14 часов

Как только решил, сделал быстрый шаг в сторону, сказал: «Давайте познакомимся поближе!» Восклицательно сказал, в глазах с огоньком. А произошло это через 14 часов после того, как нас друг другу представили. Ровно через 14.

На первом часу я о ней и не думал. Потому что познакомила нас женщина препротивная. Она буфетчицей в кинотеатре работает и, между прочим, всегда мне булку подсохшую норовит подсунуть. «Угощайтесь, мол, Эдуард Ефремович, с сосисочкой, сегодняшняя». Может, она и сегодняшняя, да сегодня-то давно началось, и булка давно уж сдохла, а хлеб из микроволновки — гадость несусветная, согласитесь. А тут и не булка, и не подсохшая — девушка, чего я о ней, спрашивается, думать буду.

Потом и вовсе про новую знакомую с глазами моего любимого серого цвета забыл. Это странно, ведь серый цвет мне с детства нравится. Еще когда дедушка в садовом домике укрывал меня легким серым, то ли от времени, то ли от незамысловатости дедушкиной жизни пальто, — я уже смотрел на него в помутневшее зеркало и видел этот цвет приятных мне глаз, живой серый цвет с отблесками зеркала способного и отражать и припрятывать, если понадобится.

Я напротив кинотеатра в парикмахерской работаю. Меня тут все знают, но свои секреты и у меня имеются. Вот про глаза, например. Это секрет. Все ведь как понимают себе? Раз парикмахер – значит волосы, прически… Шея, мытье, покраска… Ножницы, зеркало, фен… А у меня разве что зеркало, да и то…

Многие, когда причесываешь их, глаза прикрывают, смотреть на себя боятся, и руки мои сами собой работают, а сердце отдыхает потихонечку. И Нина эта, буфетчица с сосисками, всегда глаза закроет свои и щебечет. Так я ее скоро от себя отправляю, она еще и благодарит: «Ой, как быстро! Спасибо вам, Эдуард Ефремович!» Того не понимает, что отделаться от нее хотят.

Кто глазами бегает, на кресла соседние засматривается — тоже не люблю. Стричься пришли – сидите стригитесь. Ко мне сели — со мной и сидите. Нечего тут глазами косить, и так у многих от глаз уже только мешок кожаный и остался. Все, что было, то и вытекло.

Ненавижу эту суетливость бессмысленную.

Ну чего вот они там разглядят? Вася, к примеру, работает, он симпатичный, но стричь не умеет. Уложить у него получается иногда, а домой-то придете, поспите — и ничего у вас хорошего на голове не будет. А Нина Васильевна — мастер заслуженный, но уж точно не на загляденье. Она мне в прошлом году такую аллергию на антистатики устроила, а волосы к ней все равно намертво прилипают, никакой щеткой не отдерешь.

Поэтому вы глаза откройте, и не на себя любуйтесь, а как бы в стекло смотрите, и хорошо будет. Это я обещаю вам. И не быстро. Тут уж ничего поделать с собой не могу. Если глаза хорошие и держитесь правильно, то быстро и захочу — не получится. Тут вам не от грязной шеи высокий лоб забрить. Понимать надо.

Вчера Нина привела ее, познакомила. Восемь уж подходило. Домой пора, я на десять и назначил, стрижечку. Знал бы, что опять поскандалим дома, остался бы и сразу постриг.
— Ты, — говорит, — назло мне черного купил. Знаешь, что есть его не могу.
Сказала хлеба, купил хлеба:
— Хочешь, сейчас белого принесу.
— Нет, — говорит, — спасибо. Раз вы назло мне, то сами и кушайте.
— Ну, может, не дослышал я, может, ты не сказала.
Тут как взбеленится она:
— Я все сказала! Я все помню! Это тебе до меня дела нет никакого!
— Хорошо, — говорю. — 50 на 50. Может, я забыл, может, ты не сказала. — Как умею – так и мирюсь. Ужинать ведь хочется, новости там туда-сюда посмотреть.
— Я — нет! — кричит.
— Хорошо, — говорю. — Ты — нет. Я — да! 50 на 50... Ты — нет! Я — да! Ты — забыть — нет — не могла! Я — мог — да! 50 на 50…
В общем без ужина мы были, и хлеб этот мне как-то не по-доброму вспоминался. А на помощь стрижка пришла, и про глаза ее как-то вспомнилось мне и форма головы показалась…

Открываемся мы. 14 часов прошло. Она — с серыми глазами, блики состаренного зеркала, утренние губы — все как мне нравится. Голову помыли, глаза открыты и смотрят, будто сквозь зеркало. Превосходно, думаю — и рассказываю ей что-то небезынтересное и ненавязчиво так. И пока еще анализирую: может, утрясется как-то с Валентиной Степановной-то моей. Может, сладится. Четыре все-таки года живу и глаза с губами у нее получше, чем у этой будут. Хоть она и добрая и вон какая правильная. Сидит, сквозь зеркало смотрит. Но ведь непредсказуемо все, вдруг она считает, что у нее с детства глаза синие, а мы это уже проходили.

Это же опять 50 на 50. Ты думаешь — синие. А мне — серые с вечерними жемчужинами. Может, помиримся с Валентиной Степановной-то моей?

Не отказала ведь сегодня.

В завтраке-то, любимая моя.

Четыре все-таки года.

В моем-то возрасте срок немалый.

И глаза у нее — точно серые.