Почему я так назвал свои воспоминания -ЗАПИСКИ РЕНЕГАТА? Дело в том, что бурные годы середины 20-го и начала 21 веков заставляли людей менять профессии, переходить из одного состояния в другое, кому-то позволили быстро разбогатеть, кому-то - опуститься на самое дно... Я занимался наукой, потом бизнесом, потом оставив эту сферу, опять возвращался, если не к науке, то был рядом с ней... Некоторые мои коллеги-ученые, многие годы получавшие деньги в одном и том же "окошечке", так меня и называли - "ренегат"... Ну пусть, я рад, что жизнь подарила мне так много ярких встреч и приключений... Итак - начнем...
Юные годы: «на водах» Кавказа
Я родился в солнечном и чистеньком курортном городе Кисловодске, на северном Кавказе, недалеко от печально известной теперь на весь мир Чечни в 1952 году, примерно за год до смерти И. Сталина. Нас с братом было двое, что называется недоносков, он умер, я выжил, хотя весил при рождении всего полтора килограмма.
В Кисловодске лечились и отдыхали многие партийные и государственные деятели нашей бывшей советской империи – СССР, включая Л. Н. Брежнева – отца «застоя» а также архитектора первой неудавшейся «перестройки» - А. Н. Косыгина. Последнего я, с замиранием сердца, наблюдал в местном театре. Алексей Николаевич Косыгин внушал невольное уважение, он совсем не походил на многие «суконные рыла» из Политбюро. Я, даже будучи мальчишкой, видел это - когда он вошел в театр, все встали и искренне и долго зааплодировали. Тогда я, как и многие, еще верил, что наша страна – самая лучшая в мире, а мы, живущие в ней – самые свободные и счастливые люди на свете….
Позже, в школе, уже пионером, я стал задаваться вопросами, которые не принято было задавать. Например, когда мы читали в классе текст о примерном пионере, которого спросили, почему он предотвратил железнодорожную катастрофу, остановив поезд, помахав красным галстуком - и он ответил гордо: «Потому что я – пионер!» … Я спросил: «Это потому, что у «не-пионера» не было бы чем махать, привлекая внимание машиниста, т.к. у него нет галстука?» - чем и заслужил «нахлобучку»…
В этот город съезжались не только вожди, приезжали лечиться «герои труда», шахтеры Донбасса, оленеводы Чукотки, швеи из Орехово-Зуево. Все пили нарзан, который бесплатно разливали из кранов в Нарзанной галерее, гуляли по «Мостику дамских каприз» над рекой Ольховка, в стремительных и чистых водах которой я купал своего любимого медведя. Отдыхающие более состоятельные, чем «герои труда», а тогда уже были и такие, ездили обедать в «Замок коварства и любви», многие крутили короткие санаторные романы…
Дом наш был старый, интернациональный, где уживалось мирно, воспитывая детей «всем двором»: интеллигентный и удивительно добрый Мустафа Гусейнович - врач-айзербайджанец, в глубине души твердо веривший, что армяне – «ошибка природы» и Борис Авдеевич, врач-армянин, который относился к этому факту с замечательным чувством юмора. Мы часто бегали мы смотреть на огромную розовую, с гигантскими крыльями американскую машину, купленную соседями-грузинами, вместе с мальчишками-чеченцами. Чеченцы постепенно возвращались из мест, куда их перед войной выселил Сталин, всех поголовно, в один день . Может быть многие из них или их дети участвовали потом в кровопролитной войне в Чечне… А моя бабушка, ходя на базар за индейкой для любимого внука, с азартом подолгу, торговалась с мрачными, все в черном, карачаевскими женщинами, называя их почему-то «мадамочками», на что те совсем не обижались. Зато обижались они, когда что-нибудь покупалось без торга. Так называемая «межнациональная рознь» проявлялась только тогда, когда молодежь собиралась на открытой танцплощадке «Роз», обсаженной тысячами великолепных цветов, где вспыхивали драки «стенка на стенку». Или когда мы «по дурости» забредали на окраины, где русских практически не было. Можно было наблюдать, например, видели мальчишку-чеченца или кабардинца на глиняном заборе, что-то гортанно кричавшего нам вслед. Когда я просил друзей, чтобы они объяснили чего он кричит, они говорили – он требует чтобы мы убрались, а не то «его десять братьев выйдут и нас зарэжут»… В свою очередь, имея родню в казацких станицах по бабушкиной линии, я знал, что если туда попадался кто-нибудь из «лиц кавказской национальности» , им тоже не поздоровилось бы… Еще мальчишкой, и потом в зрелом возрасте, я часто вглядывался в лица моих предков, на дореволюционных картонных фотографиях, часть которых была «за белых», а часть – «за красных». А мой прадед даже был поименован в книге «Под знаменем революции», где он был сфотографирован c надписью «Ковалев в кандалах» (бабушкина девичья фамилия была Ковалева, а у меня – фамилия моего родного деда – польского эмигранта)… Удивительные были лица, совсем другие люди…
После смерти «Вождя всех народов» в 1953 г. наступила «оттепель», длившаяся почти десять лет и даже разрешалась такая «буржуазная забава», как игра на скачках, и мы с приятелем, греком по национальности, с красивой фамилией Георги, в восьмилетнем возрасте уже ездили в соседний Пятигорск на электричке на скачки. И ставили свои сэкономленные несколько рублей на гордых кавказских скакунов или ахал-текинцев. Проигрывали мы всегда и зная это, с несвойственной для такого юного возраста предусмотрительностью, покупали билет «туда и обратно»…. Только однажды нам удалось выиграть и помог нам в этом местный завсегдатай, который, увидев, что мы проигрываемся «дотла», взяв программку скачек, посоветовал нам поставить на лошадь по имени «Липа»…. Мы похихикали, но послушались – и….Липа пришла первой! Потом он дал нам еще один совет – и мы снова выиграли! Он сказал, что с нас пожалуй хватит, и заставил уйти со скачек, чтобы мы не «просадили» то, что выиграли….
До семи лет я жил у бабушки, моя мама уехала поступать в аспирантуру в Москву. Дед мой родной, Николай Згуровский, умер рано и бабушка вышла замуж за инвалида, деда Василия, который часто мне рассказывал о прошедшей войне с фашизмом. В частности он вспоминал, как они зимой ехали по трупам удивительно красивых солдат – итальянцев, которых Гитлер загнал воевать в морозную Россию… Он, хотя был коммунистом, говорил удивительные для того времени вещи, о том, что до революции многие люди жили хорошо и частная собственность на землю не такая уж плохая штука…
Мама моя тоже воевала на Кавказе, была командиром зенитного пулемета, была ранена. Она рассказывала, как комсомольские работники призывали молодежь на митинге идти добровольцем на фронт. Она, вдохновленная пламенными речами, утром пришла на призывной пункт, и с удивлением увидела, что те, кто эти речи произносил вовсе не собираются на передовую….Отслужив три года в армии, получив несколько боевых наград, мама демобилизовалась и поступила в институт, а потом ее послали в Москву в аспирантуру. Я за ней последовал гораздо позже, но не успели мы как следует там обжиться, как наш премьер Никита Хрущев решил «разбросать» московские институты по все стране по принципу – «институт леса должен быть в лесу». И мамин институт имени знаменитого академика Сукачева , переехал в Сибирь, город Красноярск, где мы пережили и многочасовое стояние в очередях за хлебом и развенчание «кукурузника» - Н. Хрущева. Помните песню: «А в октябре его -маненечко того, и тут-то мы узнали всю правду про него!».
Радиоприемник дома вечером не всегда выключали и утром в семь утра под звуки гимна «Союз нерушимый республик свободных…» я просыпался от звуков фанфар почему то в ужасе… Второй сон-кошмар, который я помню из детства – на меня катятся огромные шары, от которых никуда не скрыться и я попадаю внутрь одного из них… Позже, я вспоминал этот кошмар, прочитав строчки:
«О, ужас!
Мы шарам катящимся подобны, крутящимся волчкам»…. .
Читал я много, бессистемно, благо книг у нас всегда было очень много. Однако, все, что учили в школе по литературе, как-то не откладывалось или запечатлевалось с отрицательным знаком. Помню, как меня поразил в учебнике литературы отрывок из романа очень популярного у партаппаратчиков Ажаева, с символичным названием «Далеко от Москвы». Этот отрывок потряс меня описанием «войны с тайгой», когда «герои первых пятилеток на пышущих жаром тракторах крушат вековую тайгу», задавив попутно медведя в берлоге – «не попадайся под горячую руку, когда мы пятилетний план перевыполняем!». В это время, руководящего этим порывом партийца робко просят представители «малочисленных таежных народов: «Начальник, оставь маленько тайги», на что тот небрежно отмахивается: «Не переживай, маленько оставим»… После этого я все больше стал задумываться – а куда мы бежим, «задрав штаны», по меткому выражению Маяковского, покоряя природу, круша все на своем пути, роя каналы, поворачивая реки… У нас в школе висел портрет Мичурина с его высказыванием: «Мы не можем ждать милостей от природы – взять их у нее - наша задача…».
И хотя тогда, по-моему, ни у кого не было мысли о создании такой должности, как «природоохранный прокурор», я решил, что я непременно стану именно им, когда вырасту - буду бороться за сохранение природы…
От сибирской природы у меня остались воспоминания о путешествии на пароходе по великой реке Енисей и о мохнатых фиолетовых первоцветах весной на его берегу, поездке поездом мимо не менее величавого озера Байкал. Вспоминается гибель соседнего мальчика, утонувшего в вырытом строительном котловане, где мы бесшабашно катались на плотах, сколоченных из досок. Вообще-то я был тихий мечтательный очкарик, довольно болезненный. Уроки физкультуры для меня были пыткой – прыжки через коня, лазание по канату, прыжки в высоту, бросание гранаты казались мне бессмысленными занятиями, отвлекающие меня от любимых книжек. Поэтому учился я весьма посредственно, перескакивая с пятерок на тройки, время, от времени получая даже двойки и единицы и иногда мне за это доставалось. Помню, принес в дневнике пятерку по пению, четверку по литературе, тройку по письму и единицу по математике. Мама, бегая за мной с ремнем, кричала: «А-а-а-а…. Ты еще и поешь!!»… Я сбежал из дому, и меня нашли поздней ночью коллеги мамы в соседнем дворе. Мама, перепуганная моим исчезновением, долго меня отогревала, отпаивала чаем с малиной.
Поскольку у меня стали часто болеть легкие, врачи рекомендовали меня увезти из задымленного, холодного Красноярска куда-нибудь поближе к теплу и морю, и мы недолго думая, собрались и «полетели на юг», в Крым…
Крым. Жизнь в Киммерии.
Как оказалось, нас туда вызвал мой отец, который был в то время директором маленькой биостанции на берегу потухшего вулкана Карадаг. Его я просто не знал, поскольку он был женат на другой женщине и тайну моего рождения мне никто не раскрывал до зрелого возраста – мама всегда говорила, что отец мой умер… Не знаю, что он ощущал, много раз встречая своего «незаконнорожденного отпрыска. Но я не чувствовал никакого «зова крови», даже когда он меня, окровавленного, вытаскивал из оврага, увидев, как я туда влетел на велосипеде. Это произошло в первый же день моего пребывания на благословенной крымской земле…
Я благодарен своим бабушке и маме, за то, что они вырастили и воспитали меня в эти трудные годы… Моя мама, растившая меня без мужа, была строга, но справедлива, а бабушка, любившая меня без памяти, меня просто баловала, когда я возвращался к ней в Кисловодск на каникулах…
Это были, наверное, лучшие годы моей жизни, как я это сейчас понимаю… Эта земля, воспетая М. Волошиным, под названием «Киммерия», позже другими знаменитостями, отдыхавшими в Коктебеле, включая К. Паустовского. Гигантские каменные «Золотые ворота», стоящие в воде, видимо произвели неизгладимое впечатление на А. С. Пушкина – они были нарисованы на полях черновиков «Евгения Онегина». Наверное, после этого он написал чеканные строки: «Прощай же море, не забуду твоей чарующей красы и долго-долго слышать буду твой шум в вечерние часы…» … Вздыбленные скалы потухшего вулкана, напоминающие то людей, то башни замков, то животных, синяя вода бухт – места просто сказочные. Помню также рыбацкие лодки-фелюги, привозившие на берег улов кефали, ставриды, барабули (кстати, море после этого существенно обеднело, хотя заповедный режим на Карадаге усилился, и лов был прекращен).
Мальчишками, мы ныряли с крутых скал за раковинами моллюсков рапан, случайно завезенных много лет назад в балластных водах транспортных судов с Дальнего Востока, заплывали в гроты. Иногда даже играли с дельфинами в дельфинарии Карадагской биостанции, где заведующей лабораторией фотосинтеза работала моя мама… Я тогда довольно легкомысленно относился к этому фундаментальному понятию, который, по сути, является основой жизни . Мне казалось, что биологи должен изучать что-то красивое, крупное, что-то типа тигров или китов… Поэтому я с восхищением смотрел на молодых ученых, которые работали с дельфинами, хотя я уже знал и мне это не нравилось, что многие опыты были заказаны военным ведомством СССР… Там я встретил известного специалиста по китам – Авенира Григорьевича Томилина, щуплого человека, совсем не похожего на героев моей мечты, впрочем как и такой же комплекции как первопроходец подводного царства – Жак Ив Кусто… Мы зачитывались его книгами, как позже смотрели уникальные подводные съемки, а многие сотрудники ИНБЮМа даже с ним встречались, когда работали в Средиземноморье..
Карадаг был популярен не только среди биологов и так называемой «творческой интеллигенции» (как будто наука - это не творчество?)… но и среди ученых других специальностей. Наиболее мне запомнились встречи с химиком – самым молодым академиком АН СССР- Николаем Марковичем Эмануэлем. Он был открытым, веселым человеком, позволяющим себе многие вещи, на которые окружающие смотрели с удивлением и опаской. Так, в 1968 году, когда все затаив дыхание прислушивались к сообщениям Би Би Си и Голоса Америки о нападении или, как тогда называли в СССР, – «дружеской помощи» Чехословакии, он, бросая мелкие камушки на пляже в свою обворожительную спутницу, громогласно провозглашал – «Я тебе помогаю, как мы помогаем Чехословакии». И люди опасливо от него отодвигались – крамольные мысли все еще произносить было опасно… Уже много позже, я сам давал интервью этому прославленному каналу и меня даже не вызвали в «органы», вот до чего дошло!
С одноклассниками и ребятами моего возраста я дружил, но наиболее интересно мне было с приезжавшими на практику, на биостанцию студентами из Москвы и Одессы, и, т.н. «мэ-нэ-эсами» , распределившимися на работу на эту станцию. Они заложили очень многое в мою юную душу и голову, в частности я им благодарен за то, что они мне, растущему без отца, заложили очень многие мужские качества, дали послушать раннего Высоцкого, Галича, рекомендовали интересные книги, отвечали на многие мои наивные вопросы. Любого подростка интересуют вопросы любви и отношения к женщине. Так вот, все это было заложено там. Я, как и многие подростки увлекался героиней знаменитого фильма «Человек-амфибия» - Гутьерэ, в исполнении Анастасии Вертинской. И когда я влюбился в девушку, старше меня на 3 года, когда меня за нее лупили и издевались старшеклассники, когда я «открыл» маленькое озерцо в горах, которое, как мне казалось, никто до меня не видел, и назвал в ее честь.
Я часто вспоминал советы моих старших товарищей и героев любимых писателей Александра Грина, Брета Гарта, Джека Лондона и Мопассана. Последний, в юном возрасте довольно полезен, так как довольно откровенно писал о «секретной стороне любви», т.е. о сексе, которого, как позже было выяснено, «в СССР не было»… Прочитав его, я уже был более подготовлен «теоретически» и к первому поцелую с женщиной, которую я боготворил и к первому отказу, когда мать моего приятеля довольно неожиданно заявила, что мне она «не даст»….хотя я ее и не просил ни о чем… видимо что-то такое она прочла в моих глазах…
Крымская земля, климат, ароматы степи, смешанные с запахом моря, стрекот цикад – все это явно способствовало созреванию не только винограда и фруктов, но и молодых сердец…
Кстати, на уборку винограда нас «гоняли» осенью со школы, а после уборки, мы еще ходили собирать виноград для себя, который случайно пропустили уборщики. Почему-то это называлось «джимболосить»… Никогда не забуду радости находки - отворачиваешь листья – и перед тобой тяжелая, больше килограмма, увешанная крупными ягодами гроздь ягод сорта «Тайфи розовый» или масса мелких ароматных ягод «Кокура» из которого делали одноименное вино. Вино молодое, приготовленное в этом же году стоило дешево – 70 копеек и пилось всеми из бочек, как квас в России.. В процессе распашки новых полей под виноградные плантации, трактора иногда выворачивали из земли черепа и кости, заезжая ненароком на заброшенные татарские кладбища…. Вообще, татары, выселенные Сталиным с Крымского полуострова, оставили там большой след – то и дело, бродя по окрестным горам, я натыкался на заброшенные сады, в которых росли грецкие орехи, виноград, груши, ирригационные сооружения, и т.п. Большое впечатление на меня произвела поездка с классом в Бахчисарайский дворец татарского хана Менгли-Гирея, описанный А. Пушкиным: сам фонтан «слез» не впечатлял, а вот оружие хана, его одежда, обстановка дворца впечатляла.
Поскольку биостанция принадлежала ИнБЮМу , расположенному в одном из самых любимых мною городов - Севастополе (кроме Сиднея и Сингапура), меня иногда брали в поездки на стареньком автобусе биостанции, который нас возил также в соседний поселок Щебетовку в школу. Парки, аллеи, набережная Севастополя, чистые улицы, телефонные будки, которые по утрам мылись с мылом, морские офицеры, в белой форме… все это запомнилось и влекло мня туда в течение всей моей жизни…. Интересно, что несмотря на то, что практически во всех городах Союза, главная улица в городах была обязана называться Ленинской или К. Маркса (как например во Владивостоке – улица Светланская была переименована в Ленинскую), главная улица Севастополя всегда называлась Большой Морской…. Здесь в Севастополе, я подружился, несмотря на гигантскую разницу в возрасте (14 и 60 лет), с Ланской Лидией Алексеевной, потомком знаменитого дворянского рода Ланских... Позже, встречаясь с потомками белоэмигрантов за рубежом, я понял, ЧТО Россия потеряла в 17-м году, какой огромный пласт культуры…
По дороге в Севастополь или обратно, мы иногда заезжали в домик музей Александра Грина и встречали его жену – Нину Николаевну Грин. Обе эти женщины, и Ланская и Грин, несмотря на свой возраст, а им было далеко за шестьдесят, обладали удивительной жаждой жизни, искрящимся чувством юмора. Однажды мы удостоились чести принимать у себя в гостях Н. Н. По случаю ее приезда мы с мамой нарисовали на стене нашего дома парусник с алыми парусами, ниже которого она, расторгавшись, поставила свой автограф, который потом долго сохранялся. Перемещения Нины Николаевны были под пристальным взором КГБ, так как она отсидела 10 лет в сталинских лагерях – тогда многие сидели… Согласно ее завещанию, ее пытались похоронить рядом с мужем, на старокрымском кладбище, но это запретили под разными нелепыми предлогами. По этому поводу, т.н. «диссиденты» обращались к председателю союза писателей СССР Тихонову, на что он ответил, «какая разница, кого и где похоронили…» … А к нам наведались агенты КГБ и долго расспрашивали, о чем это таком мы говорили с неблагонадежными людьми. И не давали ли они нам запрещенную литературу типа «Доктора Живаго» Пастернака. Много позже, встретившись с новозеландцами я узнал от них про существование знаменитого одноименного фильма…Они очень удивлялись, что я не видел этого фильма….Шел 1978 год…
Это же ведомство, КГБ, занималось делом ученого с биостанции, у которого, как принято сейчас говорить «поехала крыша». Он стал писать письма в разные инстанции: «Пуститэ менэ за границю, бо Ленин був за границей, а я нэ був - не то я сделаю знамя революции ще красней…» Его увозили, проверяли, признавали «социально не опасным» и отпускали…. Позже, заточив две отвертки, он придя в кабинет директора биостанции пробил ему голову и грудь в нескольких местах , его увезли в неизвестном направлении и тихий поселочек вздохнул спокойно… Но, несмотря на тихий внешне, сонный вид поселения, страсти тут всегда кипели нешуточные: романы, интриги, кое-кто вешался, увозили чужих жен и лаборанток. Местные плейбои, приезжающие на танцы на красных чешских мотоциклах «Ява», что считалось высшим шиком, ухлестывали за белокурыми «отдыхайками» из Прибалтики…
Несмотря на то, что Крым был «Меккой» для интеллигенции, учиться тогда где-либо в Крыму в высшем учебном заведении было практически невозможно. И перед нами встала дилемма – куда переехать, чтобы я смог пойти учиться - в Петрозаводск или Хабаровск. Мама слетала в Карелию, но Петрозаводск ей почему-то не понравился… Я до сих пор думаю, как бы сложилась моя судьба, если бы она выбрала Карелию…
На Дальний Восток – на землю В.К. Арсеньева и тигроловов
В 1969 г., когда самолет подлетал к Хабаровску я ожидал увидеть город посредине девственной тайги, ради которой собственно мы и летели на Дальний Восток. Однако, когда самолет заходил на посадку я увидел массу распаханных земель, дома, дороги… Я завопил со всей силой юного максимализма: «Куда меня привезли? Где тайга, о которой я столько читал у Арсеньева?! Вернемся обратно, нас обманули!» Меня не утешил даже величественный вид одной из красивейших рек – Амура. Скандал продолжался и в аэропорту, пока встречавшие меня товарищи моей мамы не убедили меня, что самолет залетал «не с той стороны и тайга все же есть и тигры в ней бродят»….
Хабаровский Комплексный НИИ, где работала моя мама, был сосредоточением массы интересных людей – биологов, экологов, геологов и т.п. В то вермя возглавлял институт академик Хоментовский, долговязый как удочка, с абсолютно лысой, как яйцо, головой, пользующийся бешеной популярностью у дам за свой экзотический вид и старомодную галантность. Потом ХабКНИИ, впоследствии возглавляли не менее известные люди – академик Косыгин (однофамилец известного премьера), Б. Воронов, о котором речь впереди….
Впервые я попал в тайгу, когда после 9-го класса мама взяла меня в Больше-Хехцирский заповедник. Наша база была недалеко от того места, где по слухам погиб проводник В.К. Арсеньева – Дерсу-Узала, о котором так тепло он писал и о котором снял фильм замечательный кинорежиссер Акира Куросава. От этой экспедиции осталось несколько воспоминаний: чавкающий под сапогами мох болота, комары и клещи, которые почему то гораздо больше полюбили мою маму, чем меня. Накомарники – сетки, которые надевались на голову, чтобы спастись от кровососущих, алчущих насекомых, при изнуряющей жаре мешали дышать, т.н. энцефалитки, куртки из плотной ткани, пропитывались потом… В заповедник вела дорога, по которой, видимо, возили радиоактивные отходы, т.к. машины со знаком радиоактивности сновали мимо шлагбаума с таким же знаком. И никто не спрашивал об этом – не принято: государство и компартия знает… В соседней деревне с милым названием Чирки, я подружился с сельской белокурой девочкой, которая мне очень понравилась. Ей, видимо, я тоже нравился, но она строго мне говорила, когда я к ней приближался ближе, чем на полметра: «Отскечь от меня…» … Гораздо более свободные нравы исповедовала ее подружка с редким именем Акулина. Она гуляла с солдатами местного гарнизона, которые, неблагодарные, написали на остановке автобуса: «Акулина – вшивый бок, титек нет, один пупок»…. Романтики, которой я ожидал после книг Арсеньева, я там не встретил, зверья практически не видел… Попал я в это заповедник еще пару раз много позже, лет через 30, когда уже работал во Всемирном фонде дикой природы (WWF).
В следующую экспедицию я поехал с геологами, когда провалился при первом поступлении в Дальневосточный Университет (ДВГУ) во Владивостоке. Мама пристроила меня рабочим в Дальневосточное геологоуправление, в музей минералов. Там я тихо перетаскивал друзы и куски, особенно меня впечатлил гигантский черный кристалл мориона и беседы «за жизнь» с отставным главным геологом управления, Львом Кривицким. Это был человек с лицом и седой гривой льва, чем полностью оправдывал свое имя… Здесь я увидел объявление, что производится набор в Египет маршрутных рабочих и решил ринуться на дальнейшие поиски романтики… Если бы мама запретила мне это – я бы непременно поехал…. Но она мудро предложила мне подумать, сказала, что прежде нужно выучиться, а потом весь мир будет открыт… И я решил сделать еще одну попытку и в 1971 году поступил на биолого-почвенный факультет ДВГУ .
На первом курсе я поехал по старой памяти в «поля» с геологической экспедицией, искать старые русла Амура. Руководил экспедицией однорукий геолог Сохин. С ним было несколько студентов Комсомольского на Амуре пединститута и один – из МГУ по имени Давид с курчавой бородой. Группа ребят из Комсомольска включала в себя молодых супругов, поэта Александра Горбунова, который у костра читал нам свои стихи, пел песни под гитару и еще одну девушку. До сих пор помню его песню:
«Мокрые причалы,
Лодки как моржи,
Я по тебе постоянно тоскую,
Я по тебе постоянно тоскую,
Что с тобой - скажи?»
Не берусь судить о качестве стихов, но в таежной тишине, у костра, это трогало за самое сердце.
Наш руководитель запомнился тем, что все делал одной рукой гораздо лучше нас, двуруких – стрелял, ставил палатку, рубил дрова, и т.п. Мы копали ямы, так называемые шурфы, бурили ручным буром землю. Для лучшего заглубления в землю мы сажали одну из наших девушек на ручку бура, в то время как парни, как лошади в забое, ходили по кругу, вращая бур… По очереди мы дежурили в лагере, готовя пищу, что было легче, но несравненно более ответственно, поскольку с маршрута ребята возвращались голодные как волки. Кроме того, нужно было охранять лагерь, поскольку по реке шныряли подозрительные лодки – приближался ход лосося… На этот случай у меня была старая мелкокалиберная винтовка. Со мной дежурила девушка, с которой, грешен, мы целовались как сумасшедшие, между приготовлением наших кулинарных изысков в виде рожек с тушенкой и салата из дикого чеснока –черемши. Эти приятные занятия были прерваны появлением лодки с несколькими небритыми мужиками в наколках возглавляемыми подвыпившим милиционером. Они сказали, что ловят браконьеров и хотят проверить наши документы. Я ответил, что браконьеров в соседних протоках видимо-невидимо, сетки стоят везде, по главному руслу лодки идут «сплавом»… Он разозлился и потребовал разрешение на имеющуюся у нас мелкашку, которую тут же с удовольствием конфисковал, т.к. документы были у Сохина. Вечером, правда, протрезвев привез винтовку и извинился… С девушкой же у нас завязался легкий роман, хотя она была «чужой женой» и очень разозлился, когда Сохин не пустил меня «надувать» по ее просьбе матрас в ее палатку… Видимо с этих пор не испытываю священного трепета перед узами брака, что наверное, не очень здорово. Мой экспедиционный опыт этому способствовал, о чем несколько позже…
Вернувшись в Хабаровск я стал готовиться для поступления на биологический факультет Дальневосточного госуниверситета и весной 1971 года поступил и переехал во Владивосток, поселившись в общежитие. Там мне пришлось столкнуться с неким подобием «дедовщины», когда старшекурсники доказывали, «кто в доме хозяин» в общежитии а мы яростно отстаивали свои права. Результатом стала моя разбитая губа, так что вместо слова «шесть» я говорил некоторое время «шешть» на первых зачетах. Жизнь в общежитии – это отдельная тема, с танцами в темноте, поцелуями по углам, готовки дежурного блюда – рожек с добавлением банки тушенки или окуня-терпуга, любовью на столе для глажения, сборами на свидание одного из «сокамерников» всем миром – рубашка от одного, брюки от другого… «Романтика», которая может сравниться только с последующими поездками «на картошку» в колхоз…
Моя следующая экспедиция через год состоялась в Амурскую область, в районы, прославленные сейчас постепенно забываемыми (также как О. Куваев, В. Конецкий), Г. Федосеевым. Романы последнего - «Смерть меня подождет», «Злой дух Ямбуя» и другие его книги, живописали картографические экспедиции, суровую природу Джугджурского хребта, реки Зея и Арга,поселок Бомнак (в местах, затопленных позже Зейской ГЭС). При этом, следуя традиции, заложенной Вл. Арсеньевым, он брал в проводники местного аборигена - Улукиткана, такого же мудрого, как знаменитый, благодаря книгам Арсеньева и фильму Акиры Куросавы, Дерсу Узала.
Это была большая экспедиция, которая должна была оценить потенциальный вред, который принесет строительство гидроэлектростанции. Она состояла из гидрологов, зоологов, ботаников, возглавлялась Ю.С. Прозоровым, в просторечье именуемым «Юсом». Частью этой экспедиции и были мы с моим «боссом», зоологом Владимиром Маркъяновичем Сапаевым. Он научил меня многому: стрелять глухарей, наматывать портянки, варить уху, прочел мне лекцию по различиям между русскими и местными, аборигенными красавицами. С его русой бородой и голубыми глазами, он производил на них неизгладимое впечатление, отмечая командировочные удостоверения в очередном сельсовете. Из его лекции я запомнил только несколько моментов: наличие у местных прелестниц гладкой кожи, как у дельфина, идеальной форма груди в молодом возрасте, покорность перед мужчиной. Не думаю, что все это в полной мере соответствует действительности, проверить мне это удалось значительно позже….Тогда, мальчишкой, первокурсником я и мечтать не мог о таком приключении. Вспоминается также огромный, убитый мной первый и, наверное, последний в жизни глухарь и наваристый суп из него. Когда мы уходили на болота, учитывать вселенную в эти края ондатру (маленького водоплавающего зверька из которого получаются замечательные шапки-ушанки), мы оставили почти неподъемный ящик с продуктами, в основном консервы, оттащив его подальше от зимовья на пригорок. Вернувшись, мы с удивлением ящика на прежнем месте не обнаружили. Путем циркулирования вокруг, мы с удивлением обнаружили его метрах в двухстах вниз по холму. Причем он остался забитым, ничего не пропало. Внимательно смотрев ящик и землю вокруг того места, где мы его оставили, мы поняли, что ящик наш «помешал» гигантскому медведю, проходящему мимо. Видимо, он в сердцах пнул его с досады, что съестное недоступно – ящик, который мы с трудом затащили на холм вчетвером, пролетел после этого метров двести… Силища впечатляет, не правда, ли? Нужно также сказать, что нас с шефом в этой поездке сопровождали неслабые мужики, местные охотники, удивительные продукты смешения крови русской и эвенкской, здоровенные, с широкими лицами. Убив лося, они легко взваливали на себя приличную часть туши и двигались по болоту как ни в чем не бывало. Правда и они говорили, что опасаются проигрывать в шахматы местному милиционеру, у которого кулаки почти с мою голову. Он, при разборках местной молодежи брал в охапку сразу по несколько человек и волок «в участок». Так вот он как ребенок, очень огорчался, когда проигрывал в шахматы, особенно, если он был «под мухой»… Когда мы грузили в лодку продукты в поселке Бомнак, он подошел покалякать с нашими проводниками. На пригорке, недалеко от нас сидел старый эвенк, покуривающий трубку и посматривающий на нашу суету сквозь щелочки глаз, прядущиеся в глубоких морщинах, с улыбкой древнего сфинкса. На одной руке я заметил отсутствие нескольких пальцев. При этом, несмотря на то, что местный магазин отпускал местным спиртное с 5 до 7 вечера, он с утра уже был под «шафэ». Пока мы грузились, к «сфинксу» подошел здоровенный мужик с рыжей бородой бомжеватого вида. С ходу он набросился ни с того, ни с сего на старичка с оскорблениями, провоцируя того на драку… Дед не поддавался, спокойно покуривая трубочку, будто того как бы и не было… Я, возмущенный таким поведением, решил вмешаться, но местные меня остановили, сказав что «это без надобности, Николай, дескать сам справится, мужик просто не знает, с кем связался». Дед отсидел, по их словам, около 20 лет в сталинских лагерях и «если че», пришьет его в три минуты. Мужику, видимо, надоело отсутствие всякой реакции на его «ужимки и прыжки» и он, отчаянно матерясь, удалился… Мне удалось поговорить с Николаем, который сказал, что «лагеря теперь не то, что раньше», народ измельчал, он например, на спине лошадь поднимал. Сидел он по его словам в основном по мелочи, больше по инерции, но подолгу – за выбитое стекло запросто могли дать 3-5, а то и 10 лет…. Оставляю читателю возможность самим решить, верить ему или нет… По словам охотников, пальцы ему отстрелили из карабина, когда он решил набить морду соплеменнику, у которого был с собой карабин. Оба были пьяны в дребезги, поэтому стрелок, попадавший белке в глаз, промазал по двигающемуся на него Николая… Дело в том, что у аборигенов, отсутствует ферменты, расщепляющие алкоголь, поэтому воздействие его на них гораздо разрушительнее, чем на русских. Трезвые, они милейшие, радушные люди, но выпив, быстро хмелеют и тормоза отпускают. Эти пользуются часто недобросовестные торговцы, выменивая на водку у них шкуры, икру и рыбу. Несмотря на свою малочисленность и создание различных ассоциаций, эти люди довольно разобщены, огромными расстояниями, языковыми барьерами, традициями – одни традиционные охотники, как например Удэге, другие – рыболовы, как например нанайцы. Один мой приятель возил икру лососевых, занимаясь акклиматизацией в других районах России . Путешествуя по реке Амур его сопровождали два представителя малочисленных народов, оба довольно запущенного вида. И вот сидя у костра, один из них резко встал и ушел в темноту. Второй крикнул ему вслед: «Ты куда»? и не дождавшись ответа констатировал: «Во - зверь был, зверь остался»… Вообще, работая в тайге, сталкиваешься порой с разным людом – так мой однокашник по фамилии Мещеряков, худенький очкарик, по кличке «Мещеристое тело», был убит своими подчиненными, бомжами, нанятыми копать шурфы , которым он не дал похмелиться.
Глубокое уважение вызывали старые полевики, интеллигенты. Мне посчастливилось работать студентом в экспедиции на Камчатке и Курилах с известным зоологом Гордеем Федоровичем Бромлеем. Это он научил меня играть в старинную карточную игру канасту, поражал энциклопедическими знаниями (подобно еще одному человеку, которого я бесконечно уважал – гидробиологу - Киру Назимовичу Несису ) – он, казалось бы, знал практически все. Мы с ним ездили в горную «Швейцарию» - Эссо, с горячими источниками, на острова Парамушир и Шумшу. На островах мы почти спустились в кратер вулкана Эбека, помешал наплывший туман, но запах серы и голубое озеро на дне вулкана запомнились навсегда. На острове Шумшу нашли остатки японских танков и самолетов, бастионы и бункеры, построенные по слухам пленными китайцами, которых японцы тут же и убивали по окончанию работ. Сейчас, встречаясь с потомками самураев трудно поверить, что такое возможно. Мне не так повезло, как моему приятелю, который нашел на островах настоящий самурайский меч - мне достался только проржавевший штык.
По возвращению на Камчатку, мы столкнулись с поразившим меня «экологической дремучестью» эпизодом. Проезжая на грузовике по дороге, мы увидели на небольшом холме медведя, с любопытством, наблюдавшим за проезжающими машинами. Через 2-3 часа, возвращаясь тем же путем, мы увидели машину пограничников и лежащую тушу убитого медведя. Мы спросили – вы его на пропитание убили или шкура понравилась? «Нет», был ответ – «просто так - а чего он сидит»? Как прокомментировал с грустным сарказмом Г.Ф. Бромлей – «А чего он живет»?
Экскурс в историю и «фига в кармане»
На каникулах я попадал несколько раз в Москву, на первых курсах, видел Владимира Высоцкого – легенду бардовской песни, в спектакле «Гамлет». Я любил и люблю его стихи и песни, но его яростный, хриплый Гамлет меня не тронул, в отличие от интеллигентно-ироничного Гамлета в фильме Калатозова *? в исполнении Иннокентия Смоктуновского. Кстати, вы можете представить себе японца, у которого любимый певец - Высоцкий? Я встретил такого – директор представительства японского торгового дома Мицуи – г-н Точибана . В то же время я открыл для себя Булгакова, который стал популярен в нашей стране гораздо позже. Сейчас никто (из мыслящих людей) не сомневается, что «Мастер и Маргарита» - великий роман с трудной и таинственной судьбой. Ведь в отличие от прекрасных шекспировских фильмов, попытки его экранизировать никому не удавались. А тогда мы читали Булгакова, многие неизданные произведения братьев Стругацких и даже строго запрещенного в СССР Александра Солженицина, отпечатанные на машинке. Единственное его произведение, увидевшее свет – «Один день Ивана Денисовича», мы читали в журнальном варианте. И спорили до хрипоты о Сталине, лагерях, многопартийности (о ней не смели даже мечтать в нашей стране – такой незыблемой казалась «руководящая и направляющая роль компартии»). Тогда же зачитывались произведениями Эрнеста Хемингуэя, портрет Папы Хэма украшал многие комнаты студенческих общежитий, где сейчас висят попзвезды современности и выходцы «Фабрики звезд».
Будучи студентом, я прожил какое-то время в общежитии, как я писал ранее, там было несколько «судорожных» романов, но ничего серьезного не было. Студенческие романы в общежитии – это танцы с потушенным светом, поцелуи на подоконниках, секс на столе для глажения белья в т.н. «бытовке», дверь которой подпиралась шваброй. Поэтому, когда на новогоднем вечере я встретил русоволосую красавицу – жену моего однокашника Алексея, я сразу обратил на нее внимание. Наташа впоследствии стала моей женой, и я усыновил ее сына, который стал носить мою фамилию по своему желанию и называть меня отцом. Много лет спустя, выступая в суде по поводу угона нашей машины он столкнулся со своим «кровным отцом», ставшим волей судьбы из биолога юристом, и защищал угонщиков. Представляю, что испытывал Алексей, слыша, как его родной сын - Кирилл говорил обо мне как о своем отце. Жизнь вообще удивительная штука. Позже я узнал историю американских эмигрантов, сбежавших из США в Европу во времена маккартизма, а потом в СССР, которых здесь знали под фамилией Старосы . Филипп Старос, его жена Анна и дочь Кристина, именем которой Филипп назвал свою яхту, были яркими звездами на провинциальном небосклоне Владивостока. Не менее ярким человеком был наш преподаватель психологии Владислав Витольдович Милашевич. Благодаря всем им, мучительное изучение английского языка для меня превратилось в удовольствие. В школе я учил французский язык и английский был для меня «китайской грамотой» . Владислав Витольдович на основе достижений недооцененных в мире школ психологов Леонтьева и Выгодского и лингвиста Щербы, разработал экспресс методику обучения переводу с английского языка. Ее суть в понимании структуры языка, самого предложения по типу примера приведенного тем же Щербой: «Глокая куздра будланула бокра и куздрячит бокренка….». То есть вы не знаете, что такое «куздра», тем более «глокая», но вы понимаете, что кто-то что-то сделал с кем-то…Остается только посмотреть в словаре что же такое «куздра»… Поучившись десять дней по этой системе, причем сама система занимала только три дня, остальное – практические занятия. И я, абсолютный ноль в английском языке (а В.В. М. предпочитал именно таких учеников), начал читать и переводить тексты по биологии, детективы Агаты Кристи. Мне оставалось только лазить в словарь, так как запас словарный у меня был, сами понимаете, какой. Разговаривать я, по-прежнему, не мог. Наша преподавательница английского, когда меня что-то спрашивала, я бледнел, потел, с трудом подбирая слова – ситуация, согласитесь, знакомая многим… И тут мне опять повезло – я встретил семью американцев - Старосов, которые при Доме ученых во Владивостоке организовали клуб английского языка и вели программу «Do you speak English?». Когда меня спросил Филлип: «Where is your dog?» я стал пыхтеть, пытаясь сообразить как построить сложную конструкцию, объясняющую, что у меня сейчас нет собаки, а она есть у моей мамы, и т.п. Он, увидев мое замешательство, сказал: «Не смущайся, take it easy…. Скажи: «None of your business» ! Главное - чтобы ты не боялся говорить…». Вот так это началось и через песни, стихи, шутки, т.е. через удовольствие, я стал быстро набирать темпы и сейчас не испытываю особых сложностей путешествуя по всему миру. И вспоминаю много раз добрым словом моих учителей.
Кроме научных достижений для нас, студентов, гораздо более значимыми были человеческие качества преподавателя, его чувство юмора, даже их маленькие слабости. Например, когда умер преподаватель зоологии беспозвоночных Цымбалюк, весь наш курс, находящийся на практике в «полях» ринулся во Владивосток на его похороны. Ехали на товарняках, перескакивая на подступах к городу с товарных вагонов на электрички. Этот желчный человек запомнился не только тем, к каким увлечением он рассказывал о паразитах (в это трудно поверить, но это было интересно!), но и своим бурным романом со студенткой третьего курса, у которой была характерная кличка «самые широкие бедра биофака». Уже смертельно больной, он принимал у нас экзамен по зоологии и, поскольку ему было трудно, студенты сначала сдавали первую часть ассистентке кафедры, а потом, пройдя этот «фильтр», попадали к преподавателю. Однако, были и исключения. Первая красавица нашего курса Томочка, как-то не очень вникала во все эти «беспозвоночные» премудрости, и ассистентка хотела ее отправить «поучить еще». Повернувшись к преподавателю, она сказала: «Что с ней делать, она ничего не знает!». Но мимо зорких глаз Цимбалюка ее красота не могла пройти, и он пригласил ее к себе. Последовал вопрос: «У двустворчатых моллюсков есть голова?». Подумав немного, Томочка сказала - «нет».
«А у головоногих»?
«Есть».
«Ну, вот видите – сказал, просияв Цимбалюк, а вы говорите, что она ничего не знает».
«А Phtirius pubis (вошь лобковая) где водится?»
«Не знаю»…
«Ну, девушка, это надо знать!» И поставил ей четверку. При всем при том, экзамен этот был один из самых трудных.
Нельзя не вспомнить и «отца всех биологов», декана биофака Альберта Федоровича Скрипченко. Он горой стоял за студентов, выбивая из преподавателей таких «непрофильных» специальностей, как научный коммунизм, или исторический материализм, оценки. Это нужно было, чтобы нас не лишили стипендии, и мы не голодали (ведь самым фирменным блюдом были у нас в общежитии макароны с терпугом в томатном соусе - одна банка терпуга на ведро макарон). Один наш однокурсник писал конспекты классиков марксизма, проставляя только названия и автора, а потом излагал ниже свои мысли по этому поводу. И ни разу не попался, поскольку преподаватели проверяли наличие конспектов достаточно формально (правда, такое проходило не всегда ). За исключением отдельных одиозных личностей, они тоже понимали, что многое во «всесильном учении» не так. Преподаватель, читавший нам древнюю философию и диалектику, окончив читать свою последнюю лекцию, сказал - «ну все наука философия на этом кончается, начинается «болтология». Что говорить, если докторская диссертация нашего тогдашнего ректора Умпелева называлась «История партийной организации орденоносного Дальзавода»! В общем, преподаватели делали вид, что им очень важно, чтобы мы знали, что Ленин писал в работе «Как нам реорганизовать Рабкрин?» или решения ХХIV съезда компартии, а мы делали вид, что знаем. Система двойных стандартов действовала во всю. Например, преподаватель научного коммунизма, который рассказывал, как он плевался, когда его коллеги из ГДР ознакомили с образчиками порнографии, и как он гордо вышел из зала, позднее был отстранен от преподавания за «аморалку». К счастью, кроме бесполезных знаний о «судьбоносных решениях» партийных съездов, мы получали много полезного, благодаря присутствию многих крупных ученых – палеонтолога Краснова, ботаника и эволюциониста Красилова, генетика Воронцова, у которых нам посчастливилось учиться. Правда, лекции Николая Николаевича Воронцова были первой парой – утром, поэтому я их часто пропускал, каюсь и жалею об этом. Приоритеты в течение жизни меняются. Например, позже я старался использовать принцип: «важное – вперед срочного», но это не всегда получается.
После моей последней сухопутной экспедиции на Камчатку и Курилы, я решил, что пора мне повидать дальние страны, меня звала «Гринландия», страна, придуманная А.С. Грином. Названия его придуманных городов звучали для меня как музыка – Зурбаган, Лисс, Гель-Гью…
К туманным берегам Приморья, Камчатки и Чукотки
Мой первый рейс в 1974 году, однако, был недалеко – по Японскому морю на борту рыболовного сейнера «Атна», переделанного в НИС – научно-исследовательское судно. Возглавляли экспедицию гидробиолог Лукин, врач (у него в дипломе написано было «ликарь», что на украинском языке значит «врач»), ставший гидробиологом, и будущий декан биологического факультета ДВГУ Кудряшов. Нам казались мастодонтами, хотя им было лет по 35-40. Эти здоровенные мужики легко управлялись с членами экипажа, научной и водолазной группами. В последней из которых было тоже немало крепких парней. Один из них, задиристый по кличке «Геша-крокодил», дружил с радистом, пузатым, как бочонок, двухметровым радистом и они часто задирали боцмана, молодого худощавого чеченца, дразня его «чижиком». Знали бы они, во что это выльется! При заходе в залив Де-Кастри (как вам нравится название?), мы посетили наших коллег на двух наземных биологических станциях – Института Биологии Моря (ИБМ) Академии Наук и Тихоокеанского НИИ рыбного хозяйства и океанографии (ТИНРО). Нам были рады везде – в этих глухих местах встретить коллег – невероятная удача и событие! Но если хозяйственные тинровцы угощали нас копченым лососем, жареным бакланом и парным молоком от местных коров, которые принадлежали местной жительнице, сосланной в эти места еще при Сталине, то у ИБМовцев кроме подгорелой каши ничего не нашлось. Это совсем не испортило нам радости встреч, и справедливости ради нужно сказать, что в бухте Витязь на юге Приморья на биостанции ИБМ нас угощали и гребешком и жареной камбалой. Мы сидели на поляне, разложив припасы на пеньке, включая местный портвейн, запивая все это привезенным с борта судна спиртом, когда из кустов неожиданно вышло стадо коров, предводительствуемая крупным козлом – он видимо причислял себя к крупнорогатому скоту, не иначе. За ними выкатилась свора мелких собак и а за ними – вот так сюрприз - неопределенных лет дама в платье с глубоким декольте. Платье было короткое, в крупных маках, на лице у дамы была наложена косметика, ярко красная помада, черные глаза, как угли. Потом мне рассказали, что это как раз та дама, сосланная в эти края за танцы перед немцами в ресторане, где-то в Гродно. Одиночество видимо и послужило причиной такой боевой раскраски – мужчины прибыли!
Экипаж заспорил, кто пойдет к ней на постой – с одной стороны есть шанс питаться домашним, с другой – даме – лет под 60, не меньше! Под громовой смех выбрали радиста, как самого крупного, но, несмотря на то, что он говорил, что он «может удовлетворить любую», и «все что выше колена у мужика – все грудь», он отказался получить «удовольствие» .
Других происшествий при этом сходе на берег не было, несмотря на то, что после тяжелой по 12 часов работе в море, народ расслабился довольно сильно – потом утром собирали всех по стогам - было тепло. Зато следующий заход в порт Сахалина – Углегорск – вылился в крупную драку. Сначала все шло пристойно, все приоделись, старпом выпросил у боцмана его новый костюм, все пошли чинно-благородно в музей Чехова, которые тоже бывал в этих местах. Кстати, никак не могу найти ответ на вопрос: почему Антон Павлович, подробнейшим образом описавший свое путешествие на остров и пребывание на Сахалине, ни в одном своем произведении не поделился с миром своими впечатлениями от своего возвращения обратно. А ведь он возвращался морем, через Тихий и Индийский океан, посетил Японию и Индию. Только раз я видел отрывок из его дневника, где этот знаток женских душ писал о своих приключениях с японками – он был совсем не дурак! Да и кроме женщин на обратном его пути экзотики было предостаточно…. нет, не понимаю, что хотите, со мной делайте…
После музея я вернулся на борт, и увидел старпома, который получил синяк под глазом за разорванный боцманский костюм. Боцман сидел на баке, меланхолически бренча на гитаре, когда пришли подвыпившие главный водолаз и радист. Они опять начали задирать боцмана, который был трезв как стекло и зол как черт. Что тут началось – сначала досталось радисту – боцман завалил его тушу на стол кают компании и лупил наотмашь по лицу. На помощь радисту, поспешил водолаз Гена – досталось и ему. Сухощавый «чижик» завалил его одним ударом и стал топтаться по его лицу. Все произошло в считанные мгновения, и я, придя в себя, оттащил боцмана, уговаривая лучше поиграть мне на гитаре. Он любил это делать и только начал успокаиваться, когда Геша, побитый, но несломленный опять появился на горизонте и начал грозиться, что он де еще покажет этому сопляку! Все началось снова… В конце концов, вернувшийся капитан и «начальники рейса» обнаружили боцмана, сидящего со мной на палубе и трех побитых до неузнаваемости здоровенных мужиков – у водолаза глаз не было видно вообще и его пришлось отправить в больницу. Так я понял, что на злости и бесстрашии можно справиться почти с кем угодно. Поскольку с детства я был довольно хлипким, и меня в школе поколачивали, я решил, что в студенчестве мне пора стать «настоящим мужчиной», и как многие герои Хемингуэя, начал заниматься боксом, позднее перейдя на каратэ. Мне это очень пригодилось, когда я стал подрабатывать санитаром в психиатрическом отделении военного госпиталя. Я там проработал недолго, но эти дни и ночи оставили неизгладимое впечатление. При этом я понял, что если ты попал в эту систему, то доказать, что ты нормальный практически, невозможно. Поэтому слухи о содержании диссидентов в психушках совсем не кажутся мне неправдоподобными. За эту работу я получал очень неплохие по тем временам деньги – 140 рублей за 4 суточных дежурства . У меня был белый халат, связка ключей. Больные ко мне относились хорошо, я их слушал, сидя на стуле, набитом камнями, чтобы им не возможно было поднять и ударить кого-то по голове. Было тяжело, но интересно, бред сумасшедшего, например: «Когда Наполеон посмотрит на женщину просто так, он увидит скелет, а когда он посмотрит через сапог своего солдата – он увидит русскую красавицу…», мания преследования у солдата стройбата, который считал, что он адмирал, которого преследуют наемные убийцы. Он подозревал всех, в том числе и меня и на всякий случай подкупал меня, нарвав бумажек и принеся их под видом толстой пачки купюр. Я никогда не орал на них, свои «боевые» навыки применял крайне редко, только в случае необходимости. Так произошло, когда один солдат, уже выздоравливавший, сообщил мне, что звонят в дверь. Входную дверь открыть мог только я, поэтому я выел в коридор – там за дверью никого не было. Вернувшись, я продолжал пересчитывать собранные ложки – после обеда я их собирал и прятал, чтобы их не использовали как оружие. Он опять подошел и сказал: «Ты что не слышишь, звонят!», я решил, что опять не услышал звонка и пошел проверить – там опять никого не было! Когда я вернулся в палату, увидел его хитрый взгляд и понял, что он меня разыгрывает, услышав хихиканье за моей спиной других больных, внимательно следящих за нашим «поединком». Поняв, что мой авторитет может быть подорван (а это опасно, после этого начались шутки – а вот сейчас отберем ключи у тебя – кроме меня вечером в здании была только медсестра), я стал внимательно следить за этим пациентом. И когда он придумал очередную «подлянку», я с размаху ударил его по уху. Он был намного крупнее и сильнее меня, но как-то сразу осекся и всегда после этого бежал мне помогать, если нужно было кого-то держать во время припадка.
Был там парень из дизбата с острова Русский, который практически все время лежал, уставившись в потолок. И когда кто-то из матросов начал бахвалиться, что ему де все равно, где служить, орать, что ему «все по-херу», он повернул голову и тихо, но внятно сказал: «Был бы там, так не говорил… и опять замолчал надолго. За сутки удавалось поспать часа два-три, по очереди с опытной пожилой медсестрой Клавой, запершись в карцере, если там никого не было, хотя этого не полагалось. Ели мы то же, что и больные и для студента это тоже был плюс. Ушел я с этого хлебного, но опасного места не по своей воле – умерла моя бабушка, которая меня вырастила, и я улетел на Кавказ на похороны. Вспоминая эту историю, я думаю, что сейчас бы я на это не решился. По молодости все воспринимается совсем по-другому. Когда, много лет позже, я был в гостях у своего австралийского приятеля на острове Тасмания, я встретил молодого русского парня, который жил у него в доме и учился в университете. Подрабатывал он в баре «вышибалой», поскольку был спортивен и здоров «как бык». Он рассказал, как однажды он ударил головой пьяного клиента об коленку, за то, что он бил стаканы об пол. Его уволили, и он, обдумав все, понял, что бить человека лицом о коленку за то, что он бьет стаканы, нехорошо. В «процессе» это
в голову ему не приходило. Кроме того, он рассказал, что уезжая в годы «дикого капитализма» (шел 94 год) с острова Сахалин, он увидел, как владельца «Запорожца» забили «быки», выскочившие из «мерина» (Мерседеса, а может – «бумера» – БМВ), которого он поцарапал. Прожив несколько лет в Австралии, где расслабленные «Оззи» - австралийские мужики, вышедшие разбираться из бара в худшем случае трясут друг друга за грудки, ему было дико вспоминать этот случай.
После окончания Дальневосточного университета, в 1976 году, мы праздновали это выдающееся событие в ресторане «Зеркальный». Я уже знал, что поступлю работать в Тихоокеанский Научно-исследовательский институт рыбного хозяйства и океанографии (ТИНРО)и уже стал его патриотом . Мы, выпускники, много раз поднимали тосты за наше будущее в стенах этого достойного заведения и к концу вечера я был «никакой». Моей будущей жене пришлось тащить меня на себе, пытаясь поймать такси, чтобы доставить до дома. Потом ей пришлось попросить помочь доставить меня по назначению двух парней, выгуливающих овчарку. И пока они меня тащили, собака, видимо сторонница трезвого образа жизни, кусала меня за ноги сзади, чего я совершенно не чувствовал. И был крайне удивлен, обнаружив синяки у себя на лодыжках, встав утром с глубокого похмелья.
Этот прискорбный случай (никогда больше я так не напивался в жизни!) нисколько не убавило мой энтузиазм по поводу работы в ТИНРО. Во многом это произошло благодаря тогдашнему молодому директору ТИНРО С.М. Коновалову . Впервые, я увидел его, когда он прыжками поднимался по лестнице старого здания ТИНРО, теперь музей им. В.К. Арсеньева. Он пронесся в свой кабинет, продиктовал приказ секретарше и выскочил на улицу, где его ожидала черная «Волга». Про него говорили разное, но для нас, молодых ученых он был примером и поддержкой – Лауреат премии Ленинского комсомола, доктор наук, он не был надменным, всегда старался помочь. Когда в 1979 году в Хабаровске прошел Тихоокеанский Конгресс, он дал нескольким молодым ученым, включая меня, приглашения на этот представительнейший форум. В то время, «рассвет застоя», все эти встречи строго отслеживались КГБ и партией, и попасть туда было совсем непросто. Там впервые мне удалось попрактиковаться в английском языке с иностранцами, в основном, почему-то, новозеландцами. Семья Элиота Доусона, специалиста по ракообразным из Веллингтона, после конгресса проехала из Владивостока в Москву по транссибирской магистрали и потом прислала восторженное письмо. Мы переписывались и Элиот, писавший обзор по крабам, попросил меня подобрать ему научные публикации по камчатскому крабу в дальневосточных морях, что мне было категорически запрещено моим непосредственным начальством. Он де, шпион и все это «происки империализма». Позже, Доусон прислал мне в дар эту работу – толстенный «кирпич» обзора всех работ, которые были опубликованы. Мне было ужасно стыдно, что я не смог ему помочь, но ослушаться начальство я не решился (в этот раз).
Во время одного из моих шестимесячных рейсов, практически без заходов в порты, как наши, так и иностранные, мы работали у берегов Японии и в районе подводного Императорского хребта на мощном траулере «Мыс Бабушкина». Рейс был тяжелый как по погодным условиям, так и психологической атмосфере царившей на борту. К концу рейса, количество доносов, разборок, склок достигло внушительных пределов. Я жил в каюте с приятелем, который в конце рейса стал моим врагом, после того, как выбросил мои научные материалы за борт, потому что они мешали ему вести заготовки «для дома, для семьи» печени трески, которую многие закатывали в стеклянные банки. Не способствовало дружеским отношениям и наш конфликт по поводу климата в каюте. Он включал обогрев на ночь «на всю катушку», укрываясь с головой. Я, одурев от жары, ночью вставал и выключал отопление и, открывая иллюминатор, утром обнаруживал задраенный наглухо иллюминатор, включенную печку и товарища, накрытого с головой верблюжьим одеялом.
Но самый продолжительный конфликт существовал между старшим гидрологом Костей и химиком Тамарой. Костя, нужно отдать ему должное, весь рейс обращался к ней сугубо официально, на «вы», на что обычно следовало что-нибудь истеричное, типа: «А мне на тебя насрать, ты говно, говно!» И это притом, что как говорила сама Тамара, в ее семье слова, написанные на нотах: «Играть темпераментно» считались верхом неприличия. Я, решив пошутить, подсунул Тамаре ранние довольно вольные стихи лауреата ленинской премии Мариэтты Шагинян , выдав их как свои: «Мужчина - откуда вышел – туда всю жизнь стремится». И еле убедил ее, что «эта пошлятина» написана ею, а не мной, показав красную с золотым тиснением книгу из судовой библиотеки .
В течение этого и последующего рейса на борту НПС «Геракл» мы проводили траления на глубинах до 1300 метров у Японии, Курильских островов и в центральной части Охотского моря. Поражали размерами гигантские ветки гидроидных кораллов, целые леса которых росли на склонах подводных гор, и золотистые и красные глубоководные креветки и крабы, доставаемые тралом со дна. Так как я занимался изучением именно крабов и креветок, мне приходилось иногда с боем забирать их у траловой палубной команды, которые считали их своей законной добычей. Уговоры, что после биоанализа я их верну, не всегда действовали. Один раз, мне пришлось идти на шкерочный нож горячего младшего тралмастера, с упорством ученого фанатика пытаясь произвести биологический анализ крупного глубоководного равношипого краба.
Тем не менее, вернулся я из рейса, как ни странно, живой, и решил, что пора заканчивать мою холостую жизнь и сделал предложение моей будущей жене, Наташе. В промежутках между экспедициями я успел все-таки отбить ее у первого мужа и ряда поклонников, и мы сыграли шумную свадьбу. В процессе свадьбы, каюсь, я и мой свидетель зазевались и мою невесту украли. И мне, как жениху, пришлось «выкатить» похитителям изрядный выкуп. Кроме красавицы жены, в награду мне достался сын от первого ее брака, которого я усыновил . Находясь много времени в море, я не мог уделять ему достаточного внимания, но он, видимо, в основном, благодаря усилиям моей жены вырос достойным человеком.
В холодных глубинах «гидрокосмоса»
После обучения в Севастополе на «подводного наблюдателя» и водолаза-совместителя, я уже был готов к работам с подводной техникой, которую Министерство рыбного хозяйства ССР планировало направить на Дальний Восток. Из-за своей настырности, если не ошибаюсь, я стал первым дальневосточником, который пошел под воду в подводном аппарате.
Начиная с 70-годов, Министерство рыбного хозяйства СССР, начало заказывать автономные и буксируемые обитаемые подводные аппараты. Примерно в это же время в ДВО АН СССР начали создаваться необитаемые ПА. Все это дало мощный толчок подводным исследованиям биоресурсов океана, особенно на богатейшем шельфе Дальнего Востока. Было проведено несколько экспедиций с использованием ПА в интереснейших районах западной части Берингова и Охотского морей, у Курильских островов, и в Японском море. Автор статьи участвовал в трех рейсах судов-носителей «Гидронавт» и «Гидробиолог» с подводным аппаратом «ТИНРО-2».
Благодаря знаменитому фильму «Титаник» и отлично снятым документальным фильмам, с борта судна «Академик ….», широкой публике хорошо известны и подводного аппаратов «Мир» и «Пайсис», принадлежащие Академии наук. Гораздо менее известны аппараты, созданные для рыбохозяйственных исследований: подводная лаборатория (ПЛБ) «БЕНТОС», «Север-2» с глубиной погружения 1300 метров, «ТИНРО-2», «Лангуст», «Омар», буксируемый аппарат «ТЭТИС». Аппараты были надежные, хотя и не столь продвинутые, как построенные заграницей «Пайсисы» или «Миры». Так, например у «рыбных» гидронавтов вызывает улыбку растиражированная телевидением «вольтижировка» водолазов при закреплении подхватов при подъеме «Мира» на борт. На «наших» судах-носителях подъемное устройство захватывает аппарат (ПА) автоматически, с помощью т.н. «члена Чикера», названного, как говорят в честь одного адмирала.
Буксируемый с помощью кабель-троса обитаемый аппарат «Тэтис» позволял опускаться на движущийся за судном трал и даже заходить внутрь него… Был еще, правда, аппарат «Оса», созданный совсем другим ведомством, космическим. Он был похож на летающую тарелку, управлялся совсем по-другому и, по отзывам, был довольно непрактичным – сам я на нем не погружался, не берусь судить… Да, в этой сфере мы, наверное, были не хуже американцев, а вот вычислительная техника была еще та – примитивные ЭВМ – «Проминь», системы ЕС – громадные, неповоротливые, мигающие лампочками, потребляющие огромное количество энергии .
Две экспедиции в 1980 и 1982 гг. в Берингово море и у Курильских островов были организованы для изучения распределения, поведения и численности креветок и крабов, брюхоногих и двустворчатых моллюсков – трубачей и гребешков-хлямисов. Были проведено сравнение оценок численности с помощью ПА и традиционного способа – донных траловых съемок. Оказалось, что трал облавливает около четверти креветок, находящихся на грунте, что позволило увеличить величину их запасов, а, следовательно, и объема вылова. Вот пример, когда одна только цифра может дать довольно большой экономический эффект. При приближении к дну можно было наблюдать миграции крабов, когда они как роботы маршируют в одном направлении, напоминая марсиан из незабываемого романа Уэллса. Это впечатление усиливается, когда ПА снижается над крабом, который принимает оборонительную стойку и кажется, готов подпрыгнуть, бесстрашно атакуя многотонную махину аппарата. Наблюдения за крабами у креветочных ловушек позволили сделать интересные наблюдения, когда краб-стригун, размеры которого не позволяют ему влезть в ловушку, «затыкает» своим телом входное отверстие и упорно не пускает внутрь пугливых креветок, для которых собственно и распахнуты гостеприимно входы ловушек. Кстати о гостеприимстве. Долгосрочные рейсы, часто приводят к интересным психологическим эффектам. Когда я на глубине 130 метров увидел черно-белое, стремительное тело кайры возопил «вижу кайру!!!», мои коллеги на борту судна-носителя язвительно осведомились – «А зайчиков там не бегает?» К слову сказать, когда я проконсультировался у крупнейшего специалиста по морским птицам (и не только по ним), человека энциклопедических знаний, Вячеслава Петровича Шунтова, он сказал, что, судя по наличию в содержимом желудков кайр соответствующих донных животных, это вполне возможно, так что это не было галлюцинацией.
В районе Командорских островов я назначил погружение ПА больше из любопытства, чем по необходимости – ведь зона островов до сих пор практически слабо изучена. Поднявшийся после погружения на борт судна наблюдатель Слава Попов божился, что видел в расщелине между скал огромного, похожего на тропического морского ежа, но не смог достать его манипулятором.
Никогда не забуду выражение почти бессменного капитана и одного из создателей ТИНРО-2 – Михаил Игоревича Гирса, когда мы погружались на скопления гигантских актиний, напоминающих гигантские хризантемы, вокруг которых скапливаются крупные креветки. Увидев в непосредственной близости от иллюминатора особо крупный экземпляр актинии, он, пока я вел фотосьемку, произнес в микрофон для записи протокола подводного аппарата: «А вот призывно открытое устье актинии»…. Да, долговременное пребывание в море не проходит даром…. Нужно сказать, что за рейс ученые в процессе биологического анализа промеряет десятки тысяч рыб и беспозвоночных, а на 70-100 человек экипажа, на борту в лучшем случае 3-5 женщин. Один ихтиолог рассказывал о своем сне, который посетил его на 5 месяце рейса, когда он увидел себя на палубе при подъеме трала. Когда трал раскрыли, из него высыпались на палубу масса трепещущих как рыбы обнаженных женщин. А он берет мерную доску и меряет их, меряет, меряет… Угадайте с трех раз, кто имел преимущество в борьбе за женское сердце? Правильно – зачастую капитан и первый помощник капитана, так называемый помполит, в просторечье – «помпа»…. Мне, как начальнику рейса, с помполитами часто приходилось конфликтовать, хотя это было небезопасно для карьеры. Один раз, при заходе в Сингапур, капитан и его первый помощник составив группы по трое членов экипажа - «тройки» на выход в город, объявили, что для «соблюдения социальной справедливости» научная группа не должна гулять по городу больше, чем матросы палубной команды». Хотя к капитану судна, мне и капитану подводного аппарата, явно предполагалось сделать исключение, я взбунтовался, и распоряжение было отменено. Другой помполит очень любил слушать, о чем говорят в свободное время члены экипажа, зачастую просто просовывая свою голову между говорящими. Единственным противоядием от него были разговоры о неверности жен, остающихся на берегу. Имея молодую красавицу жену он это снести не мог, и убегал в свою каюту -«страдать». Но и среди них были юмористы. Кстати, когда меня пригласили на собеседование в партком перед очередным рейсом, хотя коммунистом я никогда не был, сонный инструктор, при зачитывании моей характеристики, услышав слова: «…проходил обучение в Севастополе для получения специальности «гидронавт-подводный наблюдатель», ехидно спросил: «За подводами наблюдаете?». Но для некоторых эти собеседования заканчивались печально - их лишали допуска заграницу «за незрелость». Сбежавшие за границу – «изменники Родины», на сто процентов не уверен, что это правда, но мне говорили, что одного спрыгнувшего за борт «изменника» помполит предложил капитану рубить винтами (парня так и не нашли – неизвестно что с ним случилось).
Правда, с наступлением перестройки, влияние партии ослабело. В ТИНРО, будущего замдиректора по аквакультуре Андрея Темных пригласили вместе с директором Н.П. Новиковым, в райком, «на утверждение». Андрей носил пышные кудри и партийная мадам, увидев его, решила ему сделать замечание: «Вы бы хоть постриглись – в райком партии пришли!», на что последовал ответ – «Вам дай волю, вы бы и Карла Маркса постригли!». Слава богу, партия была уже «на излете»…
После работы в Беринговом море, где из-за большого количества планктона и биогенов аппарату часто приходилось буквально «ползти на брюхе», район Курильских островов отличался потрясающей многометровой прозрачностью воды, и интересным рельефом дна. Неизгладимое впечатление оставили плотные скопления, буквально кучи гребешков, на пятачке шельфа северокурильского острова Онекотан у южной оконечности полуострова Камчатка и осьминоги, лакомившиеся ими как заправские гурманы. Благодаря сравнению численности, рассчитанной для креветок и гребешков с помощью подводных наблюдения и уловов, мы посчитали коэффициент уловистости для драг и донного трала. Что очень существенно позволило уточнить оценки промысловых запасов этих ценных объектов промысла. Очень интересно было наблюдать мутьевые потоки, которые поднимались с 500 до 50 м глубины…. Часто отмечался так называемый антропогенный, человеческий фактор, когда на дне наблюдались брошенные или потерянные орудия лова – тралы, ловушки, дохлая рыба, выброшенная за борт рыбаками и даже груды из банок с консервами. В этом случае обычно говорилось, что «водоем заантропогажен»… и это отмечалось в протоколе погружений.
У острова Итуруп, во время водолазной станции, когда у меня закончился в баллоне воздух, поднимаясь на борт водолазного бота, я услышал интересный диалог между судоводителем и кем-то из водолазов:
- «По-моему, что-то коричневенькое в кустах, наверное, медведь»,
-«Нееет – это не медведь…».
И когда кусты стланника раздвинулись, это оказались гнедые лошади, на которых восседали довольно дикого вида пограничники… «Приказ начальника заставы доставить вас к нему» - закричал один из них, - «при неподчинении приказано открыть огонь»! По мне уже стреляли трассирующими пулями – пренеприятнейшее ощущение, я вам доложу….Поэтому мы подошли к берегу….Я, сидя на носу лодки попытался объясниться…. «У нас документы на борту, позвольте нам съездить за ними, или приглашаем вас на борт - мы не планировали высадку на берег»…Но погранцы были неумолимы – приказ есть приказ….Пришлось мне сдаться на милость победителю и «проследовать» на заставу. Несмотря на критичность ситуации – а страпом по рации уже сообщил на борт, что начальник рейса арестован, члены экипажа не утратили свойственное всем южанам «списуальное» чувство юмора. Капитан объявил по громкой связи: «Начрейса арестован – ужин на него можно не готовить»… Потом я вызвал немалое веселье на боте, пытаясь в скользком мокром гидрокостюме влезть на лошадь без седла, но, в конце концов, пограничники тоже спешились и я под дулом автомата, был отконвоирован на заставу. Часть из них остались сторожить наш бот, хотя вряд ли мои товарищи бросили бы меня на произвол судьбы…. Начальник заставы, правда, оказался милейшим человеком, закончившим несколько лет назад московское пограничное училище. Он с явным сожалением отказался от посещения судна, хотя «диверсант» в японском гидрокостюме и совращал его, как мог, перспективой увидеть маленькую “yellow submarine” (наш подводный аппарат был выкрашен в желтый цвет) и отведать наших разносолов и спирта, коего на протирку легочников нам выдавалось великое множество. Мы даже не успели произвести обмен «картошку на рыбу», т.к. к нему должно было нагрянуть начальство, а нам нужно было спешить в «бананово-лимонный» Сингапур на бункеровку перед переходом на базу в Севастополь.
Вернувшись на борт, мы не мешкая отдали концы и подались на юг. Ночью, при прохождении пролива Лаперуза, мне позвонил капитан. Обычно спокойный как мороженый минтай, наш Корнеич был озабочен и сказал, «Дите (он меня неофициально так называл, мне было лет 30, но он был в два раза меня старше) - мы получили сигнал «SOS» - рыбацкое судно намотало на винт кошелек и оно дрейфует на скалы». Мы, поскольку погода была ветреной, отбуксировали рыбацкое судно за мыс и приступили к очистке лопастей винта от накипевшего на них капрона. Ныряли по очереди, но ножи тупились довольно быстро и их точили на палубе. Прошло несколько часов, и винт был свободен. Замерзши как собака, я поднялся в каюту Корнеича, где капитаны вели обстоятельную дискуссию о подписании акта о спасении судна, за «рюмкой чая»….Колхозный капитан предлагал рассчитаться наличкой, чтобы не заниматься «бюрократией», наш -стоял на «букве закона», надеясь получить причитающееся вознаграждение (которое мы кстати так и не получили)… Мне дали громадный бутерброд с красной икрой и налили стакан водки, для «сугрева». Три опорожненные капитанами бутылки уже катались по палубе каюты… Подписав необходимые документы мы заспешили на бункеровку в Сингапур, опоздание куда грозило нам неприятностями.
Про благословенный город Сингапур, его чистоту, удивительную архитектуру и аромат, написано столько, что я опущу описание моих первых впечатлений от него и перейду сразу к нашим приключениям в Аравийском море (нужно отметить, что по дороге в Севастополь я насчитал не менее 14 морей, которые мы пересекли). После Цусимы в Восточно-Китайском море у нас на судне жила три дня ушастая сова, отдыхая видимо на перелете. Шел 1982 г. и похороны Брежнева застали нас у берегов Йемена, на подходе к Баб-Эль-Мандебскому проливу и мы остановились на минуту молчания. («самое гиблое место на земле», как было сказано в одном популярном советском фильме, помните?). Тогда еще не было череды похорон верховных старцев, которые потом стали повторяться с небольшими интервалами, вызвав целую серию грустно-ироничных анекдотов:
«Какой любимый спорт в Политбюро? – Езда на лафетах»
Или: «Товарищ куда вы рветесь через оцепление на похороны Генерального Секретаря? У вас есть пропуск?
– У меня абонемент!»
Судно дало продолжительный гудок в память о Брежневе, мы стояли на палубе, и в это время появился патрульный американский самолет, который на бреющем полете несколько раз заходил на нас, видимо фотографируя наши скорбные лица.
Тогда еще не было массового исхода из СССР и почти ничего не предвещало краха системы. Поэтому, запуганные пропагандой мы не мыслили о том, чтобы сбежать заграницу . Слышали страшные истории о людях, которые прыгали за борт, и с аквалангом пытаясь уйти из «советского рая», а капитан и помполит отдали приказ ходить по этому месту и рубить изменника винтами, каково? Сейчас это звучит дико, а тогда многие воспринимали это с одобрением. При прохождении острова Миникой в Индийском океане, красивого, зеленого, привлекательного, несмотря на то, что по лоции этот остров ранее служил колонией для больных проказой. Так хотелось под его пальмы на золотистый песок! Финиковые пальмы Суэца, минареты и пряничные домики, лепящиеся на склонах Стамбула, так и притягивали взгляды после серых хрущевок нашей родины. И хотя мы также видели на берегах Суэца глинобитные норы бедняков, лодки, подвозившие к нам лоцманов и вочменов (watchmen), клянчивших все, что попало, цветистый восток привлекал, манил. И когда при прохождении Босфора наш помполит сказал: «Да-а-а, не такой хотел бы я видеть Турцию!» Мы, собравшись на палубе, спросили: «А какой??» Ответ был – «социалистической!» Все так и грохнули! Однако вернемся в Суэцкий канал. Гигантские суда, идущие в обратном направлении, когда мы зашли в озеро, чтобы их пропустить, отделенные от нас полосой песка, казалось, плывут прямо по дюнам. Те лоцманы и вочмены, которые сели к нам на борт, хотя были очарованы пышными формами нашей поварихи Раечки, есть нашу пищу отказались и потребовали отдельно им готовить. Мы решили выдать им продукты сухим пайком и я, со вторым помощником, спустился в трюм, чтобы они выбрали, что разрешает им есть их религия. Когда мешок заполнился, включая блок перемороженной камбалы, чудом, сохранившийся еще с Дальнего Востока, толстый араб сказал своему длинному напарнику: «Ты неси мешок, я - босс!». Но длинный был противоположного мнения и сказал, что «Он – босс!». Последовала перепалка на арабском языке в лучших традициях фильма Гайдая «Бриллиантовая рука», после которой длинный недолго думая, врезал между глаз толстому. Тот сразу понял, «кто босс» и схватив мешок живо побежал на палубу. Готовя себе еду на палубе, они причмокивая и щелкая языком провожали нашу Раечку восхищенными взглядами, когда она проходила мимо них в коротком халатике. Лоцман тоже не сводил с нее взгляда, так что я даже боялся, что мы сядем на мель. В Босфоре, турецкий лоцман вел себя более сдержанно, но тоже сказал, что такая женщина очень дорого стоит, если жениться - калым придется платить большой. Поэтому женятся они поздно, лет в 28-30, когда уже встанут на ноги, имеют хорошую зарплату и собственный дом.
По возвращению в Севастополь мы отчитались успешно на Совете гидронавтов. Особенной популярностью пользовалась обложка отчета, на котором были написаны лозунги нашим гидрологом, записным юмористом Шуриком Шутенко, умершим позднее в Охотском море в рейсе: «Служим Минрыбхозу!» «Окреветим, окрабим и обрюхоножим население СССР!».
В 1986 г. я опять оказался на борту «Гидронавта» в Японском море. Опускали аппарат, наблюдая крупных гребенчатых креветок, крабов, опускали дночерпатель, драгу, наблюдали за поведением крабов у ловушек, например, как краб-стригун не пускает гребенчатую, похожую на маленького динозавра неуклюжую креветку в ловушки, раскорячившись во входном отверстии ловушки. Мне даже удалось поймать одну из них рукой-манипулятором! В заливе Петра Великого (Японское море) уже сам ПА был пойман в трал одним из судов, ведущих донный промысел рыб. Находясь на борту судна носителя, мы, беспокоясь о жизнях наших двух товарищей, срочно связались с «удачливым» капитаном и потребовали, чтобы он осторожно выбрал трал. После этого, наши водолазы подплыли к всплывшему аппарату и освободили его от сети. Он самостоятельно подошел под борт судна-матки. На следующий день слышали в эфире диалог двух капитанов, щедро сдобренный ненормативной лексикой: «ты, говорят, какую-то фигню поймал?» «Ага, какой-то вельбот переделанный – шпионы, наверное, но больше я там тралить ни в жисть не буду….».
Работая у северного Приморья, мы зашли ненадолго в поселок Рудная пристань. Я пошел собирать землянику, а когда вернулся, обнаружил несколько нескольких наших «гидронавтов» во главе со стармехом Борей Нечаевым в веселом состоянии духа, что-то живо обсуждавших между собой. Оказалось, что они, идя по улицам поселка, набрели на дом, где на веранде за накрытым столом сидели девушки, а во дворе несколько мужиков крушили друг другу ребра штакетинами от забора. Осторожно обойдя их, они поднялись на веранду и были приглашены за стол. Оказалось, что это геологическая партия празднует день рождения одной из девушек, и их мужики выясняют кто главнее, прямо как упомянутые арабы в Суэце! Нужно ли говорить, что девушки потом пришли на причал и долго махали нам вслед платочками. Некоторые были, почему-то, с годовалыми младенцами на руках….
После работ на севере, мы опять спустились в залив Петра Великого, зашли на остров Попова пополнить запасы перед броском на запад – пора было возвращаться в Севастополь, на основную базу. За время рейса – продолжительностью около четырех месяцев, «ТИНРО-2» прошел под водой расстояние равное дистанции от Петербурга до Севастополя!
До Южно-Китайского моря мы прошли без приключений, где решили погрузиться, но ничего особенного не увидели – гороховый суп. Видимость почти нулевая из-за влияния речных стоков и нам пришлось быстро брать аппарат на борт, т.к. надвигался шторм. Во время шторма мы наблюдали удивительное явление – пятно затишья в бушующем море диаметром 1 км.
Потом опять Сингапур, который здорово преобразился за то время, что меня там не было – снесена очень большая часть старого города, намыты мысы, посажены парки, выросли новые небоскребы. Я часто думаю о том, как может существовать и так динамично развиваться город - государство у которого нет даже собственной воды? Одно осталось неизменным – бойкая торговля всем, чем можно, часто невысокого качества, если не покупать это в фешенебельных магазинах, типа Райфлз, например. В этот раз, я с подачи моего друга Петрова «затарился» огромным количеством кассет с блюзами и двухкассетником для их прослушивания. И конечно всякий ширпортреб, который в СССР можно было сыскать только по большому блату: кроссовки, фен для жены, джинсы, и т.п Китайские торговцы, тонкие психологи, часто подсовывали морякам некачественный товар, в надежде, что и так сойдет. Так, наш механик ПА с характерной украинской фамилией - Несправа купил обе кроссовки на левую ногу и народ потешался – «Ну ты действительно – Не-справа, все слева»! …
После перехода через Индийский океан у нас была запланирована передача оборудования на судно-близнец, работающее у берегов Йемена «на каракате», т.е. изучающее биоресурсы каракатиц и кальмаров в этом районе. Мы встретились у обрывистых берегов о-ва Сокотра (фото), где я всю жизнь мечтал понырять. О погружении аппарата не могло быть и речи, но поплавать в акваланге на местных рифах очень хотелось… Но для одуревших от жары и радующихся как дети встрече экипажей толку было не добиться, а для моего коллеги - начальника «каракатного» рейса, Валерия Петрова из Севастополя эти погружения давно превратились в рутину. Поэтому я не нашел понимания «своего романтического порыва»….и так и не смог погрузиться в теплую как молоко воду Аравийского моря. Частично я компенсировал это перед заходом в Суэц, когда мы чистили днище судна от животных-обрастателей, чтобы увеличить скорость судна. Наша скорость была слишком мала для прохода пролива, после нарастания целой бороды из водорослей, усоногих раков-балянусов, и т.п. Здесь же пришлось отмахиваться скребком от небольших акул, пробующих «на зуб» из любопытства наши ласты…
Долго потом при встречах я мстительно напоминал Валере Петрову о том, что он мне не дал понырять у Сокотры, но обижаться на этого человека практически невозможно. С нами в рейсе был как-то Валера Федоров – геолог из Москвы, подводный наблюдатель, написавший книгу о подводных исследованиях на Дальнем Востоке. Он, обладающий широкими знаниями, но немножко педант, даже в рейсе носил костюм с галстуком, не на палубе конечно. Однажды он пришел на вечеринку научной группы как всегда в своих «доспехах». Петров, хитро прищурившись, спросил: «Хочешь тезка, ты запомнишь этот вечер надолго?» Федоров легкомысленно согласился, и Петров недолго думая, отчекрыжил ему галстук под самый узел портняжными ножницами… Джентльмен, биолог и математик, гидронавт и обладатель уникальной коллекции тропических «ракуханов», т.е. раковин, он обладал потрясающим чувством юмора, о котором можно говорить бесконечно. Вот только один пример. Когда мы пришли в Севастополь и отчитывались на совете гидронавтов, один из тамошних начальников базы подводных исследований (которая, после распада СССР приказала долго жить), отставной капитан первого ранга, в просторечии - черный полковник, в ответ на сетования гидронавтов о том, что техника стареет, становится опасно погружаться, сказал задумчиво: «Все мы рискуем….» На что последовал точный как укол шпагой ответ Петрова: «Вы, любезный, рискуете только чаем поперхнуться, узнав, что мы утонули! Это МЫ рискуем…»…
Вообще, База «Гидронавт» собрала под своей крышей массу интереснейших людей. Взять хотя бы капитанов аппаратов Михаила Гирса, Леонида Пилунского, подводных наблюдателей Петрова, Славу Попова (вылитый Арамис из «Трех мушкетеров»), Валеру Фейзуллаева по кличке Фейс, старшего механика Борю Нечаева по кличке Боб, гидролога Сашу Шутенко, фотографа Яглова – перечислять можно бесконечно! Последний обладал красной физиономией, был крайне нахален, но за его юмор и жизнелюбие ему все прощалось. Например, когда у Сокотры, подвыпивший старпом с соседнего судна, разжалованный недавно из капитанов начал «качать права», то Яглов его быстро осадил. И на стандартный вопрос: «Ты кто такой?» Ответил гордо: «Я – фотограф с «Гидронавта» Яглов, а ты кто?» Тот гордо сказал: «А я – капитан дальнего плавания такой-то»! На что последовала реплика под громовой хохот: «Н-не-а, ты не капитан, ты – хорек»! Грубо, но точно, так как тот в этот момент действительно был похож на оскаленного злобного хорька. «Любовь от Босфора до Босфора»
После закрытия базы, уникальные материалы, на сбор которых были потрачены сотни тысяч долларов, частью утрачены, частью сохранены бывшими гидронавтами. У меня есть мечта собрать эти материалы, и продолжить исследования. Рано отказываться от обитаемых ПА, особенно в преддверии активной разведки нефти на шельфе. По моему убеждению, подводные роботы не могут полностью их заменить…. Я уже не говорю о возможности развития подводного туризма с помощью ПА, но это уже совсем другая история….
Дальний Восток – дело тонкое (в т.ч. поход на американском ярусолове)
Рейсы на судах базы «Гидронавт» к сожалению закончились. Начался новый этап – работа на иностранных судах, работающих в нашей зоне. Нашу группу в составе начальника Охотскрыбвода Аскольд Пынько (его именем впоследствии назвали судно-сторожевик) и нескольких ученых ТИНРО, отправили в Петропавловск, для посадки на борт американских краболовов. Потом, по прибытию на Камчатку, нам сообщили, что нужно лететь в Провидение, на Чукотку. В Провидении нам пришлось отослать все советские деньги домой, так как таковы были тогдашние правила. Еще одно дурацкое правило – на каждый выезд заграницу нужно было получать отдельное разрешение представительства МИДа на Дальнем Востоке. И когда я уже стоял на катере, который нас должен был доставить на борт американского судна, прапорщик, державший мой паспорт, ехидно улыбаясь, сказал: «А вы знаете, что вы не можете проследовать для посадки на иностранное судно, т.к. ваше разрешение погашено вашей поездкой в Канаду?» И я остался в Провидении на берегу один, без денег, без обратного билета, в условиях нелетной погоды. Пришлось провести там почти две недели, питаясь, чем придется. Но, сдружившись с двумя магаданцами, ждавшими, как и я самолета, я перехватил у них денег на билет и, добравшись в Магадан, заняв у коллег из Магаданского отделения ТИНРО, отдал им долг. Вернувшись во Владивосток, я сел за научные статьи и отчеты. Но тут у меня появилась возможность реабилитироваться в своих глазах. Когда я уже дописывал отчет, к нам в лабораторию вбежал специалист по палтусу и сказал, что ему нужен напарник на американское судно-ярусолов, работающее по совместной программе. Судно называлось романтически - «Alaska Mist», ну как я мог отказаться! Мы улетели в Петропавловск-Камчатский, где не обошлось без новых приключений. Там меня ждал мой товарищ, «летнаб» , Костя Непомнящий, который в Камчатском НИРО занимался учетом с вертолета заходящего в реки лосося. Естественно, дома у него нас ждал ужин, с большим количеством копченого лосося и соленой красной икры. Мы торопились и на одолженном кем-то «запорожце», сделали лихой разворот и в кромешной тьме въехали в грязь . Пришлось выйти и выталкивать «украинский броневик». И тут я почувствовал, что моя нога проваливается в пустоту – я попал в открытый канализационный люк! Нога распухла моментально.
Я решил – растяжение и к врачу не пошел, тем более, что утром нам нужно было лететь в поселок Корф в Корякском округе, вместе с российской частью палубной команды и обработчиков и коллегой из ТИНРО – Леонидом Кодоловым. По прилету в Корф, меня заставили сделать рентген распухшей лодыжки – оказалась трещина в кости. Ну что было делать? Я был единственный англо-говорящий среди двадцати человек! И меня загипсовали и как Юрия Никулина, в популярной комедии «Брильянтовая рука», бортовым краном, доставили на борт. Откуда-то взялся капитан-американец, который, увидев меня, сразу сбегал за костылем. С этим парнем, по имени Марк Доуни, обладавший гремучей смесью итальянской и ирландской крови, мы крепко подружились, т.к. он поселил «болезного» в своей двухкомнатной каюте. В отличие от многих виденных мной капитанов, этот работал в две смены – стоял вахту как штурман, а потом шел насаживать вручную наживку - кальмара на крючки . Ловил палтуса он азартно, чуть ли не бегая по потолку рулевой рубки, если крупная рыбина срывалась с крючка. Американцы учили наших рыбаков ловить и перерабатывать рыбу, японцы-инспектора – принимали палтуса по качеству обработки. Палтуса и крупную треску обезглавливали по особой технологии и на крюках замораживали каждую рыбину отдельно. Отдельные экземпляры гигантского белокорого палтуса достигали 1,5 метра. Я видел в 1986 году такого палтуса из подводного аппарата – впечатляющее зрелище! Гигант килограммов на 100-200, потревоженный аппаратом, сорвался с грунта, поднимая тучи ила и песка, мощно работая хвостом – настоящий тигр беринговоморского шельфа!
На борту судна врача не было, и когда одному из американцев на палубе рассекло голову крючком, первую помощь ему оказали японцы-технологи, профессионально сделав обезболивающий укол, продезинфицировав и зашив ему рану, перед тем, как отправить его на берег в больницу. В палубной команде, без всяких скидок на женскую слабость, работала худощавая, довольно симпатичная американская девушка по кличке Сэм. Вот когда впервые я столкнулся с американской эмансипацией – теорией равенства полов. Тогда же я у нее впервые увидел скобки на зубах несколько портившие ее миловидность. Зимнее Берингово море, да еще на костыле, я вам «докладу» - это не курорт! Постоянные циклоны и шторма, качка, перепады атмосферного давления, изматывали, не давали отдохнуть даже ночью. Приходилось спать «расклинившись», упираясь руками и ногами. Особенно доставалось коку-американцу, его чертыханья, и грохот посуды часто можно было слышать из камбуза. Он постоянно был зол и при случае, крепко накостылял подвернувшемуся ему под горячую руку американскому матросу, неудачно пошутившему по поводу летающих на камбузе тарелок. Ссоры в море могут случаться по сущим пустякам – потом на берегу вспоминая, просто диву даешься, а ты ли это был, когда «хлестался» с кем-нибудь из экипажа по совершенно, казалось, пустяшному поводу. На этом судне еда была отличная от той, что кормят на наших «рыбаках», могли подать, например, мясо в сладком соусе, которое в глотку не лезло, но зато постоянно были свежие фрукты в вазах – ешь - сколько хочешь, «от пуза», молоко и хлопья стояли на полках. Там впервые в своей жизни я попробовал йогурт, и подумал – пища богов! Несмотря на гипс на ноге и большое количество работы и как переводчика и наблюдателя, я умудрялся иногда крутить взятые с собой «нунчаки» на палубе. Потом, правда, я снял гипс себе сам, и стало легче двигаться. Когда мы отловились, забив морозилки крупным палтусом, нас высадили на рейде Петропавловска и капитан, с которым я успел подружиться, помогал мне донести мои пожитки до рейдового катера, мы обнялись и пообещали «держать связь». Это было легче сказать, чем сделать - в то время не было в СССР электронной почты, а обычная, не говоря уже о факсах, все еще контролировалась. Зато не было таких драконовских проверок в аэропортах, тем более провинциальных. И я, что называется сдуру, взял с собой в самолет свои любимые нунчаки. Как сейчас помню, как плотоядно улыбнулась дама на контроле, обнаружив их. Нунчаки, как холодное оружие конфисковали, хорошо с рейса не сняли! И по прошествии недели, в ТИНРО пришла бумага, о том, что я перевозил холодное оружие… Хорошо – дело замяли. Сейчас бы это закончилось гораздо хуже. Терроризм, вместо обещанного коммунизма, шагает по планете!
Потом была поездка в Минск, на конференцию по так называем беспозвоночным животным (т.е. крабы, креветки, мидии, и т.д.). Там я встретил много известных ученых: Кир Несис, и Рудольф Буруковский, одни из самых эрудированных ученых, которые как казалось, знают все и многие другие известных ученых из разных институтов России, Белоруссии, Украины. Позже, такие представительные конференции уже не проводились – денег у Академии наук не стало. Поэтому многим пришлось уйти из науки, некоторые, правда, вернулись. Ярким примером этих «миграций» был уход и возвращение в науку Андрея Малютина, который защищал диссертацию по мягким кораллам в одно время со мной, а потом стал сначала вице-президентом, позже - президентом Владивостокской международной фондовой биржи. А потом он вернулся в науку – стал директором Дальневосточного морского заповедника, в самую трудную для него пору, но об этом позднее..
Наука в стадии «тяни-толкай»
я В 19… я был в командировке в Москве и в это время состоялись похороны академика Андрея Сахарова, ядерщика и правозащитника в одном лице, человека удивительной судьбы, именем которого в Вашингтоне названа улица столице государства, против которого он и создавал свою атомную бомбу. Все дороги были перекрыты, станция метро, где состоялся митинг прощания с Андреем Дмитриевичем, была закрыта, везде стояли кордоны милиции, оцепление не пропускало людей на митинг. Но мы прорвались в одном месте, где люди разорвали цепь милиционеров, которые впрочем сопротивлялись довольно вяло и я увидел многотысячную толпу, заставившую меня вспомнить описание похорон народного любимца -певца - Владимира Высоцкого. Сахаров в отличие от него не был особо популярен в народе, он был картаво косноязычен, на съезде народных депутатов его легко зашикивали и захлопывали, издеваясь над его призывами, казавшимися наивными и несвоевременными – призывал к многопартийности – виданное ли дело!
Вообще, ученые советского периода – это отдельная тема. Для меня одним из ярких образцов такого ученого был руководитель моей диссертации - Олег Григорьевич Кусакин. После его смерти была издана даже книга с воспоминаниями о нем. И я считаю долгом поделиться с читателем моими наблюдениями этого «Робинзона» дальневосточного побережья и его любимой литорали . Человек острого ума, широчайшей эрудиции, он не был сухарем являясь ценителем женской красоты, мог ввернуть при случае крепкое словцо, любил съязвить «не взирая на лица». Почему я о них пишу – они уходят… Нет уже академика Жирмунского, отца-основателя Института биологии моря и Дальневосточного морского заповедника, завещавший развеять его прах над морем, ушли Кусакин, Несис, до них неожиданно угас самый интересный и молодой из руководителей ТИНРО, Станислав Максимович Коновалов, совсем недавно не стало Бориса Георгиевича Иванова. Последний был не только моим старшим коллегой из Всероссийского НИИ рыбного хозяйства и океанографии (ВНИРО), но и человек замечательного юмора. Как-то мне довелось в Москве быть на защите двух соискателей по гидробиологии – полячки Кристины и какого-то молодого «джигита» спустившегося к морю с гор северного Кавказа. После защиты всех пригласили в Дом актера на банкет. Два соискателя сидели рядом и когда народ, подвыпив, стал кричать им как жениху и невесте «Горько!», джигит замешкался (как ни удивительно), но подоспевший Борис Георгиевич, не растерявшись, занял его место и поцеловал «невесту»! Народ зашумел, затопал ногами, даже председательствующий Михаил Константинович Виноградов опешил, но Бэ. Гэ., как мы его называли, оторвавшись от полячки (которая не очень то и сопротивлялась) – провозгласил – «Никто пройденного пути у нас не отберет!» и гордо сел на свое место. Потом, кстати, он всячески отмежевывался от этой истории, слегка улыбаясь в свою окладистую бороду, которую носил, как казалось с юношества.
ТИНРО тогда, как и многие другие институты проходил стадию «демократизации». Создавались советы трудового коллектива, активно работали Советы молодых ученых, которые вступали в переговоры, а иногда и конфликты с администрацией института, чего ни раньше, ни позже не было . Время было такое – подул ветер перемен и стало казаться – все будет хорошо, по новому! Совет трудового коллектива возглавлял, не побоюсь этого слова, корифей рыбохозяйственной науки Вячеслав Петрович Шунтов. Человек он непростой, увлекающийся, с ним всегда интересно общаться. Многих молодых ученых он вывел в мир науки, иногда помогая даже тем, кто этого не заслуживал. В институте было много других интересных, уникальных людей. Например, завлабораторией паразитологии, бывший директор Астраханского заповедника Юрий Васильевич Курочкин. Он совершенно без задней мысли, рассказывал, как в начале 60-х, чтобы угодить Хрущеву, было приказано выкосить тростники заповедной поймы Волги – для производства бумаги, так нужной стране! И как его егеря, стояли против трактористов на технике и их начальников, не пуская их на территорию заповедника. А он в это время пытался улететь в Москву, а его не пускали партийные функционеры «местного разлива». Он не боялся заявить, что он друг 2-го секретаря посольства США и что ему подарил свой труд по паразитологии тогдашний японский император Хирохито . По его рассказам, этот труд он взял с собой в море, уходя начальником рейса на борту научно поискового судна (НПС) «Академик Берг». Того самого, который столкнулся с современной субмариной, возвращавшейся с учений. На борту подлодки находилась масса начальников ТОФ, отмечавших успешное завершение испытаний. Видимо, нос «Берга» протаранил как раз то место, где проходило веселье, потому что было много жертв. Сам «научно-противолодочный» корабль, как грустно шутили позже, не пострадал. Юрий Васильевич находясь в каюте, поздно ночью, ощутил сильный толчок. Первая его мысль - как он будет добираться вплавь до берега - с красной, с золотым тиснением, подарочной книгой в руке . Еще студентом. я подружился с его дочерью - Ириной и бывал в его доме. Он был похож на музей и библиотеку одновременно, где перемежались и нос рыбы-пилы, тропические раковины удивительной красоты, его собственные рисунки, и тысячи книг. После его смерти, все это богатство переехало вместе с его семьей в США. Много позже, я жил какое-то время в доме Ирины в Мэриленде – она и ее муж Игорь по старой дружбе приютили меня во время длительной моей командировки в Вашингтон. Трое их детей, которые родились в России, выросли в красивых американцев, но уже говорящих на весло – «гребло» (от слова «грести») и совершенно не интересующихся родиной своих предков. Как-то постепенно, будучи «человеком мира», имея прививку от патриотизма советского периода, когда его прививали всем насильно, я, путешествуя по миру, почувствовал, что во мне шевелится что-то похожее на этот самый патриотизм. Мне стало неприятно, когда эмигранты, даже хорошие друзья презрительно и уничижительно отзывались о своей бывшей родине. Хотя я и осознавал, что во многом они были правы – наша страна часто, слишком часто, обращалась и обращается со своими гражданами как мачеха. Но с гордостью вспоминаешь фильмы великих российских писателей и режиссеров, в частности Андрея Тарковского. Фильм «Андрей Рублев» - лучшая, на мой взгляд, иллюстрация российской истории, кровавой и очень трудной. А роман Михаила Булгакова «Мастер и Маргарита»? Его глубину открываешь каждый раз перечитывая по новому… Это срез уже после-революционной России с инвенциями в древнюю историю Рима и Иудеи…В канун 2006 года на экраны российских телевизоров вышел фильм …., автора незабываемой экранизации повести того же М. Булгакова «Собачье сердце». В таких случаях режиссер оказывается между «Сциллой» вольной интерпретации великого автора, и «Харибдой» - буквально следовать самому роману. Фильм оказался неплохой, хотя автор как раз и оказался во второй ситуации, бережно перенося на экран роман. Может оно и правильно, так как «отсебятина», в виде НКВДэшника в исполнении В. Гафта выглядело довольно инородно. Я благодарен автору уже за то, что он смог прийти в телевидение с таким серьезным материалом, а не стал снимать очередную «мыльную оперу», заполонившую экраны. Ведь попытки экранизировать эту книгу потерпели неудачу у таких больших мастеров как польский режиссер А. Вайда и И. (?) Карра. В последнее время, правда, я начинаю думать, что главным героем романа является не Мастер и не Маргарита, а Воланд, а сам Мастер – воплощение всех слабостей самого Михаила Афанасьевича, что не ставит все же под сомнение его величину.
Про советский период и современное время мало достойных произведений, или они теряются в массе издаваемой «макулатуры». Хотя произведения И.Ильфа и Е. Петрова, на мой взгляд, бессмертны… Недаром ведь они растащены на огромное количество цитат народом. Писателям часто приходилось прибегать к «Эзопову языку», говорить иносказаниями, в наше время – это фантастика. И произведения Бориса и Аркадия Стругацких по уровню не ниже мировой фантастики таких писателей как Рэй Брэдбери и Клиффорт Саймак. «Сталкер»,
Глубоко понимает наша интеллигенция и зарубежную классику: фильмы «Гамлет», «Король Лир» и даже несерьезный сериал про Шерлока Холмса и доктора Ватсона, лучше зарубежных версий по признанию многих из иностранцев. Интересно было бы показать современным людям, в частности иностранцам, позабытый ноне фильм «Бегство мистера Мак-Кинли», со знаменитыми актерами Банионисом, Бабочкиным, Степановой, Зельдиным и замечательными песнями под гитару, которые исполнял Вл. Высоцкий . Вообще наше поколение, видимо, уходя от серой действительности, запоем читали зарубежную и советскую фантастику. Она расширяла горизонты, говорила эзоповым языком о том, чего нельзя было сказать напрямую. Взять к примеру провидческую книгу «451 градусов по Фаренгейту» Брэдбери, задолго до многих предсказавшую овладение массовой поп-культурой массами….Или футуристический роман известного археолога Ивана Ефремова «Час Быка», Е. Замятина «Мы», О. Хаксли «О, дивный новый мир», Дж. Оруэлла «Скотский уголок». Глядя на бесконечные шоу российского телевидения, программы типа «Кривого зеркала» или «Аншлага», собирающие тысячи людей в залах и у телевизоров, поражаешься, насколько точно они все предвидели. Кое-какие их высказывания не худо было бы взять за основу некоторым известным ученым. Например: «Если ученый не может объяснить 8-летнему ребенку, чем он занимается, значит: он – шарлатан» К. Воннегута, из его романа «Колыбель для кошки», У этих авторов, как и в других фантастических романах: «Неукротимая планета» (запамятовал автора), «Замок» Роберта Мерля, «Солярис» Станислава Лемма, произведениях братьев Стругацких: «Понедельник начинается в субботу», «Гадкие лебеди», «Жук в муравейнике» и другие, где перемешались проблемы, которые сейчас встали перед человечеством в полный рост. Это и разрушение окружающей среды, война за стремительно истощающиеся ресурсы планеты, обнищание внутреннего мира человека, в так называемом обществе потребления, что мы почувствовали на своей шкуре в последние годы. Взять, например, массовое увлечение компьютерными играми, дань чему отдал и я. Все они в основном сводятся к тому, что победитель остается на развалинах или разграбленной планете, созидательных игр очень и очень мало. Люди как-то не задумываются о ближайшем будущем, об истощении в ближайшем времени многих ресурсов, крахе цивилизации «углеводородного сырья» (очень рекомендую найти и почитать статью Б. Эпплярда «Пока ярок свет…»). Иногда возникает подозрение, что людям специально подсовывают «жвачку для ума», чтобы они не задумывались о том, зачем они живут, куда идут, и т.п. Хотя я далек от мысли о «вселенском заговоре сионских мудрецов», и т.п. Но все меньше людей читает серьезные книги, «отличает Гоголя от Гегеля и Бабеля от Бебеля…», такое ощущение, что уровень грамотности «кастратофически» снижается. Для примера – зайдите на любой сайт знакомств – сколько объявлений типа: «как бы «интеллЕгентная и обОятельная» девушка ищет спутника «по жизни»… И мы не так уж и сильно оторвались от животных, у них бывают и любовь и эмоции и психозы… Все меньше людей знает основы психологии, философии, древнегреческих философов. Правда, восточная философия становится довольно популярной, но часто в примитивном, упрощенном и адаптированном изложении. Вообще мне кажется очень правильной мысль академика Кедрова, о том, что веку физики и химии давно пора закончится, должна наступить эпоха экологии и психологии – размышлений о сущности бытия, и все это должно сближаться с религией. Еще мальчишкой меня сразила мысль киевского кибернетика Антомонова, о том, что генеральный путь всего развития является снижение вовлечения в оборот вещества и энергии и увеличение оборота информации, снижение хаоса – т.е. энтропии. И те системы, которые идут по этому пути и выигрывают в эволюции.. побеждают и продолжают развиваться, другие – гибнут.
Впоследствии эти знания очень пригодились, когда вставали глобальные вопросы куда идти, в так называемых «точках бифуркации», т.е. говоря по-русски на перекрестках жизни… И очень в этом смысле пригодились постоянные перемещения в пространстве, путешествия, экспедиции, командировки.
Первый раз «не морским путем» я попал заграницу в Канаду (первый и я надеюсь, еще не последний раз) в 70-х годах на международный семинар по промысловым беспозвоночным . Он проходил в маленьком городке Монктон, в провинции Нью-Брансвик, на атлантическом побережье. Городок милый, уютный, зеленый - разделенный небольшой рекой на англоязычную и франкоязычную часть. Удивили березовые рощи, («хоть похожа на Россию, только все же не Россия»), машины с зажженными днем фарами, гаражные распродажи, когда люди выставляют ненужные вещи на обочину дороги – забирайте! Канадские бабушки, пьющие «пятичасовой чай» на верандах домов, невозможность выпить пиво из бутылки без бумажного пакета – могут забрать в полицию. Мы заседали в местном университете, а по завершению совещания, гости устроили нам пикник на берегу Атлантического океана – было много пива и вареных крабов. После принятия на грудь энного количества пива, многие ученые, интеллигентнейшего вида господа позволяли себе то, что у нас даже бомжи не позволяют – мочились на глазах у своих коллег прекрасного пола! Я прекрасно осознаю, что по части культуры поведения россияне тоже далеко не идеал, но это было слишком . Правда, очень стыдно становится за соотечественников, когда они ведут себя по хамски, дико заграницей, напиваясь до «положения риз», либо тянут, все. что плохо лежит. В некоторых портах Японии в магазинах висят объявления «Русским вход воспрещен»! Это как раз связано с привычкой наших некоторых моряков к мелкому воровству или буйству «во хмелю». И все это происходило несмотря на строгие инструкции помполитов, хождение тройками по городу, и .т.п.
Именно самый большой культурный шок в моей жизни связан с удивительной страной – Японией, но об этом позже…
Если ты не занимаешься политикой – она займется тобой!
В промежутках между рейсами, писались научные отчеты, статьи, изредка была возможность поучаствовать в конференциях, включая международные, но это не особо приветствовалось по политическим и финансовым причинам. Мне удалось съездить в Минск и маленький городок Монктон в Канаде, Ленинград, Хабаровск. Это позволяло встретить массу интересных людей, но создавало напряжение в отношениях с начальством. На многосторонних встречах по Берингову морю, в частности, нейтральных вод в его центре называемой с легкой руки американцев «Дырка от бублика», я встретил своего первого друга американца – Джея Хастингса. Кто мог знать, что с этой встречи моя жизнь так сильно изменится, хотя и не сразу. Мы оба интересовались боевыми искусствами Востока и горными лыжами. Началась переписка и вскоре он сообщил, что приезжает на конференцию по биологическим ресурсам северной Пацифики во Владивосток. Я не был участником этой конференции, т.к. в это время работал в лаборатории биологических ресурсов южной части Тихого океана. Но поскольку мой друг американец, Джей Хэстингс участвовал в ней, я решил там появиться. Тогда это было непросто – даже во время начала перестройки. Я спросил разрешение (а как же?) у начальства разрешения поучаствовать. Разрешение было получено, и мы встретились на конференции . Джей так был рад меня увидеть – мы не виделись несколько лет, что представлял меня всем присутствующим американцам, которых, он видимо, хорошо знал, в том числе и вице-губернатору Аляски. Дирекцией ТИНРО мне было указано на мое неприличное поведение – как может всего лишь какой-то старший научный сотрудник общается свободно с высокопоставленными американцами. Я был достаточно наивен, если не сказать, глуп, что не внял увещеваниям. Мы с Джем договорились, что пойдем вместе вечером в маленький ресторан «Ностальгия», где предполагалось выступление певицы с русскими романсами. Джей сказал, что он пригласит своих друзей, а мне предложил пригласить своих, чтобы устроить «вечеринку». Я не возражал, но в обеденный перерыв ко мне подбежал зам. директора по международным делам, (который по моему, знал по-английски только «Янки – го хом!»). Он радостно сказал, что меня ждут крупные неприятности, что меня ждут «разборки» в дирекции. Мы с друзьями пришли в «Ностальгию», но американцы задерживались, и пришли только к закрытию ресторана . Мы посидели с ними минут двадцать, и разошлись, т.к. официанты вежливо нам «намекнули»… А наутро в институте меня уже ждал «весь синклит» моего начальства. Мне устроили «выволочку», сказали, что я веду «закулисные переговоры» за спиной института, и они меня серьезно предупреждают. Мои объяснения не были приняты, но на время меня оставили в покое. Второй раз, я «попал» на связях с иностранцами, когда в этом же году приехала делегация ученых из Канады, возглавляемая знаменитым Рикером. Для «рыбных» ученых он все равно, что Резерфорд для физиков. Его «кривая Рикера» легла в основу массы моделей и системы управления популяциями рыб во всем мире. С ним приехало еще десять ученых и два бизнесмена. Организовали семинар, где Рикер делал доклад. Но хорошенькая девушка из «иностранного отдела» не знала терминов и так плохо его переводила, что мне пришлось ей подсказывать, хотя я и понимал, что мне не стоит этого делать, учитывая недавний инцидент. Народ стал пихать меня в спину – дескать – ты переводи. Я легкомысленно согласился – и тут же последовали репрессии. Мне официально было запрещено присутствовать на семинаре (дискредитирую международный отдел), и я, после перерыва ушел в лабораторию, успев, правда, перемолвиться с двумя канадцами. Они сообщили, что их интересует наши данные по южной части Тихого океана. Я тогда работал в лаборатории Южного океана и сообщил им, что наши данные двадцатилетней давности, но если им интересно, они могут прийти в нашу лабораторию пообщаться. Но так как мне было запрещено появляться на семинаре, эти джентльмены стали меня активно разыскивать по всему институту – я же им обещал! Когда они меня все же обнаружили, мне пришлось сказать, что у меня, к сожалению, нет времени – не мог же я сказать, что мне запрещено с ними общаться! Так я получил вторую «черную метку»! Настроение было препоганейшее и когда я на пути домой, встретил (как назло) двух заблудившихся иностранцев, то решил, что это, наверное, чересчур! Заблудившаяся пара - американец и японка, искали дорогу к морю. Я сказал, что не ничего проще – надо просто перевалить через сопку. Но они стали ныть, что без меня они потеряются, что они голодны. И я, идя на день рождения друга, взял их с собой (горбатого могила исправит!). Там их накормили борщом, пельменями, налили водки и даже спели японскую песню! Согретая таким приемом японка даже всплакнула…
Но этим история не закончилась, и меня в институте продолжали подозревать в «стремлении в самостийности», в мое личное дело видимо легли новые страницы...
Как сбежать от проблем?
Чтобы немного развеяться от всех этих переживаний, я присоединился к группе ученых ДВО РАН и ТИНРО, ехавших на Сахалин кататься на лыжах. Тогда билеты на самолет были относительно дешевы (видимо потому, что топливо стоило копейки), а подъем на подъемнике был для нас бесплатным – спирт как универсальная валюта, привезенный в большом количестве учеными очень пригодился… Компания из 30 человек, галдящая и гремящая лыжами, и другой амуницией, садились в заказанный заранее автобус, который везет нас в гору, на горнолыжную базу «Горный воздух», с которой Южно-Сахалинск был «как на ладони». Это место, как говорят, было выбрано в свое время японским губернатором южного Сахалина, для своей резиденции. Утро начиналось с завтрака в столовой – и вперед на склон! Подъемники включали рано, а когда они не работали, особо рьяные горнолыжники брали лыжи «в руки» и лезли на гору. Позже к этим героям присоединялись и мы, более ленивые. Кто-то пытался кататься красиво, кто-то летел вниз очертя голову. Таких «не-проффесионалов», также как и новичков водителей, несколько снисходительно называли «чайниками». У нас даже был такой стишок, переделанный из песни В.С. Высоцкого про «Як-истребитель»:
«Я «чайник», я «чайник», во мне все кипит,
Лечу я с горы как булыжник,
А тот, который во мне сидит,
Считает, что он горнолыжник»!!
Вечером, несмотря на усталость, были еще танцы у камина, вспыхивали краткосрочные романы, иногда спускались в Южно-Сахалинск, ходили даже в местный театр, иногда заходили в местный бар выпить пива. В нашей Владивостокской группе из года в год собирались один и те же люди. Одним из ярких, запоминающихся людей был Артур Погодин, седоватый волжский интеллигент с бородой клинышком, который обладал уникальной скрупулезностью во все – от науки до катания на лыжах. К нему можно было подойти с любой просьбой – у него всегда все «с собой было»… иголка с ниткой, веревочки, ножичек, все, что может пригодиться в любую минуту. Он пунктуален, педантичен, «рукаст». Найдя на свалке какой-то поломанный замурзанный столик, он утащил, его домой и все удивлялись, зачем ему этот хлам. Позже, придя к нему, мы удивились, откуда у Артура такой старинный ломберный столик. Артур прищурился и сказал – а вы помните «тот хлам», что я подобрал на помойке? От него «рыдали» продавщицы, которых он доводил своей скрупулезностью, не позволяя себя «объегорить» ни на копейку. В баре на Сахалине, выпив пиво в буфете, местные джентльмены не сдавали бутылки – их собирали со столов проворные бабушки «в пользу заведения». Артур решил, что это неправильно, и собрав с нашего стола пустые бутылки, отнес их в буфет и доплатив к их стоимости энную сумму, прикупил еще пива. И так несколько раз. Этим, естественно, он нанес существенный урон интересам местного буфета. И месть последовала незамедлительно. Оказалось, что при очередном расчете, буфетчица оказалась должна нам несколько копеек, и она решила унизить Артура. Достав из ящика стола ириску - конфетку выпуска еще, видимо, 1812 года, она, в виде сдачи, отдала ее Артуру. Он хладнокровно взял ее и сунул в верхний карман, НО при очередном расчете он оказался должен. И тут же ни секунду не медля, он вернул ей эту конфетку в виде компенсации. Бывалая буфетчица, сначала покраснела, потом вдруг рассмеялась и сказала: «Дааа, такого со мной еще никогда не было»! Вообще народ подбирался любопытный. Молодой доктор наук Стас Одиноков, про которого вечерами пели: «Что ты бродишь в ночи, Одиноков, что ж ты девушкам спать не даешь»! В нашей комнате жил Юра Шарапов, который из инженеров «скакнул» благодаря своей неуемной энергии в удачливые предприниматели и писатели, закончив Литинститут в Москве. Он и на горных лыжах летел вниз с криком, весь в снежной пыли, не заботясь ни о технике катания, ни о собственной безопасности. Чем и заслужил кличку: «горный орел Шарапов»! Правда, не он, а я (перед 8-м Марта) расшиб себе лоб, влетев ногой в «капкан», образованный вмерзшей в лед веткой,. Да так, что меня пришлось везти в больницу, так как кровь из рассеченного лба не унималась. Рану мне зашил пьяный, уже начавший отмечать 8 Марта, хирург (кстати качественно). И я на праздники этаким «подарочком жене», зашитым, приехал домой… Но перед этим мы еще успели подшутить над «горным орлом». Он, оставаясь еще на пару дней, на базе, попросил нас отправить поздравительные телеграммы своим однокашникам по Литинстутуту. Тексты были довольно однообразные и мы попросили разрешения немного их приукрасить. На что выпускник этого славного заведения, легкомысленно согласился! Ну на телеграмме Роксане из Прибалтики, мы только «размялись» и когда дошли до Марины из Тбилиси, тут разошлись не на шутку. Тут были слова: «скучаю далеком Сахалине», и «твой Юра»…. Тексты мы взяли с собой на базу. Юра пришел в негодование:
- Что вы сделали, она и так мне проходу не дает!
-Я, вспомнив свое кавказское прошлое, съехидничал:
- Ну ничэго даарагой, приедут 9 ее братьев (Марина жила в Тбилиси на улице «9 Братьев») и будут тебя мало-мало рэзать….»…
Австралия впервые и надолго
В этом же 1987 году, во Владивосток, приезжала группа австралийских сенаторов и мой шеф, зав. лабораторией биоресурсов южной части Тихого океана, оказался в группе встречающих столь высоких гостей. Один из вопросов, которые сенаторы подняли – обмен материалами между ТИНРО и морскими лабораториями CSIRO, расположенными на острове Тасмания. Дело в том, что советские исследовательские и научно-поисковые суда работали в зоне Австралии в течение 20-летнего периода, задолго до образования австралийской 200-мильной зоны. И собрали гигантское количество информации о гидрологическом режиме, распределении планктона, видовом составе рыб и беспозвоночных. Достаточно сказать, что первые скопления Оранж Рафи (orange roughy) были открыты российским рыбаками. Эта рыба – предмет национальной гордости австралийцев, из которой делают не только вкуснейшее филе, но и ценные компоненты машинного масла и парфюмерии. Правда, справедливости ради надо сказать, что из-за ядовитой кожи, наши признали эту рыбу бесполезной. Да и ловить тогда было что и без Рафи. Вообще, наш российский след, при желании можно обнаружить везде. В Сиднейском заливе стоит сторожевая башня, построенная, по словам жителей Сиднея, против российского флота, а то, что первую морскую биостанцию в Австралии основал знаменитый русский путешественник и этнограф Миклухо-Маклай, австралийцы не подозревают. Я не говорю уже про первую волну эмиграции – т.н. «харбинскую волну». Когда мы прилетели в Сидней первый раз, нам удалось познакомиться с Виталием Берсеневым, потомком этих эмигрантов. Он владел небольшой транспортной компанией в Сиднее, а также уникальной коллекцией марок, стоящей целое состояние. От Харбина, где он провел детство, у него остались смутные воспоминания и почему-то жгучая неприязнь к китайцам. Прилетели мы на переговоры с представителями CSIRO, которые предложили провести совместный анализ материалов, собранных в зоне Австралии нашими судами. Для нашей страны эти данные не имели практически никакой, кроме исторической ценности. Но если бы такой анализ был проведен, это позволило бы сравнить современное состояние экосистем австралийского шельфа и даже провести совместный рейс на борту нашего судна, эксплуатация которого была намного дешевле, чем принадлежащего CSIRO, “South Surveyor”.
В аэропорту Сиднея мы позвонили второму – нашему знакомцу по Владивостоку, сенатору от штата Тасмания, сенатору Полу Калверту, чтобы сообщить о своем прибытии. Он поручил нас в Канберре, куда мы прилетели с моим шефом Эрнстом Носовым, из Сиднея, своему секретарю, Лесу Гловеру. Этот парень помогал нам постоянно, но тут он совершил небольшую промашку – повез нас в советское посольство. Он наивно полагал, что нам там будут рады. Но нас хотя и встретили на достаточно высоком уровне (все же гости сенатора!), но настороженно – чиновники никогда не любили неожиданностей, особенно в то время… На вид наш соотечественник был похож на проштрафившегося партийного функционера, подстриженный «в кружок», с жутким английским языком и галстуком кричащей расцветки в форме лопаты. Лес быстро «просек» ситуацию и быстренько нас оттуда увел. Мы сами с облегчением вздохнули, так как ничего хорошего от этой встречи не ждали.
Когда встречи в бывших столицах (Сиднее и Мельбурне) закончились, мы перелетели на маленький остров Тасмания, находящийся между Австралийским континентом и Антарктидой. Этот остров с климатом, напоминавший мне мою родину – северный Кавказ, был Меккой туризма и ученых, занимающихся морем – именно здесь располагаются морские лаборатории CSIRO, сети интститутов, занимающихся природными ресурсами Австралии и ICLARM или Антком – Антарктический комитет, регулирующий освоение Арктики. Здесь, в вотчине сенатора Калверта, который представлял именно Тасманию в федеральном парламенте, нас встретили с особым радушием. Ведь CSIRO – именно та организация, которая была заинтересована в совместной работе. Здесь мы посетили наш российский ледокол, который был арендован туристической компанией для доставки туристов-экстремалов к «торосам и айсбергам» Антарктики. Но несмотря на радушный прием австралийцев мы не могли им дать внятного ответа на их предложения – не нашего уровня вопрос. Поэтому, сделав все необходимые записи, собрав предложения, мы пообещали доложить «по инстанциям». Мы договорились, что теперь они приедут в ТИНРО для официальных переговоров о совместной обработке данных, собранных российскими судами, мы засобирались домой.
На Тасмании мы познакомились с Кунольдом Рейтлером, немцем, переехавшим в Австралию много лет назад с 10 долларами в кармане. Здесь он занялся добычей морского уха (абалона) – симпатичного моллюска с дырочками в раковине, с очень вкусным мысом. На этом он заработал приличные деньги, что позволило ему купить старинную двухэтажную гостиницу в небольшом городке Франклин, бар и старый парусник с гафельным вооружением. Правда, когда он прекратил нырять, продав свою именную лицензию на этот промысел за 100 тысяч долларов, через несколько лет такая лицензия стоила уже полмиллиона. Кунольд пригласил нас пожить у себя в гостинице. Он был кипучий энтузиаст и все время рвался куда-то – то искать абалонов под Владивостоком, то в Африку – искать алмазы.
Он тоже засобирался во Владивосток, искать морское ухо – он уверял, что его у нас должно быть много, просто надо знать - где искать. К слову сказать, эти моллюски действительно обитают у южной оконечности острова Сахалин, в районе небольшого островка Монерон. Но это южная часть ареала морского уха, видимо личинок заносит туда теплым течением . И я сильно сомневался в его теории, что не мешало мне пригласить его погостить у нас. Я позвонил жене и попросил приготовить что-нибудь вкусненькое, так как к нам приедет гость – в то время все почти в магазинах отпускалось по талонам – сейчас в период изобилия на прилавках в это трудно поверить! Наташа грустно сказала, что у нас даже колбасы дома нет, и попросила привести головку сыра. Интересно, что когда мы встречали на переговорах по Берингову морю поляков – они тогда там рыбачили, – они предсказывали наши полные прилавки с высокими ценами – у них такая ситуация была намного раньше нас, а мы не верили!
Последние потуги в науке
Вернувшись во Владивосток, мы опять окунулись в бурное море перестройки. В 1988 г. я защитил диссертацию «про креветок» Берингова моря. Интересно, что перед защитой, когда я принес автореферат своего «опуса» в отделение Главлита Сейчас большинство людей уже не подозревают о существовании такого органа, который следил, чтобы ничего секретного и крамольного не появлялось в печати. В этом реферате кратко описывалось содержание моей работы – миграции скоплений, питание, численность, наблюдения за поведением и т.д. мелкой но очень многочисленной углохвостой креветки. Там была карта размером с почтовую марку, где я от руки, «на глаз» нарисовал изобату 100 м . И тут же бдительные цензоры это заметили, и чуть было, не заставили меня перепечатывать все 100 экземпляров реферата – секретная информация! А ведь в то время практически не было персональных компьютеров, все правки приходилось вносить методом «Ре-кле» - режем и клеим. Мне на мою диссертацию, дали отзывы три доктора наук – М. Пропп, О. Белогуров и Р. Буруковский. В отзыве Михаила Проппа, я заметил в заголовке опечатку сделанную, скорее всего машинисткой (персональных компьютеров как ни удивительно это сейчас, тогда не было). Там было написано: «Отзыв оФФициального оппонента….». Желая подшутить над Михаилом Владимировичем, который тоже за словом в карман не лезет, я показал эту надпись Олегу Григорьевичу и сказал, что немецкие корни доктора Проппа трудно спрятать – видимо, поэтому он пишет это слово через два «Ф». Ну и что, сказал маститый ученый Кусакин, академик А. Жирмунский, сын знаменитых лингвистов пишет слово «траловая лебедка через два «Л» и ничего… И Олег Григорьевич, увидев это, тут же рассказал своему боссу – академику Жирмунскому, анекдот про Н.С. Хрущева – «Черномырдина» 50-х годов. Никита Сергеевич решил обойтись хоть раз без помощи референтов и написал свою речь сам. Но потом все же решил дать текст на просмотр. Референт прочел и сказал – сильно написано, Никита Сергеевич, грамотно, но два мааааленьких замечания: Слово «насрать» - пишется вместе, а «в жопу» - раздельно… На что ошеломленный но совсем не обидевшийся академик только и мог сказать – «Грубый вы человек, Олег Григорьевич»…. За год до защиты диссертации мы с женой наконец то решили, что мы готовы к рождению дочери – сын уже подрос, да и мы более-менее встали «на ноги». И как и планировали – через несколько дней после успешной защиты моей диссертации, на свет появилась наша дочь. Сын, безапелляционный как все подростки, потребовал, чтобы ее назвали Аней. И хотя мне больше нравилось имя Алиса, пришлось пойти у него «на поводу», так как он пригрозил, что уйдет из дома. Когда дочь немного подросла, в 1989 году я начал готовиться в рейс на севастопольском судне с подводным аппаратом, как дела это не раз в северных морях. Было уже подготовлено рейсовое задание, судно стояло на рейде Владивостока. Но, «Человек предполагает, а Бог располагает». Произошло событие, нарушившее эти планы. Нашим истребителем был сбит южнокорейский «Боинг», у южной оконечности о-ва Сахалин и наше судно с подводным аппаратом было послано на поиски в район катастрофы. Я не пошел в этот рейс, науки там не было, хотя опыт был бы без сомнения, уникальный. Ребята, участвовавшие в рейсе, рассказывали, что видели на дне останки погибших людей и обломки самолета, в воде плавающие стодолларовые бумажки . Много позже удалось узнать более или менее правдоподобную версию этого инцидента – и стало ясно – сколько цинизма и пренебрежения человеческими жизнями было проявлено с обеих сторон.
В 1991 году ситуация в СССР обострилась, республики стали требовать самостоятельности, которой Москва не хотела им давать, пролилась кровь в Тбилиси, произошли волнения в Вильнюсе. И наконец – в то время как мы собирались лететь в Папуа Новую Гвинею для организации совместной биологической станции – грянул путч в Москве, Горбачева в Форосе в Крыму арестовало ГКЧП, а все вокруг стало рассыпаться как карточный домик. Мы с волнением наблюдали за танками и БТРами на улицах Москвы, также как позже, уже при Ельцине – расстрел из танков «Белового дома» - парламента уже новой России. Замена текущих телевизионных передач постоянным балетом «Лебединое озеро» и выступление по телевизору «ГКЧПистов» произвело лично на меня тягостное впечатление. Особенно трясущиеся руки вице-президента СССР Янаева. Все они мне напоминали сборище вурдалаков с похмелья, а не спасителей отечества, каковыми они себя мыслили. Серые и неинтересные люди, которых собрал возле себя в основном Горбачев, (по моему слабо разбиравшийся в людях), не очень понимали что происходит, что делать в этой ситуации и были напуганы своим собственным поведением.
В 1987 г. я открыл для себя иглотерапию довольно удивительным образом. Я был под городом Находкой на биостанции «Восток» и поутру занимался Ци гун и Тай Дзы – китайскими видами гимнастики, которые постепенно заменили для меня другие виды спорта, кроме тенниса и горных лыж, которые, впрочем, носят сезонный характер. Заменили они мне и множество лекарств, которыми пичкают себя при любом недомогании многие люди. За моими «экзерсисами» внимательно наблюдала супружеская пара моих лет. Мы познакомились, супруги Юра и Наташа Пономаревыми - они оказались врачами-иглотерапевтами краевой больницы. Благодаря им, отчасти, древняя традиция иглоукалывания, прижигания и пульсовой диагностики дополнились компьютерной диагностикой по точкам на ухе. Я сам впоследствии удивлялся - насколько точно диагностируются все мои застарелые проблемы со здоровьем с помощью этой удивительной методики и как успешно лечатся совершенно разные «болячки» с помощью иголок и других чудес восточной «традиционной» медициной. Да- да, именно эта медицина с ее многотысячелетней традицией является традиционной, а не наша европейская с ее довольно короткой историей.
В это время было много секций У-ШУ, клубов по интересам, людей, увлеченных восточной философией, единоборствами, китайской гимнастикой, собираясь в парках, похоже как это делают китайцы на улицах Харбина, Шеньяна и других городов Китая. Одна из таких групп пригласила к себе монаха из общества Ананда Марга – он учил мелодично и монотонно петь, медитируя, вел поучительные беседы. Улучив минутку, когда его перестали осаждать бабушки, требующих, чтобы вот прямо сейчас он научил их «гонять энергию по телу», я задал ему вопрос – допускает ли его религия убийство. Он внимательно посмотрел на меня и поняв, что я не побегу с бейсбольной битой на улицу, сказал - убить можно, но без ненависти…
Опять Австралия
В 1993 году в эту страну собралась делегация, возглавляемая Ю.И. Москальцовым, генеральным директором тогда еще самого мощного рыбопромыслового объединения «Дальрыба», которого даже прочили тогда в министры . Речь шла о возможности заключения соглашения о рыболовстве с Австралией, которое, если не ошибаюсь, до сих пор не подписано. Австралийские рыбные ресурсы, за исключением лангустов и креветок, довольно невелики, но российские рыбаки работали в тех районах, которые потом вошли в австралийскую исключительную эконом. зону Австралии. Частью этого соглашения и должен был быть обмен научными материалами между CSIRO и ТИНРО. Поэтому-то нас, с моим зав. лабораторией Э. В. Носовым и позвали в Австралию и даже полететь на неделю раньше, чтобы как следует подготовить визит. Но тут случилось неприятное событие – мое ТИНРОвское начальство запретило мне участвовать без объяснения причин! И тут уже мне пришлось принимать решение – и я – уволился – написав заявление – по собственному желанию…. И улетел в Сидней уже безработным… Так закончилась моя эпопея в рыбохозяйственной науке. На обратном пути, тогда почти всемогущий Ю.И., предложил восстановить меня в ТИНРО в составе любой лаборатории. Но мне уже, хлебнувшего хмельного воздуха свободы, несмотря на риск оказаться без куска хлеба для моей семьи, не захотелось возвращаться.
В апреле 1993 г. мы полетели в Сидней, оттуда в Хобарт – в лаборатории CSIRO , потом, по рекомендации сенатора от Тасмании Пола Калверта, нас принимали на довольно высоком уровне в столице – Канберре. Он в это время председательствовал на сессии парламента и пригласил нас пожить в его доме и даже пригласил на заседание. Нам удалось провезти, несмотря на драконовские австралийские таможенные правила, черный российский хлеб, консервированного камчатского лосося и красную икру. Ими мы и угощали сенатора, его помощника Леса Главера, после заседания и запивали все это российской водкой! В Канберре мы встречались с учеными и чиновниками разных ведомств, от количества которых у нас закружилась голова. Австралийское рыболовство довольно скромное , но вот количество управляющих структур просто поражало! Потом нас повели в новое здание австралийского парламента, где наш знакомец Калверт как раз вел заседание. Мы с Лесом дождались, когда он закончит и пошли ужинать в ресторан парламента, где встретили еще одного бывшего во Владивостоке – сенатора Карра. После ужина мы, ударившись в ностальгию, спели вместе с сенаторами пару российских песен, удивив окружающую чопорную публику. Дело в том, что под Находкой сенаторов вывезли на рыболовном судне в море, и русское гостеприимство произвело на них очень сильное впечатление!
А наутро наши хозяева встали гораздо раньше нас и улетели на Тасманию. Но заботливый Пол прислал за нами белый длиннющий лимузин и мы на нем подкатили в Бюро по природным ресурсам на переговоры
Австралийцы признавали наш приоритет в исследованиях шельфа австралийского континента, (ведь даже первую австралийскую морскую биостанцию основал наш ученый – Миклухо-Маклай)! Но, запускать российский флот для промысла даже тех объектов, которые австралийцы не ловили, не торопились… Именно поэтому, в целом, поездка делегации, за исключением договоренности по научному обмену, не состоялась. Хотя потом и эти договоренности были сорваны в основном по вине ТИНРО, т.к. ни оборудование, ни база данных Оракл, ни деньги, выделенные для этой работы, не были использованы по назначению . Отчасти это было связано со скандалом с китобойным промыслом СССР в Антарктике – чиновники боялись, того, что раскроется что-то подобное…
Первые шаги в сторону от государственной «кормушки»
Как же я попал в бизнес? Как и многие из моего поколения, меня вынесло из науки ветром перемен, когда стали тесны рамки государевой службы, хотелось чего-то нового, неизведанного. Ну а толчком для этого послужила череда небольших, но довольно неприятных эпизодов, связанных с моей «ненужной» по мнению ТИНРОвского начальства, международной активностью, о которой я уже писал.
Начало бизнеса во Владивостоке было связано с такими компаниями как холдинги «АКФЕС», ДальСО, ИНАКВА, и другие, которые впоследствии распались или разорились. Многие бывшие ученые работали в самых неожиданных местах.
Когда мы вернулись из Австралии во Владивосток, я узнал, что от сердечного приступа умер мой учитель психологии, философии и английского языка и старший друг - Владислав Милашевич. На его похоронах впервые я встретил его сына, который, видимо, унаследовав острый ум отца, стал крупным бизнесменом, президентом Востоктрансфлот, крупнейшую риферную компанию на Дальнем Востоке, которую разорил тогдашний губернатор Приморья, призвав все суда компании вернуться в порты. А что такое для транспортной компании, когда даже только несколько крупных рефрижераторных транспортов уходят с линии, срываются контракты, и т.п.!
В лихие 1990-е годы ковалось и ломалось много судеб, появилась возможность быстро заработать (и еще быстрее потерять) довольно большие деньги. Так, например, был во Владивостоке один из крупных совладельцев нескольких банков, интернет-компании, карачай Батыр Герюгов, который сделал свой первый миллион долларов на анти-тараканных карандашах. Он со временем даже приобрел большой транспортный самолет «ИЛ 76 ТД». Вот с Батыром Герюговым мне то и довелось в третий раз попасть в Австралию. Он был обуреваем интересной идеей задействовать свой самолет для перевозки свежих, пересыпанных льдом морепродуктов (креветок, лангустов и морского уха –абалона) из Австралии в Японию. Но поскольку по-английски он не говорил, он пригласил меня, его сопровождать. За мной к дому заехала машина, которую вел один из «джигитов» Батыра, и мы отправились в аэропорт, где я с нм должен был воссоединиться. По дороге у нашей машины лопнуло колесо и она, перевернувшись несколько раз, стала на бок, с моей стороны. Когда движение остановилось, я понял, что у меня разбита голова и разрезана стеклом рука. Остальные – водитель и подруга жены, которую мы подобрали по дороге, практически не пострадали, хотя машина ремонту не подлежала. Меня подобрал старичок на Москвиче, привез меня в травмпункт, где меня зашили – и я успел к самолету! В Австралии мне пришлось ходить в вязаной шапке, чтобы не видно было забинтованной головы, пока не были сняты швы.
В Сиднее мы посетили крупный английский банк, где Батыр попробовал взять кредит для раскрутки своего самолетно-транспортного бизнеса. Но там нам любезно, но твердо объяснили, что использовать самолет как залог нельзя, т.к. это движимое имущество, которое сегодня здесь, а завтра – там. Нужна недвижимость в Австралии. И предложили купить холодильник и склад на побережье Тасмании для торговли с Россией. Ночевали мы не в гостинице, а у приятеля Кунольда – известного сиднейского архитектора, в красивейшем месте – Хантерс Хилл, откуда открывался замечательный вид на сиднейскую бухту, берега которой были покрыты цветущими фиолетовыми цветами деревьями. Горячий кавказский парень Батыр решил устроить «забег в ширину» и любезные австралийцы пригласили нас посетить веселые кварталы района Кинг-Кросс и довольно фешенебельный публичный дом. И мне ничего не оставалось, как последовать за ним. Но я особо и не сопротивлялся – надо же в жизни все попробовать! Дом кстати, утопающий зеленью и за высоким забором совсем не походил на «дом терпимости». Нас пригласили внутрь и выстроили целый ряд красавиц, одетых довольно легкомысленно. Я, выбрав себе хорошенькую китаянку, пошел с ней в бассейн, где мы кувыркались и ныряли, все время пока остальные занимались постельными утехами. Она же сделала мне замечательный массаж головы и шеи! И выглядел я свежим и отдохнувшим, в отличие от своих спутников, один из которых вообще вернулся расстроенным, поскольку по ошибке выбрал себе высокого грудастого трансвестита, впрочем, довольно миловидного!
После Сиднея мы полетели на Тасманию и там, у Евгения Сабуренкова – представителя России в Анткоме мы познакомились с Галей Причард, австралийской гражданкой, российского происхождения и ее боссом Мервином Ли Потом посетили своего давнишнего знакомца – К. Рейтлера. Так как у Батыра дело не пошло, несмотря на все наши усилия, его «кавалерийский» метод ведения бизнеса австралийцев только пугал, мы с Рейтлером договорились сделать свой бизнес - заработать деньги на продаже австралийских гидрокостюмов во Владивостоке. Он решил сам привезти ящик образцов и заодно поискать «морское ухо» у побережья Приморья. Он приехал и привез тяжеленный ящик с оборудованием. Мы организовали для него поход на катере вдоль побережья и он, хотя «абалона» и не нашел, довольный улетел обратно. А мы, с моим бывшим коллегой – Олегом Булатовым, заплативши за эти костюмы наперед, принялись их реализовывать. В то время промысел серого ежа для японского рынка уже довольно был развит и гидрокостюмы расходилсь довольно хорошо, хотя и наш поставщик ошибся в размерах – привез в основном маломерные гидрокостюмы.
Некоторые ТИНРОвцы сделали успешный бизнес за рубежом, например мой бывший партнер по секции каратэ – Борис (Боб) Тутубалин, по кличке «Боинг», который «спрыгнул» с научно-исследовательского судна, будучи начальником экспедиции, в Сиэтле. Потом занимался переработкой рыбы, заработал деньги на торговле морепродуктами, говорят, стал миллионером. На своих знаниях биохимии заработал хорошие деньги сотрудник ТИБОХа – д-р Сова, наладив очистку красной икры в США.
В ТИНРО, как и в других НИИ, кроме рейсов проходило много интересных событий. Например, психологические тренинги, обучающие семинары т.н. теории решения изобретательских задач (сокращенно – ТРИЗ). Кстати, вооруженные этой теорией многие потом успешно начали заниматься предпринимательством. В холдинге АКФЕС мой бывший учитель по ТРИЗ отвечал за стратегическое развитие компании и меня часто приглашали консультировать их по вопросам рыболовства. Бывший водолаз Института биологии моря (ИБМ) и Андрей Малютин, защищавший диссертацию по мягким кораллам почти одновременно со мной, организовали Владивостокскую международную фондовую биржу. Инженер-гидролог ТИНРО Малышев организовал компанию ИНАКВА, отреставрировал бывший до революции 17 года губернаторский дом, подарил городу бронзового тигра, организовал поход кораблей в США по случаю 300-летия российского флота. Еще один сотрудник ТИНРО Шарапов, о котором я уже писал, начинал с торговли бытовой техникой, соками из Новой Зеландии, построил здание Владивостокского консульства США. В его компании - ДАЛЬСЕРВИС, мне тоже довелось какое-то время работать, торговали подержанными машинами, занимались таможенным оформлением. Тут же работал исполнительным директором бывший замдиректора ТИНРО Андрей Темных, о котором я уже писал и еще упомяну. Вокруг ТИНРО, как института, сидевшего на сырьевых ресурсах собиралась определенная группа компаний, которая начинала бизнес, основываясь либо т.н. научных квотах на вылов, либо, что реже на знаниях, собранных там. Так успешно развивал бизнес на перевозке живого краба – почти пионер этого направления бизнеса, обогатившего многих и многих, компания «Морские технологии», которую потом подмяли под себя «братки». О своем опыте в «лихие» 90-е я еще расскажу.
В Австралию - в четвертый раз!
В феврале 1995 г. я опять поехал в Австралию, в гости к друзьям на Тасманию. И опять был вечер у камина у Рейтлера, сбор вишни в его саду (это в феврале!), шашлыки - у Сабуренкова с Галей Причард, сотрудницей компании «Трайдент СиФудс», которая, когда разводилась с австралийским мужем, ему заявила: «Если до нового года ты мне не дашь развод, то первого января я стану вдовой!». На паруснике Кунольда мы два раза выходили по реке в море, а также ездили в маленький такой же уютный, как Хобарт, городок Ланцестон. По дороге туда нас застал такой крупный град, что на капоте и крыши нашего автомобиля остались вмятины – представляю, как этот град посек многочисленных овец, которым совсем не было где укрыться от него!
У Рейтлера в гостинице собрался пестрый состав. Там были и африканец из Конго, элегантный, цвета шоколада авантюрист, который запомнился мне огромными глазами и яркими галстуками. Был японец Гото-сан, неудавшийся мастер по ремонту фотоаппаратов, Мы возвращались со встреч из Хобарта поздно, когда все постояльцы вечером, после трудового дня, сидели у камина, потягивая, кто пиво, кто виски. Мне лично очень нравилось красное тасманийское вино, заедая их теми самыми «абалонами». После вечерних посиделок оставалась грязная посуда, и обычно мыть ее вызывался, вперед всех, Гото-сан. Мы гадали, с чем связано было его рвение. И как-то вечером я понял, в чем дело. Я услышал поздно вечером бормотание и нетвердые шаги – Гото-сан пробирался к себе в спальню. Он не мог позволить себе «потерять лицо» выпив больше, чем положено, зато, когда оставался один – расслаблялся в баре по полной программе!
Повстречался я и с Филиппом Гантоном – юристом, который нас консультировал с Батыром по поводу самолета. Он мне запомнился тем, что носил брелок с изображением акулы и надписью – “Trust me, I am a lawyer” . Сенатор Калверт и его помощник Лес, несмотря на то, что наш проект с CSIRO, которые он так поддерживал, не состоялся , тоже встретили нас с моим партнером по бизнесу, дружелюбно.
На обратном пути мы были проездом в Сингапур, и т.к. я с 70-80-х годов там не был, остановились на пару день, покупались в море, съездили на остров Синтоза, где построен замечательный океанариум.
Но австралийская тема «буксовала», австралийцы все время пытались «нагрузить» нас сбытом больших партий сливового масла, баранины, одежды «сэконд-хэнд». В то время как начинать надо было с поставок «канцелярщины», так как рынок масла и баранины уже был поделен и занят, а поставки офисного оборудования еще только начинались. Запросы на покупку российской мойвы для тунцовых и лососевых ферм тормозились сложностью оформления, нестабильностью потенциальных поставок, и т.п.
Продажа мозгов и «распил» бывшей госсобственности
(или - кто не успел – тот опоздал)
Поскольку никто из российских компаний (кроме ОАО АКФЕС, который время от времени пользовался нашими консультациями по разным вопросам), нам пришлось опять вернуться к работе с японцами. Ведь состояние российского рыболовства существенно влияет на цены на рыбопродукцию, представительство крупного торгового дома Мицуи, оптовые покупатели, например Осака Уойчиба (Рыбный рынок Осаки), Кайо Суйсан и другие компании, активно интересовались текущей промысловой обстановкой, посылали технологов для приемки рыбопродукции. Пришлось в зрелом возрасте (мне стукнуло 44) заняться японским языком на курсах при Японском центре Владивостока. Два года я его изучал без большого успеха, хотя кое-что уже начал понимать и говорить. Хотя надо сказать, что те японцы, что работали в России, довольно быстро освоили русский язык. И когда, например, я спросил очередного японца – есть ли у него вопросы, то был сражен ответом – «У матросов - нет вопросов!». Через Японский центр я попал на стажировку в Институт Мицубиси в Токио для изучения японского опыта управления. Там я познакомился с пожилым эмигрантом из России, который всю свою жизнь прожил в Японии, но по-прежнему изъяснялся на чистейшем русском языке - Иосифом Михайловичем Бешером и переводчицей Тамарой Оку. Она, будучи замужем за японцем была в Японии довольно популярным человеком, т.к. вела уроки русского языка на телевидении. Положение жен японцев довольно специфично – «жена всегда должна быть на ступеньку» ниже мужа и я спросил – как она решает эту проблему. Ведь российские женщины к этому не привыкли! Она рассказала довольно романтичную историю своего знакомства со своим будущим мужем, который был ее учеником. Они ехали в метро, и Тамара сказала ему, что она скоро возвращается на родину, т.к. ее контакт истекает. Неожиданно студент бухается на колени и при всем честном народе громогласно просит ее руки! Смутившись, Тамара пыталась его поднять, и сказала что-то типа – «Ну ладно, хватит, вставай!» что было расценено, как согласие и ей ничего не оставалось, как согласиться! Муж, надо сказать, быстро усвоил российские традиции, и когда ей надоедало в гостях у очередных знакомых, она шепотом говорила: «Кеша (а его японское имя было звучало похоже), мне уже здесь надоело… И он, через несколько минут, стукнув кулаком по столу говорил: «Жена! Пошли домой»! И все окружающие с умилением наблюдали, как Тамара, семеня и кланяясь, уходила за ним. Вот это послушание!
Так я вернулся к другой своей любимой стране – Японии, которую я пока любил заочно, с борта судна, по фильмам Куросавы, по книгам Кэндзабуро Оэ, Кобэ Абэ.
Во Владивостоке японских бизнесменов наездами бывает довольно много. В свое время меня познакомили с г-ном Като, сыном владельца корпорации «Шиндзидайся». По его разговорам, я понял, что его отец, будучи японским коммунистом, обладал достаточно большими возможностями торговли с СССР, но с закатом Союза, закатилась и звезда «Шиндзидайся». Сын, хорошо говорящий по-русски, женатый на русской, по-прежнему, пытался вести свой бизнес или чаще, выступал посредником между крупными японскими компаниями и русскими торговцами металлом, лесом и другим сырьем. Он пригласил меня консультировать его в работе с российскими рыбопромышленниками. Тогда он работал с такой достаточно крупной компанией как «Кайо Суйсан».
Исполнительным директором этой компании был г-н Аойама, который поручил мне найти российского партнера для выхода на минтаевую путину, которому срочно нужны были деньги для подготовки судна к рейсу. Я обратился к Игорю Мицкевичу, тогдашнему президенту ОАО «ТУРНИФ». Его я хорошо знал, т.к. мы вместе ходили в море, и по совместной поездке в Австралию. У него в доке стоял большой морозильный траулер, ремонт которого надо было срочно закончить. Казалось бы, все пройдет гладко – есть судно, есть деньги, есть взаимный интерес. Я провел предварительные переговоры, подготовил проект контракта с первоначальным взносом на ремонт - 200 тыс. долларов. Аояма приехал, ударил по рукам с Мицкевичем, и, решив, что джентльменского соглашения хватит, договорился, что подписание контракта произойдет на следующий день по факсу. НО, Мицкевича срочно вызвали в Москву, а его заместители видимо, имели совершенно другие виды на судно. И началась волынка хождений по кабинетам, согласований, и т.п. В конце концов – судно на промысел не вышло, японцы остались без рыбы, ТУРНИФ – без денег. А Мицкевич вскоре уехал жить в Новую Зеландию.
Второе задание - сопровождение японских экспертов-технологов в район промысла сельди у побережья Охотского моря для покупки для «Кайо суйсан» икры сельди – любимого лакомства японцев. Мы вылетели в Хабаровск, потом в Совгвань, подписали контракт на покупку икры и вылетели в Охотск, где сели на борт старого ржавого БМРТ, и начали работу по отбору икры. Ведь японцы не едят сельдь – им подавай только икру и далеко не всякую! Придирчивым технологам не понравилась продукция этого суда, и я договорился с соседним супертраулером немецкой постройки типа «Стеркодер», что мы переедем на их борт и посмотрим их продукцию. Но увы, сельдь быстро отнерестилась и достаточного для пароходной партии продукции мы так и не собрали… В Охотске я встретил бывшего военного летчика, который рвал жилы, чтобы вытянуть маленькую местную гостиницу, где мы ночевали, несмотря на то, что древний город, который когда-то был чуть ли не столицей Дальнего Востока (ему исполнилось 350 лет!) явно умирал….
Несмотря на неудачу, а Аояма любил повторять – “fishery business is a risky business”, японцы понимали, что я сделал все, что мог в этой ситуации и даже чуть больше. Все это позволило мне заработать денег на приобретение японского автомобиля. В 1997 г. я решил сходить за машиной в Ниигату на борту арендованного туркомпанией старого БМРТ. Там я прикупил темно-синий Мицубиси «Галант», который служил мне верой и правдой три года – я только менял масло и резину. Что меня поразило – огромное количество пакистанцев, торгующих подержанными автомобилями – в стране с одним из самых строгих эмигрантским законодательством!
В 1996 году, опять – приступ политической лихорадки в стране - выборы президента в июне – как я боялся, что выберут Зюганова! Для меня это был как возврат в СССР - страну, которая с одной стороной была моей родиной, с другой – давила всякую инициативу и инакомыслие…
Благодаря консультациям для японских и российских компаний, мне удалось скопить денег для переезда в центр Владивостока с далекой окраины – бухты Тихой. Этот район мне нравился шумом моря из окна, роскошным видом на Уссурийский залив, близостью леса. Но ездить оттуда даже на автомашине было трудно, тем более что мне приходилось каждый день возить дочь в танцевальную студию. Доплатив десять тысяч долларов – мы купили маленькую трехкомнатную квартиру прямо над Покровским парком. Вид на залив был не хуже, и когда мы вышли с женой и дочерью на балкон – решили – будем здесь жить!
В связи с переездом я стал намного меньше передвигаться на машине, видимо потерял навык «сумасшедшего драйвинга» по сопкам Владивостока, потому что когда передо мной резко затормозил джип, не сумев вывернуть руль и до конца затормозить, я зацепил его помяв бампер. Это «удовольствие» обошлось мне в тысячу «баксов» - ох дороги новые бамперы для джипов!
Мы с товарищем по консультационному бизнесу подготовили неплохой аналитический отчет для компании «АКФЕС», под названием – «Перспективы развития рыбного бизнеса ОАО АКФЕС». В нем анализировалось состояние биоресурсов Дальнего Востока, уровень переработки сырца, возможности внедрения новых технологий. Особенно мне нравилась идея глубокой переработки остатков от переработки рыбы и беспозвоночных – ведь, сколько ценного сырья идет за борт – печень, кожа рыб, панцири крабов, и т.д. Вот например у дальневосточных аборигенов ВСЯ рыба идет в дело. Например из рыбьей кожи они шьют отличную одежду. Можно только представить – сколько кожи можно было бы получить на промысле минтая и трески, где их добывается тысячи тонн! Отчет наш был принят на «ура», но «рыбный бизнес» АКФЕСА не пошел дальше отправки морем партий мороженой рыбопродукции на запад страны.
Нам было обидно, что наши рекомендации «легли на полку» и, поскольку АКФЕС не обладал эксклюзивным правом на эти материалы, я решил предложить эти разработки РОЛИЗу - молодой компании будущего губернатора Приморья – С. Дарькина. Его заместителем тогда работал муж моей однокашницы – А. Линецкий, бывший математик, большой умница, и он, ознакомившись с материалами, предложил мне встречу с С.М. Дарькиным. Однако из этого ничего не вышло, т.к. С.М. полистав наш многостраничный труд, сказал – «А зачем вы мне, у меня все ТИНРО под рукой, могу заказать что угодно»! На том и расстались. Как знать, как сложилась моя судьба, если бы все пошло по-другому… Я мог бы стать богатым человеком, а мог бы и пропасть в этой мутной воде тогдашнего предпринимательства и извилистых властных коридоров.
Чем только не занимались мои бывшие коллеги – и торговлей лесом, и добычей волосатого краба-плавунца для корейского рынка, как это делала хрупкая женщина – Люба Горбачева. Она также содержала ветеринарную клинику на втором этаже своего частного дома прямо в центре Владивостока. И хотя этой клинике было далеко до той, которую я посетил в Сиэтле, лечила животных она довольно успешно .
В апреле 1996 года от ОАО Дальхолдинг мы с Андреем Темных поехали в Корею налаживать отношения с гигантской корпорацией – Хендай. Идея заключалась в том, чтобы стать агентом по продаже подержанных корейских автомобилей для Сибири и дальнего Востока. Ведь эта компания, как и многие другие производители автомобилей, обменивала подержанные автомобили клиентов на новые и для нее встала проблема их реализации. Идея сулила хорошие перспективы, но для этого нам нужно было выйти как минимум на продажу 60 автомобилей в месяц. Однако, поскольку корейские авто, хотя и пользовались меньшей популярностью, чем японские, обладали тем преимуществом на российском рынке, что были с левым рулем, И хотя во Владивостоке 90% автомобилей были «праворукие», мы почти не сомневались в успехе. Тем более, что корейцы обещали делать предпродажную подготовку. Позднее, на территории Дальзавода, мы планировали наладить сборку корейских автобусов и переработку корпусов машин, вышедших из употребления на «скрэп». Для чего посетили такое производство недалеко от Пусана. Принимали нас на высоком уровне, начальников автомобильного департамента, после подписания контакта на 10 «образцов», нас пригласили посетить буддийский монастырь. При чем это был не тот монастырь, где постоянно толкутся толпы туристов, он был расположен высоко в горах и там практически не бывали европейцы. Было пасмурно, накрапывал дождь, глухое эхо буддийского колокола разносилось вокруг. В таких местах отступает суета, хочется посидеть, помедитировать, но времени у нас было немного и мы с сожалением покинули обитель. К сожалению, этому амбициозному проекту не суждено было воплотиться. Грянул кризис и мы с трудом продали те десять машин-образцов, которые купили. Но мы еще хорошо отделались. Ведь в это время люди теряли состояния, закладывали и теряли квартиры, иногда и жизни .
На обратном пути пред отлетом домой мы гуляли по Пусану и встретили женщину с Сахалина, которая работала в Южно-Сахалинске инженером на хлебокомбинате, и поехала в Корею зарабатывать деньги для обучения ее сына в университете. Она работала зазывалой, получая мизерные суммы за каждого «заманенного» посетителя. Я выбрал это кафе среди множества других потому что мне стало жаль ее, а кроме того кафе носило имя моей любимой жены – Наташа. Шел дождь, и наша группа из четырех человек была первыми посетителями этого кафе с утра. Мы пригласили ее посидеть с нами, погреться, тут-то мы и узнали е грустную историю – она платила 10 долларов за койку, остальное отсылала сыну, но виза заканчивалась, ей нужно было возвращаться, а еще нужно было купить обратный билет! Вылет нашего самолета приморской компании «Владавиа» задержали, т.к с нами одним рейсом должен был возвращаться бывший губернатор Приморья – Е. Наздратенко, а он задерживался. Как мы узнали, он возвращался с дня рождения своего товарища – главы компании «Корсов». И это в то время, когда в Приморье постоянно отключали электричество, а его бывшие коллеги – шахтеры стучали касками на площади возле здания краевой администрации! Сытый - голодного не разумеет!
Жизнь, тем не менее, продолжалась, мы старались поддерживать друг друга в это трудное время. В. Щербаков, один из бывших сотрудников ТИНРО, заработавший свои деньги на выращивании гребешка и добыче краба, решил уехать в Австралию, где захотел заняться разведением осетровых рыб. И заказал нам обзор такого опыта. При этом оказалось, что этот российский опыт уже вовсю используется за рубежом – во Франции, Италии, странах Латинской Америки – нет пророка в своем Отечестве!
Мой приятель – Миша, дочь которого ходила в ту же театрально-хореографическую студию с моей Аней, уехал искать счастья в Австралию. И его жена Татьяна с дочерью Вероникой, остались во Владивостоке практически без средств к существованию. Да и ему пришлось в Австралии несладко – он вставал в 5 утра, работал на «джипроке» - строил дома, вечером учился. Позднее, когда мы встретились в Сиднее, он сказал, что немедленно бы вернулся, если бы сумел накопить денег на обратный билет, так было тяжело и морально и физически. Но постепенно приспособился, поступил на работу в телевизионную компанию, перевез семью. Но только недавно (через почти десять лет!) они получили вид на жительство. Именно это, помимо патриотических чувств, всегда останавливало меня от эмиграции. Очень не хочется кому-то доказывать, что ты чего-то стоишь, лезть вон из кожи, доказывая лояльность к чужой стране. Но «каждый выбирает по себе…» Интересно, что даже те русские, чьи родственники уехали в Австралию после революции, сохранили чистый русский язык, традиции – собирают и солят грибы, готовят борщ или щи, поют русские песни. Именно такими были выходцы из российской харбинской диаспоры – Берсенев, Богомяков и другие. Но привыкнув к размеренной и в целом безопасной жизни, они, когда появилась возможность вести дела в СССР или России, не смогли приспособиться к быстро меняющейся и криминальной среде накопления начального капитала и вернулись к привычной жизни в Австралии.
Интересна судьба сына знаменитого ядерного физика Бруно Понтекрво – Тита. Тит ни в какую не хотел ехать в Италию, где у него были вполне состоятельные родственники. Он стал океанологом, ходил много лет в море на научно-поисковых судах, потом переехал в Москву и стал конюшим у знаменитого офтальмолога Федорова, погибшего в авиакатастрофе . Но многие отправляли своих детей заграницу и они там оставались. А родители делали вполне успешную карьеру или бизнес в России: например, В. Туманов, глава представительства голландского банка во Владивостоке ING, А. Котляр - директора Уссурийского и Лазовского заповедников – А. Лаптев, М. Степаненко, один из ведущих ихтиологов ТИНРО, и др. Сын гендиректора Владивостокской Базы Тралового и Рефрижераторного Флота (ВБТРФ) г-на Никитенко успешно ведет бизнес в США.
Как я уже писал, сын моего учителя и друга В. Милашевича стал довольно заметной фигурой в приморском бизнесе, став председателем совета директоров Востокрыбхолодфлота (ВРХФ) или ВостокТрансфлот (ВТФ). Команда Милашевича-младшего, боролась за управление ВРХФ со старой командой, успешно развивая перевозки, уже начала задумываться о расширение сферы влияния на другое крупное предприятие – ОАО Дальморепродукт (ДМП). Но этот колосс «на глиняных ногах», ранее бывший монополистом по промыслу краба у западной Камчатки, уже слабел, распадался на глазах, задолжав колоссальные деньги разным поставщикам, кредиторам, банкам, и т.п. А ведь были времена, когда мы с Эрнстом Носовым, моим завлабом приходили рано-рано-утром на прием к могущественному гендиректору ДМП Ю. Г. Диденко. Он обычно принимал посетителей где-то в полседьмого утра, глядя поверх любимой газеты «Советская Россия». Его стиль управления – авторитарный, часто авантюрный, до поры до времени приносил неплохие результаты. На счетах компании были приличные деньги, флот, состоящий из плавучих перерабатывающих баз (ПБ) и средних судов- ловцов (СТР), работал эффективно. Но потом, авантюры становились все рискованнее, партнеры – все опаснее. Чего стоил, например греческий миллиардер Ласкаридис, подписавший грабительский контракт на постройку и эксплуатацию для ДМП гигантских судов – рефрижераторов. Или отправка в Аргентину целой флотилии судов во главе с плавбазой, из которых там осталось работать только одно судно. Все это загоняло предприятие в долги, которые кредиторы пытались вытащить разными способами, в том числе управляя судами ДМП. Вот так получилось, что в 1997 году мы с А. Темных и еще рядом наших коллег по Дальхолдингу, перешли работать в новую компанию, созданную именно с этой целью. Нам передали в управление две плавбазы, несколько СТР, супертраулер Игор и небольшой японской постройки транспортник с красивым названием «Капелла».
Это был интересный опыт, хотя работать приходилось за пятерых, постоянно разгребая завалы проблем – осваивая на ходу опыт снабжения флота топливом и запчастями, вывоз готовой продукции, подписание договоров с поставщиками рыбы-сырца на переработку плавбазам. В офис компании потянулись как реальные надежные поставщики, так и разного рода авантюристы. Судьба играет человеком и был у нас поставщик топлива, который потом купил квартиру у моих друзей уехавших в Австралию жить, и подстреливший свою молодую жену в ней, видимо из ревности… Но больше всего заполнились два джентльмена, один из которых все время уговаривал написать нас гарантию поставки рыбы, под которую, видимо, он надеялся получит топливо и его нам продать. Как по тому анекдоту:
Встречаются два «бизнесмена».
- Хочешь - продам тебе состав топлива?
- А почем?
- За миллион…
Ударили по рукам, подписали договор. Один побежал искать топливо, второй – миллион!
Но второй «партнер» – в черном строгом пальто с белым шарфом и вооруженным охранником за спиной, произвел наиболее неизгладимое впечатление. Ему путем каких то манипуляций, досталось несколько судов, один из которых был большой транспортник. Его он и предлагал с удивительно низкой ставкой фрахта. Бог нас уберег от контракта с ним, седьмое чувство подсказало, что ли. А вот моя знакомая еще по АКФЕСУ «влетела». Взволнованная, она позвонила и попросила помощи. Оказывается, «джентльмен» предложил ей купить у его «хороших знакомых» пароходную партию минтая и предложил доставить его на своем пароходе. Но, дескать, чтобы она «не съехала с темы», как теперь говорится в определенных кругах, предложил, ну чисто формально», подписать контракт на перевозку. И она, согласившись, поехала к «знакомым», которые выставили совершенно нереальную цену! Выйдя из комнаты переговоров, она была встречена фразой «джентльмена»:
- Ну что пароход пошел?
- Куда?
- За рыбой!
- Так ведь я ее не купила!
- Ну и что? Транспорт станет под борт, и будешь платить за «мертвый фрахт» по несколько тысяч долларов ежедневно, согласно контакту!
Срочно пришлось обратиться в ВТФ к ребятам, которые «собаку съели» на фрахте, нашли лазейки в документе, позволяющие уйти от этого наглого «наезда».
Но этим наше знакомство, к сожалению, не закончилось. Весной 1999 года мы запланировали поставить одну из плавбаз, «Содружество», на переработку нерестовой сельди. Для этого я вылетел в Магадан, на встречу с молдаванином, который выставлял ставные невода не там, где традиционно ловят сельдь весной – у Охотска, а в районе маленького городка - Северо-Эвенска. В самолете – вы будете смеяться – я обнаружил нашего «кидалу» как всегда в белоснежном шарфе, и с неизменным охранником. Меня он не видел, но, в Магадане я узнал, что наш поставщик, через его представителя во Владивостоке, подписал контракт на перевозку 300 тонн соли для засолки рыбы на судне «джентльмена». Посмотрев подписанный документ – я пришел в ужас от совершенно кабальных условий и предложил молдаванину просто подарить эту соль – дешевле будет! К нашей плавбазе подходил транспортник нашего «героя», капитан уговаривал погрузить к нему нашу продукцию, и хотя я знал, что экипаж транспортника уже давно не получает зарплату, мы с капитаном плавбазы хором отказались от этого «выгодного предложения».
В Магадане произошел еще один примечательный эпизод. Джипу молдаванина перегородили два «крузака» и несколько крепких ребят выскочив из них, вежливо попросили нашего партнера «на разговор». Как выяснилось, их кто-то убедил, что сельдь весной – «верняк срубить бабки»… Купив невода, соль и тару и взяв в аренду рыбопромысловый участок, «братки» стали ждать рыбу, а рыба не пришла! Там ее не могло быть в принципе… Как сказали ребята: «Ну ноги мы этим козлам поломаем, но как нам бабки вернуть? Может передвинуться куда либо?» Увы, помочь им уже было нельзя… Вот что значит, не консультироваться с рыбохозяйственной наукой!
Кстати, о ней. После возвращения из Северо-Эвенска, который напоминал мини-Сталинград после бомбежки, с выбитыми окнами, брошенными домами, населением, которое зарабатывает от случая к случаю, когда рыба подходит, я на пути в Магадане заехал в Магаданское отделение ТИНРО. Зайдя в лабораторию по изучению промысловых беспозвоночных, я впервые почувствовал себя, чуть ли не «живым классиком». Меня забросали вопросами о моих статьях, посвященным крабам и креветкам… Хотя, были и обратные примеры, когда молодые ученые в очередной раз открывают «Европу из форточки», не читая, что было сделано до них… Ладно я, ученый не достигший больших вершин, но как не читать Дерюгина, Зенкевича, Берга, и других корифеев?
Побыв какое-то время на борту плавбазы, увидев, что все идет отлично, когда серебристое золото бьющейся крупной селди идет в цех на переработку непрерывным потоком, где ее сортировали и морозили сотни обработчиц, сидели две конкурирующие группы иностранцев-приемщиков из Кореи и Японии, я вылетел обратно.
Вернувшись из командировки, я окунулся в обычную рутину: проблемы снабжения, переговоров, хождения в ДМП на т.н. капчасы, когда капитаны судов каждое утро докладывают ситуацию на промысле. Закончился 1998 год, мы пережили кризис, но усталость накапливалась. Снабжение становилось все хуже, оплата поставок задерживалась, нам приходилось оплачивать его из обещанных нам «агентских» денег, получая только зарплату, правда довольно неплохую по тем временам. Доконали меня два случая – когда мы хотели заказать алюминиевые т.н. блок-формы для заморозки рыбы на Дальзаводе. Это, когда-то славное предприятие, выполнявшее судоремонтные работы, так и не вписалось в новые условия, как и ДМП. Несмотря на прекрасные отношения с гендиректором, главным инженером, наш заказ мурыжили, гоняли по кабинетам и нам пришлось заказать эти формы в малом предприятии, которое все сделало быстро и без хлопот. И второй случай – когда мои знакомые японцы предложили очень хорошую цену за нашу сельдь, гораздо выше цены, по которой продавал судовладелец – ДМП через дочернюю компанию - ДМП Корея. Но там видимо все было схвачено, были замешаны интересы управленцев высокого звена, и японцам было отказано.
Это было последней каплей. Я понял, что, несмотря на наши усилия, ДМП катится в пропасть, надо уходить. Правы были японцы, пришедшие со мной в здание ДМП и посетившие туалет в этой фирме. Они сказали: Константин-сан, не может фирма долго существовать с такими туалетами - так оно и случилось...
Так закончился этот бурный период моей жизни и началось возвращение "к истокам"... Но об этом в другой раз.
Записки ренегата
© Copyright: Константин Згуровский, 2008
Свидетельство о публикации №208082400480
Свидетельство о публикации №208082400480
Рецензии
Дорогой Константин!
Мы одновременно жили в Киммерии в поселке Карадагской биостанции. Ты был школьником, а я младшим научным сотрудником.Ты стал водолазом-совместителем в Севастополе. Там же водолазом-совместителем стал мой старший сын Алексей.Он тридцать лет отработал тренером дельфинов. А я проходил эту переподготовку из инструтора по обучению подводных плавцов в чин водолаза - совместителя в Водолазной школе Московского Центрального морского клуба ДОСААФ у Бориса Васильевича Громадского.
Забавно совпадали наши пути.
И ты, и я работали в системе ВНИРО - ты в ТИНРО, а я в Батуми строил дельфинарий в Грузинском отделении ВНИРО, после аспирантуры в Московском ВНИРО.
Общие знакомые - Нина Николаевна Грин сохранила в оккупации дом музей мужа в Старом Крыму. Первый секретарь Феодосийского горкома комсомола Николай Кобзев защитил кандидатскую по Грину. Он старался, чтобы ее указывали, как редактора при переиздании его книг. Она не получала ничего, как наследник авторских прав. На машине моего Бати я с Карадага ехал за Николаем в Феодосию. Потом в Старый Крым за Ниной Николаевной. Далее все вместе в Дом творчества писателей. Там Николай знакомил её с влиятельными писателями, чтобы за ней признали авторские права по наследованию, и тем обеспечить финансирование прожиточного минимума.
По дороге Нина Николаевна сказала, что любит ездить на попутных автостопом. Я тут же предложил остановиться, высадить ее, задним ходом отъехать, чтобы у нее была возможность проголосовать.Мы обязательно ее возьмем в попутчицы.
Текст о биостанции было очень приятно читать. Было ощущение, что резко помолодел и снова болтаю с худеньким подростком Костиком.
А все остальное его жизнеописание читал с искренним интересом.
Небольшое уточнение об общем знакомом - "самом молодом академике".
Никола́й Ма́ркович Эмануэ́ль (18 сентября [1 октября] 1915, пос. Тим — 8 декабря 1984, Черноголовка) — советский физикохимик; являлся одним из ведущих в СССР специалистов в области кинетики и механизма химических реакций. Герой Социалистического Труда (1981), лауреат Ленинской премии (1958) и Государственной премии СССР (1983). (Википедия)
Он стал в 1958 году член-кором АН СССР в 43 года, а в 1966 академиком АН СССР в 51 год.
А известный правозащитник Андрей Дмитриевич Сахаров, создатель водородной бомбы,
"в 1953 году защитил докторскую диссертацию и сразу стал академиком (за него ходатайствовал сам академик И. В. Курчатов), минуя степень член-коррепондента. На тот момент ему было всего 32 года".
http://obrazovaka.ru/alpha/s/saxarov-andrej-sakharov-andrei#ixzz56pWVtMmC
ЖУ! - желаю удачи - так традиционно приветствовали в Карадагской республике дармоедов.
ДМН
Димитрий Морозов-Никифоровский 11.02.2018 23:36 • Заявить о нарушении
Мы одновременно жили в Киммерии в поселке Карадагской биостанции. Ты был школьником, а я младшим научным сотрудником.Ты стал водолазом-совместителем в Севастополе. Там же водолазом-совместителем стал мой старший сын Алексей.Он тридцать лет отработал тренером дельфинов. А я проходил эту переподготовку из инструтора по обучению подводных плавцов в чин водолаза - совместителя в Водолазной школе Московского Центрального морского клуба ДОСААФ у Бориса Васильевича Громадского.
Забавно совпадали наши пути.
И ты, и я работали в системе ВНИРО - ты в ТИНРО, а я в Батуми строил дельфинарий в Грузинском отделении ВНИРО, после аспирантуры в Московском ВНИРО.
Общие знакомые - Нина Николаевна Грин сохранила в оккупации дом музей мужа в Старом Крыму. Первый секретарь Феодосийского горкома комсомола Николай Кобзев защитил кандидатскую по Грину. Он старался, чтобы ее указывали, как редактора при переиздании его книг. Она не получала ничего, как наследник авторских прав. На машине моего Бати я с Карадага ехал за Николаем в Феодосию. Потом в Старый Крым за Ниной Николаевной. Далее все вместе в Дом творчества писателей. Там Николай знакомил её с влиятельными писателями, чтобы за ней признали авторские права по наследованию, и тем обеспечить финансирование прожиточного минимума.
По дороге Нина Николаевна сказала, что любит ездить на попутных автостопом. Я тут же предложил остановиться, высадить ее, задним ходом отъехать, чтобы у нее была возможность проголосовать.Мы обязательно ее возьмем в попутчицы.
Текст о биостанции было очень приятно читать. Было ощущение, что резко помолодел и снова болтаю с худеньким подростком Костиком.
А все остальное его жизнеописание читал с искренним интересом.
Небольшое уточнение об общем знакомом - "самом молодом академике".
Никола́й Ма́ркович Эмануэ́ль (18 сентября [1 октября] 1915, пос. Тим — 8 декабря 1984, Черноголовка) — советский физикохимик; являлся одним из ведущих в СССР специалистов в области кинетики и механизма химических реакций. Герой Социалистического Труда (1981), лауреат Ленинской премии (1958) и Государственной премии СССР (1983). (Википедия)
Он стал в 1958 году член-кором АН СССР в 43 года, а в 1966 академиком АН СССР в 51 год.
А известный правозащитник Андрей Дмитриевич Сахаров, создатель водородной бомбы,
"в 1953 году защитил докторскую диссертацию и сразу стал академиком (за него ходатайствовал сам академик И. В. Курчатов), минуя степень член-коррепондента. На тот момент ему было всего 32 года".
http://obrazovaka.ru/alpha/s/saxarov-andrej-sakharov-andrei#ixzz56pWVtMmC
ЖУ! - желаю удачи - так традиционно приветствовали в Карадагской республике дармоедов.
ДМН
Димитрий Морозов-Никифоровский 11.02.2018 23:36 • Заявить о нарушении
Спасибо, Дима! Когда бываю на Карадаге и в Севастополе- часто тебя вспоминаем!
Константин Згуровский 16.01.2019 16:41 Заявить о нарушении
Константин Згуровский 16.01.2019 16:41 Заявить о нарушении
На это произведение написано 5 рецензий, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.