Поиски рая

       Поиски рая


       размышления о романе Алена-Фурнье «Большой Мольн»

Писатель ушел из жизни совсем молодым, что общеизвестно. Идею его юношеского романа, признанного шедевра французской классики, впоследствии пытались как-то приспособить к историческим событиям эпохи: первая мировая война, «потерянное поколение» с утраченными идеалами. И в то же время критики признают, что роман не перекликается с политикой, социальными проблемами. Это своеобразная сказка внутри реального мира – островок мечты, хрупкий, с трудом достижимый и лишь на мгновения дающий нужное героям ощущение высшей гармонии бытия. Автор очень реалистичен и очень романтичен, в его натуре и творческой манере это сосуществует как неразрывное единство двух начал. Если у героев явно берет верх одно из них, то голос автора равновесие сохраняет, стоило ему это труда или нет, так и останется загадкой для потомков.
Сюжетные перепетии, лежащие на поверхности, не дают ключ к пониманию замысла. Что не давало покоя героям? Потерянная любовь? Это слишком просто. Да и не была она у одного из них безнадежно потеряна. Детские иллюзии, мечты о более светлом, насыщенном, ясном, высоком счастье, чем им предлагала Реальность? Образ Безымянного Поместья как символ этой романтической веры? Все вместе. Именно сочетание места, времени, атмосферы, одновременного присутствия конкретных четырех людей (Огюстена Мольна, Франца, Ивонны и Валентины). Малейшее изменение разрушало эту картину, уничтожало гармонию, омрачало радость, заслоняло свет.
Герои страдали от невозможности вернуть все, так как было. Иначе – лишь тень, намек на прежние ощущения. И контраст между тем, что было испытано ими когда-то, и нынешней неполнотой, частичностью, осколками чувств казался им слишком болезненным, ранил больше, чем полная утрата всего.
Ярче и острее всех это воспринимал именно главный герой, Огюстен, по прозвищу Большой Мольн. Любовь к Ивонне – лишь часть картины мира, а не весь мир. Поэтому обретение только любви сделало его несчастным: чувство вины, стыд, невозможность испытать прежние ощущения во всей полноте. Если Ивонна могла бы довольствоваться этим, то Мольн не смог. В ней сильней реализм в наилучшем смысле этого слова, а в нем – романтизм, тяга к странствиям, к бесконечному и мучительному поиску идеального состояния духа.
«- Я знаю одно, - добавил Мольн, - конечно, я бы хотел еще раз повидать мадемуазель де Гале, только повидать… Но вот в чем я теперь твердо убежден: когда я открыл Безымянное Поместье, я ощутил себя на такой высоте, на вершине такого совершенства и такой чистоты, каких мне никогда уже не достигнуть. Только в смерти, - я тебе как-то писал об этом, - я, может быть, смогу вновь обрести красоту тех дней…»
Но умирает Ивонна, не дождавшись его возвращения, – персонаж, который мог бы очень глубоко тронуть (и частично так и происходит), но слишком она идеально терпелива и безупречна во всем. В результате, на мой взгляд, возникает эффект именно ее нереальности. Хотя, возможно, сам автор к тому не стремился. Она кажется прекрасней любой мечты, но мечта для Мольна состояла не только из нее, и именно этого в нем никто не сумел понять.
Но в эмоциональном смысле «пройти мимо» фрагментов, где достаточно сдержанно говорится о страданиях Ивонны невозможно:
«Я взглянул на девушку. Задумчивая и удрученная, смотрела она на заросли, в которых только что скрылся Мольн. Сколько еще раз ей придется задумчиво глядеть на дорогу, по которой навсегда уйдет Большой Мольн!
Она обернулась ко мне.
- Он несчастлив, - сказала она горестно.
И добавила:
- И, может быть, я не в силах ему помочь…»
Своеобразие романа заключается в том, что здесь не происходит разочарования в людях – нет конфликта, трагического контраста между придуманным образом и человеком из плоти и крови. Мартин Иден в романе Джека Лондона, персонаж явно романтический, разочаровывается в девушке, окружающем мире и, достигнув славы и богатства, кончает с собой. Герои Алена-Фурнье практически не дают повода для таких внутренних разрушений. Только какую-то детскость, инфантилизм, нежелание вписаться реальный мир им и можно поставить в упрек. Но для традиционно романтических героев это – не недостатки, а суть, основа, сердцевина их мировоззрения, и иными они быть не могут. По крайней мере – в юности. (В дальнейшем – возможны метаморфозы в ту или иную сторону, что всегда интересно.)
Рассказчик, друг Мольна, был рядом с Ивонной последние месяцы ее жизни, ее боль стала его болью, так фигура обыкновенного наблюдателя выросла к концу романа в нечто гораздо большее:
«Пролетели недели, месяцы. Где ты, прошлое? Где ты, утерянное счастье! На мою долю выпало брать за руку ту, что была феей, принцессой, таинственной любовью всего нашего отрочества, и искать для нее слова утешения, в то время как мой друг бродил неизвестно в каких краях. Что могу я рассказать теперь об этой поре, о беседах по вечерам, после того как в школе на холме Сен-Бенуа-де-Шан кончались уроки, о прогулках, во время которых нам хотелось говорить только об одном – о том самом, о чем мы решили молчать? В моей памяти смутно сохранились только черты милого исхудавшего лица да устремленные на меня глаза, которые медленно опускают веки, словно видят только свой внутренний мир».
Рассказчик невольно становится судьей своих товарищей, обвинителем и защитником той, в ком он видит самого несчастное существо, причем страдающее не по своей вине. Если расхожая поговорка «чужое не болит» во многом справедлива относительно других героев рассказа, то к нему это явно не относится, и способность переживать чужую боль острее своей усиливает значение фигуры повествователя. В большей степени, чем даже Ивонны, которая лично для меня все же осталась неким сказочным символом.
Брат Ивонны, Франц де Гале, пылкий фантазер, с детства способный увлечь всех окружающих своими выдумками и создать для них сказочный мир, мечтал жениться на бедной девушке Валентине и сделать ее принцессой, живущей в своем поместье. Но она испугалась несоответствия его романтическому и слишком возвышенному представлению о ней, решила, что он непременно разочаруется, и, поддавшись не менее экзальтированному порыву, решила сбежать со свадьбы. Жених вне себя от горя пускается в странствие, чтобы найти ее, и сестра его остается одна. Так вспоминает Ивонна о детстве брата:
«- Когда Франц был маленьким, это был его дом, - сказала моя спутница. – Он захотел иметь свой собственный дом, для себя одного, вдали от всех, дом, куда бы он мог прийти в любой момент – поиграть, развлекаться, даже жить. Отцу эта фантазия показалась необычной и такой забавной, что он не смог отказать Францу. И Франц забирался сюда когда вздумается, - в воскресенье, в четверг или в любой другой день – и жил в своем доме, как взрослый. К нему приходили дети с окрестных ферм, играли с ним, помогали вести хозяйство, работать в саду. Чудесная была игра! Наступал вечер, и он ничуть не боялся и, совершенно один во всем доме, ложился спать. А мы им восхищались и не думали за него беспокоиться…
Теперь дом опустел, - продолжала она со вздохом. – Господин де Гале разбит старостью и горем, он так ничего и не предпринял, чтобы разыскать моего брата. Да и что может он сделать?
А я здесь часто бываю. Крестьянские ребятишки с соседних ферм, как и прежде, приходят сюда поиграть во дворе. И мне нравится думать, что это – прежние приятели Франца, что и сам он еще мальчик, что скоро он вернется с невестой, которую для себя выбрал…»
Невесту Франца, Валентину, находит Мольн. Они встречаются случайно, и, еще не выяснив правду друг о друге, чувствуют взаимную симпатию. Они в чем-то похожи – более простые, чем брат и сестра де Гале, но в то же время тянутся к изысканности и очаровываются полетами фантазии Франца, идейного вдохновителя всей компании. Мольн понятнее Валентине, чем Франц, ей с ним легче, и возникает желание попробовать забыть жениха, которого все-таки разлюбить она так и не может.
Здесь очень сложно сказать, кто кого любит, такое впечатление, что эта конкретика не так важна. Это чувство в романе – некая общая высшая энергия, которую ощущают две девушки и два молодых человека, и адресаты, по которым она направлена, в какой-то мере случайны, могли бы быть и иные комбинации (если бы Франца с Ивонной не сделали братом и сестрой).
Из записей Мольна – о Валентине:
«- Что мне в вас нравится, - сказала она, посмотрев на меня долгим взглядом, - что мне в вас нравится, - это то, что вы почему-то пробуждаете во мне воспоминания…
И еще:
- Я по-прежнему люблю его, гораздо больше, чем вы думаете.
И вдруг добавила резко, грубо, печально:
- Чего вы в конце концов добиваетесь? Уж не любите ли вы меня – и вы тоже? И тоже собираетесь просить моей руки?..
Я что-то пробормотал. Сам не знаю, что я ей ответил. Может быть, я сказал: «Да».
Но ни в одном из вариантов возможной комбинации герои не могут быть счастливы, счастье для них – только обретение всей картины, всех компонентов Былого.
Поняв, наконец, кто такая Валентина, Мольн чуть ли не возненавидел ее. Она сбежала со свадьбы, разрушив картину, которую он с таким трудом в течение нескольких лет пытается восстановить:
«- А, это он подарил мне как-то брошку в виде сердца, - объяснила она с живостью, - и взял с меня клятву, что я буду вечно ее хранить. Еще одна из его безумных причуд.
Но Мольн окончательно вышел из себя.
- Безумных! – сказал он, кладя письмо к себе в карман. – Зачем повторять это слово? Почему вы никогда не хотели верить в него? Я его знал, это был самый чудесный юноша на свете!
- Вы его знали? – спросила она в страшном волнении. – Вы знали Франца де Гале?
- Это был мой лучший друг, мой брат и товарищ по приключениям – и вот я отнял у него невесту! О, как много зла вы нам причинили, - продолжал он в ярости, - вы, не желавшая ничему верить. Вы – виноваты во всем. Это вы все погубили, все погубили!..»
Ему удается воссоединить Валентину и Франца и вернуть их домой, ведь он дал романтическую клятву, что сделает это для друга. Но нет Ивонны – картина невосполнима, и это уже навсегда.
 Таинственное приключение школьника в случайно встретившемся на его жизненном пути Поместье завершилось. Валентина, Ивонна, Франц для него теперь – воспоминания, реликвии, прошлое. Рай, не восстановимый. Но самое главное, детское чистое ощущение от тех волшебных дней в Безымянном Поместье так и останется незамутненным:
«Среди гостей не было ни одного человека, с которым бы Мольн не почувствовал себя просто и уверенно. Позднее он так объяснял это впечатление: когда совершишь, говорил он, какую-нибудь тяжелую, непростительную ошибку и тебе станет горько, порою подумаешь: «А ведь на свете есть люди, которые меня бы простили». И представишь себе стариков, дедушку с бабушкой, исполненных снисходительности, заранее убежденных в том, что все, что ты делаешь, - хорошо. Вот такие славные люди и собрались сейчас в этом зале. Что касается остальных гостей, это были подростки и дети…»