Любовь, ненужная солнцу. 7

Глава 7.

- Доча, пойди сюда.
- Да, мамочка.
- Кто насыпал песочек из ботиночек под коврик в коридоре?
- Не знаю, мамочка, наверное, ветер принес.
Почему дети врут? Никому не известно, но все равно они пытаются. Может быть, таким образом, они познают законы мира. До какой границы можно дойти, чтобы быть безнаказанным. «Мамочка, и зачем же ты меня спрашиваешь. Ведь ты прекрасно знаешь, что песочек под коврик насыпала твоя доча. Ну, спросила бы ты меня по-другому, глядишь, я бы и не наврала». Дашенька, конечно же, так не думала, но за нее так думали взрослые. И не могли найти ответа, почему дети так делают. Зачем они врут. Также как и не могли найти универсального средства борьбы с враньем.
- Дашенька, просыпайся. Пора в детский садик.
Зима. На улице темно. В комнате холодно. Мама засовывает трусики и колготки под одеяло. Так теплее одеваться. Даша сопит и пытается натянуть ненавистные колготки. Они такие толстые, неудобные, постоянно закручивающиеся вокруг ног и съезжающие на коленки. Потом одевается пара свитеров, брючки. В темпе вальса Дашу волокут на кухню завтракать. Сонная малышка не хочет кушать, она хочет спать, но с жизнью не поспоришь, мама с папой работают. Поэтому приходится идти в ненавистный детский сад. На улице все еще темно. Ярко светят фонари. В их причудливых желтых отсветах кружатся снежинки. Маленький бочонок – Даша, переваливаясь, торопится за папой. И пусть путь от дома до детского сада занимает две минуты, все равно этот путь кажется вечностью. Две пары теплых штанов, шубка, теплая шапка-буденовка, шарф, повязанный поверх носа – чтобы не дай Бог, ребенок не надышался холодным воздухом. Даша будет всю жизнь помнить этот шарф, натянутый на нос. От теплого дыхания на шарфе оседал иней, соприкасаясь с зимой. С ним было трудно дышать, так хотелось снять, но мама боялась, что Даша заболеет, поэтому приходилось идти на жертвы. Первые жертвы в длинной череде событий.
В детском саду, куда обычно приводил Дашу папа, жизнь уже била ключом. Мамы и папы переодевали детей. Снимали с них валенки с галошами. У каждого был свой шкафчик с нарисованной зверюшкой. Дверцу Дашенькиного шкафчика украшала лягушка. Как символично. Папа обычно не мог ждать, пока ребенок выпутается из всех одежек, поэтому, чмокнув ее в щечку, бросал «пока» и убегал. Даша тоскливо смотрела ему вслед. В итоге переодевалась последней. Завтрак, ужасающе омерзительный завтрак, был всегда в детском саду. Вечная каша. Дети весело съедали варево и убегали гулять. Даша не могла. ЭТО застревало в горле, она сидела часами и не могла проглотить ни ложки. Дети возвращались с прогулки. Даша сидела над кашей. Молча. Не плача. Просто всем своим видом протестуя над наглым произволом. Воспитательницы не понимали, как же можно не любить кашу, эту склизкую, комковатую кашу без сахара. Поели бы сами, что-ли. Может тогда поняли бы.
Днем детей стройными рядами загоняли спать. Даша не хотела спать. Ну не могла она спать тогда, когда энергия плещет через край и хочется бегать, скакать и резвиться. Тем более после сидения над кашей с завтрака до обеденного времени. Дома ее никогда не заставляли ложиться, если у нее не было к тому желания. В детском саду же, первой социальной тюрьме, спать – являлось обязательной процедурой, которая даже не входила в сферу обсуждения. Впрочем, как и многое другое.
В любое время года, после обеда, дети укладывались на дневной сон, под тонкие одеяла лишь в трусиках и маечках. Комната больше походила на больничную палату, чем на комнату отдыха. Унылые грязно-серые стены, одинаковые кровати с металлическими прутьями изголовья. Поначалу Даша покорялась обстоятельствам. Лежала и старательно пыталась заснуть. Время капало медленно, минута переползала в другую. В конце концов, она не выдерживала, садилась на постели и обводила глазами комнату, пытаясь встретиться глазами с кем-нибудь, кто тоже не хочет спать. Такой субъект обязательно находился. Даша многозначительно шевелила подушкой, приглашая к игре. Приглашение обычно принималось и она, старательно прицелясь, кидала подушку. Снаряд возвращался, сопровождаемый еще одним залпом. Понемногу просыпались другие дети и с удовольствием втягивались в нехитрую игру. Со временем баталия разгоралась и дети, забывая об осторожности, начинали шуметь как галчата. И поэтому не сразу замечали фигуру воспитательницы, застывшую в дверном проеме. Слов «Атас» или «Шухер» в детском лексиконе тогда еще не существовало, поэтому каждый спасался как мог, падая на кровать и притворяясь сурком на зимней спячке. По закону невезучести, Даша не сразу понимала такой «повальности» своих соратников. Наконец, оглянувшись на дверь, она застывала. Как боец, выскочивший из окопа и взмахом руки призывающий к атаке. Наказание следовало незамедлительно. Воспитательница подлетала к Даше, хватала ее за руку, стаскивала с кровати и молча волокла в кладовую. Поражало выражение лица воспитательницы. Она не была зла или расстроена. В пустых, блеклых глазах не отражалось никаких эмоций. Может, лишь брезгливая усталость. В кладовой вдоль стен стояли деревянные полки, в них на летние каникулы скатывали и убирали матрасы. В одну из таких ячеек воспитательница заставляла влезть Дашу. Потом она, так и не произнеся ни слова, уходила, закрыв за собой дверь на ключ. Даша оставалась одна. В кладовую тускло пробивался солнечный луч через грязное окно. Пылинки, разбуженные порывом воздуха от закрывающейся двери, взлетали в воздух и кружились в неистовом танце, пока не уставали. В голове у Даши не было ни одной мысли. Она просто сидела в позе зародыша, подтянув ноги к подбородку и обняв колени руками. И медленно, тягуче, незаметно наваливался сон. И снова, вернувшись в небытие, Даша переживала свою Истину, искала своих коней.
Дома Даша молчала и ничего не рассказывала родителям. Ей было стыдно. И потом, она никогда не была ябедой. Лишь однажды проговорилась. Скандал в детском саду мама устроила грандиозный. И Дашу перевели в другой, ничем не отличающийся от предыдущего. Разве только тем, что ее больше не запихивали в кладовую вместо матраса.