Верденская мясорубка

Средневековая крепость, десять месяцев осады, девятьсот пятьдесят восемь тысяч погибших – гнев, честь и кровь.

- Бойцы! Солдаты! Внимайте моим словам, как к словам родного отца. Время тишины и ласки прошло. Настал тот день и час, когда мы с честью и радостью можем доказать свою преданность родине. Коварный сосед обратил свой хищный взор на нашу с вами родную Францию! Он обратил штыки на наш гордый народ!- с высокой трибуны, излучая ярость и решительность, ко мне обращался «мой Генерал» – генерал Нивель - И к нашей чести мы оказались на передовой, в авангарде трепещущего, победоносного меча великой Французской армии. Мы обязаны остановить, разбить и обратить в бегство австро-германских псов. Здесь. На этом самом месте, у Верденской крепости враг сложит свои головы. У нас с вами нет пути назад, эта крепость последний рубеж, который мы должны отстоять… Отстоять ценой своей жизни, а главное ценой жизни тех, кто вероломно объявил нам войну. Видит бог, вы вобьем первый гвоздь в гроб Австро-германской машины! Вы меня слышите собратья?! Вы меня слышите?!
Разнородная толпа, состоящая из соединений и полков генералов Петэна и Нивела, в пьянящем порыве патриотизма громогласно взревела, оповещая начало самой жестокой битвы Первой мировой войны. Затерявшиеся в толпе пехотинцев, во все горло кричали я и мой сын.
- Поверьте мне братья солдаты, не было еще в истории такой жестокой войны. И не было в истории более яростного защитника, чем французы. Верьте мне, мы принесем Франции победу! Мы, Французы, принесем всему миру избавление!
- Луи. Верь ему, сынок – обращался я к рядом стоящему сыну – Он хороший вояка, я под ним еще в легионе служил. Он нашу крепость от полчищ Берберов сберег. Тогда ему верил и сейчас верить буду. Ты главное, не бойся сынок.
Я смотрел как молодой лейтенант Луи Жульен, в парадной офицерской форме блестел на площади замка своими медными, позолоченными пуговицами на кителе. Луи был прекрасен в своей гордой осанке. Он был похож на гранитную статую, вытесанную из синего монолита. Эх, видела бы его сейчас Мари. Она бы восхищалась им и на её слабовольных, материнских глазах навернулись бы слезы, от осознания того, что наш маленький Луи стал настоящим мужчиной.
Он был моим лейтенантом, а я его солдатом. Как старый пес, я всюду следовал за ним. Иногда помогал советом, иногда кулаком, вправляя мозги слишком ретивым и своевольным новобранцам. Пусть это его и раздражало, но в глубине души он знал, что ему есть на кого положиться. Да и мне так спокойнее будет, ведь после смерти Мари у меня в целом мире никого не осталось, только он – моя кровь и плоть.

Табачный дым седой струйкой улетает в высокое, большое и зеленое небо. Такое небо бывает обычно перед грозой. Это хорошо - в грозу ни кто атаковать не будет. Пожухлая трава устилает скользкую, мокрую и желтую глину под ногами. Что-то тревожно на душе… Четвертые сутки от сырости и вечной, траншейной сутулости меня разбивает радикулит, но я молчу. Луи лишних проблем ненужно, ему есть, чем более важным заняться.
Это «Коровье» поле с обеих сторон было испещрено окопами, дотами, блиндажами и просто рытвинами-воронками от разорвавшихся снарядов. Если птицей вспорхнуть в небо, то с высоты поле обернется уродливым лабиринтом минотавра с кишащими в нем грязно-синими муравьями. В этой войне мы все такие одинаковые, что с высоты бог не может отличить нас от врага, а поэтому-то и не может придти к нам на помощь, сколько бы его не умоляй. Но он видит, что мы по уши погрязли в этой каше из глины, крови и пороха, и пребывает он от этого вида в безмолвии, скорби и печали. Боже храни Францию и моего сына.
- Капрал Жульен. К Лейтенанту! – с невыносимым акцентом рявкнул на меня бельгийский порученец.
Шлепая тяжелыми, облипшими грязью, кожаными ботинками я вихлял по перепутьям траншей и окоп пока не остановился перед добротно сколоченным, бревенчатым блиндажом. Оправился: стряхнул местами, прилипшую глину, покрепче затянул пояс, причесался и франтоватым манером надвинул на глаза пилотку. Вошел.
- Капрал Жульен! Мой лейтенант! – Резво отдал честь и топнул ногой, возвещая о своем прибытии. Из-за боли в спине было неимоверно больно стоять по струнке, от чего по моему лицу плавал нервозный тик.
- Здравствуй отец – из глубины темного помещения раздался голос Луи – Проходи, присаживайся рядом.
Как я понял, мы были одни, в ином случае - в присутствии посторонних Луи и в жизни бы не назвал меня «отцом». Я прошел в глубь блиндажа, к столу за которым Луи, склонившись ближе к свету керосиновой лампы, изучал депешу. Он встретил меня озабоченным взглядом и крепким объятием.
- Ты садись. – хлопнул Луи ладонью о скамью. – Кофе будешь?
- Не откажусь. – в фарфоровую, рюмкоподобную чашку плеснул себе пару капель турецкого-горького – Что-то случилось?
- Плохие новости – он постучал пальцем по желтому конверту, только сейчас я заметил на нем герб штаба армии. – Германцы готовят полномасштабное наступление по всему фронту. К Вердену стянуты большие силы противника. В общем, более ста пятидесяти тысяч, а по нашему участку более пятнадцати тысяч солдат и боевой техники.
Я никогда не дружил с арифметикой, но получалось, что соотношение французов и германцев было один к пяти, на каждого нашего солдата приходилось по пять сосисочников, не считая артиллерии, и боевой техники.
- Теперь очень плохая новость. Хлор. – от упоминания этого вещества моя спина покрылась наледью. За все время войны, я всего один раз побывал в газовой атаке, и еще раз испытать то, что испытал тогда, я не хочу. – Накануне наши дозорные заметили, что из опушки леса ближе к переднему краю германцы скатывали алюминиевые бочки. Ты сам понимаешь что это. Если ветер будет благополучный, то накроет всю юго-восточную часть, в плоть до реки. – он взглянул на меня.
- Еще новости есть? – я уже боялся задавать вопросы
- Возможно, прибудет авиация - почтовые голубки с гранатами. Про артподготовку с их стороны я уже и не говорю. – он вздохнул, потом продолжил – Завтра на рассвете. Все начнется завтра на рассвете. Что скажешь?
- Дай минуту подумать.
Пошарив по карманам, я достал трубку и кисет. Закурил. Разложил на столе карту и с минуту изучал её.
- Небо сегодня зеленое… - сочетание горького кофе и мягкого табака пропитало неб и горло, чтоб прочувствовать вкус я немного почавкал.
- Что? – в недоумении спросил Луи
- Возможно, будет гроза или дождь. Если нам повезет, хлор осядет, еще не дойдя до наших рубежей. А может и не повезет. Ну, так вот: сначала артподготовка, далее Германцы пустят газ и как обычно пойдут за облаком на расстоянии в пятьдесят-сто метров. Будут бить по правому флангу, запирая пути отхода. – я стал водить карандашом по карте – Сынок, видишь там с права есть небольшой холм (высота) с которой простреливается практически все поле, и облако до него не дойдет. Туда бы кого ни будь, а? Хорошо бы вышло?
- Так до него метров пятьсот по открытой местности пилить надо. Траншей там нет, Пробовали пробиться - траншею проложить, но там каменный тес. Это же чистой воды самоубийство.
- Нет, ты меня не понял. У нас будет хлорная завеса, враг дальше своего носа ни чего видеть не будет, а мы тихонько по облаку, по облаку и на пригорок, а? Как тебе такое? У нас, при хорошем раскладе, минут двадцать будет, за это время я там себе виноградник выращу.
- Ты что ж решился сам пойти?
- Я придумал, я и пойду. Мне бы в добавок пару пулеметчиков, миномет, координатора арт-огня и гранат побольше… Я бы тогда на час их удержал бы, пока вы тут от газа очухаетесь.
- А отходить как будешь?
- Луи не волнуйся, мы с моими ребятками и не из такого дерьма выбирались. Может, через лес к реке выйдем. Там видно будет.
Он пристально посмотрел на меня.
- Сынок, ты же сам понимаешь, по-другому ну ни как не получается. Кто еще кроме меня туда сможет дойти и выстоять? – он склонил голову к чашке черного кофе – Вот то-то и оно. Поверь Луи, я не дурак и понял для чего ты меня вызвал. Тебе нужно сохранить позицию и бойцов. А кроме меня у тебя более достойно ни кого нет. Я все сделаю. Положись на меня.
Я понимал, как ему тяжело отправлять отца на смерть, но я также понимал, что он уже обменял смерть десятка бойцов и старика, на жизнь сотен своих подчиненных – равноценный обмен.
- К вечеру у тебя будет все, о чем просил. Введешь их в суть дела, а там на твое усмотрение – он вздохнул и поднялся со скамьи – Капрал Жульен, вам боевая задача понятна?
- Так точно, мой лейтенант.
- Можете идти – Луи перед самым выходом добавил – Вернись живым.
- Будет сделано – обернувшись, я подмигнул своему печальному и растерянному сыну.

Вечер. Прибыли все кого я просил: четверо крепких бойцов с двумя станковыми пулеметами Гочкиса - ОКонннор, Мартинс, Фредерик и Вилье; два оголтелых глухаря с минометом конструкции Лихонина на перевес – Сыроватский и Фурье; и пара желтых новобранцев с флажками за пазухой – Линденман и Борзо. За спиной Линденмана торчала поражающая своими размерами бабина телефонных проводов.
Мы познакомились. ОКоннор и Мартинс были как два разделенных сиамских близнеца – оба ирландцы, из одной деревни, оба на одно лицо (краснолицые, щербатые, скуластые, с морщинистыми, вечно бегающими глазами) попали в эту заваруху вместе с Английским экспедиционным корпусом. Страстно ненавидели Англичан за то, что закинули их в эту дыру и Германцев за то, что они не давали из этой дыры выползти. Фредерик и Вилье – оба стреляные воробьи с темным прошлым, пятерик отслужили в иностранном легионе, одним словом отъявленные негодяи. Сыроватский и Фурье - глухие как столетний ворон, вечно играющие в карты пьянчужки. Сыроватский был русским (ну не совсем русским, а поляком - все равно одним миром мазаны), тоже отслужил в легионе – отличился в бою и заслужил гражданство. Фурье, разжалованный в рядовые сержант, спрашивать «за что?» я не стал, ну уж точно не за красивые глазки. Линденман и Борзо – это отдельный разговор.
Через пол часа я поставил перед ними боевую задачу и познакомил со своими орлами – отрядом Жульена, получилось что-то вроде сводной группы отъявленных головорезов (исключая желторотых) с неимоверной огневой мощью.
- Есть ли вопросы? – закончив инструктаж, я осведомился у бойцов
- А сколько думаешь, останется в живых? – потер ухо Сыроватский
- Думаю, что там, на сопке будет куда лучше, чем здесь на рассвете.
- Нет, ты не ответил на вопрос. – с упорством допрашивал русский – Ты не думай я не боюсь. То есть боюсь, но все равно пойду.
- Да тебя ни кто и спрашивать не будет. У тебя есть приказ, иначе расстрел. – начал раздражаться я - Думаю что мало кто вернется. Я попробую сделать все, чтобы нас осталось в живых больше чем предполагает смерть.
- Еще вопросы есть? – только обвиняющее молчание в ответ – Ну тогда всем снарядить оружие и спать. А вы зеленые пострелы, ко мне.
Переглянувшись, два несуразных бойца строевым боем отсчитали десять шагов в мою сторону и щелкнули каблуками. Я осмотрел их с головы до ног: оба худые как смерть – нос, уши и очки; совсем новенькая форма висела на них как на вешалке в прихожей; невпопад обмотанные икры ног делали их похожими на деревенских гусей.
- Оружие – я протянул обе руки, в которые вложили две винтовки Лебеля. Осмотрел их. Совсем новенькие - давно таких не держал. Красивые… Погладил приклад одной их них, примерился, выцеливая деревья на опушке леса, передернул затвор и выкинул обе винтовки, одна за одной, из окопа в ближайшую лужу.
- Эй, закрой рот, а то муха залетит. – обратился я к недоумевающему Линденману - Это плохие винтовки. На складе возьмете из конфискованного оружия Маузеры калибром семь девяносто два, штыки и сотни две патронов.
- Не соизволите объяснить..? – с возмущенным требованием очкарики озвучили глупый вопрос.
- Да просто все. Лебель три патрона в магазине, Маузер – пять; масса: Лебель – семь кило, Маузер – четыре с половиной; Лебель 3 отказа из 10, Маузер – ни одного. Вот и все объяснение. Что бы про этих бюргеров ни говорили, винтовки они делать умеют. Ну, теперь покажите подошвы.
Опершись один на другого, подскакивая на ногах, они стали показывать свои новенькие ботинки.
- Так. Обоим набить еще пару подков на подошву, здесь вам не Елисейские поля. Завтра в гору идти, а по росе трава, ой какая скользкая бывает. – присмотрелся к, примостившейся за хребте, катушке с проводами – сколько там метров?
- Восемьсот пятьдесят – резво ответил Линденман (Хороший мальчик. Умный.)
- Срежьте до шестисот и завтра эту бандуру волоком потащите. А да, еще, пока не забыл, пришейте передние полы шинели к заднице, легче на пузе ползать будет. Распоряжения понятны?
- Так точно.
- Выполнять.
В сумерках, под нечастым обстрелом мои парни проложили «нить Ариадны» - тонкий канат от края траншеи до подножия холма.

Эту ночь я проспал смирно, как сурок. Впервые за долгие месяцы мой сон не нарушали вопли и стоны погибших соратников. Проснувшись, я открыл глаза… С высоты на меня смотрели белесые, пухлые облака. Как фантастические корабли, они беспечно, олицетворяя спокойствие, плыли по своим делам в предрассветном небе. Так далеко и так высоко. И не замечали они старого, грязного солдата, что, укрывшись шинелью, как червь лежал на дне земляной ямы и провожал их завистливым взглядом. Было в них что-то материнское, что-то неспешное, душевное и нагое.
Где-то в соседней землянке хрипло распевали уличный шансон, аккомпанируя расстроенной гитарой и губной гармошкой. Пахло сырой землей, свежими булками и вчерашним кофе. Пора вставать.

- Группа на изготовку! – скомандовал я – Линденман и Борзо ко мне!
Меряя брюхом землю, они подползли и уставились своими трусливыми глазками на меня.
- Так. Вводная специально для вас, сосунки. Как только дам команду, одеваете противогазы, и бегом за мной, держитесь на расстоянии вытянутой руки за мной. Часто не дышите. – я потряс подсумником из под противогаза - этого хобота вам хватит на пять или шесть полноценных вдохов.
- А потом? – наивно спросил Борзо
- А потом все. Фильтр будет пропускать хлор. Обмажьте шею и кисти рук глиной, так эта отрава на кожу не попадет. На пару тащите катушку, если накроет снарядом, бросаете катушку и бегом по канату к холму. Как только доберетесь до него – один окапывается с тыльной стороны холма поближе к лесу, но не слишком низко, ровно так чтоб флажки могла видеть артиллерия, другой идет со мной. Понятно?
- Так точно!
- Да не тряситесь вы так. Все будет хорошо – я коряво улыбнулся и похлопал по щеке Линденмана. – Ну что братцы ждем…?!

Рассвет. Рыжее солнце, распластавшись над горой, луч за лучиком медленно выползало, прореживая светом холодный монолит темного леса. Пахло мокрым, будоражащим кровь страхом, не дающим провалиться в сонное забытье. Порыв холодного ветра обдул мое лицо, на миг, заставив меня сбить дыхание и проглотить свежий воздух – это плохо, очень плохо. Ветер идет в нашу сторону.
Я обернулся и вгляделся в освещенные лица своих соратников и братьев по оружию, а они терпеливо, излучая суровое молчание, смотрели в даль по ту сторону поля. Там на той стороне, уже готовились дать решающий свисток. Решающим он был, потому что после его возгласа уже ни чего нельзя было изменить - все пойдет своим чередом, по воле божьей и воле случая. В этот момент казалось, что наши души были длиннее, чем наши тени растянувшиеся на земле.
Еще чуть-чуть и… Раздался глухой свиток, отозвавшийся кричащим ужасом в груди. Следом за ним последовала серия взрывов. При каждом взрыве меня передергивало как старика разбитого параличом. Немного погодя я выглянул из окопа. Как и предполагалось, германцы взорвали алюминиевые бочки с хлором. Грязно белесая пыль поднялась стеной, накрывая бурой прозрачной тенью практически все поле разделявшее нас от них. Значит, они решили взорвать хлор сразу, без артиллерийской подготовки наших позиций. Так получалось экономичнее и рациональнее – проклятые бюргеры, все-то у них по линеечке, все-то у них по правилам. Получается, у меня еще есть время - еще минут десять. Десять минут ожидания.
Дрожащими руками попытался, было забить трубку, но как на зло, непослушные, суетливые пальцы все ни как не могли удержать щепотку табака. После пары тщетных попыток покурить, я заметил, что на меня испуганными, растерянно-хлопающими и большими, как у совы, глазами смотрит Линденман из под очков, спавших на нос.
- Смотри боец, как мои руки рвутся в бой, даже слушаться не хотят. – бравируя я подмигнул.
Прошли минуты, как годы. Я все крепче со скрипом сжимал кожаную кобуру, и с как можно пристальней всматривался молочную белену. Еще чуть-чуть. Еще десяток метров. Ужас, надвигающийся на меня, был куда больше чем десяти метровая стена жгучей отравы. Начало трясти не только руки, но и все тело. Главное не думать, вообще не думать. Не думаешь, значит, не боишься. Не боишься, значит, останешься в живых.
- К бою товсь. – шепнул я, но как ни странно в этой оглушающей тишине, образовавшейся после серии взрывов, мои слова прозвучали нарочито громко.
Стягивая с коротко стриженых голов пилотки, бойцы медленно надевали противогазы, скрывая под резиновой маской обреченные, полные страха взгляды. Загребнув в горсть грязи я обмазал шею и руки. Поднял в воздух кулак и рванул в перед, разрывая ботинками стенки пологого окопа.
В темени, перебирая ногами, я высматривал белый канат на земле. Кто-то сдавленно вскрикнул. Смертоносное облако вплотную подобралось к нам. Я указал на заглушку безопасного дыхания противогаза и сжал кулак, отряд перешел на дыхание через фильтр. Практически почувствовал, как нас обволакивает ядовитой массой. Дышать стало тяжелее, тут же запотели окуляры. Я потерял ориентацию, заплелся в ногах и поскользнувшись упал на жесткую поверхность скального образования. Что-то очень больно стрельнуло в пояснице, от чего со скрежетом сжались зубы.
Неприятная ситуация: не видно ни зги, да еще спина вот-вот откажет, меня потихоньку начала охватывать паника – захотелось содрать этот чертов намордник и вздохнуть полной грудью. Так, тихо капрал, тебе еще сегодня воевать. Успокойся и найди канат. Перевернувшись на живот, я встал на четвереньки. Рыская руками, прощупывал землю. Отчаявшись, я на мгновение замер, перебирая в голове предсмертные мысли: «Я не хочу так умирать. В одиночестве… Бессмысленно… Немощным ребенком…», как вдруг меня подхватили подмышки и потащили. Несли меня быстро, да так быстро, что я не успевал перебирать ногами. Только слышалось отрывистое дыхание и лязг металла. Я был беспомощен: не видел ничего кроме крупных капель конденсата на глазных стекляшках, в ушах нарастал треск напряженных нервов, ноги с трудом находили твердь.
После двух минут галопа меня бесцеремонно бросили на пологий и очень твердый склон.
- Снимай капрал. – глухо сказал чей-то голос.
Молниеносно подчинившись, я нервно разорвал противогаз и вдохнул холодного воздуха. Судорожно открыл фляжку и облился водой, вытирая травой шею и лицо. Грязные руки были припорошены белой пыльцой. Начинало жечь. Снял побелевшую шинель. И вытер руки. Не далеко от меня те же действия повторяли бойцы.
- А где Фредерик и Вилье?! – осматривая подчиненных спросил я – Кто ни будь их видел?
- Ни как нет. Они еще не выходили. – сухо ответил Фурье. – Скорее всего, потерялись.
- Кто еще не вышел? – неуверенно поднялся на ноги
- Еще четверо из вашего отряда. Как их? Дай бог памяти. Зорба, Камински и те два итальянца.
- Марио и Салиери. - мысленно прочитав молитву за упокой, я вглядывался в растянувшееся внизу облако. Складывалось такое ощущение, что я смотрю в спину самой смерти. - Ждать не будем, время дорого. Фурье, Сыроватский и Борзо окапываетесь здесь. Остальные за мной бегом марш!
Мы оказались там, где и предполагалось – на тыльном, ближнем к лесу склоне. Подъем на гребень оказался утомительным, мокрая скальная порода крошилась и соскальзывала под ногами. Он занял больше времени, чем я прикидывал. Однако, забравшись на откос, нам открылась примечательнейшая картина: в ста метрах под нами, как на ладони, раскинулось поле, за облаком, как на марше, шел передовой отряд германцев разбитый на три сектора в триста пятьдесят - четыреста человек, общим числом около тысячи двухсот солдат. Центр и левый фланг наступления был за пределами стрелковой дальности моих ружей. В этой ситуации я мог только дать информацию о их месторасположении, а сам сконцентрироваться на правом фланге, благо что позиция была очень выгодна, и нельзя было терять ни секунды момента. Расположив людей по бровке откоса, я дал приказ на изготовку, одновременно отпуская информацию артиллерии и минометчикам, засевшим в слепой зоне за скалой. Линденман четко и отлажено размахивая в определенной очередности флажками, давал координаты артобстрела для Борзо. Борзо в свою очередь, не отрывая глаз от флажков и водя пальцем по планшету, как тетерев стрекотал указания в трубку телефонного аппарата. Вот что значит прогресс - ты не видишь, ты не слышишь, но убиваешь, находясь за много километров от смерти. Эта война потеряла понятие чести, когда на поле брани ты не смотришь в глаза своей жертве, когда смерть не осязаема, не имеет лица и безвкусна, приходит в виде беспристрастного голоса в трубке или того хуже как ядовитое облако. На этой войне страшны не такие бойцы как мы, а вот эти два парня в очках и с катушкой проводов.
Далеко в низу я увидел как Борзо, закончив разговор, вопросительно взглянул на меня. Я молча кивнул ему в ответ. Он опять прильнул к трубке и через минуту раздались раскаты выстрелов полевых гаубиц. Одновременно Сыроватский стал насаживать мины на станок. Кстати сказать, все мины назывались Аннушками, а сам станок, представлявший собой большой продолговатый боек на стальной площадке – Иваном. Вот так насаживая Аннушек на Ивана, с громким хлопком мины, хаотично вращаясь, по параболе перелетали через нас на поле.
После первых, откуда не возьмись, прилетевших Аннушек в рядах германцев началась паника. Строй потерял ровность и передовой отряд начал прижиматься к холму. Тем временем небо разразилось ужасающим свистом, падающих снарядов. Поглубже зарывшись в каску, я зажмурился и вжался в каменную пластину подомной. Землю начали содрогать взрывы, несколько раз снаряды падали так близко, что меня обдавало взрывной волной. Взрыв за взрывом, удар за ударом, больше полусотни. Это продолжалось примерно пару минут. Временами до меня доносились крики моих бойцов - проклятия и отчаянные зовы своих матерей. А потом тишина. Такое тонкое мгновение тишины…
Сквозь умиротворяющее безмолвие стали прослушиваться стоны и крики о помощи на германском языке. Я выглянул вниз. На всю линию атаки хаотично были раскиданы около четырех сотен солдат, некоторые из них были еще живы и, корчась от боли, пронзительно призывали своих сотоварищей на помощь. Основная же масса продолжала наступать. Центральный и левый сектора наступления практически добрались до наших позиций, и уткнулись в заранее подготовленные моим сыном позиции. Я не мог отставать от него.
- Гранаты расчиковать. По врагу бросок, произвести! – скомандовал я
Германцы, услышав мой приказ, успели совершить несколько прицельных залпов в мою сторону, а затем как тараканы при включенном свете рассыпались по подножию. С дюжину гранат полетели вниз, при взрыве разрывая плоть и, брызгая кровью, выковыривали кишки из синих мундиров вражеских солдат. Одна граната разорвалась прямо в руке незадачливого бойца, от её взрыва обвалилась часть пригорка и утянула за собой троих моих людей.
- Огонь! – срывая голос, проорал очередной приказ.
За спиной начал громогласно надрываться пулемет Гочкиса, своими восьми миллиметровыми пулями прореживал строй солдат и разбивал валуны, за которыми они прятались. Передергивая затвор своей винтовки, я то и дело ловил на мушке то одного падающего замертво солдата то другого. С хлюпающим шлепком в, рядом лежащего, Муарэ впились три пули, на последнем издыхании его вырвало кровью и не переваренной фасолью. Эта зловонная жижа по наклонной стекла под меня. Все больше вымазываясь в кровавой рвоте, я продолжал остервенело стрелять, периодически запихивая связки медных патронов в пазух затвора. Как ни странно тремор прошел, рука как отлаженный механизм с четкостью и автоматизмом находила себе занятие. Я мог не думать, тело делало все за меня.
После десяти минут боя они начали отступать, забирая с собой тех, кого можно было унести без дополнительных потерь. Бой незаметно поутих, но еще раздавались отдельные выстрелы.
Убедившись в безопасности, перевернулся на спину и, попросив сигарету у ОКоннора, закурил. Табак был горький и невкусный, одним словом английский. Оба ирландца присели поодаль, наверное рвотная вонь их отпугнула. Увидев на мне кровь Муаре, подбежал Ангаре – полевой медик.
- С вами все впорядке – внимательно разглядывая мой живот, спросил он.
- Все нормально Поль. Что с нашими?
- Трое тяжело раненых, семеро погибших. – перебирая пальцами он начал называть имена погибших.
- Раненных к тыльному склону, оказать мед помощь. Мертвых не трогать. – оборвал его на полуслове. Я не хотел слышать их имена.
Придя в себя, я произвел рекогносцировку. Понял следующее: первое позиция была выгодна, однако тыл был опасен и не прикрыт; второе артиллерийского огня больше не будет, поскольку газ начал накрывать позиции нашей гаубичной батареи, им уже не до нас; третье германцы захлебнулись в атаке по всему фронту. Заранее подготовленные позиции французских соединений, даже не смотря на газовую атаку, остановили таки сосисочников. Теперь единственный выход германцев это артподготовка и полномасштабное наступление. Соответственно им необходим координатор огня на ключевой позиции. А лучшей позиции, чем этот холм в округе не было. Будем ждать гостей; Четвертое, людей у меня осталось мало: пара желторотых, ирландцы, минометчики, медик и пара стрелков: Гофман и Сами. От желторотых без гаубиц толку практически ни какого, медик тоже не в счет у него своих проблем куча. Одно хорошо, боеприпасов у меня тут на целую дивизию хватит; Пятое и самое странное, после того как прошел газ, на поле осталось лежать всего четыре трупа из моей команды, среди них не было Фредерика и Вилье.
Теперь задача у меня проста как дважды два – убить координатора арт-огня. Вражеский отряд пойдет по опушке леса, используя складки местности как прикрытие. Я даже видел хороший овраг, по которому можно подойти к самому основанию холма. Значиться так: оставляю ирландцев и пулемет Гочкиса на холме, остальных в ружье и к подножию.
Окопавшись у самого подножия как раз напротив выхода из оврага, мы стали ждать. Вдалеке временами раздавались взрывы и отрывистая пальба. Где-то высоко над нами курлыкал тетерев, и пожелтевшая листва ласково приминалась под ногами. Борзо временами, крутил шарманку своего аппарата и пытался вызвать штаб, все безрезультатно. Я облокотился на дерево, забил трубочку и закурил, вдыхая букет запахов из подгнивших листьев, мха, пороха и бархатного табака. Как интересно там Луи? Что с ним? Почему не выходит на связь? Ведь облако давно должно было рассеяться.
- Слушай, Борзо. Может, где провод порвали? – с надеждой спросил я.
- Сигнал идет. Значит, просто не берут трубку.
- Ну не все же они там подохли, к чертям собачьим?! – неожиданно сорвался на крик.
Борзо круглыми глазами уставился на меня. Их что на пару с Линденманом учили так на меня смотреть, что мне становилось не по себе?
- Извини, я не хотел. Просто там сын мой и я не знаю что с ним. – клацнул зубами вынимая изо рта трубку – Я обещал защитить его, и всех его ребят. Сам видишь, вышло не очень.
- А кто нас здесь защитит? – сипло, почти тихо спросил Линденман – Кто защитил тех на холме? Тех, кто погиб?
Я замолчал. Мне было нечего сказать, кроме глупых патриотических тирад, мол наша жизнь жертва во благо республики и всего человечества или мы обходимся малой кровью чтоб сохранить большее. Сейчас все это было глупостью. Почему один человек должен умирать ради другого? Почему этот молоденький парнишка сражается бок о бок со стариком самоубийцей? Я точно знал, зачем здесь я - ради своего сына. И только ради него. Пусть говорят что хотят, у меня есть оправдание. Когда я предстану на страшном суде, ни кто не сможет меня обвинить, поскольку я любящий отец и этого достаточно чтоб вступить за врата рая.
- Внимание кто-то идет. – своим шепотом из размышлений меня вырвал Гофман.
Клацанье затворов, шелест листьев и притаившееся дыхание. Тяжелым редким бегом раздавались приближающиеся шаги. По звукам было понятно: бегущий был один, изможден и налегке. Я похлопал Сами по плечу и указал на дерево у самого края оврага, он молча кивнул в ответ и по-пластунски, как крокодил вихляя задом и ногами, прополз за указанное мной дерево. Через пол минуты показалась голова, по которой не теряя ни секунды прикладом врезал Сами. Мужчина, вскрикнув, обмяк и повалился на куст крыжовника. Это был Фредерик.
- Давай солдат приходи в себя – окатив водой из фляги, я шлепал по лицу пощечинами. – Ну, давай.
Жадно глотая воздух, Фредерик открыл глаза.
- Ну что очухался?
- Капрал? – он осмотрелся – Ребята? – его голос стал увереннее. Прикоснулся покрасневшему лбу, куда минутой ранее врезал Сами, и спросил – Кто меня так?
Сами в ответ только кашлянул.
- Говори откуда ты? Не уж то дезертировать решил, а?
- Ни как нет, господин капрал! – он испуганно захлопал глазами и присел – Я заблудился. Мы с Вилье тащили пулемет, но заплутали и чуть было не задохнулись этим чертовым хлором. Потом мы каким-то образом оказались в лесу. Вилье ушел искать вас, а я остался у пулемета. Меня рвало, из-за спазмов я какое-то время не мог двигаться. – он движением попросил флягу, после чего глотнул из неё и продолжил – Вилье пропал и я двинулся искать его, а потом… потом я вышел на поляну и увидел… Увидел… - Фредерик задрал голову, лицо его побелело и на круглых глазах сверкнул ужас.
- Что ты увидел, то?! Мать твою!!! – я шлепнул еще раз
- Вот это. – дрожащим голосом выдохнул Фредерик, и задрал указательный палец в небо.
Я взглянул на небо и лишился дара речи. Почему я не подумал об этом раньше? Какой же я был идиот!
В тихом безмолвии, сверкающий в лучах солнца, над нами плыл стальной великан. Дирижабль был умопомрачительных, неописуемых размеров, более 150 метров длинной, и черт знает какого диаметра, с двумя большими, серебристыми гондолами и десятиметровыми буквами на борту «SL7». Все встало на свои места: ненужно было артподготовки; не нужно засылать наводчика, рискуя жизнями солдат; не нужно стрелять на свой страх и риск, когда не знаешь, попал ты или нет; просто стоит запустить вот это.
Я передернул затвор и выстрелил в серебристую громадину.
- По дирижаблю огонь!!!! – орал я стреляя на ходу.
Добежав по станкового пулемета на гребне холма, я обнаружил, что оба ирландца, разинув рот, с ужасом смотрят на, надвигающуюся на них, громадную тень.
- Огонь мать вашу! Огонь!
Столкнул ОКоннора со стрелкового места и зажал гашетку, ловя сигарообразный предмет в перекрестии прицела. Расстрелял все до железки. Но он продолжал не торопливо разворачиваться в сторону наших позиций. Вскинул ружье и продолжил огонь.
- Капрал! Перестаньте капрал! – Линденман схватил меня за локоть, за что и получил по сопатке. Отмахнувшись, я продолжил стрельбу. Линденман даже после удара не угомонился – Это бесполезно капрал! Это дирижабли класса «Шютте-Ланце». Ваши пули ему меньше, чем слону дробина!
- Что в них?!
- Да все что угодно. Хлор, иприт, тысячекилограммовые бомбы.
Там внизу проснулась артиллерия, сотни пушечных выстрелов разом огласили приближение великана. Но гаубицы не могли поразить воздушные цели. Оно молчаливо надвигалось, ввергая меня устрашающий и немощный трепет. Единственное что мне пришло в голову так это Луи. Не задумываясь более ни секунды, я рванул вниз с холма. Соскальзывая и падая, проваливаясь в лужи, отхаркивая грязь, я бежал, бежал и бежал. Бежал, что есть мочи. Я видел как из дирижабля, как из адского облака, бесчисленными каплями падали продолговатые бомбы. Их было так много, что земля разрывалась ста килограммовыми клочьями. Запинаясь и проваливаясь в воронки, я бежал к штабному блиндажу. За десять метров до цели я оказался почти под самым дирижаблем.
- Луи!!! Сынок! – во весь голос взревел я. Луи опустил ружье и посмотрел в мою сторону. Клянусь богами, я видел, как он улыбнулся, а в следующую секунду земля вздыбилась под моими ногами, похоронив меня под собой.
- Луи… - выдохнул я, понимая, что сын уже мертв.

Я открыл глаза. Надо мной, уставившись черными глазами и фыркая, высилась огромная голова лошади. Откуда она здесь взялась? В сбруе и оседланная – настоящая офицерская лошадь. Ноги не подчинялись и временами конвульсивно подергивались, но поясничная боль прошла. Я обмотал грязную руку поводьями и попытался из последних подтянуться, чтобы сесть. Однако это оказалось на много труднее чем предполагалось, и я немощно, как марионетка, повис на веревочке. Силы покидали меня, и я провалился в забытье. Сознание забил гул, как будто пчелиный рой поселился в голове. Но за гранью трезвого рассудка я ощущал, что меня медленно волочат. Иногда приходя в себя, я отрешенно смотрел, как мое тело медленно, шаг за шагом, тащит за собой лошадь, повторяя все изгибы местности из лужи на пригорок, с пригорка в рытвину по широкому большому полю, оставляя за собой две вихлявые, параллельные колеи от моих сапог. И только солнце на закате давало понять, что я еще жив…