Рисовая запеканка в теле пионера

РИсовая запеканка



СЕРЁГА



В детстве, я несколько раз ездил в пионерский лагерь. Это было не часто, но зато сразу на три смены подряд. Только в конце августа я появлялся в Москве, словно житель далёкой глубинки, таращась на толпы людей, автомобили и многоэтажные здания. Это был, своего рода, добровольно-принудительный отдых.
Мне не хотелось покидать уютную квартирку в Кунцево, зелёный дворик, где каждый сантиметр знал тяжесть моего ползущего тела, а мало-мальски крепкое дерево цепкость моих рук. Где каждая бабка, оккупировавшая подступы к подъезду, была знакома с частотой мелькания моих пяток, и каждая, самая блохастая псина в трудную минуту могла рассчитывать на шикарный ужин у меня на кухне. Это был мой мирок, в котором я чувствовал себя спокойно и свободно. Мне нравилось здесь жить, но с приходом лета приходилось отправляться за сто километров от Москвы с группой таких же, обречённых на групповое веселье бедолаг.
Моя мама, устроившись на один крупный завод, решила воспользоваться всеми преимуществами солидного предприятия. Его администрация распространяла путёвки в пионерский лагерь «Дружный». Многообещающее название располагало к общению, которое, к сожалению, не редко заканчивалось ссорой. Поэтому всерьёз его никто не воспринимал.
Но оно звучало благозвучней, нежели соседский «Юный шарикоподшипниковец».

«Дружный» встречал тяжёлыми металлическими воротами с деревянной вышкой и сеткой-забором, за которым находились несколько унылых корпусов, построенных ещё на заре развитого социализма. С одной стороны его подпирал тёмный лес, кишащий комарами, клещами и разнообразным мусором, с другой - железная дорога, поезда которой мы с тоской провожали, глядя на них сквозь проволочную решётку.
Нам всем хорошо была известна главная причина нашего заключения - свежий воздух. Он преследовал нас везде и в любое время суток: вечером - в спальне, когда мы ложились в холодные, пропитанные лесной влагой пастели, утром - при пробежке в туалет, с отчаянной попыткой скрыть ненужную пока эрекцию, и днём, когда нам особенно трудно удавалось изображать радость от смотра строя и песни. (Ведь это были те времена, когда наша страна, всё время куда-то шагала, громко распевая, чтобы не слышно было стонов отставших. Говорили, что к коммунизму, хотя с уверенностью вряд ли кто мог это сказать.)

Мы жили вдвоём с мамой. Папа жил отдельно. У него был свой режим дня, и он не совпадал с нашим, - в то время, когда папе нужна была эмоциональная разрядка, мы с мамой уже десятые сны видели. Папа появлялся в квартире, громко сетуя на неудобный график работы винных магазинов, на упрямость обувных шнурков и на жизнь вообще. Мы не могли поддержать с ним беседу и поселились в другом районе.

Жили мы с мамой хорошо, но за год я успевал так ей надоесть, что она начинала считать дни до конца моей учёбы, словно узник до выхода из темницы. Мне казалось это немного странным, поскольку я был уверен, что мама меня очень любит, и не хочет со мной расставаться. Ведь она сама мне об этом постоянно твердит. А раз так, зачем же ей желать разлуки со мной?
- Мам, я не хочу уезжать.
- Надо, сынок, надо. Все дети уезжают. Тебе не с кем будет играть.
- Нет не все. Вон Серёжа не уезжает.
- Серёжа? Это какой? Тот, что недавно сюда переехал?
- Да. Он говорит, что вообще никогда на лето не уезжал.

Мы познакомились не сразу. Первый раз, когда я его увидел, он был в костюме из светло-синих штанов и парной к ним жилетки. Из-под неё выглядывала клетчатая рубашка. А ещё, на его каштановой шевелюре, с левой стороны, виднелся седой клок волос - довольно странно для подростка.

Я с начала не понял, что мне в нём не понравилось, но потом догадался - опрятность. Вся его одежда хрустела от идеально-приторной чистоты. Он выделался на фоне остальных мальчишек нашего двора, как пирожное среди горелых сухарей. И ещё, эта седина - прерогатива всёзнающих взрослых. Разумеется, нас это задевало, мы не стали брать его в наши игры, и ему приходилось смотреть на них со стороны. Правда, он уже не появлялся перед нами в том костюме, давно пачкался от всей души, да и не умничал вовсе, но первое впечатление глубоко засело в наши головы, не давая принять седого мальчика в наши ряды.
Как-то, я один слонялся по двору уже часа два, никого из моих старых друзей не было видно. Я не знал, чем себя занять, чеканка теннисного шарика меня уже не развлекала, и надоело не замечать пасущегося неподалёку мальчика с седым локоном. Я подошёл к нему.
- Умеешь в теннис играть?
- Да - ответил он просто.
- Мда? - Я оценивающие оглядел его с ног до головы. - Ну, давай посмотрим.
Я дал ему вторую ракетку, и мы сыграли несколько партий.
В нашем дворе был теннисный стол - это большая редкость! Сейчас его давно уже нет. А тогда вокруг него собиралось много народа. Днём играли дети, вечером - взрослые. Приходили даже из других дворов. Я очень любил эту игру, и быстро достиг в ней определённых успехов. Как мне казалось, - довольно высоких. Из детворы меня уже давно никто не мог обыграть, да и некоторых взрослых я заставлял изрядно попотеть.
Но из десяти партий с Серёгой, я выиграл только одну, последнюю. Да и то, думаю, он мне поддался.
- Ух, ты! Чё, нормально играешь. Где это ты так научился?
- Да - отмахнулся он - то там, то сям.
На следующий день мы всем двором затеяли футбол. Я позвал Серёгу. Когда он пришёл, наш местный хулиган Марат, оттолкнул его.
- Куда прёшь? Давно не получал что ли? Смори, огребёшь по морде!
- Спокойно, паря, - остановил я Марата - он со мной.
И мы начали играть. Через некоторое время, прекрасно сыгрались в нападении. Я, как правша пробирался по правому краю, ему было удобней по левому. Отдавая, друг другу пасы, неумолимо подступали к вражеским воротам и там, легко обманув вратаря, забивали мяч.
- Слушай, ты классно забиваешь банки! - Возвращаясь на свою половину, кричал мне Серёга, - где это ты так научился?
- То тут, то там, - отвечал я, весело смахивая пот.
С тех пор уже никто и не помнил, что Серёга когда-то был чужим.

- А-а... Я его знаю. - Сказала моя мама - Я как-то встретила Серёжину маму в магазине. Она рассказывала, что ей сын всё лето торчит в Москве, бедняжка...
- Вот видишь. И я так хочу.
- Нет. Тебе есть куда поехать, а ему нет. У него нет дачи и нет возможности достать путёвку, а у меня есть.
- Но зачем? Разве я тебе мешаю? Я могу тихонечко гулять во дворе, иногда, очень редко, ходить в кино, сидеть дома, читать книжки, ну или на крайний случай - смотреть телевизор. Мои ясные очи, не моргая, уставились на мать.
- Зачем ты хочешь, чтобы я уехал? Ты меня не любишь?
- Конечно, люблю, сынуля, - я получил поцелуй в лоб.
- Тогда дай мне что-нибудь на память - сказал я грустно - я буду гладить это, прижиматься щекой и думать о тебе.
Мама задумалась на секунду, потом достала из шкафа мой чистый носовой платок и завязала на нём узелок.
- На. Возьми его с собой.
Как выяснилось, мама меня любит, но я всё равно должен отправляться в лагерь. Это была вынужденная мера. Летом в городе очень душно, нечем дышать. В лесу есть, чем дышать, но негде спать, поэтому и построили домики, обнесли их забором и назвали это место - лагерь. И все дети там должны... как сказать «зимовать», но в отношении лета? «Летовать»?

- Ты поедешь этим летом куда-нибудь? - Спросил я Серёгу.
- В лагерь что ли? Неа. А ты?
- И я нет, - зачем-то соврал я.
- Классно.
- Ага. - Говорю.
- Я ненавижу лагерь. Один раз мама попробовала меня туда пристроить. Гнусное место! Еда - гадость, за забор нельзя, но самое страшное - тихий час! Бррр...
- Да...а - понимающе закачал я головой.
- Я не в жизнь туда не поеду!
- И я.
Но моя мама была другого мнения. Она достала путёвку и собрала мои вещи. Близился чёрный день отъезда. Я, как перед долгой ссылкой, старался запечатлеть в памяти всё, что вижу - интерьер квартиры, список последних телепередач, вид облаков из окна моей комнаты. Чтобы потом, когда буду плакать ночью под одеялом и гладить мамин узелок на носовом платке, эти воспоминания поддерживали моё страдальческое настроение, соответствующее образу изгнанника.
И тут случилась неожиданность - я заболел. Простудился, когда катался на Серёгином велосипеде под дождём - эта была единственная возможность, выпросить у него это чудо. Своего у меня не было, а тут: большие колёса, блестящие спицы, ручной тормоз на переднее колесо, фонарик с динамо-приводом, и зеркало заднего вида. Мечта!
- Ладно, прокатись немножко, а то мама мне запретила мокнуть. Когда дождь кончится, притащи мне домой. Помнишь мою квартиру? Вон подъезд, - указал он на соседний дом, - шестой этаж, квартира тридцать один. Да, - предостерёг он - на лифт не жми - не работает.
- Я знаю, спасибо - поблагодарил я, затаив дыхание - трудно поверить в такую удачу.
Я восхищённо смотрел, как мои руки дотрагиваются до серебристого руля, нога встаёт на педаль, а попа опускается на кожаное сиденье, которое приятно скрипнуло подомной. Оттолкнувшись от бордюра, я поехал по асфальту, покрытому лужами разной глубины и размеров.
По лицу, по спине, по рукам и ногам меня хлестала вода. Я посмотрел на небо, оно всё было покрыто свинцовыми тучами, дождь зарядил на долго - я почувствовал себя самым счастливым человеком на свете.
На утро у меня было тридцать восемь и три, голова раскалывалась, аппетит отсутствовал.
Через день, в восемь утра, я должен был находиться в парке у кинотеатра «Бородино», куда счастливые родители отконвоируют своих отпрысков. Там будут ждать снятые с рейсов автобусы с прикреплёнными номерами отрядов и взрослые люди со странным блеском в глазах, одетые в белые, пионерские рубашки, красные галстуки и пилотки со звёздами - вожатые. Хотя я бы не стал настаивать на их стопроцентной принадлежности к старшему поколению, одеваются-то они как дети. Оркестр будет играть «Прощание славянки» (с того времени ненавистное мной музыкальное произведение), директор лагеря произнесёт небольшую ободряющую речь в маленький, пищащий от перегрузок микрофон. Короче, будут созданы идеальные условия, чтобы момент расставания превратился в слезоточащее зрелище, сравнимое по своей эмоциональности с проводами на фронт.
О том, чтобы мне, больному, участвовать в этом волнующем мероприятии - не могло быть и речи. Поэтому я спокойно лежал на диване с неизменным градусником подмышкой.

Я провалялся с температурой пару дней и в принципе был здоров. Но маме, разумеется, об этом знать не стоило. Как только она, возвращаясь с работы, открывала входную дверь, я вскакивал с кровати, выключал перегревшийся телевизор и медленно выползал в коридор. Выдавливая из себя слабую улыбку, еле слышно лепетал: " А-а, мама вернулась", - усиленно изображал измученного недомоганьем человека.
Мама пристально смотрела на меня, трогала лоб и озабочено качала головой.
- Какой ты бледненький, мешки под глазами, губки сухие...
Я тяжело вздыхал и лез в мамину сумку, в поисках чего-нибудь вкусненького. Жизнь казалась мне замечательной штукой.
Но она была бы ещё лучше, если бы мне можно было гулять. Как только температура спала, я стал звонить Серёге, хотел, пока нет мамы, покататься на его велике. Но мне не везло - моего нового друга, как назло, не было дома. Вечером приходила мама, и я не мог уже ему звонить. Не хотел раскрывать истинное состояние своего здоровья. Во время разговора с Серёгой я мог весело рассмеяться. А хорошее настроение - первый признак выздоровления. Перед мамой я старался выглядеть не весёлым, немного подавленным, но не сильно, нельзя было переигрывать.
Так прошло больше недели.
Я действительно надеялся, что в июне лагерь мне не грозит. Какой смысл ехать туда в середине смены? Там уже все перезнакомились и даже успели подружиться. Я буду выглядеть белой вороной, собирая на себе недобрые взгляды - вот мол, явился, мы тут уже пол срока оттрубили...
Я тоскливо поёжился.

Во вторник мама, как обычно, ушла на работу, а я, как обычно, устроился перед телевизором с пачкой печенья. Показывали один из моих любимых фильмов. Сквозь крики попугая принца Фролизеля, мне послышался какой-то шум у входной двери, я едва успел допрыгать до кнопки и выключить кино (дистанционные пульты в те времена были большой редкостью.) Высунувшись в коридор, я к своему удивлению обнаружил внезапно вернувшуюся маму. Было всего лишь одиннадцать часов утра - что она здесь делает? Я недовольно поморщился - так бесцеремонно нарушается мой режим дня.
- Собирайся, мы идём в поликлинику. - Сказала мама.
Тон её не предполагал возражений. Я стал нехотя одеваться. Все мои попытки разжалобить её своим нытьём о слабости в ногах и лёгком головокружении, не увенчались успехом. Щурясь, как вампир от дневного света, я вышел на улицу.
Моя последняя надежда была на доктора. Он-то должен понять, что мой организм не настолько окреп, чтоб менять привычную московскую загазованность на непредсказуемую свежесть загородной природы.
Всю дорогу я старался дышать ртом. Мне казалось, это заставит мои губы потерять излишнюю жизнерадостность, и поможет им выглядеть сухими и безжизненными. То есть сочетаться по стилю с бледностью лица и воспалённостью глаз. Не важно, что бледность получена в результате ежедневного пребывания в душной комнате, а глаза одурели от многочасового просмотра телевизора.
- Проходите, садитесь, - приветствовала нас женщина в белом халате.
Мама и я прошли в кабинет. Мама села на стул, я встал рядом. Врач что-то писала.
- Снимай рубашку, - сказала она мне.
Я разделся, успел сделать ещё пару выдохов через рот, прежде чем она оторвала взгляд от бумаг и взглянула на меня более внимательно.
- Ну, как ты себя чувствуешь? - спросила она, подступая ко мне со статоскопом.
- Кхе... Кхе... нормально - попытался я выдавить кашель.
- Как аппетит? Как сон?
- Да, так себе. Не могу долго заснуть. Ворочаюсь полночи.
Это была правда. Я действительно долго кувыркался в постели, изобретая новые позы. Подушка каменная, одеяло большое и одновременно короткое, под ним холодно, без него жарко, кровать слишком широкая и неровная, простынь... Простынь вообще никакая. Бывало, я часами лежал, уставившись в потолок, наблюдая за перемещениями полосок света от проезжающих за окном машин. Было душно, потом резко холодно. Я слышал все разговоры прохожих. Их шаги гулким настойчивым стуком отдавались в моей голове. Мне хотелось зарыться где-нибудь, чтобы ничего не слышать. Я накрывался подушкой, но армия лилипутов шагала в моих ушах. Это было невыносимо.
- Но, в общем, всё нормально... кхе... кхе...
- Так, давай тебя послушаем.
Холодный металл коснулся моей груди. Я невольно хихикнул, но тут же спохватился и жалобно заохал. Докторша продолжала слушать мою подростковую грудную клетку. Я разглядывал себя в круглом зеркальце, висевшем на её голове.
- Ну, что молодой человек, я тоже думаю, что у вас всё в порядке.
Мама облегчённо вздохнула, я с тоской обвёл взглядом кабинет: стеклянный шкафчик, край кушетки выглядывает из-за ширмы, на стене календарь с девушкой в форме стюардессы, - синяя юбочка, жакет, блузка. Счастливая, ей не нужно ехать в лагерь.

Мои опасения оправдались - меня действительно плохо приняли. Мы приехали во время тихого часа, и пришлось сидеть на улице, перед окнами, за которыми томились мои будущие сокамерники. Некоторые выглядывали через квадраты стёкол и смотрели на меня с завистью. Чтобы не напрягать обстановку, пришлось отвернуться.
- А-а... Саша Лукин!
К нам вышла вожатая, - синяя юбочка, белая блузка.
- Смотри, это Наташа.
Мама была довольна, что у меня будет та же вожатая, что и в прошлом году. Наташа изменилась, стала как будто ниже ростом, и округлилась. Её некогда хрупкая фигура потеряла ту подростковую непосредственность, из-за которой мы вели себя с ней, как с равной. Теперь она выглядела как настоящая взрослая.
Она улыбнулась, увидев меня. Мама подтолкнула меня к ней. Я сделал два робких шага в её сторону и остановился.
- Ну, иди же сюда, - сказала Наташа, - ты чего, не узнал?
Она прижала меня к себе. Это было ужасно.
- Почему не узнал? Узнал, - пробубнил я.
- Смотри, как вырос! - Потрепала меня по шевелюре.
Мой висок коснулся её щеки, рука задело бедро, взгляд упал за вырез блузки. Я почувствовал, что краснею. Закрыл глаза, чтоб успокоится.
Из окон на меня сквозило презрение. Настроение было хуже не куда.
- Ну, чего затих? Хорошо, что приехал. У нас сейчас смотр строя и песни будет, потом футбол. Нашим мальчишкам нужна подмога.
- Ладно, Сашуль, я поехала, - мама резко засобиралась.
- Ну, ма-ам...
Мы отошли в сторону.
- Всё, не расстраивайся, мне пора ехать. Я знаю, ты бы с удовольствием сейчас посидел дома, любуясь очередным приключением принца Флоризеля...
- Я не... - возмутился я.
- Ладно, ладно, я действительно не могу держать тебя сейчас дома, нам с твоим папой нужно оформить бумаги... да и тебе свежий воздух просто необходим... Вобщем, я поехала.
И мама уехала, а я остался, - покинутый, никому ненужный, брошенный на произвол судьбы, неоперившийся птенец на холодной льдине, беззащитный цветок на людном тротуаре, эх... ну, в общем... что и говорить, - тоска.
После подъёма, я прошёл в спальню. В ней ещё витал запах заспанных тел. Подошёл к убогой металлической конструкции со скрипучими пружинами, - ей суждено стать моим ложем. Рядом, грубо покрашенный деревянный ящик на ножках, - тумбочка. Мне дозволено занять только одну из двух полок этой части спального гарнитура. Я положил вещи на кровать.
- Нельзя класть сумки на покрывало!
Я обернулся. Передо мной стоял крепкий парень, нагло ухмыляясь.
- Ты не поздно сюда припёрся, маменькин сынок? - За ним появился потный толстячок.
- Он у нас ещё и вожатский любимчик.
«Начинается» - подумал я.
- Спокойно, пацаны, он со мной.
Расталкивая делегацию встречающих, ко мне пробирался парень с седым локоном на каштановой шевелюре.
- О! Серёга! А ты чё здесь делаешь? - Обрадовался я.
- Да, понимаешь... Моя мама встретила твою в магазине... И та обещала достать путёвку в этот лагерь. Говорит, - не была уверена, что удастся. Но, как видишь, удалось... Сам узнал перед самым отъездом.
- А-а... понятно. Ну, ты извини...
- Да не, всё нормально. Мне тут даже нравится. Хорошо, что ты приехал - у нас как раз не хватает правого нападающего. Полуфинал на носу, а мы еле держимся. После смотра строя давай на поле. Играем с пятым отрядом.
В эту ночь я спал, как убитый. Уже засыпая, вспомнил, что не потосковал над маминым узелком.
«Сделаю это завтра» - подумал я, сладко улыбаясь.


ЖЕНЯ



Я не сразу обратил на неё внимание, думал - это мальчик. Мы играли с третьим отрядом полуфинальный матч. Все кричали: Женя! Женя! И Женя принимал пас, и ловко обводя соперника, отбивал к нужному игроку. Кто бы мог подумать, что это девчонка?! Короткая стрижка, потертые шорты, скорость передвижение почти не уступает моей, ну, во всяком случае - в первые секунды бега.

Потом... Потом я увидел её улыбку - ряд белоснежных зубов, губы нежно розового цвета, я и не знал, что такие бывают. Женя от всей души рассмеялась, увидев, как грязный мяч угодил мне по заднице - наш вратарь Боря пытался пробить удар от ворот. Он не отличался большой точностью...
- Ой, блин, Саня. Вечно ты под ногами мешаешься. Ты чё, баран что ли? Иди на хрен вперёд!
...и умом.

Мама дала мне с собой в лагерь специально сшитые для футбола трусы. Такие в те времена, трудно было найти в магазине. А мама - профессиональная швея, вот и смастерила. Как-то мы смотрели с ней чемпионат СССР на нашем чёрно-белом телевизоре.
- А хочешь, я тебе такую же форму сделаю, как у этих спортсменов? Будешь в ней, как Дасаев прыгать.
- Конечно! Что за вопрос?
Мама успела сшить только трусы до того, как я укатил в лагерь. По возвращении мне обещана была парная к ним майка. Я очень ими гордился - кремовый цвет, тёмно-серая окантовка в три полосы, даже Адидасовский трёхлистник пришпандорила, тёмно-серый.

И вот, в это великолепие смачно врезался мокрый чумазый мяч - Боря только что достал его из лужи. На светлом атласе тут же образовался коричневый трафарет.
Я никогда не чувствовал себя более униженным, чем в этот момент. Недовольно обернувшись, я увидел светящуюся весельем Женю. Глаза прищурены от смеха, волосы в волнующем беспорядке, царапина на подбородке, часть тонкого плеча, открыта перекошенным воротом футболки - короче, она была прекрасна.
Я почувствовал, что со мной что-то происходит: внутри, где-то в области живота, появилось нечто тёплое, ноюще приятное, ранее не виданное, незнакомое, но в тоже время, ожидаемое и встреченное моим организмом с искренней радостью. Это обезболивающее позволило мне тут же забыть об уязвлённом самолюбии и жжении на правой половинке попы.
Не знаю, почему я раньше не замечал, что это - девочка? Как можно было этого не заметить!? Правда, я был в этом отряде всего несколько дней и ещё не успел со всеми познакомиться, - нас было человек тридцать с лишним.
- Осторожно! - Вдруг лицо её озабоченно напряглось.
На меня налетела толпа борющихся за мяч парней. Не раздумывая, я ввязался в бой. Вырвав из человеческой каши причину моего унижения, я рванул к воротам противника. Моя измазанная задница стремительно удалялась от основной массы игроков. Набирая скорость, я обернулся. Женя бежала за мной. Внезапно возникший эмоциональный подъём ураганом понёс меня на другой конец поля, - я бежал, не чуя земли под ногами.
Шилобреев, вратарь третьего отряда, растопырил руки в разные стороны. Казалось, они занимают всё, охраняемое им, пространство. Наклонившись вперёд, он уверенно ждал моего приближения. Нас разделяло метром десять и лысый верзила Антон Дынин. Он ринулся мне на перерез, выбросив левую ногу в сторону, преградил мне путь. Я без труда перепрыгнул через неё, мой надутый спутник прокатился под синей бутсой. Сделав, обманный взмах ногой, я заставил прыткого Шилобреева плюхнуться в мокрый песок. Передо мной была только верёвочная сетка ворот. За спиной я слышал победный рёв наших игроков, шли последние секунды матча - я перед пустыми воротами, с мячом, если забью - мы в финале.
Но тут я услышал вскрик... Уже занеся ногу для удара, обернулся. Женя, корчась от боли, падала на затоптанный газон. Дынин, перепрыгивая через неё, локомотивом нёсся ко мне.
- Бей, Саня! Бей! - кричал мой друг Серёга, его отмеченная аномальной проседью шевелюра выпрыгивала из-за спины приближающегося лысого полузащитника.
Я видел, как Женя, закусив губу, рассматривает окровавленный локоть... что-то большое и потное загородило мне солнце... сильный толчок... ощущение полёта... жёсткое приземление... песок на зубах... пытаюсь выплюнуть траву... крики...финальный свисток... ликование девочек третьего отряда... дикая боль в плече... расстроенное лицо Серёги... и ...Женя... Она сидела на траве, раскачиваясь и гладя ушибленную руку.
Я подошёл к ней.
- Вот возьми.
Протянул ей подорожник.
- Почему ты не ударил? Мы могли выиграть! - В её глазах блестели слёзы.
Я не знал, что ответить, - самому была неизвестна причина этого поступка. Казалось, я потерял способность правильно соображать, когда кровь выступила на коже этой хрупкой девочки. В меня как будто впрыснули неизвестный вирус, который отключил все мои сенсоры, сконцентрировав всё внимание только на её сморщенном от боли лице. Окружающее вмиг потеряло для меня интерес: освободившиеся ворота, мяч у ног, этот глупый матч, стремление к победе... К чему всё это, если ей больно?
Я отошёл в сторонку. На губе что-то мешало. Потрогал - кровь. Посмотрел по сторонам - где же я оставил свои вещи? Нашёл свою футболку... устало стянул казённую с номером...
И тут я увидел его - довольный Дынин грелся в лучах славы - конопатая девица смахивала с него травинки, впитывая впечатления от матча.
- Он бы тебя сразу догнал, он у них самый быстрый, хоть и неуклюжий. - Ко мне подошёл мой друг Серёга, - смотри какие у него бутсы, настоящий «adidas» - отец из ГДР привёз, новенькие.
Я посмотрел на синие шиповки: три светлые полосы разделяли их пополам, на пятке виднелась фирменная надпись - последняя буква меня немного озадачила, - в мамином варианте она выглядела иначе. Похоже, мама перепутала латинскую «S» с письменной русской «Г».
- Я их не только видел, но уже успел на себе почувствовать - он мне все ноги изкувал. Только, всё же, он меня не догнал.
- Ну да - Женька ему помешала. Она преградила ему дорогу, и он её сбил.
Меня как током шандарахнуло - она же в три раза меньше его!
Отбросив в сторону свежую футболку, я направился к толпе празднующих победу. Я не знал, что буду делать, мною двигало крайнее возмущение, гнев и обида за проигрыш - любое из этих состояний могло привезти к непредсказуемым результатам.
- Зачем ты толкнул её? - Сказал я, протиснувшись к Дынину.
- Что? - Он недовольно сузил глаза.
К этому времени он уже снял майку, и были заметны его мышцы. Он поигрывал ими, те в ответ отливали пОтом на солнце - завораживающее зрелище. У меня, сколько бы я не пыжился перед зеркалом, ничего подобного не получалось. Все мои попытки изобразить красивый мужской торс походили на жалкие судороги.
- Зачем ты её толкнул? - Повторил я вопрос, стараясь не обращать внимание на затвердевшие валуны.
- Это - игра, сосунок. Девчонкам нечего делать на поле. Не нравится - проваливай! Или ты хочешь мне что-то сказать? Или может, даже ударить? Жду с нетерпением.
- Это не по правилам. Она была без мяча - ты не имел права её толкать!
- Но судья же ничего не сказал? Так что - всё окей. Ты закончил?
- Нет! Не закончил! Если ты ещё раз её...
Я сделал многозначительную паузу.
- Ну, что? Продолжай... Что, «ещё раз её»? Что ты мне сделаешь, сосунок? Ничего. Понял? Кишка у тебя тонка! Вон, ты уже от страха в штаны наложил...
Окружающие уставились на мои испачканные трусы. Я попытался прикрыть пятно руками, тут же все рухнули от смеха.
- Откуда ты их взял? Семейные что ли перекрасил? И название такое интересное - «адидаг»... - Дынин веселился от души.
Я готов был убить его на месте. Но в силу воспитания, повёл себя достойно. Хотел, чтобы всё выглядело прилично. Во всех книжках, которые я читал, герой хладнокровно вызывал обидчика на дуэль и вступал с ним в честную схватку. Только подлый негодяй нападал неожиданно, исподтишка.
- Пойдём, выйдем? - Бросил я, выразительно выдвинув нижнюю челюсть.
Я всегда мечтал произнести эту фразу. У нашего хулигана и забияки Витька Козицкого это очень хорошо получается. Он с таким выразительным апломбом выдаёт её какому-нибудь зазнавшемуся пижону, что тот сразу никнет головой и успокаивается. Я ещё ни разу не видел, чтобы кто-то решался «выйти». Я и сейчас рассчитывал на такую реакцию, - всё-таки мордобой не моя стихия. Но Антон спокойно ответил:
- Пойдём.
Это привело меня в замешательство. С одной стороны, я испытывал желание совершить справедливое возмездие, с другой - как я уже говорил, не имел большого опыта в подобных ситуациях. Но отступать было поздно - вокруг были люди и они ждали развития событий - презренная, жадная до зрелищ толпа.
Мы отошли в сторону и стали друг против друга - Давид и Голиаф. Поединок между бесстрашным красавцем и самоуверенным великаном в ветхом завете закончился победой ловкости над грубой силой. Женщины всего мира веками восхищались поступком Давида. У меня был шанс прославить себя хотя бы на оставшиеся несколько дней до конца смены.
Трудно сказать, когда нужно начинать битву, - первым совершить насилие, сделать человеку больно - для этого требуется определённый настрой. Нельзя же вот так, запросто, двинуть по физиономии, как бы нахально она не ухмылялась.
Судьи не было, отмашку никто не даст, поэтому я стоял, всё ещё бездействуя, но бесстрашно выпятив грудь вперёд, выказывая, тем самым, полное презрение противнику. Антон, самодовольно улыбаясь, взял инициативу в свои руки - резко взмахнул рукой, имитируя удар. Инстинктивно я пригнулся, загораживая лицо. Но он не ударил, только рассмеялся - конопатая вторила ему утробным гоготаньем. Я решил сделать ответный ход - лихо выступил вперёд, намереваясь двинуть грубияна в грудь (до лица я бы вряд ли дотянулся), но вместо этого получил удар в живот. Странно, я даже не заметил, как он поднял ногу. Просто неожиданно почувствовал тупую боль в животе. Слёзы сами прыснули у меня из глаз - ненавижу их за это, появляются в самое неподходящее время, и без приглашения. Я сложился пополам.
- Что здесь происходит?
Неожиданно возникла синяя фигура тренера. Артём Николаевич всегда ходил в одном и том же спортивном костюме. Говорят, он в нём спал и даже мылся. Но это, я думою, выдумки. Хотя...
- Ничего особенного. Сосунок плохо переваривает поражение - весело ухмыльнулся Дынин.
- Лукин, - обратился ко мне Артём Николаевич - что ты делаешь на поле? Все твои уже давно в корпусе.
- Я переодевал футболку...
- Лучше бы с трусов начал. - Дынин громче конопатой рассмеялся собственной шутке.
Серёга подал мне одежду. Я заковылял в отряд.

Ребят у нас в отряде хватало, но Женя настаивала на своём участии в футбольных матчах. Это было не обычно. Другие девочки не любили бегать. Они сидели на скамейках, возились с какими-то ленточками, бумажками, короче, занимались всякой ерундой. А эта... Эта была особенная. Она участвовала в самых опасных предприятиях - будь то набег на ближайшие дачи за клубникой, прыганье с крыши столовой в кучу мусора. Раньше, когда она всё это проделывала, и я по своей невнимательности не догадывался, что это девчонка, мне было всё равно. Но теперь её появление в нашей компании отчаянных головорезов, я считал неуместным. То, что для мальчишки - нормальное дело, для девочки может быть совсем не кстати, - один из близнецов Киселёвых, Славка, разодрал себе всю щёку о ржавый забор, теперь его левую часть лица украшают ужасные царапины (по ним мы легко отличаем его от брата Димы).
Недавно, я предложил пройти по карнизу третьего этажа нового корпуса - от окна туалета до пожарной лестницы, а потом спрыгнуть на небольшой балкончик. Это была настоящая проверка смелости - высота метров десять, карниз шириной не больше ступни, балкон - грубо сваренные необработанные куски швеллера, с проступающей сквозь краску ржавчиной.
Мы уже полчаса толпились в туалете для мальчиков, ожидая, когда наша воспитательница Зинаида Петровна закончит беседу с физруком.
- Зинаида Петровна, вечером это очень даже ничего. Народу мало... И никто не увидит...
- Ну, не знаю, Артём Николаевич, я должна быть рядом с группой - мои сорванцы долго не могут успокоиться...
- Я Вас уверяю, пробежка перед сном очень полезна, и не волнуйтесь, я буду бежать рядом.
- Это-то меня и беспокоит.
- Я Вас умоляю, воспринимайте это, как моцион. Я покажу Вам замечательные места. Тут недалеко... за трибунами футбольного поля... там редко косят траву, и можно увидеть полевые цветы... Вам нравятся цветы?
- Артём Николаевич, я очень медленно бегаю, моя комплекция не позволяет...
- У Вас очень приятная комплекция, Зинаида Петровна, я Вас уверяю. Я...Э... пробежку можно заменить спортивной ходьбой...
- Ну, не знаю, Артём Николаевич... меня пугает слово «спортивная» - мне сразу дышится с трудом и хочется лечь... Какая из меня спортсменка?
- Обещаю больше не произносить при Вас это слово... во всяком случае на людях...- Артём Николаевич наклонился к лицу Зинаиды и улыбнулся.
- Ой, директор идёт... - встрепенулась женщина, - здравствуйте Вячеслав Анатольевич! Мы обсуждаем с Артёмом Николаевичем сценарий предстоящего праздника - «день Нептуна»... У нас появилось несколько предложений по этому поводу... Позвольте, я расскажу Вам, как будет выглядеть новый сценарий?
- Не сейчас, Зинаида Петровна, к тому же - всё уже утверждено на совещании.
При виде директора мы отпрянули от окна. Наблюдая за «Вячиком» (прозвище Вячеслава Анатольевича, родившееся в нашей, мальчишеской среде) в отражение открытой рамы - мы видели, как он внимательно осмотрел весь фасад здания, на секунду дольше задержался на нашем убежище. Мы боялись пошевельнуться. Казалось, он заметил нас, хотя я был уверен, что это невозможно - нас скрывала тень, а он находился на ярко освещенной улице.
- Что-то Вячик сегодня ни в духе...вон как глазами по стенкам рыщет, - воспитательница проводила его взглядом.
- Наверное, прикидывает, куда ещё агитационный стенд пришпандорить, весь лагерь залепил ими.... Ну, так как? Вы придёте?
- Нет, Артём Николаевич, это неудобно...
- Ну, что же здесь неудобного?
- Ну, не знаю...
Они стояли аккурат под нашим окном. Любой из них мог заметить нас, а попадаться им в руки никто не хотел - физрук уморил бы отжиманиями, а Зинаида, несмотря на обманчивую безобидность - просто убила.
Время шло, беседа затягивалась, размытые очертания её финала терялись в бесконечных «Ну я не знаю... Но я Вас прошу...», сдерживать мальчиков, желающих воспользоваться туалетом, становилось всё труднее - чтобы предложить Жене выйти не могло быть и речи. Наконец мы решили отложить эту вылазку и неохотно покинули засаду. Все были расстроены неудавшейся прогулкой по узкому карнизу, но только не я. И причина была не в страхе свалиться - нет. Дело были в Жене - я не хотел видеть её балансирующей на высоте трёх этажей и совершенно без страховки.
- Ну, ладно, - сказал я, облегчённо вздохнув, - в следующий раз пойдём. Завтра можно, после завтрака.
Я знал, что Женя в это время будет со своим папой - он собирался навестить её - и поэтому она не сможет присоединиться к нам.
Женя посмотрела на меня с неприкрытым презрением и ухмыльнулась, несомненно, разгадав мой замысел.
- Ну-ну...
В ответ я выдал жалкую гримасу, изначально задуманную как улыбка. Я делал так теперь всегда, когда разговаривал с ней. Я заискивал перед ней - уступал очередь к питьевому фонтанчику и предлагал лучшее яблоко, стянутое с дачного сада, находил самые удобные камни, когда били стёкла в заброшенном сарае, специально проигрывал в настольный теннис - игре, которую я считал своей стихией.
Не желая подвергать Женю опасности, я был против её участия в наших операциях, но одновременно испытывал острую потребность в её обществе. Когда она заходила в комнату, всё менялось - то, что минуту назад не вызывало во мне никакого интереса, преображалось в нечто сказочное, озаряясь светом её присутствия. Не говоря уже о магии её прикосновения: если Женя брала воланчик от бадминтона, он тут же становился предметом моего культа - я несколько дней носил в кармане фантик от конфеты, которую она съела.
Во мне боролись два человека: один хотел делать, что ему нравиться - бегать, шалить, лазить, где вздумается, другой - видеть эту девочку, говорить с ней, находится с ней рядом. Как примерить этих борцов? Как соединить несовместимое? Я страдал от этой проблемы, не в силах найти решение.
Но все мои попытки привлечь Женино внимание, не вызывали в ней ответной реакции - красавица с пренебрежением отказывалась от всех проявлений моей доброжелательности. Мало того, при моём появлении, девочка старалась поскорее покинуть компанию или замокала, отворачиваясь. Я терялся в догадках такого поведения. Мне казалось, я поступаю правильно, а она воспринимала такое отношение в штыки. Это мешало нормальному общенью и грозило бойкотом от друзей - кому охота было копаться в истинных причинах Жениного плохого настроения и моего неуместного альтруизма? Если мы не найдём общий язык, кого-то из нас попросят оставить команду. И что-то мне подсказывало, - выбор будет сделан не в мою пользу.
Вскоре появились первые признаки ужасного решения о моём изгнании, - не позвали лазить по карнизу, а ведь именно я был инициатором этого мероприятия.
После завтрака все куда-то подевались, и лишь ближе к обеду я встретил моего друга Серёгу.
- Ты где был?
- По карнизу лазал.
- А почему меня не позвали? - Спросил я обиженно.
- Как почему? Ты же с мамой встречался.
- С чего ты взял?
- Женя сказала.
Она поднималась по ступеням подъезда, у порога притормозила и бросила на меня взгляд, который говорил «Ну что, съел?»
- А она тоже лазала?
- Конечно. Женя нас и собрала.
- Но это же опасно!
- Естественно: высота - дух захватывает, балкон узкий - сплошное железо, углы, решётка, бррр.... оступишься - костей не соберешь.
- И ты позволил ей прыгать?
- В каком смысле позволил? Она что, меня слушать, что ли, будет?
- Может, и не будет. Но попробовать-то можно! - Сказал я, почти крича.
Мы пребывали в тревожном ожидании встречи с третьим отрядом в финальном матче. Получилось так, что четвёртый отряд ездил на экскурсию в Калугу, объелся мороженного, и теперь лежал в изоляторе с температурой. Это уникальное событие дало нам последний шанс выиграть золотые медали. Оплошать было просто нельзя.
Мы серьёзно подошли к решению этого вопроса - начинали тренировку сразу же, как только освобождалось поле, иногда занимались на других площадках. Правда, там был асфальт, но ничего не поделаешь. Со всей серьёзностью разбирали прошлые ошибки, пересматривали стратегию.
- Надо Сашку Лукина поставить в нападение. Бегает он быстро - хватит ему в полузащите штаны протирать, - мой друг Серёга поднимал животрепещущие вопросы.
- Ты хотел сказать - трусы. - Боря, наш вратарь, как я уже говорил, не отличался большим умом
- Заткнись, Боря. - Сказала Женя.
Ей никто никогда не прекословил. Боря заткнулся.
- И ещё, - продолжал Серёга, - насчёт Жени...
- Что? - Женя встрепенулась.
- Ну... понимаешь... там будет Дынин.
- И что? - Она вызывающе уставилась на моего друга Серёгу.
Он неуверенно зачесал в затылке.
- Ну, ты же помнишь прошлый раз...
- Я помню! А ты!
Женя смотрела на Серёгу, но казалось, задала этот вопрос исключительно мне.
- Э... видишь ли... не девичье это дело... - начал я нерешительно.
- Я буду играть! Как всегда - в левой полузащите.
- Антона не остановить. Он быстро и некорректно перемещается на площадке, практически нейтрализуя нашу оборону - мой друг Серёга перешёл на непонятный настораживающий язык. Он так всегда делал, когда волновался. - За ним не угнаться. Прошлый раз из семи атак, три были довольно продуктивными.
Он хотел сказать, что этот лысый верзила, толкаясь и лупася по нашим ногам своими фирменными бутсами, семь раз пробирался к воротам и забил три гола.
- Мы будем биться насмерть. И будет лучше, если женщины при этом не пострадают. Вот!
Мой друг Серёга с шумом выдохнул воздух и посмотрел на Женю.
- А где ты тут видишь женщин? - Её голубые глаза с вызовом уставились на Серёгу.
- Э... ну... - он метнул взгляд в мою сторону и пожал плечами, мол - я сделал всё что мог.

После полдника я уже пару часов шатался без дела - ни Жени, ни моего друга Серёги не было видно. Тренировку отменили - поле было занято подготовкой ко дню Нептуна. Куда делись мои друзья, - я понятия не имел. Я бесцельно бродил по территории, осваивая образ жизни изгоя. От вынужденного одиночества решился на отчаянный шаг - поинтересовался делами у субтильного Вениамина Оэртлихермана. Он в приступе эйфории предложил мне сразу несколько умопомрачительных развлечений. Кроссворды и тесты на сообразительность я отверг сразу же, на игру в шахматы нехотя согласился. Он привёл меня в маленький деревянный домик на площадке для малышей.
- Тут иногда бывает свободно... точнее - всегда. Младшие отряды перевели на другой конец лагеря - в новый корпус, там у них свои развлечения, а этот домик пустует. Здесь очень тихо. Я прихожу сюда почитать, помечтать, побыть одному - отличное место для очистки ауры и укрепления чакр.
Нагнувшись, я пролез в дверь и сел на маленькую скамейку. Под ногами песок, сквозь конусную крышу робко пробивалось солнце, пахло сыростью и, по-моему, какашками. На стене я заметил засохшую лягушку.
- А... тебе здесь не бывает скучно?
- Что ты! Это единственное место, где я забываю, что такое скука! Здесь нет места жестокой реальности, где царит соперничество и зависть, а содержание не воспринимается без удобоваримой формы. Здесь моя страна, мой мир, наполненный фантастическими пейзажами и волшебными персонажами, которые никогда меня не обидят и всегда рады моему обществу. У каждого своя роль: кто-то исследует потерянные земли, кто-то правит, кто-то...проектирует космические корабли. Здесь нет никакой агрессии, все счастливы и довольны жизнью - можно иметь, что тебе требуется, делать, что считаешь нужным...
- Прям коммунизм какой-то...
Веня вздохнул умиротворённо улыбаясь.
- Ну, ладно, давай играть.
С горящими глазами он выудил из-под лавки шахматную доску и разложил её на наших коленках.
Я продул ему семь партий подряд.
- Ты неплохо играешь, - успокоил он меня, - только тебе следует быть более
хладнокровным, не поддаваться на провокации. И ходы просчитывать ...
- Боюсь у меня не получиться, Веня. Мозгов не хватает, а исходя из последних
событий - оставшиеся заражены неизвестным вирусом...
- Как знать. «Разум несомненно кажется слабым, когда мы думаем о стоящих перед ним
задачах» Альберт Эйнштейн, - назидательно произнёс Веня.
- Ну что, ещё одну? Как раз до ужина отыграешься...
Я без энтузиазма согласился.
- Там наших бьют! - Прокричал мне в самое ухо ворвавшийся Боря, - на футбольном поле! А ты тут фигнёй занимаешься с этим ботаником! Я заколебался тебя искать!
Я почувствовал, что краснею, будто меня застукали голым в публичном месте.
- Извини, Веня, но, похоже, нам не придётся доиграть эту партию, - смущённо произнёс я.
Покинув храм призрачного счастья, я выскочил в жестокую действительность.

Получив Борин крик о помощи, я был польщён оказанным мне вниманием. Идёт битва, и нужны настоящие бойцы, готовые бесстрашно броситься на врага. Позвали меня, значит - препирания с Женей и поражение у Дынина не подорвали мой авторитет, - подозрения насчёт отверженного, к счастью, не оправдались.
Я радостно бежал на поле, не имея представления, что собственно собираюсь там делать - драться? Какой из меня драчун? Лестно, конечно, что я всё ещё в фаворе, но, как показала недолгая схватка с лысым верзилой - не такой уж я крепыш.
- Мы возвращались из деревни, - кричал Боря по дороге, - ходили туда за горохом. Смотрим, а на поле третий отряд тренируется. Мы думали, там всё ещё день Нептуна репетируют... Козицкий говорит, давай вторые ворота займём - нам тоже тренироваться надо... А Дынин упёрся, говорит, мы раньше - значит поле наше... Ну, мы сами заняли ворота... Я за мячом сбегал, думал тебя захвачу заодно...
«Прекрасно, меня уже прировняли к неодушевлённому предмету - подумал я, - и за горохом, почему-то не позвали. Я его не люблю, но всё равно - могли бы предложить».
- Ну так вот... Возвращаюсь, а они уже дерутся все... Говорят, Козицкий Дынину по голове мячом звезданул, а тот, «Никто не смеет меня по голове бить!» - произнёс Боря нарочито гнусавым голосом, - Ну и началось...
- А Женя там?
- Нет, она ушла. Сказала, не девичье это дело...
У агитационных стендов виднелась небольшая толпа ребят. Казалось, они играют в какую-то игру - неуклюже прыгают, толкаются, возятся в пыли... Подойдя ближе, я понял, что Боря прав. Наши сошлись в рукопашной схватке с ребятами из третьего отряда - над толпой возвышалась лысая макушка Антона. Он раздавал тумаки направо и налево. Неужели это единственный хулиган в лагере?
Тревожно заныл живот.
Глядя на групповую потасовку, я замер у кромки поля, как будто эта линия что-то значила для этой игры. Боря, уже сцепился с Шилобреевым. Надо и мне принять какое-то решение. Не тянуть, как в прошлый раз - самому себе дать отмашку к непривычным для меня действиям.
Я ступил на арену и направился к Антону - на нём висели Слава и Дима Киселёвы. Развернувшись, он раскинул их в стороны и уставился на меня.
- А-а...обосравшийся сосунок прибежал. Что, мало прошлый раз досталось?
- Ага, - сказал я и взмахнул рукой, будто намереваясь ударить - хотел заставить его испугаться. Но Дынин даже не дёрнулся.
- Ах, ты, гадёныш! А ну, иди сюда!
И верзила бросился на меня. Мне почему-то казалось, что наши сразу же кинуться мне на выручку - трудно всё-таки одному противостоять такой громиле. С надеждой я смотрел по сторонам: близнецы Киселёвы шарили по кустам в поисках увесистой дубины, Витёк Козицкий кувыркался в обнимку с толстым Савиным, мой друг Серёга, хаотично размахивая руками, запугивал наступавшего на него Клюева, вратарь Боря пытался вырваться из цепкой хватки Шилобреева, - тот крепко держал Борину голову двумя руками, прижимая её к животу - все были заняты делом.
Помощи ждать не откуда, подумал я и... побежал.
Антон за мной.

Пионерский лагерь «Дружный» принадлежал крупному московскому заводу, помимо всего прочего выпускающего военную аппаратуру. Заказы, согласно тому времени, росли, трудовой коллектив - тоже. Поэтому лагерь построили большой, в расчёте на прилив малолетнего населенья: игровые площадки для волейбола, баскетбола, пионербола, большого тенниса, аллея героев, около двадцати корпусов, бассейн, короче - маленький город. Я бежал по его улицам, уводя за собой футбольную надежду третьего отряда, перекаченного акселерата и просто весёлого парня - Антона Дынина. Я метался меж деревьев, прыгал через страшные коряги, плюхал по самым глубоким лужам, забегал в самые отдалённые участки, но Антон, цокая новенькими шипами, везде за мной поспевал. Погоня затянулась. Чем дольше я бежал, тем больше он хотел меня догнать. Об этом мне периодически напоминали его гневные выкрики.
- Ну, гад! Всё, я тебя убью. Стой! Сволочь! Ну всё, ты - покойник!
И так далее и в том же духе.
Смеркалось. Через расставленные по всему лагерю динамики прогудел горн, созывая к ужину. Пробегая мимо столовой, я с тоской посмотрел в её светящиеся окна. Там рассаживались за свои места близнецы Киселёвы, Витёк Козицкий, мой друг Серёга и взъерошенный вратарь Боря. В одном из окон я увидел Женю. Она была чем-то озабочена. Может, на ужин подали ненавистную ей солянку? Хотя говорили, что будет рисовая запеканка с изюмом. Я обожаю рисовую запеканку.
Я притормозил возле стенда с меню, так и есть - запеканка. Сзади догонял Дынин, я прибавил скорость. Обернувшись, заметил, что он тоже притормозил у стенда. Посмотрел на висевший лист бумаги, сплюнул, посмотрел на меня, то же сплюнул и... опять бросился за мной - завидное упорство. Мама мне всегда говорила, что упорные люди добиваются в жизни всего, что захотят. Не знаю, можно ли считать упорством моё стремление уйти от погони.
- Догоню, гад! - Услышал я почти рядом. - Подожди, догоню!
Ну вот, снова здорово... Продувая свои молодые лёгкие свежим подмосковным воздухом, мы побежали дальше.
Вернулись на поле. Трава у ворот совсем истопталась, виднелись песок да камни. А по краю ещё ничего - мягенькая, бегать можно.
Пробежали очередной раз по аллее героев, с застывшими по краям образами счастливого детства прошлых лет - мальчик-трубач в длинных трусах, девочка барабанщица с безумным взглядом, неопределённого возраста девица с веслом... Пресные скульптуры - позы статичны, никакой динамики, полное отсутствие индивидуальности.
Пробежали вдоль умывальников. Интересное сооружение, напоминает кормушку для свиней - под навесом два длинных ряда металлических раковин с кранами разделены невысокой стенкой. Та сторона, что выходит к забору обычно пустует, - детвора боится умываться спиной к страшному лесу. Поэтому все толпятся на деревянном полу той, что смотрит на столовую.
Мой друг Серёга шёл с белым вафельным полотенцем мыть ноги. Холодной водой - это просто невыносимо (горячей не было, как таковой). Я ненавижу этот фашистский акт пионерской гигиены. С удовольствием иногда увиливаю от его исполнения, если повезёт, конечно. Зинаида очень достоверно грозиться проверить. Интересно, как? Нюхать ноги, что ли у каждого будет? Верится с трудом, но попадаться не хочется, поэтому открываешь скрипучий кран и суёшь ногу под ледяную струю.
Завидев меня, Серёга кивнул:
- А-а, привет, Саня! Слушай, можно я твоё мыло возьму?
- Какое, розовое?
- Ага.
- Ноги мыть?
- Ну, да.
- Нет!
Недалеко я заметил Веню.
- Саша, я записал расстановку фигур последней партии. Так что доиграем, не волнуйся...
- Хорошо, не буду.
Моя грудная клетка раздувалась, как меха печки, выпуская хрип, переходящий в жалобный свист. Ноги задеревенели. Руки болтались по бокам сгорбленного тела безжизненными макаронами. Страшно хотелось пить и есть - свежий воздух повышает аппетит.
Скорость гонки с преследованием снизилась до минимальной, - я поравнялся с Зинаидой Петровной, шагающей по треснувшему асфальту извилистой тропинки, не далеко от нового корпуса. Эмоционально жестикулируя каким-то зелёным веником, она поделилась со мной сценарием предстоящего праздника Нептуна. Сказала так же, чтобы я помог подготовить стенгазету к этому событию, и лучше это сделать сегодня, поскольку завтра у меня ответственный футбольный матч.
- Поэтому, хватит болтаться без дела, иди к Тимофеевой Юле, она рисует в вожатской, заканчивайте там поскорей и спать. На «линейку» можешь не ходить - завтра тяжёлый день... Ноги не забудь помыть! Я проверю!
Накручивая новые круги, я повернул к столовой, Дынин за мной - настырный парень, далеко пойдёт. Неприятно, конечно, чувствовать на своём животе, избалованном мамиными пирожками, недружелюбную чужую ногу, пусть даже обутую в заграничный дефицит. Но, похоже, мне придётся рискнуть и остановиться, поскольку - я хочу есть! А там будь, что будет.

«Коль суждено мне быть избитым,

приму сею я участь сытым».

Хм, получилось наподобие стиха - как легко они рождаются в голове человека, желудок которого не отягощён пищеварением!
Я поднялся по ступеням к дверям - пока открыты. Вбежал в огромный зал, потом на кухню, на остывшей плите здоровенный противень с оставшейся запеканкой - готовили тогда много, порций больше, чем детей (до сих пор не знаю, почему?). Рядом стаканы с остывшим чаем. Выпил в два глотка холодный напиток. Из-под лобья взглянул на приближающегося Антона. Взял стул за металлические ножки и поднял над головой.
- Не подходи, убью!
- Подожди...
- Не подходи, говорю! Или тебе придётся убить меня, иначе я ночью проберусь в твою палату и тресну тебя по башке вот этим вот стулом!
- Да подожди ты...
Отмахнулся он. Схватил кусок запеканки, засунул целиком себе в рот. Потом ещё один. Я опустил стул и взял грязными пальцами кусок рисового чуда. Мммм... Даже холодная, она была просто великолепна. Мы ели молча минут десять, запихивая в себя всё новые и новые куски. За окном стоял тихий летний вечер - вокруг зажжённых фонарей кружили насекомые, очертания деревьев медленно растворялись в тёплых сумерках.
- Сегодня 21 июня, день летнего равноденствия, - прожевывая пищу, сказал Дынин, - Самая коротка ночь.
- Угу, - говорю.
Я не собирался с ним соглашаться, но тут трудно было поспорить.
- Ладно, я пошёл. - Сказал Антон и, прихрамывая, зацокал к выходу.
Остановился на пороге.
- Не туши свет, когда будешь уходить. Его специально оставляют на ночь.
- Это мы ещё посмотрим, - вызывающе брякнул я.
Дынин пожал плечами и вышел.

Тимофеева Юля рисовала плохо, но зато любила красиво выводить буквы. Поэтому незатейливую статью в стенгазете о празднике Нептуна поручили ей, а изображение лохматого весельчака с трезубцем - мне, как имеющего склонность к живописи, - я был застукан лично Вячиком у стены библиотеки, при начертании мелом фигуры, напоминавшую голою женщину. И все попытки уверить его в том, что это был начальный этап картины с музыкальными инструментами, потерпели неудачу.
Но ввиду предстоящего финального матча за золотые медали, газета была отодвинута на другой день, что дало мне лишние время подготовится к игре, то есть - поспать.
Я завалился сразу же, как пришёл. Уже погружаясь в сладкие грёзы, вскочил, как ошпаренный - трусы! Мои фантастические супертрусы для игры, для финальной игры по футболу - они всё ещё были грязными после удара мячом! Их же надо срочно постирать! Я не собирался выходить на поле в замызганном казённом убожестве, двухсотлетней выдержки. Надеть лагерную футболку - еще, куда не шло, но трусы! К тому же мои псевдоадидасовские, мне очень нравились, только в них я представлял себя на пьедестале, получая золотые (в действительности - покрашенные жёлтой краской) медали.
В темноте я стал шарить по тумбочке и под матрацем - нету. Я вышел к шкафчикам, включил тусклую лампочку - нет... О, ужас! Где же они? Отлично помню, что положил их в бельевой мешок с грязным бельём... А может, только собирался это сделать? Чёрт возьми! Они лежали здесь на табуретке, потом я их сунул в мешок... или не сунул? Не помню!

Я стоял в растерянности среди беззаботно спящих неудачников, у которых не было таких замечательных трусов. Похоже, и я стал одним из них. Грусть и отчаянье боролись со сном. Из вожатской доносились звуки приёмника, за стенкой девчонки все ещё бодрствовали - было слышно их приглушённое хихиканье.
- А, ладно! - Махнул я рукой. - Утро вечера мудренее, поищу завтра, при нормальном, дневном свете. Найду, постираю и высушу на солнышке.
Я дошаркал до кровати и бухнулся прямо на одеяло.

На следующее утро была гроза. Тонны воды, обрушившись с неба, смывали с асфальта рисованных лошадок и влюблённые уравнения. Мы с восхищением смотрели на вспышки молний и считали секунды до разрядов грома.
Но затянувшийся дождь привёл наше настроение к прямо противоположному состоянию. Пузырящиеся лужи вызвали в нас уныние и тревогу о возможной отмене матча, а у более чувствительных натур - приступ хандры. На свет были извлечены треугольники писем из дома и замызганные фотокарточки.
Но это было пол беды - мамино творение так и не нашлось. Я перерыл весь свой шкафчик и тумбочку. Несмотря на скверную погоду, оббежал вокруг корпуса, посмотрел на верёвку, где обычно мы сушим бельё. Подумал, может, я их уже постирал и повесил, а потом, почему-то забыл об этом? Говорят, некоторые люди под воздействием эмоциональных переживаний совершают всякие необычные поступки, а потом удивляются, как это их угораздило. Одна женщина, таким образом, выучила французский язык.
Эмоциональных переживаний у меня было предостаточно, так может, я тоже сотворил уже что-то: постирал трусы или выучил французский?
Но пустая верёвка, скучающая за верандой, опровергла это предположение, и сколько бы я не старался, французские слова не вылетали из моего рта. Похоже, с памятью у меня всё в порядке, а трусы стали добычей коварного вора. Я его понимаю, ещё бы - такая вещь!
Хотя, по сути, это уже ничего не значило - до матча оставалось чуть больше часа.
Я клял свою судьбу, потом умолял её совершить чудо и вернуть мне удачу. «В конце концов, в чём я провинился, за что я так жестоко расплачиваюсь!? Женя со мной не разговаривает, всё, что у меня было ценного - пропало, игра под вопросом, а если и состоится - Дынин наверняка будет зверствовать на поле». Настроение моё - ухудшалось с каждой минутой.
Но, как ни странно, я был услышан, - дождь кончился.
Разряженный воздух прорезали пения птиц, деревья стряхивали с себя последние капли, от чистоты неба ломило в глазах.

- Сейчас видел Антона Дынина, - мой друг Серёга столкнулся со мной у порога.
- Рад за тебя, - пробурчал я невесело.
- Он выглядит, как неживой - весь бледный, ходит еле-еле. Хромает. На ногу ступить боится. Жалкий какой-то стал, как он играть-то будет? Что ты с ним вчера сделал?
- Ничего я с ним не делал. Так, поговорили немного за чашечкой чая.
- Ну-ну...
- А чем у вас вчера кончилась? - спросил я без всякого интереса.
- Зинаида всех шуганула. Появилась неожиданно, как из засады, ну мы и врассыпную...
- Понятно, - равнодушно протянул я.
- А что ты тут стоишь с такой постной рожей? Иди, переодевайся, игра через час!
- Во что? - Спросил я уныло, - у меня, видишь ли - горе. Мои супертрусы тю-тю. А без них я...
- Да ладно. Вон они на кровати лежат, - сказал он, улыбаясь.
Я с недоверием уставился на моего друга Серёгу - он бредит или я был так невнимателен? Я подошёл к своему пружинному ложу. На синем шерстяном одеяле распластались мои ненаглядные... почти адидасовские... ЧИСТЫЕ трусы! Я застыл в изумлении.
- Женя вчера вечером постирала, пока ты над Дыниным издевался, - ответил на мой ошарашенный взгляд Серёга, - и в палате высушила. Девчонки над ней всю ночь смеялись.

Я посмотрел сквозь забрызганное окно на улицу. Женя стояла у теннисного стола, держа в руках потрёпанный футбольный мяч. Затасканные шорты из разрезанных джинсов, оранжевая майка на размер больше, кеды на босу ногу - живое воплощение счастливого детства.
Облачившись в свою прелесть, я выскочил на улицу и, что есть духу, сиганул к футбольному полю, потом за трибуны. Там я увидел то, что искал. Вернувшись с не меньшей скоростью обратно, я вручил моей спасительнице жёлтые, фиолетовые, синие, зелёные, длинные, короткие, толстые, тонкие, мокрые - я не знал, какие ей понравятся, - я рвал всё, что вижу.
Девчонки зашушукались, ребята молча уставились на нас.
- Спасибо, - сказал я, протягивая букет.
Женя хмыкнула, улыбнулась, сунула мне в руки мяч и взяла цветы.

Я гордо шёл рядом, ощущая внутри что-то тёплое и ноюще приятное, отчего хотелось прыгать выше деревьев, кричать громче лагерного горна, совершить какой-нибудь поступок, непременно опасный, и очень красивый, как эта утренняя гроза.
Только теперь я понял смысл фразы героя из одной сказки. Он сказал своей принцессе: «Я хочу, чтобы на Вас напал разъярённый лев, и тогда - я убил бы его!»


       ДЕНЬ НЕПТУНА




- Знаешь ту дорожку за бассейном? По её бокам стоят старые потрескавшиеся скульптуры, изображающие пионеров. Они заросли вьюном, их почти не видно. Кусты давно уже никто не подстригал, и они раскинулись так широко, что дорожка стала похожа на волшебную аллею древнего замка. Когда я иду по ней, представляю себя принцессой, разгуливающей по своим владениям. Там, в конце, растёт пышная ива. Её ветви обвили одну из статуй - высокий юноша бережно держит книгу, другая рука призывно поднята. Взгляд, следуя за рукой, устремлён к далёким неведомым мирам, где ещё не ступала нога образованного человека. Волосы откинуты назад, высокий лоб, большие глаза. Ворот рубашки небрежно расстёгнут, открывая часть рельефной груди. Физическая красота и тяга к знаниям, что может быть романтичней? Мне никогда не найти такого сочетания. Наши мальчики по большей своей части - недоразвитые личинки. Немощны, слабохарактерны и безнадёжно вульгарны. Один Лунин чего стоит. А если и попадаются отдельные особи, так имеют что-нибудь одно - ум, как у ботаника Вени Оэртлихермана или спортивное тело как у… как у…
Звягинцева Вера запнулась, подбирая подходящую кандидатуру. Хотя, это было странно, что она вообще заговорила об этом. Она была единственной девочкой в нашем отряде, кого совершенно не беспокоила реакция мальчиков на её внешность. Это пренебрежительное отношение к сверстникам мужского пола выражалось длинной старомодной косой каштанового цвета и неприлично громадным носом. Общаясь с кем-нибудь, она осторожно выглядывала из-за него, вертела головой в разные стороны, отводила её назад, будто боялась, что он кого-нибудь заденет. Любое проявление к себе признаков внимания воспринимала, как оскорбление. Или, на худой конец, ошибку. Она оборачивалась, в поисках действительной красавицы, справедливо сомневаясь, к ней ли обращён вопрос:


- Потанцуем?…
Вера удивлённо подняла брови и помахала перед моим лицом рукой, как бы проверяя способность видеть.
- Эй, дружок, с тобой всё в порядке? Ты себя хорошо чувствуешь?
Изначально сознавая, что идёшь к девочке с непривычным для себя намерением - пригласить её потанцевать, уже страшно волнуешься, а получив такой издевательский ответ, вообще готов сквозь землю провалиться.
Другое дело, когда подходишь к ней с повседневным вопросом:
- Вер, обед уже был?
Или.
- Хошь яблоко, только что висело в деревенском саду?
В этот миг ты видишь перед собой просто человека, как и ты сам, а не девочку - предмет мальчишеского вожделения. И не важно во что она одета. Будь то юбочка со складочками или десять раз заплатанные джинсы. Она чем-то занята: загружает голову чтением, проветривает её на качелях или рассматривает те самые складочки. Тебе неважно, что подумают свидетели твоего поступка – ведь ты делаешь естественные для твоего возраста вещи.
Но если ты решил сделать нечто, что ещё никогда не делал, что само по себе уже является чем-то выдающимся даже для взрослого человека, незнакомым тебе по своим ощущениям, заставляющем тебя потеть только от одной мысли о необходимости совершить это, но притягивающее мощной природной силой, которой невозможно сопротивляться, которая тащит тебя к неизведанным территориям и запретным, не вкушаемым тобой ранее, плодам. То с первого шага, направленного в строну этой девочки, пассивно ожидающей своей участи у ограды танцплощадки, такой будоражище прекрасной в своём сиреневом сарафане с провокационными завязками на обнажённых плечиках, ты перестаёшь быть незаметной песчинкой в бескрайних просторах Вселенной. Ты - комета, на которую обращены все взоры землян. Ты – самое громкое, самое яркое извержение вулкана. Ты – самое мощное землетрясение, которое когда-либо сотрясало нашу планету, и которое чувствует каждый её житель.
Поэтому путь твой лежит по высокому подиуму, через фокус самого пристального внимания. Несмотря на грохочущую музыку и полумрак, всем заметно любое твоё движение, слышно в каком бешеном ритме работает твоё сердце. Его пулемётное стрекотание нарушает размеренный ход твоих шагов. Ты, то ускоряешься, то притормаживаешь, сдерживаешь неуместную прыть, пытаешься угомонить непослушные ноги. Это придаёт твоей походке неестественную эмоциональность. Тебе хочется повернуть в сторону, убежать, скрыться в толпе нормальных, ничем не примечательных персонажей этого спектакля, но животный инстинкт толкает тебя к своей цели. Твои собственные руки, вдруг ставшие чужими, покрывает холодная испарина, хотя на улице жара под тридцать. Каждый твой вздох, каждое шевеление пересохших губ ты должен рассчитать так, чтобы в нужное время в лёгких был воздух, а рот раскрылся, и выпустил на свободу нужное слово. И хорошо бы, чтоб оно прозвучало с правильной интонацией и громкостью. Вариант с нечленораздельным бормотанием, изменением цвета лица и неестественной жестикуляцией будет воспринят, как акт проявления величайшей глупости, наглости, а возможно даже и грубости. Тебе тут же будет вынесен окончательный приговор.
- Лунин, ты - болван.
И вторая попытка тебе уже не светит. Да и проделать это ещё раз - просто не реально. Но, разумеется, девчонкам про это ничего не известно.

- Как у Серёжи Грачёва? – Подсказала Таня Маркина.
Она не носила косу, и у неё был маленький аккуратненький носик. А потанцевать с мальчиком было для неё так же волнующе, как выпить компоту.
- Ну… не знаю… возможно… - Вера замялась.
- Да, он такой, милашка - Таня улыбнулась и мечтательно закатила глаза. – А как в настольный теннис играет, просто загляденье. Я видела пару раз, как он это делает. Без рубашки, в одних шортах.
- Кхм… Мда? – Спросила Вера вдруг осипшим голосом.
Прокашлявшись, она продолжила…
- Ну ладно, слушай дальше. Я иду медленно, потому что у меня длинное, очень красивое платье, расшитое золотом и веер из голубых перьев. Величественно поворачиваю голову, не резко и совсем чуть-чуть, потому что воротник, он очень высокий, и мне не видно из-за него. Но ведь именно так ходят настоящие принцессы. Ты бы хотела быть принцессой? Чтобы весь этот лагерь, был наш? На месте «линейки» мы бы приказали построить замок.
Вера тоже закатила глаза, представив себе всё это.
- Ты всегда так красиво говоришь. Как книжку читаешь. Да, здорово было бы по этим аллеям погулять… со слугами. То есть, они сзади, а мы спереди. Или они спереди, а то вдруг на нас кто-нибудь нападёт.
- Кто? – Удивилась Вера.
- Ну… мальчишки.
- Откуда? Это же будет всё наше. Наш лагерь, наш замок.
- А-а точно. Здорово, наверное…
Таня пожала плечами. Вздохнув, сказала:
- Ой, чёй-то хочется, а чего не знаю…
Вера пропела.
- Ой, что-то хочется, а чего не знаю,
Толи выпить, толи съесть,
От тоски я умираю,
Может, книжку мне прочесть?
Таня хихикнула.
- Гладко это у тебя получается…
- Знаешь, я иногда играю со своим телом, - сказала Вера, подавшись вперёд и переходя на таинственный шёпот.
- Как это, ну-ка расскажи, мне это очень интересно? – у Танечки заблестели глазки.
А мне это было совершенно не интересно. Я уже полчаса торчал в шкафчике моего друга Серёги и не знал, как оттуда выбраться незамеченным. Напротив, за большим столом, сидели девочки, рядом на табуретке, обшитой красной тряпицей, Ленин в гипсе. Его цепкий с прищуром взгляд, безошибочно вычислял тунеядца, отлынивающего от общественной работы. Где-то, совсем близко, в ожидании жертвы кружила Зинаида Петровна. Я чувствовал это своим желудком. Он очень чутко реагировал на плохое настроение нашей воспитательницы. Стоило ей только нахмуриться, как его тут же скручивало, и меня тянуло в туалет.
Она грозилась засадить меня за стенгазету, как только найдёт. А это мне совсем не нравилось. Я бы предпочёл сейчас осваивать колючие и смолянистые высоты недавно обнаруженных сосен у западных ворот. Но прокопошившись лишние пару минут у галошницы, упустил драгоценное время. Зинаида вошла в компании Звягинцевой Веры, Танечки и твёрдого намерения сделать цветной агитационный листок.
- Где Лунин? Кто увидит, тащите его ко мне. Сегодня – «день Нептуна», а у нас нет стенгазеты. Кошмар! И это в моём отряде. Звягинцева спасай положение, изобрази что-нибудь…
- Хорошо. Правда, я уже статьи делаю, но я попробую, может, получиться…
- У-у-у!!! – Ревела Зинаида. – Ну, попадись он мне. Что я покажу товарищу Петрухину? Я сегодня не в настроении.
А когда она в нём была?
Единственное место, куда я успел спрятаться за миг до её появления, был шкафчик моего друга. Укрытие так себе. Коленки упирались в дверь. Чтобы она не открылась, я придерживал её двумя пальцами за торчащий болтик, скрепляющий ручку. Ноги затекли, в левую ягодицу вонзилась какая-то штука, было темно и скучно. На уровне моих глаз три небольших отверстия позволяли осматривать ближайшее пространство, оставаясь незамеченным.
Сквозь них я и следил за тем, что происходило снаружи. В это время я чувствовал себя Джимом из «Острова сокровищ», который сидя в бочке из-под яблок, выведывал секреты пиратов. Хотя какие могут быть секреты у девчонок?
- Я, когда хочу пИсать, сжимаю мышцы и задерживаю своё желание – заговорчески шевельнула носом Звягинцева.
- И…?
- Во мне что-то происходит, становится так … так приятно… как будто щекотно… перехватывает дыхание, всё вокруг кружится, кружится… звуки, запахи, предметы расплываются, превращаются в густой туман. Я падаю в него и плыву, плыву, не чувствуя собственного тела… только сердце, я слышу как оно бьётся…
Танечка, широко раскрыв глаза, непонимающе смотрела на подругу. Вера продолжала:
- Ну хорошо, проще говоря, это похоже на … на… не могу объяснить. Ну, знаешь, когда смотришь картины некоторых художников: обнажённая натура…
- Чего?
- Ну, это значит, голые женщины - сжалилась Вера, - рядом одетые в доспехи мужчины… я видела это в папиных книжках… это выглядит так … Мммм…
Верины веки, утяжелённые самовнушением, поползли вниз.
- Грубая сила и полная беззащитность. Властелин и раб.
Звягинцева в истоме откинулась на гипсового вождя, тот осуждающе склонил голову набок.
- Только ещё вопрос, кто из них беззащитен и кто действительно обладает властью.
Вера загадочно подняла пальчик.
Маркина беспомощно захлопала подкрашенными ресницами. Потом вдруг просияла:
- А-а… поняла, у меня это бывает, когда переодеваешься, а на тебя мальчишки смотрят…
- Где это? - Теперь Звягинцевой пришла очередь удивляться.
- В палате. Ну, через окошко подсматривают, там в спальне…
- Так там же шторки есть. Закрой их и всё.
- Тогда им не видно будет.
Ерунда какая-то, подумал я. Неужели не о чем больше говорить? Специально терпеть, не пИсать, чтобы испытать какие-то приятные моменты… демонстративно переодеваться… Чушь, бред! Девчонки, точно ненормальные.
Ладно, Маркина, со своими богемными замашками, как никак из театральной семьи. Бабушка у неё работает билетёршей в театре имени Образцова. К тому же, я подозревал, что Танечка догадывается о нашем присутствии.
Но Звягинцева…
И с чего это мой друг Серёга решил, что она поможет разрешить его внутренние противоречия? Он так и сказал: «внутренние противоречия». И откуда они у него только взялись?

- Сам не знаю откуда. Но я хочу, чтобы ты помог мне с этим делом. Ты же мне друг?
- Да нет проблем – успокоил я, не имея ни малейшего представления, как это сделать.
Мы натянули узкую сетку над зелёным столом и взялись за ракетки. Грачёв за «мягкую», с поролоновыми рифлеными прокладками и скрипучей, пропитанной чем-то, резиной, сделанную специально его отцом, инженером. Не ракетка, а произведение искусства. Серёга обращался с ней осторожно, протирал одеколоном, прищурившись, подносил к лицу, высматривая мелкие неровности. Никто никогда не видел, чтобы он её ронял.
Я же взял стандартную с редкими пупырышками, которую удачно выменял у Витька Козицкого за некрасивую кофту, купленную для меня мамой перед самым отъездом.
- Ты знаешь мой взгляд на жизнь - никаких девчонок. Я никогда не понимал ребят, которые готовы скакать заводным болванчиком, лишь бы угодить какой-нибудь юбке. Кхм… Кхм… Ну, я не имею ввиду тебя. Ты совсем другое дело. То, что ты помогаешь Жене в разных там делах, я не вижу ничего особенного. Она нормальная, как все ребята. То есть, я, конечно, не считаю её мальчиком…
Грачёв замолчал, надул щёки и с силой выдохнул воздух. Потом с остервенением зачесал затылок ракеткой.
- Короче, я ощущаю внутри себя противоречия. Я спокойно могу прыгнуть с балкона второго этажа или пройти по узкому карнизу, ну, ты же меня знаешь…
Я авторитетно кивнул.
- Я спокойно смотрю в глаза опасности, а вот в глаза Веры Звягинцевой не могу.
- Почему? А-а, их не видно из-за…
Я хотел пошутить насчёт её носа, но осёкся, видя, что Серёге не до шуток. Он смотрел на меня с искренней надеждой. На меня ещё никто так не смотрел. С раздражением смотрели, с непониманием, с озабоченностью, даже с интересом, но вот с надеждой никогда. Я почувствовал ответственность за свои слова, и произнёс
- Скажи, а в глаза других девчонок ты можешь смотреть?
- Да.
- А Веры – нет?
- Нет, то есть да… Ну в общем, не могу.
- Ты сделал что-то плохое, от чего тебе должно быть стыдно перед ней?
- Нет, что ты!
- Ты считаешь её настолько уродливой, что…
- Нет, что ты, что ты!
Замахал на меня руками Серёга.
- Тогда, если ты не можешь смотреть – не смотри.
Серёгин взгляд стал меняться. Он потерял то новое для меня присутствие надежды и наполнился давно знакомыми: раздражением, непониманием, и озабоченностью. Но это всё же лучше, нежели появление ещё одной новинки – отчаянья. Друг всё-таки…
- Кхм… - я деликатно кашлянул – Слушай, она не очень… в смысле, есть другие девчонки и намного её краси… кхм… в общем, что ты в ней нашёл?
- А ты?
- Я?!
Краска залила мне лицо.
- Ну, да. Ты же пригласил её танцевать?
- Точнее попытался…
Я горько усмехнулся, вспоминая, как она меня отшила.
Беленький шарик резво перепрыгивал через сетку. Звонко отскакивая от моей «лысой», тонул в недрах Серёгиного великолепия и нехотя покидал его. Все мои попытки закрутить удар, легко разоблачались. Грачёв с нисхождением принимал мои гасы, отвечая на них без явного усилия. Я знал, что играю лучше, но спецракетка прировняла наши возможности.
- Мне кажется, я должен с ней поговорить.
- Зачем? – Спросил я.
- Это же ясно, как дважды два - чтобы выяснить причину этих противоречий!
Грачёв неуклюже размахнулся и сильно «погасил». Шарик, коснувшись моей половины, кометой улетел в кусты. Какая несправедливость! Любая посредственность может выглядеть профессионалом стоит ей лишь воспользоваться чудом конструкторской мысли. Кто же так замахивается? Попробовал бы он так сделать моей «деревяшкой».
- Да? Ну, тогда вперёд.
- Не могу.
- Что?
- Говорить с ней я не в состоянии. Как спросит о чём-нибудь, у меня в голове всё путается, стою, молчу, хочется рассмеяться или убежать куда-нибудь, спрятаться, чую – краснею, а от этого ещё хуже становиться...
- Всё ясно.
- Ну?
- У тебя точно эти - противоречия.
Серёга огорчённо вздохнул.
- Ты можешь мне помочь?
- Я бы с радостью, но как?
- На прошлой дискотеке ты пригласил её танцевать. Значит, тебе тоже хотелось с ней поговорить.
- Мне хотелось с ней потанцевать…
- Это одно и тоже. – Отмахнулся Грачёв.
- Она стояла одна, в своём сарафане, с этими завязочками, ну, знаешь, которые того и гляди, свалятся с плеч…
- Она была в очках?
- Что?
- Я говорю, ты заметил на ней очки?
Я пытался вспомнить эту деталь, но не мог.
- А ведь она их носит, не снимая. Вот видишь, значит, ты тоже не мог посмотреть ей в глаза. У тебя тоже появились противоречия, но ты разрешил их, пригласив её на танец.
- Любишь ты всё усложнять – говорю.
- Я хочу знать о ней как можно больше. Это поможет нам общаться в будущем.
- У тебя большие планы?
- Ты можешь описать её, как человека? Ведь Женя наверняка тебе о ней что-нибудь рассказывала.
- Ясное дело. Удобно иметь шпиона в стане врага.
Я многообещающе зашевелил бровями, хотя Женя не поверяла мне ничьих тайн. Но желание выглядеть человеком сведущим тянуло на скользкую дорожку.
- Ну, рассказывай, я слушаю…
Грачёв обогнул стол, сел напротив меня и по виду был готов впитывать каждое моё слово. Он не собирался продолжать игру! А что может быть важней? Я уже жалел, что согласился на этот разговор.
- Э… Ну что ж. - Начал я, пытаясь припомнить хоть какую-нибудь интересную деталь. Но в голову лезли лишь несущественные мелочи. Вот Вера сидит на скамейки, накинув ногу на ногу, играет босоножкой. Сосредоточившись на книге, ест яблоко.


- Вер, чё читаешь?
- Владимир Маяковский, знаешь такого?
- Конечно. «Мы говорим Ленин, подразумеваем Партия,
Мы говорим Партия, подразумеваем Ленин». А зачем ты его летом то читаешь? Всё равно в школе проходим…
- Затем, что интересно. Не всем же, как сумасшедшим за мячиком бегать…


- О! – говорю - Она любит читать. Даже сейчас, на каникулах, читает Маяковского. Знаешь такого?
- Конечно. – Ответил Грачёв - «Любит? не любит? Я руки ломаю
и пальцы разбрасываю разломавши…»
- Да нет, другой - «Мы говорим Ленин, подразумеваем Партия…» ну, и так далее. Короче, представляешь, когда все люди отдыхают, она тома глотает. Говорит, хотела первый том перечитать, зашла в нашу библиотеку, а он на руках, пришлось второй брать. Ха-ха, представляешь! Том перечитать захотела! Ха-ха-ха. Мы, видите ли, сумасшедшие за мячиком гоняем, а она значит нормальная. Тоже мне нормальная нашлась, ха-ха-ха…
Я прям закатился от смеха.
- Так. Ясно. Дальше. – Спокойно произнёс Грачёв.
- Не, ты представляешь. Том перечитать захотела. Ха-ха-ха.
- Я понял, дальше. Что ещё знаешь о ней?
- Не, ты не понял, она говорит…
- Да понял, я понял, что ещё?
Я понемногу успокоился. Ну, ладно, что же ещё можно о ней сказать?
- Фигурка у неё ничего, коса длинная …
- Не надо о внешности, это я изучил досконально.
- Ну, тогда, пожалуй, всё.
- Всё?!
- Ну, да.
Я пожал плечами.
- Мда-а. Не густо - Грачёв разочарованно опустил голову. – Хотя, конечно, любовь к чтению - ценная информация.
- Ну что, продолжим?
Я перешёл на другую сторону.
- Подожди, - не сдавался мой друг, - у тебя есть подружка, а ты ещё пытался пригласить другую девчонку танцевать, да?
- Ну я бы не сказал, что у меня есть подружка… Во всяком случае не в том смысле, который ты вкладываешь в это слово… Да к тому же…
Серёга подкинул теннисный шарик и с силой ударил по нему ракеткой. Тот просвистел в миллиметре от моего уха.
Я поспешно ответил:
- Да, пригласил. К чему такие эмоции? Побереги шарик, это последний, а у физруков фиг допросишься…
- Ты преспокойно подошёл к Вере и пригласил её.
- Ну, насчёт спокойствия…
- Ты легко общаешься с девочками.
- К чему ты клонишь? - Насторожился я.
- Это же ясно, как дважды два. Ты ловелас.
- Это ещё кто?
- Бабник. Выходит, что ты знаешь к ним подход. Ты должен познакомить меня с Верой.
- Так, ты же вроде с ней знаком, по меньшей мере, недели три, если не ошибаюсь.
- Это было ещё до того…
- Как в тебе поселились противоречия?
- Да. А сейчас представь, что мы незнакомы.
Серёга подошёл ко мне вплотную и понизил голос.
- В общем, сделай так, чтоб она со мной заговорила…
- Она с тобой и так прекрасно общалась.
- Ну, хорошо, поставим вопрос по-другому. Сделай так, чтоб я с ней заговорил.
Грачёв выделил слово «я».
- Уверен, у тебя получится.
- Откуда такая уверенность? – Засомневался я.
- Ты наглый, пошлый, бессердечный.
- С чего ты взял?!
- А кто ещё мог сказать Вере такое: «Потанцуем? Давай, крошка, я покажу тебе небо в алмазах».
- Да это в кино было… - оправдывался я.
- А значит, тебя не мучают страхи и угрызения совести, свойственные порядочным людям. Тебе легко будет перебороть неловкость. Конечно, у тебя тоже есть комплексы - ты не умеешь проигрывать, и злопамятен, но это, кажется, тебя не сильно беспокоит. А вот я не могу ужиться со своими. Мне надо преодолеть их. Чтобы не стать каким-нибудь неврастеником. Сегодня я не могу смотреть в глаза Вере, а завтра…
- Правде. - Весело вставил я.
Грачёв посмотрел на меня, как доктор на недоразвитого ребёнка.
- Очень смешно. Я же говорю, у тебя совершенно нет чувств. Ты как фанера. Я тебе о самом сокровенном, как другу, а ты из себя идиота строишь. Придумай-ка лучше ситуацию, чтобы я мог предстать пред ней, как нормальный человек…
- То есть, как герой?
- Я серьёзно. Расскажи ей обо мне что-нибудь…
- Что?
- Ну, это же ясно, как дважды два! - Нетерпеливо воскликнул Грачёв. – Расскажи, какой я положительный, девочкам нравятся положительные, какой я интересный…
- Наврать что ли?
- Ни в коем случае! Всё это всплывёт рано или поздно и что тогда? Валить на твою неуёмную фантазию? Нет уж. И потом - разве во мне нет ничего интересного? Я тоже книги люблю, на велике без рук катаюсь, и вообще… Короче, если ты меня познакомишь, я подарю тебе мою теннисную ракетку. Я знаю, ты давно на неё посматрива…
- Договорились - ответил я, не дав закончить ему фразу.

И вот теперь я сижу в его шкафу, размером не больше спичечного коробка, мучительно соображая, как использовать эту ситуацию для достижения нашей общей цели. Мне трудно дышать. Запах от Серёгиных кед смешивается с ароматом моих носок, превращая остатки свежего воздуха в голлюциногенное средство. Думать в такой обстановке противопоказано, - можно додуматься до какой-нибудь мерзости.
Чтобы немного освежить мозги, я поднёс свой нос к оному из отверстий и вдохнул.
- Что это? - Услышал я встревоженный голос Веры.
- Где?
- Тут рядом, как будто, сопит кто-то…
- Да? А я не слышала…
- Угу. Похоже, как…
- Как кто?
- Как ёжик…помнишь, недавно приполз к нам на территорию?
- А-а-а…Да. - Маркина сжала губы и брезгливо поёжилась, - его Серёжа Грачёв первым заметил. Я его спросила: как мне лучше, с распущенными волосами или в пучок? А он уставился под ноги, вылупил глаза и молчит. Я конечно понимаю, вопрос трудный, но чтоб так реагировать… И тут он как закричит: ёжик!
Я постарался дышать потише. Физическому напряжению сопутствовало душевное - Зинаида не далеко, и, если найдёт меня, прощай свобода! А так хочется погулять! На улице красота!
Из динамиков, установленных по всему лагерю доносилась музыка:
«На французской стороне, на чужой планете,
предстоит учиться мне в университете..»
Я посмотрел сквозь отверстия в окно - на верхушке берёзы устроилась ворона. Рыжая кошка, ступая по толстой ветке мягкими лапками, осторожно подбиралась к чьему-то гнезду. На неё камнем бросилась ворона. Счастливая, может лететь, куда хочет.
Мне стало совсем тоскливо.
Как выйти незамеченным?
Звягинцева удобно расположилась за столом и, в ожидании вдохновенья, играла авторучкой. Маркина сидела напротив, теребя рыжий локон, и тоже никуда не собиралась уходить. Они мило беседовали о своих девичьих секретах, не догадываясь, что их подслушивают. И конца этому не было видно. Если я решу предстать перед ними, вот так, запросто, вывалюсь из шкафа, - будет маленький конец света.
Оставалось ждать и надеется на чудо - может, они когда-нибудь уйдут. В конце концов - скоро начнётся праздник. Зинаида доверила Вере написать к нему несколько дежурных фраз для поддержки сомневающихся и воодушевления истинных поклонников этого очередного фарса, придуманного взрослыми. Она справится, я не сомневаюсь. Пишет она хорошо, вон какие очки носит. Только красивыми фразами нас не обманешь.
Занудная декламация стишков, детских песенок, сценическое исполнение сказки Ганса Христиана Андерсена «Русалочка», с вольной интерпретацией – вот, что ждало нас в ближайшее время аж до самого обеда.


Как-то, мне пришлось быть свидетелем такого мероприятия.
На сцену взобрался наш завхоз дядя Миша, облачённый в белую мантию, на кромке выделялся застиранный инвентарный номер. Бутафорская корона, обмотанная жёлтой фольгой, в руках трезубец. Сверкая волосатыми коленками, он возвестил о начале праздника. Младшие отряды, наивно ожидая веселья, дружно рассмеялись. Но тут на подмостки вышли их обречённые сотоварищи в бумажных костюмах, и унылое представление началось.
- Мы приветствуем те… тебя… вас… царь Нептун – робко начали морские существа.
- Здравствуйте! О-го-го. Кто вы такие? – Громогласно вопросил дядя Миша.
Наверное, он это сделал не совсем правильно: излишне грозно насупил приклеенные брови, или его фанерная пика слишком резко возникла перед носом первой рыбки, короче - диалога не получилось. Петя Семёнов, сын директора лагеря, игравший главную роль, неожиданно заплакал и побежал прочь, увлекая за собой остальных представителей подводного мира. Они столпились перед узкой лестницей, торопясь скорее покинуть страшное место, где их не узнали.
- О-го-го! Здравствуйте! – Кричал дядя Миша удаляющимся детям.
Вожатая двадцатого отряда Кузнецова Лариса, носила очки на серебряной цепочке, поэтому они не падали на пол, если слетали с носа, а болтались в районе её плоской груди.
- Тише, тише. Подождите - успокаивала она своих малышей, очки беспокойно метались из стороны в сторону, - куда вы? Ещё не закончился спектакль. Надо продолжать…
Вожатая растопырила руки, цепляясь за нарисованные плавники и щупальца. Она не хотела казаться строгой - всё-таки в первом ряду сидели представитель райкома комсомола, специально приехавшие посмотреть на это убожество. Может быть, если бы она ругнулась пару раз, как она обычно поступала, всё бы улеглось. Но Лариса, еле сдерживая нарастающий гнев, твердила одну лишь фразу:
- Надо продолжать. Надо продолжать…
Дети упорно не хотели продолжать и стремились поскорее закончить. Представители райкома недовольно перешёптывались. Директор Вячеслав Анатольевич в молчаливом отчаянии взывал к Ларисе. А та, стараясь угодить, в творческом порыве уже выкрикивала нужные реплики:
- Мы – придворные твои пришли с вопросом о русалке…. О русалке… Почему она молчит? Почему она молчит, спрашиваю… Петя! Семёнов! Продолжай…Ну же! Почему она молчит…
Петя, с заплаканными глазами и закусив нижнюю губу, молча смотрел на Ларису снизу вверх. Его акварельная чешуя расплывалась под солёными слезами. Остальные актёры, с опаской поглядывали на полуголого завхоза.
- О-го-го! – Не унимался дядя Миша, потрясая в воздухе трезубцем. – Кто вы такие?
И Петя Семёнов, всхлипывая, протянул:
- Не знаю…
- Что «не знаю»? – Изумлённо спросил Нептун.
- Почему она молчит, не знаю - сказал Петя и опять заплакал.
Тут из зала появилась его мама, Людмила Ивановна, работавшая в их отряде воспитательницей и забрала неудавшуюся театральную звезду.
Чтобы скрыть неловкость момента перешли сразу к финальной части спектакля, где не требовалось участие представителей младших отрядов. Наша вожатая Наташа вышла на сцену. Её загорелое тело украшал ярко жёлтый купальник, на бёдрах шёлковый платок, на ногах высокие сабо. Пижон Сорокин, физрук с идеальным торсом и отсутствием чувства юмора, встретил её пламенным взором:
- Русалочка, почему ты покидаешь меня? Теперь, когда я услышал твой голос, я не смогу без тебя жить.
- Мой милый принц, - отвечала Наташа, её взгляд, игнорируя Сорокина, летел над нашими головами в неведомую даль, - я не буду жить с тобой во дворце, где нет ничего интересного. Мой морской народ нуждается во мне, а я в нём. Ещё так много надо сделать…
Что нужно сделать мы так не узнали, потому что Наташа развела руки и пустилась в пляс. Шёлковый платок, не успевая за резкими движениями, обнажил её стройные ноги, нижняя часть купальника призывно мелькала под развивающуюся тканью. Представители райкома перестали шептаться и с живым интересом уставились на сцену - праздник был спасён.
Формально.
В действительности же, он так и остался галочкой на бумаге. Что весёлого в том, чтобы наблюдать, как радуются другие? Вожатые после представления окатили друг друга из вёдер, а мы стояли рядом и завидовали их непритворному восторгу.
Чтобы поднять упавшее настроение, некоторые мальчики пытались развеяться беготнёй за девочками. Для остроты этого, в общем-то, не нового развлечения, ребята таскали с собой целлофановые пакеты, наполненные водой. Погоня считалась удачной, если на преследуемую опрокидывали булькающее содержимое. Я в этом не участвовал - суррогатное веселье не для меня.
Я слышал, что настоящий «День Нептуна» начали праздновать моряки, когда пересекали экватор. Тех, кто это делал впервые, окунали в бочку с водой - человек должен вернуться к своим корням. Вроде бы он вышел из воды и всё такое… Короче - надо быть мокрым с головы до ног, чтобы действительно проникнуться духом этого экзотического праздника.
А мы ходили пыльные и угрюмые, как бедуины. Ну, конечно, за исключением тех, кого из пакета…

- Зинаида Петровна сказала, что сегодня будет «нечто», – Таня просто источала таинственность – «Русалочка» с неожиданным хвостом.
- Концом.
- Ой, точно, - Танечка хихикнула.
- Я знаю, она согласилась играть роль злой колдуньи.
Очень точно выбрано амплуа, подумал я.
- Да. Но только, мне кажется, она не это имела ввиду…
- И что же будет? – Нос Веры скептически сместился в сторону – не нравятся мне эти своевольные издевательства над литературными произведениями.
- Не знаю точно, но она что-то там говорила про дядю Мишу и пожарную машину…
Лично я ничего нового в дяде Мише не вижу, а вот пожарная машина… Это в самом деле, может быть что-то интересное. Как-то, Зинаида, в редкий момент расположения, поделилась со мной своими соображениями, но слушал я невнимательно и подробностей не помню. Но могу подтвердить, что она точно что-то затевает. Может, хочет устроить тушение пожара? Я бы с удовольствием помог в его возникновении.
Стараясь представить – для чего ей понадобилась пожарная машина, я напряг одурманенные мозги. Те, зашевелившись, привели в движение лоб, а тот, в свою очередь мой, ничем не примечательный нос. Я почувствовал, как в нём что-то защекотало и… чихнул!
- Апчхи!
Девочки, вскочили, как ошпаренные.
- А!!!
- Ой! Что это?!
Но тут я услышал:
- Неа, Зинаида Петровна, я его не видел. Сам его ищу весь день по очень важному делу.
- Грачёв, где Лунин? Газета горит!
Мой друг Серёга влетел в комнату.
- А-а… де…девочка…чки, здрасьте – пролепетал мой друг, завидев присутствующих.
- Здравствуй, Серёжа, - дружелюбно отозвалась Таня.
- Ведь обещал же, паразит! Ну, попадись он мне! – Голос Зинаиды заставлял дрожать всё вокруг. Я еле удержал дверь, пальцы побелели от напряжения.
Должно быть, в этот момент наша воспитательница угрожающе потрясала в воздухе кулаком. Я этого не видел, но не жалею об этом. Зато я увидел Грачёва. Он дёрнул дверцу своего шкафчика и уставился на меня, как на ежика, скукожившегося у его ног.
- Чёй - то… - Произнёс он и тут же осёкся, пытаясь понять смысл мизансцены: я, в его шкафу.
Серёга был парень с открытой душой. За это я с ним и подружился. Мне легко было с ним общаться. Он ничего не скрывал, всегда говорил прямо, что думает. Вот и сейчас в его взгляде отразился весь ход его мыслей: лёгкий шок, удивление, непонимание с оттенком брезгливости, немой вопрос «Что, ты, тут делаешь?», и догадка «От Зинаиды, что ли прячешься?»
Я терпеливо ждал, когда закончится весь цикл его умозаключений. А Грачёв застыл на месте, лихорадочно соображая, что делать. Глаза забегали, рот так и остался открытым.
- Э… наверно, я её на поле оставил… пойду проверю…
- Что? – Спросила Маркина, ей всегда всё было интересно.
- Мою любимую теннисную ракетку…
- Нет, я видела тебя, когда ты шёл на поле, - ты был без своей любимой. А я стояла недалеко с распущенными волосами. Ты шёл и болтал с Козицким, а на меня даже не посмотрел. - Сказала Маркина и собрала свои волнистые кудри в толстый пучок.
- Да? Странно… - Грачёв в замешательстве зачесал затылок. - А мне казалось, я её оставил на поле.
Насколько было возможно, я раздвинул ноги - ну, точно, сижу на ней, родимой. Чтоб достать, надо постараться - я тяжёлый. Надо же! Не мог придумать чего-нибудь другое - кепку, например. Вон, её козырёк торчит с верхней полки. А так…
Кряхтя, я приподняться. Выудил ценную вещь и с укоризненным видом передал моему несообразительному другу. Тот, не наклоняясь, взял ей. Повернулся всем телом и произнёс растерянным голосом:
- Ой. Какое счастье. Вот она. Теперь я могу пойти… что-нибудь почитать.
И он вышел, держа ракетку двумя пальцами, аккуратно, будто боялся испачкаться. Тоже мне конспиратор, он даже шкафчик забыл закрыть! Я осторожно дотянулся до болтика и прикрыл дверцу.
Маркина сказала:
- Странный он какой-то. Зачем он это сделал?
- Сейчас узнаем – услышал я голос Зинаиды Петровны.
По-моему, в нём сквозили нотки злорадства. Или мне показалось…
- Ага! – Воспитательница с силой распахнула дверцу моего убежища.
… Нет, не показалось.

*

Моя мама почти каждый вечер делала одну странную вещь. Я до сих пор не могу найти ей объяснения. Когда я, удобно разместившись в тёплой постельке, погружался в сон, она наклонялась ко мне и с умилённым видом поправляла подушку. От этого моя шея, потеряв уютное расположение, искривлялась неестественным образом. Я просыпался и ворочался часа полтора, стараясь вернуть себе то сладостное состояние, которое было у меня до маминой любезности. Что характерно - мама к тому времени уже давно посапывала в своей пастели.
Взрослые часто совершают поступки, в которых нет никакой логики, а всех уверяют, что знают что делают.
- Садись. Я знаю, что делаю.
- Ну, Зинаида Петровна, - протянул я, - Кому это надо? Уже поздно. Комиссия же проверила работы всех редких коллег.
- Не остри - одёрнула меня воспитательница, - да, верно, представители комитета комсомола уже видели работы редколлегий всех отрядов. Кроме нашего. Я не решилась выставить на всеобщее обозрение мазню Вени Оэртлихермана.
- Он вроде неплохо нарисовал…
- Нептун на подводной лодке и с фонариком вместо трезубца.
- Это бластер - пистолет, стреляющий лазером.
- Мне не нужна космическая фантастика, мне нужна сказка.
- Всё равно её никто уже не будет оценивать, наверняка после праздника комиссия уедет. Зачем же её переделывать?
- Я попросила товарища Петрухина заглянуть к нам после представления, у него будет ещё пара минут. Это очень важно. Поэтому начинай уже. А Вера статьи вклеит.
- А как же праздник? Он скоро начнётся.
- Ты же говорил, что он тебе в принципе не нравится. Очередной фарс и всё такое…
- Ну, да… - Вяло подтвердил я.
- Нарисуй русалку на камне, омываемом бушующем морем. Как в Амстердаме памятник… Знаешь, там есть памятник в честь сказки Ганса Христиана Андерсена? Сидит девочка на берегу и печально смотрит в даль.
- Знаю, на ней из одежды – только хвост.
- Вот и прекрасно. Тогда вперёд. Только, чтоб всё было прилично…
- Угу - говорю, - это значит без си…?
- Правильно. – Не дала мне закончить осторожная воспитательница.
- Только это в Копенгагене.
- Что? – Не поняла воспитательница.
- Статуя русалочки.
- Умница. Чтоб я пришла, и всё было готово. Если увижу тебя болтающимся без дела, пеняй на себя. Звягинцева за тобой присмотрит. Хорошо, Вера? Если он сбежит, сразу ко мне, я его, голубчика, из-под земли…
Женщина фамильярно похлопала меня по шее.
- Я так не могу, мне надо с чего-нибудь срисовывать – взбунтовался я.
- В Копенгаген собрался?
Зинаида Петровна вышла, прихватив с собой Маркину, чтоб не мешала творить.
Мы остались вдвоём с Верой. Я приветливо ей улыбнулся. Но моё проявление дружелюбия замёрзло ещё на полпути к девочке с длинной косой. Оно ударилось о ледяной взгляд и осыпалось колючим дождём к её ногам.
Убрав улыбку, я съехал как можно ниже под стол. Через литровую банку с чистой водой Верин нос казался сплющенным.
- Я тебе позировать не буду. - Сказала она вдруг.
Я не нашёлся с ответом.

Мы молча сидели за столом, занимаясь каждый своим делом. Я пытался по возможности целомудренно изобразить полуобнажённое тело сказочного существа, в качестве модели я выбрал статую «рабочего и колхозницы» из «Огонька». А Звягинцева возилась с цветной бумагой. Создавала розовые облака и аккуратно раскладывала их на столе.
Приставать к ней с разговором я пока не решался. Между её пышных бровей залегла сосредоточенная складочка, нос презрительно расширял ноздри.
За окном отдыхал теннисный стол, забытый футбольный мяч прятался под лавкой, со стадиона доносились звуки праздника. Там все двадцать три отряда пионерлагеря «Дружный» изображали бурную радость.
Разумеется, меня это не интересовало, - что там может быть хорошего?
Вера закончила вырезать и облегчённо выдохнула.
- Фу-у…
Тут же стая розовых листков поднялась в воздух и разлетелась в стороны. Одно закрыло верхнюю часть «Колхозницы», оставив мне ненужные ноги, другие игриво украсили пол.
Вера, отчаянно пряча нахлынувшее смущение, подняла на меня глаза. Я, как ни в чем, ни бывало, продолжал трудиться, хотя самого так и распирало от смеха. Но, рассмеявшись, я бы всё испортил.
Пришлось лезть под стол – собирать облака. Звягинцева тоже опустилась на колени, её коса гигантской кистью скользила по крашеным доскам.
Надо как-то вывести её на разговор. Не хотелось бы упускать такой шанс – мы одни, никто не услышит ту чушь, которую мне, возможно, придётся нести, чтобы уговорить её на свидание с Грачёвым. Ведь именно этого он добивается.
До конца смены осталось пара дней, надо торопиться. Желание – заполучить его суперракетку толкало меня на решительные действия.
- Э… Вер, может, окно откроем? А то душно. – Я начал артподготовку.
- Хорошо.
Звягинцева поспешно раскрыла рамы.
Ух ты! Отвечает. Уже неплохо. Теперь осторожно, не надо торопиться. Пусть сама что-нибудь скажет.
Со свежим воздухом в комнату ворвались голоса из динамиков:
- Принц, не хочешь ли присесть? У меня к тебе есть одно дельце. – Зинаида легко узнавалась.
- Коварная колдунья, что ты хочешь?
Опять Сорокин принца играет.
- Любопытно, что там происходит? – Спросила Вера.
Так, хорошо, думаю, она не прочь поговорить. Ну что ж, в бой!
- Ясно дело что, - отвечаю, - очередная показуха.
- Посмотреть бы…
- А мне совершенно не хочется.
Звягинцева вытянула шею и взглянула на мою часть ватмана, там, в экзальтированной позе изгибалась фигура девушки с рыбьим хвостом.
- Ух ты! Так здорово!
Я склонил голову набок и посмотрел на своё творенье с расстояния.
- Ты считаешь?
- Конечно. Такая примитивная и, в тоже время, интригующая пластика. Напоминает работы Делакруа и Гогена…
Никогда бы не подумал, что моя мазня может что-нибудь напомнить.
- Ты знаешь Серёгу Грачёва? – Спросил я в упор.
- Конечно. – Удивилась Вера.
- Э.. ну, да… странный вопрос, как никак он у нас флагоносец, его трудно не заметить…
Из динамиков донеслось:
- Помнишь ли ты ту девушку на берегу?
- Конечно, ведьма, её трудно забыть. У неё такой прекрасный голос!
- Хочешь увидеть её снова? Просто скажи «Да» и всё. Ха-ха-ха.
Колдунья зловеще рассмеялась.
- Нет! Нет! – Закричали все зрители. – Говори, нет!!!
Хотя некоторые, по-моему, всё-таки крикнули «Да».
- И чего это они там расшумелись? – Проворчал я.
- Так что? - Вера тронула меня за руку.
- Ты о чём?
- Ну, ты спросил меня про Грачёва…
- Ах, да.
Я пытался подобрать слова. Надо как-то подготовить её. Нельзя же вот так запросто ляпнуть эту чушь о внутренних противоречиях и желании заново познакомиться.
- Да-а…- протянул я, - а как ты относишься к…
- К кому? – Рука Веры замерла, над очередным облаком.
- К теннису – сказал я.
- К какому ещё теннису? – Вера была явно разочарована.
- К настольному
Звягинцева безразлично пожала плечами и снова взялась за ножницы.
- Ясно, - говорю, - а к знакомству?
- Это что социологический опрос?
- Нет. Просто время хочу убить.
- Хорошо отношусь. Новый человек – новый мир. Мне всегда интересно знакомиться с новыми людьми.
- А со старыми?
- В каком смысле? Со стариками что ли?
- Нет. С теми, кого ты уже знаешь.
- А зачем мне с ними знакомиться, если я их уже знаю?
- Вот и я ему говорю, «зачем»?
- Кому?
- Грачёву.
Вера отложила ножницы.
- Ну, наверное, он имел ввиду, что… по-настоящему знакомишься с человеком, когда познаёшь его душу, его внутренний мир.
- Не знаю – говорю - может оно и так. Ну, так что?
- Что?
- Хочешь познать мир Грачёва? Я могу это устроить. Скажи просто «да».
Звягинцева фыркнула.
- Вот ещё. Зачем он мне нужен?
- Ну, не знаю, на велосипеде без рук покатаетесь, книжки почитаете, ты ему про художников там всяких расскажешь, про натуру... И он тебе тоже, он вообще парень начитанный, математику хорошо знает. Так и сыпет цифрами.
- По нему не скажешь. Ходит какой-то потерянный, словно ему по голове дубиной звезданули. Что ни спросишь, - молчит или чепуху какую-то несёт. Я ему утром яблоко предложила, а он: «Есть – не ем. Пью… Иногда» А сам задом пятиться, пока в кусты не залез.
- Задачки постоянно решает, в уме. – Защищал я друга - Поэтому и отвечает не впопад. Задержка реакции, а что ты хочешь, - мозги работают на повышенных оборотах.
- А-а, так они у него всё-таки есть?
Вера рассмеялась.
- Что ты смеёшься? Он, между прочим, всего Маяковского наизусть помнит…
Ну и хватил, думаю, понесло меня. Так далеко можно уехать… На самом деле обидно стало за Серёгу, - он к ней серьёзно, а она хихикает. Вот и брякнул сгоряча.
Вера перестала улыбаться.
- Ну и что, тоже мне - достижение…
- Слушай, если честно, он сам очень хочет с тобой познакомиться. Постоянно мне об этом твердит. Но время не хватает, то одно, то другое. Ну, сама понимаешь. Сейчас вот ты здесь, а он…
Я неопределённо махнул в сторону праздника.
- Смотри, я уже почти всё нарисовал, осталось только разукрасить. Делов-то, ерунда осталась. Если ты поможешь, я за Грачёвым сбегаю...
В ответ ни звука.
- Ну, так как? – Спросил я нетерпеливо, уж больно хотелось взглянуть хоть глазком на представление.
Тишина. Вера сидела и молча раскладывала бумажки. Потом взяла кисточку, окунула в краску, и стала покрывать хвост моей русалочки ровным синим цветом.
Всё, ракетка моя!
Со стадиона донёсся торжествующий смех Зинаиды.

*

Я бежал к праздничной площадке. Что там происходит? Я жадно всматривался в редкие просветы между деревьев. Вдруг нестройные звуки динамиков перекрыл нарастающий шум и страшный визг. Я ускорил шаги, выбежал на открытое пространство и увидел… радугу! Она висела очень низко, практически на головах у зрителей. Это было чудо! Откуда она взялась? И тут я понял причину - вода!
Красная пожарная машина, которая уже пару дней стояла неподалёку, и уже успела примелькаться, вдруг заговорила мощным фонтаном! Вылетая из шланга, нагретые литры устремлялись ввысь и опускались на головы собравшихся искусственным ливнем. Это было грандиозное зрелище! Мной овладело лихорадочное возбуждение, и желание броситься под эти тяжёлые капли.
Навстречу бежал Витёк Козицкий.
- Ты видел?! – С восторгом крикнул он, - Ты видел?! Нас окатили из бранзбойта! Вот это класс!
С его волос стекала вода.
Да, значит, Зинаида не обманула – она всё-таки придумала «нечто». И как это только директор ей разрешил?
- Ты куда?
- Туда. Куда же ещё…
Мне не терпелось поскорее освежиться.
- Да всё уже. Смотри, всё кончилось.
Так и есть, радуга растворилась в высоких тополях, пожарная машина замолчала, а я опять остался сухой в «день Нептуна».
- Блин. Жалко.
- Ха-ха-ха, чё, прозевал веселье, лопух! – Сказал Козицкий, стараясь пальцами отлепить мокрую рубашку от тела.
Вокруг сновали дети. Особо впечатлительные плакали, те, что покрепче – возбуждённо делились впечатлениями. У некоторых ребят в руках я заметил знакомые пакеты с водой. Ну, всё, опять началось.
И тут я почувствовал желудочный спазм – на меня, глазами Зинаиды Петровны, смотрела колдунья. Она стояла в тени пожарной машины, опираясь на сучковатую клюку, в чёрном длинном платье, на которое зачем-то пришили звёзды. На голове бесформенный парик из серой пакли. Нарисованная на подбородке бородавка шевелилась. Мистический, жутковатый вид.
Я шмыгнул за дерево, неужели заметила? Осторожно раздвинул листву, воспитательница о чём-то беседовала с физруком. Похоже, пронесло. И тут я увидел, как она опять посмотрела в мою сторону. На этот раз точно мне в глаза. Взгляд был мимолётный, вскользь, но он пронзил расстояние, как копьё, пущенное сильной рукой.
Всё. Она точно меня заметила, только виду не показывает, конспирируется, хочет нанести удар
исподтишка. Подкрадётся сзади и хрясь мне по шее!
Надо срочно бежать обратно. Сесть за стол, как ни в чём, ни бывало. Сделать невинное лицо - я никуда не выходил, Зинаида Петровна, вам показалось...
Стоп, там же Вера ждёт знакомства с Грачёвым. Если я вернусь без него, она точно меня заложит. Где же Серёга? Я поискал его глазами. Да уж, найдёшь его в этой суматохе. Что делать-то? Ну, что ж, самое время… наведаться в туалет. Туда хотя бы воспитательница не сунется. А я что-нибудь придумаю в спокойной обстановке.
Зайдя в пустое помещение, я выбрал дальнюю кабинку, спустил штаны, и пристроился над унитазом.
Как там Звягинцева говорила? Надо задержать, и будет приятно? Ну-ка, попробуем…
Я сжал мышцы, сдерживая готовую вырваться наружу субстанцию. От этого в боку сильно закололо. Ой! Я расслабился, из меня пошло всё, что надо.
Вот сейчас приятно. Может, она это имела ввиду?
В дверях возник Витёк Козицкий. Это произошло так неожиданно, что я даже вздрогнул. Кабинки у нас не закрывались дверями, поскольку и дверей-то не было. Поэтому он увидел меня во всей красе, то есть – сосредоточенный взгляд, на корточках и без трусов. Я уже было собрался кивнуть ему по-дружески, как вдруг обратил внимание на его руки. В них он держал целлофановый пакет, наполненный водой. На лице играла озорная улыбка.
Я с ужасом осознал всю опасность ситуации. Витёк возбуждён, ему хочется излить свою энергию и, как один из вариантов, опрокинуть на меня содержимое этого пакета. На меня! Находящегося в таком пикантном положении! Он сможет, я его знаю, - известный хулиган. Чёрт побери, как это унизительно. Я буду мокрым буквально до трусов, то есть - абсолютно. Я не смогу ни ответить, ни помешать. Не побегу же я за ним по улице, мелькая голым задом. Мало того, это унизительно вдвойне, - ведь мы, мальчишки, обливаем только девчонок.
Всё зависит теперь только от моего умения владеть собой и уровня его порядочности. Если он увидит во мне единомышленника – мне конец. Ни в коем случае не надо показывать ему, что я с ним заодно, что разделяю его желание повеселиться.
Без тени улыбки я спокойно посмотрел ему в глаза.
Вот он – момент истины. Время остановилось. Мир замер в своём стремлении к апокалипсису и превратился в вязкую прозрачную материю, где минуты слились с годами, а миг с вечностью. Где нет начала и нет конца, всё предоставлено власти хаоса и анархии, любое движение в сторону порядка вызовет необратимую цепную реакцию, которая… О чём это я? Ах да.
Слегка приподняв брови, выражая искренне удивление, я задал немой вопрос – в чём, собственно, дело? Козицкий со всей тщательностью начал исследовать моё лицо, стараясь обнаружить в нём согласие на участие в игре.
Моя кожа ощущала грубую силу его взгляда. Вот он пробежал по моим глазам, безжалостно наступая на ресницы и заглядывая в самую глубину зрачков. Вот он уже спешит по щекам, которые невозмутимо встретили его поступь и не дрогнули. Нос твёрдо выдержал непристойное подглядывание под ноздри. Но тут незваный гость засеменил, маленькими, почти невесомыми шажками по моим губам. Сначала по верхней, задевая и приводя в движение ещё не сформировавшуюся мужскую растительность. Потом по нижней, прыгая и расталкивая такие тяжёлые от серьёзности розовые подушки.
И тут я почувствовал, что падаю в бездну. Глаза ещё верные присяге показывали беспримерные чудеса самообладания, а всё остальное лицо уже расплывалось в предательской улыбке.
- Ага! – Победоносно воскликнул Витёк и запустил в меня водяной бомбой.
Зачем-то я встал. Не знаю, может это врождённое презрение к опасности или отчаянная попытка увернуться. Как бы-то ни было, летящий объект я встретил головой, как футбольный мяч, он опустился прямо мне на макушку.
Козицкий сбежал. Я остался стоять, придерживая спущенные штаны, в которые стекала вода. Пакет свисал с моей головы, распространяя своё содержимое по всему телу. Быстрые ручейки бежали между половинок моей попы, унося остатки достоинства и веру в человечество. Кошмар! Я был мокрый с головы до… впрочем, разве ни к этому я сегодня стремился?
К туалету быстро приближались шаги. Неужели Козицкий возвращается? Ну всё, отомщу.
Через секунду в дверях появился мой друг Серёга.
Увидев меня, он замер на месте.
- Чёй-то… - Произнёс он и тут же осёкся, пытаясь понять смысл мизансцены: я, без штанов, мокрый, на голове пакет, в глазах ярость…
Я молча вытер свой зад мятыми кусками газеты и натянул штаны. Взял пакет и пристроил его под кран.
- Э… Сань, как там… – Робко начал Серёга. – Как там Вера? Ты уже придумал как меня с ней…
- Почти… Есть небольшие трудности, но как раз сейчас я над этим работаю.
- Что-то не видно.
Наполнив пакет, я выскочил наружу. Лагерь понемногу заполнялся людьми, Маркина визжала на детской площадке, Веня Оэртлихерман, недобро улыбаясь, подступал к ней с воздушным шариком, наполненным водой. Заключённая в голубую резину жидкость весело перекатывалось на его ладонях. Тане некуда было деться, деревянный домик преградил ей путь к отступлению. Её участь было решена. Эх, девчонка, боится сопротивляться, только визжит. Не хотел бы я быть на её месте… Но ведь уже был. И всё благодаря Козицкому.
Жертва жалобно смотрела на своего палача, но Веня… Ай да Веня… Никогда бы не подумал, что он способен на это.
Я шёл по улице, держа возмездие обеими руками. Мелькавшие мимо окна корпусов отражали моё, наполненноё справедливым гневом, лицо. Не прощу Козицкому такого унижения, не прощу. Всё Витёк, тебе конец. Рано или поздно мы встретимся и тогда - «финита ля комедия». Пусть я буду искать тебя целый час, день, или даже неделю! Пусть я потрачу на это лучшие годы моей жизни, но всё равно – отплачу тебе за это. Как любил повторять граф Монте Кристо «месть словно коньяк, со временем только крепнет».
- Ты, знаешь, - меня нагнал Грачёв, - мне кажется, я уже придумал, как преодолеть эти трудности. Смотри, сделаем в классической манере. Ты сегодня вечером на дискотеке, как всегда нахамишь Вере, а я тресну тебя за это, предположим, в живот… Она, конечно, меня поблагодарит, а я - рад познакомится, Серёжа.
- Выглядит неестественно.
- Да, ты прав, что-то смущает... Не факт, что она воспринимает тебя серьёзно. Ты для неё комар, жалкая мокрица или там - таракан какой-нибудь. Не будет же она бросаться на шею человеку только за то, что он букашку назойливую шлёпнул.
- Как знать.
- Во-во…
- Ладно, - сказал я, - у меня есть другое предложение: иди в корпус, там сейчас Звягинцева одна сидит, можно сказать - тебя ждёт. Я её подготовил, просто подойди к ней и скажи «Привет».
- Не-ет! Низачто!
- Ладно, ничего не говори. Просто войди и будь рядом. Я приду стенгазету дорисовывать, нас с Звягинцевой назначили, и всё устрою…
- А чего это тебя с ней посадили? Я тоже хорошо рисую…
- Скажи об этом Зинаиде.
Из-за угла показался Козицкий. Он успел переодеть мокрую рубашку на сухую футболку, загорелая шея воспалённым пятном светилась под выжженными волосами.
Я, пытаясь спасти свою репутацию и лучшие годы жизни, бросился на него. Услышав моё тяжёлое дыхание, он оглянулся и тут же припустил, сломя голову. Я за ним.
Мы сделали пару кругов вокруг нашего корпуса, и тут хулиган показал свой подлый характер – шмыгнул внутрь. Это было не честно. Он знал, что я не посмею там его преследовать.
Он уже летел вверх по ступеням, когда я решил сыграть ва-банк. Эх, была, не была!
Я прикинул траекторию его движения и бросил пакет. И расчёт оказался верным, я в этом уверен. Но только конечная точка соприкосновения скрывалась внутри здания.
Моя водяная граната влетела в раскрытое окно и смачно на что-то шлёпнулась. Я услышал сдавленный крик и грохот падающих предметов. Боясь предположить, что там произошло, я медленно поднялся по деревянной лестнице. Навстречу выскочил Витёк:
- Ха-ха-ха, мазила!
Войдя в комнату, я увидел страшную картину: Звягинцева сидела за столом, зажмурившись, с кистью в руке. Всё лицо её было покрыто синей краской. Бесформенные пятна можно было заметить на стенгазете, столе и гипсовой щеке вождя пролетариата. По ватману катались опрокинутые разноцветные баночки. Розовые облака превратились в свинцовые тучи. По середине лежал запущенный мной пакет, вода, перемешивая цвета, стекала на пол.
Мой друг Серёга был тут же, он замер у своего шкафчика. Рот его был раскрыт от изумления, а глаза выкатились на лоб.
- Чёй-то…
И тут его как будто осенило, он подмигнул мне и, выхватив из шкафа полотенце, подскочил к испачканной девочке.
- Вот, Вера, возьми, пожалуйста.
Звягинцева на ощупь взяла предложенную помощь. Утерев лицо, она с гневом уставилась на меня.
- Лунин, ты болван!
- Да. – Подтвердил мой друг и, подмигнув ещё раз, стукнул меня в живот.
Я скорчился от боли.
- Спасибо за полотенце…
- Серёжа.
- Вера.
- Приятно познакомиться. – Сказал довольный Грачёв – А вот тут у меня…
Он достал из шкафчика какую-то книжку.
- Что это? – Заинтересовалась Вера. – Маяковский? Первый том?! Откуда он у тебя?
- Я узнал, у кого он был на руках и попросил почитать. Хочешь, возьми? А хочешь, пойдём, я покажу тебе мои любимые стихи.
- Может, лучше в теннис поиграем? Правда, я не умею…
Веря смущённо опустила глаза.
- В теннис? Да, я тебя научу! – Грачёв радостно бросился к раскрытому шкафчику.
И наткнулся на меня. Я крепко держал его ракетку. Он замер в нерешительности.
- Э… Ах да… Моя ракетка… Ты знаешь, Вера, я совсем забыл - куда она делась…
На него было противно смотреть. Растерянный, полный отчаянья взгляд. И этот человек называл меня жалкой мокрицей.
- Вот она – говорю, - держи, а о классической манере мы с тобой после поговорим.

Время приближалось к обеду, я пытался уменьшить разбухшую грудь русалочки. Мокрая бумага не давала зафиксировать границы. Вздутая поверхность тормозила работу, превращая процесс реставрации в истинные мучения.
Звягинцева ушла с Грачёвым играть в теннис, предоставив мне исправлять последствия катастрофы. Пришлось дать им свою ракетку, чтобы получился полноценный дуэт.
- Что здесь происходит?!
В дверях возникла Зинаида Петровна.
- Стенгазету делаю - пролепетал я.
- Почему она такая…такая…
Женщина замолчала, не в силах справиться с переполняющим её негодованием.
- Я случайно опрокинул на неё банку с водой…
- Кошмарный ужас! Что я имею теперь предъявить комиссии?!
Она стояла такая большая, беспомощная, руки бессильно свисали по бокам, теряясь в складках звёздного платья.
Мне захотелось успокоить её.
- Да я сейчас быстренько всё переделаю. Фигуру скопирую, я уже набил руку, статьи отлеплю и на новый лист…
- Не надо. – Зинаида устало опустилась на стул, стянула мокрый парик и вытерла им лицо. Бородавка превратилась в чёрную полоску. – Ты и так сегодня, как раб, весь праздник пропустил. Ты не выходил?
Она недоверчиво прищурилась.
- Нет. Вы ж сказали…
- А где Звягинцева?
- Ушла, а чё ей здесь делать? Статьи уже все написаны… Где новый ватман взять?
- Не надо, бог с ним, это уже не поможет.
- А как же товарищ Петрухин?
- Петрухин? Ему сейчас не до этого, вон сохнет на солнышке… Надо же, как мы его из пожарной-то машины…
- А, да, Зинаида Петровна, здорово вы придумали с бранзбойтом!
- Это уж точно… Хватило ума… Ну, ладно, иди, отдохни, скоро обед, а то всё трудишься, трудишься, пока народ гуляет.
- Ну, как скажите.
Я встал из-за стола.
- Странно, а мне казалось, я тебя видела на празднике.
На пороге я услышал.
- Стой! А почему у тебя волосы мокрые?
- Так… я же говорю, банку с водой опрокинул…
- А… Ну, да. Ступай…
Странно, воспитательница была не в лучшем настроении, а моему желудку до этого не было никакого дела. Единственное, что его тревожило, это голод.

*

Зеркальный шар под потолком клуба играл светом, раскидывал тысячи бликов по стенам, выбрасывал их через открытые окна в тёплый июльский вечер.
Юрий Антонов со знанием жизни вещал из колонок:
«…Летящей походкой ты вышла из мая
И скрылась из глаз в пелене января…»
Интуитивно понятные фразы навевали романтическое настроение. Девочки осторожно смотрели на мальчиков, мальчики робко жались друг к другу. Никто не хотел быть первым.
Я заметил Женю. Она была в коротеньком ситцевом платье и кремовых туфельках – непривычный вид, но привлекательный.
Собравшись с духом, я решил действовать. Направился через весь зал прямо к ней. Разумеется, весь мир следил за мной в этот момент.
- Э… Потанцуем? Давай, крошка, я покажу тебе небо в алмазах.
Женя прыснула от смеха.
- Какой ужас – сказала она, смеясь – как ты мог сказать ей такое?
- Но, ты же сама мне это посоветовала.
- Я пошутила. Это был так, для красного словца. Ты должен был сказать то, что вы, мальчишки, обычно говорите в таких случаях.
- А у меня ещё не было таких случаев. Это было впервые, когда я пригласил девочку на танец.
- Да? – Женя недоверчиво прищурилась – а шёл ты вполне уверено, развязная такая походочка, по-моему, даже пританцовывал…
- Поверь мне – ни разу. И мне очень стыдно всё это вспоминать.
- Тогда мне будет очень приятно быть первой твоей партнёршей.
Из колонок послышалось:
«…Снег кружится, кружится, летает,
и позёмкою кружа,
Заметает зима, заметает…»
Мы вышли на середину. Стараясь не смотреть по сторонам, я робко положил свои руки Жене на бёдра, на мои плечи легли хрупкие девичьи ладони.
За нами тут же потянулись другие пары. Веня Оэртлихерман аккуратно, на пионерском расстоянии, топтался с Маркиной.
- Мне было жаль Веру, никто не хотел с ней танцевать. А вышло так, что ты спровоцировал своего друга на нечто большее. Как-то не хорошо получилось. – Женя виновато вздохнула.
- Ну, он не особенно-то горюет.
- Да? А кстати, где он?
Женя осмотрелась.
- Гуляет по аллеям королевского замка – только что видел, как он в обнимку с Верой проследовал за бассейн. И как это ему удаётся? Знает девочку первый день, а она ему уже такое позволяет!
Женя улыбнулась, притянула меня за шею и прижалась всем телом. У меня перехватило дыхание, всё вокруг закружилось, звуки, запахи, предметы стали расплываться, превращаясь в густой туман. И вот я уже падаю в него и плыву, плыву, не чувствуя собственного тела… только сердце, я слышу как оно бьётся…


КОНЕЦ