Объяснение в любви

       
       Дорогая Машенька! Я не прошу тебя стать моей женой. Что ждёт тебя со мной? В первые годы нашей совместной жизни у нас не будет ни кола, ни двора, мы будем снимать углы, скитаться с места на место, а наш первенец – дитя бедности и неустроенности – родится слабым, болезненным, ты будешь сходить с ума, выхаживая его, метаться в поисках помощи, натыкаться на стены, которые воздвигнуты у нас на каждом шагу. Парадокс: стен полным-полно, а жить негде.
       А как ты будешь крутиться на мою нищенскую инженерскую зарплату? Я себе этого не представляю. Сотни раз я прокручиваю в уме одну и ту же химическую реакцию: раскладываю свои несчастные 120 рублей на составные элементы: хлеб, молоко, яйца, носки, рубахи, ботинки, и всегда выпадают в осадок то ботинки с яйцами, то молоко с носками.
       Наш семейный корабль будет похож на идущую ко дну посудину, где матросы не успевают затыкать дырки, прорывает то там, то здесь, непонятно как мы держимся на плаву, но мы держимся – на ниточке, на волоске, на честном слове – это ещё один парадокс нашей жизни – закон живучести. Я, разумеется, буду рядом с тобой, тоже буду рвать жилы, но жизнь постоянно будет ставить меня на колени, загонять в угол, унижать и оскорблять меня на каждом шагу, я обозлюсь, остервенею, оборзею, и тебе, моя дорогая, всё трудней будет находить со мной общий язык.
       Когда мне исполнится тридцать пять, мы получим наконец долгожданную, вожделенную, выстраданную нами квартиру – «хрущёвку» - 29 квадратных метров «трамвайчиком», кухня 4 метра, дом панельный, пятый этаж без лифта и мусоропровода. Я, правда, буду бороться за три комнаты, потому что к тому времени нас будет четверо, но выяснится, что по нашим гуманным инструкциям на третью комнату мы не имеем права, что 29 метров «трамвайчиком» - это предел мечтаний. Оказывается, у нас и дети «не те» - однополые, и возраст у них «не тот» - до 12 лет, и сами мы с тобой какие-то серые, затюканные, неуклюжие, и права у нас птичьи – ни заслуг перед державой, ни льгот-привилегий, ни справок о болезнях. А то, что мой отец погиб на Орловско-Курской дуге и мама поднимала меня одна, то, что твой отец прошёл всю войну, командовал дивизией и умер, не дождавшись твоего совершеннолетия, в расчёт не принималось, никакие скидки и послабления на нас не распространялись, ну да, изрёк же самый мудрый, вождь и учитель: « дети за родителей нэ отвечают». Мы и не отвечали – ни законам государства, ни его человеколюбивой политике. Правда, болезни со временем у нас появятся – и гипертония от пятого этажа, и бронхит – от того, что постоянно протекает крыша. Но поезд уже ушёл, из нашей «хижины дяди Тома» мы уже не выберемся никогда.
       В сорок лет у меня начнутся неприятности по службе. На обычном, ничего не предвещавшем профсоюзном собрании, я слегка раскритикую нашего начальника цеха, затем – вожжа под хвост – переметнусь на директора завода, не сумею вовремя остановиться и перекинусь на райком-горком-обком, нарушу железное табу. В зале поднимется шум: одни будут кричать: «Долой антисоветчика!», другие: «Пусть говорит!». Я послушаю вторых, разойдусь ещё больше, поднимусь на республиканский уровень, союзный, доберусь до Совмина, ЦК и самого Генерального секретаря. И тут с удивлением обнаружу, что больше-то винить некого. Выше Генерального – один Бог, да и того, как нам семьдесят лет внушали, не существует. «Кто же виноват во всём этом бардаке?» - тихо спрошу я у зала. И зал сожмётся от моего вопроса, потому что в те времена такие вопросы не задавали.
       - А может виновата система? – растерянно предположу я. – Может вся эта адская машинка была неправильно заведена ещё в 17М ? Ведь, наверное, никто в отдельности не желал этой стране зла – ни генсек, ни министры, ни директора заводов. Так почему же каждый порознь хотел как лучше, а у всех вместе получилось хуже некуда.
       После этого выступления я стану самой популярной фигурой на заводе, причём, чем больше будет расти моя известность, тем ниже будет падать моя зарплата. Меня не поместят за решётку, не упрячут в психушку, со мной поступят хитрей и тоньше: превратят меня в мальчика для битья. Я стану манекеном, грушей с опилками, на которой записные ораторы и штатные патриоты будут демонстрировать свою преданность Режиму и отрабатывать верность Принципам:
       - Есть у нас ещё людишки, – палец с трибуны в меня, - готовые променять наши идеалы на колбасу!
       - Прилавки у нас, видите ли, пустые! В магазинах – шаром покати! Не по тем магазинам, гражданин, ходите!
       - Калёным железом надо выжигать очернителей нашей прекрасной советской действительности!
       - Нам не по пути с демагогами, диссидентами, наймитами, ублюдками!
       С завода придётся уйти. Устроиться будет трудно. Повсюду меня будет опережать моя худая слава, а следом за мной будет тянуться хвост из навешенных на меня ярлыков.
       В пятьдесят у меня не будет машины, дачи и даже цветного телевизора, а будут одышка, почечные колики и очень скверный характер. Своим подросшим сыновьям я не смогу обещать никакого наследства, и в глубине души они будут считать меня неудачником, простофилей и лопухом.
       Так что, дорогая Машенька, очень тебя прошу, не выходи за меня замуж, но если ты уже сделала эту глупость и прожила со мной сорок лет, то в день рубиновой нашей свадьбы прими от меня в подарок единственное, что я имею, - мою любовь к тебе. Бери – она вся твоя.