Шурик! Шурик! Вставай!

- Шурик! Шурик! Вставай! – простуженным дрожащим голосом будит соседка спящего в одежде, забравшегося под грязное одеяло мальчонка в вырытом около стенки сарая окопе.
- Просыпайся! Поднимайся! Маму твою немцы забрали и повели к толпе, собранной на улице, - продолжала тормошить ребенка женщина-инвалидка, которая была с детства парализована и плохо двигалась.
До пацана что-то смутно дошло и он, выпорхнув из теплого гнезда, отбросив полог, закрывающий их крошечный мирок, их укрытие, надежду на спасение, от разрывающихся бомб, снарядов там, наверху, на поверхности, где порой дрожит земля, на путях станции горят цистерны, вагоны, а над корпусами овощного комбината вот уже который день стелится густой черный дым, выскочил на холодный двор, пронизываемый сырым ветром.
По липкому месиву размокшего огорода он побежал к виднеющейся толпе народа. Издалека был слышен плач женщин, детей и окрики немецких солдат, выталкивающих из укрытий очередных, направляя их в толпу.
В руках никто ничего не имел. Несчастных так торопили, что они не смогли даже потеплее одеться. Женщины прижимали детей, стараясь утешить, согреть их своим теплом, а малыши вцепились в подолы, боясь отойти на шаг.
В основном сгонялись женщины трудоспособные. Старых, немощных не брали. Были и девушки без родителей. Вскоре собранных с близлежащих улиц погнали в центр станции.
Когда их загнали во двор центральной школы, то мать Шурика среди уже там находившихся встретила жену брата мужа Марию Ермолаевну с сыном Костей и дочерьми Галей и Люсей. Две родные души решили держаться друг друга.
На следующий день большой колонной их погнали по дороге в полную неизвестность. Спереди и сзади далеко растянувшуюся колонну сопровождал конвой с винтовками. Иногда по команде делали остановки и давали немного поесть.
Уже обессиленные, в усмерть уставшие Шура с матерью и тетя Маруся с детьми плелись, едва тащились в конце людского потока.
И тут, до сих пор сохранилось в памяти, их догнала грузовая машина и шофер нескольким отстающим, в том числе и им, разрешил сесть в кузов.
На окраине города Тамань их продержали несколько дней, пока не собрали большой лагерь. По слухам, их должны были отправить на работы в неведомую Германию.
В лагере, правда, стояли полевые кухни и по сигналу производилась раздача горячей похлебки.
Что еще сохранилось в памяти уже престарелого Александра, так это то, как весь народ был погружен на баржу и отправлен через Керченский пролив и как где-то в середине пути над ними появился самолет со звездами на крыльях и, сбросив несколько бомб, скрылся в небе. Когда бомбы со свистом пролетев разорвались рядом с бортом баржи, все в ужасе пали на пол, боясь осколков, не думая о том, что было бы если хотя бы одна попала в набитый людьми транспорт?
Что случилось бы, оказавшись в воде с маленькими детьми? Берег был виден, но вряд ли он смог бы их встретить и принять. Пронесло!
Вымотанные, издерганные пережитым, они тихо сидели на берегу в ожидании дальнейшей отправки в товарных вагонах по железной дороге.
Недалеко от матери с сыном расположились румынские солдаты, ждущие, наверно, отправки на передовую линию. Шурик посмотрел на одного солдата, такого же как и его отец и крепче прижался к материнскому боку. Когда отлип и вновь бросил взгляд на солдата, тот поманил его пальцем, показав в руке конфетку. Шурик напугался, съежился и даже подумал: этот дядя идет убивать его папу. Он еще крепче вжался , но мама, оторвав его от себя и слегка хлопнув ладошкой по спине, проговорила:
- Он хороший, иди.
Шурик пугливо подошел к солдату. Тот сунул ему в ручонку сладость и ласково и нежно потрепал лохматую головенку малыша. И мальчишка увидел, как глаза воина повлажнели и из них на щеки выкатились росинки.
Шурик не знал, что лежит на душе молодого новобранца, с кем он распрощался дома и что ему, как и им с матерью, готовит судьба. Скоро ли увидят и увидят ли вообще порог родного дома?
Улыбаясь, Шурик подбежал к матери, показывая на ладошке столь дорогое лакомство.


Александр Самохвалов