспыхнуло пятно света над серединой сцены, там, где стоял микрофон. Я не знаю, отдал ли кто-то приказ или это была уже многолетняя привычка - но все собравшиеся, как по команде, перестали вдруг галдеть, вытянулись и уставились на освещенную сцену. В этой внезапно нахлынувшей атмосфере строгой торжественности мне не оставалось ничего, как вместе со всеми принять строгий вид.
       На сцену поднялся тот самый в черном фраке.
       - Дамы и господа! -объявил он в микрофон так, что электрический ток пробежал по загривкам и холкам; было слышно, как заискрился у кого-то синтетический свитер. - Генеральный Магистр Ордена Вольных Любовников мадам Изабелла!
       Из первого ряда поднялась дотоле незаметная женщина. Она поднялась на сцену и я, наконец, увидел ее воочию. Мадам Изабелла была уже пожилая, миниатюрная, как кукла, шатенка, с кукольной головкой, с короткой стрижкой, в темном брючном костюме и белой блузке, к воротничку которой был приколот небольшой сине-зеленый камень. В руке она держала красную папочку.
       Увидев мадам Изабеллу, все присутствующие ахнули, а потом дружно встали и разразились аплодисментами. Я сделал то же самое. В ответ Мадам Изабелла сдержанно поклонилась всем и сделала знак рукой - довольно! И встала чуть в стороне от микрофона.
       - Дамы и господа! -объявил чернофрачный конферансье. - Вице-магистр Ордена Вольных Любовников Илья Марков!
       Илья! Вице-магистр Ордена!!! Охуеть можно!!! Так вот почему Даша говорила вчера «Он по приглашению Вице-магистра».
       И Илья взобрался на сцену в черном костюмчике, белой рубашечке и аляповатом галстуке с ромбиками. В руке он тоже держал красную папочку. Зал снова встал и снова зааплодировал. Легкий поклон собравшимся - и он сделал шаг в сторону, пропуская к микрофону мадам Изабеллу. Зал так и остался в стоячем положении.
       - Дамы и господа! -сказала мадам Изабелла в визгнувший микрофон. - В этот прекрасный вечер я имею сказать вам следующее.
       Она сделала паузу. Зал стоял и торжественно внимал ей, своей госпоже.
       - Да будем всегда вместе мы, вольные любовники! -вдруг резко и звонко выкрикнула она в микрофон.
       - Всегда! Всегда! Всегда! -слаженно рявкнул в ответ зал.
       - Ибо любовь священна!
       - Священна! Священна! Священна! -орал я вместе со всеми, ощущая, как втягиваюсь в массовую истерию. Или, скорее наоборот - она поглощает меня, как болото.
       - Пусть будет вольной любовь! -надрывалась мадам Изабелла.
       - Любовь! Любовь! Любовь! -троекратно рявкнули все.
       «Ну а дальше-то что?» думал я (тогда я еще не утратил способность мыслить). «Сольемся в священной любви вот на этом самом месте - только стулья уберем?»
       Зажурчала тихая мелодия, настраивая на душевное успокоение.
       - Дамы и господа! -продолжила мадам Изабелла, уже спокойнее, и открыла свою красную папочку. Илья сделал то же самое. - В этом году, как никогда ранее, велико число кандидатов в вольные любовники. И это прекрасно, потому что все они - благородные души, писатели, художники, поэты и прочие полезные люди - словом, все те, кто заслуживает вольной любви.
       Закончив фразу, она посмотрела на Илью - подошла его очередь говорить.
       - Дамы и господа! -объявил Илья. - В этом году шестнадцать человек претендуют на титул вольных любовников - шестнадцать. И я надеюсь, что они сумеют оправдать оказанное им высокое доверие!
       - И я попрошу на сцену первую пару, -прочирикала по-птичьи звонко мадам Изабелла, заглянув в свою папку, - инициат третьей степени Дарья Макарова и нон-инициат Аркадий Югов.


Я!


       Мы!
       Я подхватил Дашу и мы под всеобщие аплодисменты взбежали на сцену.
       - Инициат третьей степени Дарья и нон-инициат Аркадий. Встаньте лицом к зрительному залу и возьмитесь за руки, -властно распорядилась госпожа Генеральный Магистр.
       Как только мы встали к залу лицом и взялись за руки, зал на секунду погрузился во тьму. И вдруг проснулись расположенные по периметру прожектора. Желтые, синие, зеленые, оранжевые, красные, они закружили по стенам, по сцене, по залу, разноцветным стробоскопическим светом, больно ударяя в глаза и сдвигая с места вестибулярный аппарат, а легкая мелодия так же внезапно переключилась на более торжественную, атональную авангардно-симфоническую.
       - Да свершится для нон-инициата Аркадия чудо инициации через наречение!
       Ни фига себе! Что это такое и куда надо съебываться в случае опасности?
       - Выборный инициатор Алексей, поднимитесь на сцену, -попросил Илья.
       На сцене появился некто лысый, с усами. Он встал позади нас, и, положив нам руки на голову (левую на Дашину, правую на мою), объявил (Илья услужливо поднес ему микрофон):
       - Я, выборный инициатор, инициат третьей степени Алексей, объявляю вас нареченными во имя вольной любви!
       В ответ на каждую такую фразу инициатора зал выкрикивал что-то ритмичное. Но что - я не мог разобрать ни единого слова.
       Не успел я опупеть от такого поворота судьбы, как Илья вызвал на сцену другого выборного инициатора. Им оказался парнишка не старше меня.
       - Я, выборный инициатор, инициат второй степени Виталий объявляю вас нареченными во имя вольной любви! -скороговоркой протараторил он под стробоскопическую карусель, возложив на нас руки.
       - Выборный инициатор Юлия, подниметесь на сцену!
       Из мрака нарисовался персонаж номер три: мадам с полностью седыми волосами (похожая, кстати, на мою маму, но гораздо боле ухоженная).
       - Я, выборный инициатор, инициат первой степени Юлия…
       Грохот скрипок, литавр и труб, круговерть стробоскопов уже дано сдвинула мои мозги из этого мира в другой - я только потом это понял. Так зомбируют клиентов тоталитарных сект и финансовых пирамид - видел однажды по телику. Куда я попал и то будет дальше - о таких вещах в тот момент я не думал. Помню, я почувствовал, что сейчас я или упаду в обморок, или же меня вырвет. НО не сразу, а если так будет продолжаться еще минуты три.
       И тут в ритмично скачущих лучах возник знакомый фейс: Илья, но уже без папки. Я зажмурился, чтоб не видеть этой ****ой феерии света.
       - Аркаша, не закрывай глаза! -рявкнул Илья и ткнул меня в бок. - Глаза не закрывай! Я, Вице-магистр Ордена Вольных Любовников, объявляю вас нареченными во имя вольной любви!
       Итак, титулы посвящающих (или по-ихнему, инициаторов) шли по нарастающей. Логично было предположить, что осталась мадам Изабелла.
       И точно: мадам Изабелла нарисовалась перед нами.
       - Не закрывай глаза, смотри на меня! -скомандовала она, и для примера выпучила свои.
       Она была маленькая, но от нее исходила нечеловеческая воля, которой она подавляла и валила с ног любого.
       - Смотри на меня!
       - Смотрю, -ответил я покорно, пропуская через свои глаза все стробоскопы.
       - Я, Генеральный Магистр Ордена Вольных Любовников, объявляю вас нареченными во имя вольной любви!
       Я не помню как оказался в зрительном зале. С этого момента… Даже не знаю, как описать свое состояние. Я ощущал себя уже не самим собой, а какой-то управляемой частью целого. Деталью механизма, каковым являлось это сборище. А приводилось оно в движение командами со сцены, стробоскопами и музыкой. Если во время обряда инициации меня тошнило и голова моя летела по кругу вместе со стробоскопами, то сейчас я ощущал полную уверенность в правильности происходящего. Но уверенность эта была не моя - ее мне передавали другие. И мне ни о чем не надо было думать. Что делать, что кричать, как двигаться - этим руководили другие. И мне было от этого хорошо. От того, что мной руководят другие, а я - составная часть целого.
       Вот на сцену вызвали вторую пру, третью, пятую, десятую. И я покорно стоял и вал со всеми, а что - не помню. Кажется, фраза звучала так: «Мы согласны, будешь с нами! Мы согласны, будь как мы!» А может, и не так.
       Сколько времени все это продолжалось? Я не знаю. Времени для меня не существовало. Только вдруг в один прекрасный момент меня вдруг словно включили. Включили меня прежнего - Аркадия Югова. Верее, переключили обратно из того состояния. Включили наверное, когда в зале включился свет.
       - Что это было? -задал я закономерный вопрос.
       - Тут все написано, -Даша показала на предмет, что я держал в руке. - Ознакомишься потом.
       Я посмотрел - у меня в руке была книга. Маленькая, пухлая, в твердых темно- фиолетовых обложках, на которых золотыми буквами было вытеснено «Кодекс Вольных Любовников» и был изображен неописуемый вензель. По-моему, такой же был над сценой во время инициации. А еще он был на папках у мадам и Ильи. Или мне показалось?
       - Дамы и господа, попрошу всех в столовую! -объявил конферансье.
       Все устремились обратно в столовую, обсуждая подробности инициации. Видимо все, как и я, что-то помнили, а чего-то не помнили. Отток людей из гостиной напоминал тот момент, когда после окончания фильма в зрительном зале включают свет и все идут к выходу, обсуждая только что просмотренный фильм.
       - Ну как? Спросила меня Даша.
       - У вас что, всегда так…
       - Теперь мы с тобой нареченные Аркаша. А ты -инициат третий степени через наречение.
       В столовой нас снова ждал шведский стол. Часы показывали - мать честная - без пяти двенадцать!
       Хорошо, поменяйте карту памяти…
       Вы, конечно, спросите, что было дальше. Дальше была полная херня. Поздравились с наступившим Новым Годом и… Я ожидал чего-то большего - священных обрядов, ритуалов каких-нибудь, дальнейшего разгула психотронных технологий. А вместо этого все разбрелись по приказу мадам Изабеллы по отдельным спаленкам, которых в ее особняке было до фига и выше - и предались «перфоргии». Прямо как в детстве - на горшок и спать. Такая вот… перфоргия.
       Я покувыркался с Дашей, а под утро, пока все спали, потихоньку свалил из особняка. Меня никто даже не остановил - похоже, охрана напилась в сракатан. Помню, как я брел в хмурой первоянварской рассветной тишине и думал: на хер я сюда приперся - чтоб меня здесь прозомбировали, да еще обманули в самом дорогом? Да еще заставляли читать всякую пропагандистскую ерунду? Да я один сделаю в тыщу раз лучше, чем вы все вместе взятые, хреновы любовники балов и концептуальных половых актов!
       Сиреневую книжку с золотым тиснением я зашвырнул далеко в сугроб. Поймал такси и поехал к Дашиному дому забрать свои вещи - Даша опрометчиво доверила мне ключи от своей квартиры, дуреха. Ключи я передал соседям, вместе с ответственностью за дальнейшую судьбу ее жилплощади, о чем оставил в двери записку. После чего, не раздумывая, на том же такси, поехал на Казанский вокзал. На этом гребаном такси я хорошенько разорился.
       Так закончилось мое знакомство с «Орденом Вольных Любовников». Впрочем, об этой потере я не очень-то сожалел.


Эпизод 9


       После расставания с Ильей и компанией в моей личной и творческой жизни… Хотя, я бы сказал наоборот: в моей творческой и личной жизни… так как творческая жизнь для меня важнее личной. Если, конечно, это не одно и то же, ха-ха-ха! Так вот, после расставания с Ильей в Москве в мой жизни наступил продолжительный спад. Я по-прежнему дежурил на складе сутки через трое и утешал себя мыслью, что мой спад - не более чем перед бурей.
       В конце февраля неожиданно всем выдали зарплату за последние три месяца, а еще через несколько дней я узнал, что ОАО «Первый кирпичный завод» объявило себя банкротом. Директор кирзавода Андрей Викторович Колобов был личность в городе приметная. В том смысле, что коррумпированная. Ходили слухи, что напившись на какой-то дружеской вечеринке с начальником УВД города Филипченко (которого за его эффективную борьбу с коррупцией все называли Филя-Простофиля), он горделиво кричал, что, дескать, это он первый в стране придумал в свое время не выдавать зарплату рабочим вовремя, а прокручивать ее через банки. Но на следующий день после объявления банкротства Колобок (как завали его свои, а вместе с ними и весь Картохинск) исчез в неизвестном направлении. А еще через месяц был пойман в Москве, посажен в Сермякинской СИЗО и очень скоро осужден по десяти статьям. Говорили, что дело Колобка обусловлено дележом собственности внутри города, и что на сильного нашелся еще более сильный. А еще говорили, что есть там, в Сермякинске, какой-то борзый следователь - любое дело за три месяца до суда доведет. Но всю эту муть я узнаю уже летом, из скупых сводок теле-радио-новостей - Картохинск настигнет меня даже в самый разгар моего личного рая. Но обо этом попозже.
       Короче- мороче, я и мои родители, остались без работы. Наш русский человек -беспомощная тварь. Когда кирзавод только объявил о своей несостоятельности, кто-то встал к главной проходной с плакатом «Верните наш завод!». Он или будет держаться за ушедшую возможность, как за мамкину сиську, или, если представившаяся возможность уже ушла насовсем, будет халкать водку. И это вместо того, чтобы попытать счастья в другом, третьем, пятом, десятом месте. Нет, русский человек - не авантюрист. Он, скорее, будет играть по правилам, которые ему навяжут сверху.
       Напившись водки, отец орал: «Я, ****ь, кирзаводу всю жизнь отдал, *****!», а мама его утешала. А я про себя думал «***** ты и есть».
       Уволенным рабочим оставалось только пьянствовать, просить друг у друга и у работающих соседей в долг и бухать дальше. Пьяных в Картохинске в тот февраль прибавилось - вечерами шароебились по улицам, орали песни. Если было слишком холодно, сидели по домам. А если сидят дома, значит больше выпьют - такой вот закон Мерфи на Картохинский манер. Отец пропьянствовал месяц, а потом устроился электриком в котельную. Мать решила выйти на пенсию - ей уже было пятьдесят пять лет.
       Кстати, о родителях: в этот период возобновились ссоры с родителями, которые в конечном итоге и привели к разрыву с родительским домом. Надо сказать, что я никогда не жил в мире с родителями; грызлись мы хотя бы раз в неделю. Инициатором и причиной конфликтов обычно был я сам. Скажем, уже лет с четырнадцати я взял за правило время от времени не ночевать дома. Но это были мелочи: поругаемся - и снова в доме тишь да гладь да божья благодать. А тут я начал пьяный являться домой, да еще в два часа ночи. Мне хотелось разругаться с родителями вдрызг. В конце концов, мне было почти восемнадцать лет и жить под одной крышей с людьми меня породившими уже казалось мне чем-то несерьезным. К тому же мои обмылки меня заебали вусмерть. Да они и самого терпеливого заебут, чего уж там говорить обо мне. Мне хотелось жить отдельно от них, не иметь с ними ничего общего, никаких связей. Просто-напросто забыть о них. Меня и так с ними ничего уже не связывало, кроме общей жилплощади и фамилии.
       Правда, я с трудом мог представить себе свою отдельную жизнь, со всеми ее неизбежными подробностями, перспективами и возможностями. Работа в качестве художника-оформителя отметалась мной сразу: целыми днями с утра до вечера пахать на чужого дядю. Да и вряд ли меня возьмут оформителем без соответствующих корочек. Оставалось устроиться дворником куда-нибудь. Или сторожем: сутки на дежурстве в вонючем вагончике, двое (или трое) дома, занимаюсь любимым делом - рисую. Вожу к себе девушек. Но где взять отдельную хату? Снимать. Однокомнатная с чужой червивой мебелью обойдется мне чуть ли не в ползарплаты. Можно, кончено, поступить наоборот: в смысле, поселиться у своей возлюбленной. Но этот вариант представлялся мне менее осуществимым. По крайней мере, так я тогда думал.
       Удобный случай подвернулся мне в районе двадцать третьего февраля. Как-то темным вечером я брел, как неприкаянный, в подпитии, сквозь медленный и редкий снегопад, подсвеченный желтым светом окон и уличных фонарей. И увидел ее. Скажете, банально? Ни фига не банально! Потому что она была еще пьяней, чем я!!!
       Очаровательная, юная, тоненькая, совсем не алкашка с отечной харей, какой детей пугать. Она сидела на заднице в темных кустах под окнами жилого дома и хихикала, как идиотка. Редкие прохожие обходили ее по дуге. Я же приблизился к ней. Я решил бороться с ней ее же оружием.
       - Девушка, вы соображаете, что сейчас зима на дворе? А вы без шапки! -сказал я (она была без шапки, в прямые каштановые волосы набился снег).
       И она была не накуренная, как я решил в первый момент - от нее за версту несло самогоном.
       - Нет! Нет! Неееееееет! -ответила она, давясь от хохота.
       Мне стало немного не по себе. Все-таки пьяная женщина:
       1) плохо соображает;
       2) и, самое главное, непредсказуема.
       Сейчас закричит, что я к ней пристаю, а мне это и даром не надо.
       - Пойдем ко мне! -она протянула мне голую красную руку и завалилась на спину.
       При этом она так захлебывалась от хохота, что я боялся, как бы ее не вырвало.
       - Вставай! -я крепко взял ее руку своей, облаченной в вязанную перчатку (наверное, ее руки, привольно копошившиеся в снегу, были ледяными). Нет ничего хуже этого: напьешься в нулищу, поваляешься где-нибудь в снегу, а наутро не только похмелье, но еще и ангина. По крайней мере, мой организм именно так реагировал на зимние пьянки.
       Я поднял ее - она без труда привелась в стоячее положение прямо из лежачего.
       - Ты где живешь, здесь? -спросил я ее, кивнув на окна.
       Я не собирался с ней знакомиться. То есть, со знакомством - это уже как получится. Так решил я в тот момент. Самое же главное для меня было - не дать замерзнуть столь прелестному существу.
       Девушка качнулась, что в ее состоянии должно было означать паузу для размышленья. Через пару секунд она снова сказал:
       - Пойдем ко мне!
       И начала валиться обратно в сугроб. Но свалиться я ей не позволил.
       - Веди к себе! -скомандовал я.
       И она неожиданно бойко, руководствуясь каким-то внутренним биологическим компасом с автопилотом, потащила меня к себе, на ходу бормоча что-то невразумительное про какого-то сторожа. Не я ее тащил, а она меня. Она быстро протащила меня через несколько дворов, и чем дальше мы шли, тем больше мне становилось не по себе: пьяная незнакомка завела меня в самый поганый угол Картохинска, в обиходе именуемый Грабиловка. Населяли грабиловку несвежие спившиеся работяги и их отродья - наркоши и гопники.
       Я приволок девицу к ней домой - а жила она в самых дебрях нехорошего квартала. Жила она в однокомнатной хрущобной квартире. Жила одна. Так, по крайней мере, она мне сказала: мол, живу одна. Но разве можно верить на слово нетрезвой женщине?
       Я поднял девушку на второй этаж (все же без меня она бы до дому фиг добралась, а меня использовала по дороге в качестве опоры). Я отпер дверь протянутым ею ключом, ожидая атаки мужа, любовника или кто там у нее был. Я ввел красавицу в темную хату, уложил ее на диван, раздел (она сама попросила: раздень меня). Заодно мы с ней познакомились. Ее звали Диана.
       Оказавшись в родном тепле, Диана довольно быстро размякла и уснула. Прямо на диване. Пока я тащил снятый с нее пуховик на вешалку в прихожей.
       Поглядев на спящую Диану, я решил, что на этом моя миссия окончена и уже повернулся, чтобы уйти. Но не ушел. Идти поздно вечером одному через гоповской отстойник меня не прикалывало. И хотя по пути сюда нам никто не встретился - но ведь раз на раз не приходится. И я решил остаться.
       Не знаю, кто я после этого. Но я заночевал с Дианой. Прямо на Диане. На диване. Она так и не открыла глаз, но во сне реагировала вялым постаныванием и улыбками. Я изнасиловал спящую девушку, а это был еще один лишний повод для знакомства.
       Наутро она не стал истерично орать «Ты кто?!» и «Откуда ты здесь взялся?!». Нет, Диана прекрасно помнила нашу милую прогулку вчерашним вечером, и, что удивительно, помнила мое имя.
       Работала она коридорной няней в детском садике - мыла коридоры, затоптанные несовершеннолетними бандитами и их воспиталками.
       Это была любовь с первого взгляда. Мы договорились встретиться у нее в час дня - у Дианы как раз была первая смена. Узнав о моих взаимоотношениях с родителями, Диана предложила:
       - Так живи у меня!
       Вот это да! Живи у меня! Не каждый день судьба дарит нам такие подарки!
       Она ушла на работу, а я поплелся в отчий дом. Там я сгрузил свои вещи в большую сумку и чемоданчик, оставил на столе записку «Уехал жить к любимой девушке, не ищите меня» (родители как раз были на работе). Я мечтал о более красивой и шумной, более запоминающейся сцене расставания с родным домом. А получилось тихо и незаметно. Ну нет, так нет.
       К часу дня, сопровождаемый недобрыми взглядами дворовой гоп-компании (дело было в моих голливудских киношных волосах, торчавших из-под вязанной шапки), я явился к гостеприимной Диане.
       При ближайшем рассмотрении Диана оказалась безграмотной, глупой и немного вульгарной. При всем при этом она была очень и очень веселая и добрая. Она мне понравилась: ее чуть раскосые черные глазки, волосы, крашеные в грязно-каштановый цвет, вечно облупившийся лак на ногтях.
       Первого марта, на мой день рожденья, Дианка пригласила двух своих, как она говорила, подружаек - мою ровесницу Анжелу и тридцатилетнюю Лену, таких же нянечек из детского сада. Подарки были символические - Анжела преподнесла мне какой-то дешевенький дезодорант, а Лена - маленькую мягкую игрушку - розового поросенка. Поросенок был не просто бесполезен - его вид почему-то вызывал у меня отвращение. Видимо потому, что своим видом напоминал толстую потную Лену. Зато не забыли про бухло: на столе появились три бутылки вина и бутылка водки - все трое любили выпить.
       Не помню, кто из них троих сообщил мне, что в детском садике имеется вакансия ночного сторожа. Старый так нажрался прямо на рабочем месте, что уснул и захлебнулся собственной рвотой. Бывает. Кстати, именно с его похорон шла нетрезвая Дианка.
       Подумав, наутро я согласился на должность ночного сторожа. Работа была не из сложных и оставляла мне массу свободного времени. К тому же, в глазах моей возлюбленной я теперь буду серьезным человеком, а не просто сомнительным проходимцем и бездельником, пусть даже с чемоданом гениальных рисунков (а именно таким меня, наверное, представляла себе Диана). Кстати, мои рисунки никак на нее не подействовали. Впервые я столкнулся с человеком, которого мое творчество не впечатляет. Даже Анжела с Леной, и те сказали «Ништяк! Но мрачновато!» Моя же Дианка на них никак не отреагировала. Только серия «Эро» ее слегка оживила.
       - Ой, ебутся! -сказал она и захихикала.
       Оно и понятно: дело было в самой Диане. Говорят, что слабоумные тоже не реагируют на тест Роршаха.
       Впрочем, уровень умственного развития избранницы для меня - дело десятое. Я ценил Диану за другое - ну, вы поняли за что. Одинокая неудовлетворенная девушка с квартирой (квартира досталась ей в наследство от воспитавшей ее бабушки) - чего может она желать от красивого здорового парня вроде меня? Правильно, секса. И секса она получала в достатке. Если не сказать, в избытке.
       И вот я пошел устраиваться сторожем. Медкомиссия в поликлинике, отдел кадров - и меня с радостью взяли на работу. Вверенный мне детский сад - кузница малолетних преступников и наркоманов - находился на окраине окраин, куда раньше не ступала моя нога.
       Первая ночь в пустом вонючем детском садике показалась мне жуткой и бесконечно долгой. Чтобы хоть как-то скрасить эту жуть, я сидел и рисовал простым карандашом на листе раздевалку младшей группы, где в это время находился, в любой момент ожидая налета наркоманов. Но все обошлось. Как обходилось и во все последующие ночи.
       Вскоре я втянулся в ритм новой жизни на новом месте. Свои длинные волосы а-ля Ди Каприо в фильме «Титаник» я подстриг, сделал короткую стрижку а-ля Ди Каприо в фильме «Пляж». Терпеть не могу Ди Каприо, но меня с ним часто сравнивают. Говорят, похож. Зато с новой прической я стал вызывать больше доверия у администрации детского сада и у коллег по работе.
       А когда стало теплее и уже можно было ходить без шапки, то и у дворовой гопоты.
       С ними, я правда, таки и не подружился. Только однажды постоял у подъезда, глотнул пивка. Ну, и стал кем-то вроде своего. По крайней мере, они стали относиться ко мне без предвзятости. После этого я сними больше не разговаривал, только обменивался дистанционными кивками.
       Дома я по ночам отсутствовал, но Диану это обстоятельство ни фига не трогало. Главное, что мы были вместе по турам и вечерам. А она уже успела влюбиться в меня капитально.
       Прошел март и наступил апрель. Все бы ничего, но меня такая предсказуемая стоячая жизнь стала потихоньку доставать. Все было налажено, все шло своим чередом. Утром я приходил с работы, трахал мою Дианку, ел приготовленный ею завтрак и ложился спать. Вечером она возвращалась с работы, мы трахались и ужинали. Я зачастую питался два раза в день, а повариха из Дианки была никакая. К семи вечера я шел в детский садик и сидел там до семи утра. Я уже перестал бояться чего бы то ни было, поскольку на садик никто не зарился: красть в нем было нечего. Регулярно (раз в неделю как минимум) к нам приходили Анжела и Лена и мы закатывали бухаловку. Иногда они приводили какую-то пожилую дуру Аллу Геннадьевну - та могла в легкую перепить нас всех. У моего окружения, как вы поняли, не было никаких увлечений, если не считать пьянки по проводу и без, а также обсуждения телесериалов.
       Была весна, снег превращался в воду, прорастала травка, распускались почки на клене; у меня же прогрессировала сезонная депрессия. И было от чего. Мне исполнилось восемнадцать лет и я должен был показаться в военкомат, чтобы встать на воинский учет. А затем еще раз обследоваться в шизбольнице и получить заключение: «В мирное время не годен, в военное время опасен». Но я этого не сделал. Моих родителей уже, наверное, завалили повестками. Может быть, меня уже объявили в розыск как злостного уклониста. Здесь, в пьяной гоповской Грабиловке, я не только заработал депрессию, но и окончательно встал на путь превращения в антисоциальный элемент.
       А в конце апреля произошло неожиданное: Диана получила телеграмму от своей двоюродной сестры: «Еду после майских праздников. Карина».
       - Ура! -обрадовалась Диана. - Карина в гости едет!
       Жила Карина в Новороссийске. Двоюродные сестры не виделись уже года полтора. В ответ на эту новость я лишь улыбнулся и сказал: «Гудим!»
       Разве мог я тогда предположить, что знакомство с Кариной обернется для меня чем-то большим, нежели чем просто банальной пьянкой.
       Карина прикатила сразу же по окончании нашего майского запоя (вот какая хреновина, с Дианкой и ее шоблой я начал пить запоями!). Небо было чистым, светило жаркое солнце и хлестал холодный сладкий ветер. Двоюродная сестрица появилась рано утром, когда я был на работе. Прихожу домой - они уже сидят вдвоем. Увидев меня, Карина почему-то сразу же заявила, что приехала всего на несколько дней.
       Карина меня поразила. Она была слегка похожа на свою Дианку, но гораздо, несравненно лучше. Во-первых, она была красивее. Во-вторых, во сто раз ухоженнее. Виду у нее был совсем не пролетарский: крашеная в платиновую блондинку, с короткой стрижкой, с длинными серьгами, похожими на елочные игрушки-сосульки, в голубом брючном костюме. Со вкусом подобранный макияж (зрелище, невиданное в Картохинске) и взгляд если не светской львицы, то женщины, определенно живущей на нетрудовые доходы, поразили меня сразу и наповал. Она на меня тоже запала сразу - я это понял по ее взгляду. Точнее, взглядам: втайне от Дианы она начинала строить мне глазки. Отчего бы и не строить: она была не старая - как и Диане, ей было всего лишь двадцать с небольшим. При ней был необычной формы серый полукруглый чемодан с колесиками, в котором лежала смена одежды победнее - так сказать, версия, адаптированная для Картохинска. В нее она сразу же переоделась.
       Узнав, что я художник, Карина ответила: «Это значит одно из двух: либо мужик сообразительный, либо никакой. К какой категории ты отнес бы себя, Аркаш?» Вот стерва! Я ответил, что к первой. И в доказательство достал папки с рисунками. Карина была в восторге: видно было, что в высоких материях она понимает чуть больше Дианки.
       - А вот это я повешу в гостиной! - счастливо смеясь, показывала она Дианке и мне узорные сплетения тел из серии «Эро».
       - Ну раз у тебя такая гостиная, -ответил я. - Но учти: я не дарю свои картины, я их продаю.
       В ответ Карина заговорщицки мне подмигнула. Что бы это могло значить?
       Мы сидели выпивали (была среда, и я, вместо того, чтобы лечь отсыпаться после ночи, сел бухать с ними). Карина приглашала сестру: «Приезжай как-нибудь летом ко мне в Новороссийск», та вяло отвечала, что им, коридорным няням, мало платят. Я сказал, что добавлю от своей зарплаты.
       - Аркаша, ты когда-нибудь видел море? -спросила меня Карина.
       Я ответил, что, увы, не видел. И что увидеть море - моя заветная мечта. Что было чистой правдой. Карина сказала, что самые заветные мечты всегда рано или поздно сбываются и что море я скоро увижу. Интересное обещание! Или она собиралась выкрасть меня у Дианы, тайно вывезти в своем чемодане?
       - Я полтора года живу без мужчины! -как бы невзначай и негромко пожаловалась Карина Диане.
       Но я- то понял, что жалоба предназначалась именно для моих ушей. Мне везло на вдов и женщин без мужчин. Но уж эта насчет не ****ела бы насчет полутора лет без мужика -это при ее-то цветущей мордашке!
       Потом сестры болтали о чем-то о своем о женском, а коварная Карина все строила мне глазки. И чем больше она пьянела, тем интенсивнее становилась эта игра. Я отвечал Карине тем же. На ее фоне и без того поднадоевшая Диана побледнела и скукожилась до несущественного состояния. Я влюбился в томные черные глаза Карины, в ее чуть приплюснутый носик, в ее аристократичную манеру курить (она никогда не стряхивала пепел ногтем, а лишь аккуратно отламывала его о край пепельницы), в ее сотовый телефончик в чехольчике. Недавно я прочитал в одной газете, что в ближайшие лет двадцать сотовая связь будет оставаться элитным видом связи (это была в высшей степени идиотская сентенция, как выяснилось позже, и была она применима разве что к Картохинску), и только увидев у нее телефон, осознал степень превосходства Карины над нами. Тем более странным выглядел ее визит. Ну а с другой стороны, Карина - молодец: даже разбогатев, не забывает своих дальних родственников. Правда, я долго еще не узнаю, чем же она занимается в своем Новороссийске.
       - Это че, -спрашивал я, глядя на мобильник - и до Новороссийска дозвониться можно?
       - Легко, -отвечала она. - Хоть до Нью-Йорка!
       Еще я обалдевал от ее маникюра: ногти были подстрижены коротко и покрыты черным лаком. Я понял, что с этой влюбленностью надо что-то делать.
       Диана прогостила в Картохинске до субботы. В смысле, до субботы все шло более-менее благопристойно: мы ходили гулять по вечерам (Карину удивлял «дикий город в степи», и «как у вас тут холодно в мае», и все, что попадалось ей на глаза, хотя, как я понял, она была здесь далеко не в первый раз - как минимум раз в год наведывалась). А в субботу мы сели выпить втроем (в честь первого выходного на этой неделе) и вот тут-то и определился третий лишний.
       Диана уже разлила по рюмкам вино и вдруг за чем-то срочно отлучилась на кухню.
       Карина улыбнулась мне, достала из необъятного кармана своей джинсовой жилетки (была у нее такая жилетка) стеклянный пузырек и щедрой рукой накапала в рюмку Диане сразу полпузырька. От удивления я выпучил глаза.
       - Ты чего? -спросил я шепотом.
       Она молча повернула бутылочку этикеткой ко мне и улыбнулась. «Клофелин», прочитал я.
       Я сразу же почувствовал, что втянут во что-то противозаконное, из чего нет ни выхода, ни пути назад.
       - Молчи -и тогда мы вместе увидим море! - с еще более лучезарной улыбкой прошептала Карина и спрятала пузырек.
       И той же лучезарной улыбкой встретила вернувшуюся с кухни сестру.
       - Дианка! -с наигранным возмущением сказал она. - Ты где там ходишь? Мы тебя уже заждались!
       А я уже все понял: она хотела усыпить Диану и тайно выехать со мной в Новороссийск!
       Охуеть можно!
       Но с другой стороны: разве мне не надоела эта Дианка и эта шелудивая работа в самом шелудивом углу Картохинска? (Как сказал однажды похмельный детсадовский электрик дядя Миша: «Места у нас тут проклятые Богом, экономикой и людьми», имея в виду не то Грабиловку, не то весь Картохинск целиком).
       Разумеется, Диана окосела уже с первой рюмки. Усиленно болтая о каких-то друзьях детства каких-то неизвестных мне третьих лиц, Карина так же усиленно подливала сестре рюмку за рюмкой. Я же со своей стороны уже включился в криминальный процесс и поэтому до поры до времени ни во что не вмешивался. Когда кончилась бутылка, Диана была уже никакая. Примерно в таком же состоянии я подобрал ее на улице зимой.
       - Дианк, чего это тебя так развезло с красного? -удивлялся я, поддерживая Каринину игру (хотя сам еще до конца не понимал, какая роль в этой игре отводится мне).
       - Че т я устала… -сонно бормотала Диана.
       - Устала! Еще бы не устать -столько работаешь, не попокладая рук! - в два голоса приговаривали мы с Кариной, перетаскивая Диану из-за стола на кровать.
       - Я ус… стала… -сонно ворочала губами Диана, уткнувшись бровью в одеяло.
       - Я от тебя тоже устал, -сказал я ей зло.
       Но Дианка уже спала.
       - Ну что, Аркадий! -сказал мне красивая Бонни с улыбкой победительницы. - Поедем на море?
       - Поедем, куда деваться! -ответил как можно развязнее ее новоиспеченный Клайд. - Вот только на чем? Ты что, уже билет на поезд на прямо сейчас для меня напечатала?
       - Глупенький, мы полетим самолетом! Ты был на работе и, наверное, не знаешь, что твоя Дианка ездила встречать меня на автовокзал, а не на станцию. Я же из аэропорта «Сермякинск» сюда прямиком на автобусе прикатила!
       - Ладно, не будем терять время, раз так! -сказал я.
       Мы быстро собрали вещи, помылись перед дальней дорогой. Для экономии времени мы решили помыться вместе. И под душем мы впервые занялись с нею сексом. Карина оказалась страстной любовницей!
       - Я люблю тебя, Аркаша! -прошептала она и чмокнула меня в губы.
       А Диана так и не проснулась, невзирая на наши сладострастные стоны. Так мы ее и оставили сопящей на койке.
       Уходя, Карина оставила сестре телеграфную записку на полях газеты: «Диана, только что мне позвонили из дома, я срочно должна быть там - проблемы с делами. Спасибо за все. Целую. Карина». Проблемы с делами у нее и впрямь были - правда, накануне: в день Карина меняла по три прокладки.
       Ну а меня обуревала буря чувств - извините за тавтологию и каламбур! Не может быть - я покидал Картохинск, быть может, навсегда! Невероятно!
       Автобус за полтора часа домчал нас до Сермякинска. Там мы пересели на другой - и еще через сорок минут были в аэропорту. Предстоящий полет на самолете тревожил меня: дело в том, что я летал на самолете всего два раза в жизни - первый раз в утробе матери, второй раз - в шестом классе, в гости к покойному ныне деду. Стоя с чемоданами, мы изучали огромное расписание прибытий и вылетов: ближайший вылет рейса «Сермякинск-Новороссийск» был завтра, в девять утра. Деловая Карина купила билеты (заодно показала мне, как это делается - оказалось, билеты на самолет стоят ***ву тучу денег).
       У нас были почти сутки времени в запасе. И вот, во время посиделок то в буфете, то в гулком зале ожидания, то опять в буфете, Карина начала постепенно вводить меня в курс дела. Оказалось, что эта развеселая вдовушка зарабатывает на жизнь содержанием «заведения, которое оказывает интим-услуги; ну, секс-притона, грубо говоря» (так сказала она сама). У Карины имеется квартира в Новороссийске - там живет она сама. Квартиру она отсудила у мужа, а самого супруга выжила с глаз долой из сердца вон - гениальная женщина! А еще у нее есть дом в поселке под Новороссийском - там она и содержит свой бизнес.
       - Скоро сезон отпусков, выпучив от радости глаза, просвещала меня Карина. -И тогда мое заведение будет пахать на износ круглые сутки.
       «Заведение» - так она деликатно называла свой курортный бордель. В таком случае ей бы подошел титул «мадам Карина» как содержательнице публичного дома. Я поделился с ней этой моей гениальной мыслью, и Карина довольно рассмеялась:
       - Да ты, Аркаша, просто генератор идей. Нет, я не зря вывезла тебя из Картохинска!
       - А можно наивный вопрос?
       - Валяй.
       - А чем буду заниматься я? -спросил я, глядя, как листается расписание прибытий и вылетов.
       - А ты как думаешь, мой симпатюльный? -Карина любовно взъерошила мои волосы.
       - Вот и я думаю, чем? -я проводил взглядом очередной лайнер, что с зудящим свистом и воем набирал высоту за гигантским немытым окном зала ожидания.
       Откровенно говоря, вся эта авантюра с каждой минутой нравилась мне все меньше и меньше.
       - Ты будешь вербовать мне сотрудниц, Аркаша, -Карина ткнула меня пальцем в грудь.
       - Чего? -не понял я.
       - Не бойся, Аркаш, ничего сложного там нет. Это что-то вроде сетевого маркетинга. Ты будешь ходить по улицам и предлагать людям работу. Будешь получать зарплату плюс премиальные.
       - Слава Богу, -вздохнул я с облегчением, хотя облегчения на самом деле не ощутил, - что не бухгалтером и не кассиром!
       - Кассир у меня уже есть, -сказала на это Карина. - Это я сама. А еще есть инкассаторы.
       Сказав это, она вдруг сникала, погрустнела и замолчала. Было странно видеть ее печально молчащей.
       - Вот именно благодаря инкассаторам мой бизнес и процветает, -продолжила Карина после паузы.
       - А кто они, эти инкассаторы? -спросил я.
       - Кто-кто? Участковый инспектор плюс мои родственники. Они -моя крыша.
       Трясясь вместе с трясущимся лайнером, я слушал заложенными ушами команды из динамика, смотрел в иллюминатор на густой слой белых облаков внизу и думал: вот, оказывается, какая она, моя Бонни - ублажает кого-то секс-услугами, отстегивает ремонт местным стражам порядка и те за это ее прикрывают, хранят, так сказать, от бед и несчастий. Но это - пока ее участковый при делах. А как станет не при делах и назначат нового - кто знает, как этот новый себя поведет? Удастся ли найти с ним общий язык? Или может он честный будет и всех нелегальных бизнесменов расселит по зонам? И будут вчерашние мадам содержательницы борделей, родственники-инкассаторы и вербовщики персонала в тайге елки пилить. Бля, как ***во будет! И вот навстречу таким перспективам я и лечу сейчас в этом самолете. Да лучше бы я остался в Картохинске, жил себе бедно, но честно. И даже от того, что Карина пообещала платить мне зарплату плюс премиальные, мне было нисколько не легче.
       И вот в таких невеселых размышления я и провел два с половиной часа полета, глядя попеременно то в иллюминатор, то на спящую Карину (коняга, она проспала всю дорогу, как будто ее ничто не тревожило).
       Зато по прибытии она мгновенно проснулась, взбодрилась и снова стала деловой колбасой. Она тормознула частника - и через двадцать минут мы подкатили к ее дому в спальном районе. Прямо к подъезду.
       Трехкомнатная квартира была обставлена дорогущим гарнитуром и пребывала в творческом беспорядке, если не сказать развале. Но это состояние было для Карининого жилья вполне обычным, поскольку уборку она делала лишь к приходу гостей. А гости у Карины, как я узнаю позже, случались часто - иногда едва ли не каждый Божий день. Они-то и приводили квартиру в состояние хаоса. Паузы между приемами гостей напоминали периоды затишья между боями, когда подсчитывают потери, причиненные вражеским налетом и готовятся к следующему. Вот именно в таком режиме и жила Карина.
       Пройдя в хату, Карина первым делом позвонила по мобильному каким-то дяде Жоре и Маше и сообщила, что она уже дома - и не одна, а с новым возлюбленным. То есть, со мной. И еще, что бы они мчались в гости и тапки роняли. После этого она попросила помочь ей в уборке помещений. Карина выспалась в самолете и энергично орудовала пылесосом. Я же, усталый, измотанный двухчасовым бессонным гулом, еле ползал с тряпкой и ведром. Возлюбленный мадам Карины, главный сетевой маркетолог и домашняя прислуга в одном лице. Интересно, какими окажутся дядя Жора и Маша?
       Гости завалились через час на какой-то красной иномарке. Дядя Жора, здоровенный усатый жлобяра с волосатыми руками и бритой головой. Улыбчивый (но чаще просто ухмыляющимся) рот украшали золотые фиксы. Манерой изъясняться он напоминал старого уголовника - не хватало только наколок на руках. А еще он не гнул пальцы, не кидал понты и даже ботая по фене, соблюдал всю дипломатичность и осторожность, на которую был способен. Оно и понятно: дяде Жоре было лет пятьдесят как минимум и он был благородным уркой старого поколения. Так, по крайней мере, я думал вначале.
       Маша была полноватой грудастой блондинкой. Сухие длинные (до самых лопаток) волосы у нее были распущены и вечно разлетались в разные стороны. Она была примерно ровесницей Карины, а еще дядижориной супругой.
       Мы выпили за знакомство. Причем выпили настолько крепко, что знакомству было суждено простоять нерушимой громадой в течение трех последующих месяцев. В сигаретно-водочном тумане, в гуле южных голосов моих новых знакомых все недавнее прошло казалось нереальным и далеким: Картохинск, постылая работенка в детском садике (трудовая книжка, наверное, до сих пор валяется в отделе кадров, если ее уже не приобщили к делу), опоенная клофелином Диана. Все это было нереальным, а реальным было то, что происходило здесь и сейчас: мы орали песни, а потом мы уединились с моей Кариной в одной из комнат. И, невзирая на то, что выпитая водка довольно мощно расслабила члены, предались любовным утехам. Кувыркались мы долго и даже пьяный дядя Жора болел за нас в соседней комнате. Чем все это кончилось, я правда не помню. Не помню даже, как вырубился.
       А случившееся наутро оказалось еще реальней самой реальности. Мы проснулись, опохмелились и привели себя в порядок (произошло все это ближе к обеду), после чего Карина посадила меня в свой 600-й мерин (оказалось, у нее имеется в наличии это белое трехтонное чудо техники, стоит во дворе в гараже-ракушке) и мы помчались в поселок осматривать «Сахарный домик» - именно так официально назывался Каринин бордель, а по документам он фигурировал как мотель-кемпинг. Кстати, когда мы проснулись, ни дяди Жоры, ни Маши в квартире уже не было. На мой недоуменный вопрос Карина ответила:
       - Они сами знают, когда им приходить и уходить. Ведь на то они и инкассаторы.
       Мы выехали из города. За окнами мелькали южные пейзажи: леса неизвестных деревьев покрывали горные склоны, но мне было не до них - я внимал рассказам Карины. Оказалось, что дядя Жора - полковник милиции и самолично крышует все предприятие! Боле того, бордель-кемпинг представлял собой, как сказала Карина, «заведение закрытого типа». То есть, предназначался не для кого попало, а для узкого круга клиентов. Таковой клиентурой являлись дядижорины подчиненные и прочие работники ножа и топора. А никак не простые курортники, как решил я вначале. И новых членов (или, если вам будет угодно, лиц) это общество принимало в свой круг нечасто и только по корпоративному признаку. И слова Карины «скоро сезон отпусков» следовало понимать как сезон отпусков у бандитов в погонах и без.
       «Мерседес» ворвался в поселок, как ветер и понесся по асфальтированной главной улице. Удивительное дело: практически в каждой деревне на Юге нашей Родины на улицах лежит асфальт, заборы стоят прямо, а дворы вымощены каким-нибудь булыжником. Или тоже закатаны асфальтом. Уже зеленые кипарисы в садиках, голые виноградные лозы в виноградниках, зеленые плети хмеля на заборах. И дома построены не по-картохински - похожие я видел в станице, где жили покойные (уже покойные) дед с бабкой. Но у нас же в Картохинске… Что поделаешь: бывает Родина-мать, а бывает еб ее мать.
       Каринин «Сахарный домик» находился в самом конце улицы и немного на отшибе от остальных домов. И по виду ничем не отличался от своих соседей - разве что на воротах была табличка. Но кто знает, что скрывают эти каменные заборы и глухие деревянные ворота.
       Карина притормозила перед домом. Отперла калитку и мы вошли во двор. Двор был раз в пять просторнее и шире обычного (что само по себе производило офигевательное впечатление - видимо, тут снесли все сараи, палисадники и огород), заасфальтирован, а на асфальте была нарисована разметка. Это была парковка для немногочисленных автомобилей немногочисленных клиентов. Ворота были под стать двору - непомерно широкие, а засов был такой, что его я бы не смог вытащить в одиночку. «Сахарный домик», как пояснила мне Карина, был на капитальном ремонте, но уже послезавтра распахнет свои гостеприимные двери.
       Внутри «Домик» оказался шикарной хатой с евроремонтом, с маленькой уютной гостиной и пятью отдельными кабинетами. Разумеется, весь этот уют был обит красными шелками.
       - О-фи-геть! -толчками выдохнул я из себе воздух, который от удивления застрял у меня где-то в легких.
       - В прошлом году здесь было не так красиво. В прошлом году здесь было просто хорошо. А теперь будет замечательно. И если раньше клиенты были в восторге, то теперь будут в экстазе!
       Меня уже давно мучил один вопрос - мучил с тех самых пор, как моя Карина начала в машине посвящать меня в подробности своего бизнеса.
       - Дорогая Карина, -обратился я к ней как можно деликатнее, и даже осторожно присел на краешек красной кушетки, предчувствуя, что от ее ответа, возможно, не удержусь на ногах. - Напомни мне, пожалуйста, в двух словах, чем я буду заниматься?
       Она присела на противоположную красную кушетку. Я ожидал от нее любой реакции. Но Карина и глазом не моргнула.
       - Ты будешь вербовать мне работниц. Я же тебе говорила. Ты забыл?
       - Да нет, не забыл, -ответил я. - А можно поподробнее - как это делается?
       - Это просто, -улыбнулась Карина. - Завтра я тебя всему научу. Действовать будем вместе.
       - А где же у тебя старые работницы?
       - Все поувольнялись. Я же не зверь, Аркаша, никого у себя силой не держу. Паспорта не отбираю, в сейфе не прячу. Оттого и живу бедно, -Карина вздохнула. - Так что вся надежда на тебя, Аркаша.
       Назавтра я приступил к делу. Впрочем, все оказалось не так уж и страшно. «Вербовать работниц» на Каринином языке означало заниматься расклейкой объявлений. И не более. Ну и стерва эта Карина - умеет напугать так, что потом ночь не спишь, поносом маешься, предвкушая неотвратимое. Объявления она изготовила накануне вечером на своем компьютере и размножила его на ксероксе - у нее дома имелось все необходимое для вербовки персонала. До обеда мы ездили с ней по городу и я лепил на фонарные столбы, заборы и стены одинаковые бумажки с текстом «Мотель-кемпингу «Сахарный домик» требуются…» и дальше - длинный список профессий: повар, официант, бармен, горничная и так далее. Соискателями вакансий должны были быть «женщины не моложе восемнадцати и не старше тридцати лет, сексуально привлекательные, не боящиеся трудностей» - именно такие требования предъявлялись к будущим «работницам». Об опыте работы по специальности, разумеется, речь не шла.
       И вот я вылезал из Каринкиного «Мерина», волоча сумку с объявлениями в одной руке и банку с клеем и воткнутой в нее, то есть в банку, кисточкой, в другой. Лепил объявления где не попадя, после чего садился обратно в машину и Карина везла меня к следующему людному месту. Город я тогда я еще практически не знал, откуда и куда мы едем было непонятно. Но за полдня мы его, наверное, обклеили полностью - на теле курортного Новороссийска буквально не осталось живого места.
       Наконец, к двенадцати часам я продемонстрировал Карине пустую сумку:
       - Все! Поехали домой, Карина!
       - Ты у меня молодец, Аркаша! -она схватила мое лицо обеими руками, притянула к своему и чмокнула в губы. - Поехали!
       И вот тут случились две непредвиденные вещи. Непредвиденная вещь номер один: двигатель. Заглох и никак не желал заводиться.
       Карина с матюгами вылезла из машины, злобно хлопнув дверцей и полезла под капот. Я тоже выбрался на божий свет чисто из чувства солидарности - не сидеть же джентльмену сложа руки, когда дама трудится.
       И тут я увидел ее.
       И покуда моя любовь Карина занималась устранением неполадок на свой женский манер, а именно: шевелила руками какой-то провод, приговаривая, что «аккумулятор снова, ****ь, не контачит, быдло!», я украдкой смотрел на нее.
       Она - длинная и необычайно обольстительная курносенькая девчушка в белом брючном костюме, в очках, с симпатичной сумочкой на плече, с прелестно накрашенными алыми губками - стояла у фонарного столба и внимательно читала только что наклеенное мной объявление. Девчушка интеллигентная, почти наверняка студентка. Мне все понравилось в ней: и костюмчик, и туфельки на высоких каблучках, и темно-русые волосы, собранные в ракушку - так, кажется, это называется. Это сочетание интеллигентности и со вкусом продуманной обольстительности делало ее необычайно сексуальной.
       Я смотрел на нее секунд десять не отрываясь - а мне казалось, что прошло уже полчаса, и Карина уже давно оторвала свой ревнивый взгляд от мотора, вовсю глядит на меня и вот-вот ехидно спросит: «Что, уже на девчонок потянуло, Аркаша?» - стоит мне только перевести взгляд с девчушки на нее. Но Карина была слишком занята аккумулятором, или что там у нее в машине вышло из строя. Девчушка тем временем аккуратно переписала реквизиты «Сахарного домика» в свою записную книжечку. Боже, как мне захотелось, чтобы она пришла и устроилась к нам, то есть к Карине, на работу!
       Наконец, Карина все наладила.
       - Смотри, Карин -у нас уже есть первый претендент на вакантную должность! - я кивнул в сторону девчушки, что заманчиво удалялась, невозможно, невыносимо вихляя при этом попкой.
       - Молодчина! -довольная, сказал Карина. - Поехали.
       Я сразу понял, что запал на нее. Эти русые волосы, эти очки на курносом носике, эти туфельки - короче, вся эта воплощенная сексапильность, закамуфлированная под девушку из интеллигентной семьи. В тот день я был странно задумчив и рассеян. Я ходил, что-то делал, что-то говорил, а сам все размышлял: какая она, девчушка, поразившая меня в самое сердце? Может, она и впрямь девственница и недотрога. Которая, к тому же, не знает, куда устаивается на работу. А может быть, она прошмандовка, каких свет не видывал - и даже моей Карине до нее далеко. Промежуточные варианты представлялись мне маловероятными. Что и говорить: девчушка укусившая меня основательно, и ее укус оказался ядовитым - я был словно отравлен ею. Но умело скрывал отравление, притворялся здоровым - и Карина ничего не заметила.
       Ей было не до меня: весь день она принимала звонки от претенденток на вакансии. Терпеливо разъясняла каждой, что ей следует явиться «на собеседование» - и называла адрес своего заведения.
       - Завтра же начинаем собеседования, Аркаша, -мимоходом пояснила мне она. - Такой наплыв желающих - я просто не ожидала!
       Ну а я не ожидал другого наплыва - наплыва этой странной любви. Карины мне уже было мало? Она начала мне надоедать? Может быть, может быть.
       Отравлением этой странной любовью я промаялся до самого вечера. А вечером явились гости - дядя Жора со своею Масяней. Мы выпили и все прошло. Я обрадовался этому.
       Но разве знал я тогда, что радость моя будет недолгой?
       Потому что на следующий день я отправился с Кариной в «Сахарный домик» помогать ей в проведении собеседований.
       И там я снова увидел ее.
       Она пришла наниматься на работу.
       Дело было в приемной салона. Карина консультировала девушку, я сидел в сторонке на кушетке и делал вид, что сортирую финансовую документацию. А сам украдкой, не поднимая голову от бумаг, смотрел на нее.
       И она заметила мой взгляд!
       И тоже начала посматривать на меня украдкой.
       Еще бы - мы нашли точку соприкосновения. И это было трудно не заметить. Ей.
       А Карина так ничего и не заметила. Она ненавязчиво и деликатно разъяснила красавице, какого рода деятельностью той придется заниматься. Похоже, профессия ее вполне устраивала. Я же сидел, как на иголках. Причем иголки были сами знаете где.
       Звали девушку Юлей, и было ей восемнадцать лет.
       И мы приняли ее на работу.
       В тот день мы приняли на работу еще четверых.
       И в течение двух последующих недель мы набрали необходимое количество служащих, скажем так. Но это будет позже. А пока…
       …Пока я думал, как бы мне обнаружить эту Юлю.
       В один из заездов в «Сахарный домик» я тайно залез в личное дело Юли (если можно назвать личным делом синюю папку-уголок с двумя бумажками, одна из которых была фиктивным трудовым договором, а другая не помню чем). Я узнал ее адрес и домашний телефон. Отравление любовью прогрессировало.
       И как- то через несколько дней я (разумеется, в глубокой тайне от Карины) ей позвонил.
       Так начался мой тайный роман с милой Юлей.
       Мы пару раз занялись любовью и вот лежим, отдыхаем. Я использовал последние два презерватива. Больше нет - кончились. Одеяло откинуто - жарко. Морской ветер надувает белую занавеску. Обдувает прохладой кожу.
       Женский оргазм - убойный. Юлечка лежит, голенькая. На спинке. Прикрыла глазки. Кажется, она задремала. Я бы и сам не прочь сейчас вздремнуть, приятная него разливается по телу, окутывает мозг. Видимо, не все ресурсы моего организма еще истрачены, и отдыхать еще рано. Поэтому я не закрываю глаза. Я лежу рядом и любуюсь ею, моей шелковой, шоколадной. Я хочу ею любоваться. Я хочу ее. И мой член снова начинает сладко подниматься. Я снова хочу ее.
       Неслышно переворачиваюсь на простыне. Начинаю целовать ее ступню. По нежному, едва заметному поцелую на каждый пальчик. Я практически не касаюсь их губами. Тихонько целую щиколотку. Начинаю обцеловывать ее загорелую ногу - выше и выше, пока поцелуями не добираюсь до самого бедра. Также тихонько целую нежнейшую кожу бедра, почти самую попу. Мой член томительно наливается кровью.
       Избегаю заветного бритого бугорка, целую чуть выше. Губами и языком трогаю горячий пупок. Юля чуть шевелится и издает какой-то звук. Тише, говорю я ей одними губами, спешно подбираясь к сосочку, целую его мимоходом, касаюсь языком. И веду по мокрой соленой коже языком от груди ключицы.
       Я забираюсь на Юлечку - я больше не могу сдерживать себя. Это выше моих сил. И я зарываюсь лицом туда, куда рвался с таким нетерпением - к ее шейке, к ее шелковой чувствительной шейке. На каждый поцелуй в шейку Юлечка реагирует чуть ли не оргазмом. Поцеловать Юлю в шею - вечер любви обеспечен. И я целую ее сонную артерию, засасываю губами кожу. Вот теперь Юля проснулась окончательно.
       - Да! -смеется она. - Дааааааааа!!! - она переходит на визг.
       Я двигаюсь выше, я продвигаюсь к ее ушку, целую его. Еще секунда - и наши лица встречаются. Языки сплетаются в сладком засосе. Железный член готов излить сладость.
       Презервативы кончились, Юлечка, теперь я тебя так отдеру.
       Тем временем в мотель-кемпинге вовсю кипела трудовая деятельность. Но я в эту деятельность не вмешивался, ходом трудовых будней не интересовался. Для меня важнее был мой тайный сокровенный роман. О котором Карина все же так ничего и не узнала.
       К началу июля я уже настолько освоился в Новороссийске, что мне стало казаться, будто я прожил здесь всю свою сознательную жизнь. Разумеется, я так и не узнал город полностью - я говорю исключительно о пляжах, о спальном микрорайоне, где жила моя благодетельница и о поселке, где базировался «Сахарный домик». В основном, мои передвижения по городу ограничивались именно этими тремя местами. Конечно, мы ходили иногда в рестораны (хотя бухали все больше у Карины на хате), гуляли по набережной, а однажды отправились на рыбалку с ночевкой в какую-то отдаленную скалисто-каменистую бухту - я, Карина, дядя Жора и его дура Маша. Впрочем, местным я так и не стал. И с местными общего языка не нашел - ну, если не считать Юли.
       И вот однажды в воскресный день, когда я спускался на пару с моей тайной пассией с набережной к пляжу, меня вдруг окликнул знакомый голос:
       - Аркаш! Аркааааш!
       Это был голос из детства, из гребаного Картохинска и принадлежать он мог только Юрке Пеструхину. Я обернулся - и точно: Пеструхин машет мне из толпы сидящих, лежащих и бродящих бронзовеющих курортников. Такой же тонкошеий и тощий, как раньше.
       - Юрка! -я махнул ему в ответ.
       - Старый знакомый? -спросила Юля.
       - Ага. Вот такой чел. Пойдем к нему.
       Мы двинулись к Пеструхину. Он был совсем рядом, но слишком много лежащих тел отделяло его от нас - нам пришлось попетлять в этом потном лабиринте. И только приблизившись к Юрке непосредственно, я увидел, что он не один. С ним была сисястая мясистая девка. Таких мясистых я еще не видал - трусы и лифчик впечатались ей в плоть, почти невидимые в глубоких канавках. Выражение лица у нее не менялось на протяжении нашей короткой беседы: вечно нахмуренные брови и недовольные выпяченные губищи.
       - Здорово, Юрчик! -я пожал ему руку и символически похлопал по покрасневшей от солнца спине.
       - Здорова, Аркаш! Какими судьбами? -он с завистью взглянул на мою Юлю.
       За это толстомясая девица наградила его таким жестоким и презрительным взглядом, что Юрка сразу сник и поник головой.
       - Здрастье! -бросила она мне бесцеремонно голосом базарной бабы. Потом повернула Юркину голову к своей (чтобы не засматривался на Юлю) и спросила: - Сувенир для мамы уже придумал какой купить?
       «Ну и ну!» подумал я, «Да ведь это же его законная супруга!»
       И точно: на жирном безымянном пальце толстухи блеснуло тонкое золотое колечко - обручальное. И у Юрки на безымянном пальце - такое же.
       - Придумал, -вяло промямлил Юра. И тут же ушел от больной темы: - Тут это… друг детства. Аркаша Югов. Сто лет с ним не виделись!
       - Ну идите, прогуляйтесь, за жизнь побазарьте - тоном великодушной мамы разрешила нам она. - Только не долго. Юрик, слышь, через пять минут чтоб здесь был!
       - Знаешь что! -сказал я вальяжным тоном толстомясой Юркиной супруге. - Я - свободный человек и мне твои разрешения…
       - Чего? -прошипела она и начала угрожающе приподниматься со своего полотенца.
       - Галь, -начал утихомиривать ее Пеструхин. - Ну Галь. Не надо, не начинай…
       Она метнула на нас всех своими глазищами еще больший заряд ненависти и улеглась обратно, проворчав:
       - Через пять минут чтобы вернулся, ты меня слышал!
       - Да, завидую тебе, Аркаша -свободный человек! - говорил Пеструхин, мы пробирались к намеченному нами с Юлей месту для загара.
       - Не совсем, -ответил я.
       Пока мы с Юлей раздевались и укладывались, Пеструхин рассказал мне о своем горьком житье-бытье. Прошлой осенью женился он на этой Гале. Верней сказать, она его на себе женила, корова из какого-то поселка, название которого тут же вылетело у меня из головы. Сама ни хера не работает, а как весной дочка родилась - так и подавно работать не заставишь (дочку оставили дома с тещей). Зато командует Юркой: Юрик, какие мы сувениры маме купим, Юрик, чтобы через пять минут был на месте. И зарплату его получает. Сама. По доверенности. Чтобы Юрик со своими корешами-алкашами не дай Бог эти деньги не пропил. Это надо ж до такого додуматься: зарплату мужа получать - да над ним, наверное, все мужики смеются. Галя все это время одним глазом посматривала на нас со своего лежачего наблюдательного пункта. Юрик уже начал мне излагать, как ему приходится работать в две смены и калымить на стороне, чтобы больше денег приносить в семью. Но тут властный голос Гали настиг его:
       - Юрик! Юриииик! Иди сюда, быстро!!!
       - Ну, давай, Аркаш! Счастливо!
       - И тебе счастливо!
       И щуплый Юрик быстро зашагал в сторону своей орущей толстой супруги. О себе я Юрику не успел сообщить ничего - да и надо ли? Сказал только, что живу теперь здесь и работаю в одном увеселительном заведении (Юля при этом хитро улыбнулась).
       Проводив Пеструхина взглядом, я решил, что нам больше не суждено увидеться снова. Но я ошибался. Тем же вечером судьба подготовила нам еще одну неожиданную встречу.
       Я шел по той же пляжной набережной, любуясь видом на море. Шел я от Юли - только что у нее дома натрахались до потери пульса и я свалил, пока ее черепа не подошли и не застукали нас вместе. И, чтобы немного развеяться и подышать целебным морским бризом, я и решил пройтись вдоль набережной, прежде чем сесть в душный автобус и ехать обратно к Карине.
       И увидел Пеструхина - он шел мне навстречу, с тяжелым пакетом в руке и один. Видно, он тоже решил с легонца подышать свежим воздухом.
       - Вот, сувениры для тещи купил, ****ь! -зло сказал он. - Эта (он имел в виду свою Галю) сказал мне быть на месте ровно в шесть, - он посмотрел на часы.
       Я тоже посмотрел - на свои:
       - Отлично, Юрик! У нас еще тридцать минут в запасе! Кстати, а где у тебя это самое место?
       - Пансионат «Синий пляж».
       - Ааа, -ответил я с пониманием.
       Всякий раз, когда мы с Кариной ехали в ее «Сахарный домик» или обратно, мы проезжали это несуразное нагромождение синих, зеленых и желтых домиков из кирпича и фанеры за тюремного вида забором из проволочной сетки.
       - Галина мама путевку достала… через родственников, -пояснил Юрик. - Аркаш, ты это, если ты насчет пойти бухать, я нет… Извини.
       - Да мы быстро. А? Вспомним молодость!
       - Ну пошли, -тяжело вздохнул Юрик.
       Кафе находилось рядом. Мы заказали по сто граммов водки и по салатику на закусь. Юрка было испугался, но я успокоил своей лучезарной улыбкой довольного жизнью человека.
       - Юрик, ну хоть вдали от жены расслабься. Чисто сто грамм и салатик -она и не унюхает.
       Юрик осмелел: оттаял, поставил пакет себе под ноги, но по его лицу я видел, что ему не по себе. Еще бы: он позволил себе непозволительное.
       - Ну, будем! -мы выпили.
       После ста грамм Юрик заметно окосел. Но я поначалу решил, что мне показалось. Ведь мне и самому на такой жаре быстро вдарило по шарам.
       Юрик же, вися головой над недоеденным салатом, радостно мне сообщил, как ему стало заебись.
       - Ну вот видишь, Юрик, -ответил я на это. - Главное в жизни - это быть счастливым!
       И, не дав своему другу опомниться, заказал по пиву. Но когда Юрик отхлебнул из своей бутылки, я ужасно пожалел о содеянном - но ведь не обратно же отдавать эти бутылки. Юрик действительно не пил давно и это было видно. Очень может быть, что жена Галя отучила его от этой прекрасной привычки насовсем. Хотя, может, в праздники немного позволяет. К такому умозаключению я пришел, увидев, как вслед за первым, как бы пробным глотком Юрик влил в себя сразу полбутылки. Проглотив пиво, Юрик посмотрел на меня пьяными глазами и сказал одеревеневшим языком:
       - Аркаша! Я тебе скажу так: не женись! Ни-ко-гда!!! Потому что это и на *** не надо! Особенно тебе!!!
       Этот пассаж вызвал во мне такую бурю смешанных чувств, что я тут же запил ее глотком не хуже Юркиного.
       - Правильно рассуждаешь! - ответил я ему.
       Пеструхин стремительно пил и так же стремительно пьянел на моих глазах - многомесячное отсутствие тренировки и жара делали свое дело. Когда мы допили пиво, Юрик был уже никакой.
       - Сам дойдешь? - спросил я его, выводя из кафе. - Или тебя проводить?
       - Не надо… меня провожать… Аркаш, - еле как ворочая языком, произнес мой кореш. - Я сам помню… куда идти… Да я и не пьяный. И Гальку ни *** не боюсь! Ты думаешь, я эту ****ую курву боюсь? Нет, Аркаша, я ее ни хуя не боюсь!
       «Ну- ну!» подумал я.
       - Вот сейчас приду синий, она на меня, ****ь, хайло вот такое разинет… А как разинет, так и… закроет!
       Я вел Пеструхина вдоль набережной до конца, туда, где начиналась ведущая в пансионат грунтовая дорога. Вести его до места я не собирался - еще мне не хватало его орущей супруги. Но проводить в нулищу пьяного друга я был обязан хоть немного.
       На жаре Юрку развезло в считанные минуты. Его речь превратилась в сплошной нечленораздельный поток сознания, из которого можно было понять лишь отдельные отрывки: подробности того, как он, Юрик, горбится в автохозяйстве, как разгружает фуры и какие приходят грузы, какая у него дочка (имени я так и не узнал), сколько потратили на свадьбу и сколько родственников и с чьей стороны там было.
       Я довел Пеструхина до заветного перекрестка, вывел на грунтовку и подумал: «Может, его все таки, проводить до домика? И хрен с ней, с Галькой».
       Словно прочитав мои мысли, Юрик мобилизовал все свои силы и сказал почти трезвым голосом:
       - Спасибо тебе, Аркаш. Рад был тебя увидеть.
       - Взаимно, -ответил я.
       - Ладно, я пойду.
       - Ну, давай.
       - Давай. Пиши.
       И побрел, чуть покачиваясь, по обочине грунтовки, со своим пакетом в руке, пока не исчез за поворотом.
       А я побрел на остановку, сел в автобус и поехал к Каринке. Такая вот получилась встреча с другом детства. С одним из тех несчастных, которых водят на коротком поводке их жены гали и все, кому не лень. Которые давят себя семьей, работой, опостылевшей бытовухой и которым самим давно все это опротивело. Которые, когда трезвые, друг перед другом делают вид, что они нормальные люди среди нормальных людей. И лишь когда напьются, из них начинает рваться наружу все то, что эти нормальные люди большую часть времени прячут в себе. И страшно становится. И мерзко, и тошно, как будто сейчас этот пьяный рассказчик сблеванет на тебя. К отцу раньше часто друзья ходили. Так что я навидался таких задавленных жизнью, поганым трудом, паскудной семьей рассказчиков, наслушался их тайных историй, которые у них лишь спьяну блевотиной рвутся наружу.
       Я же катился в скрипучем пыльном автобусе, практически трезвый и даже втайне довольный собой. И никакие позывы на рвоту меня не мучили.
       В нашем сером унылом Картохинске лето серое и унылое; жара (если ее задует откуда-нибудь каким-нибудь ветерком) - неверная и липкая. Может пару дней постоять, а может и месяц. Это уж как повезет. Но обычно дольше двух-трех дней не держится. Потом приходят дожди, и как правило, на неделю-другую. Могут вообще все лето лить без перерыва. На юге лето совсем другое: «оно у нас приходит один раз и до самой осени» (как пошутил дядя Жора). Уже с началом июня курортная жара властно берет свое и не отдает. Бывает, пройдет раз в неделю ливень - но теплый, под таким и намокнуть приятно, и прятаться от него неохота. А потом опять - жарища. Даже дядя Жора задолбался от этой жары - в конце июля взял отпуск да и уехал на месяц с женой куда-то к родственникам на север. Хитрый, гад.
       Прошел июль, наступил август. К этому времени я уже навербовал для Карины достаточно работниц. Все они были довольны условиями труда и ни одна не спешила уходить. Я пребывал в блаженном безделье. Ходил на пляжи (на один с Кариной, на другой с Юлей). По вечерам когда угощался в ресторанах за Каринин счет. А когда тайно таскал по кабакам мою Юлю. Отдыхающих в августе не стало меньше - наоборот, они перли и перли со всей необъятной страны, заполоняли, засирали собой все свободные места у кромки моря, калили на солнце свои белые трудовые туши, пили, жрали и орали все ночи напролет, не давая мне спать. Карина, в отличие от меня, не страдала бессонницей; все-таки, привычка - великое дело.
       Во второй половине дня я тащил свое тело на пляж, укладывал его на расстеленное полотенце. Неподвижный жаркий воздух давил на меня, солнце лупило мою задубелую кожу, с моря веяло сырой гнилостной прохладой. Я чувствовал, что становлюсь похожим на этих отпускников, которые, как Юрка Пеструхин, приехали сюда ненадолго забыть о своем поганом дурном образе жизни, который они добровольно выбрали для себя и который ведут где-то далеко отсюда большую часть года. И будут вести до самой пенсии. И только раз в год или реже (кому как доходы позволяют) ездить сюда, на честно заработанные добросовестным горбом деньги. К тому времени я уже утратил последние остатки комплекса неполноценности перед ними, честными давалками.
       У меня было свое любимое местечко на пляже, в самом центре, в самой гуще отдыхающих. Я - среди людей. И в то же самое время - наедине с собой. Но в один прекрасный день невдалеке от меня разместился местный фотограф - седой усатый мудила, вечно хохочущий и похлопывающий себя по пузу. Фотохудожник, гений дешевого пляжного китча для отдыхающих. Он мне напоминал клон дяди Жоры, жирного коррумпированного мента. Когда я видел его, у меня появлялось подспудное впечатление, что мент ведет за мной тайное наблюдение. К фотографу выстраивались короткие очереди из желающих увековечить свой образ на пляже. У фотографа была при себе целая коллекция огромных мягких игрушек: тигр, диснеевский Винни-Пух, кошмарная синяя собака и круглоспиная ярко-розовая хрюшка. Последняя пользовалась у детей наибольшей популярностью - все желали сфотографироваться именно с хрюшкой. Этот толстый гандон, эти нескончаемые очереди и этот галдеж меня вскоре заколебали. Я был вынужден перебраться в местечко поспокойнее.
       Август продолжался. Над морем зарождались смерчи и огромными черными вихрями изломанной формы устремлялись к суше, вызывая всеобщие визги, крики и беготню пляжных отдыхающих или уличных прохожих. Один такой смерч промчался напролом через пляж, трассу и парк, обогнул стороной город и иссяк где-то неподалеку от Карининого дома (я как раз был у нее), разбросав у нее во дворе и на пустыре за домом горы ила и дохлых медуз, вывороченный пляжный зонт, отломленную здоровую ветку и что-то еще.
       Чем дальше я проводил время в ничегонеделании, тем больше я ощущал, что уже утомился от отдыха и мне надо заняться какой-то работой. Я пожалел, что, разморенный жарой и курортной ленью, сразу не нарисовал тот смерч. Я даже расстроился. Нарисовал его на следующий день (для этого пришлось купить набор цветных карандашей, ластик и альбом для рисования). Я так давно ничего не рисовал! Целый день корпел над листом, штриховал, стирал и снова рисовал. Вышло просто здорово: летящий со стороны моря черный смерч крутит воду и вырванные деревья, на переднем плане улица, и семья курортников в панике указуя на черную воронку, не то хотят ринуться кто куда, не то в ужасе застыли на месте.
       - Клево! -оценила мой рисунок Карина. - Но в «Сахарный домик» такое не повесишь.
       - И не надо, -ответил я. - Я его не для того рисовал.
       - А для чего же?
       - Для разнообразия, -ответил я.
       Отчасти это было правдой: хоть один этот день выделялся из череды Новороссийских нудных дней со знаком «плюс». Но я чувствовал, что одними рисунками тут не обойдешься. «Надо что-то делать», думал я, в натуральной прострации бредя по городу, или механически занимаясь любовью с надоедающей мадам Кариной. «Еще немного - и у меня начнется депрессия», думал я, «А там и осень не за горами».
       А еще через три дня я решил: «А не сбежать ли мне отсюда?» Но проклятый скептичный разум тут же сам собой подкидывал резонный вопрос: «А куда?» В самом деле, куда? Обратно в Картохинск - возвращение с позором, к своей трудовой книжке, к злому военкому (до сих пор понятия не имею, как выглядит военком), к очень злым черепам и злой-презлой, готовой растерзать Дианке. Которая, может быть, от меня залетела. Еще можно было поехать в Москву. Отыскать там Илью, извиниться перед ним. Может, примут обратно в свой тайный союз ****утых. Куда еще? В ту же Москву, но завести новых знакомых? А потом и они заебут? И я сбегу еще куда-нибудь? И долго будет продолжаться эта жизнь подпольщика? Наверное, год-другой еще может. А потом… вариантов немного.
       И вот, одержимый такими невеселыми мыслями на исходе лета, бредя в одиночку (в те дни у меня появилась привычка гулять одному) по набережной в сторону опостылевшего пляжа, я увидел вдруг впереди одно очччень знакомое лицо! Очень такое милое круглое личико, вздернутый носик, щечки с ямочками, стрижка под мальчика.
       Капа! Это была она, шоферка лимузина из Общества Вольных Любовников. Она была не одна, а в обществе молодого человека, худощавого, носатого блондина с простоватым лицом. Одеты они были сообразно погоде и не торопясь двигались мне навстречу. Оба были покрыты загаром: она - приятным шоколадно-коричневым, он - медно-красным. Через несколько секунд я услышал ее своеобразный голос и понял, что не ошибся.
       - Капа! -окликнул я ее, не зная, то ли мне радоваться, то ли побыстрее отделаться от этой пары.
       - Аркаша? -удивилась она.
       Определенно, она была рада меня видеть. Она познакомила меня со своим бойфрендом. Бойфренда звали Витя Смеляков. Но фамилия досталась ему явно по ошибке; Вите больше подошла бы фамилия Рохляков или Тюфяков. Он все время ходил с раскрытым ртом, более того, ему не хватало силы воли и чувства собственного достоинства. Например, в тот же вечер выходя из кафе, куда меня пригласили Капа с Витей (а вернее сказать, Капа; главной в этой паре была именно она) какой-то амбал нарочно толкнул Витю плечом - Витя только виновато заспешил вперед, не поднимая глаз. Не случайно амбал выбрал объектом для атаки именно Витю. Только Витя мог отреагировать на оскорбление действием исключительно таким образом - и это было понятно дураку.
       - Ты поосторожней, друг! - вкрадчиво посоветовал я амбалу.
       - Аккуратней, ****ь! - сказала со мной в унисон бесцеремонная Капа.
       - Как ты меня назвала, подруга? - не понял амбал.
       - Капитолина Разина, старший следователь Генпрокуратуры, - представилась она.
       - Ой, извини, дружище! -виновато, хотя и с усмешечкой пропыхтел амбал в адрес Вити. - Извините, - это уже всем нам. Видно не такой уж и крутой оказался бычара. Джае ксиву у нее не попросил.
       Этот небольшой эпизод из нашей встречи прекрасно иллюстрирует не только характер Капы, но и ее поразительную находчивость и изобретательность. Непонятно только, зачем ей был нужен данный Витя. Наверное, для того, чтобы на его фоне чувствовать себя героиней.
       А пока мы прогуливались по набережной и Капа рассказывала мне, что приехала вот на пару недель к родственникам отдохнуть. И что еще в марте ушла из ОВЛ и основала с некими ушлыми ребятами свою подпольную порностудию.
       - Порностудия! -я аж встрепенулся. -Это ж опупеть можно!
       В ответ Капа сообщила с тяжким вздохом, что завидовать особо нечему: организационные вопросы уже уладили, помещение хорошее нашли, надежный канал сбыта тоже имеется - так что по-взрослому бабки зашибаем. Вот если б нам еще генератор идей, навроде тебя, Аркаша…Видимо, ее вздох был обусловлен исключительно отсутствием этого последнего.
       И я понял: быть мне этим генератором.
       Вдохновение и радость жизни моментально вернулись ко мне.
       - Спасибо тебе, Капа! -я пожал ее пухлую ручку. - Ты не позволила мне сдохнуть здесь от тоски и безделья!!!
       Пришлось рассказать им, что я живу здесь, в Новороссийске вот уже полгода на правах возлюбленного одной местной бизнесвумен. Ничего не делаю, и очень страдаю от безделья. Словом, живу, как птица в золотой клетке.
       - Значит, ты согласен работать с нами, -улыбнулась Капа.
       - Согласен! -ответил я со всей искренностью, на какую был способен.
       - Тогда тебе придется поторопиться с побегом из своей золотой клетки. Поезд у нас послезавтра.


Эпизод 10


       Был конец августа, и я катил в душном и тошном плацкартном вагоне поезда «Сочи-Москва» со старыми новыми друзьями в столицу - навстречу новым делам и новым свершениям. Со старыми делами и старыми свершениями было уже покончено: все они оставались в Новороссийске выть от собственной дурости и от скуки. Как говорится, кто не успел, тот опоздал. Я вот, к примеру, успел. Как успел? Не буду утомлять вас подробностями моего побега. Скажу только, что никто ничего не заметил.
       Ночью я спал плохо, тревожась от всего, что было и всего, что предстоит. Еще бы: из рая я спускаюсь на грешную землю. Каникулы кончились, начался трудовой год. Так быстро.
       Всю дорогу Капа и Витя без устали твердили, что «у нас прекрасные люди» и «прекрасный коллектив», а Капа прямо мне сказала, что я с моими талантами сумею «развернуться в порноиндустрии, как большой». Молодец эта Капа, люблю прямых честных людей.
       Москва встретила нас начинающимся листопадом, холодными брызгами дождя по стеклам вагона и неуютными серыми сырыми тучами.
       - Нормальная осенняя погода, -констатировала Капа, покуда поезд подбирался к вокзалу, а я спешно переодевался из тропического прикида во что потеплей.
       В помещении вокзала нас дожидались двое неизвестных: крупный раскормленный грузин и толстомясая вульгарно намазанная девка, похожая на продавщицу из Картохинска. О том, что эта пара дожидается именно нас, я узнал сразу: когда оба запрыгали на месте, замахали ручищами, а она закричала: «Капа! Витя!». Грузина звали Реваз, его толстуху - любимым всеми (но не мной) русским именем Оля.
       Прикрываясь от дождика чемоданами, пакетами и поднятыми воротниками, мы быстро сели в Ревазовскую «Нексию» и поехали в неизвестном направлении.
       - Куда едем, Реваз? -спросил я нового знакомого.
       - На нашу общую квартиру, -ответила за него Капа. - Тебе что, сто раз повторять нужно? Детский сад, честное слово!
       Может и говорила, но я не запомнил, слегка травмированный недосыпом и резкой сменой климатических поясов. Если честно, мне было немного грустно от того, что я покинул Новороссийск: еще вчера блаженствовал под солнцем, а теперь мне предстоит бороться с холодной серой Москвой. А еще я жалел, что не смог захватить с собой Юлю.
       Я смотрел на Капу. Именно Капа командовала в этом бизнесе - я понял это, как только повстречал ее с Витей в Новороссийске. В пользу этого говорило еще и название порностудии - «Капитель» - в нем, то есть, в названии, явственно читалось ее имя. Капа, симпатюльный, волевой человечек. Она была мне глубоко симпатична, до самых сокровенных глубин. Даже когда злилась. Мне при этом нравилось, как играют ямочки на ее щечках, как морщится носик и как она показывает мелкие белые зубки. Она это замечала, мою несокрушимую симпатию во взгляде и тут же утихала.
       Реваз был тоже важной персоной: он являлся оператором и монтажером в одном лице. Еще в начале лета студия сняла свой первый фильм под названием «Дача». Позже я посмотрел этот фильмец: в начале на экран выползает белая буква «К», похожая на античную колонну с завитками. Однако кто режиссер, кто автор сценария, узнать невозможно: выходные данные отсутствуют, своих имен ребята не выдают. Сам фильм - это полтора часа ебли в разных позах на какой-то кособокой загородной дачке и вокруг нее. В фильме были задействованы Капа, Витя, Оля, сам маэстро операторского искусства в эпизодах, плюс еще с десяток незнакомых мне личностей обоего пола. Фильм был, в общем-то, банальный: группа милых молодых людей приезжает на дачу позаниматься групповухой вдали от шума городского, потом к ним присоединяется другая группа молодежи с той же целью. Незатейливый сюжетец, можно сказать, никакого сюжета, только одна сцена ебли сменяется другой такой же сценой через короткий диалог ни о чем. Качество фильма соответствующее: самое что ни на есть кустарное. Но как играют! Самая крутая сцена в фильме: трое типов ебут вертолетом голую Олю прямо в саду. Оля бы и рада кричать от счастья, но занят рот.
       - Как коммерческий успех? -спросил я по окончании фильма.
       - С руками отрывают! -ответил Реваз.
       Но это будет позже. А пока я расскажу о месте обитания моих милых новых друзей. Квартира, в которой проживала данная семья из трех человек без детей (как в том анекдоте), находилась в самой чаще какого-то бетонного спального района-мешка, навроде того, в котором обитала Карина. Квартира была двухкомнатной. Обе комнаты были практически неотличимы друг от друга, поскольку служили гостиными и спальнями одновременно: в каждой стояло по диван-кровати, по два кресла от разных гарнитуров и по телевизору (только в одной был новенький Sharp с видюшником, а в другой несвежий отечественный, в корпусе из ценных пород древесины). Еще в комнате с японским телевизором стоял компьютер с присобаченной к нему ***вой кучей оргтехники, что придавало этой комнате более респектабельный и в то же время более рабочий вид. Почему я сказал, что семья состояла из трех человек? Оля, хотя и была возлюбленной Реваза (как выяснится позднее, не только его одного), с ними не жила, а жила где-то отдельно. Но, как я узнаю уже через несколько дней, принимала весьма деятельное участие в работе студии: через нее осуществлялся сбыт продукции. И студии было что сбывать: помимо фильма «Капитель» выпустила пару лазерных дисков с веселыми фотками.
       Но вернемся к квартире. Я не удержался, спросил Капу о странностях меблировки. Капа разъяснила мне сей феномен. Все оказалось очень просто. Во-первых, у них часто бывают гости - поэтому жилище так похоже на номер в гостинице (кстати, все кресла были раскладные, т.е. легко превращались в кровати). Во-вторых, они вчетвером (когда приходит Оля) занимаются свингерством. И поэтому не знаешь, кто, где и с кем будет спать.
       Свингерством! Я слышал о свингерах и знал, что это такое!!! А теперь я имею возможность…
       - Конечно, имеешь, - рассмеялась Капа. - Сегодня я буду заниматься тобой первым.
       И посмотрела на ребят: дескать, не обессудьте.
       - Это я буду заниматься тобой, -ответил я со смехом.
       В тот вечер я впервые отведал Капу. Она была подо мной нагишом на диванчике. Капа оказалась очень живая и бойкая: очень страстно двигала бедрами, стонала и кричала. В это же время на разложенном кресле толстая Оля, распустив свои крашенные волосы, сладострастно драла Витю. Оля была ему явно не по силам: минут через пятнадцать Витя вяло скулил, пыхтел и хрипел, как запыхавшийся бегун.
       - Давай еще! Давай еще! -подбадривала его обезумевшая от страсти и сласти Оля.
       В это время Реваз щелкал нас своим цифровым фотоаппаратом. Снимал с невозмутимостью профи экстракласса, переводя объектив с одной пары на другую и обратно - ребятки практиковали съемки собственных поебушек. Под прицелом его объектива я кончил в Капу.
       - Да! -завизжала она и разразилась целой жаркой волной. - Дададададааааааааа!!!
       - Спорим, я тебя еще раз доведу до оргазма, - сказал я ей негромко.
       Женщину удовлетворить тяжело. Мужчины, как правило, хватает на один раз; женский же организм запрограммирован как минимум на несколько оргазмов подряд. Впрочем, я гиперсексуален: меня, при желании, хватает и на четыре раза. Правда.
       Так что я взял и довел эту истеричку до оргазма еще раз.
       - Ахх! -счастливо дышала подо мной разгоряченная, мягкая, шелковая, потная Капа, и никак не могла перевести дыхание. - Аххх! Ах!
       Она обняла меня и чмокнула в губы. Я скатился с нее, блаженный и мокрый. Капе при этом не осталось ничего, как подвинуться (диван был раздвинут).
       Я понял, что сейчас предстоит сделать свинг - а в тогдашнем своем состоянии любвеобильная Оля была мне уже не по силам. Поэтому дальнейшего я не помню - отрубился. Усталость в сочетании с сексуальными утехами сделали свое дело. Так я, по крайней мере, объяснил это наутро.
       Отодвинув Капу, я закрыл глаза и сонно пробормотал:
       - Что-то я устал… Спать хочется…
       Меня кто- то расталкивал, но я изо всех сил сделал вид, что сплю.
       Так прошел мой первый рабочий день на студии «Капитель». Как гласит расхожая в порнографических кругах присказка: «Я как из отпуска вышел, так сразу с головой ушел в работу: за один день сразу в трех порнофильмах снялся».
       Шутки шутками, а следующее утро стало переломным - как для студии, так и для меня лично. Проснувшись на диване в объятиях Капы, я понял, что никакого насильственного спуска с небес на землю не было - на самом деле, из одного рая я просто попал в другой, гораздо более эротичный. И, следовательно, праздник продолжается. Потому как работа и праздник у работников студии «Капитель» являлись практически одним и тем же.
       Своими догадками я поделился за завтраком с Капой и остальными (Оля, самая деловая из всех, уже у****ела по своим распространительским делам). Капа приняла мои слова как комплимент своей студии и была очень тронута. Витя только улыбнулся жующими щеками. Реваз сказал, что за время нашего отдыха он написал сценарий продолжения «Дачи» и хочет, чтобы мы его посмотрели сразу же после завтрака и внесли свои свежие идеи, предложения и свои коррективы.
       Усевшись в рядок на диване (разумеется, на том самом диване, на котором мы с Капой вчера кувыркались), мы читали распечатанный для нас сценарий. Сочинение Реваза, как того и следовало ожидать, называлось «Квартира» и было в нем страниц тридцать. Главные герои те же, и собираются для того же самого - только на квартире. Действие, понятное дело, происходит осенью, когда по дачам уже не покувыркаешься.
       - Ну че, у кого какие предложения? -по-деловому спрашивал сценарист.
       Капа выдвинула свое предложение: дескать вот эту сцену надо переделать вот так-то, а вот эту вот этак. Витя тоже промычал свое веское слово. Я же решил повременить со своим предложением. Потому как сценария оно не касалось.
       - Да тут до хера переделывать нужно! -взорвалась, наконец, Капа.
       Она села за компьютер.
       - Вот теперь половину сценария за тобой переделывать, -выговаривала она Ревазу. - Целый день - псу под хвост. Детский сад, честное слово!
       - Зато на титрах я бы написал так, -галантно парировал Реваз. - «Сценарий: Капитолина Разина, Реваз Табидзе». Заметь: дама идет первой.
       - Зато пашет, как подорванная! -огрызнулась Капа.
       Еще час она молча и яростно корректировала не понравившиеся ей сцены. Мы втроем сидели и наблюдали за ней. Наконец, тоном не терпящим возражений, она изрекла:
       - Вот так будет гораздо лучше! -и вывела исправленные страницы на печать.
       И покуда принтер свистел и скрежетал, неспешно малюя новые листы текста, Капа обратилась ко мне:
       - Ну хоть бы ты сказал «мяу», Аркаш! Ты вообще в сценарий-то въехал?
       - Въехал, -ответил я. - У меня есть деловое предложение ко всем вам.
       - Валяй, Аркаша, предлагай, -усмехнулась Капа и указала работающий на принтер. - Он выслушает все твои своевременные предложения.
       - Ребята! -сказал я с видом заговорщика, проигнорировав ехидство Капы. - Наша работа - практически праздник, так?
       Капа посмотрела на меня без особого энтузиазма.
       - Давай короче-мороче, - сказал Реваз, читая свежераспечатанные страницы. - Слава Богу, за сегодня сценарий закончили. Теперь надо до вечера актеров собрать - если повезет, даст Бог, завтра начинаем съемки.
       «Тоже мне, Никита Михалков нашелся», подумал я. А сам, не меняя своего заговорщицкого тона, продолжил излагать внезапно возникшую у меня идею:
       - Значит, предложение будет такое: давайте немного изменим концепцию нашей студии.
       - В какую сторону? -с готовностью спросила Капа.
       - Я предлагаю назвать нашу студию Церковью Плоти. Основать нечто вроде…
       - …тоталитарной секты? -скривился Реваз. - Не надо, Аркаша, чужую статью нам не шей.
       - А может, ты уже и новую религию придумал? -спросила Капа. - Религию плоти и секса, а? - она уселась рядом сумной и со смехом навалилась на меня. - Здорово!
       Я незаметно ущипнул ее, а сам, таким же серьезным голосом, без агрессии и обиды, возразил ей:
       - Напрасно ты иронизируешь! Потому что так оно и есть: я разработал свою новую религию.
       Это было практически правдой. Но Реваз махнул рукой:
       - Я пошел звонить нашим актерам.
       Достал мобильник и ушел в другую комнату. И почти целый час кого-то уговаривал, кого-то приглашал и кому-то что-то авторитетным голосом сулил.
       - Капа! - сказал я. - Если ты все же согласишься меня выслушать.
       И пока Реваз за закрытой дверью бухтел в мобильник, обещая кому-то пятьдесят долларов за день съемок (охуеть, подумал я мимоходом), я излагал Капе и Вите свою теорию. Для начала я предлагал переименовать само заведение и сделать соответствующее объявление на сайте -разместить под это дело в Интернете сайт. Далее, я предлагал навербовать побольше участников - паствы - и всем вместе заниматься группенсексом и свингом. И все это объявить новой религией - религией секса и религией плоти. Можно даже разработать систему богослужений, литургий - а впрочем, богослужениями могут служить все наши сексуальные сейшены. Ребята сидели и слушали с неподдельным интересом. И чем дальше я говорил, тем неподдельнее из интерес становился. Можно придумать какие-нибудь молитвы, там, или псалмы, воспевающие промискуитет. Наконец, устраивать сексуальные перформансы - но не такие, как у приснопамятного Илюши Маркова, а по-настоящему. Можно снимать эти перформансы на видео и размещать их в Сети. Ну как вам моя идея, Капа, Витя?
       - Идея зашибись! -прелестно (а по-другому она и не умеет) улыбнулась Капа. - Только есть одно маленькое «но».
       И она принялась объяснять мне, что студия вынуждена существовать в обстановке строжайшей секретности. Плата за съем жилья, плюс плата за аренду помещения под студию (такая же квартира где-то в другом районе). Плюс ей и Ревазу приходится платить ремонт (проще говоря, давать колоссальные взятки) тамошнему участковому, чтобы тот делал вид, что ничего не замечает. То, что раздобыть аппаратуру для тиражирования видеокассет и лазерных дисков стоило ей и Ревазу огромных трудностей и нечеловеческих ухищрений - об этом и говорить не приходится (наверно, с****анули ее где-нибудь, эту аппаратуру). И актеров найти тоже трудно: трудно найти хотя бы десяток человек, согласных сняться в порнофильме - многие боятся, что об этом, не дай Бог, узнают знакомые. Есть четыре хороших человека, их, Реваза и Капы, общие знакомые - они согласились сняться в «Даче» и согласятся играть в сиквеле (впервые услышал это словечко от Реваза еще утром; теперь вот от Капы узнал, что это - всего лишь продолжение). Но остальных актеров пришлось искать на стороне - по всей Москве их собирали. Как? Пришлось объявления расклеивать, на свой страх и риск. Так еще шесть человек откликнулись. Отзовутся ли сейчас? Мы посмотрели на закрытую дверь, за которой Реваз вел переговоры. Каковы будут результаты этих переговоров?
       Реваз вышел к нам довольный.
       - Ништяк, всех почти уговорил.
       - Урра! -сказала Капа.
       Витя сдержанно улыбнулся.
       - Значит Дима с Полей и Валера с Катей -это само собой. Еще будут Леня и другая Катя, а еще Женя и Наташа. До Иры с Толей не дозвонился - но и *** им в рот.
       - Правильно, меньше бюджетных затрат, -согласилась Капа.
       - Но самое главное -сбылась моя мечта: чтобы сиквел был с теми же актерами. И он будет.
       - Реваз, а я буду сниматься? - спросил я.
       - В фильме - нет. Но для серии «Горячий свинг» - пожалуйста. В понедельник сделаем перерыв в съемках - вот тогда ты, Аркаша, и развернешься. А вчерашнее считай началом фотосессии. Кстати, ты вовремя, Аркаша, отрубился. Прикольный вышел снимок.
       - Реваз, актеры во сколько будут? -влезла Капа.
       - В шесть вечера - общий сбор, - ответил Реваз.
       - Ну, до вечера еще дожить надо. Аркаша, не желаешь ли изложить Ревазу свою идею? - спросила меня Капа.
       - Как человеку, в чьих руках находится техническая сторона проекта, -согласился я.
       И начал повторно излагать про Церковь Плоти, про гипотетические литургии свингеров, псалмы плоти и порнографические перформансы. Реваз внимательно меня слушал, и чем дальше, тем внимательнее. И сделал вот такое резюме:
       - Как человек, в чьих руках находится техническая часть проекта скажу тебе так: все это осуществимо, но лишь отчасти. Мы еще вернемся к этому вопросу, а пока для нас важнее фильм. А для тебя -участие в грядущей фотосессии. Готовься!
       - Че мне готовиться, я всегда в форме!
       - А вот Оля так не думает. Поэтому потренируйся с ней. Я думаю, она не будет возражать. И вообще, Аркаша, у нас тут все просто: кто с кем хочет, тот с тем и тренируется. Правильно я говорю, Витя?
       - Правильно, - ответил Витя.
       Вечером подвалили наши актеры. Вот тут-то я и познакомился с ними всеми. А они познакомились со мной. Дима, Полина, Валера и Катя учились в каком-то театральном училище; по их игре в «Даче» я понял, что они профессиональные актеры. Все расселись галдящей толпой на диване, креслах, стульях и на чем только можно было, стали курить, пить пиво и обсуждать сценарий. Всем было как-то не до меня.
       А часов в девять, когда все ушли, я, наконец, потренировался с Олей. Да эта шеститонная секс-бомба могла затрахать до смерти самого выносливого! Я хотел еще и с Капой (после того, как ее попользовал Реваз) - меня едва хватило на один раз, и я снова чуть не отрубился самым позорным образом - на этот раз, по-настоящему. Оля же снова подмяла под себя Витю.
       Вообще расстановка сил в этой секс-игре была неравной: трое мужчин (я, Витя, Реваз) и две девушки (Капа и Оля). В комнате, где спали Капа и Витя, теперь еще стал спать и я (когда на диване, когда на кресле). Реваз обитал в другой комнате, иногда вместе с Олей - если та оставалась ночевать. Но ничего, так было даже прикольней.
       На день все уезжали в студию снимать кино, оставляя меня одного практически в роли домработницы: я и в магазин ходил (с деньгами, что еще остались от Новороссийска), и полы драил, за что Капа ласково называла меня Мажордомом. Но меня не унижала такая роль: во-первых, мне предстояло поучаствовать в «Горячем свинге», а во-вторых, я все-таки рассчитывал на честность Реваза, на то, что он всерьез рассмотрит мое предложение. И я занимался домашними делами и ждал понедельника.
       И вот в понедельник я, наконец, впервые побывал в студии. Находилась она всего в пяти автобусных остановках от нашей веселой хаты и помещалась в бурой панельной пятиэтажке на фоне коптящих заводских труб. Нас встретила непрошибаемая железная дверь особой конструкции с кучей замков. Комнат в студии тоже было две, но только одна была обставлена: в ней тоже был диван, два кресла, сервант. Другая комната была заставлена той самой записывающей аппаратурой, в углу стояли штабелем коробки с кассетами и дисками.
       Иметь в качестве студии отдельное помещение было не только удобно, но и очень даже мудро: на съемки одного фильма уходит не меньше месяца практически каждодневной работы - так не устраивать же ебли на двадцать персон у себя дома каждый день с утра до вечера. Плюс еще фотосессии: они тоже требуют разнообразия интерьеров.
       В тот день мы вчетвером натрахались так, что не описать словами! Фотографировавший нас Реваз тоже в конце концов не устоял перед соблазном, дал Вите фотоаппарат и попросил подменить его. А сам разделся и полез на свою худышку. Поздно вечером, усталые, но довольные, мы вернулись домой.
       И опять неделя съемок фильма и мой одинокий уход за хатой. Только через неделю Реваз отпечатал фотографии. Мы листали фотки и смеялись, узнавая свои голые попы. За участие в фотосессии Реваз выдал мне сорок баксов, которые я тут же обменял в ближайшем обменнике на рубли. Вообще не надо думать, что мы жили богато - наших доходов нам хватало на жратву, и лишь изредка и с трудом - на одежду.
       Съемки завершились в начале октября. Реваз сказал, что еще неделя уйдет на монтаж и озвучку. И тогда он подумает о моей гениальной идее, о том, как лучше воплотить ее в жизнь.
       А пока - работа до седьмого пота. Да еще один-два раза в неделю ребята находили в себе силы посвинговать - когда перед объективом, когда просто так.
       Однажды я предложил: давайте намажем друг друга чем повкуснее, и устроим свинг с облизыванием. Так благодаря мне появилась серия фотографий «Сладкий свинг»: на фотках мы мажем друг друга вареньями и мороженым, и собираем все это губами и языками. Причем иногда с самых интересных мест.
       Только когда сентябрьская продукция стала приносить первые доходы (случилось это ближе к концу октября), Оля стала честно выплачивать мне все причитающиеся проценты с продаж, а Капа и Реваз вспомнили о моем предложении. И мы вчетвером (плюс Витя в эпизодах) долго его обсуждали.
       Капа сразу же согласилась переименовать свою студию. Теперь она называлась так: Церковь Плоти «Капитель» - такое компромиссное, гибридное название. Но еще больше и Ревазу и ей понравилась моя идея с перфомансами - но только идея как таковая. Потому что, когда я повторно изложил свои замыслы в деталях, все долго чесали голову. Дело в том, что ребята снимали нормальное аполитичное порно. Они были и рады забубенить что-нибудь покруче, прыгнуть, так сказать, выше головы, но вот беда: не хватало фантазии. Но, в конце концов, все собравшиеся здесь были помешаны на сексе, и работали скорее за идею, а не только ради наживы. Но у них появился теперь свой штатный генератор идей. И Реваз согласился.
       Было решено одним выстрелом убить двух зайцев: во-первых, отрывки из этих роликов планировалось разместить на сайте в качестве своеобразного манифеста студии (Реваз решил сделать сайт, вдобавок он оказался еще и гением веб-дизайна), а во-вторых, они будут продаваться отдельно через тех же таинственных распространителей. Реваз достал мобильник и начал обзванивать своих актрис.
       А еще мы долго спорили, правильно ли называть эти акции перфомансами или неправильно. Я сидел и с улыбкой слушал их спор. Да и как мне было не улыбаться: ведь в конце-то концов, моя взяла!
       Было решено единогласно: я, самый красивый и фотогеничный из всех, отныне буду пророком религии плоти, ее мессией. Теперь ни одна групповуха, ни один свинг не проходил без моего благословения. Я наряжался в белую накидку (обыкновенная простыня) и возвещал:
       - Благословляю вас, будьте счастливы!
       Потом снимал с себя накидку, под которой не было ничего, и присоединялся к оргии.
       Было решено: «Левых не приводить, иначе мы попадем в историю» (как сказала Капа). Так что наша Церковь была тайным обществом, закрытым для посторонних. Ну и пусть. Они, посторонние, не заслужили того, чем наслаждались мы.
       Сайт был раскрашен в розовые и красные тона. На главной странице красовалась белая буква «К» с завитками. Разделов на сайте было шесть: «Новости», «Студия», «Фото», «Видео», «Купить» и «Гостевая». Реваз учил меня юзать Инет. Я оказался на редкость способным учеником: сам полазил по сайту и посмотрел многочисленные коллекции возбуждающих фотографий. Порнозвезды (то бишь мы) крупным планом выставляли свои тела и особенно гениталии, но при этом стыдливо прятали лица - практически ни одного не было в кадре. Но все равно в участниках я безошибочно распознавал Капу, Витю, Реваза и Олю - ее жопастая туша тут и там кочевряжилась в разных позах. Ну и я там, разумеется, тоже был.
       Я сочинил текст, который можно было прочитать в разделе «Студия». Посетитель ожидал найти там информацию о «Капители», ее истории, когда она появилась и кто ее основал, но вместо всего этого находил следующие удивительные строки:
       «Все религии бесчувственны и безрадостны. Мы же обещаем вам религию радости и чувственности. Этот сайт поможет вам развить в себе и то и другое». Там было что-то еще, не помню.
       - Понравилось? -спросила Капа.
       - Еще бы! -ответил я.
       Сайт был популярен: открылся он двадцать второго октября, и уже в течение первой недели, если верить счетчику, его посетили триста сорок шесть человек. Правда, сайт был совершенно бесплатным, так что мне было непонятно, за что мне платят гонорар. Реваз пояснил, что просто так деньгами не швыряется и что он выпустил диск со всеми фотографиями сайта (через пару дней при помощи Оли он запустил его в продажу). Поясняю: на сайте до фига фоток, и поэтому дешевле и проще купить диск с фотографиями, чем скачать хотя бы половину из них. На сайте имелась информация о том, где купить диск с картинками, и кассеты с фильмами, но ни слова о том, кто делает сайт и эти фильмы снимает. А еще Реваз посулил каждому из нас (в том числе и мне) процент с каждого проданного диска.
       Перформансы мы устраивали раз в неделю, по воскресеньям. Разумеется, исполнителем главной роли был я.
       Первый назывался «Причастие». Помню эту видеозапись до мелочей.
       Вот в кадре стою я, в белой накидке, этакий Христос новой религии, и смотрю в объектив. По обе стороны от меня стоят, ласково приложившись щечками к моим плечам, две голышки: Капа и Полина.
       - Вот плоть моя! - изрекаю я тоном проповедника, сбрасывая накидку. - Сосите ее, запихивайте в себя, ласкайте ее!
       Я сажусь в кресло, Полина садится у меня между ног, Капа присаживается пухлым задиком на пухлый подлокотник. Обе начинают засасывать меня, голого, гладить и лизать языками. Я балдею.
       Наконец, Полина берет у меня в рот и начинает откровенно работать ротиком. Наработавшись, она уходит из кадра (пошла в ванную сплюнуть и прополоскать рот), а я валю Капу на ковер и забираюсь на нее. И сладострастие продолжается.
       Перформанс номер два назывался «Да здравствует промискуитет» и выглядел совсем уже нагло.
       Я и Капа сидим на диване, как влюбленные на лавочке. Я - все в той же в белой накидке мессии, она - нагишом.
       - Истинно говорю вам: да здравствует промискуитет как здоровая альтернатива институту семьи и брака! - провозглашаю я в объектив, властно махнув рукой (со стороны выглядит как подобие римского салюта).
       И начинаю ласкать голую Капу. Мы сладко целуемся, я глажу ее тело руками - и мы вместе заваливаемся на диван. Капа садится на меня. Она скачет на мне, блаженно ахая и откинув голову назад. Я глажу ее, я тискаю ее сиськи руками. И она ахает и скачет на моем кожаном стальном коне еще азартнее. Мы не играем - у нас все по-настоящему.
       - Мы не играем - у нас все по-настоящему, - говорю я в объектив. - А у вас?
       Я покончил с Капой, и вот я уже забираюсь на толстуху Олю, что лежит на раздвинутом кресле.
       После Оли мы куролесим на ковре с рыжей кудрявой Полиной.
       - Истинно говорю вам: да здравствует промискуитет! -подытоживаю я, запахиваясь в накидку. - И вам завещаю делать то же, ибо откроются вам новые горизонты чувственности!
       - Да! - подтверждают хором мои голые пупсики, восстав за моей спиной.
       После чего в кадре появляется Витя. Он трахается по очереди с Капой, Олей и Полиной.
       Третий перформанс вызвал колебания со стороны всех - режиссера, оператора и актеров. Просто через три недели перформансной жизни я настолько вошел в раж, что буквально на ходу сочинил нечто невообразимое, крамольное и страшное. Впрочем, съемка пролетела быстро и весело. И все остались довольны.
       Название перформансу дали такое «Кто виноват и что делать».
       Этот перформанс был самый короткий из всех, он продолжался всего три минуты.
       Но он же оказался самым убойным и клевым (как сказала Капа).
       Вот я: сижу на диване в своей белой накидке. По обе стороны от меня сидят голые Капа и Оля (на этот раз она). Я сижу, положив ногу на ногу и презрительным взглядом мудреца, причастного к высшим тайнам мироздания, взираю в объектив. В руке у меня какая-то книжка. Выдержав эффектную паузу, я начинаю вещать.
       - Два извечных вопроса русской интеллигенции: «Кто виноват?» и «Что делать?», - я презрительно косо усмехаюсь. - Я скажу вам, кто во всем виноват!
       И тычу книженцию обложкой в объектив.
       «Уголовный кодекс», гласит надпись на обложке.
       Разумеется, книжка - муляж, изготовленный из какой-то старой и негодной. (Настоящий УК РФ стоит на книжной полке. Его купила Капа, его она время от времени читает и матерится). В муляж вклеена отпечатанная на принтере страница, на которой крупным шрифтом написано: «статья 242».
       Я открываю игрушечный УК. Объектив берет страницу крупным планом.
       - Вот кто во всем виноват - закон! - я тычу пальцем в страницу. - Закон запретил нам воспитывать в себе чувственность! Закон приравнял чувственность к причинению вреда физическому и нравственному здоровью! Закон сделал всех вас тотально бесчувственными семейными скотами! Долой такой закон!!!
       И я выдираю из книжки вклеенную страницу и рву ее на мелкие клочки. Потом выбрасываю сам УК и провозглашаю:
       - Промискуитет победит!
       И все это помещалось на сайте, а полные версии продавались на лазерных дисках.
       Вы понимаете, что все это было откровенным издевательством над чувствами обывателей, над законами, но именно этого мы и добивались.
       Мы не искали нужных людей - однако нужные люди сами нас находили.
       Уже в конце ноября газета «Московский коммерсант» поместила статью «В Интернете появилась тайная порносекта». Мы читали газету и ликовали, такие недосягаемые и для изумленных журналистов, и для возмущенных ментовских чинов.
       А однажды, мутно-серым декабрьским утром в прихожей зазвонил телефон. Я валялся в постели, Капа уже вовсю гремела кастрюлей на кухне. Дверь из комнаты в прихожую была закрыта, а я еще окончательно не проснулся, поэтому Капиных слов понять не мог. Разговор был долгим, и, судя по интонациям Капы, совсем не деловым. Похоже, она о чем-то с кем-то договаривалась на послезавтра.
       Положив трубку, она ворвалась в комнату и ринулась ко мне.
       - Вставай, соня! - она выволокла меня из-под одеяла и я грохнулся коленками на пол, на шершавый ковер типа палас. - Послезавтра мы будем интервью давать!
       - Не понял! -я аж вскочил, как был, без трусов. - Тебе что, позвонили и предложили дать интервью? Ну если завтра мы дадим интервью, то тогда… тогда послезавтра все дадим… показания следственным органам!
       - Тихо, Аркаша, не пыхти! Я еще на прошлой неделе была в редакции журнала «Мегаватт» -там мой бывший одноклассник трудится, Олежка Бартенев - вот такой чел. Так вот, он там со своими договорился - про нас в «Мегаватте» напечатают, прикинь! В рубрике «Мегаизврат». Сюрприз вот сделала для всех вас!
       «Мегаватт» я держал в руках всего лишь несколько раз в жизни. Один номер данного журнала пылился в комнате на столе. Я не поленился, взял и перелистал его, и нашел искомую рубрику. «Мегаватт» представлял собой глянцевый московский журнал для глянцевой столичной молодежи. Писали там, в основном, про жития звезд эстрады и про то, как грамотно завоевать любовь любимого мальчика или девочки. Но обыватели любят все патологическое и нездоровое, и вот для развития недалекой в массе своей читательской аудитории «Мегаватта» в журнале имелась специальная рубрика под названием «Мегаизврат». В ней помещались интервью с теми, на кого хотели бы походить все обыватели, в первую очередь молодые и прыщавые, если б не боязнь отторжения со стороны себе подобных обывателей. В этом номере писали, например, про питерских сатанистов.
       - А интервьюировать нас будут, как этих? - спросил я, показывая на журнальных сатаноидов.
       - Конечно будут. Всех четверых по очереди.
       - Не, я серьезно.
       - И я серьезно.
       И мы втроем стали жить в ожидании послезавтра. Послезавтра была пятница, и Олежка (как любовно называла его Капа) обещался прибыть в девять утра. Я все представлял себе: вот у Капы взыграло тщеславие и она поперлась в редакцию журнала. Отыскала там своего Олежку - и вот они беседуют за казенным черным чаем:
       - Олежка! Сколько лет, сколько зим! Слышала, ты теперь журналистикой занимаешься?
       - Да, пишу вот помаленьку. Людей интервьюирую.
       - А я тут порностудию открыла. И свой сайт у нас имеется.
       - Гонишь!
       - Отвечаю! У нас не совсем обычное порно: у нас при студии функционирует Церковь Плоти, прикинь. Тебе стоит рассказать об этом своим читателям!!!
       - Как ты говоришь? Церковь Плоти? -Олежка чешет репу. - Слушай, а это тема!
       И старые знакомые решают созвониться как-нибудь в течение недели. И, наконец, забивают стрелу на послезавтра.
       Впрочем, это только мои фантазии.
       На деле все оказалось гораздо круче. Бартеневская «Волга» тормознула под окнами ровно в девять часов - тютелька в тютельку. Бартенев, красномордый, коротко стриженый подвижный брюнет в черной куртке и кепарике, чем-то похожий на Илью Маркова (мать его за ногу), но покрупней, был не один - притащил с собой худого фотокорреспондента средних лет с рыже-седой бородой.
       Мы все быстренько перезнакомились. Капа притащила чаю с купленной сдобой и вареной сгущенкой. Бартенев раздал нам троим для ознакомления листы с вопросами интервью. Чего? Опять эта злоебучая журналюжья лапша для ушей! Однажды я уже вкусил ее - на Сермякинской ГТРК. Ну а тут было еще хуже: все вопросы были подготовлены заранее и в одностороннем порядке, нам же оставалось только отвечать на них. Причем составлен этот вопросник был исключительно на основании его, Бартенева, заочных представлений о нашей студии и Церкви. Короче говоря, человек плохо представлял себе, с кем ему предстоит иметь дело. Например, один из вопросов был таким: «Практикуете ли вы эксплуатацию своих актеров?». Другой был еще хлеще: «Снимаете ли вы фильмы про извращенный секс?» - короче, в представлении Олежки мы были примитивным подпольным борделем, где по совместительству клепают такую же примитивную порнуху. И это было плохо. Но хуже будет, если он выставит нас такими на страницах своего «Мегаватта». Как будто Капа ничего ему не рассказывала про наши перформансы и про Церковь Плоти! А еще вопросы были четко адресованы: этот Капе, этот Вите, этот Ревазу, этот мне. Мда!
       Мы сидели за столом: по одну сторону - пресса, по другую - я, Капа, Витя и Реваз. И мы в молчании передавали друг другу листок, показывали пальцами на идиотские вопросы, тихонько перешептывались и хихикали. Если вдруг дела приняли дурной оборот, то пускай они примут дурной оборот для паскудной прессы, а никак не для нас. И Бартенев почувствовал это. Правда, тут же приосанился, принял гордый вид матерого профи.
       - Ну что, вы готовы? -спросил он, доставая диктофон.
       - Готовы, -ответил я.
       - Тогда начнем, -и включил диктофон.
       Фотокор по имени Слава защелкал своей мыльницей.
       Первая порция вопросов была адресована Капе.
       - Что это, как называется то, чем вы, собственно, занимаетесь?
       - Это называется порно, если кто не знает! -совершенно серьезно, без тени иронии и сарказма ответила Капа.
       - Порнография, говоря определеннее, -присовокупил Реваз.
       - Пааарнуха, короче говоря! -припечатал я сверху.
       - Понятно, -такого коллективного ответа Бартенев, видимо, не ожидал. И задал следующий вопрос:
       - А что подвигло вас заняться порнографией?
       - Этот вопрос следует задать каждому из нас, -ответил я.
       - Например, меня -любовь к сексу! - гордо заявила Капа.
       - Нас всех спаял секс! -улыбнулся Реваз. - Иначе мы работали бы по специальности.
       - Ну а Аркаша, -Капа показала на меня, - у нас вообще гений порно. Стратег и тактик.
       - Да, это так, -скромно ответил я.
       И начал излагать мою теорию промискуитета и рассказывать про Церковь Плоти. По глазам Бартенева было видно, что он со своим гениальным планом, т.е. раздельным опросом интервьюируемых, потерпел сокрушительное поражение, как швед под Полтавой. Мало просто не уступать журналистам - надо им хоть как-нибудь нагадить. Нами двигало чувство сплоченности; именно поэтому почти на каждый вопрос мы отвечали сообща. Только Витя был немножечко в стороне, ограничиваясь в основном ответами «Да, и я тоже» или «Совершенно верно». Витя терялся в трудных ситуациях, предпочитал прятаться за других. Что поделаешь.
       И вот, когда подошла очередь заветного вопроса про эксплуатацию актеров (я заранее сделал этот вопрос неуместным, что вынужден был признать сам интервьюер), я ответил на него так:
       - Нет. Ведь те, кто участвуют в наших фотосессиях и перформансах -наши браться и сестры по вере. А как можно эксплуатировать своих братьев и сестер?
       - Но ведь вы, -начал импровизировать, вертясь, как вошь на гребешке, Бартенев, - вы руководите студией, вы руководите Церковью… Получается: вот с одной стороны руководство, а с другой стороны - паства.
       Кто и чем у нас руководит, Бартенев, похоже, до сих пор не понял. Слава, сменив в аппарате пленку, начал щелкать меня с удвоенным азартом.
       - Нет, -ответил я твердо. - У нас принцип равноправия и единоначалия. Заметьте: мы отвечаем на ваши вопросы все вместе и в то же время ни один из нас не претендует на лидерство.
       - Понятно, -наседал, войдя во вкус, Бартенев. - Значит, у вас анархический тип правления, как у батьки Махно?
       - Мы принципиально не пользуемся политической терминологией, -ответил я. - И не надо выискивать в нас только негатив. Спросите о чем-нибудь более близком к теме. Например, о наших перформансах.
       И последующие двадцать минут я рассказывал Бартеневу о перформансах. Бартенев из последних сил корчил из себя профессионала, которого ничем не удивишь, но здесь он то и дело изумленно, хотя и не без иронии, хмыкал и восклицал: «О!»
       Заканчивать интервью и отвечать на вопрос о планах на будущее досталось практически мне одному.
       - Я думаю, настанет день, - сказал я, - и все поймут предпочтительность промискуитета по сравнению с фиксированным браком. И поймут, насколько священна плоть и ничтожно все то, что сейчас считается священным - семья и брак.
       - А как же продолжение рода? - съехидничал на прощание Бартенев.
       - Земля и так перенаселена, так давайте хотя бы одно поколение обойдется без потомства, - неожиданно выдала Капа.
       - Умница, Капа! -сказал я ей, как только мы выпроводили Бартенева за дверь.
       И поцеловал ее в щечку.
       - Все мы умницы! -влез Реваз.
       И мы кинулись целовать хохочущую Капу втроем.
       «Мегаватт» выходил два раза в месяц. Наше интервью появилось в новогоднем номере, под названием «Священная плоть, или сексуальное Гуляй-поле». Отыгрался гад Бартенев, хотя бы так. Но я был рад этой публикации. И мое цветное фото тоже было на глянцевой странице. В Картохинске этот журнал тоже наверняка читали, и узнавали в журнальном герое своего бывшего земляка.
       А через несколько дней наступал Новый Год. И хотя я давно уже не верил в этот праздник, он, как и каждый год, обещал множество чудес, новых надежд, успехов и счастья, а главное - открытия невиданных доселе горизонтов.


Эпизод 11


       И Новый Год не замедлил преподнести нам подарок.
       Первого января погиб Реваз.
       Дело было вечером. Мы, то есть, я, Капа, Витя и наши четверо студентов театрального, отоспавшись после веселой ночи, очнулись ближе к обеду и решили продолжить банкет. Оставшегося с праздничного застолья еды и питья хватило ненадолго. И Реваз вызвался сходить в магазин - благо магазин совсем рядом, в трех минутах ходьбы.
       Но Реваз не вернулся ни через три минуты, ни через три часа. Капа раз двадцать звонила ему на мобильный с домашнего телефона, но Реваз не отвечал. Звонила она и в милицию - ее внимательно, не перебивая, выслушал дежурный, ответил «Спасибо, что позвонили!» и положил трубку. Затем Капа позвонила в больницу, что была неподалеку, но ей сказали, что никакой Реваз Табидзе к ним не поступал.
       Затем я и Капа сходили в тот магазин, Капа показала продавщице фотографию Реваза - продавщица равнодушно ответила, что не помнит такого.
       Поужинав купленными продуктами, опохмелившись, (было уже одиннадцать вечера), мы не придумали ничего лучше, как лечь спать.
       Разбудил нас рано утром звонок телефона. Звонили из той самой больницы, в которую вчера якобы не поступал Реваз Табидзе. Хриплый простуженный (или может похмельный) голос представился «Из морга беспокоят» и сообщил, что Табидзе поступил вчера вечером в тяжелом состоянии в отделение реанимации и скончался через тридцать минут. На вопрос, что с ним случилось, похмельный голос ответил, что его, скорее всего, сбила машина.
       Через двадцать минут мы были уже в больнице, в отделении реанимации. Дежурная медсестра полистала свои тетради и подтвердила: да, Реваз Табидзе был у нас. К сожалению, он скончался. Мы расспрашивали у нее, кто привез Реваза, кто что видел. Она ничего не знала сама, говорит, это было не в мою смену. Ей было известно лишь, что привезли его на скорой, подобрали на улице. Кто вызвал скорую - неизвестно.
       И мы направились в морг.
       Страшнее, горше и гаже я ничего в своей жизни не видел.
       Даже твердокаменная Капа затряслась и сморщилась от отвращения и горя.
       Самое главное, что там действительно был Реваз.
       - Вы, что все родственники? -спросил нас испитой, несвежий и немолодой патологоанатом.
       - Лучше, чем родственники, - ответил я.
       - Кто же может быть лучше, чем родственники? - удивился трупорез.
       Три следующих дня ушли на похороны, на всю эту похоронную муть. Капа связалась с родителями Реваза, и похоронами занимались, в основном они. Мы же с Капой, проведя свое собственное расследование, пришли к выводу, что Реваза сбила неизвестная машина, скорее всего, грузовик. И водила, не желая геморроя на свою голову, по-быстрому съебался с места происшествия.
       - Вах! Говорила я ему: не занимайся ты этим бизнесом, Реваз! -причитала его пожилая грузинская мама.
       - Это его конкуренты убрали! - резюмировал отец, украдкой смахивая скупые мужские слезинки.
       Похоже, родители Реваза не знали, каким именно бизнесом занимался их сын. Я сказал им, что мы торговали аудио- и видеопродукцией. Они вроде бы нам поверили. Они все спрашивали, не угрожал ли кто-нибудь их сыну. Мы им пояснили, что это был несчастный случай. Впрочем, они тоже были в больнице и в морге, и беседовали со всеми врачами и, скорее всего, убедились в правдивости наших слов.
       На похороны пришли человек пять разных возрастов - и все довольно скромно одетые для московских грузин. Я так понял, Реваз был этакой белой вороной среди своей родни, вот никто и не горел желанием проводить его в последний путь как полагается. Я, Капа и Витя тоже там поприсутствовали, постояли у могилы, бросили по комку мерзлой земли и как-то незаметно сделали ноги. Хотя, может быть, мы поступили непорядочно по отношению к памяти друга.
       На квартиру мы вернулись в полной прострации, раздавленные и потерянные. Вот тебе и новые перспективы!
       Теперь перспектив не было никаких.
       Оля за все это время появилась у нас всего пару раз. Похоже, она не очень-то скорбела о смерти возлюбленного. Квартиру-студию ушлая Оля продала со всем оборудованием, даже не поставив нас в известность. А после похорон исчезла вовсе, как крыса с тонущего корабля. Сука жопастая.
       Все наше предприятие держалось практически только на Ревазе. Теперь же, когда его не стало, нам оставалось либо разойтись каждый своей дорогой и пойти работать по специальности. Либо оставаться вместе и продолжать творить нечто.
       Я представил свое возвращение в Картохинск. Там меня никто не ждет. В том смысле, что никто не ждет меня там с добрыми намерениями. И я решил остаться в Москве. Капа и Витя только обрадовались такому решению.
       Специальность у каждого из нас тоже имелась. Вернее, у них двоих. Капа была поваром-кондитером, Витя - штукатуром-маляром. У меня же не было никакой. Куда и как я устроюсь в Москве без московской прописки, я себе не представлял.
       В итоге мы приняли компромиссное решение: решили пойти работать (а иначе на что жить?) и при этом оставаться вместе.
       С квартиры мы съехали, нашли (усилиями Капы) себе хату поскромней. Однокомнатная, но стоила дешевле (деньги у нас еще оставались). Капа и Витя сказали бабке-соседке, которая следила за сдаваемой квартирой и взимала квартплату, что они муж и жена. Я заявился на снятую хату в тот же самый вечер, якобы гость из провинции.
       - Мне-то что -главное, чтоб не буянили! - сказал она.
       В общем, мне повезло - добрая попалась старушка.
       Квартира была на втором этаже, вонючая и облезлая. Мебели было - мышь нарыдал: диван, железная койка, пустой колченогий сервант и три стула.
       - Ничего, нам хватит! - сказала Капа, имея в виду стулья и наше новое обиталище.
       Ну, это кому как. Ни Капа, ни Витя не имели трудностей при трудоустройстве. Уже через неделю она кромсала салатики в каком-то ресторанчике, он занимался отделкой жилого дома, и только я слонялся по Москве, везде получая отказы. Провинциал без регистрации, я был в глазах самодовольных, самодостаточных интеллигентных москвичей в десятом колене если не «лицом кавказской национальности» и помоечным бомжом, то наверняка котировался наравне с каким-нибудь полуграмотным идиотом-трактористом из села Кукуева.
       Пусть даже в красивом финском пуховике, купленном на честно заработанные деньги еще в конце осени (таких пуховиков у меня никогда не было и, наверное, уже не будет). Это все Капа виновата: в первый же день она сказала мне, что есть работодатели, которые берут и без регистрации - надо их только поискать. Но, предупредила Капа, такие могут запросто кинуть с оплатой. Мне хотя бы таких найти. Я все искал их, искал и не находил.
       - Плохо ищешь! -говорила мне Капа.
       Но говорила шутя. Странно: невзирая на трудный и кошмарный новый год, на трудности, безработицу и безденежье мы втроем продолжали держаться друг за друга. Наши театральные коллеги, узнав о нашей беде, перестали с нами общаться. Когда Капа звонила им, те ссылались на какие-то дела, на сессию, на учебу, опять какие-то дела. Короче, они решили, что им не нужны друзья, которые стоят на социальной лестнице на полступеньки ниже, чем они сами. Позже они исчезли из нашей жизни совсем.
       Чтобы порвать отношения, большого ума не надо, как сказал кто-то. И мы не рвали отношения. Мы с Витей по-прежнему делили Капу (на что она говорила: «Это я люблю вас оптом») и даже не выясняли, кто тут третий лишний. Витя был слишком нерешителен, чтобы идти на конфликт со мной, а я достаточно сообразителен, чтобы не конфликтовать с ним. И мои работающие ребята давали мне в долг то сотню, то две, а я обещал рассчитаться с ними с первой же получки.
       Прошло еще дня три, и я заработал свои первые деньги. Для чего мне пришлось два часа разгружать две «Газели» с продуктами и таскать коробки и ящики в склад магазина, покуда водилы лениво курили и провожали меня взглядами. Продуктов было до ***ща, а я был один. Нанял меня какой-то небритый пузатый тип в белом свитере, наверное, дальний родственник Реваза, и владелец магазина. Не знаю, кто он был, да мне все равно.
       - На! -он сунул мне три засаленных стольника. - Спасибо, друг!
       Три сотни - это, конечно, не густо. Эти три грязно-рыжие бумажки ушли на покрытие моих долгов перед Витей. Дружба дружбой, а деньги врозь.
       Но зато на следующий день мне повезло значительно больше: я устроился на стройку. Строили что-то длинное, двухэтажное, из красного кирпича. В мои обязанности входило: разгружать машины, мешать лопатой бетон, подносить кирпичи и таскать за сварщиком провода и баллоны. Профессия называлась «неквалифицированный разнорабочий» и я согласился на нее без колебаний, потому что тип при иномарке и костюме от «Версаче» посулил мне пять штук в неделю.
       Вечером я приполз домой, не чувствуя ни рук, ни ног. Капа, когда узнала, куда и на каких условиях я трудоустроился, спросила, все ли у меня в порядке с головой.
       - Скажи спасибо, если тебе хотя бы половину этой суммы выдадут, -негодовала моя возлюбленная. - И не за неделю, а за месяц!
       И вот, рано утром мы разъезжались каждый на свою работу: Капа - дышать испарениями кухни, Витя - белить стены. А я, приехав на стройку, снимал свой приличный пуховик, зимние кроссовки, надевал подаренный мне прорабом Николай Иванычем заштопанную брезентовую робу, стоптанные кирзачи, кожаную зимнюю куртку, оранжевую каску и весь день бегал то туда, то сюда, то обратно - этакая многоцелевая прислуга. Руки у меня опухли, потом покрылись коростой мозолей. Постепенно я втянулся в работу и даже перестал тяготиться ею. Бригада у нас была самая что ни на есть интернациональная: в основном, украинцы и молдаване. Им было еще хуже, чем мне: они жили в вагончиках при стройплощадке. Я пришелся вполне ко двору: я был веселым малым, и не показывал, что мне тут на самом деле ***во, быть может, хуевее всех. В обеденный перерыв, да и за работой я развлекал всех рассказами о своем творчестве, о жизни великих художников - в общем, за месяц моего пребывания на строящемся объекте мужики немного окультурились. «Айвазовский», уважительно называли они меня.
       Да, я проработал там ровно месяц - насчет сроков Капа не ошиблась. Просто через месяц здание уже было практически готово, и я решил, наконец, взять расчет. Морда на иномарке появлялась у нас чуть ли не каждый день, справлялась о ходе работ и уезжала, на прощание туманно бормоча, что деньги будут только к следующей пятнице - а сейчас их нет. Получалось, что за четыре недели я заработал двадцать тысяч - зарплата охуительная даже по московским меркам. И вот, когда я обратился к морде с вопросом о деньгах, тот спросил:
       - Напомни, сколько я там тебе обещал?
       - Пять штук в неделю, -ответил я.
       - А трудовой договор мы оформляли? -спросила морда, глядя мне в глаза, как худшему врагу. - А трудовая книжка у тебя есть?
       Чего не было, того не было - ни договора, ни книжки.
       - А на нет и суда нет, -сказала мне морда через губу.
       Я думал, что он сейчас уедет прочь, и больше я его никогда не увижу. Но морда порылась в карманах, сунула мне пять синих бумажек и сказала:
       - Держи свои пять штук.
       - Так это ж за неделю, -сказал я.
       - А трудовой договор мы оформляли? Нет. Так что *** ты чего докажешь! Держи, пока я добрый.
       Я сдал Николай Иванычу всю рабочую ветошь и больше на той стройплощадке не появлялся.
       Так что и насчет кидалова по зарплате Капа не соврала.
       Как- то мрачным безликим незапоминающимся вечером в начале марта мы сидели в квартире втроем, как обычно мерзли (батареи грели кое-как, а обогреватель «козел» положения не спасал) и смотрели телевизор. Вернее, смотрели Капа и Витя. Лично я на экран не глядел, а читал книгу.
       «Если у командира крепкий разум и сильная воля, воздействуй на его чувства», авторитетно излагал авторитетный автор, «Один из вариантов - направь к нему красивую женщину. Или используй женщину, которая имеет влияние на лидера».
       И тут голосок телеведущей выдал нечто такое, что я вздрогнул и поднял глаза от увлекательного чтения.
       Говорилось о городе Картохинске. Том самом городе Картохинске Сермякинской области. В котором я родился и вырос.
       - По ходу, твой Картохинск, -прокомментировала Капа.
       - Интересно, -сказал я.
       Я смотрел на экран.
       Журналистка стояла у какого-то кирпичного забора в красно-белой раскраске. Вот здесь, говорила она, в стенах бывшего кирзавода, местный предприниматель Юрий Скотов разместил свое передовое производство под названием «Первый мясокомбинат».
       «Что за Юрий Скотов?» подумал я. «Уж не Яны Скотовой ли папаня?»
       На территорию комбината, нас, правда, не пустили, продолжала репортерша. С господином Скотовым также встретиться не удалось. Но зато от рабочих мы узнали много интересного: например, о том, что перед входом в цеха они проходят обязательную дегазацию, о том, что они носят одноразовую спецодежду, о том, что на заводе крайне суровая дисциплина - за опоздание лишают премии, а месяц назад за попытку кражи судили двух рабочих. А еще в городе ходят слухи, что приватизации бывшего кирзавода предшествовала грязная закулисная борьба и криминальные разборки. Впрочем, это - всего лишь слухи. А отменное качество продукции «Первого мясокомбината» - его очевидное достоинство - с лихвой перевешивает все мнимые недостатки.
       Сюжет кончился, а я все сидел с книгой в руках и думал: «Вот ни фига себе, как все изменилось в родном Картохинске». Почему-то после этого мне еще сильнее расхотелось туда возвращаться.
       И я продолжил чтение: «Женщина традиционно используется как инструмент влияния и ключ к получению информации от секретоносителей противника. В истории много раз бывали ситуации, когда мужчины совершенно теряли голову из-за женщин и этим губили себя и свое государство или войско».
       И тут раздался звонок в дверь. Мы с Витей бросились к глазку. На полутемной площадке стояли две девушки. На свой страх и риск я накинул цепочку в прорезь и открыл дверь незнакомкам.
       - Привет, прекрасные молодые люди! -сказала ужасно знакомым круглолицая чернявая красотка, видимо, наиболее инициативная в этой паре. - Можно с вами познакомиться? Мы тут в соседнем подъезде живем.
       - Только вчера приехали, -подхватила вторая, ростом повыше и белокурая.
       - Мы у моих родственников живем, никого в Москве не знаем. Нам так скучно! Мы…
       Чернявая вдруг замолчала и внимательно уставилась на мою физиономию, что торчала из-за приоткрытой двери.
       - Яна? Настя? -спросил я, опередив девчушек лишь на секунду.
       - Аркаша? -спросили они практически синхронно.
       Да, это оказались они.
       Ненормальный вечер: сначала о предпринимателе Скотове говорят в новостях на всю страну, а потом через пять минут его дочка заявилась к нам на порог. Ненормальный вечер совпадений.
       - Хорош, меняйте карту памяти и мы продолжим. Ведь я еще не все рассказал!
       Так вот, бездельницы-девчушки периодически наведывались в столицу. Делали это раз в два месяца. В смысле, приезжали в гости к родичам, а заодно и к нам. Им понравилась наше общество, они пару раз посвинговали с нами и Витей из любопытства. Этим все и кончилось. Как мне казалось тогда.
       Приближалось лето. Капа и Витя давно уже ходили за мной по пятам, ныча и канюча: «Хотим посмотреть твой родной Картохинск». Теперь с Яной и Настей поездка была вполне осуществимой. Но я неустанно твердил моим столичным друзьям: в Картохинске нет ни хера любопытного.
       И все же в начале июля мы дружно взяли отпуск (а я так просто свалил с очередного строящегося объекта, получив расчет, как водится, вдвое меньше обещанного). Бездельницы Яна и Настя приперлись к нам в гости, целую неделю топтали Москву, а потом мы все дружно сели на поезд и поехали в мой родной город.
       Город, в котором я не был больше года.
       И вот мы впятером сошли на станции Картохинск. Неизбалованные провинциальными видами Капа и Витя таращили глаза буквально на все мелочи пригородного, приКартохинского антуража. На все то, что с самого детства отравляло мой разум, а с определенного периода стимулировало и питало мое творчество.
       «Ну, здравствуй, Картохинск», сказал я мысленно.
       Ответом было всегдашнее подозрительное молчание.
       Капа не поленилась захватить свой цифровой фотоаппарат и щелкала им буквально все, вызывая подозрения и оглядки серо-бурых местных жителей. Витя тоже захватил свою пленочную мыльницу, но по неосторожности разгрохал ее еще в поезде. Местное население, от которого я успел отвыкнуть за последний благословенный и ужасный год, тоже фотографировало глазами прикинутых не по-местному нас. Я тоже иногда удостаивал их ответного взгляда. Картохинцы, независимо от возраста и пола, казались мне теперь отсталыми, безликими, тупыми неряхами - и не более. Я даже пожалел, что сюда приехал. И вправду, не лучше ли было потратить заработанные с начала года деньги для поездки куда-нибудь на Черное море? Ну, не в Новороссийск, а, скажем, в Сочи? Не лучше. В Картохинск я бы не поехал ни за что, если бы не одна плодотворная идея, которую я вынашивал со дня знакомства с Яной и Настей. А южные красоты я решил отложить до конца лета.
       От станции до города курсирует автобус. Поездка занимает минут пять, ну может семь. Но в эти семь минут я пережил отвращение, которого никогда в жизни не испытывал. И было от чего: вдоль шоссе стояли одинаковые рекламные щиты агрессивной красно-белой раскраски: белый ромб на красном поле. В белом ромбе в середине помещалась здоровенная свиная морда. Рыло матерого хряка ан фас, который вполне по-человечески чуть ухмылялся уголком своего рта и смотрел в упор на проезжающих довольно человеческими (что за странная прихоть художника?) глазами. Текст был на всех один и тот же: «Первый мясокомбинат» - всегда первый!» Кошмарные рекламные щиты были понатыканы через каждые метров тридцать. И никаких других рекламных щитов на подъезде к Картохинску не было. Welcome home, как говорят америкосы. Капа азартно сфотографировала один из щитов и даже восхитилась:
       - Ну гении рекламы! Уорхолы, блин!
       - Мой папа не зря старается! -ответила на это Яна.
       Меня же просто взяла оторопь.
       Вписались мы на квартире, которую снимали Яна с Настей. Дочь магната и миллионера не хотела жить на вилле, а хотела жить отдельно. Вкусить романтики простой жизни среди простых людей. Квартирка находилась на окраине Картохинска, (к счастью, противоположной Грабиловке), в хрущобном доме, населенном, в основном, пенсионерами. Мы приехали на неделю. Вернее, это Капа и Витя приехали на неделю. Я же планировал задержаться здесь еще недели на три. Яна и Настя хотели пригласить своих подруг, но об этом не могло быть и речи - ведь я был здесь практически инкогнито по вполне понятным причинам. Я настоял на том, чтобы они сюда никого не приводили. Я с ужасом думал о том, как бы мне пережить эту неделю или на сколько я здесь застряну.
       Картохинск показался мне отвратительным и попросту непригодным для жизни.
       К родителям я решил не ходить. Подумал, подумал и решил: обойдусь и без них. И весь мой визит обошелся без их участия. Если мне и хотелось кого-то увидеть, так это моих бывших школьных товарищей. Посидеть, пообщаться. Но все они наверняка были сейчас в армии. Или им было не до меня по другим причинам. И вообще, я пребывал в родном городе фактически на нелегальном положении. Так что пришлось обойтись и без друзей детства. К счастью, ни один даже не встретился мне на улице. Вообще, ощущение было такое, что все, кого я знал, куда-то подевались из города - и его сплошь населяли только незнакомцы.
       Однако нет худа без добра. Например, коммунальные службы города сделали нам сюрприз: в течение всего нашего визита горячая вода шла бесперебойно. Так что одним головняком автоматически стало меньше.
       И погодка выдалась что надо: никакой жарищи под сорок, когда асфальт превращается в пластилин; никаких северных ветерков, несущих ледяные облака и дожди. Июль был прелестный: стояло приятное тепло, к вечеру оно обычно разрождалось вялым дождиком с громом.
       Мы гуляли по городу (правда, очень осмотрительно и только в центре), пили пиво (то в какой-нибудь кафешке, но чаще прямо на балконе). Вели беседы об искусстве. Но моих Картохинских подруг искусство мало интересовало. Чем мы еще занимались? Время от времени смотрели телевизор. Само собой, занимались сексом. Двое ребят и три девушки. Нормальный свингерский расклад; правда, в Яниных синих глазках все чаще читалась затаенная злобная ревность.
       Неделя прошла расслабленно, приятно и ровно: никто из местных гопов не позарился на нашу компанию, никто из соседей не орал, когда мы пьянствовали на балконе, ни один мент не проверил у нас документы. Меня, правда, пару раз узнавали на улице - но я отнекивался: нет, я не Югов, просто похож. Одна пара настойчивая такая попалась - муж и жена лет тридцати: да как, говорят, не Югов: мы в газете про вас читали, и по телевизору вас видели, и родом вы местный - наверное, погостить приехали домой. В ответ я спросил: а кто такой Югов, и они разочарованно пошли своей дорогой. Но в общем и целом все было приятно и никто не испортил нам кайф; и сейчас, в последний, немного грустный день отдыха (ведь завтра расставание, а я уже сказал Капе и Вите, что у меня в Картохинске дела) нам казалось, что нет на свете такой силы, которая могла бы его испоганить.
       Но такая сила нашлась.
       Тем самым вечером Яна, занятая на кухне готовкой, вдруг покинула свой пост у плиты и вбежала в комнату с какой-то газетой в руке:
       - Включайте телевизор! -кричала она, сияя какой-то неведомой пока радостью. - Там сейчас про моего папу будет! А я совсем забыла.
       Ах, вот оно что. Опять папа.
       Яна сунула мне газету - это оказалась программа телевизионных передач. Там, синей шариковой ручкой была отмечена заветная строчка по «Картохинскому каналу»: 18.00 «Первый мясокомбинат» - стратегия и тактика успеха».
       Отмеченное Яночкой в газете оказалось получасовым документальным фильмом - причем не столько повествовательного, сколько назидательного характера: мол, учитесь, лохи, покуда я жив. Именно это хотел сказать каждой своей фразой то и дело появлявшийся в объективе Юрий Васильевич Скотов - директор ОАО «Первый мясокомбинат» и по совместительству, родной отец Яны. Жирный, длинный, носатый. Черные волосы подстрижены ежиком. Мафиозный белый костюм и черная рубашка без галстука.
       - Моя деятельность, да и вся моя жизнь может послужить достойным примером для всеобщего подражания, - важно изрек г-н Скотов и засмеялся. Затем уже серьезно добавил: - Но горькая правда в том, что желающих подражать мне найдется немного. И лишь единицы из них сумеют добиться успеха!
       В перерывах между самовлюбленными базарами этого мудака показывали и сам «Первый мясокомбинат». Наконец я смог воочию увидеть то, во что он превратил наш старый кирпичный завод. От старых грязно-кофейных заборов не осталось и следа - вместо них возвышались трехметровые бетонные стены, раскрашенные в красно-белые первомайские цвета. Красное с белым больно било по глазам: на заборе были намалеваны эмблемы мясокомбината белые ромбы с черными буквами «ПМ».
       - Комбинат хорошо укреплен, -продолжал вещать Скотов.
       Что правда, то правда: по верху заборов на арматурных прутах висела кольцами зубастая стальная лента - егоза. Если попадешь в егозу, пояснил гуманист Скотов, вырываться бесполезно - только запутаешься еще больше и изорвешь себя до самых костей. Проволока-егоза запрещена всеми международными конвенциями, вот только Скотова эти запреты нисколечко не волновали. Его волновало другое - безопасность промышленного объекта. Охраняли «Первый мясокомбинат» бравые ребята из какой-то охранной фирмы - одинаковые качки в черных комбинезонах и с карабинами.
       - Вот такой он, мой папа! -счастливо прокомментировала Яна, влюбленными глазами глядя на телеэкран.
       Ненормальная дура.
       Как и за что можно было любить этого пластилинового уродца - за его сокровища, мяса и колбасы? Оказалось, что всех сотрудников комбината на входе и выходе тщательно обыскивают. Более того, работники многих цехов перед началом работы переодеваются в одноразовые стерильные комбинезоны, резиновые перчатки, респираторы и бахилы и проходят дезинфекцию в специальной камере!
       - Да, требования суровые, -прокомментировал мясной король. - Но они полностью соответствуют международным стандартам, ведь мои работники имеют дело с продуктами питания.
       Офигеть! А егоза на заборах?
       - И среди моих рабочих очень много бывших работников с кирзавода, -продолжал Скотов. - Даже пенсионеры к нам просятся! И, что еще отраднее - к нам идет молодежь.
       Вот это да! Где-то там, в недоступных глазу цехах, скорее всего трудятся и мои родители. А также кто-нибудь из старых друзей. Скотов говорил без умолку, все нахваливал себя, любимого - дескать, вот какой я хороший: строю жилье для рабочих, построил поселок коттеджей со странным названием Лотос. Но это, наверное, для руководства. Расстарался для себя и своих замов на честно наворованные деньги.
       - Мой завод оснащен производственными линиями и оборудованием лучших зарубежных фирм-производителей, -с увлечением кудахтал Скотов. - И поэтому все трудятся с полной самоотдачей. И, кстати, в три смены. И производительность труда - просто фантастическая!
       Кстати, цеха были и впрямь недоступны глазу: съемочную группу на территорию комбината, видимо, так и не пустили. Им оставалось лишь снимать с различных ракурсов красно-белые заборы, а также Скотова на их фоне.
       - Офигеть твой папаня развернулся, Янульчик! -резюмировал я, когда кончился фильм.
       - Ха-ха-ха, как смешно, бля! -ответила она и обиженно отвернулась.
       «Дура», подумал я.
       Но тут начались местные новости. То, что сообщила косноязычная корявая телеведущая (где таких только берут, выращивают методом генной инженерии?) повергло меня в шок.
       - Слухи об эпидемии неизвестной болезни, якобы поразившей наш город, остаются всего лишь слухами, -начала она с места в карьер, крыса серая. - От мяса, производимого «Первым мясокомбинатом», никто не превращается в свиней.
       Я решил, что задремал или забредил, и вся эта поебень мерещится мне - настолько все это было бредятиной.
       На экране появился уже знакомый Ю. В. Скотов, только в другом костюме.
       - Слухи, к сожалению, имеют место быть, -скривился Скотов. - Но слухи - они и есть слухи. Их распространяют мои конкуренты и недоброжелатели, которых у меня, к сожалению, хоть отбавляй.
       - Не понял, о чем базар? -обратился я к Яне.
       - Да у нас еще с весны об этом ****ят: кто поест, типа, мяса с папиного комбината, начинает мутировать в свинью.
       - Не понял. Это как: человек в свинью превращается? Как оборотень в полнолуние?
       - Ну да. Только не в полнолуние, а… насовсем. Ладно, не бери в голову. Все это ложь, ****еж и провокация.
       - Весь Картохинск только об этом и говорит, -присовокупила Настя.
       Офигеть! Вот ту какие слухи уже ходят. Или все же не слухи?
       Следующим утром мы поехали на станцию провожать Капу и Витю. Только-только взошло солнце. Веяло нездоровой сырой прохладой. Мысли о людях-свиньях, отведавших свинины, почему-то не шли у меня из головы.
       - Как приедете, позвоните! -напутствовал я ребят.
       - Обязательно! -ответила за двоих Капа.
       Затем провожающих попросили покинуть вагоны и я со своими девчушками печально вышел из тесного вагона на перрон. Возле здания станции уже успел появиться красно-белый рекламный щит с буквами «ПМ».
       О делах в Картохинске я нисколько не соврал. Если Яна и Настя вернулись в родной город и могли торчать в нем, сколько им заблагорассудится, то я явился лишь затем, чтобы реализовать свой гениальный план. Называлась моя драгоценная задумка «Свадебный перформанс». Как знать, думал я тогда, может эта моя эскапада станет моей лебединой песней. Но если осуществлять этот самый дерзкий из моих перформансов, то только в родном городе и нигде больше. И это будет сюрпризом для всех. Нате вам! Получите! Удар по институту семьи и брака! Как давно я мечтал об этом!!!
       О том, насколько рискованным был план, даже говорить не приходится. Я проведу перформанс, думал я, а потом сбегу. Обратно в Москву. А там… будет видно.
       Для проведения перформанса требовались: Яна, Настя, свадебные наряды, и - обязательно - съемочная группа местного телеканала.
       Местный телеканал дружно удивился, увидев Аркадия Югова живьем. Они даже хотели выпустить передачу обо мне, но я легко отразил их жалкие наскоки и сумел навязать им свой план. С Романом Конягиным, журналистом телекомпании, я лично договорился. Пришлось для этого прибегнуть к банальной схеме: напоить его за свой счет в лучшем ресторане города. После этого мы стали лучшими друзьями.
       Но сроки выхода репортажа, увы, зависели, не от него. Что-то ближе к концу августа, сказал он мне чуть виновато через несколько дней после ресторанных посиделок. Конец августа! До конца августа мне торчать здесь! ****ец, я здесь столько не выдержу!!!
       Но потом я сказал себе: спокойно, Аркаша! Выдержишь как миленький.
       И мы начали потихоньку готовиться к свадебному перформансу.


Эпизод 12


       Тридцать первого августа я проснулся ровно в семь утра, между моими двумя куклами. Надо было торопиться. Мы по-быстрому приняли душ - жалко, что в ванну мы втроем не помещались, пришлось по очереди. Мы позавтракали и стали одеваться в заранее сшитый Яной прикид для свадебного перформанса. Куклам досталось по белому платью из белого портьерного тюля, причем платьица едва доходили им до ягодиц. Что такое портьерный тюль, думаю, объяснять не надо: сквозь крупные ячейки было видно все нижнее белье. На головы я им нахлобучил по длинной фате из той же материи. Получилось обалденно. Я? Я нарядился в фирменную футболку с самодельной крупной надписью черным маркером «У кого что, а у нас свадьба», в джинсы и кроссовки не первой свежести.
       Ровно в половине восьмого у подъезда скрипнули тормоза: подъехал Рома с женой (не помню, как ее зовут) на своей черной «Волге». К капоту машины была привязана драная белая ленточка, прикручена на манер боевого трофея оторванная замызганная кукольная башка, а еще трепался на нитке взамен отсутствующего воздушного шарика надутый презерватив. Рома был в сером костюмчике, жена - в лиловом вечернем платье из какого-то атласа; и у него и у нее через плечо висела красная шелковая лента с одинаковой надписью: «Свидетели долго не живут». Следом подрулила съемочная группа «Картохинского канала» в завалящем белом японском минивэнчике с правым рулем. Телевизионщики размотали свои провода. Первым взял слово Конягин. Глядя в объектив телекамеры, он начал:
       - Сегодня известный художник-авангардист Аркадий Югов…
       И еще пять минут нес свою бодягу о моем свадебном перформансе.
       Было решено обойтись без лишних формальностей вроде выкупа невесты. Поэтому мы сразу же начали с церемонии бракосочетания. Мы уселись втроем в песочнице. Телеоператор заботливо запечатлевал и жениха с невестами, и свидетелей, и свадебный катафалк. Откупоривая баллон «Картохинского крепкого», я провозгласил:
       - Властью данной мне самим собой объявляю нас троих мужем и женами.
       Опупевший оператор с «Картохинского канала» чуть не выронил свою камеру, но не сделал этого, а продолжил невозмутимо ходить вокруг нас, глядя одним глазом в свое чудо техники. Я поцеловался в засос сначала с Яной, а потом с Настей.
       Мы тут же выпили со свидетелями, которые долго не живут - выпивка была заменителем обручальных колец. Рома вытащил фотоаппарат, дал его Конягину и тот сфотографировал нас пятерых в самый ответственный момент церемонии бракосочетания.
       - А расписываться будем? -спросила Ромина жена.
       - Я еще не готов расп исаться, -ответил я. - Пиво пока еще не подошло.
       Свидетели погрузили нас в «Волгу» и мы, под недреманным взором телекамеры, поехали навстречу второму этапу перформанса - к Вечному огню. Мы - в смысле, я, девчушки и свидетели, вышли из «Волги» и направились прямиком к газовой горелке. Я нес букет гвоздик, Яна несла батон, Настя несла нож. За нами бежал Конягин с микрофоном и что-то бухтел в свою камеру.
       Возле Вечного огня сидела какая-то лысина при пиджаке на майку и с гармошкой в руках. В лысине я с трудом опознал бывшего учителя труда Ивана Филимоновича, которого мы называли Спиртовик - за любовь к неразбавленному спирту. Увидев трио молодоженов, сидевший на бордюре трудовик-Спиртовик вскочил на ноги и ринулся нам навстречу, на бегу разворачивая меха гармошки. Но я сунул ему в карман стольник и сказал:
       - Чтоб я тебя не видел и не слышал, ясно?
       А он и так уже все понял и очень испугался - не каждый день увидишь одного жениха и двух невест, да еще с ножом. Он спрятался вместе с гармошкой в кустах невдалеке от рабочего места и оттуда наблюдал за нами, крестясь.
       - Безобразие! -я указал рукой на Вечный огонь. - Столько газа сгорает впустую! Широка страна моя родная, а ума как не было, так и нет. Ничего, сейчас исправим…
       Я возложил букет к Вечному огню, отделил от букета одну гвоздику. Взял у девчушек батон и нож, отрезал от батона ломоть, насадил его на стебель гвоздики и стал жарить хлеб в газовом пламени. Белый хлеб быстро подрумянился.
       - Пристраивайтесь ко мне, девчушки!
       И девчушки - Яна и Настя - сели на корточки одесную и ошуюю от меня соответственно. Рома фотографировал нас, Конягин бухтел в объектив.
       - Причащайтесь, девчушки! Ешьте плоть мою, да не поперхнитесь!-и я протянул жареный хлеб на стебле сначала Яне, а потом Насте. Девчушки, давясь от смеха, куснули горячего хлеба. Я куснул тоже. Нас все это время заботливо фотографировал Рома. Спиртовик позорно отсиживался в кустах. Может даже, навалил в штаны с перепугу - я не знаю.
       Наснимавшись у Вечного огня, мы отправились дальше - в Центральный сквер. Там, усевшись на ближайшую скамеечку, мы целомудренно сфотографировались втроем. Потом Яна закинула ноги поперек меня и нас снова сфотографировал Рома. Потом Настя закинула ноги поперек меня и нас снова сфотографировали. Чем дальше заходила свадебная фотосессия, тем разнузданнее она становилась. Куклы знойно откинули назад свои фаты, стали откровенно задирать свои юбчонки и доверчиво складывать ноги мне на плечи. Помимо Ромы нас по-прежнему снимал картохинско-канальский телеоператор; он уж к нам попривык и ничему не удивлялся. На нас глазели прохожие. По-другому и быть не могло: представьте себе - платя из портерного тюля!
       Оставалось самое сложное: свадебное застолье. Мы вернулись обратно к Насте, достали из холодильника салаты и прочую дребедень. Кое-что разогрели в микроволновке и подали к столу. Кроме этого, на столе оказалось еще шесть бутылок водки. Свидетели и съемочная бригада уселись за стол.
       Молодожены сочли нужным раздеться и в таком виде чинно уселись во главе стола. Наше появление в стиле «ню» вызвало шквал фотоаппаратных щелчков; телеоператор со своей камерой тоже заерзал волчком.
       - Горь-ко! -закричали все.
       - Не «горько», а «порно»! -поправил я.
       - Пор-но! Пор-но! Пор-но!
       Через час шести бутылок уже не было; все накидались так, что мои новоявленные супруги уже не стояли на ногах, а телевизионщики и свидетели, спускаясь по лестнице, как-то некорректно столкнулись друг с другом и чуть было не скатились кубарем вниз. Мы попрощались возле подъезда. Я поблагодарил всех и каждому вручил оставшуюся сумму. На улицу, я, кстати, так и вышел - в чем мать родила. Брачная ночь не удалась - уставших от свадебной вакханалии кукол я уложил спать, а рядом лег сам. Поскольку тоже немного утомился.
       Назавтра нас показали не только в «Картохинских новостях», но и даже по одному из федеральных телеканалов - очевидно, предприимчивые телекартохинцы сумели перегнать отснятый материал туда. Столичная версию репортажа из десятых рук называлась «Аркадий Югов снова дает о себе знать». Я был в восторге. Из Москвы позвонил забытый Илья и поздравил меня. Бартенев тоже звонил с поздравлениями.
       Жаль, что сам я этих сюжетов не увидел. Так получилось. Все их видели, даже Яна с Настей, а я - нет. Не успел вовремя к телевизору. Как я сокрушался об этом, как матерился, как горевал! И ни одна сволочь даже не догадалась записать новости из телевизора на видео.
       Опечаленный досадной мелочью, я еще не знал в тот день, что послезавтра меня ждут сюжеты покруче.


Эпизод 13


       И в понедельник грянул гром. Грянул в виде звонка допотопного коридорного телефона. (Дело было, конечно же, дома у Яны). Девчушек я отправил за продуктами, а сам жарил на кухне бифштексы с кровью. Услышав звонок, я вытер руку о фартук и взял трубку.
       - Алло?
       - Это вы, господин Югов? -спросил меня незнакомый голос.
       - С кем имею честь? -в свою очередь спросил я.
       - С вами хочет встретиться господин Скотов.
       От этого ультимативного приглашения у меня в кожу рук впились мурашки, а между ног похолодело и съежилось. Кто такой Скотов, спрашивать было излишним. Можно было только спросить, зачем я ему понадобился.
       - Зачем? -спросил я.
       - Завтра, в девять утра, в ресторане «Цирцея», -странно ответил неизвестный собеседник.
       И повесил трубку.
       Тут вернулись Яна и Настя.
       Я даже не знал, что им говорить. И они почувствовали мою растерянность. Которую я и не старался скрыть. Более того, я тут же все им рассказал.
       - Вот так-то, Яночка, -закончил я свою речь. - Завтра буду беседовать с твоим ****ым папашей.
       Услышав нелестную характеристику своего родителя, она презрительно посмотрела на меня и невразумительно обматерила. Я понял, что обидел ее. И что она все-таки любит своего папу. Интересно, за что такого можно любить? Впрочем, падать на колени и извиняться я не стал; лучший способ преодолеть обиду - это некоторое не говорить о ней. Впрочем, с обидчивой дурочкой Яной этот трюк работал с трудом: она еще целый час со мной не разговаривала. Я дожарил бифштексы, мы сели обедать, а я все думал: какой-то папа, ****ь, подумаешь. Я-то гораздо лучше любого отца!
       В поганом молчании мы пообедали. Когда с обедом было покончено, девчушки дружно, хотя и холодно, меня поблагодарили за хорошо прожаренное мясо.
       - Всегда пожалуйста! -тепло ответил я и улыбнулся.
       Особенно широкой улыбки я удостоил, конечно же, Яну. Она тоже чуть улыбнулась. Так, шевельнула губами. И я понял, что первый шаг к примирению сделан. Ура.
       Желая загладить свою вину, я перемыл всю посуду. Теперь-то я понимаю, что зря раболепствовал перед Яной - она попросту меня не стоила. Так же как и Настя. Их следовало бы отодрать каждую по разу и бросить. Чтобы первое свидание стало последним. Но в тот момент мои мысли были заняты другим: намыливанием тарелок. А паче того - ожиданием грядущего разговора с главным скотоводом всей округи. Я мыл посуду и с упорством мазохиста представлял себе завтрашние сцены. Вот Скотов отравит меня в ресторане и я упаду, хрипя и пуская слюни, головой в тарелку. Или под стол. «Вызовите «скорую», не видите, у парня с сердцем плохо!» скажет Скотов и под шумок смоется. А может быть, торжественного завтрака не будет. Меня сразу же затолкают в машину и повезут подальше в лес. И там поговорят. Так, что разум упорно не желал воображать такие картинки, выталкивал их куда-то прочь из моей головы. Или может быть, Скотов отвезет меня в ментуру. Сдаст ментам: этот Югов изнасиловал мою дочь. Наверняка уже и заявление имеется липовое. Стоп! Неужели Яна его подпишет? И вообще подпишется под этим делом? Мое пусть и разыгравшееся воображение упрямо выталкивало нежелательные картинки.
       А с Я ной мы окончательно помирились уже к вечеру. Что нас помирило? Не помню. Да это и не важно. Для маня важным было то, что состоялось следующим утором.
       Потому что это стало началом моего конца.


Эпизод 14


       Я не знаю, как люди предчувствуют события. Так вот, события того самого дня я начал предчувствовать заблаговременно. Просто чувствовал кожей, что произойдет нечто ужасное. Нет, меня не убьют, но и разговорами дело не ограничится: будут унижать, будут уничтожать - не физически, но морально. Я предчувствовал это - и все равно ничего не смог поделать.
       Я спокойно выспался ночью. Дал себе такую установку: спокойно выспаться ночью. Встал, попрощался с куклами (на что Яна съязвила: «Не ссы, Аркаш. Ворон ворону глаз не выклюет, ведь все же свои».) и пешком направился к «Цирцее».
       Шагая по улице, я подумал, что мне следовало захватать с собой Яну - как гаранта моего успеха на переговорах. Прикрыться ею, да. А что делать? В присутствии дочери Скотов наверняка будет благоразумнее и добрее. Хотя, скорее всего, он сразу же скажет Яне: «Доча, иди погуляй, у нас важный мужской разговор». И доча пойдет погулять. А Скотов сядет напротив меня за столиком и будет сидеть, весь на распонятках, и вести со мной чисто конкретный деловой базар и предъявлять мне по полной схеме. А вокруг будут стоять его бычары с волынами. Так я себе это представлял - и это случится уже через десять минут.
       Возле «Цирцеи» я оказался очень быстро - быстрее, чем хотелось бы. Ресторан находился на небольшой безымянной площади, в тонированный зеркальный фасад ему смотрели желтые двухэтажные фасадики давно не крашенных жилых домов, где жили одни пенсионеры, а на декоративных балкончиках с толстой лепниной стояли их горшки с засохшими цветами.
       К сожалению, у меня не было времени отвлекаться на лирику. Скотов и его мясомассые мордовороты уже ждали меня у «Цирцеи» - два блестящих черных джипа, в тон ресторанному фасаду, принадлежали явно им. Увидев джипы, я не остановился и даже не замешкался. Я направился прямиком к машине. Мне не было страшно: была только спокойная пустота внутри. Меня заметили издалека: как только я прошел половину пути до джипов, их загадочные зеркальные дверцы синхронно распахнулись и из машин синхронно восстали практически неотличимые друг от друга накачанные спортсмены-тяжелоатлеты с бритыми головами и в дорогих белых и бежевых костюмчиках. Они дружно встали у машин и дружно уставились на меня. Эффектно, ничего не скажешь! Ну а дальше-то что делать, подумал я. Теперь у меня было два пути: либо остановиться (подходить ближе мне сразу же расхотелось), либо развернуться и бежать так, чтобы шуба заворачивалась. Но я не сделал ни того, ни другого. В ответ на их внимание я ткнул пальцем себе в грудь: «Я, что ли?». Тоже решил сделать эффектный жест. Самый мордастый сделал шаг вперед, при этом держа руку за пазухой, на пистолете.
       - Ты, ты! -подтвердил он. - Иди сюда, Югов.
       Я подошел. Ребятки тихо и мощно снялись с мест и взяли меня в кольцо. Опупеть! А вот Скотова среди них не было, отметил я. Но как только я подумал про Скотова, он сразу возник в открытом дверном проеме джипа. Я узнал его сразу. Скотов повернулся в дверной проем, свесил ноги на подножку, но сам остался на сиденье в машине.
       - Аркаша, иди сюда, -по-свойски подозвал он меня своим хрипловатым тенорком.
       Я подошел - хули мне оставалось делать.
       Скотов внимательно осмотрел меня с ног до головы - этакий киношный мафиозный дядюшка в белом костюмчике с белым шарфиком на шее. Вблизи он оказался огромен, как и его амбалы. Но те были накачаны, а скотский магнат хорошо откормлен.
       Скотов повернул ноги в машину и махнул мне рукой - «Залезай!» Я вздохнул, но так, чтоб никто не услышал и сел на заднее сиденье джипа. Скотов ради такого случая даже подвинулся, освободив мне место рядом с собственной персоной. По какому-то тайному знаку амбалы погрузились обратно в джипы и наш скорбный кортеж тронулся в путь. Слева от меня сидел, занимая сразу два места, крупнозадый бодигард; справа восседал, распластав по сиденью курдючное сало, господин Скотов.
       - Ведь вы меня не в ресторан пригласили, Юрий Васильич, -обратился я к Скотову, как только мы тронулись с места.
       При этом охранник покосился на меня с затаенной злобой во взгляде, как будто хотел садануть мне в бок.
       - На хер ты мне нужен, Аркаша, кормить тебя! -неспешно ответил Скотов, глядя в окошечко. - У меня дома поговорим. Заодно и пообедаем.
       Его тон не предвещал ничего хорошего, как и его обещание накормить меня обедом в десятом часу утра.
       После этого Скотов замолчал и мы молча ехали всю дорогу. Нет ничего хуже, когда молчат и молча делают свое дело. Уж лучше б матерились, били. А молчащий человек непредсказуем. Особенно когда он что-то еще и делает. Куда мы едем, также оставалось для меня загадкой: двое мордастых справа и слева закрывали мне обзор. Но приехали мы довольно скоро.
       - Выходи! -подтолкнул меня в спину бодигард.
       Мы вылезли из джипа и оказались среди коттеджей, построенных явно на нетрудовые доходы. Скотов повернулся ко мне и ощерился лучезарной улыбкой: вот он, мой дом родной. Моя вилла. Эпитет «лучезарный», как мне кажется, тут вполне уместен: поросячий олигарх вставил себе голливудские фарфоровые зубы, что только усиливало его сходство с заокеанскими мафиози. Впрочем, многие из его коллег по ремеслу, не утруждали себя зубными изысками - так и щерились гнилыми пеньками.
       Как я и предполагал, находились мы в том самом поселке под названием Лотос. Нехорошие предчувствия усилились сами собой: я ощутил себя Одиссеем, заплывшим в плен к античным наркоманам - лотофагам. И это после острова Цирцеи. Ни о каком символе мудрости, а тем более, стиральном порошке я в тот момент и не думал.
       Мы прошествовали от джипов к глухим железным воротам с пиками каслинского литья по верху. Скотов любил кидать понты: мы не въехали на джипе во двор, а вышли на улице. А иначе я не увидел бы его прекрасную виллу со стороны. Ворота автоматически разъехались, как на каком-нибудь складе (надо же такую поебень у себя дома соорудить!) и мы вошли во двор. Следом въехали джипы. Сопровождаемый кучей телохранителей, я должен был, по идее, ощущать себя ВИП-персоной. На деле я чувствовал себя астронавтом на Планете обезьян. Что-то вдруг вспомнился этот фильм.
       Скотов провел меня под локоток в длинную белую столовую. Мановением руки отпустил свою бригаду и велел мне садиться за стол. Сам Скотов уселся во главе длинного стола, а я сел рядом, под углом девяносто градусов к главному скотоводу страны.
       - Мишаня! -скомандовал он вошедшему старичку во фраке с подносом в руках. - Подавай обед на две персоны!
       Это была первая связная фраза, которую я услышал от Скотова с момента моего пленения у ресторана и посадки в джип. Старичок кивнул головой, дескать, слушаюсь, и исчез за дверью.
       Скотов глядел на меня, пыхтел и молчал. Снова молчание. Я же делал вид, что украдкой оглядываю интерьер вполне подобающей миллионерскому дому столовой. В этом-то домике и росла моя Яночка. И выросла.
       - Нравится? -спросил Скотов, обведя рукой хозяина окружающее пространство.
       - Нравится, -ровно, без всякого восхищения ответил я.
       - Все это может быть твоим, Аркаша, -сказал на это поросячий олигарх и посмотрел на меня вконец тухлым взглядом. - Легко!
       Тут открылась заветная дверь, вошел лакей Мишаня и молоденькая полненькая девица-азиатка, чем-то похожая на Дашу из Москвы - оба с подносами в руках. Они молча поставили подносы на стол. Мишаня откупорил бутылку вина, после чего оба с почтительным полупоклоном удалились. Экзотическую губастую девицу, наверное, тайку, я откровенно проводил взглядом.
       - Нравится? -снова спросил Скотов.
       - Нравится, -ответил я, на этот раз, не скрывая симпатии к деве, при этом оглядывая принесенные блюда: экзотический салат из морепродуктов, бутылка «Божоле» - все же это был завтрак, а не обед. Нормальный легкий завтрак олигарха. Скорее всего, второй. Впрочем, «Божоле» я уже в своей жизни пил, да и салат был мне знаком - вот только его название вылетело из головы.
       - Юрий Васильич, -сказал я, - давайте, наконец…
       - …к делу? -недовольно пробурчал Скотов. - Не все сразу. Сначала поедим.
       При виде еды у Скотова, как у Павловской собаки, просыпались пищевые рефлексы. Он начинал тихонько урчать и мычать и всецело отдавался процессу потребления пищи. Мыть руки перед едой в Скотовском доме было явно не принято: как приехали, так и сели жрать. Вот почему моя Яночка никогда не дружила с мылом по мелочам, понял я. Салатики мы ели долго, тщательно и вдумчиво. Наконец, когда с завтраком было покончено, и безмолвная прислуга унесла посуду, Скотов восстал из-за стола, по-мафиозному взял меня под локоток и повел по широкой, как в Картохинском доме культуры шахтеров, мраморной лестнице с красным ковром, в свой кабинет на второй этаж - навстречу долгожданной беседе.
       Кабинет Скотова оказался неожиданной стилизацией под девятнадцатый век и Азию одновременно: ампирная мебель утопала в красно-бурых коврах, ковры с золотыми кистями висел на стенах, над письменным столом висели небольшой круглый щит, ятаганы и копья. Скотов сел за свой ампирный стол, а меня усадил на диванчик напротив.
       - Будешь? -он пододвинул мне ларчик с длинными и толстыми сигарами.
       - Бросил, -ответил я.
       Скотов закурил сигару.
       - Дорогой Юрий Васильевич! -обратился я к нему, - Как все это понимать? Что это - похищение или…
       - Стоп, стоп, стоп! -с улыбкой перебил меня Скотов, пуская клубы нездешнего горько-шоколадного дыма. - Во-первых, это ты у нас дорогой. В том смысле, что дорого обходишься государству и обществу. Живешь за счет бедных налогоплательщиков. Короче, паразитируешь на обществе, которое тебя вырастило, воспитало, дало тебе бесплатное образование.
       - А во-вторых? -подсказал я.
       - Не перебивай. Во-вторых и в главных, ты растлеваешь молодежь своей порнографией. А это уголовно наказуемое преступление!
       Я решил идти в контратаку.
       - К вопросу об образовании, -сказал я. - Мне образования никто не давал - ни платного, ни бесплатного, - возразил я на это. - Тем более, при таком качестве обучения, как у нас, школу мне следовало бы забросить с первых дней. Да, вот так. А еще я в вуз поступить пытался - так меня оттуда отфутболили. Не нужны им талантливые люди!
       - Так вот ты как запел, Аркаша! -Скотов прищурился, жуя сигару голливудскими зубами, но говорил спокойно. - Скажи мне, а от армии в дурилке откосить - тоже признак талантливого человека?
       - Тоже признак талантливого человека, -невозмутимо согласился я.
       Скотов тоже оставался невозмутимым.
       - Знаешь, Аркаша, только не надо строить из себя острослова. Я ведь тебя насквозь вижу! А как же мы, у которых не хватило ума откосить? Значит мы не талантливые люди, а так, быдло?
       - Зато хватило сообразительности такой мясокомбинат построить, -парировал я.
       Как ни старался Скотов владеть собой, но я его все же допек. Он еще больше сощурил глаза, стиснул и смял зубами сигару и яростно выдохнул облако дыма. Потом вытащил сигару изо рта и с хрустом отломил излишки пепла о край пепельницы. Я сложил руки на груди, впятил губы и чуть искоса наблюдал за ним.
       Эту пепельницу Скотова стоит описать подробно. Желто-молочная, круглой формы, с высокими бортиками, она была великовата для пепельницы и напоминала какую-то древнюю тарелочку. Сходство с древностью усиливали выбитые по наружному краю бортика барельефы упитанных хрюшек. Не знаю, где он ее взял. Может быть, купил у какого-нибудь археолога. А может, ему сделали на заказ. Логично, подумал я, у скотопромышленника - посуда со скотской символикой.
       - Не кривляйся, Аркаша, я ж тебе в отцы гожусь! -тем временем хрипло, предостерегающе-разъясняющим тоном говорил мне Скотов. - Сиди, слушай внимательно и не перебивай. Потому что у меня еще остался пункт третий. Так вот, в-третьих, тебя никто не похищал. Сейчас поговорим - и гуляй на все четыре с Богом. Так что *** ты чего кому докажешь, Аркаша.
       - Ну так и давайте поговорим, -сказал я. - К чему все эти спецэффекты, Юрий Васильич?
       Я хотел сказать «понты», но решил, что «спецэффекты» будет лучше.
       - А ты умный малый, Аркаша, -улыбнулся Скотов, гоняя сигару рту. - У тебя какое, говоришь, образование?
       - Одиннадцать классов, -печально ответил я.
       - Жаль, жаль, -хозяин дома совсем по-человечески покачал головой. - А то я бы тебя спичрайтером к себе устроил. Чем порнухой-то заниматься.
       Он встал.
       - Пойдем, -сказал он.
       - Куда? -изумился я.
       - На балкон, куда же еще!
       Скотов взял в руку пепельницу, открыл балконную дверь и жестом пригласил следовать за ним.
       С личного Скотовского балкончика открылся неожиданный вид: Лотос оставался вне поля зрения, а вот Картохинск был весь буквально как на ладони. Оно и понятно: вилла Скотова, как я догадался, стояла на самой вершине пригорка, самой высокой точке поселка, а город униженно оставался в низине. Разница в высотах была существенной: все крыши было видно сверху. Ощущение дежа-вю резануло мою память.
       - Ну как? -спросил Скотов, довольный эффектом, который это зрелище произвело на меня.
       Я лишь слегка скривился. Лишь слегка. Едва заметно. Но так, чтобы Скотов увидел. И Скотов увидел.
       - Все это будет твоим, -выдал он сквозь сигарный дым уже слышанную мной фразу. - Но только при одном условии, - он тухло посмотрел на меня, как давеча в столовой.
       - И какое же это условие? -спросил я, глядя на него, хотя очень и очень хотелось смотреть на что-нибудь другое: на Картохинск в низине, например, или на штукатурку на стене.
       - Ты женишься на Яне, -ответил Скотов и ткнул тематической пепельницей мне в грудь, - и бросишь заниматься порнографией.
       «Говна- то», подумал я, но вслух не сказал.
       - Нууу, Юрь Васильич, -сказал вместо этого. - Это уже не одно условие, а два. А если мы одно уберем?
       - Тогда я тебя самого уберу, Аркаша ***в! -так же спокойно ответил Скотов и снова ткнул мне пепельницей в грудь - на этот раз гораздо ощутимей. Одна из выпуклых свиней заметно впечаталась сквозь тонкую рубашку и футболку в мою плоть.
       - Выбирай: или-или! -тухлый взгляд Скотова был решителен, напорист и неподвижен.
       - Что «или-или»?
       - Или ты выходишь замуж за Яну, или… Ладно, не боись, убирать я тебя не стану. Просто ты уедешь из Картохинска и все. А если я тебя снова здесь увижу -тогда точно уберу, согласен?
       - Ну что же… Я тогда пойду.
       - Куда?
       - На станцию. И уеду туда, где ко мне относятся лучше.
       - Хозяин-барин, -Скотов сделал шаг в сторону, освободив мне путь к балконной двери. - Иди. Никто тебя тут силой не держит, как видишь. Сам выход найдешь или тебя проводить?
       Я шагнул было в дверь, но Скотов схватил меня за рукав. Я так и думал, что легко от него не отделаюсь.
       - Вот только отпускать я тебя не хочу, Аркаш, -продолжил он.
       - Это почему же?
       - А потому, -доверительно прохрипел сквозь сигару Скотов, - что хотя образование у тебя одиннадцать классов сельской бани, но голова у тебя, Аркаша, варит получше, чем у любого дипломированного пиарщика! Это надо же было такое придумать - эту твою Церковь!
       Туго, тяжело, но очень быстро, до меня стало доходить, чего именно скотовод хочет от меня. За рукав он втащил меня обратно на балкон.
       - Посмотри! -он сделал широкий жест пепельницей вперед и вокруг. - Кто, по-твоему, держит масть в этом городе? Мэр? *** лысого! Простофиля? Да они оба подо мной ходят!
       Я сглотнул.
       - Аркаша! -он снова махнул пепельницей в низину. - Все мое станет твоим. «Первый мясокомбинат» будет твой. И ты будешь въезжать в ворота центральной проходной на белом «Мерседесе», понимаешь?
       Еще бы - я уже все понимал!
       - У тебя такая стратегическая голова на плечах! Если ты до Церкви сумел додуматься, то ты и до многого другого додумаешься. Вот только порнуха твоя на *** никому не нужна, людям и без нее тошно. А вместе мы будем служить государству и обществу, понял, бля?! Че замолчал?
       - Слушаю, -ответил я.
       - Ты только не остри где не надо, Аркаша! Тебе не идет. Обществу, -он кивнул в сторону Картохинска, - нужны умные головы - такие, как твоя!
       Он сжал мой череп большим и указательным пальцем, словно штангенциркулем.
       - Понимаешь, Аркаша, -продолжил Скотов, - все эти пиарщики, которых я выписываю из столицы - все они способные ребята и девчата. Отличники - и только. А способных людей, на самом деле, много. А вот талантливых людей, Аркаша - единицы. А ты, Аркаша - талант. Хоть и недообразованный - не об этом речь. У меня так вообще восемь классов. С волчьим билетом. Ну чего такой загруженный, Аркаш?
       - Думаю, -ответил я.
       - Хули тут думать?! -с досадой взмахнул рукой Скотов. - Ну? Долго я буду тебя разводить, как целочку на еблю?!
       - Я пошел, -я отодвинул Скотова в сторону.
       - Иди, -ответил он мне вслед. - Но знай, - его слова настигли меня, когда я был уже на полпути к двери кабинета, - сегодня или завтра тебя арестуют за изготовление, хранение и сбыт порнографической продукции, а оно тебе надо? На зону попадешь, а там знаешь что с порнушниками делают? Да еще с такими хорошенькими. А отсидишь, выйдешь - и ты на *** никому не нужен. Мне - так и подавно.
       - На понт берете? -я остановился.
       - «На понт», -усмехнулся Скотов, стоя в дверях балкона с пепельницей в руке. - Где только таких слов нахватался, в Москве, что ли? А помнишь, Аркаша, дело Колобка?
       - Помню, и что?
       - Моя работа, -скромно пояснил Скотов, досасывая сигару. - Ну а тебя вообще в легкую посадим - со страху пернуть не успеешь! И вообще, Аркаша, теперь ты слишком много знаешь. Так что теперь у тебя одна дорога: стать на мою сторону и узнать еще больше, ха-ха-ха-ха-ха! Ну как? Я ж теперь твоя единственная надежда и опора. Только я могу удержать тебя от падения в пропасть. А если ты и наебнешься туда, в эту самую пропасть - достану со дна, как по волшебству.
       Скотов подошел ко мне и похлопал по плечу.
       - Молчишь? Молчание -знак согласия!
       Таким я и запомнил этот последний момент: ухмыляющийся Скотов с окурком сигары в уголке рта щедро и дружески хлопает меня по плечу. Слишком поздно я заметил замах правой - именно в правой руке он держал пепельницу - и барельефная хавронья впечаталась мне в висок.
       Что еще я могу сказать? Пожалуй, в Скотовском особняке я был как Христос, искушаемый дьяволом - помните эту сцену из Евангелия? Вот только дьявол в моем случае победил. Да, еще перед этим я не голодал месяц в пустыне. Только с утра не позавтракал - надеялся поесть в «Цирцее».


Эпизод 15


       Скорченный в темном тесном железном пространстве, я куда-то двигался или летел. Через какое-то время я все понял: я нахожусь в багажнике машины. Руки были за спиной. Я попробовал пошевелиться - руки и ноги были стянуты веревкой, да к тому же так затекли от долгой неподвижности, что я попросту их не ощущал, так они онемели. Голова плотно упиралась в какую-то твердую вонючую резину - наверное, запаску. Ноги, колени, спина так же твердо упирались в стенки багажника или что там было. Я был обездвижен капитально этим тесным пространством. О том, чтобы извернуться и выбить ногами крышку багажника, не могло быть и речи. К тому же, под боком ощущался гладкий деревянный черенок - наверное, лопата. И точно: под щекой оказалось железное лезвие. Лопата, которой меня будут закапывать? Машина, в которой меня везли, была не джип, а какой-то седан, но это уже дело десятое. Она пару раз резко сбавляла скорость, а один раз даже останавливалась на полминуты. Зачем? Наверное, на посту ГИБДД. Но Скотова, наверное, узнали и отпустили, не заглянув в багажник. Из багажника я слышал какой-то короткий разговор и даже узнал голос Скотова, но ни слова не разобрал - тарахтел двигатель.
       И вот машина снова остановилась. И я в очередной раз задался вопросом: приехали? Будут убивать? А может Скотова тормознули ГИБДДшники и меня освободят?
       - Открывай, Серега! -сквозь гул мотора донесся голос Скотова. - Уснул, что ли?!
       Кажется, зажужжал электромотор и, кажется, разъехались в стороны ворота. Так, во всяком случае, я решил - это жужжат ворота, приводимые в действие электромотором. Прямо как на вилле. Кстати, насчет ворот я не ошибся, как выяснилось позже. Так что в этот самый момент мы въехали на территорию мясокомбината.
       Теперь машина ехала медленно, со скоростью вяло бредущего пешехода. Я не исключал, что меня могут привезти и на мясокомбинат, хотя считал это маловероятным. Похоже, так оно и есть, думал я, лежа в багажнике, я на «Первом мясокомбинате». Вот только какого *** он меня сюда притащил, Скотов ****ый? Я начал вспоминать: кажется, он мне пообещал, что я узнаю больше. Потому что и так знаю много. А что я знаю? В тот момент я вспомнить не смог - заклинило. Только пепельница желтым пятном стояла в темноте перед глазами. А в виске как будто был толстый гвоздь.
       Машина колесила с пешеходной скоростью довольно долго. Так, во всяком случае, мне казалось в моем железном гробу. Наконец, машина остановилась. Двигатель заглох, крякнул ручник и стало тихо. Хлопнула дверца - Скотов вышел. Я лежал в тишине, дыша пылью. Лежал долго, возможно, задремал.
       Сознание включилось, когда крышка над моей ушибленной головой резко распахнулась и в глаза ударил желтый электрический свет. Надо мной склонялся Скотов - в белом мафиозном костюмчике и с белым шарфиком на шее.
       - Сам вылезешь, Аркаша, или тебе помочь? -спросил он так, как будто привез меня на продолжение делового обеда с разговором.
       - Не вылезу, -ответил я. - Это надо же догадаться - бить в висок. Так ведь и убить можно.
       Скотов сделал вид, что не услышал моих слов. Он довольно бесцеремонно подхватил меня под микитки, подождал, пока я встану в багажнике на колени (на что я ему заметил: «Я не стою на коленях, а просто вылезаю из багажника») и, убедившись, что я не опасен, выволок меня, как кокон, через край и грохнул на бетонный пол.
       - Ой, извини, Аркаша, -сказал он. - Сорвался. Скользкий.
       - Больше чтоб не срывался, -ответил я с пола, корчась от боли в ушибленном боку.
       - А ты, я вижу, с юмором, -сказал на это Скотов, запирая багажник на ключ, хозяйственный какой. - Даже в трудной ситуации не теряешь присутствия духа. Благодаря таким пацанам, как ты, мы победили в Великой Отечественной Войне. На таких, как ты, Аркаша, все держится. Главное, на ***ню разную себя не разменивать!
       «Опять двадцать пять!» подумал я.
       - Ладно, Аркаш, извини, что я тебя так, -Скотов наклонился надо мной, потянул за концы веревок - и хитроумные узлы тут же развязались.
       С превеликим трудом я встал на ноги. Кровь резко хлынула в ватные конечности, заколола иголками в мышцах.
       - Короткий самомассаж -и продолжим нашу лекцию, - Скотов обнажил свой голливудский фарфор.
       Растирая руки и ноги, я попутно осматривался, оглядывал помещение, куда меня приволок мой мучитель. Сначала я решил, что нахожусь в длинном бетонном гараже или даже ангаре. Свет, по случаю нерабочего ночного времени, горел только у нас над головой - остальная часть ангара была погружена во тьму. Я посмотрел на свои часы - они показывали ровно двенадцать ночи. Я, Скотов и его «Мерседес» стояли в пятачке света, возле открытых ворот ангара, из которых мощно, как в аэродинамической трубе, тянуло ночной прохладой.
       - Ну что, Аркаша, готов?
       - Готов, -ответил я, чуть подрагивая без всякого притворства.
       - Тогда начнем, сын мой заблудший!
       Скотов отошел к стене, покопался в каком-то распределительном щитке, звонко лязгнули рубильники - один, другой, третий - и в бетонном помещении фрагментами вспыхнул желтый электросвет. При свете все сразу стало ясно, как днем: длинное помещение было чем-то вроде гаража или склада, а так это был «Колбасный цех № 2» - если судить по транспаранту на противоположной стене. Но чтобы попасть в цех, нужно было пройти сквозь ворота или дверь в стене.
       - Пойдем, -Скотов взял меня под локоток, как давеча на вилле и повлек к маленькой дверце.
       - Юрий Васильевич, -сказал я ему, - вы не сдержали слово: обещали вчера, что отпустите меня, а сами…
       - Опа! -Скотов аж остановился. - Серьезная предъява! - затем повлек меня дальше. - Да за такие слова у нас… Ладно, проехали. И вообще, не парься, Аркаш: теперь ты без двух минут хозяин этого всего. Хочешь ты этого или нет.
       Мы подошли к двери. «Дезинфекционная камера», гласила табличка на ней. Такая же была и на воротах.
       - Да, вот так, Аркаша, -улыбнулся Скотов. - у нас чистота и порядок. А там - для крупных грузов, - он кивнул на ворота.
       Мы зашли в дверь. Скотов включил свет. Дезинфекционная камера напоминала обычную раздевалку при душевой - с лавками и железными шкафчиками. Только кроме душевой, судя по табличкам, здесь была еще и собственно обещанная камера.
       - Все очень просто, Аркаш. Делай, как я.
       Он разделся. Мне не оставалось ничего, как последовать его примеру.
       Затем Скотов отпер железный шкафчик (у него оказался свой, персональный, с надписью «Скотов Юрий Васильевич, директор ООО «Первый Мясокомбинат»). В шкафчике лежали два свежих комплекта рабочей одежды: комбинезоны, резиновые перчатки, бахилы, респираторы и очки, а также кальсоны и тельняшки под спецодежду.
       - Это тебе, -Скотов протянул мне один комплект. - Но сначала - в душ.
       Мы приняли душ (заодно я как следует осмотрел себя, как мог: на правом боку набухал крупный серо-лиловый синяк и вообще, я был как побитое яблоко; ушиб на левом виске я увидеть не мог - нигде не было зеркала). Помывшись, мы вытерлись одноразовыми полотенцами (здесь все одноразовое, пояснил Скотов, комбинезоны тоже) и тогда Скотов велел одеваться в рабочую одежду. В синем комбинезоне с бело-красной эмблемой комбината на груди, в респираторе, очках и капюшоне я, наверное, выглядел жутко.
       - А теперь -дезинфекция, - Скотов подтолкнул меня к соответствующей двери.
       «Убегу при первой же возможности», думал я.
       Скотов нажал на кнопку - и стальная дверь с гулом отъехала в сторону.
       Дезинфекционная камера представляла собой комнатушку человек на двадцать - видимо, как раз на одну смену рабочих. Комнатка была полностью стальная. Не обшитая сталью, а именно стальная. Впечатление было такое, как будто мы находимся внутри стальной коробки. Стальной потолок был весь в мелких дырочках, а по углам, в полу были сделаны стоки, как в ванне. Скотов нажал кнопку на стене - и дверь с жужжанием вернулась на место. Мы оказались задраенными внутри стальной коробки.
       - Ну как, Аркаша, впечатляет? -радостно пропыхтел Скотов сквозь свой респиратор.
       Я промолчал.
       - На старт, внимание, марш!
       Еще нажатие кнопки - и из дырочек на потолке хлынул поток мельчайших брызг. Я затаил дыхание. Даже опустил глаза - чтоб отравляющее вещество не просочилось сквозь стекла очков. Несколько секунд - и поток прекратился.
       - Ну, считай себя крещенным в нашу веру, Аркаша! -Скотов похлопал меня по плечу.
       Еще одна кнопка - и отъехала другая стальная дверь. Мы прошли через дверь - и оказались в длинном производственном помещении второго колбасного цеха. Я протер забрызганные очки специальной стерильной салфеткой. Открывшаяся моему взору картина потрясла воображение. Трубопроводы, цистерны и котлы однозначно и неумолимо тянулись вдоль всего цеха длинной чередой, сверкая свежей хромированной сталью. Цех был одноэтажный, но с довольно высоким потолком, под которым располагались низкие длинные окна. Видимо, чтобы в цех не подглядывали с уровня земли. А еще в цехе не было никого - если не считать меня и генерального скотолюбца. Пусто было, видимо, потому, что цех был совсем новый - пахло краской, сырым бетоном и сварочной окалиной - запахи пробивались сквозь респиратор. И еще пахло камерой дезинфекции. Но это, наверное, от респиратора. А так, насколько мне было известно, Скотовский мясокомбинат работал в три смены. Впрочем, я отвлекся.
       - Пойдем, -Скотов подвел меня к громадному, выше человеческого роста, котлу. Похлопал ладонью по его выпуклому боку. Внутри гулко отозвалось эхо.
       - Ближе к делу, -сказал я.
       Надо сказать, что я переживал какое-то странное состояние, сходное с опьянением. Скорее всего, просто надышался дезинфицирующего раствора. Однако же хорош был раствор: внимание обострилось, как у снайпера, прилив энергии такой, что хоть сейчас за работу у стального котла. И, что самое интересное, ушибленная голова и бок перестали болеть. После дезинфекционной камеры боль рассосалась, как по волшебству. Был ли предназначен этот раствор для дезинфекции или же для повышения производительности труда - я не знаю и никогда, наверное, не узнаю.
       Скотов прислонился к стальной посудине плечом и скрестил руки на груди.
       - Не все сразу, Аркаша. Если ты про технологию, то это целая наука.
       Скотов замолчал вдруг и уставился на меня в упор. Его мерзкие глаза были превосходно видны сквозь прозрачные пластмассовые стекла защитных очков. Он внезапно сменил тему.
       - Слушай, Аркаша, вот почему все, кто едят мою модифицированную свинину, болеют паршивым синдромом, а ты -нет? Ты ведь тоже мою продукцию тоннами хавал - а тебе хоть бы хны! Как ты это объяснишь, а?
       Эту Скотовскую тираду я запомнил с точностью до слова - и с такой же дословной точностью воспроизвожу. Именно так он и сказал: «мою модифицированную свинину». И «болеют паршивым синдромом». Я даже переспросил Скотова, не ослышался ли я. В ответ он рассмеялся в респиратор и сказал:
       - Да ладно, не прикидывайся, Аркаш.
       - Представьте себе, я не понимаю…
       - …о чем идет речь? Ну ладно, так уж и быть: объясню. Слушай внимательно, Аркаша, не перебивай. На моем свинокомплексе я выращиваю опытную породу трансгенных свиней. Слышал про трансгенные продукты? Так вот, это они самые и есть. Два года назад мне этих чушек один хлопец из Америки подогнал. Растут, как на дрожжах, суки. Кормишь их специальным американским комбикормом -его из говна синтезируют - новорожденный поросенок за месяц во взрослого хряка вырастает. За месяц!
       Я слушал, как и велел Скотов - не перебивая и не влезая со своими комментариями. Говорил он негромко, как будто опасаясь посторонних ушей - видимо, все же мы были не одни в цехе.
       - И вот я решил внедрить трансгенную свинину у нас, -продолжал Скотов. - Решил завалить всю страну! Но генетически модифицированный продукт дал неожиданный побочный эффект. Мои гаврики называют его «паршивый синдром». А еще «поросянка». Это когда человек в свинью превращается. А такую захворавшую ботву мы знаешь как называем? «Свинюги».
       - Вы про меня обещали, -произнес я, как в тумане.
       - Ах, извини, Аркаш, отвлекся, -Скотов отвалился от котла и принял вертикальное положение.
       - Так вот, поросянкой болеют те, кто ел мое мясо. Ты тоже ел мою свинину, Аркаша. А какая, по-твоему, в магазинах продается -новозеландская, что ли? Да тут все мое! И ты не болеешь. Не болеешь и все тут! Нисколько не запаршивел даже! Скажи мне, в чем тут секрет?
       Я стоял и молча смотрел на Скотова.
       - А я тебе скажу, Аркаша, в чем секрет. Секрет -в тебе самом! Один мой знакомый доктор - не буду его называть, он раньше невропатологом работал - по моему заказу провел опыты с такими, как ты. Ну, которые ели свинину и не заболели. И знаешь, что он обнаружил?
       - Что же? -спросил я, чтобы не стоять пеньком и хоть как-то поддерживать беседу.
       - В организмах таких, как ты людей -я имею в виду таких вот творческих нигилистов - содержится особое соединение. Белок какой-то или еще какое-то вещество - не знаю. Так вот это самое вещество, Аркаша, и создает иммунитет к поросянке. Мы это сразу же заметили, когда ты в Картохинск вернулся. А гиппократ мой решил сперва, что дело тут в беспорядочных половых связях, в эротомании. Прикинь, на себе начал опыты проводить: с женой развелся, всех баб **** без разбора, смотрел одну порнуху. Корешей своих к этому делу подключил - так они полгода ***ней маялись. А результат - хуй с маслом! Трое поросянкой заболели. И тут к нам в руки весьма удачно попалась парочка твоих собратьев по ремеслу. Взяли у них анализы - и обнаружили то вещество. А то вещество - оно не только иммунитет вырабатывает, но еще и синдром лечит!
       Скотов сделал паузу. Затем продолжил:
       - Видишь ли, Аркаша. Вы, творческие люди, значительно отличаетесь от простой ботвы. И от нас, конкретных санитаров леса, тоже. У вас, -он постучал себя костяшками по капюшону, - мозги по-особому устроены. Скажешь, не так?
       Вот тут Скотов был как никогда прав. Я горделиво подтвердил его слова.
       - И это вещество, Аркаша, вырабатывается у вас в мозгах. И потому вы не более те синдромом. Теперь тебе все ясно?
       - Яснее не бывает, -ответил я. - Кстати, Юрий Васильевич, а кто эти двое, если не секрет?
       - Да так, -Скотов махнул рукой. - Не вникай. Ты знаешь, что, Аркаша? Давай поговорим начистоту: ты хочешь жить не просто хорошо, а при этом сидеть на крыше?
       Под респиратором я скорчил гримасу удивления. Скотов улыбнулся на это - его глаза немного прищурились, а респиратор шевельнулся.
       - Что? Опять карта памяти кончилась?…
       - Видел, видел твои рисунки. И которые с крышами -тоже. Мы будем вместе сидеть на крыше. И не на голой крыше, а в комфортабельном пентхаусе. Все вместе: я, ты, Яна… ну, и много кто еще. Места на крыше не так уж и много - поэтому большинство живет ниже - в подъездах. А кому не повезло - те ваще в подвале. Или на помойке. А тебе, Аркаша, повезло. С твоими-то талантами. Ты умеешь генерировать идеи. Ты будешь генератором идей. Нас мало избранных, счастливцев праздных. И мы будем не только сидеть на крыше, но и порхать над крышами. А те, кто внизу, будут жрать нашу продукцию. И превращаться в свиней. В свинюг. Туда им всем и дорога.
       Я стоял, слушал и скорбно кивал в такт его, Скотовским словам.
       Они свиньи, они засрали землю, их популяцию нужно сократить. Мой «Первый мясокомбинат» - это модель идеального общества. Вот мы - те, кто всем руководит. Вот они - убойный скот, вся польза от которого заключается в его мясе. Скажешь, не так? Самомнения у них - хоть отбавляй. А сами всего лишь работают свиньями на мясокомбинате. «На мясокомбинате я работаю свиньей…» Ха-ха-ха, стихотворение получится. Песня! Да от свиней пользы и то больше - потому что свинину есть можно. А человечину - нельзя. Аркаш, ну я же вижу, что тебя тошнит от этого общества. А вдвоем мы будем…
       - Юрий Васильевич, -перебил я его. - Вы предложили мне сыграть в некую игру. Вот только правила не объяснили. Да к тому же все время эти правила меняете. В одностороннем порядке.
       - А до тебя только дошло? -Скотов рассмеялся. - Давай посчитаем, сколько раз я изменил правила игры. Назначил встречу в «Цирцее», а сам повез тебя на виллу - раз. Обещал отпустить тебя, а сам привез сюда - два. Два раза я изменил правила игры - и буду менять их столько раз, сколько этого потребует ситуация.
       - Я пошел, -сказал я и решительно направился обратно к стальной двери.
       - Кнопку там нажми, чтобы дверь открылась -сказал мне вслед Скотов. - И помыться не забудь.
       «Неужели так просто?» подумал я.
       Не успел я дойти до заветной двери, как из темного бетонного закутка, заваленного картонными коробками, навстречу мне вывалились три фигуры, вооруженные карабинами. Самый массивный силуэт выступил вперед и я обомлел.
       Я впервые увидел свинюгу вблизи. Впечатление было как от картин Станислао Лепри, который рисовал людей с носорожьими рогами.
       Вместо человеческого лица у свинюги было самое настоящее свиное рыло, правда, скрытое респиратором и очками.
       Респиратор с трудом налезал на пятак.
       Глаза были покрупней, чем у свиньи, но абсолютно черные.
       Рот и нижняя челюсть были почти человечьи.
       Из- под черной форменной фуражки торчали свиные уши.
       Кожа нелюдя-монстра была ярко-розовой, с редкой белой щетиной, как на зубной щетке.
       Свинюга был в черной форме-комбинезоне, видимо, специально сшитой для мясокомбината.
       И еще: я сразу узнал его.
       Это был Серега Ковалев.
       Табличка на груди «Сергей Ковалев, охранник» подтвердила мое узнавание.
       И он тоже узнал меня.
       - Здохово, Ахкаша, -прохрюкал он так, что мне стало еще больше не по себе и я еще больше усомнился в реальности происходящего. - Помних, как я тебя ****ил?
       Тем временем двое других охранников тоже вышли на свет. Их рожи тоже потихоньку начинали трансформироваться в рыла - но до Сереги им было далеко. Вооруженные свинюги взяли меня в полукольцо. Серега снял из-за спины карабин и повесил его на плечо - так, чтобы ствол смотрел на меня.
       Скотов приблизился к нам.
       - Сними-ка респиратор, Аркаша, -сказал он.
       - ???
       - Да не ссы, цех новый, еще не продезинфицирован. Спецодежда тут пока не нужна. Я же тебя на понт брыл, ха!
       Я снял респиратор. Сладковатый запах дезинфицирующий дури стал еще сильнее. Видимо, я уже хорошо надышался с непривычки. А тут вдохнул без респиратора - и еще сильнее дало по шарам. Теперь было ясно: этой ***ней был пропитан весь цех - чтоб рабочим веселее трудилось. Так вот он, секрет высокой производительности труда! -Ну вот, Аркаша, теперь подыши так! - усмехнулся магнат.
       А одни из его скотов вырвал у меня респиратор и убрал в карман комбинезона.
       Другой тем временем сдвинул из закутка штабель пустых коробок.
       - Вперед! -Скотов весело подтолкнул меня туда.
       В закутке в полу обнаружился железный люк с надписью «Пожарный выход» (так это к нему вели нарисованные на стене красные стрелки-указатели). Оно и понятно: как покидать цех в случае пожара? Не через окна же - они слишком высоко, с пола не допрыгнешь. И не через раздевалку с дезинфицирующим шлюзом.
       Тот, что забрал у меня респиратор, нажал какую-то кнопку на распределительном щитке (их было до *** по стенам, этих распределительных щитков) и люк в полу отъехал в сторону с жужжащим звуком.
       - Значит, слушай сюда, Аркадий, -обратился ко мне Скотов, для вящей доходчивости держа обеими руками за плечи. - Сейчас мы с тобой поиграем в игру: ты спустишься в пожарный туннель и за тридцать минут найдешь из него выход. Если не найдешь, будешь застрелен как посторонний, проникший на территорию промышленного предприятия.
       - А если найду?
       - А если найдешь, то получишь все то, о чем мы с тобой говорили. Ну, марш вперед, труба зовет!
       Боров пощелкал выключателями и в туннеле вспыхнул свет, как бы приглашая меня к странному, чудовищному соревнованию.
       Газ, которым я надышался, не расслабляет и не дурит голову. Наоборот, от него - спокойная уверенность, собранность, сила в мышцах, и такая ясность ума - я чувствовал, что смогу сдать вступительные экзамена сразу в три вуза. Сразу. В один день.
       И я спустился в туннель по стальной стремяночке - там такая стремяночка вделана в стену. Пожарный туннель был весь бетонный, сухой, прохладный, но без вони и весь освещен электричеством. В стенах тут и там имелись железные двери - ну так ими изобиловал весь завод. Туннелей здесь пересекалось сразу несколько. Но на стене того, в который я спустился, были красные стрелки, указующие, где находится «Выход»
       В люк свесилась Скотовская рожа в респираторе.
       - Да, чуть не забыл. Я тут для тебя подарок приготовил. Чтоб не скучно было одному.
       - Борь, открой ловушку номер пять! -скомандовал он охраннику.
       Зажужжал мотор, железная дверь отползла - но не в сторону, а почему-то вверх.
       Я думал, Скотов выпустит на меня полчище крыс.
       Из темного туннеля (или может комнаты?) на меня вышли - кто бы вы думали?
       Я решил, что это от газа.
       Но я не успел удивиться.
       - Все, Аркаш, время пошло! -скомандовал сверху Скотов и пожарный люк у меня над головой быстро с жужжанием закрылся.
       Из туннеля вышли Капа и Витя.
       - Аркаша???!!!
       Они уставились на меня, оглядели мой странный прикид.
       Я смотрел на них.
       - Капа???!!! Витя???!!!
       То, что картохинские мужики сегодня же бросят пить и начнут пользоваться туалетной водой «Хуго Босс» казалась мне куда более вероятным, чем эта встреча.
       Вид у моих друзей был не на высоте: одежда была в черных пятнах; было видно, что они не мылись несколько дней. Причем были они в том же, в чем уезжали из Картохинска месяц назад.
       - Ребята, вы что тут делаете?
       Мы, обнялись все втроем, как обычно.
       - Аркаш, где мы? -спросила Капа.
       - Аркаш, ты что-нибудь понимаешь? -вторил ей Витя.
       - Стоп, ребята! Давайте все по порядку. Вы что, не уехали домой?
       - Как видишь, -ответила Капа.
       И тут у меня над самым ухом прошипел, прогремел электрический голос:
       - Я не понял, почему стоим? Время идет, бля - они обнимаются, век не виделись!
       Голос принадлежал Скотову, а исходил он из беленькой миниатюрной коробочки с динамиком, незаметно так прикрепленной пол потолком. Там же, из бетонной дырочки за нами следил черно-синий выпуклой линзой стеклянный глаз видеокамеры.
       - Вперед и с песней, распронаебена мать! Видите стрелки на стене? ***рьте по ним и получите втроем то, о чем другие только мечтают!
       Мы быстро тронулись вдоль стены со стрелками.
       - Аркаш, ты что-нибудь понимаешь? -спросил меня Витя.
       - Я-то понимаю, -ответил я. - Просто долго объяснять.
       - Прикинь, -заговорила Капа, - мы сели в поезд, проехали две станции - идет ментовский рейд по вагонам: ищут особо опасных преступников. До нас дошли: пройдемте с нами, вы похожи на разыскиваемых преступников. Наручники надели, привезли в коттедж к какому-то новому русскому. А у него, прикинь - под домом целый бункер с лабораторией. Нас там отдельно держали, наверное, месяц. Одели нас в пижамы, анализы у нас брали.
       - На ***? -спросил я (в моей голове многое из рассказанного Скотовым уже начало становиться на свои места).
       - А я ебу?
       Мы дошли до того места, где основной туннель пересекался буквой «Т» таким же бетонным туннелем. И на стене нового туннеля тоже были стрелки и они вели влево. Туда мы и тронулись.
       - Да, я вижу у этого Скотова мания подземного строительства, -констатировал я.
       «Похоже, этот туннель - не только для эвакуации при пожаре», подумал я.
       - Че? -не понял Витька.
       - Так, мысли вслух. Потом объясню. Если вылезем отсюда.
       - Потом нас с Витькой одели в нашу же одежду, посадили в подвал. Мы там еще сутки просидели. Потом нас в машину -и сюда привезли. Спустили в этот туннель…
       - Через цех? -спросил я.
       - Какой еще цех? Где-то за городом, прямо в поле. Мы блуждали-блуждали тут, в катакомбах этих. А потом, прикинь: в одном туннеле раз -две железные двери сверху еблысть - впереди нас и сзади. И мы там, как в ловушке сидели.
       - Долго сидели?
       - *** его знает -часы-то у нас сразу забрали. Ну, наверное часа два. А тут ты…
       - Это «Первый мясокомбинат», -ответил я, не сбавляя скорости. Капа и Витя едва поспевали за мной - видимо, они были утомлены и голодны. И, в отличие от меня, их не надышали для бодрости секретным дезраствором.
       - *** ли мы тут делаем? -удивился Витя.
       - Быстрее, быстрее, -настиг нас голос Скотова по громкой связи. - У вас двадцать две минуты!
       Я уже начал по-быстрому и коротко рассказывать ребятам, как оказался здесь, но тут туннель со стрелочками резко кончился.
       Проем туннеля полностью перекрывала криво раскрашенная гуашью бумажная декорация с надписью по диагонали: «Теперь мои правила - ваши правила!». Сбита рамка из реечек аккурат по калибру туннеля, а на нее натянута эта бумага. Постарались, мастера ***вы.
       - Не понял? -сказал я, разглядывая бумажку.
       - Ну! -рявкнул Скотов по мегафону. - Рви ее! Прорывайся навстречу свободе!
       Я пнул бумажный плакат ногой - и тонкая бумага с треском прорвалась почти вся.
       - Аркаш, что это? -удивлялся Витя.
       - Я ж тебе сказа, потом объясню. Мы пролезли сквозь бумажные ошметки и снова заспешили навстречу неизвестно чему -за плакатом-декорацией туннель продолжался. У меня было такое ощущение, что мы прошли через девственную плеву. Но шагали мы недолго: у нас на пути опять возникла такая же преграда. На этот раз было написано: «А наша семья - ваша семья!».
       - Ну ни *** себе! -я в клочья изорвал плакат в клочья голыми руками.
       - Моток, Аркаша! -болел за меня Скотов через мегафон. - Восемнадцать минут!
       За плакатом туннель снова пересекался с туннелем буквой «Т». Стрелочки предписывали нам свернуть налево и идти вперед. Где был натянут третий плакат: «Хватит ****ства - будь примерным мужем!»
       - Какой плакат будет следующим? -спросил я, изорвав этот.
       Следующей была бумага «И все наши свиньи будут вашими!»
       Я изорвал и ее. Игра и впрямь напоминала мне дефлорацию, прорывание девственной плевы - причем многократное. Так же как дефлорацией девушку посвящают в женщины, так и нас Скотов сейчас посвящал в свой образ жизни. И вот сейчас мы вылезем из люка - и вольемся в дружную мафиозно-клановую семью Скотовых. И будем играть по ее правилам.
       Но я почему-то решил, что такому не бывать.
       Туннель оказался длинный и прямой - наверное, полкилометра. Там был последний плакат: «Так что праздник кончился и начались трудовые будни!»
       - *** тебе! -я изодрал, раздербанил плакат и с ненавистью расшвырял скомканные обрывки.
       Кончался туннель широкой квадратной комнаткой - видимо, чтобы рабочим при пожаре было где толпиться в ожидании своей очереди наверх. И здесь была такая же стремяночка. И люк в потолке.
       Но люк был закрыт.
       Я поднялся, по стремянке, потрогал люк, покачал его и даже постучал в него кулаком.
       - Э! -крикнул я. - Открывай!
       С той стороны ответили подозрительной тишиной.
       Я спустился обратно в туннель.
       - Ничего не понял, -бессильно сказал я. - Похоже, Скотов нас кинул!
       И в тот же самый момент Скотов дал о себе знать по громкой связи.
       - Ну че, Аркаша, обосрался со страху? -его голос разнесся эхом в бетонной комнатке. - Думал, выхода нет? Выход есть всегда, только бывает, что стучишь не в ту дверь.
       Вряд ли свиной миллиардер так отреагировал на мои непочтительные слова о нем. Скорее всего, связь была односторонняя. То есть, он не мог слышать меня - мог только наблюдать через монитор и командовать в матюгальник. Вот и решил напомнить о себе.
       - Аркаша, этот люк задраен, так что все трое идите обратно, хы-хы!
       - Не понял! -выдохнули все трое в один голос.
       - Ладно, шучу, -сказал Скотов, как будто мог слышать нас и испугался нашего угрожающего тона. - Идите обратно до первой развилки и там по туннелю до конца. У вас одиннадцать минут. Не успеешь - сам знаешь, что с тобой будет. И с твоей ****обратией тоже.
       Развилкой он назвал место пересечения туннелей, кретин безграмотный. Но мы его поняли.
       - А что будет? Спросил Витя.
       - Побежали, времени мало! -скомандовал я.
       Уже через три минуты мы достигли места пересечения и вбежали в туннель, что ведет направо и в котором никаких стрелочек не было.
       - Стоп! -я вдруг остановился.
       - Что такое?
       - Чувствуете? -спросил я.
       - Что?
       - Сквознячок откуда-то тянет!
       - Аркаш, ты по ходу обдолбаный, -сказала мне Капа.
       - Да не, в натуре дует, -сказал Витя.
       - Ну, где-нибудь здесь вентиляционный короб какой-нибудь! Хватит трындеть, пошли уже! -Капа видимо решила, что командир временно недееспособен и взяла на себя его функции. - А то развели детский сад, честное слово!
       Мы потрусили дальше по этой квадратной бетонной трубе.
       Боковой туннель показался уже через минуту - и именно из него тянуло холодным воздухом, почему-то с заметным оттенком затхлой канализации.
       - Вот откуда дует! -указал я в туннель.
       - Аркаша, ты хочешь туда? -загремел из динамика голос Скотова. - Аркаш, не советую. Там ловушка. Именно в такую попались твои друзья. Пересекли луч, сработал фотоэлемент, чух! - ловушка захлопнулась. А охрана не обязана идти проверять, кто там попался - крыса или человек. Охрана проверяет ловушки раз в тридцать дней. Просто Капке и Витьке повезло, что ты в трудную минуту рядом оказался! А так подохли бы там.
       - Не ****и, Скотов! -ответил я ему.
       Потому что увидел свет в конце туннеля. В самом буквальном смысле этого слова. Мутный желтоватый, лунный, свет вперемешку с ночной синевой сдержанно лился откуда-то сверху.
       - Ребята, ****ит этот пидарас, не слушайте его! -авторитетно и жестко сказал я, глядя то на Витю, то на Капу. - Похоже, там решетка в потолке.
       - И кто пойдет проверять ловушку? -скептично спросила Капа.
       - Я и пойду, -ответил я и двинулся в темный туннель.
       - Хватит ****еть, шесть минут осталось! -гаркнул Скотов. - Все на выход, быстро! Бегом, куда я сказал!
       - Пошел на ***! -ответил я динамику.
       И шагнул в темноту. Никакие стальные заслонки не рухнули с потолка. Туннель оказался коротким, а кончался он колодцем с железными скобами по стене. Правда, вниз вели ступени - пространство колодца уходило вниз метра на два ниже уровня туннеля - и туда я чуть не навернулся в темноте. Видимо, это был отстойник ливневой канализации. Запах стоял соответствующий. Правда, в отстойнике было сухо - только ил тонким слоем на дне и на стенах, скользкий такой и вонючий. Оно и понятно, август выдался теплый и без дождей.
       И колодец - о чудо! - был открыт!
       Ни крышки, ни решетки!
       Только желтая половинка луны светила сквозь облачко прямо в глубину.
       - Ребята, сюда, быстро! Здесь открытый колодец!
       Я не исключал, что это - ловушка. Капа с Витей тоже высказали такое мнение. Скажем, наверху нас уже ждет охрана. Или одна из скоб подпилена - просто шутки ради.
       Но если это ловушка, то чего так занервничал Скотов?
       - Хули вы там забыли?! Нехуй там смотреть! -доносился его голос, пока мы смотрели вверх, удивляясь отсутствию препятствий. - Три минуты!!!
       Вряд ли Скотов мог знать об отсутствии крышки люка. Но он пообещал нам ловушку - и его обещание оказалось гоном, вот он и бесился.
       - Я полезу первым! -сказал я.
       Глубина колодца была метров пять - не больше. И я энергично полез вверх, проворно хватаясь за скобы. Не прошло и минуты, как моя голова поравнялась с краем люка. Что дальше?
       Я осторожно глянул через край. Перед глазами кругом был асфальт, а дальше - темнота. И тишина. На свой страх и риск я вылез из люка полностью.
       Впереди была высоченная бетонная стена - видимо, какого-то цеха. Справа был бетонный забор, у которого был свален горой ржавый железный лом. Видимо, он отгораживал помойку от двор цеха. Проезд во двор цеха был справа от забора. Слева был другой забор. Комбинатовский. С колючкой и егозой. За ним была воля. И у самого забора стоял, припаркованный кем-то на ночь в укромном месте, самосвал «КамАЗ». Я оказался в закутке за каким-то цехом, короче говоря. Оглядевшись, я убедился что за нами никто не следит - ни из-за забора, ни с крыши цеха.
       - Ребята! -позвал я громким шепотом, наклонившись в люк. - Все чисто!
       Следом за мной полезла Капа. Она тоже быстро справилась с дистанцией в пять метров, несмотря на усталость. Витя же, вопреки всем моим ожиданиям, не полез следом за Капой. Она уже выбралась из люка, а он все сидел на дне.
       - Вить! -позвал я его таким же громким шепотом. - Ты чего не лезешь?
       - Сейчас, -ответил он.
       Он полез, преодолел один метр, остановился и вдруг сорвался вниз. И шлепнулся в вонючий ил.
       - Ну ****ь! -тихо выругался я.
       Я смотрел в люк, Капа следила за шухером. Пока все было тихо. Витя снова взялся за скобы и вяло, медленно, полез. Мне очень хотелось зашипеть на него «Быстрее! Давай, шевели жопой, ****ь!», но я этого не сделал. Вите было и так тяжело - видимо, обоих перед тем как привезти сюда, целые сутки не кормили. Но мужчины, как известно, хуже переносят физические нагрузки, чем женщины. Витю мы выволокли за руки вдвоем через край люка. Витя в изнеможении упал на асфальт, отдышиваясь.
       Через минуту, когда он более-менее пришел в себя, я объявил дальнейший план действий.
       - Видите вон тот «КамАЗ»? На него мы залезем и с него прыгнем через забор.
       - А может, в кабине засада? -как всегда в такие минуты Капа становилась скептичной. - Ты проверил?
       - Нет, конечно. Когда?
       - А что там, за забором? Куда приземляться будем, а?
       - Ладно, Капа, кончай уже! Кто не рискует, тот…
       В этот момент я испытал странное ощущение. Оно началось, как только я вылез из люка и глотнул свежего воздуха. Теперь мне казалось, как будто ночной холод стал острее, а я как будто немного устал - даже мышцы слегка заныли. В этом не было ничего удивительного - дезраствор потихоньку переставал действовать.
       Но я направился к грузовику и ребята последовали за мной. Несмотря на стремительно нарастающую слабость, я решительно и быстро взобрался на крышу «КамАЗа». Это было легко - бахилы были на резиновых подошвах. Ни в кабине, ни в кузове никого не оказалось. Об этом я сообщил ребятам. Обнаружилась, правда, другая проблема: между «КамАЗом» и забором было метра полтора. Крыша грузовика была вровень с егозой. Так что если вспомнить уроки физкультуры, разбежаться по крыше машины и оттолкнуться как следует ногами, то можно было совершить прыжок в длину на пару метров. И улететь за забор. И приземлиться неизвестно куда и как. А за забором было, похоже, поле. А что было непосредственно под забором, какая там была земля - в темноте мне было не видно. Об этом я тоже уведомил Капу и Витю.
       Надо сказать, что, выбравшись из люка, мы вели себя тихо, переговаривались негромко, почти шепотом. Потому и оставались неуслышанными - до поры до времени. Скоре всего, в этот момент охрана комбината уже ошпаренными тараканами носилась по туннелям и через минуту грозила появиться из того самого люка, через который мы только что вылезли на волю. Надо бы чем-нибудь люк завалить, подумал я, стоя на крыше «КамАЗа», взять какую-нибудь железку с кучи металлолома.
       Нас не услышала охрана. Но зато нас учуяли собаки. Те самые, которых непонятно где собирают охранники и которые бродят ночью по территории комбината и этим самым охранникам помогают в их нелегком труде. Вот и сейчас одна такая собачонка-дворняжка, размером с немецкую овчарку, появилась из-за бетонного забора (видимо, до этого бродила по двору цеха, а может быть и дальше), сверкнула в темноте зелено-красными глазами остановилась и радостно замахала хвостом. Я стоял на крыше «КамАЗа», Капа и Витя возле «КамАЗа». Собака была метрах в десяти.
       - Хгау! -резко и зычно сказал собака и мотнула башкой. - Хгау! Хгау!
       - Хгау! Хгау! -откликнулись далекие собачьи голоса из цехового двора.
       - Капа, на машину! -тихо сказал я.
       - Без сопливых гололед! -ответила грубиянка Капа и быстро вкарабкалась ко мне на крышу.
       Движения Капы разозлили собаку и она кинулась к Вите, но остановилась метрах в трех и начала прыгать по полукругу, гавкая: «Хрргау! Хрррррррргау!» Ее лай стал более угрожающим. Собака пока соблюдала дистанцию, примеряясь, как броситься на Витю. Ее никто не дрессировал, это был просто инстинкт. Витя прижался к машине, боясь пошевелиться.
       - Вот, ****ь, попали! -сказал я. - Сейчас всю охрану соберут! Прыгай, Капа!
       - Ты первый! -ответила она.
       Из- за бетонного забора вбежали еще две дворняги -одна помельче, другая покрупней. Поддерживая свою коллегу злобным лаем, они кинулись к Вите.
       - Витя, на машину! Не бойся, сразу не укусят! -подбадривал я его.
       Но Витя уже придумал свой способ отвлечь собаку. Он сорвал с ноги кроссовку и швырнул ее лающей стае:
       - На!
       Потом сорвал другую и тоже швырнул собакам.
       И только потом стал карабкаться на кабину.
       Собачонка, которая помельче, схватила его кроссовку и стала ее трепать. Другие оказались не толь глупы. Та, которая появилась первой, коротко рыкнула и вцепилась Вите в правую штанину.
       - Дурак! -оценил его стратегию Капа.
       Мы легли на крышу кабины, схватили Витю за руки и потащили на себя, как давеча из люка. Нам удалось на секунду вырвать друга из собачьих зубов (при этом с треском порвав ему джинсы) - но только на секунду. Витя бестолков мотал ногами в воздухе и вторая шавка вцепилась ему в левую штанину. Мы поднатужились и с матом втащили Витю на крышу. При этом клок джинсовой ткани остался у пса в зубах.
       И тут из темноты, со стороны цеха, сквозь лай бесновавшихся внизу собак, донеслось:
       - Стоять! Охрана! Руки на затылок!
       Их было пятеро, а может, больше. Все в одинаковых черных комбинезонах. Жаль вот, с крыши грузовика я не увидел, все из них превратились в свинюг, или еще не все. Но мне уже было не до таких мелочей.
       И не до размышлений: прыгать или не прыгать.
       Разбег в два шага - раз, два - и я мощно прыгнул вперед.
       Сгруппировался.
       Удар.
       - Стоять! Открываем огонь на поражение!
       Приземлился на ноги и немного на бок.
       Перекатился пару раз.
       Похоже, подвернул ногу.
       Хлоп!
       Хлоп!
       Где- то рядом хлопнулись Капа и Витя.
       И в ту же секунде захлопали выстрелы - один, другой, третий. Пули свистнули над головой.
       Я бежал, чуть прихрамывая, не оглядываясь. Но за мной, похоже, никто не гнался.


Эпизод 16


       А было ли все это: вилла Скотова, «Первый мясокомбинат», ползание по туннелям, Капа, Витя? Видимо, все-таки было. Но сейчас казалось каким-то на удивление реалистичным сном, от которого я вдруг проснулся в чистом поле за городом. На мне был комбинезон и бахилы. Ходить в этой тряпичной обуви, пусть на тонкой резиновой подошве, по земле было неудобно: все равно что в носках, хоть и толстых. Вещество, которым меня дезинфицировали, перестало действовать, у меня начался отходняк: опять заболела голова, бок и подвернутая лодыжка. На секунду у меня даже потемнело в глазах и я чуть не упал. Затем меня вырвало. Проблевавшись как следует, я двинулся к трассе, что виднелась вдали. Но вовремя спохватился: меня наверняка ищут. Но домой наведаться надо: хотя бы переодеться и захватить деньги. Ночь была ясная. Я посмотрел на часы - было четыре утра. Ночью все прекрасно видно - и поле, и дорогу, и город вдали: звезды и луна на самом деле светят очень ярко, когда рядом нет городских источников освещения.
       Возвращаться в Картохинск после рассвета было чистым безумием. На все про все у меня оставалось ровно два часа - ведь в сентябре солнце всходит в шесть с небольшим. Быстро, собранно, но без суеты я шагал по земляным колдобинам, шурша травой, вдыхал морозный воздух, выдыхал горячий пар и зябнул от холода. Жил я не так уже далеко от «Первого мясокомбината». Я надеялся, что, может, Яна или Настя были дома. Хотя вряд ли. Лучше бы их там не было. Нужно собрать самое необходимое: наброски, рисунки, собрать чемоданчик и - прощай Картохинск. Рискованный амбициозный план. Как и я сам.
       Через двадцать пять минут я был уже на месте. Но - мать твою за ногу! - и на кухне и в комнате вовсю горел свет, а в квартире мелькали черные фигуры. Один, двое, трое, пятеро, их там было до ***ща. У подъезда тарахтели микроавтобус «Газель» и уазик с выключенными фарами. Я все понял. Дома больше нет. И ничего моего больше нет ни хуя. ****ец всему. Так же спокойно, без внешней суеты развернулся и зашагал прочь. Похоже, меня даже не заметили.
       И тут я решил, что было бы неплохо заглянуть к родителям. Проскочила такая мыслишка. Безумие! Да и зачем? Но не стоять же мне на месте - и я вернулся на тротуар.
       И тут из темноты прямо на меня выплыли две темные длинноволосые фигуры.
       Это были Яна и Настя.
       - Аркаш, не бойся, это мы! -выдохнули обе с каким-то простуженно-хриплым хрюкающим придыханием.
       - Вот так встреча! -удивился я. - Вы как здесь? Вы хоть знаете?… - я махнул рукой в сторону дома.
       - Знаем, -спокойно ответила за двоих Настя.
       - Иди, чего покажу! -Я на подхватила меня под руку и повела к ближайшему фонарному столб, под свет фонаря. Фонари у нас в Картохинске горят в лучшем случае через один, даже в центре. Та улица тоже не была исключением, тем более, она была далеко не центральная.
       - Пойдем, -я даже обрадовался, сам не знаю, чему.
       В темноте я не очень хорошо видел лица девушек, решил, что это тени. Но как только мы вышли в желтое пятно, я просто остолбенел от страха. У обеих вместо носов росли розовые сопливые пятачки. Волосы были заправлены за розовые уши, которые уже начали приобретать треугольную форму. Вот только глаза оставались человечьи - голубые у Яны и зеленые у Насти. А еще на лицах у девушек росла белая щетинка - наверное, колючая на ощупь. И когда они успели освинеть - еще и двух суток не прошло!
       - Это еще… что? -только и сумел спросить я.
       - Классическая подстава с женщиной, - ответила сообразительная Яна.
       В руках у нее что-то звякнуло - и она протянула мне наручники.
       - Сам наденешь или тебе помочь? -спросила она.
       Это было предательство. Предательство! Мало того, что дом накрылся, освиневшие бабы предлагают мне сдаться властям!
       Дальше мне удивляться было некогда: за спиной затопали шаги, запыхтели мясомассые ментовские туши, кто-то затрещал кустами. Уазик выкатился из двора, далеко светя фарами.
       - Стоять, ****ь, милиция! -заорал кто-то.
       Одним махом я отшвырнул в сторону мою бывшую любовь, сделал опорный прыжок через барьерчик, который отгораживает тротуар от проезжей части - мать их за ногу с этими барьерчиками! - и, удачно приземлившись на обе ноги, помчался в темный дворик через дорогу. На бегу я успел заметить, что на той стороне барьерчика, к счастью, не было. Уазик сделала вираж, нырнул мне наперерез, но во что-то врезался с грохотом и звоном.
       - Стой! Стой, ****ь! -неслось мне вслед.
       - Огонь! -скомандовал кто-то
       Сзади затрещала, захлопала автоматная очередь - я едва успел нырнуть за спасительный угол дома. Пули ударили в кирпичи, одна со свистом куда-то отрикошетила. Уже второй раз за ту ночь я побывал под обстрелом!
       Легко и быстро, как индеец, я пронесся под балконами вдоль подъездов и нырнул за угол. Дальше шел какой-то забор. Пыля по сухой грязи, я быстро добежал до угла забора и нырнул за угол. Сплошные углы. К тому же, места были незнакомые, я с трудом представлял себе, куда бежать. Но это было не важно. Главное - как можно быстрее и дальше. Вряд ли преследователи сразу оставят меня в покое: если не потеряют след, то пойдут на принцип и будут гнать, пока не загонят.
       Но - чудо! Кажется, след все-таки потеряли. А еще, на мое счастье, было раннее утро и меня никто не видел из сердобольных жильцов - иначе помогли бы милиции, показали бы с балконов, куда побежал преступник. И тогда моя милиция так бы меня оберегла!
       Да, меня и вправду потеряли. Стараясь не суетиться, я перешел через пустую, окруженную бетонными заборами улицу, на которой оказался. Добрел до ближайшего дворика, сел на скамеечку, отдышался и стал думать, как действовать дальше. Начинало светать. Идти домой к родителям мне сейчас нельзя, размышлял я, провожая взглядом хлопающих дверями подъездов ранних картохинцев-свинюг и еще не потерявших человеческий облик. Мне казалось, что они тоже таращатся только на меня и уже в курсе всех моих дел. На самом деле на меня никто не обращал внимания. Это глупо и нехуй там делать, решил я насчет родительского дома, вставая с лавочки.
       На дворовой помойке я увидел целую коллекцию одежды - она была сложена выдающейся стопкой возле мусорных баков бомжам на счастье. Воровато оглядываясь, я начал рыться в куче тряпья. Никогда не думал, что когда-нибудь придется этим заниматься. Что тут у нас? Свитер растянутый женский. Свитер замызганный мужской (даже прикасаться было мерзко). Рубашки несвежие, целый ворох. Плащ женский. Сапоги женские. Кроссовки - практически новые, но подошвы все в трещинах (фирма «Маденчина», китайское качество). Куртка кожаная мужская протертая вдребезги. Шапка-ушанка лысая. Кроссовки и куртку я решил реквизировать - не в бахилах же ходить. А под курткой спецодежду не так видно.
       Я приоделся и вышел на тротуар с другого конца дворика - вышел осторожно, осмотрительно, коротко глянув вправо и влево - нет ли где стражей закона. Их, к счастью, не было.
       А находился я на проспекте Ленина, почти в самом центре Картохинска. Вот как легко выйти тайными тропами к центру - а я и не знал. Совсем неподалеку был дом, в котором жил (а может, и сейчас живет) Юрка Пеструхин и на крышу которого мы лазили поправлять антенну. Я вздохнул и тронулся в путь. Пеструхина я вряд ли когда-нибудь увижу еще. Капу и Витю - тоже. Сейчас главное - спасаться самому.
       Идя по улицам, я отворачивался от прохожих и тихо страдал от ужаса: симптомы болезни были на лице уже у каждого второго. Картохинск разлагался на моих глазах. Паршивый синдром налицо, думал я. Запаршивели засранцы, с чем вас и поздравляю.
       Было примерно пять, начало шестого утра и прохожих, на мое счастье, было еще немного. Иначе я просто умер бы от испуга и от шока. Одно дело видеть взвод свинюг, охраняющих «Первый мясокомбинат» (вот бы узнала об этом вся страна!), и совсем другое дело - изобилие стопоходящих убойных скотов на улицах города, в котором родился и прожил всю жизнь. Я бы умер от разрыва сердца!
       Я теперь все потерял. Все мое: мои рисунки, мои перформансы, моих друзей, мой дом. Яну и Настю - забыть. Капа и Витя - где они? Если что-то оставалось у меня своего, так это я сам. И мое искусство.
       Где- то читал или слышал такую историю. Однажды древнегреческий баснописец Эзоп плыл на корабле, а корабль потерпел кораблекрушение. Но Эзоп выбрался на берег. У него спросили: «Как же ты теперь думаешь дальше жить, Эзоп? Ведь все твое имущество погибло». На что баснописец ответил: «Самое главное мое имущество -мое искусство - всегда со мной». Что-то в этом роде.
       Вот только я, в отличие от Эзопа, находился в тот момент в гораздо менее выгодном положении. Что сделал этот баснописец? Добрался до своего города, назанимал денег у родни, накупил себе нового барахла. И стал жить-поживать, дерьма наживать дальше. Ему было куда идти, у него впереди была вся жизнь. Или сколько ему там было отмерено судьбой. Мне же судьба отмерила немного. И идти мне было некуда. Можно было только бежать. Добраться тайком до станции, сесть на первый попавшийся поезд до Москвы.
       Я дошел до ближайшего перекрестка и остановился: вон мой дом. Или все-таки заглянуть к черепам?
       Вдруг из- за спины вылетело с шумом прямоходящее свиное семейство: хрюшка, хряк и двое малолетних поросят лет десяти. Один, пробегая, с визгом пихнул меня в бок. Я отшатнулся.
       - Остохошно, хынок! -заворочал своим нечеловеческим скотским языком боров. - Дядю ихпачкаехь!
       Я отошел в сторону и отвернулся: вид двуногих скотов с поросячьей щетиной на поросячьей коже был непереносим. Запах, источаемый их одетыми - пока еще одетыми - в людскую одежду телами вполне соответствовал их облику. Кстати, я вижу одежду вы носить покамест не перестали. Сейчас я немного привык к вашему облику. Начинаю привыкать. Понятия не имею, откуда шло парнокопытное семейство в столь ранний час: наверное из гостей, обратно в свой паршивый домашний загончик, вдыхать родимые запахи.
       Я проводил их взглядом и огляделся по сторонам. Тогда я только и делал, что оглядывался по сторонам. По улице ехали первые машины. За рулем большинства из них тоже сидели хряки и хрюшки. Спешили на работу картохинцы. Многие из них явно не видели в своем облике ничего странного. Ну, подумаешь, пятак вырос. Ну, глазенки черные стали. Есть в этом какая никакая эстетика. Ну, руки в копыта превращаются. Подумаешь - без рук даже есть удобнее. Сразу рылом в тарелку залез или, там, в корыто - и чавкаешь. Новая жизнь началась, прикольная. А самое главное - более удобная. Так зачем же скорбеть и лить слезы об утраченном старом обличье!
       Именно так я и представлял себе первую бытовую реакцию освинячивающихся: проснулся утром, а вместо носа - пятак. Ну, минут пять попереживали. Ну, с домашними обсудили произошедшие перемены. А чего домашние? У домашних все то же самое: те же копыта, тот же пятак. Если б у тебя одного рыло выросло, было б от чего смутиться. А если феномен принял массовый характер - хули тут стесняться? Все свои! Поговорили пять минут, пообсуждали, посовещались и решили, что принять новые стандарты жития лучше и дешевле, чем тратиться на лечение или пластическую операцию. Да и к какому врачу идти, если врач такой же?
       Так я размышлял, быстро шагая прочь от того перекрестка, по направлению к родительскому дому. Я догадывался, что меня уже разыскивают. Скорее всего, розыск ни на минуту не прекращался. Еще бы: человек среди свиней! Пардон, свинюг. Как человек на Планете обезьян. Вокруг половина людей уже становится свинюгами, а вторая половина ими скоро станет. А тут не киношный герой-астронавт свалился на обезьянью Землю далекого будущего - тут в плену у скотского общества оказался такой человек, как я. И все это происходит на самом деле!
       Я прекрасно понимал, что теряю драгоценные минуты - а счет шел уже на минуты. Надо было добираться до станции как можно быстрей, пока город Картохинск не проснется в полный рост и будний день окончательно не вступит в свои права. Впервые в жизни я ощутил себя эдаким вампиром, графом Дракулой, для которого белый день губителен и которому лучше действовать под покровом ночи.
       И тут! Тут случились - в одно мгновение - две разительные встречи, два разительных столкновения. Во-первых, я обнаружил, что стою возле собственного дома. Я стоял на углу, до первого подъезда, где я когда-то жил, было рукой подать. Я посмотрел вверх - вон они, окна второго этажа. Занавески задернуты. Волна ностальгии захлестнула меня. Мне сразу расхотелось куда-то бежать. Но - стоп! Контраст резанул мне глаза: занавески какие-то новые, из белого тюля. И балкон застеклен - когда успели?
       И тут меня кто-то толкнул в плечо.
       Услышал знакомый оклик «Аркаша!» и увидел знакомые лица я одновременно.
       Я повернулся к ним.
       Капа и Витя!
       Но боже мой, что с ними произошло: Витя был в старых черно-синих резиновых сапогах - где-то раздобыл. Штаны порваны до колен. Рубашка в грязи. На лбу набух фиолетовый синяк.
       - Аркаша! -он обнял меня.
       Капа выглядела чуть поприличнее, хотя лицо и руки у нее были в ссадинах, как и у Вити, как будто их исцарапала кошка. Она была мокрой с ног до головы, похоже, только начала обсыхать.
       - Ребята! -я схватил обоих в охапку. - Живые! Вы где были?
       - Хороший вопрос, -ответила Капа. - Бегали и ныкались, как и ты.
       Я снова посмотрел на окна родного дома, вернее, на окно спальни. Занавеска из белого тюля колыхнулась, скомкалась и сдвинулась в сторону. В образовавшейся дыре появилась такая свинская рожа ан фас! Я помню, я выпучил глаза, то есть, глаза у меня полезли из орбит. Капа и Витя тоже уставились на это рыло. Рыло тоже смотрело на нас, придерживая занавеску копытом и мигая черными глазенками. Я узнал это рыло, которое с любовью взирало на меня, как на родного.
       Это был мой отец.
       Меня чуть не вырвало.
       Через пару секунд рыло исчезло. Отпущенная занавеска повисла на место. А еще через мгновение занавеска отъехала в бок и в темном проеме появились уже два рыла.
       В том, что это мои отец и мать, не было сомнений.
       Я глядел на них, не в силах отвести взгляд, как под гипнозом.
       Наверное, я смотрел на них всего полминуты, но у меня так заболела, заныла шея, как будто я смотрел в небо целый час.
       И ребята смотрели то на окно, то на меня. Они все поняли.
       Тем временем пожилой хряк в окне что-то беззвучно рассказывал хрюшке, а она время от времени так же беззвучно разевала пасть и с нежностью смотрела прямо на меня.
       Наконец, я взял себя в руки. Обрел контроль над своим разумом и телом. Для этого я крепко тряхнул головой, а затем отвернулся. А затем тихо и властно скомандовал ребятам:
       - Идем!
       Они шевельнулись.
       - А куда? -спросил Витя.
       - На станцию, ****ый в рот! -рявкнул я. - Не сдаваться же свиньям!!!
       «Витьке надо какую-то обувку найти», подумал я.
       И мы пошли. На ходу Витя и Капа рассказали мне историю своего побега от охраны мясокомбината: как лезли через забор с колючкой, как при этом Витя бросил свои кроссовки собаке, как бежали через пустырь, и как Капа свалилась в темноте в какую-то канаву.
       Мы уходили. Если город умирает от паршивого синдрома, из этого города лучше уходить.
       Что еще я могу сказать? Устроенный мною для себя праздник кончился - остались чужие будни. В которых мне, увы, не было места.


Эпизод 17


       Мы сидели в лесополосе, дрожали, промокшие насквозь от лазанья по мокрым кустам и ждали, когда с перрона уйдут все менты.
       - Съебитесь все на ***! -шептал я одними губами, даже не выдыхая. - Как вы нас всех уже заебали!
       Менты с автоматами, что, немного рассредоточившись, бродили сквозь толпу с таким видом, словно что-то искали на земле, тотчас приняли мою просьбу внутренним радаром, собрались обратно во взвод, погрузились в подруливший автобусик, который тут же уехал за пределы моего поля зрения. Мы вздохнули с облегчением, выбрались из зарослей на слабо обитаемую, даже в восемь утра, тропиночку, и уже по этой тропиночке вышли на станцию. Со стороны - ничего любопытного: трое сельских молодых лошков собираются ехать в город. У одного на ногах резиновые сапоги, что только подчеркивает его деревенскую лоховитость. В общем, мне казалось в тот момент, что мы вне всяких подозрений.
       Но через минуту понял, как жестоко заблуждался - когда нос к носу столкнулся с черно-белой ориентировкой, наклеенной на рыжую стену станционного зала ожидания. По верху бумажки шли крупные злобные буквы: «ВНИМАНИЕ, РОЗЫСК!», а ниже - три наши довольно внятные фотографии ан фас. Одним движением, без лишней суеты, я сорвал со стены ориентировку, смял ее в ком и компактным движением бросил в урну. Никто и не глянул в мою сторону. Но мне показалось, что в тот момент на нас смотрели все прохожие.
       - Наверно, их тут до *** налепили, -сказал на это Витя. - Надо посмотреть.
       - Не светись, Витя, -одернул я его. - Больше одной на один объект не наклеивают - уж я-то знаю.
       Неспешно громыхали и лязгали на рельсах составы, матерился на перроне редкий замызганный люд с доисторическими сумками, ведрами и лопатами. Здесь свинюг было еще не очень много: я увидел буквально двух - каких-то алкашей. Да и на станции к такому зрелищу явно не привыкли: алкашам посмотрели вслед и те заспешили прочь, прикрывая свои рыла.
       - Бля, так же свиная экспансия начнется! -сказал я. И мысленно прибавил: «Что делать? Как ее остановить? Догнать и пришибить кирпичом этих двух?»
       Алкаши уже исчезли из вида.
       - Что делать будем, Аркаш? -спросила Капа.
       - Наконец хоть одна конструктивная идея! -обрадовался я. - Надо немедленно найти товарняк, идущий в западном направлении. Желательно, в Москву. Хотя…
       - Нас свинтят на следующей же станции, Аркаша, -запаниковал Витя. - Они же наши ориентировки разослали по всей области как минимум.
       - Витя, не ссы в компот -в нем повар ноги моет! - осадил я его панику. - Доедем до Сермякинска, зайдем к Белкину…
       - …и выступим с телеобращением к нации? Не рулит! -Капа сплюнула.
       - Лучше из Москвы телеобращение дать, -подсказал Витя. - Из областного центра кто нас увидит?
       Придуманный нами план был не только амбициозен, но и глуп. «Детский сад», как сказала бы Капа в другой ситуации. Но сейчас она, как и Витя, целиком и полностью поддерживала меня. Я посмотрел вокруг: нас никто не пас. «Все чисто», как сказал бы герой детективного сериала. Но и стоять на месте было бессмысленно. Поэтому я не сказал «Все чисто». Вместо этого я скомандовал: «Вперед!» и подтолкнул Витю под локоть по направлению к железнодорожному полотну. Капе не оставалось ничего, как следовать за нами. Мы спрыгнули с края платформы - словно шагнули в незнакомые мутные воды - и двинулись перешагивая через рельсы железнодорожной реки, якобы на тот берег. А на самом деле, к стоящему на третьем пути товарняку. На котором явственно виднелась табличка «Курган-Москва». И сейчас на нас никто не обратил внимания. Трое сельских лошков идут себе через рельсы в сторону цементного завода, а может быть, Поселка цементного завода. Лохи идут в гости к лохам - или, может, возвращаются домой из гостей. Под ленивые рывки с «бух-грохом» отдыхающих на станции составов, под гавканье диспетчеров по громкой связи, вдыхая удушливые смазочные запахи, мы, не торопясь, прогулочным шагом, добрели до заветного товарнячка.
       Состав оказался что надо: цистерны, вагоны, полувагоны, снова цистерны и снова деревянные вагоны - и так, наверное, на полкилометра. Мне почему-то лезла в голову всякая чушь: например, на вагонах будут замки и *** мы тогда залезем внутрь. А еще было страшно и хотелось отлить. Мы отлили (это желание обуревало не только меня одного) и пошли вдоль товарняка. Оказалось, никаких замков на вагонах нет.
       - А если там внутри охрана? -предположила Капа.
       Паранойей в тот момент тоже страдал не я один; паранойя в таких ситуациях - вещь заразная.
       - И на каждой платформе под брезентом -по взводу спецназовцев, - я кивнул на прицепленную к вагону платформу - та действительно была накрыта брезентом.
       Я сам испугался собственных слов - и было от чего: к той платформе было прицеплено еще пять или шесть платформ, но на них брезента не было - они были пустыми. А эта была добросовестно укрыта тремя брезентовыми пологами, под которыми топорщились какие-то, как я подумал, огромные ящики. Отчего-то мне стало неспокойно. Я оглянулся на ребят. Витя и Капа растерянно смотрели на меня, ожидая моего наимудрейшего решения. Я почувствовал, как страх трансформируется в ватную тишину. Тишина надавила на барабанные перепонки, даже крики диспетчеров как будто бы были не здесь.
       Но капитан не должен заражать свою команду страхом и паникой - это я помнил всегда и при любых обстоятельствах. Поэтому я ухватился за пустые скобки, на которых должен был висеть замок, встал ногой на какой-то выступ и подтянул себя к закрытой двери вагона. В тот момент я хотел оглянуться на Витю и Капу, но времени любоваться произведенным эффектом у меня не было. Да и ребятам было не до меня - они в этот момент наверняка смотрели по сторонам, следили чтобы нас никто не спалил.
       И так, вися в воздухе, стоя на чем-то одной ногой и держась за скобы левой рукой, правой рукой я начал откатывать дверь. Дверь оказалась слишком тугой. Я толкнул еще. Дверь скрежетнула и немного подалась. Я заглянул в образовавшуюся щель. Теплая затхлая темень дыхнула мне в лицо. Я поставил ногу в щель, навалился на дверь двумя руками и всем корпусом и толкнул изо всех сил. Дверь с сухим деревянным скрипом рывком отъехала ровно наполовину.
       - Ну, сильнее! -скомандовал прямо мне в ухо голос из смрадной темноты товарного вагона.
       Я не успел ничего сделать.
       Даже не понял ничего.
       Просто инстинктивно обернулся к голосу, к источнику звука - и получил удар, а может быть, пинок - в грудь.
       Хрусть! - в груди хрустнули кости.
       И я почувствовал, что падаю.
       Нахожусь в воздухе вниз спиной, лицом к серому небу, параллельно земле.
       И никакой точки опоры - руки и ноги свободно в воздухе.
       Возможно, я закричал.
       Через секунду твердая земля с хрустом, плоско ударила меня в затылок, шею и спину.
       У меня все подпрыгнуло внутри с коротким писком.
       Похоже, лопнул череп.
       И кишки.
       Внутри черепа стало раздуваться каменной болью.
       Очень может быть, что это все мне показалось.
       В это время рядом хрустели торопливые шаги и кто-то командовал хриплым ором:
       - Огонь, ****ь! Огонь на поражение! -и где-то рядом захлопали, как петарды, выстрелы - много выстрелов.
       Очень может быть, что и это мне показалось.
       Надутая каменная тугота в черепе быстро перетекла в тошноту. Я начал приходить в себя, я вдруг ощутил затылком и спиной сотни камешков, впившихся в кожу. Кажется, кто-то перевернул меня через левый бок вниз лицом. Кто-то поднимал мою голову, спрашивал: «Этот Югов?» Кажется, кто-то спросил у меня: «Живой?» А я спрашивал:
       - Ребята? Капа? Витя?
       Я понял, что потерял сознание - и тем не менее, прекрасно это осознавал. Я даже чувствовал, как меня тащат под руки, а ноги волочатся по сухому гравию и голова болтается, запрокинувшись вперед. Потом я снова лег на ровную горизонтальную поверхность.
       На этом кончилась моя жизнь на свободе.
       И вообще, на этом кончилась моя жизнь.
       То, что вы видите сейчас - уже не жизнь.
       Здесь я не живу, а доживаю.


Эпизод 18


       - За что я тебя задержал, понял? А что натворил, понял?
       Я ни *** не понял. Я так и ответил: я ни хуя не понял, чего я натворил. Голова трещала: меня тошнило, вырвало уже четыре раза. Когда в очередной раз подкатывало, майор Свинарь, служилая лысеющая туша лет тридцати с небольшим прекращал свои расспросы и - гуманист! - отпускал меня к раковине, чтобы я проблевался.
       - Проблюйся, проблюйся, - приговаривал он. - Поблаженствуй. А то когда я тебе на бошку противогаз одену и ты туда сблюешь, ты у меня совсем по-другому закукарекаешь!
       После этой тирады все начиналось по новой.
       - За что мы тебя задержали, Югов?
       - Не знаю я, ни *** не знаю!
       - Не ****и, Югов, -отвечал на это Свинарь. - Ты хочешь сказать, что мы тебя ни за что задержали? Или ты хочешь сказать, что наше ведомство невиновных задерживает?
       Фамилия Свинарь полностью подходила этой вполне сформировавшейся свинюге. Если вы видели этого говноеда, то знаете, что он - настоящий свинюга. Здесь про него уже давно не слышно. Не знаю, может, уже совсем в свинью превратился.
       А тогда я сидел на табуретке перед следовательским столом. За спиной у меня стояли два свинорылых борова в болотной униформе и первыми признаками освинения на мордах. Майор вызвал к себе в кабинет штатного оператора с видеокамерой. И снова все началось с начала:
       - За что мы тебя задержали? В камеру смотреть! За что задержали!
       Я мотал больной головой и отвечал все то же самое, что и раньше. Не помню, сколько это продолжалось.
       - Борзый! -подытожил штатный оператор, выключив камеру.
       Нос у оператора тоже заметно округлился и расплющился спереди, готовясь в ближайшее время стать полноценным свиным пятаком. А вот все остальное - глаза, рот и уши - было человечье! Просто поразительно: смотришь в глаза - вроде человек. А на самом деле - свинья свиньей!
       Стоит ли пачкать ваши нежные ушки такой гадостью? Потом меня отвели в отдельную камеру. Там меня осмотрел наконец наполовину освинелый доктор и сказал, что я совершенно здоров - а что ударился, так это поболит и пройдет. Под надзором свинорылых меня сводили в баню. Потом мне выдали закипяченное постельное белье со штемпелями и поганый тюремный ансамбль синего цвета. В синем прикиде, с постелью под мышкой, меня отвели в камеру № 13.
       Камера со стенами из голого ноздреватого бетона, к моему удивлению, оказалась небольшой и практически пустовала. Если не считать уже сидевшего в ней какого-то бедолаги - лысого, длинного и сутулого мужика лет пятидесяти. Оказался бывшим завучем картохинской школы № 6. Школа № 6! Надо же, я в ней учился. Я думал, нам будет о чем поговорить. Но услышав о шестой школе, мужик на мгновение как бы смутился. Просто тень смущения промелькнула у него на лице. Человек, менее внимательный, чем я, ничего бы просто не заметил.
       Примерно через полтора часа я понял что Лев Ильич - так звали моего сокамерника - совсем не тот, за кого себя выдает. Ко мне подсадили наседку. Стукача, проще говоря. Правильно, кто посадит в комфортабельную, привилегированную завуча школы? Что этот завуч должен натворить? Он что, с****ил кило плутония из кабинета ОБЖ и продал китайцам? О причинах своего пребывания здесь сутулая жердь высказал нечто туманное и больше к этому вопросу мы как-то не возвращались. Веселый и беззаботный, как будто бы приехал на курорт, он все болтал и болтал без умолку, и все задавал мне вопросы о том и о сем, козел разговорчивый.
       - Ильич, у меня башка болит! -умолял я его. - Приложили при задержании. Сотрясение, по ходу дела.
       Лев Ильич умолкал на пару минут, а потом снова начинал трындыхтеть. Каждый раз находилась важная тема для разговора: люблю ли я футбол, знал ли мой отец какого-то Геннадича, бывал ли я в Сочи. Но больше всего Ильич хотел знать, что я натворил и за что меня посадили. Я прекрасно понимал, где я нахожусь и с кем имею дело. А еще прекрасно понимал, что живым отсюда уже не выйду. И все-таки, после вечерней прогулки, взял и рассказал Ильичу о себе все-все и немножечко больше: и о моих куклах, и о созданной мною Церкви, и о Скотовском мясокомбинате. Лев Ильич изо всех сил делал вид, что все это слышит в первый раз, искренне удивлялся, смеялся, качал головой, спрашивал и переспрашивал. Особенно его поразил тот факт, что все это учинил я, девятнадцатилетний парень. Ничего, пусть знает наших!
       Кстати, о наших. Про Капу и Витю я узнал на следующий же день, на допросе, куда меня вызвали сразу после обеда. Майор Свинарь спокойно сообщил мне, что Капитолина Разина и Виктор Смеляков при задержании оказали вооруженное сопротивление и что бойцы действовали в полном соответствии со служебной инструкцией.
       Проще говоря, Капу и Витю застрелили.
       Каким оружием ребята оказали сопротивление, Свинарь не уточнил. Вложат, наверное, мертвым, в руки по газовому пистолету. Снимут отпечатки пальцев. И - «бойцы действовали в полном соответствии со служебной инструкцией».
       Прощайте, ребята!
       А еще я узнал, что он, Свинарь Олег Леонидович, будет вести мое дело. И что он, майор Свинарь, расследует и доведет мое дело до суда за три месяца.
       А еще он сообщил, уже весело, что остальные участники моей аферы (как он изволил выразиться) тоже задержаны в разных городах и уже дают против меня признательные показания.
       Свинарь монологизировал больше часа, куря сигарету за сигаретой. Я сидел перед ним на табурете, под надзором двух дежурных хряков с дубинками. Я видел, с каким трудом давалось майору курение: держать сигарету копытами было несподручно, он подхватывал ее так и этак, постоянно ронял на пол. И при этом он говорил и говорил без перерыва. Вначале я несколько раз прерывал Свинаря, спрашивал про Капу и Витю. А потом майор окончательно монополизировал право голоса.
       Наконец, когда следователь сделал очередную паузу, пытаясь прикурить неуклюжими копытами (в этом деле ему неизменно помогал один из заспинных палачей, сразу же кидаясь к майору с зажигалкой), я спросил:
       - Товарищ майор, когда же будет настоящий допрос?
       Свинарь поднял на меня поросячьи глазки.
       - Тебе че, нужен настоящий допрос? -он усмехнулся, держа незаженную сигарету в углу пасти. - А че, эт можно!
       Заспинные палачи тоже усмехнулись с кратким хрюком.
       - Только возиться мне с тобой сейчас некогда, Югов -поважней дела есть! В камеру его. Завтра с утра я тобой займусь…
       А с утра, когда меня привели в кабинет майора, тот вручил мне какую-то бумагу и ручку.
       - Держи, порнушник ***в.
       - Что это? -спросил я.
       - Направление тебя на психиатрическую экспертизу. Святое дело! Подпиши вот здесь и скажи, ****ь, спасибо за то, что в ближайшую неделю будешь жить, как на курорте!


Эпизод 19


       Что, опять карта кончилась? Ладно, ладно, смените карту - и продолжим. Вернее, закончим. До конца уже совсем немного осталось…
       Три дня меня держали в ИВС, а потом привезли сюда. Якобы на судебно-психиатрическую экспертизу. Ну да: тесты-шместы - все это здесь есть, как в областном ПНД. Только с результатами здешние лекари что-то не торопятся. Ведь нормальную экспертизу дня за три делают, а я здесь уже полгода парюсь.
       Остальное вы знаете. Хотя и не все. Говорят, будут намотают мне сразу по трем статьям: порнография, мошенничество и вовлечение в занятие проституцией. Говорят, дело уже через месяц готово будет - все уже дали против меня показания. Только что-то не верится. Не в том смысле, что никто не мог дать против меня показания, а в том смысле, что до суда я точно не доживу.
       И Свинарь мне лично пообещал, что меня либо пристрелят при попытке к бегству, либо убьют в драке, либо я выпаду из автозака. Или еще что-нибудь со мной случиться. Так и сказал. Так что я теперь не жилец, в вашем новом свинарнике мне нет места ни живому ни мертвому, это однозначно.
       А еще я вчера вашего Скотова по телевизору видел: окончательно стал свинюгой, с чем его и поздравляю. Такая башка свиньи в костюме. Скоро с русского языка перейдет на поросячий визг и из корыта хавать будет. И куда только смотрят его придворные ветеринары? А куда смотрит ваше руководство - людей уже на работу не берут? Ах да, у вас же теперь общество свинюг.
       Затем я наклоняюсь к журналистке через стол и негромким доверительным голосом добавляю, как бы резюмируя вышесказанное:
       - Так что выключай свой диктофон и топай отсюда к разъебаной матери в свой свинарник помои хавать, ****ина лупоглазая!
       - Что? -удивляется он, едва не подавившись собственной речью.
       - Что слышала, -так же доверительно отвечаю я.
       - Вы… Как вы с женщиной разгова…
       - Ты не женщина, ты скотина, -отвечаю я ей, перегнувшись через стол. - На таких как ты у меня *** не стоит, я ебусь только с человеческими самками, а не со свиноматками сисястыми. И нехуй на меня так глядеть. Я человек, а ты человекообразное жвачное парнокопытное.
       Не дожидаясь ее реакции, я вскакиваю со стула и кидаюсь к двери:
       - Охрана! Охрана! -я луплю в железную дверь кулаками. - На помощь! Она ко мне пристает!!!
       - К своим боровам приставай! -ору я журналистке. - А ко мне не надо! Не надааа!!! Отвали, сука!!!
       Она тоже вскакивает. В замочной скважине хрустит ключ, дверь распахивается, едва не сбив меня с ног. В комнату свиданий врываются два вертухая. У обоих на плечах автоматы. Растрепанный, напуганный, я бросаюсь им навстречу.
       - Она ко мне приставала! -кричу я, указывая на журналистку.
       Один из них тут же умело ставит меня раком к стенке.
       - Она ко мне приставала! -не унимаюсь я.
       - Я… Он первый… -всхлипывает журналистка.
       Видно, она не такая проворная, как я.
       - Югов, пошел! -подталкивают они меня к двери. - Смотреть вниз! Вниз смотреть!
       Прибегают еще двое или трое и уводят тихо плачущую журналистку. Так ей и надо. А меня ведут в камеру на второй этаж.
       Вертухаи, как и весь персонал судебно-психиатрического корпуса, свиноподобнеют на глазах. Впрочем, во всех свинюгах, есть еще что-то антропоморфное. И это вселяет большие надежды.


Эпизод 20


       Югова уводят по коридору, а на пути журналистки встают два свиноподобных амбала.
       - Так, гражданочка, мы должны изъять записи вашего разговора с Аркадием Юговым.
       - Все?
       - Только те, что касаются его творчества.
       - Вот… Здесь у меня пять карт памяти…
       - Ни фуя себе наговорил!
       - …Вот на этих трех…Там он рассказывает о становлении своей творческой…
       - Давайте их сюда. И эти две тоже.
       - Но там…
       - Давай сюда, я сказал, быстро!
       - А что я напишу…
       - Че-нибудь напишешь. По памяти.
       В это время на лестнице раздается удар и дикий крик. Кто-то вырывается и бежит, гулко топая, по коридору.
       - Стоятаааать! -орет кто-то.
       - Стреляй! Стреляй на поражение! -орет второй голос.
       Раздается хлопок, второй, третий, четвертый. Журналистка жмется к стене. Вертухаи выхватывают пистолеты. Несколько секунд все тихо. Потом на втором этаже начинают греметь железные решетки и двери. Снова поднимается гвалт напополам с матом, по коридору топают ботинки, наверное, туда сбегается вся охрана этажа.
       - Что такое? Кто стрелял? -гремят голоса в коридоре.
       Им что- то невнятно отвечают.
       Журналистка и две вертухая стоят на месте, прислушиваясь к шуму.
       - По ходу, кабздец Югову! -констатирует один из них.
       Майор роется в боковом кармане кителя, выгребает своей крупной черной ороговевшей ладонью пять мелких карт памяти и раскладывает их на столе. Затем он вытаскивает из ящика стола маленький цифровой диктофон, заряжает в него первую взятую наугад карту и нажимает кнопку с треугольной стрелкой. Быть может, именно этой журналистке он рассказал самое ценное? Хотя это уже ни для кого это не имеет никакого значения. Даже для майора, если хорошенько подумать.
       - … арнишку звали Илья, Илья Марков. Был он, как и я, художником, но постарше меня на три года. Маленький, чернявый, стриженный почти под ноль, с прищу…
       - Парнишек любит, пидарас! - комментирует майор и синхронно щелкает кнопкой с квадратиком. - Я так и думал, что он голубой!
       Затем он вытаскивает из диктофона карту памяти.
       - Все с тобой ясно, Аркаша Югов! -громко и внятно говорит майор, обращаясь к диктофону. - Ты - государственный преступник, пособник террористов и враг России номер один! Был.
       Он ненадолго задумывается.
       - А интересно: врал он или все-таки правду говорил? Теперь уже не у кого спросить.
       Конечно, ему любопытно послушать рассказы необычного преступника - но вдруг в кабинет завалится кто-нибудь из подчиненных и увидит как он, майор Свинарь, внимательно слушает Юговские байки. Этого нельзя допустить, нельзя ронять свой авторитет в глазах подчиненных. Можно, конечно, взять все три карты домой и послушать их дома. Но ведь и там дел невпроворот - домашних.
       Майор вздыхает: из-за принципов ведомственной морали он вынужден лишить себя какой никакой, но все же порции развлечений. Все три карты он складывает на столе маленькой кучкой. Майор пытается по старой привычке ухватить их щепоткой, чтобы сложить в пепельницу, но отвердевшие руки-копыта не очень подходят для этой цели. Майор еще раз издает кряхтящий хрюк, подгоняет пепельницу рукой к краю стола, ставит ее на одну ладонь. Прислоняет пепельницу к краю, а другой рукой сметает в нее все три карты памяти. С этими новыми мутациями будет много неудобств, много возни. Но ничего, даст бог, освоюсь, думает майор.
       Он ставит пепельницу на стол, складывает в нее пару клочков бумаги, чтобы лучше горело, и поджигает эти клочки зажигалкой. Пламя касается пластмассы, пластмасса чернеет, размякает, разжижается и скукоживается. Валит ядовитый черный дым. Майор дует в пепельницу, чахлое пламя гаснет. Он идет с пепельницей в туалет и вытряхивает оплавленные по краям карты памяти вместе с окурками, с бумажным и табачным пеплом в унитаз и спускает воду.
       Одним документальным свидетельством об Аркадии Югове стало меньше, думает он.
       Майор возвращается в кабинет. Невидимый горький дым висит в воздухе. Майор хочет открыть окно, чтобы впустить в свое рабочее замкнутое пространство побольше холодного свежего воздуха. Но вспоминает, что на дворе зима и ограничивается тем, что на пару минут открывает форточку. Единственную форточку на единственном зарешеченном окне кабинета.
       Пустой диктофон по-прежнему лежит на столе.
       - Не боюсь я тебя, Югов! -говорит майор, обращаясь к диктофону.
       «Пора в отпуск», думает он затем, «а потом - на работу с новыми силами!»
       И убирает диктофон в ящик.
 
(С) Леонард Зиновьев, 2005