5. Стёкла темны, лишь одно мерцает-светится...

Вот и вечер неизменный надвигается. Тени выросли, затихло и смягчилось всё. Да куда-то по углам людишки спрятались, лишь собака задней лапой сладко чешется, да коты приблудны шерсть кивая лижут всё, временами на закат безмолвно щурятся. Как обычно я на ящике сижу-курю, поджидая приглашеньице вчерашнее.
Вот и он вплывает вновь, сверкая лаково, да и скрыпнув тормозит у дверки низенькой, что ведёт в подвальчик тот, где обитаем мы, пребывая по все дни в трудах натуженных.
 И вновь стекло. Лицо мужичка бледно-каменное, палец крючком дзыркает туда-сюда, - подь мол, бродяга под очи светлые.
Подошел, молчу, а он:
- Сменку взял?
- Дык...
- Поди возьми, может задержишься.
- Как же? А работа моя? На трудовой я тут, не выйду - враз выгонют. Не сходно...
- Про то не думай, - и морду отвёл, - договорился я с хозяином твоим - и криво как-то ухмыльнулся... Холодком повеяло...

В подвальчике напарник сидит-дрожит, плешиною светит, в руке стакан спасительный, в глазах печаль-тоска прощальная. И Мишаня, чтой-то глаз напряг всезнающий, да скривился как-то недоверчиво.
- Мож отходную?
- Обойдётся, говорю, а сам с душою тяжкою... Чмокнул лысину напарника родимую, руку сжал Мишанину, тяжелую.
- Не поминайте, говорю, коли что не так... - и вышел. А вслед: - Если что, так мы, родной, найдем тебя, - да только рукой я и махнул…

Вот поплыли-потянулись мимо глаз дома-дороженьки, люди-лица понеслись-поехали, всё слилось в едину ленту пёструю, закружилось всё в головушке с седой чупрыною.
Тихо-мягко радио мурлыкает, сквозь стекло всё свет-тона приглушены, развезло, сморило тулово натружено, да уснул я сморенный тревогою.

Тут толчок, проснулся, глядь - стоим у ворот каких-то. Сумерки. Кругом лес, деревья хвойные и дорожка тёмным гравием посыпана. Плавно тронулась, поехала воротина , открывая картину расчудесную.
Батюшки-светы!
Дом-не дом, а зАмок больше видится. Да над лесом потемнелым возвышается.
Весь точёный, будто в линиях изломанных, надвигается седой своей запретностью.
Стёклы тёмны, лишь одно мерцает - светится, согревая кружевную занавесочку. Вот качнулся-отошёл как буд-то краюшек, промелькнула чья-то тень воздушно-лёгкая и забилось, застучало сердце грузчищье...