Две жизни. глава 1

Глава 1. Очередной контактный звонок

(В этой главе ставятся проблемы, которые намерена руками героини разрешить автор данного романа-эссе, или, если угодно, романа-диалога – диалога с самой собой. Эту главу также возможно пропустить, если нет навыка долговременного чтения.)


Андрей, подбадриваемый рыком не нашедшей другого тона Лидии, за два дня устроил свои не оглашаемые им перед нелюбопытными родственниками дела, и уехал обратно в Гродно, устранив на неопределенный срок отягчающие жизнь Лидии бытовые проблемы. В прихожей, на месте рубашки, сулившей хлопоты по перекраиванью и шитью, висела синяя кандидатка на половую тряпку. На столе перед компьютером остался лежать диск с надписью: «Последние новости польского кинематографа». Значит, брат записал для нее что-то любопытное. Лялька привыкла к тому, что небо посылает ей все необходимое, и чувство благодарности не обременяло ее. Тем более, что за нежным и заботливым гостем еще предстояло прибраться и постирать. Но в настоящий момент ее больше увлекало иное.

       Лидия, сплюнув три раза, вплотную принялась за исполнение писательского замысла. То есть схватилась за телефон и стала искать подсказки у ближних. Но ближние, как сказано в Библии, «враги человеку».
       - Хватит выпендриваться. Каких две жизни? Твоя и моя?
Лидия ясно себе представила, как, произнося эти слова, Маша усталым жестом отбрасывает со лба длинную челку, как поворачивается в профиль и фас перед зеркалом. У сестер телефоны стояли на полках перед зеркалом в прихожей, да и привычки у сестер были похожими. Только Маша свою блондинистую прическу смолоду делает в самых дорогих парикмахерских. Это оттеняет ее небесные глаза, умеющие зорко наблюдать за происходящим во всех направлениях окружающего мира. И ныне она поддерживает цвет самыми неподдельными, лореалевскими средствами. Уж кто-кто, а она этого достойна, будьте благонадежны. Тем более, что тратиться на тренажеры ей, как некоторым красоткам, их ровесницам и знакомым, ни к чему: по наследству от украинских предков ей досталась стройная поджарая фигура. Добавьте к этому звонкий голос и уверенность в своей правоте – и перед вами кандидат в украинский парламент. Надо признать, что под Машиной украинской внешностью временами обнаруживалось нормальное белорусское самосознание, избегающее активно добиваться непредсказуемых неприятностей на свою голову. Но чаще все ж таки Маша оставалась верна голосу превалирующей в организме крови украинских предков, энергичных и в достаточной степени южных, чтоб оставаться воинственными.
 
       Когда, в незапамятные времена, ей надо было попасть к жениху на празднование Нового года в столицу солнечной Грузии, Тбилиси, она попала. Немотря на то, что аэропорты солнечного Тбилиси были закрыты в связи с обильными снегопадами. Маша приехала к встречающему ее с подвянувшими цветами жениху в грустный аэропорт на черной Волге, прямо с военного аэродрома. Потому что из города Ростова, где надолго застрял самолет и тоже были снегопады, кроме военных вертолетов, не вылетало ничего. Такова была Маша.

       - Хоть бы и твоя. Твоих две жизни, - пробовала вовлечь сестру в рассуждения Лидия.
       - Ты что, умнее всех? Или я такая дура, что не могу жить три, даже четыре-пять жизней? Ты психологию, хотя бы для домохозяек, можешь изучить, прежде чем других поучать, писательница хренова? Или я лицемерка двуличная?
       - Ну, чего там… Ты права, как всегда. Я действительно умнее всех.
       - Слушай, ты что, серьезно? Тебе лечиться надо. И уже давно. Так далеко зашло заболевание, что медицина потребует высокой платы. Спеши.
       - Спасибо за совет. Я при острой необходимости им воспользуюсь. Ладненько, пока. Ты живи свои девять жизней. А я о двух писать буду. Встретимся лет чрез пятьсот, продолжим разговор. Целую.
       - Целую, сумасшедшая. Я передачи носить буду.

       Востребованная в нынешнем быту наука психология учит нас, что мы исполняем много разных ролей в написанном не нами жизненном спектакле. Что спектакль продолжается, независимо от износа декораций и актеров. Замена и того и другого происходит по ходу пьесы. Люди называют это преемственностью поколений. Временами выходят на сцену мастера экспромтов – за время их работы со зрителем меняются декорации. Зрители, в силу своей слабой подготовленности к участию в представлении, рады новым впечатлениям. Наиболее одаренные из зрителей протискиваются на сцену, придавая спектаклю местный колорит. Именно эти, не имеющие специальной актерской подготовки, полные непосредственного чувства особи, представляют интерес для авторов, невесть откуда берущих свои сюжеты. Ибо именно эти актеры-любители, застенчиво демонстрирующие свою гипотетическую непохожесть, несут бремя двух жизней: и актеров и зрителей. Активного и пассивного начал земного бытия. Молота и наковальни, как образно определил Иоганн Вольфганг Гёте.
Человечество, создавшее театральные подмостки на радость богам, обросло недугами, характерными для всякого растущего, затем зреющего, затем созревшего организма. Оно приобрело опыт, тяготеющий к разным полюсам мирозданья. В третьем тысячелетии, как никогда остро встал перед человеком вопрос выбора полюса. Полюса тяготения – ныне мы уже тяготеем по собственному желанию. Некоторые, побойчее, и вовсе частенько меняют места слагаемых общей суммы.

       На этом по степени банальности близком к гениальному месте рассуждений приходится прерваться, так как старшая сестра имеет обыкновение после того, как попрощалась бесповоротно и навсегда, звонить и требовать совета либо по наполнению новой стиральной машины, либо «почему твой кот не гадит мимо его горшка?»
- Прямо сейчас ответ не возможен.
- Но мне надо знать, что делать! Прямо сейчас.
- Вообще-то мой кот сейчас не только не гадит сознательно, а вполне бессознательно спит после обеда. А я могу от себя посоветовать для твоего противника симбиоза только хорошую выволочку.
- Ну, ты варвар!
- Вообще-то я вчера была чудовище.
- И варвар! Что мне делать? Антошка обещал убить Катика, если тот еще раз нагадит мимо.
- Переключи внимание Антошки на более проблемные ситуации. Вчера, к примеру, ты жаловалась, что кончилась туалетная бумага. Устройте с Катиком пикетирование туалета - против отсутствия у вашего мужчины чувства ответственности за ведение домашнего хозяйства. Но я, - Лидия перешла на откровенно-доверительные интонации, - я сняла бы шкуру с Катика, чего и тебе желаю. Тем более, что твой Катик – русский голубой чистой породы. Шерстка вполне на воротник.
- Никто, никто не хочет помочь! Ты мне не сестра!
- Я помню: я – варвар. Может, Куклачев, как главный в СНГ специалист по кошкам, дал бы тебе другой совет. Очень даже может быть, что он ведет себя с кошками как-то иначе, чем это было принято испокон веков. Но я моего Гуселя воспитывала по старинке, и вот теперь он очень достойный долгожитель с аристократическими привычками. Так что в традиционном подходе есть свои пригорки и ручейки.
- Причем тут ручейки? – насторожилась Маша. – Если ты о Катике, то тут скорее пригорки.
- Да нет же. Вы, белорусоведы, страшно далеки от русской классики, точно как декабристы от народа: это Хлестаков так говорит, вместо обычного выражения «в деревне есть своя привлекательность», он говорит, что в деревне «есть свои пригорки и ручейки».
- Хлестаков? – Маша напряглась. – Что-то не припомню такого писателя…
- Да ты что! – Лидия давно так искренне не смеялась. – Ну, как же, он еще «Юрия Милославского» написал. Не того, что господин Загоскин, а другого, но тоже «Юрия Милославского» .
Маша в очередной раз бросила трубку.

       Конечно, есть разные способы поведения. Сколько раз Лидия с искренней верой в то, что говорит, проповедовала перед учениками:
«Не верьте, что все дороги проторены. Далеко не все пути изведаны. И для тебя все ж таки найдется место, если не побоишься искать его. А побоишься – повторяй опыт предшественников, но помни: на пробитом чужими ногами пути для твоего возрастания оставлено не слишком много пищи. Как это бывает на пастбище, опустошенном незадолго до твоего появления ушедшими отсюда другими стадами: ощипанные до корней клочки бывшего разнотравья, среди которых торжествующе возвышаются естественные результаты роскошного пиршества предшественников. О, нет! Ищи своего, не бойся тягот. Чужие радости – всегда останутся чужими. Неси свое бремя – своя ноша рук не оттянет».
Кот неопределяемой масти – белый, с рыжими ушами и рыжим хвостом, благодаря чему часто, в угоду гостям, из одного только сострадания к их непостижимой самооценке, именовался сиамским красным – прыгнул на руки и примостился с урчанием у правого плеча хозяйки. Это был жест доброй воли, и Лидия покорно стала поглаживать кота по беспородной шерсти. Надо было, правда, закончить со стиркой, но воодушевление наводить чистоту угасло после разговора с сестрой, а новую стиральную машину, которую давно все подруги с растущим негодованием рекомендовали приобрести, Лидия все не покупала. Конечно, из одной только жадности. Вечно даже в витаминах себе отказывала. Хуже Плюшкина какого-нибудь. Не все же учителя так убого жили и живут! На кота, небось, который одной курятиной питается, деньги находятся! «Да, - вздохнула Лидия, - каждый сам виноват в убожестве своем». Кот заурчал с новой силой. Лидия поцеловала кота в теплый загривок.
Следующий телефонный звонок прозвучал протяжно и настойчиво. Телефон давно адаптировался к отношениям хозяйки с абонентами ее телекоммуникации и научился подсказывать ей выходящих на связь. Так и есть, это давняя подруга дней сурового послевоенного детства и оттепелевой юности. Лидия с радостью услышала в трубке не подвергшиеся деформации старые знакомые интонации:
- Лялюсик, - это ее, Лидию, так всегда звала Светлана Гантман, она же Светка, всю жизнь пребывавшая в приподнятом настроении, как будто в предчувствии праздника, невзирая на великие и малые исторические потрясения в стране или истерические взрывы в стане родных и близких. – Лялюсик, чего я звоню! Ты ж у меня эксперт по языку! Объясни, почему эта старая ведьма опять исправила «вглубь степи», хотя ребенок по правилу написал «в глубь степи». Она, что, нас уморить хочет?
- Ведьма имеет право… Тут, видно, «вглубь» - это производный предлог при обстоятельстве места… Смирись. Светик, как жизнь в общем и целом?
Ликующий голос Светланы произнес:
- Дерьмово! Есть повод собраться! А не то отдам сейчас последнюю десятку внучке на дискотеку, блин, и сядем с ней на дочкину шею без всякого удовольствия… Да нет, не надо мне денег – холодильник ломится. Хотя нет, денег надо! Но таких, каких надо, негде взять! Ой, Лялюсик, сколько сейчас одни только лекарства стоят – лучше бы мы шестьдесят лет назад, при тех ценах, были тем, чем являемся сейчас… Представляешь, как бы я, с моими нынешними двумя метрами в талии, на скакалке бы прыгала? – залилась веселым смехом Светлана, на миниатюрной талии которой стремились подержать руку в доисторические школьные вечера танцев все окрестные мальчишки. А один школьный приятель Лидии мог часами любоваться Светланой издалека, не смея приблизиться к своему идеалу. Светлана щедро дарила улыбки, назначала свидания, половину из которых просто забывала, из оставшейся половины – большей частью пренебрегала, - словом, дар красоты расточала нерасчетливо.
«Берегите свой дар, уважайте свой талант, развивайте его», - умничала в свое время Лидия перед учениками, доверившими ей неокрепшие души. А что значат эти слова? Ведь не сама придумала, за авторитетами литературными повторяла. Потом с удовлетворением обнаружила эти же или подобные мысли в «Письмах о добром и прекрасном» у Дмитрия Сергеевича Лихачева. Но! Опасно слово, произнесенное для восприятия на слух, а не прочувствованное самим сердцем! Ой, как не сразу пробилось сквозь толщу книжных знаний к сознанию Лидии простое, на каждом шагу звучащее: «молчание – золото».
И ведь многие из немногих ученики слушали ее с горящими глазами… Но время шло – становились умнее и, соответственно, менее легковерными ученики. И склоняла Лидия Георгиевна с годами повинную голову перед теми, на кого навеяла «сон золотой», уходящий корнями в ее собственные иллюзии…
Ведь собственный путь, оригинальность, самобытность не из слов вырастает, а как вы правильно догадались, и как старик Гете всем имеющим глаза и уши открыл: «В начале было дело» - подчеркнем - ДЕЛО! Слово из четырех букв «дело» . А мы-то делать и не беремся. Новых шагов-то и не делаем. А делают – единицы.
Может в этом и кроется причина конфликта поколений? Старшие живут своими вздорными иллюзиями и не терпят того, что новая генерация наполнена токами новой жизни и ждет от старшего поколения участия и признания?
Светлана обронила как-то (она вообще имела обыкновение ронять удивительные мысли!):
- Неосторожная доверчивость опрометчивой молодости с годами преобразуется в опрометчивую недоверчивость осторожной старости.
- Светик, если бы ты не ленилась писать, наша литература приобрела бы нечто значимое… - Лидия давно обратила внимание на то, что Вавилон с его смешением языков продолжается в смешении всех представлений и понятий значимого и пустопорожнего. Однако это не мешает людям притворяться, будто они говорят на одном языке, и верить, что они всячески исполняют свой долг. – Все неустанно создают груды макулатуры, заполняют полки магазинов, а ты?
- Над старостью смеяться грех, - процитировала Светлана любимого в школьные года Грибоедова. – Я не потому не пишу, что ленюсь, Лялюсик, а потому, что соперничать с тобой не смогу. – Светлана повеселилась, а отсмеявшись и откашлявшись, (потому что смех с некоторых пор всегда сопровождался у нее приступами кашля) резюмировала:
- Наше поколение – поколение ненужных и недолюбленных. Мы – жертвы исторической аномалии, уроды и неудачники. О чем мы расскажем потомкам? Чем оправдаем наши разоренные гнезда? Вот ты пишешь стихи. Да, среди них есть красивые, нельзя не видеть. Но душу не открываешь. Почему? Лялик, ты стесняешься ее. Она так же, как мое изуродованное временем тело, отличается от того идеала, который грезился нам в детстве.
Душа, Лялик, хорошеет от любви! А кто нас любил по-настоящему? Может, родители? Ха-ха-ха, не смешите меня! – Светка опять смеялась. – Ну, что, Лялюсик, будешь в Минске – заходи!
 
       Лидия всегда завидовала этому умению Светланы смеяться над горькой истиной, если все равно ничего не изменишь…
Вот опять этот приговор: нас никто не любил по-настоящему – мы уродливы, кто телом, кто душой. Зависит от распределения нелюбви. Страшно неохота признаваться в собственном уродстве. А чтобы поразвлечься по этому поводу, надо быть Светкой Гантман или ее хоть бы далекой родственницей, как минимум.
Мы-то, по обыкновению, умеем обижаться и обиды (если кто поинтеллигентнее) прятать от окружающих. И обижать умеем. Под предлогом установления справедливого миропорядка. Лялька вспомнила ясно-ясно, как она сама обидела смертельно своего отца, не пригласив его поглядеть на новорожденную внучку. Испугалась, придет выпивши… Ну и что бы случилось, хоть бы и пьяным пришел? Он после сорока никогда не хранил девственной трезвости – и разума никогда не терял! Не его пьянства она боялась – не она ли с младых ногтей привыкла к его стойкому запаху мускатного ореха, слабо маскировавшего коньячные пары? Признавайтесь, Лидия Георгиевна, вы просто-напросто испугались пересудов соседей? Или, хуже того, опасались мужнего недовольства? А выглядеть хотелось безукоризненной. Перед всеми. Только отец в расчет не шел. А он после этого не сделал ни шага в вашу сторону. Вы, Лидия Георгиевна, перестали для него быть любимой Лялечкой, вы перешли в стан если не врагов, то уж чужих для него людей, это несомненно. И покинутый всеми, очень скоро он ушел из жизни. Вот теперь и кайтесь, коль скоро дошло до холодного сознания вашего наконец, что было это очередным предательством по отношению к семейной любви и семейному доверию. И к этому предательству вы причастны более других действующих персонажей – ибо решение принимали вы! Чего ж теперь удивляться, что дети бегут от такой мамаши, замкнувшей сердце из-за бессмысленных фетишей, которых у каждого времени с избытком… Смеяться над этим почему-то вовсе не хотелось. А совсем наоборот…
«Отпусти нам грехи наши, как мы отпускаем должникам нашим», - всплыло в сознании.
«Вот какой занудой с возрастом становишься - сам себе противен», - резюмировала Лялька.
Она еще постояла у окна: на дворе молоденькие мамаши выгуливали своих отпрысков с разной степенью ответственности и внимания. Две мамаши оживленно спорили (если верить их жестам, выражающим взаимное негодование) у полураскрытой дверцы автомобиля. Владелица машины при каждом взмахе руки затягивалась дымом из диковинно длинной сигареты. Громыхнула металлическая дверь парадного (опять механизм поломали, констатировала Лидия), появился невысокий плотный сосед сверху (по неточным представлениям Лидии, любитель вечно что-то перестраивать в своей квартире и греметь на всю вселенную, то бишь на всю заселенную боящимися шумов пенсионерами жилую площадь подъезда). Он без слов выхватил из плохо промерзшей лужи одну из увлеченно играющих крошек, забросил ее в автомобиль, указал жестом жене её место, приятельнице сухо кивнул на прощанье – и машина отъехала.

       «Вот и еще одна судьба формируется»,- без особого чувства сказала себе Лидия. Она никого не хотела осуждать. Она хотела понять, откуда в людях, не способных в принципе обходиться без любви, прорастают холодность и безразличие к окружающему миру. Неужто это месть за холодность и безразличие этого самого окружающего мира? От такой мысли Лялька так озябла, что набросила на плечи свой роскошный павловопосадский платок, недавний подарок матери, чтобы согреться.
       Однако мысль настойчиво требовала рассмотрения.
Кто не встречал престарелых матерей, обиженных на равнодушие детей, мало им внимания уделяющих? А кто изучал жизнь этих матерей и их отношение к детям в те далекие, скрытые за горизонтом прожитой жизни годы, когда дети были беззащитны перед произволом своих матерей, обижавшихся на детей за то, что те требовали постоянного внимания и забот в ущерб разнообразным наслаждениям? Ох, уж эти наслаждения! Они продолжали существовать в окружающем мире, несмотря на внезапно свалившееся на голову - и нарушившее прежние права и возможности - материнство. Кто осудит этих воспитанных в ощущении себя как бремени детей, пусть осмеливается и на осуждение матерей, ждущих за свою загубленную жизнь платы от душевных инвалидов – ибо кем, как не инвалидами вырастают дети, не обученные любви с нежного возраста?
       И кто кого предает, кто что выигрывает?

  В этот трогательный момент саможаления Лидии кот решительно спрыгнул с рук хозяйки. Это был знак недовольства обстановкой, Лидия научилась понимать язык кота, так же, как кот, от самого рождения смиренно смотрящий в лицо мирозданья единственным здоровым глазом, научился разбираться в обстановке. Его мордочка выглядела вполне терпимо: издалека было не понять, что кот слепой на один глаз. Только сблизи становился виден тот брак, который допустила природа, дав коту один глаз сплошь черный, без границ для зрачка, какие обычно бывают в обоих глазах у котов, принадлежащих другим людям. Но у Лидии не могло быть другого кота. Ну, как это объяснить? Судьба, что ли, такая. Вот, к примеру, вчера пришла Лидия в магазин за минералкой. Смотрит, стоят на полке бутылки, одна к одной. А сбоку пригорюнилась бутылка с вогнутом боком. Ну, как могла Лидия ее не взять? Ведь никто же ее не хочет, такой покореженной бутылки, а ведь бутылка-то хочет тоже кому-то нужной быть. Понять это, если очень постараться, конечно, можно. Тем более -привязанность к одноглазому коту, который хоть и одноглазый, но самый деликатный их всех живых существ, которые окружали Лидию в последнее время. А его единственный глаз, этот желто-зеленый прожектор малого масштаба, вполне удовлетворял потребности ориентирования в том ограниченном пространстве, которое дано было коту в ощущениях.

       Лидия на этот раз, несмотря на искреннюю привязанность к котам и уважение к их возрасту, наскоро пригладила шерсть своему любимцу. После этого опять, теперь с долей ощущения внимания по отношению к себе и к своим переживаниям (ну и что, что со стороны кота? иной кот любит покрепче самой верной собаки! об этом еще придет пора поговорить самим ученым людям!) погрузилась в проблему своего вчерне дерзко названного романа «Две жизни».

       Две жизни – жизнь с самим собой (каким тебя сделали обстоятельства и ты сам делаешься ежесекундно в собственном мирозданье) и жизнь с людьми (какими мы их принимаем или воспринимаем и какими они стараются выглядеть и какими мы становимся ради этих других людей, чтоб не нарушать созданной ими картины мирозданья – ибо не есть ли наше несоответствие представлениям людей о нас грубым вторжением в их автономию?). Жизнь частная (конфликт частный: хуже я или все-таки лучше, чем «свет мой зеркальце» - читай «недреманное око подсознания» - указывает?) и жизнь напоказ (конфликт социальный: вы почему настаиваете, что я хуже других?). А может быть и так: жизнь вполне земная, энергичная и целеустремленная, а с другой стороны, жизнь земная не вполне, а скорее, вполне неземная жизнь, жизнь-мечта, жизнь-парадокс.

       - Как близко сегодня ты продвинулась по пути искания? – делал серьезное лицо муж, соскучившийся молчать у стола за ужином.
       - Слова идут, как из Гамлета, вместо откровений, - жаловалась Лялька.
       - Ищите и обрящете, - обнадеживал муж, приподнимая рюмку с коньяком на донышке.
Люди положительные, умудренные прощали Ляльке ее умственную неадекватность, но люди помоложе строго негативно расценивали ее попытки добраться до небес. Тоже еще Эммануил Кант выискался! Да еще и женского пола. А сама причесаться по-человечески не умеет. О маникюре её без слёз и упоминать не следует. В общем, что еще кому не ясно? Как обычно, неясно ей самой… Ну и тем ещё, кто свихнул мозги в раннем возрасте, а помощь вовремя не пришла. Так что есть, есть, некоторое досадное число приверженцев поисков чужого жемчуга в чужом навозе. Лучше бы свой разгребали. Нет же, вопрос за вопросом, вопрос за вопросом, задают и задают. Нет денег на оплату приличного психолога? Так и скажите! Нет, им надо самим порох изобрести. Ну, подумаем же вместе!
       - Подумай же, наконец, что с Юлькой делать? – Лялька всерьез ждала, что муж в один миг разрешит проблему, порожденную десятилетиями нагромождения семейных ошибок. Младшая дочь, выросшая в эпоху экономической, нравственной и политической ломки, становилась все более свободной от семейных уз, В отношении её Лялька втайне от всех и от себя самой испытывала такой комплекс вины, о каком десять тысяч пациентов психиатрических клиник и представления не имели … Юленька, детонька, из послушного милого ребенка превратилась в меланхоличного от переизбытка энергии подростка, готового к слезам или к смеху от поводов, в глазах Ляльки ничего не значащих. И выходить из подросткового периода не намеревалась. Так было удобно управлять матерью?
       Муж не удостоил ответом.
       Отчего таки материнский инстинкт, воспетый от первых шагов человека и до третьего тысячелетия воспеваемый, уступает по своей цельности таковому же инстинкту у братьев (и, пардон, сестер) наших меньших? Все оттого же – от присутствия/отсутствия зрительного зала, с разной силой внимания следящего за спектаклем. От свободы проявлений самки, каковую охраняют древнейшие традиции стад. От несвободы гражданки в социуме, связанной цепями социальных традиций. Традиций, поработивших женщину давным-давно и не поддающихся быстрому изменению, несмотря на общественный прогресс
       «Комплекс вины, - умничала Лялька, - для людей с головой это как индульгенция, или входной билет в рай…»
Но ее не спасал и такой подход к своим проблемам. «Эго, проклятое эго», - мучилась она сознанием своего ничтожества, в этом обнаруживая сходство с Толстым.

       Разговор с сестрой – основной источник вдохновения - становился утомительным для обеих.
Загнанная в телефонную трубку жизнь была скудна и не восполнялась телесериалами из жизни красиво раздетых и продуманно непричесанных женщин.

       - Так бы сразу и сказала, что про баб. Это еще ничего. – В трубке сестры слышался плеск воды. Неужели моет посуду? Невероятно! Посуду она обычно мыла в один заход - раз в неделю и именно в пятницу. Чтоб со спокойной совестью отдохнуть от мыслей о бытовых проблемах в выходные дни. Потому что в выходные, если ее звали, она бежала на рынок. Не за покупками. А как нормальные белорусы, которые делают деньги, за продажами – в качестве наемной продавщицы у восточных оптовиков.
       - Конечно, про баб. Талантливых актрис. Сыгравших яркие роли при подходящих декорациях. А потом, после смены декораций, оставшихся за кулисами в качестве гримерш или костюмерш. От театра уйти трудно. Соблазн слишком велик: красота сияет и обещает спасти мир – и все это на твоих глазах и с твоими усилиями в том числе. А уйдешь от театра, от запаха кулис, уткнешься в обычность будней, не дай бог, в запах пеленок, борщей, мужниных сорочек – конец счастливой жизни.
       - Ты шутишь. Или ты действительно чудовище.
       - Я чудовище.
       - Миллионы женщин, и талантливых женщин, заметь, совмещают и то и другое. И твой выдуманный театр, и женское предназначение в семье и общечеловеческое - на службе
       - Да ты что? Не подумала бы никогда! Как интересно. Общечеловеческое – на службе? У тебя есть такая статистика?
       - У меня – нет. Но такая статистика есть! Женщины счастливы тем, что они женщины.
       - Ты – такая женщина?
       - Я – такая женщина!
       - Ты – счастлива? Тем, что ты женщина?
       - Я – счастлива!
       - Слушай, поделись. Нет, не счастьем, мне моего хватает. Поделись соображениями. Этого у меня как раз дефицит.
       - Может, не по телефону? А то у меня тут картошка сгорит. Антошка сейчас проснется, кормиться станет. Надо, чтоб корма были в порядке.
       - Антошке твоему который годик миновал?
       - Дай подумать… Пятый после тридцатника.
       - Маленький еще.
       - Нечего умничать. Он мой сын и мне его жалко. Опять с работы ушел. Морда вся побита. Мобильник потерял. Машину разбил. Вчера вернулся под утро, весь грязный, дубленка порвана. Кто, кроме меня, его пожалеет! Не ты же?
       - Конечно, не я. Я халявщикам не жалельщица, тебе известно. Даже если это твой сын.
       - Ты страшное чудовище. И нечего удивляться, что дочки отдалились от тебя. С тобой невозможно говорить.

       Телефонная трубка запикала со злыми интонациями. Сестры на время прервали контакт.
Кот вскочил на шею своей хозяйке и улегся спать, свесив мордочку с ее левого плеча навстречу собственному хвосту, свисавшему с правого. Компьютер заурчал в предвкушении…
Считается, что все приходит вовремя. А жаль. Лучше бы компьютер пришел в Лялькину жизнь еще тогда, когда был жив отец – ему было что рассказать людям. С его опытом и врожденным даром прозрения… Ляльке, считавшей себя обязанной воздать должное отцам (предкам в целом), недоставало знания ушедшей жизни. А Николай Федоров с его идеей оживления предков в свое время задел ее за живое. Что делать? Приходилось производить раскопки в самой себе.
 
       Проверить электронную почту – секундное дело. Но Лялька задержалась на письме, пришедшем из Италии. Старшая дочка выслала фото своей последней работы, получившей на конкурсе в Риме одну из почетных наград. Это было «Благовещение». Лялька затаила дыхание: несмотря на странность современного прочтения библейского сюжета, картина вызывала особенное чувство то ли тревожного ожидания, то ли скорбной безучастности. Умиротворенность прозрения при этом не отрицалась.

       «Какой, однако же, способ выражения необычный, - с восхищением подумала Лялька, - никто не осмеливался изображать Деву Марию со спины. Архангел Гавриил будто окликнул ее, погруженную в чтение Вечной книги…» - Она боялась гордиться своей дочерью: в советской традиции было – умирать в безвестности, унося свой талант в могилу. Пространство, именуемое культурным, занимали представители партии или те, чьи сердца согревал партбилет. Остальные были «скромными носителями нескончаемой талантливости могучего народа» или, напротив, «отщепенцами и самозванцами, присвоившими себе право писать» – музыку, литературные или относящиеся к изобразительному искусству произведения, не столь важны различия родов и жанров. Главное, что это характеризовалось как социалистическое (значит, истинное) либо враждебное, клеветническое искусство. Художественный поиск должен был осуществляться под бдительным надзором представителей системы, казавшейся нерушимой. А ломать общепризнанные каноны обозначало эстетствующее хулиганство, вплоть до преступной измены государственной системе. Вот такое изображение мадонны, сидящей к зрителю вполоборота, не только церкви могло бы показаться недопустимым. А ведь какой прозрачный символ! Архангел, пришедший со стороны зрителя, знаменует весть о неотвратимости исполнения женщиной её земной функции – материнства.

       Старшая дочь, окончившая художественный факультет Академии искусства, отчаянно искавшая возможности беспрепятственно заниматься своим делом, в смутное нищее – для работников культуры – время, с ветром перемен попала за границу. Тяжело Ляльке далось это расставание. Как это произошло? Почему она не воспротивилась? А так, господа! Вы знаете, сколько случаев бывало в прошедшей истории человечества, что мать, ради спасения своего младенца, выбрасывала его из окна поезда, идущего в лагерь смерти? Или – уже и не так давно – из окна горящего дома? Некоторые считают, что лучше умереть, но вместе. А некоторые – матери – что лучше оставить ребенку шанс…

       «Счастье, - подумалось Ляльке, - что ребенок бедствует не зря: творческая свобода приносит плоды».
       - Ты в своем уме? – интересовалась на другой день беспощадная телефонная трубка Светланиным голосом. – Какое счастье, если нет бабок?
       - Нет сегодня, будут завтра, - пробовала наладить беседу Лялька. «Здравствуйте, дорогие незабвенные грабли! Вот вы и напомнили, что нельзя забывать, с кем говоришь, и кто что способен понять!»
       - Главное,- говорила она вслух, - что есть признание …
       - Да ты просто ищешь оправдания своему предательству! Ты же избавилась от ребенка, вместо того, чтобы устроить его счастье здесь! – у Светланы было воинственное настроение, значит, давление или печень разыгрывали свои серенады…

Лялька не возражала. Она тихонько жалела о своей неуместной искренности, вспоминая Тютчева: «другому как понять тебя?» Одни – тяготеют к земному бытию, другим – подай небеса…
И кто знает, может, наконец, в одной жизни произойдет искомое совпадение жизни материальной и духовной?

       Сердце Ляльки дрожало. Но, слава Богу, подобные явления остаются невидимыми для окружающих и потому никого не обременяют. Только при ежегодном обязательном на службе медосмотре врачи недоумевали: как при такой кардиограмме ни одной записи в медкарте?..
«Вас что, ничего не беспокоит?»