Дуновение ветра

Она опять шла по Свердлова с розовой коляской и томно рассматривала витрины магазинов. Даже к ребенку обращалась как-то учтиво и воспитанно, прямо как аристократка.
Он все смотрел на нее и думал «Почему ж так мне нравится? Наверное, замужем уже. А мне учиться надо». Студент лет 20, странной красоты и всегда улыбающийся.
- Девушка, девушка, а можно с вами познакомиться?
- Со мной? – она смотрит недоуменно, а потом рассмеялась и говорит:
- Ну, хорошо. Авели, - протягивает руку.
- Дмитрий. А ребенка как зовут?
Она почему-то взгляд устремила в небо и почти шепотом говорит:
- Придаете значение значениям имен?
Когда дошло, спросил:
- Ну.. Никогда не задумывался.
- Рома его зовут. Знаете, всегда хотела в Рим. В Италию хочу. Но, вот, не дано, видимо, нет, нет…. А у вас в глазах оттенка боли нет совсем. Какой счастливый человек!
- Боль? Не знаком пока. А у вас удивительное имя.
- Ах, да – Авель, Авель…. Мама с папой помешаны на заковыристых, а я все думаю – зачем же фамильярность? Все суета, ведь нужно поступком, а не именем выделяться…
- Почему же – красивое очень имя. Никогда не слышал.
Она опять рассмеялась.
- Так давно не разговаривала так интеллигентно – а ведь со многими людьми! Как же нас так судьба свела в глуши забытого селенья.
Теперь заулыбался он.
- Цветущий поселок, где ж глушь ваша? Все развивается и даже пахнет.
- Все шутите… А пошлите чай попьем в кафе?
- При условии, что это я вас приглашаю….
Ромка что-то радостно прогукал, а он поинтересовался:
- Год?
- Год и восемь.
- Милый паренек. Эй, привет, привет!
И почему-то раньше совершенно не замечавшие друг друга люди (которые жили в одном небольшом поселке столь долгое время!) стали сильно родными. Сильно, сильно, очень.
Ромка всегда ходил с мамой, и при этом никогда ей не мешал. Он как будто был ее сообщником, другом. И никогда не уставал, и тоже, как и мама, любил розовые зефирки – это была их общая страсть.
- Ой, эта фигура… Так надоело заботиться, что перестала. А знаешь, ведь когда совсем об этом не думаешь, казалось бы, и проблема сама исчезает….
- Авель, а давай на великах махнем в соседнюю деревню?
- А почему бы и нет? Давай завтра я папу с мамой уговорю с Ромашкой посидеть, они согласятся, а мы поедем, только обязательно возьмем сок гранатовый, хорошо?
- Да конечно, конечно!
На велике она смотрелась забавно: низ у нее был тяжелый, гибкая талия, и вообще фигура к спорту не предрасположенная, зато лицо, нежного молочного оттенка и чувственные губы, взгляд в упор – видно сразу, что если захочет, все сможет.
А однажды они залезли на крышу и пили ее любимый зеленый чай. Ветер дул ей в лицо, она немного морщила свой милый совсем не идеальный носик, а потом зачем-то улыбалась и показывала язык холодным потокам воздуха.
- Я не люблю ветра! Они бесчувственные совсем!
Глаза у нее какие-то удивительные, черные ресницы обрамляли глаза цвета шоколада и придавали загадочность, и еще у нее была привычка убирать волосы за уши, хотя все равно у нее они непослушные и выбивались, щекотали нежный шелк щек….
- Я одинокая совсем, вы даже не представляете. Рома мой и я, а как будто и не понимает совсем никто меня.
- Я понимаю, - говорит он и случайно рука сжимает ее ручку, становится теплее, а она смущенно улыбается.
- Нет, вы не знаете, какая я, нет. Вот думаю всегда, что деньги – зло, и расчет – это ужасно, а потом думаю, что Рома у меня есть. Ему нужно будущее надежное…
- Ты что, Авель, только не расчет! Да если у тебя в жизни будет расчет – хоть лондонский дождь на блюдечке отдашь – и то вряд ли простишь…
- Ты не простишь?
- Может, я не прощу. Не могу уже без тебя, так странно.
Она опустила глаза, а потом воскликнула:
- У меня родители чрез полчаса уезжают. Пошли ко мне, мне нужно с Ромашкой сидеть. Я тебе мою библиотеку покажу.
Бесконечные вечера с Коэльо и Флобером, Джейн Остин и Стивенсоном, Булгаковым и Буниным, декларирование Цветаевой и Гумилева – это стало в порядке вещей, это стало неотъемлемой частью его жизни. Ее любимый зеленый чай и розовые зефирки, вечные мелодии инструментала – Кенни Джи, Поль Мориа и Джеймс Ласт…
- Посмотри, Дмитрий, как Ромашка танцует под «Одинокого пастуха»! Мне кажется, он чувствует музыку, ты как думаешь?
- Он – чудесный ребенок, он почему-то у тебя никогда не капризничает! К тому же умный не по годам… Ты так воспитываешь?
Она пожала плечами.
- Просто мы – друзья.
Это было ночью, почему-то они напевали «Арлекино» и шли под руку к ней домой. Она быстро повернулась и посмотрела ему в глаза. Все понять было нетрудно.
 Он целовал ее отрывисто, робко и нежно.
- Авель… Люблю тебя, видишь, люблю…
Она молчала.
- До свидания, Дима, до свидания.
- А я ведь люблю вас, Авели, люблю больше жизни!
- Ах, не говорите в воздух такого, жизнь такая штука…
- Не любите вы меня, не жалеете!...
- Люблю, люблю, никого кроме вас ведь не нужно, верьте только….

Она пропала. Исчезла. И дома ее не было, и родителей никогда не заставал.
Дома ему сказали «Учись. Учись и баста».
Начались учебные будни, но не такие как раньше…. Все меркло, меркло.
 Встретились случайно, в магазине. Она – с мужчиной, он – один.
- Дима?
- Авель, что ж ты меня обманула?!
- Дорогая, кто это? – спросил явно богатый человек, поигрывая в руках ключом от «Рено».
- Не говори «дорогая», тошно. Это мой друг, Дмитрий.
- Друг, ну, что ж, что ж ты обманула?
- Ветреная я, забудь лучше… - говорит она так легко, будто и правда самой все равно.
- Обманула.. Говорила… Ай, ладно, счастлива только будь….
Он развернулся и летел к остановке, и только расслышал:
- А если не буду, Дима, Дима! Я всегда только о тебе думать буду, Дима!
Зачем? Зачем так подло поступать? Или для нее это не подло? Что ж она делает? Что же она – такая странная, ненормальная, непонятная?

Знаете, так ведь бывает всегда: мы кого-то теряем, и уже потом начинаем вспоминать каждую фразочку, каждое слово этого человека, и начинаем понимать его мир…. Как будто крадем из прошлого частичку того человека, пытаясь из обороненных словечек выкроить ощущения того, что он рядом: зачитываемся его любимой книгой, слушаем его любимую музыку или просто вдруг вспоминаем, что однажды он говорил, что любит смотреть на лебедей в парке, и почему-то несемся к тому месту… Часто задумываюсь: что мы хотим словить? Становится грустно и безнадежно, как будто в вакууме ловить ртом воздух….
А все-таки физически он близко. Близко твой родной человечек, а сердце уже не чувствует, знает: зачерствело.
Остались только злость, жалость и бескрайняя грусть внутри. Наружу вырывалась тоска в виде слез, и он себя не узнавал: как он изменился за эти три месяца….
«Ветреная я…» - он не пытался ее оправдать, но каждая частичка души его чувствовала в ее словах какую-то издевку над собой, пустоту и отчаяние… Впрочем, все же он придумывает – опять!
Сев за ноутбук, начало доходить, что вообще-то заваливать сессию не очень хорошо.… Но из головы не выходили ее слова, мысли вслух, каждый их разговор, все, что произошло за такое маленькое время…. И погибло, погибло, погибло….
Значение имен….
Прямо так и написал в поисковике: «значение имен».
Авель – дуновение ветра.
Почему-то услышал свой истеричный смех, и все мысли об экзаменах отпали сами собой – руки потянулись к отцовскому вину и маминому вязаному свитеру… Все-таки что-то из дома всегда как бальзам на душу.

Когда сессия была сдана с горем пополам, стало помаленьку все забываться. Друзья еле-еле вытащили из затяжной меланхолии, и опять какая-то милая легкомысленность и студенческая непосредственность издалека виднелась в его походке и улыбке, только в глазах остался тот самый оттенок боли…

Потом узнал – от кого-то, когда-то, - что она махнула в Рим. Оказывается, без мужа совсем – развелась, бросила, свободы ей хочется. Рому взяла с собой – большой уже, четыре года. Говорят, родителям открытки шлет с Венецией, а домой приедет скоро.
Он усмехнулся только, а нервы пошатнулись. Чтобы боль затушить, пришлось читать ее любимого Коэльо, а потом и вовсе пошел во все тяжкие – достал Флобера и все перечитывал эту «Госпожу Бовари»….. Недели две опять всплывали воспоминания, эти вечерние встречи, и все будто туманом покрывалось, а потом каким-то дождливым днем в ужасно старый железный почтовый ящик, который уже лет пять пустовал, пришло письмо. В конверте.
- Ой, да неужели конверты еще живут? Письма пишутся…. Не верится! Дим, а это тебе, кажется….
Конечно, кто это еще мог быть, кроме нее?
«Милый!
Вот тебе лондонские дожди на блюдечке – как я тебе обещала!
Ты обижен? Если да, то можешь ничего не отвечать и даже со мной не здороваться, но я тебе буду слать послания – видишь, какая я эгоистка! Плохая я, плохая! Плохая, а все равно люблю тебя ведь. Ругай, сколько хочешь, от тебя и хула – похвала. Я домой еду, к папе, к маме! Ромашке 5 лет, а у него только теперь акцент итальяно-английский, мой ребеночек!
Ну, вот, уже три года с половиной прошло, а все – представляешь! – надеюсь, что простил меня. Хочу с тобой стихотворения читать, петь, гулять, ведь такое время было…волшебно! Ах, ну что вспоминать, не вернешься же, да? Не вернешься? Я знаю. Втуне все пропадает. Нет, впрочем, остается все в Душе мира.
Пока.
Твой ангел».
Из конверта выпала красивейшая фотография с лондонским этюдом, и косые полосы дождя будто струились по бумаге…
Он смял листочек, взял зажигалку – он год назад начал курить, - и поджег письмо вместе с конвертом и прекрасной картинкой….
Плакал недолго.
Выучился, устроился, удачно, перевез родителей в город и завел семью. И никогда больше о ней не вспоминал. Лишь когда рак печени максимально коротко приблизил его к смерти в 72 года, он подумал, что было бы неплохо, если бы сейчас Авели напела ему «Гавану»….