Вкусное солнце

Вкусное солнце.

       Самое первое, что она сделала – это слегка ударила меня по рукам и подала на стол пиццу. И шарахнулась к бар-стойке полупустой пиццерии. Наверное, она в тот момент хотела показать мне, что я не в ее вкусе. Но, все равно, с самого начала я был уверен в том, что наша история будет иметь продолжение, что мое неожиданное чувство к ней совершенно справедливо. Как часто перед нами предстают именно такие девочки, к сожалению, а может быть и к счастью не способные рассмотреть в нас своих долгожданных. Как страшно или, наоборот, счастливо, что, те интенции, возникающие в нас в долгие периоды короткого взросления, не ощущаются на расстоянии этими быстрыми птицами.
       Но я был ей интересен. Я привык общаться с пиццей руками, и, каждый раз, перед тем как совершить очередное поглощение, подсматривал за её реакцией. Она, видно, не смыслила сколько-нибудь в конспирации, и изредка поводила глазами в мою сторону. Чувствуя настороженность с моей стороны, она напускала на себя равнодушие и переключала внимание на остальные предметы. Полупустой хайтековский зал – холодный металл и блестящая, словно рыбья чешуя, плитка, отражавшая тени, отдающие в жертву остывающий трепет солнц. Её солнце, на котором шипели морепродукты и черные пуговицы маслин, было немного сыровато. Это я отметил уже позже, разрезая ножом клейкое тесто и расплавленный сыр.
       Потом ее позвали. Резкий оклик из алтаря, где с шелестящим звуком на сухих противнях томилось вкусное солнце. Имя, которое мне всегда нравилось. Как важно, когда твою любовь зовут именно так, как ты когда-то задумал, как ты где-то услышал. И в течение всей долгой или не очень жизни ты измеряешь каждую, встречающуюся с тобой госпожу именно через эту святую комбинацию букв. Она ли это? Интересно, что посетителям-гастрономам она представлялась под виртуальным именем, которое, также мне очень нравилось. Но настоящее имя все равно ей больше подходило.
       В тот день я съел три пиццы. Во вторник еще три, и снова она не оставила мне шансов на продолжение знакомства. Я пробовал узнать номер ее мобильника, прямоугольником выпиравшего из кармана джинсов, предлагал встретить ее после работы, но мое солнце было так принципиально и высоко… Она приняла от меня визитку как лишнюю тарелку, которую требовалось унести. Правда, я с удовлетворением заметил, как она, возвращаясь в свое царство, пыталась на ходу рассмотреть ее. Все, что удалось мне добиться от нее в тот день – это обещание позвонить. Потом она уже не работала. Сказали, что у нее выходной.
       Моя девочка оказалась стойкой, но не склонной сдерживать обещания. Я так и не услышал ее голос в трубке, хотя в течение романтических недель, следовавших за нашим знакомством, на номероопределителе изредка высвечивались незнакомые цифры, возможно, принадлежащие ее гипотетическим подружкам. Я был слегка разочарован, но после очередной встречи с ней – сталкером вкусных солнц, меня словно угостили нашатырем. Мысленно ложась с ней в дачную постель, я снова стал облизывать ее короткие быстрые ноги, шалея от ее непосредственного тихого рассказа о злоключениях прожитого пиццерией дня. Её смешило, что почти все ее футболки на левой груди имеют следы булавочных проколов. Я прогуливался губами по ее гладкому телу и, набрасываясь на ее левую грудь, лихорадочно ласкал ее. Тихо захлебываясь, я ронял в завязавшую нас ночь, проткнутую ворвавшейся в окно вишней, взрослые вздохи, не забывая в перерывах эгоистического транса отмечать ее аккуратность. «Мол, что, ты такая молодец, даже не сумела проколоть себе грудь», или «Лучше, вообще не надевать бэдж, и отказаться от виртуальной Ольги. Стань собой. У тебя такое красивое имя».
       Однажды, я наблюдал за тем, как она в своих чертогах протирает стеклянную дверь. Я был внутри, а она снаружи. Я прислонился носом к стеклу и она, как будто нарочно, словно стараясь лучше разглядеть меня, стремительно начала вытирать мое лицо тряпкой, изредка угощая его зелёными струйками очистителя, напоминавшего абсент. Мне казалось, что она делает это не сколько из-за желания достичь красоты и чистоты, а скорее из-за того, чтобы нарочно затянуть время. Сзади нее проехало авто, протащив по дымчатой поверхности блестящее пятно. Любительница абсента наконец-то сделала работу и, завязав руки в длинных волосах, стала прихорашиваться перед начищенным зеркалом. Я резко прильнул к стеклу губами. Она засмеялась. Потом ей позвонили. Она, путаясь, смешно выдергивала из джинсов трубку. Мне вспомнились советские телефонные будки. Ожидание, когда закончит разговор тот, который пришел раньше. Но тогда все было так тонко, что мне хотелось и дальше ощущать через стекло жестикулирующую руку богини, ее профиль – маленький укол ямочки, движущийся подбородок, вытягивающуюся шею.
       Скоро я узнал, что она жила в том же городе, что и я. Правда, далеко. Наверное, несколько окон ее дома смотрели на старомосковский тракт и на остатки красной монастырской стены. В пиццерию попала потому, что ей хотелось быть самостоятельной в каких-то мелочах. Заведение закрывалось довольно поздно, и мою любовь исправно отвозил домой добрый усатый сосед на стареньких «Жигулях». Хозяйка вкусного солнца окончила школу и на кого-то училась, но смотрелась как десятиклассница. Неудивительно, что мне хотелось приблизиться к ней еще. Слишком коротко было во сне, но мне хотелось дотрагиваться до нее в не придуманном свете самого настоящего солнца.
       Флорист нафантазировал милую композицию из хризантем, и в одну из божественных суббот я с этим чудом пробрался к ней в чертоги. В зале ее не оказалось, зато было полно студентов. Шелестящая приятная музыка. Официантки переглянулись. Все стало понятно. Потом знакомые короткие шажки. Поднос с дымящимися солнцами. И моя девочка… Увидела. Заинтересовалась, совершая агрессивный слалом между столиков с гастрономами. Потом стояла и не смотрела на меня. Я окликнул ее. Подошла. Она была такой маленькой, что даже когда я сидел, она едва могла сравняться со мной в росте. Я сказал, что букет приготовлен для моей любимой. Счастье невразумительно повело плечами. Я внезапно вскочил, получилось громко – ножки металлического стула лязгнули по плитке. Остановившиеся головы вокруг. Притянул ее за попку и вложил букет ей в грудь. Она отдернулась. Посетители с интересом наблюдали за нами. Многие знали меня как скромнягу. Букет остался на столе, и я так никогда и не узнал, что с ним стало.
       Потом я ее потерял. Очень просто. Взял и потерял. Мне нужно было уехать на несколько дней по работе, о чем я ей и сказал. Хотя она снова не подала мне каких-либо надежд. Совершенно спокойно выслушала, будто принимая очередной заказ. Возвращение совпало с ужасным ливнем. Навязчивые мечты о солнце. Безумно хотелось отметить приезд. Но, она больше не работала там. Сколько я не пытался получить подробности о пропаже, имя которой нашептывал своей дачной ящерице, ничего вразумительного мне не удалось услышать. Ее имя там больше не произносили. О палиндроме забыли. 2002 год бывает один раз. И такая одна она просто перестала там работать. А, может быть, просто-напросто потихонечку наступало лето.
       Найти верный след. Восстановить смысл. Тогда у меня что-то украли. Выставили из тела какой-то орган. Подкинули в космос, для того, чтобы он фланировал надо мной и просился обратно. Образовавшаяся пустота смотрелась жутко. Лето было сухим и трудным. Отсутствие диалога с моей любовью пыталось компенсироваться какими-то приятными мелочами. Виски, сигареты, сознательно затягиваемое чтение и друг – камин. Но сквозняк, пригонявшийся ее отсутствием, пробивал мне по ногам, перед тем как впотьмах нырнуть в сырую дачную постель. Тлевший в камине пень старой груши напоминал осунувшуюся волчью морду с уставшими красными глазами. Я лежал и думал, что она могла бы видеть то же самое или, может быть, что-то более витальное. Лето, прошедшее под знаком декаданса было потрясающе плодотворным. Новые идеи – ошеломительны, креативны. Я понимал, что верная линия, взятая в творчестве, была наколдована моей дорогой пропажей. Затяжные пасьянсы, гладящие зеленую скатерть, бесчисленные сигареты, сворачивающиеся в отвратительные окурки, засыпания под фитотерапию развешенных трав все равно удостоверяли меня в том, что она жива. А, тем временем, дело потихонечку катилось под горку. У вечеров буквально на глазах холодели запястья. И ящерица, награждённая ее именем, куда-то запропастилась. Поднимать пень, из чертогов которого выскакивала ее осторожно-нервная головка, мне не хотелось.
       Первое заседание кафедры в новом учебном году. Загоревшие коллеги. Планы на следующее лето. Всегда любимый мною нечетный семестр, на 75% состоящий из осени и на оставшиеся 25% такой же оранжевый из-за каких-нибудь революций, накатывающего мандаринового праздника и веселых оконных зазываний. Господи, но почему так играет сердечко? К чему бы это? Как душно в темном костюме..
       Мой день рождения. Интересно, что еще ни разу не удавалось избежать на третий день сентября незапланированных лекций. Мне это даже нравилось. Стоишь перед аудиторией с ощущением внутри себя двойного праздника. Думаю, те, у которых день рождения приходится на 31 декабря энного года, поймут меня. Студенты пытаются прочитать тебя, но в моей радости и демократичности, юбилей, кажется, совсем не замечается.
       Первая лекция. Второй курс. Третья пара. Высокое чистое солнце, но где-то за горами уже зажигают клены и разжигают межнациональное. Политология как предмет. Чикагская школа. Минуты четыре с начала второго часа. Дома сегодня снова гости. Надо было пригласить часов на шесть вечера. Поспешил, пригласив на пять. У кого-то наверху запиликал мобильник. Я гневлюсь. Быстрые каблуки в коридоре. Интересно, куда же можно так спешить в 12-54?
       Наверное, таких моментов можно ждать всю жизнь. Стук в дверь. Инкогнито (не подумайте, что я тогда знал, кто это!) не дождался приглашения и перешагнул в аудиторию. Начал свой второй курс с меня. Конечно, Вы узнали, кто это был. Или, скорее, нет. Вы не можете ее знать. Как и опоздать на целых сорок девять минут. Конечно же, я позволил войти, не забывая предупредить о том, что сегодня индульгенции вполне уместны.
       Это был самый большой подарок мне. После лекции она спустилась к кафедре и поздравила меня с днем рождения. Я долго застегивал портфель и не видел внимательных глаз. Только руки её, ездившие туда-сюда в джинсовых карманах. Потом мы шли вместе по парку. И молчали. Сумасшедшее напряжение. Я только спросил у нее разрешения закурить. Она кивнула. А, что, поездка в пиццерию, наверное, выглядела бы тогда красивым ходом. Продолжением интеллектуальной игры. Правил которой не знает никто…
       Самое первое, что она сделала для нас, это приветливо поздоровалась с моей спутницей, и предложила нам попробовать новую пиццу. А я понял, что не умею ждать. Принесенное ее руками солнце было бесподобно вкусным. Вдобавок, пицца называлась «Праздничной». И она улыбалась, как тогда, когда увидела мои огромные губы приклеенными к дверному стеклу. Мы пили шампанское. Моя спутница напевала про свой остров Крым, а я понимал, что ко мне возвращается прежнее состояние. Потому что пропажа с удовольствием болтала с какими-то худыми парнями в спортивных костюмах. Один из них протягивал к ее коленям под столом длинные руки, а другой накручивал на вилку кусочек солнца. И даже если бы ее снова не позвали громко из того алтаря, я все равно бы помнил ее имя.
       Потому что я его до сих пор люблю. И вкусное солнце. Даже не зная, что на самом деле больше.



       май 2006
       Александровка. Дача.