Прикоснуться к душе

       Незадолго до женитьбы я узнал, что моя будущая жена не ладит со своей сестрой, но подробнее расспросить о причине их ссоры в силу разных причин не довелось. Но однажды, холодным декабрьским вечером, – к тому времени Вика уже переехала ко мне, – я не выдержал и подверг её настоящему допросу:
      - Почему между вами нет мира? – спросил я, не пытаясь скрыть осуждения в голосе.
      - Из-за родительской квартиры, - ответила она, - но это длинная история, и я бы не хотела говорить об этом, – по крайней мере сейчас.
      - Неужели можно жить почти рядом и не видеться целых двадцать лет? - не унимался я.
      - Как видишь.
      - А помириться, – не пробовала?
      - Почему не пробовала? Пробовала, но это зависит не только от меня. - Она вдруг съёжилась, замолчала и даже отвернулась, – наверное, почувствовала, что я осуждаю её. А я действительно осуждал, потому что понимал: не по-божески это – столько лет не видеться и не знаться друг с другом.
      
      Не знаю, послужило ли это первым разъединяющим колышком в наших отношениях, только спустя полгода, непонимание между нами настолько усилилось, что мы – как ни пытались, – исправить положение так и не смогли. Оно усугубилось ещё тем, что Вика болезненно привыкала ко мне и моей квартире, а я не помог ей справиться с этим, – почему, не знаю. Хотя нет, – знаю: после этого разговора в душе зародилась неприязнь к жене, а у неё ко мне, но больше – у меня к ней. В конце концов, поняв, что ничего хорошего из нашей совместной жизни не получится, мы расстались. Собрав вещи, Вика уехала домой, а я остался один. Но не прошло и трёх лет, как аналогичная ситуация повторилась и со мной тоже.
 
      Как-то моя старенькая мама написала завещание на свою трёхкомнатную квартиру, – в этом завещании среди её двух сыновей был, конечно, упомянут и я. Только через некоторое время мой младший брат – сводный по отцу – втихомолку оформил дарственную, и завещание, утратив силу, превратилось в пустую бумажку. Мой взрослый сын выговорил мне:
      - Папа, ты живёшь рядом с бабушкой и дедушкой, ухаживаешь за ними, а он за тридевять земель и бывает наездами, однако ж, всё успел провернуть.
        На что я ответил:
      - Во-первых, я никогда не думал, что твой дядя будет способен на этот поступок, во-вторых, думать об этом было некогда, потому что днём я работал, а вечером ухаживал за бабушкой и дедушкой.

      С тех пор – вот уже десять лет – мы не разговариваем с братом, и сколько бы я ни пытался изменить ситуацию, брат на сближение не идёт. Мне кажется, мы так и умрём, не протянув руки друг другу при жизни и не сказав доброго слова перед смертью.
      Теперь я часто вспоминаю Вику и думаю, – почему я осуждал её, почему был уверен в том, что со мной подобного уж точно не случится? Отчего мне суждено было пережить то же, что и ей? Чтобы понять её, или спросить себя, – не был ли я сам в чём-то виноват в ситуации с братом?

      Так и живу с этой болью. Живу и знаю, что наступят времена, и кто-то из нас уйдёт из жизни первым. Скорее всего я, – я ведь старше брата, – и мы не сможем больше увидеть друг друга. Никогда. А значит и прикоснуться к душе друг друга тоже не сможем, и тоже никогда. Почему это не останавливает?..