солдат I

 
       Солдат! Солдат…
 
       Посвящается друзьям – однополчанам из воинской части 51946 и сыну моему, Станиславу
       
 Два года прослужили и уволились в запас, оставив себе достойную смену, высококлассные специалисты сержант Назаров, ефрейтор Алдаев и рядовой Лычаков.
 Младший сержант Гей, у которого наставником был Назаров, теперь самостоятельно проверяет бортовую аппаратуру ракет, и проверяет качественно.
 Ефрейтор Алдаев помог освоить боевую технику рядовому Калинову, и тот очень скоро научился выполнять норматив.
       После долгих занятий и напряженных тренировок успешно сдал зачеты и получил допуск к самостоятельной работе рядовой Симонов, которого обучал работе на технике Лычаков.
 Эти воины, как и их наствники, тоже станут высококлассными специалистами и передадут опыт следующему поколению воинов.

 Капитан Ю.Тулаев
 (газета “На страже”)


- Так, греешься, сука?
 Сержантик был пьян. Он стоял, покачиваясь с носка на пятку, шинель с новенькими погонами на плечи небрежно наброшена. Перед праздником в роте прочитали приказ: кому - благодарность, кому - отпуск, кому - лычки… Еще вчера сержантик был младшим, носил на погонах две золотые “макаронины”, сегодня нашил третью – стал, как говориться, полным кавалером. Здесь, на командном пункте полка, третью лычку, видимо, и обмыл.
- Виноват, товарищ сержант!
       Лицо у сержантика бледное - считай два года под землей просидел, не считая самоволок, ножки тоненькие, ручки пухлые. Морщил лобик сержант, видимо, размышляя: дать молодому в нюх, или нет?
 Патронов нам в караул не давали, но карабин был, как положено, со штыком. Штык не острее десертного ножа, но брюхо сержантское проколет. Эх, хряснуть бы его прикладом по харе…
 Сержантик мне по морде все-таки дать не решился – знал, что связываться с борцом классического стиля чревато: вдруг вниз башкой на кафель с испугу опустит! Набрал он в рот воздуха, аж покраснел, и заорал:
- Нале-ва! Шагом марш!
 И зашагал я по плиткам коридора, солдатскими рученьками до блеска отшлифованными, застучал подковками – бац, бац, бац… Ветер за дверью воет, на улице мороз минус тридцать. Две шинели и тулуп от холода не спасают, вот и зашел погреться на КП, да тут, как на грех, этот хрен нарисовался – вышел на снег побрызгать.
- Запе-вай!
- Шумела в поле злая осень, на землю падала листва…
 Песня “Не плачь, девчонка” только лишь через год на солдатском плацу зазвучит.. А нам про злую осень и 28 героев - панфиловцев приходиться петь по несколько раз в день в любое время года. После команды “Запевай!”, бывало, замешкаются молодые, как тут же по мордам - бам-бам -бам– пройдутся кулаками черпаки – им первые полгода за молодежью приглядывать положено, и загорланят испуганно несколько голосов:
- Их было только двадцать восемь, а за спиной была Москва…
 Доволен сержантик. Он на гражданке в колхозе трактором-развалюхой командовал, механизаторам - алкашам за бутылкой бегал, а здесь – бог! Выпускников консерватории на очко в сортир посылал, учителей заставлял картошку чистить (было у нас несколько солдат-годичников, попавших в армию после окончания вузов), где еще такой кайф испытать можно? Спел я для него несколько куплетов, ружейные приемы продемонстрировал. Не нащ сержантик, из радистов, но приказал доложить командиру отделения, что объявил мне пару нарядов. И пошел свою молодежь сношать.
 В нашей части воины делились на четыре возрастные категории: те, кто служил первые полгода – салаги, кто пошел на вторую половину – молодые. Жизнь молодых и салаг отличалась несущественно, разве что молодежь чуть пореже ходила в наряды. Молодые обучали боевой работе салаг, чтобы потом, став черпаками, переложить на них часть своей нагрузки. Черпаки, отслужившие год, были основой всех боевых расчетов, так как в отличие от стариков, они, классные специалисты, еще несли боевое дежурство. Черпаки неустанно долбили молодежь, чтобы молодежь, в свою очередь, долбила салаг: чем раньше первогодки обучались работе, тем быстрее черпаки уходили на заслуженный отдых. На боевом дежурстве черпаки занимали места в боевом расчете только во время какой-нибудь серьезной работы, в остальное же время дрыхли, жрали, пили водку, или, с разрешения стариков, бегали в самоход. Но не дай Бог,если первогодки плохо справлялись со своими обязанностями и дедушкам приходилось занимать места в боевом расчете: старики начинали яростно долбить черпаков, а черпаки - воспитывать молодежь: начинались походы на “очко” – полковой сортир блестел, как Кремлевский дворец, кроссы по жаре в комплектах химической защиты, и так далее, и так далее.
       После “дембельского” приказа министра обороны черпаки становились стариками, а старики – дедушками. За два месяца до дембеля дедушки и вовсе забивали… на военную службу. В это время дедульки становились добренькими, и почти заискивали перед старичками. . А объяснялось все просто: слишком суровых дедушек старички провожали на дембель очень душевно – подстерегали около КПП и от души п… Кому же охота являться домой с разбитой мордой?
       Служить в планшетном взводе было тоскливо, но все же легче, чем у радистов. Мы погорбатимся полгода, но потом придет новое пополнение, и мы в категорию молодых перейдем – часть черновой работы на салаг свалится. Радистов же полгода в учебном взводе сержанты прессуют, а когда они из учебки в боевую роту переходят, то остаются салагами еще на полгода, так как ниже них никого нет. Черпаки – радисты долбили молодежь по полной программе: воины сутками в наушниках сидели, пописать их только на три минуты отпускали, и уложиться в этот норматив было никак невозможно: сортира на командном пункте не было, он на улице стоял, под горкой. Дорожка скользкая, дистанция – длинная, а воин за три минуты должен не только нужду справить, но и командиру доложить. Не успел – получай наряд. Сколько раз сбегал пописать – столько нарядов получишь.. Это только черпаки со старичками в сортир по морозцу не бегали, “автографы” на плацу оставляли – их привилегия была. Желтые вензеля утречком часовой сапогом затирал, снежком закидывал. Впрочем, о солдатских привилегиях расскажу позже.
 Время на часах – половина второго ночи. Новый день начался, вернее, сутки. Вернусь к себе в диспетчерскую – первым делом на планшете число поменяю. На один день уже служить меньше. Так, наверное, в тюрьме деньки считают. В армии черпаки каждый месяц на ремне делают зарубки. Молодым это не положено – рано еще о дембеле думать, а увидят – накажут. Старики на карманных календариках дни иголками протыкают, а потом месяца квадратиками вырезают – тает дембельский срок! Разбудят салагу ночью: “Сколько дней до приказа?” Салага, конечно, знает, ибо он тоже считает, когда в категорию молодых перейдет. Можно, однако, и проколоться: зададут, допустим, этот вопрос после завтрака – нужно день скинуть. Принято считать, что если масло съедено, значит день прошел, так как ничего хорошего, кроме масла, а армии нет. Задавали салагам и другие задачки, типа: сколько метров рыбы осталось до дембеля дедушкам съесть (рыбу давали на ужин) и проч. и проч. Ляжет рота спать, кто-нибудь из молодых угодливо кричит: “ Дембель стал на день короче, старикам спокойной ночи!” Хорошо кричит, громко – ефрейтором будет!
 Тоскливо в карауле стоять. В принципе, это и не караул вовсе. Дают карабин без патронов ( на дежурство возили один карабин на всех, в караул же каждый ходил со своим), и стоишь возле входа в командный пункт полка, как сторож. КП расположен в степи, недалеко поселок, а еще чуть дальше – городишко районного масштаба. Кругом сугробы, никто сюда даже по пьянке не забредет. Воин в карауле, замученный от бессонницы, голодный, нет-нет, да и зайдет в коридор погреться. Прислониться к стенке и – поплыли слюни на воротник. Придет сержант, вытащит затвор тихонько смоется. Проснется солдат – нет затвора! Трясет воина от страха – все, конец – либо идти на гаупвахту, либо в дисбате срок мотать! Рассказывали мне, что однажды, дежурная смена забыла на КП карабин взять, так оперативный дежурный заставил в караул с огнетушителем ходить. Кстати, тот сержант, который меня вздрючил, и ходил! Да, были и старики молодыми.
 Смотрю, наш командир отделения из КП вылез. Не успел еще оборзеть ефрейтор, командовать стесняется, краснеет перед строем. Ничего, это пройдет. С ефрейтором Анарбаев, узбек из солнечного Ташкента. До службы никогда снега не видел.
- Смирнов, утром командир полка приедет. Так вот, чтоб тропинка от ворот до КП была гладкая, как шоссе. Понял? Этот воин тебе в помощь…
 Ветер наметает барханы снегов. Пашем мы эти барханы металлическим щитом. Я налегаю на щит, Анарбаев тянет. Леденеют руки, Анарбаев воет, как волк. Пройдем в одну сторону, как сзади уже замело снова. Бесполезная работа. Утром все бы расчистили, зачем всю ночть упираться? Но приказы не обсуждают – Устав!
 Зашли на КП погреться. Бахтиер сосет пальцы-сосульки, на службу жалуется, жизнь на гражданке вспоминает. По-русски ведь, черт возьми, совсем недавно совсем не фурычил, но в армии и без курсов Илоны Давыдовой за месяц гутарить научат.
- Ой, знаешь как я на гражданка жил? Чтоб сам постель заправлять? А бабы на что? Утром в сад пойдешь, персик сорвешь, в арык вымоешь, кожура снимешь… А потом чай, лепешка горячий…
       Анарбаев из знатного узбекского рода, непонятно, почему его от армии не откупили? К тому же Бахтиер хорошо пел, подыгрывая себе на национальном инструменте “одна палка – два струна” под названием рубоб. В Ташкенте его хорошо знали и приглашали на свадьбы, где он заколачивал по 500 рублей в день – невиданные по нашим понятиям, деньги! В армии, конечно, первый год было не до песен, только и оставалось, что от холода выть.
       Тяжко после ночной смены. Но и в казарму, как мы говорили – в роту, возвращаться тоскливо. Приедешь в часть часов в десять, в столовой тебя будто не ждали – чай холодный, от завтрака одни остатки. Ночью не спал? А кого это волнует? Все тяжести и лишения военной службы солдат стойко переносить должен. Забудь, что в сутки восемь часов спать должен – профсоюзов здесь нет. Топай на политзанятия, изучай агрессивные империалистические блоки - НАТО, СЕАТО и прочие, что мечтают на твою страну напасть, повышай бдительность. На гражданке выспишься.
 А упасть на кровать не удастся вплоть до самого отбоя. Но и отбой – лотерея. Допустим, пришла очередь нашей роте картошку на кухне чистить. Кому, как не молодым, ножи в руки? Ванну картошки с верхом раньше, чем до двух ночи не заполнишь, а если повар из стариков, то заставит и котлы выдраить, и жирные полы до хруста вымыть. Если же на кухню пошли салажата из роты обслуживания (шофера, повара, свинари и прочий армейский пролетариат), начинаются другие игры.
       Пузо у старшины ремнем надвое перерезано. Зато на груди – брежневский иконостас: знак специалиста первого класса (видать за то, что бушлаты из каптерки на сторону загонял?), “Отличник Советской Армии”, “ВСК” (военный спортивный комплекс, вроде ГТО), ленинская юбилейная медаль. Старшина, как водится, хохол – недаром про них анекдоты сочиняют. Земляки, правда, на него зубы сильно точили: они свои лычки ревностной службой заработали, а он первые полгода в санчасти провалялся, а затем самые тяжелые времена в каптерке пересидел. И надо же – в чинах всех остальных хохлов опередил, на дембель с широкой продольной полосой на погонах поедет – старшина!
 Ходит старшина перед строем, сапожками яловыми поскрипывает. Не по уставу обувь – солдатам кирза положена, но кто же разует старшину, всем ротным офицерам задницы вылизавшего? Хорошее настроение у козла, выспался, небось за день.
- Командуй отбой, морда! – орут старики, особенно те, кто намылилося в самоход, - не тяни резину!
 Сперма старикам уже к головному мозгу подступает, а этот все прохаживается перед строем, как беременная топ-модель на подиуме.
- Нарядчики есть?
Молчит рота – нет нарядчиков! Даже неловко как-то, надо же – за день никому нарядов не объявили! Не дышит молодежь, чувствует, что не ляжет спать вовремя, ох не ляжет…
- На-ряд-чи-ков нет? Ни хрена себе! Ну, тогда попрыгаем…
 Вот тут и начинается тренаж, как в парашютно-десантных войсках. Койки в роте стоят в два яруса. По команде отбой – подъем скачут салаги, как мартышки по пальмам. Пока горит в руках старшины спичка, надо раздеться, амуницию на табуретке аккуратненько сложить и под одеяло нырнуть. И кто это придумал “отбиваться” на время? Подъем – дело понятное. По тревоге солдат в строю через сорок пять секунд стоять должен. А вот раздеваться на скорость, наверное, в солдатском борделе пригодилось бы: когда время ограничено и сзади очередь подпирает.
- Рота, 45 секунд, отбой!
 Пока старики ремни расстегнули, молодые уже без штанов. На рукавах гимнастерок и на ширинках штанов у них предварительно пуговички расстегнуты были, крючки на воротниках ослаблены. Все в срок уложились. Морда у старшины, словно говном подавился:
- Ни хрена себе, вот, бля, салаги, прыгать научились! Ничего, мы вам устроим День авиации… Подъем!
Кто-то на плечи соседу со второго яруса приземляется, кто-то штаны чужие напялил. Но в строю все опять вовремя. Старшину, однако, не проведешь: поднимает полы гимнастерок, словно подол у юбки женской, и ржет довольно – ширинка-то у воина не застегнута! Ты к боевой задаче готов, или на ****ки собрался?
- На кухню!
Сержант Иващенко из телефонного взвода своих молодых дрючил отдельно: “Я два часа в сутки спал, и не сдох!” Во взводе всего-то полтора десятка человек, так что молодежь из нарядов не вылезала, отрабатывая за черпаков и стариков то на кухне, то дневальными по роте. Нет нарядов? Траншею в снегу копать можно, снега у нас плотные, глубокие, мороз хваткий. Не лень ведь Иващенко, встанет ночью, шинель на плечи набросит, выйдет на крыльцо казармы:
- Замерзли, сыны степей? Сейчас строевую проведем!
 Молодежь в телефонном взводе – одни киргизы. Топают по плацу, носок тянут. Ничего, придет время, и они во взводе шишку держать будут. Глядишь, и хохлов погоняют.
- Ать-два, ать-два, спину прямо, не руби пяткой…
 Закончилось мое время в карауле. Сдаю карабин сменщику, спускаюсь под землю. Лампы дневного света подрагивают под потолком, потрескивает аппаратура. В зале боевого управления работа только что завершилась. Оперативный дежурный капитан Ларин ходит прямо по столу ( стол – метров 15 в длину!), машет указкой. Брови – не брови, а усы над глазами, в капельках пота. Орет капитан, по планшетам указкой лупит.
 Мой шеф, ефрейтор Попов, диспетчер Канады, крючок на гимнастерке застегивает, глазенками хлопает. Получит сейчас сполна, и бумерангом – мне! До каких пор, мол, салага, я за тебя дежурить буду? Попов на КП человек незаменимый, в последнее время, как напарник Завьялов в школу прапоров уехал, его даже в баню не возят : вдруг тревогу объявят? Притащит ему старшина на КП свежее белье и смеется: “ Знаешь, Попов, почему тебе Танька не дает? Вонючий ты!” Ефрейтор очень переживает за свою невинность: роста он маленького, хоть и личико симпатичное, голос мягкий и сладкий, Танька-телеграфистка к нему равнодушна. Задолбал ее Попов туманными намеками, а она не трепачей – нахальных любит, чтоб без разговоров – раз, и на шинель!
 Пока Ларин ругался, я мышкой в диспетчерскую шмыгнул. Жду начальника. Попов сразу за телефон схватился, давай с диспетчерами из корпуса договариваться, как соврать лучше – видать и те труханулись. Полчаса прошло в суете, отболтались. Попов достал пузырек “Шипра”, вылил на ладонь, шею протер, на волосы брызнул.
- Понял, как надо работать? Ну, ладно, я спать пошел…
 Два часа осталось до приезда смены. Мне еще участок пола вымыть надо. За сутки этих полов намываешь гектары. Водопровода на КП нет, приходится воду из речки таскать. С пожарного щита топор взять не моги – вдруг пожар? Чем прорубь рубить? Да хоть х….! Найдем железку, дырочку во льду проковыряем, воду вместе со льдом кружкой черпаем. Подъем на берег крутой, грохнешься с ведрами – опять возвращайся. Меня с тех пор, как из планшетистов в диспетчеры перевели, за водой не посылают. Но полы мою регулярно, три раза в сутки.
 Зал боевого управления линолеумом застлан. На нем в конце каждой смены “почеркушки” от солдатских сапог – черкнет какой-нибудь мудак ребром подошвы – на полу черная полоса. Попробуй, ототри его ледяной водичкой, мыльца бы, или порошка стирального, но где там! В бане и то обмылками моемся, порошок на хознужды только по великим праздникам выдают, или когда высокое начальство приехать соизволит.
 Ползу раком, тру пол. Навстречу Сережка-Нос, гусь шадринский, приближается. Встречаемся на границе: “Привет!” Сережка призвался из Шадринского района Курганской области, при царе Горохе гусями славного. Сережка нарядчик вечный, стариками битый, колени на штанах засалены, грязь на хэбэ (так в армии форму звали – от слова “хлопчатобумажный”) хоть ножом срезай, а постирать некогда – загоняли. Он, да Аркаша (Аркашу по паспорту Толиком звали, да как-то приклеилось к нему – Аркаша, да Аркаша) рекордсмены по нарядам на кухню, свои люди на посудомойке. Аркаша как-то сдуру пожаловался на стариков ротному, и очередную порцию нарядов получил: нарушил субординацию – надо было сначала к взводному обращаться! А кого волнует, что тот вторую неделю в запое и на службу не выходит? Получай сполна!
 Пол я вымыл, протер столы. Сержант Кулик лично пришел проверять. Приподнял телефон, присел, смотрит на свет: протер ли под телефоном? Знаю я эти штуки – протер. Недоволен командир, не удалось докопаться: “Протри еще!”
 Слышу топот сапог, пищевые бачки загремели – смена приехала. А с ней и Батя. Бате тридцать три года, недавно еще батальоном командовал. В возрасте Христа полком командовать – это не шутка. Где-то, говорят, есть у него волосатая рука, которая с “точки” вытащила. Оперативный руки вдоль брюк вытянул, загундосил доклад. КП корпуса полку за дежурство поставил 4,5 балла, едва на отлично не натянули, а “пятеркой” считалось 4,6 балла и выше. Все в порядке, пожали друг другу руки, оперативный сдал смену. Теперь от дежурства трое суток отходить будет. Есть время напиться, опохмелиться и протрезветь.
 В машине едем стоя, на бачках старики сидят. Пол скользкий, солдатскими щами смазанный, бросает воинов друг на друга, цепляемся за борта. Перед контрольно-пропускным пунктом (КПП) притормозили, и солдат, что ворота открывал, крикнул: “Смирнов есть тута? Передайте, что к нему чувиха приехала…”
 Перед приемом пищи солдат обязательно помучить надо. Орет сержант: “Рота садись! Отставить! Рота садись!” Не слишком дружно мы, видите ли, садимся, надо физкультурой после ночной смены позаниматься. Хорошо еще, что на очко по команде не опускаемся, а то кто-нибудь не выдержал бы, наверное. “Разводящий” – тот, кто сидит в начале стола, накладывает картошку. Этим пюре чуть-чуть тарелку смазать можно, хлеба дают только два куска – черный и белый, кусочек масла. Ем я сушеную картошку, клейкую, как сопли младенца, а в голове одна мысль: “Неужели Наташка приезжала? Одумалась, что ли? Или совесть замучила?” После завтрака на КПП сбегаю, пусть на политзанятия опоздаю, но будь, что будет…