Султан моей души

Султан моей души

«Поколению Ельцина» посвящается.

Глава 1.
У трехэтажного особняка на Николиной Горе остановилось такси. Из него вышла молодая девушка в костюме и туфлях явно не с Черкизовского рынка. Небрежно бросила: «Сдачи не надо», подошла к воротам и позвонила.
Таксист развернулся, не дожидаясь, пока пассажирка войдет внутрь. Он знал – это дом знаменитой писательницы, «русского Стивена Кинга». И от дома веяло чем-то настолько жутким, что нормальному человеку было трудно находиться рядом.
- Добрый день, Екатерина Денисовна! – открывший ворота охранник впустил девушку внутрь.
- Добрый день, - спокойно и деловито сказала девушка. Голос у неё был чистый и ровный. – Мама здесь?
- Здесь, Екатерина Денисовна. «Скорая» была, хотела её в больницу забрать – не захотела. Всю ночь курила, Игорь Владимирович её уговаривал – без толку. Неладное с ней что-то.
«Известная писательница и телеведущая Лариса Врангель госпитализирована с диагнозом «острый инфаркт миокарда». По словам её родных, причиной болезни стала травля, развернутая против неё в российских СМИ» - такое сообщение интернет-новостей застало дочь писательницы в Англии, где она училась в Лондонской школе экономики, три дня назад. Сначала та подумала: «Травля! Она сама кого хочешь отравит и затравит! Просто хозяева канала устали терпеть её капризы и вышибли. Вот и разыгрывает болезнь, чтобы выглядеть невинно пострадавшей». В Катином понимании с её матерью никогда ничего из ряда вон выходящего не могло случиться. Не такой Лариса Алексеевна Врангель человек.
Однако на другой день позвонил Катин очередной отчим и стал просто-таки умолять её приехать. В её планах было остаться на Западе навсегда, а для этого нужны были деньги. Чтобы не упустить возможного наследства, она и прилетела в Москву.
- Катенька! – из дома выбежала бабушка, мать Ларисы, и кинулась к внучке обниматься. – Дорогая моя, золотая моя!
- Ну, бабушка… - Катя мягко, но решительно высвободилась и повела бабушку в дом.
- Ох, как хорошо, что ты приехала! С матерью не поймешь что творится, Игорек, бедный, всю ночь не спал…
Игорек, он же Игорь Владимирович, один из лучших фотографов Москвы, встретил их внизу. Вид у него был замученный, даже какой-то загнанный.
- Здравствуй, Катя. Вера Петровна, распорядитесь, пожалуйста, насчет обеда.
- Какое распорядитесь! Слава Богу, руки-ноги ходят, могу сама на стол-то собрать!
- Катя, пойдем. Лариса хочет сказать тебе что-то важное.
Они поднялись на третий этаж и вошли в спальню. Из огромной постели их поприветствовал сдавленный голос:
- Гарик! Где ты был!? Почему ты ушел?!! – на слове «ушел» Лариса Врангель сорвалась на визг.
- Ларочка, Катя прилетела.
Начавшаяся было истерика прервалась.
- Здравствуй, Екатерина. Подойди сюда.
Выработанный долгим и упорным трудом грудной, чувственный голос знаменитой писательницы оставался сдавленным, и это портило все впечатление. Тем более сама она не сдвинулась с места – сидела у самой спинки кровати, обложившись подушками, натянув одеяло до самого носа и дрожа мелкой дрожью.
Катя была поражена: её жесткая, уравновешенная мать НИКОГДА не теряла над собой контроля. Когда-то, впервые попав в Англию, она, Катя, сильно тосковала по дому, просила забрать её обратно. Мать приехала, поглядела ей в глаза и сказала: «Избавляйся от трусости и малодушия. Иначе я никогда не стану тебя уважать». И вышла.
А сейчас эта сильная женщина вела себя так, как будто смертельно чего-то боится. Господи, КТО МОГ ЕЁ ТАК НАПУГАТЬ?
Катя присел на край кровати.
- Я тебя слушаю, мама.
- Меня хотят убить. Спаси меня! Он, - кивнула на мужа, - не сможет, пусть просто будет рядом. А ты найди… Останови…
- Кого? Мама, это что, план твоей новой книги?
- Зою-у! – Лариса Врангель истерически зарыдала и окончательно спряталась под одеяло.
- Катя, позвони Ларочкиному психотерапевту, - мученическим голосом сказал Игорь Владимирович. – Телефон на карточке рядом с аппаратом. Пусть приедет. А ты пойди пообедай. Потом я все тебе объясню.
Пообедала Катя вдвоем с бабушкой – молча, не ощущая вкуса. Её голова была занята двумя вопросами: помешательство у матери временное или навсегда? И что в обоих случаях делать лично ей?
Психотерапевт прописал сразу несколько таблеток: от страха, от депрессии, для сна и чего-то ещё. За лекарствами для надежности отправили Катю (вдруг прислуга что-то напутает). Так и получилось, что обстоятельный разговор с отчимом перенесся на вечер.

Глава 2.
- Катя, ты уже достаточно взрослая. Вероятно, догадалась, что никакого инфаркта у Ларочки не было. Просто она узнала, что приказ о её увольнении уже подписан, и решила опередить события. Пусть этим телевизионщикам будет стыдно. На другой день она… покинула больницу, в которую её увезли на «скорой» прямо из «Останкино», и приехала сюда. Включила компьютер, зашла на свою страницу и… увидела вот это.
Игорь Владимирович встал, открыл ноутбук и набрал электронный адрес личной странички супруги. Потом вошел в папку входящих сообщений.
- Видишь вот это? Я проверил, обратного адреса письма не существует.
Он дважды щелкнул мышкой, и на экране появился текст.
- «Ах ты, гадина!» - читала Катя. – «Ты ещё не сдохла? Так я тебе, аристократка»… далее неразборчиво… «быстро в этом помогу, если моего Султана оскорблять не перестанешь! Думаешь, он мертвый, так его как хочешь пинать можно? Не смей»… тра-та-та… «называть его предателем! И врать про него не смей! Ты своим языком сапоги ему лизать недостойна. И ты ещё свое получишь. Зоя». Игорь Владимирович, кто такой этот Султан?
- Не знаю. И кто такая Зоя, тоже не знаю. Но ты видишь сама, как она ненавидит Ларочку.
- Думаете, она попытается её убить?
- Боюсь, опасность угрожает и тебе, и Вере Петровне. Поэтому я вас обеих и вызвал сюда. Речь ведь идет о кавказцах, а у них связи могут быть и в Лондоне.
Бред какой-то! Какая-то дура бешеная пишет матери, мать сходит с ума от страха, отчим – от беспокойства, бабушка… ну, она всегда за всех беспокоится, это её обычное состояние. Она, Катя, тоже скоро сойдет с ума – в такой обстановочке.
- А почему вы думаете на кавказцев? Султан – общемусульманское имя. У меня в Лондоне есть знакомый мальчик, тоже Султан, так он из Африки.
- Твоя мама ведь была одно время телекорреспондентом в Чечне. А Султан, мне кажется, скорее кавказское имя, чем среднеазиатское, а тем более африканское.
Катя долго не могла заснуть. Опасная маньячка может погубить и её. Хорошо, можно спустить в унитаз угрызения совести, уехать в Лондон, и гори все тут синим пламенем. А если из прошлого её матери вылезет что-то, что повредит ей, Кате, помешает устроиться в Англии? К тому же эта Зоя, видимо, может достать её и в Лондоне…
Лариса Врангель кем только в своей жизни не была. Но в основном она журналистка. Чего наслушалась и насмотрелась, что держит при себе, чем пользовалась в своих интересах, неизвестно. Нужно быть осторожнее. Мать как хочет, а ей, Кате, нужно обезопасить себя. В общем, завтра она начнет поиски этой Зои.

Глава 3.
Таблетки подействовали – ночью мать Кати спала как убитая, а днем вела себя спокойно, но совершенно безучастно, говорила мало, однако мужа стала отпускать от себя.
Ещё не успев увидеть письмо Зои, Лариса Врангель отправила в одну из московских газет, куда часто пристраивала по устоявшейся таксе свои интервью, письмо якобы от лица Кати, написанное якобы по поводу инфаркта. В нем дочь якобы воспевала её талант и прочие качества. Саму Катю чуть не стошнило, когда она читала статью, но в газету ей наведаться было необходимо – она решила просмотреть все публичные высказывания матери, где упоминалось бы имя «Султан». В интернет тоже попадает не все.
Пришлось открывать кошелек, чтобы погасить любопытство прессы. В электронном каталоге Катя просмотрела все высказывания матери, сделанные на страницах этой газеты. Там упоминался только один человек по имени Султан – прототип героя первого романа Ларисы Врангель, чеченец Султан Рамазанов.
Мать Кати называла его «полевым командиром», хорошим знакомым, почему-то «бородатым полковником», высказывала сожаление по поводу его гибели… Ну, была она близко (может, даже интимно) знакома с чеченским повстанцем, или, как говорят в России, бандитом. И что так разозлило эту Зою? В чем она видит оскорбление и вранье? Где и когда мать называла его предателем?
Или эта Зоя просто дура с мозгами набекрень, или здесь не вся информация. Кате, по большому счету, было наплевать с Биг-Бена на психическое состояние той, но её беспокоило, что пока нет информации о самой Зое. Искать следовало и в других источниках.
Катя прошлась по поисковым страницам интернета. Там оказалось две достаточно полных биографии «бородатого полковника» и семь отзывов о нем: четыре – с сайта «Кавказ-Центр» и родственных ему изданий, один – из научного труда по новейшей истории России, один – из чьих-то воспоминаний, один – из какой-то патриотической статьи.
Сюрприз первый – биографии были схожи, даже дополняли одна другую, но ничем не напоминали ту, которую мать Кати изложила в романе. Из почерпнутой в Сети информации следовало, что
1) Рамазанов не был членом организованной преступной группы, а проще говоря, банды (по крайней мере, московской),
2) очень недолгое время был близок к диктатору Чечни генералу Зурнаеву, а вскоре стал его кровным врагом (о чем в романе не упоминалось вообще),
3) что два года боролся с Зурнаевым, а подчиненные ему бойцы взяли Грозный за три дня, не дожидаясь подхода союзников – российской армии,
4) что его семью отнюдь не накрыло бомбой с русского самолета,
5) что ни в какую пропасть ни на каком джипе он не падал… Об обстоятельствах его гибели вообще упоминалось глухо.
6) Наличие незаконченного медицинского образования и титула вице-чемпиона СССР по карате 1989 года, о чем в книге также не говорилось, на этом фоне было мелочью, не стоящей внимания. Выходит, Зоя была права, обвиняя Врангель во вранье?

Сюрприз второй: Рамазанов был женат, и его жена была русской! Не Зоей ли её звали?
Имени госпожи Рамазановой Катя так и не нашла. Только в одном месте ей попалось указание, то «бородатый полковник» (это звание ему присвоили указом президента, игнорируя весь воинский устав) содержал целый гарем. И какую из его жен, наложниц и просто… случайных знакомых могли разозлить наветы московской журналистки? А х…рен её знает!
Почему мать распускала эту клевету, Катю не интересовало. «Значит, было выгодно. А эта Зоя – дура. Из-за мужчины впасть в такой экстаз! Наверное, бедняжка не нашла ему замены. Она не только глупа – еще и неумеха.
Но найти её надо. Господа с «Кавказ-Центра» ненавидят Рамазанова за то, что он служил России – по крайней мере, так они утверждают. На самом деле это, конечно, просто агитация – они не поделили нефть и баранов, или что у них там еще есть? А ничего у них больше нет! Дикари.
Но именно ради агитации и впечатления они могут… с шумом устранить вдову своего злейшего врага. Продемонстрировать, что даже через сколько… десять лет? Двенадцать? .. они помнят, мстят и мстя их страшна!
Вряд ли стоит пытаться поручать им розыск Зои – у матери в принципе есть связи среди боевиков – неизвестно, какую сумму они за это запросят. А может, вместо денег потребуют что-нибудь еще… и лучше не гадать, что именно.
Если же преподнести им такой лакомый кусочек в готовом виде – будут, скорее всего, благодарны и могут даже сами приплатить.
Что мы имеем еще? Научный труд филолога и политолога… в общем, треполога и болтолога. Тоже использует «чеченского Рэмбо» (он же бородатый полковник, он же патологический головорез) для демагогических целей, но в другую сторону – желая обвинить Кремль в том, что он предал своих союзников. Отложим в сторону.
Второе – воспоминания генерала милиции, впоследствии министра внутренних дел. Понятно, что писали «литературные негры», но видно, что генерал Воробьев знал Рамазанова лично. И неплохо знал. С ним есть смысл побеседовать.
Третье – книга о первой чеченской войне, написанная, видимо, вскоре после её окончания (уж очень старые там данные). Рамазанову посвящена целая глава. Часть главы – воспоминания российского офицера, дружившего с ним. Уже горячо – он, скорее всего, знал и Зою».
Завтра Катя начнет поиск в этих двух направлениях.

Глава 4.
Дома Катю ждало уведомление из Лондонской школы экономики – отсутствие её на занятиях без уважительной причины может повлечь за собой отчисление. Предстояло объяснить свое отсутствие и выбить хоть две недели отсрочки. Наверстывать будет трудно, но Кате не улыбалось погибнуть в цивилизованной Европе от рук маньячки.
Закончив дела с вузом, она легла спать. Снилось ей что-то из её лондонской жизни, арабские наемники, увлеченно читающие глянцевые журналы, Лариса Врангель в буденовке, с шашкой наголо и верхом на слоне…
«Меньше в интернете надо висеть!» - сказала себе Катя.
. . .
Генерал Воробьев, бывший министр, ныне депутат Государственной Думы, согласился поговорить с Катей на следующий день – на прием к нему людей записывалось мало, а Катя еще и намекнула его секретарше на оплату, в том числе для нее лично.
- Ну, Катенька, что вы хотите узнать? – генерал скрестил руки на животе и блеснул стеклами огромных очков.
- Сергей Антонович, вы знали Султана Рамазанова?
- Да, я знал. Очень незаурядный был мужик, ё-моё. Ведь медицину осилил, в спорте не абы кто… и занесло же его в тюрьму!? По сию пору не могу понять, что за муха его укусила! А познакомился я с ним во время тюремного бунта, который он, ё-моё, сам организовал и возглавил. Какие там были авторитеты – Султан всех уделал. Чуть за двадцать… да, двадцать четыре года ему было. Помогли ему, конечно, с воли, но совсем уж незначительно... Знаете, Катюша, его нельзя было не уважать. Никакой, ё-моё, фени и пальцовки – а впечатление дай Бог! И какой урод надумал называть его полевым командиром!? Лидер антизурнаевской оппозиции – вот это правильно, хоть и длинновато.
- Я читала ваши мемуары. Второй раз вы увиделись четыре года спустя, уже во время войны. . .
- Не узнал его сначала, ё-моё! Заходит ко мне в министерский вагончик здоровый дядька с бородой и в нашей форме с полковничьими погонами. На плече автомат, на поясе «Стечкин»… пистолет, значит… И говорит: «Здравствуйте, я тот самый Султан, который вас по тюрьме водил, помните?» Вид у него был, ё-моё, как у белорусского партизана!
- Скажите, он был женат?
- Я не женщина, сплетнями не интересовался. Кто говорил, у него целый гарем жил в доме, кто – что он с двумя одновременно в законный брак вступил, а кто-то – что жена у него была одна и никого больше он до себя не допускал… Вы, Катя, ищете, кто на вашу маму наехал?
- С чего вы взяли?
- Я тоже иногда интернетом балуюсь. Видел письмо этой Зои. Только что же вы на женах-любовницах зациклились? У Рамазанова была ещё приемная дочь, вашего примерно возраста или чуть старше. Моя клиентка – милицией разыскивалась. После смерти Султана пропала, потом её нашли здесь, в Москве, под чужим именем. Взять не успели – она в Югославию уехала, а потом задним числом попала под амнистию. Как я слышал, в Югославии вышла замуж. Муж у неё интересная личность – был профессиональным разведчиком, стал знаменитым певцом. В Голливуд его звали – отказался. А когда начали бомбить Югославию, рванул туда. Так и живет там. И она с ним. Хотя вроде я слышал, теперь переехали в Австрию – как югославский президент в Гааге умер…
- Муж этой дочери – Рудольф фон Шлоссер?
- Вроде так. Даже имя – как из книжки про шпионов. А её по паспорту зовут Александра Тимофеева, а в Чечне знали как Лолиту Султановну Рамазанову. Покойник удочерил её официально.
- Сергей Антонович, я бы хотела, чтобы вы подняли ваши связи в МВД и узнали, на ком Султан Рамазанов был официально женат. И вообще, все о женщинах вокруг него.
- Понял. Но, Катя…
- Вот вам за сегодняшний разговор. Столько же вы получите за информацию об этих женщинах. И столько же – за указание их сегодняшнего местонахождения.
На том и порешили.
. . .
Пока генерал Воробьев занимался Катиным заказом, она решила найти автора статьи о Рамазанове в националистическом интернет-журнале. И тут вспомнила, что криминальный обозреватель газеты, услугами которой часто пользовалась её мать, тоже теперь депутат. Он её примет без всяких условий.
«Заместитель председателя комитета Думы по безопасности», - гласила табличка на двери. Ну и должность, выговорить невозможно… А ведь еще год назад от постового на улице шарахался, потому что однажды вломился в квартиру некоей эстрадной звезды, а звезда оказалась дома. Попал горе-репортер тогда здорово – начистили морду, да еще и обвинили в воровстве. Срок, правда, дали условный.
- Привет, Володя! – игнорируя секретаршу, Катя шагнула прямо в кабинет. - Мне от тебя кое-что нужно.
- Что, прямо здесь? – Владимир Гуревич выкатился из-за стола. – На полу или на диване все-таки? Или ты предпочитаешь стол?
- Идиот. Убери сначала килограммов пятнадцать, потом поговорим. А теперь скажи – что ты знаешь о Султане Рамазанове?
- Господи, твоя воля! А он-то тебе зачем?
- Не твое дело. Плачу наличными в евро.
- Ну, был такой деятель. Начинал в банде в Краснодаре, при Горбачеве еще. Попал за разбой под следствие, а пока сидел, успел поучаствовать в тюремном бунте, что его и выбросило на гребень политической жизни. Такие были времена. – Гуревич усмехнулся. – Генерал Зурнаев очень его жаловал, потому что этот бунт поспособствовал его приходу к власти. Года два они были не разлей вода – Рамазанов однажды закрыл Джафара Зурнаева собой во время покушения. Зурнаев не пострадал, а твоего Султана несколько дней вытаскивали с того света. Генерал, я слышал, всю больницу грозил расстрелять, если его не спасут. Спасли.
- А что его привело к русским?
- Говорят, кровная месть: Зурнаев казнил его брата, причем каким-то на редкость изуверским способом. Рамазанов ответил сначала разборками непосредственно в президентском дворце, потом ушел в Урус-Аульский район, на свою историческую родину, и организовал там мини-государство под управлением себя. Во время первой чеченской кампании он поссорился и с Москвой – не хотел мириться с заклятыми врагами по Хасавюртовскому миру. Потому вся российская пресса обливала его грязью как только могла. Или вовсе это имя замалчивала.
- Это я заметила. Человек с такой биографией – а отзывов в интернете всего семь.
- Сам я в Урус-Ауле ни разу не был. Коллеги рассказывали – люди там жили неплохо. И чеченцы, и русские, и все остальные. Такой почти советский остров сопротивления – не невезения. Хотя коммунистом он, конечно, не был. Дисциплина, говорят, была очень даже – у кого наркотики найдут, на месте расстреливали. Слышал еще, что после гибели Рамазанова боевики взяли Урус-Аул только через три месяца и устроили там такое, что гитлеровцы ужаснулись бы…
- Володя, а насчет женщин Рамазанова ты что-нибудь слышал?
- У него фанаток было больше, чем у Филиппа Киркорова и Никиты Колоскова (пока оба не развелись с авторитетными во всех отношениях жёнами, но это отдельная история), вместе взятых. Жена законная, правда, одна – из терских казачек. Что такое казаки, ты знаешь – когда она вышла за Рамазанова, выгнали её из дома и прокляли.
- Дикари.
- Редкостные… Она, говорят, однажды жизнь ему спасла…в общем, очень романтическая история, и в глянцевые журналы она не попала только из-за ссоры Рамазанова с Кремлем. Дурак, сейчас бы мог олигархом быть.
Как джентльмен, Гуревич проводил Катю до лестницы.
- Слушай, а хороша ты все-таки! Давай плюнем на все, закатимся в «Золотой дворец»…
Катя отвесила собеседнику крепкую затрещину.
- УБЕРИ ЛАПЫ ОТ РУССКОЙ ДЕВУШКИ, ЖИДОВСКАЯ МОРДА!!!
Рядом с Катей и Гуревичем возник высокий мужчина с окладистой бородой, ухватил горе-папарацци за шиворот… Раз – в челюсть, два – в поддых, три – пониже спины! Звезда «Комсомольца Москвы» покатился вниз, пересчитывая ступеньки боками и головой…
Откуда-то набежала толпа журналистов, вспыхнули фотоаппараты, застрекотали камеры… Катя быстро закрыла лицо…
- А ну брысь все отсюда! – рявкнул незнакомец. – Как антирусский закон продавливают, не дождёшься вас, а тут набежали! Драку никогда не видели! Кто еще хочет!?
Пресса вымелась в разные стороны.
- Извините, пожалуйста, за такое безобразие, - сказал Кате бородач. – Нет пока управы на этих охальников.
- Вы ведь Алексей Васильев, лидер фракции «Отчизна»? – спросила Катя. – Меня зовут Катя Слепцова. Я как раз искала вас. По делу.
- Ну, пойдемте ко мне. Чайку выпьем, как на Руси издавна ведется, и о делах поговорим.

Глава 5.
Катя с удовольствием прихлебывала зеленый чай, пахнущий незнакомо, но вкусно.
- Пейте, Катя. На настоящих полевых цветах заварен, не какая-то китайская дрянь.
- Алексей Михайлович, я бы хотела узнать, где можно найти офицера, знакомого с Султаном Рамазановым.
- А вам это зачем?
Катя прекрасно понимала, что заголовки завтрашних газет будут кричать о её присутствии в Думе во время драки двух депутатов. Васильев, вероятно, не жалует её мать, и, узнав, чья она, Катя, дочь, не захочет в дальнейшем иметь с ней дело. Надо было что-то придумать.
- Когда я читала статью, мне показалось, что я с этим офицером когда-то была знакома. Может, это мой бывший одноклассник? Или сосед?
 - Что ж, ничего плохого в том, что он сражался за Россию, защищал её интересы в рядах антизурнаевской оппозиции, нет… Олег! Пойди сюда на минутку.
К столу подошел невысокий, крепко сложенный парень, похожий немного на Мэтта Деймона.
- Вот это он и есть, - сказал Васильев. – Кудрявцев Олег, мой помощник. Слушай, Олег, девушка спрашивает, не сосед ли ты ей.
- Не помню… Хотя у меня уже лет двенадцать постоянного дома нет, может, и жили когда-то рядом… Вас как зовут?
- Катя. Слепцова.
- Я так понимаю, начинается вечер воспоминаний, - Васильев поднялся. – Олег, ты мне пока не нужен, так что не буду вам мешать.
. . .
- …Могли, наверное, и соседствовать, - подытожил Олег. – Твоя мама, говоришь, из Малгобека? Тогда запросто. Я, правда, тебя не помню, хоть убей… а это очень важно?
- Нет, - ответила Катя, - совсем не важно… Олег, а как ты попал к Рамазанову?
- Мама у меня в девяносто втором умерла, я с отцом остался. Он каждый вечер напивался и меня бил. Мне надоело это, я сбежал. Бродяжничал, пока в Чечню не занесло – это же Кавказ, все рядом. Ну, попал в Грозный. В самую гущу событий угодил – Рэмбо тогда с Зурнаевым разбирался. Рэмбо – мы так Рамазанова называли: он тогда в третий раз за свою жизнь ушел от смерти. На четвертый не удалось… И карате он очень любил. Отличный был мужик, про таких надо книги писать, кино снимать… Меня к себе в отряд взял. До сих пор бы там служил, если бы Рэмбо не погиб. Ему всего двадцать девять было.
- Я слышала, у него было много женщин?
- Ему многие обязаны: жизнью, благополучием… И парни, и девчонки. Одну мы прямо из гущи боя вытащили, она с семьей теперь в Австрии живет. Двое ребят из клуба «Терек» - сироты войны, опять же он их спас, в семьи пристроил. Эльвира Мельникова, которая на прошлой «Фабрике звезд» второе место заняла – его же стараниями на певицу выучилась. Не сосчитать людей, скольких Рэмбо спас и пропасть не дал. Так что насчет гарема и прочего – сплетни это все. Кроме жены, никого у него не было, это желтая пресса все придумала, которая о людях по себе судит!
- А где сейчас жена Рамазанова?
- Зоя её звали. Зоя Анатольевна. Пропала – сразу после похорон. На поминках её уже не было. И мы искали, и боевики – как сквозь землю провалилась…
- Спасибо, Олег. Тебя очень интересно слушать. Жалко, но мне уже пора.
- Встретимся в субботу?
- Не знаю… Может быть…Я тебе позвоню.

Глава 6.
На другой день газеты, телевидение, интернет взорвались: «Драка в Государственной Думе!», «Депутат-патриот бьет представителя «Единой страны», вступившись за честь дочери известной писательницы!», «Первая кровь: Госдума нынешнего созыва такого ещё не видела!»
И везде рядом с красочным и не всегда правдивым изложением драки была фотография: Гуревич летит с лестницы, наверху со сжатыми кулаками стоит Васильев, а в стороне – Катя. За мгновение до того, как она закрыла лицо от камер.
И её лицо очень хорошо видно и узнаваемо.
Катя поняла, что заработала крупные неприятности…
В этот момент затренькал её мобильник, и на экране появилось сообщение из ректората Лондонской школы экономики. Оно гласило: «Вы своим предосудительным поведением пресекли самую возможность когда-либо переступить порог нашей Школы. Особам, подобным вам, не место в её стенах. В ближайшее время на вашу электронную почту придёт официальное письмо о вашем исключении из Лондонской школы экономики. Ваши вещи можете забрать в течение двух недель у коменданта общежития».
 – Чёртова Зоя! Всё из-за тебя и твоего бандита! – Катя стиснула губы. – Ну, теперь держись. Найду – урою!!!
Снова зазвонил телефон. Номер, высветившийся на экране, был Кате незнаком.
 – Алло?
 – Екатерина Денисовна Слепцова? С вами говорят из газеты «Правда комсомола». Не могли бы вы уделить нашему корреспонденту несколько минут?
Катя раздраженно отключилась. Но это мало чем помогло – у девушки, ставшей причиной драки между двумя депутатами Государственной Думы, жаждала взять интервью, кажется, вся российская пресса. Оборвали и городской телефон, и Катин мобильный, а тут пришел охранник и доложил, что штук пятнадцать автомобилей стоят у ворот дачи и явно не собираются уезжать.
Катина бабушка пила валидол, Игорь Владимирович ходил, потирая виски, прислуга с ужасом думала о том, как пойдет домой… Только хозяйка дома мирно спала – таблетки действовали замечательно.
Во время очередного звонка на экране Катиного мобильника высветился номер Олега. Она презрительно усмехнулась и с особым удовольствием нажала кнопку с красной трубкой. Звони, звони, нужен ты мне, как…
И тут опять зазвонил телефон. Номер Воробьева.
 – Катюша, я вас поздравляю – вы теперь настоящая звезда, ё-моё!
 – Зачем вы звоните?
 – Нашлась ваша Зоя. Я дал команду перетряхнуть все загсы Чечни за девяносто четвертый, пятый и шестой годы, и вот – прошу…
 – Короче!
 – А кричать так не надо. Космодемьянская Зоя Анатольевна…
 – КАК её звали?!
 – Не перебивайте, если вам хочется все поскорее узнать. Так и звали – Космодемьянская Зоя Анатольевна, 1974 года рождения. Не такая уж это редкая фамилия, просто среди её предков были священники, и фамилию дали в честь святых Космы и Демьяна… Вышла замуж за Рамазанова Султана Алиевича 14 января 1995 года.
– Где она сейчас?! – теряя над собой контроль, заорала Катя.
 – А вот этого установить не удалось. После того, как Рамазанов был убит, она исчезла из Чечни. С тех пор её никто не видел и ничего о ней не знает. Семья отказалась от неё после замужества, и в родных краях она также не появлялась.
Катя выругалась на редкость грязно и изощренно.
 – Извините, Катенька, не могли бы вы повторить то, что сейчас сказали? Сколько лет служу в милиции – такого, ё-моё, ни разу не слышал!
 – Сергей Антонович, вы получите полагающееся вам вознаграждение сегодня вечером, я переведу деньги на ваш банковский счет.
И положила трубку.
Ну? И что теперь? Где и как искать эту Зою, чтоб ей…Катя желала партизанской вдове самых нехороших вещей, какие только могла изобрести её европейски раскрепощенная фантазия. Отведя душу, она попыталась рассуждать логически.
Письмо, так напугавшее её мать, пришло по Интернету. В этой дыре под названием Россия доступ в Сеть возможен только в больших городах. И ещё – или у этой Зои свой компьютер, или она пользуется тем, который на работе, или специально пришла в интернет-кафе. По-любому, жить она должна в крупном городе и быть человеком небедным…в российском понимании. Катины губы снова презрительно искривились. В следующую минуту она вспомнила, что по милости этой самой Зои вряд ли сможет теперь обосноваться на Западе, и её тонкое аристократическое лицо исказилось от злобы.
Она поделилась своими соображениями с отчимом.
 – Я в общем-то согласен с тобой. Но, знаешь, по-моему, Зоя должна жить далеко от Москвы. Соответственно, её не стоит искать в Подмосковье.
 – Почему?
 – Не думаю, что она решилась поселиться близко к Москве. Там обосновалось слишком много тех, кто её знал или мог знать. Судя по всему, она тогда испугалась за свою жизнь не меньше, чем Ларочка сейчас, - он со вздохом глянул на потолок. – Ей следовало уехать подальше.
Катя подумала. Да, пожалуй, он прав.
Вечером она поделилась мыслями с матерью.
 – Екатерина, я не ожидала от тебя такой глупости – вылететь из Лондонской школы экономики из-за двух мужиков. Никогда не думала, что моя дочь такая растяпа.
 – Попадись мне эта Зоя… Я живого места на ней не оставлю, - Катя сжала кулаки.
 – Это поможет тебе восстановиться в школе? Екатерина, когда это все закончится, мы серьезно поговорим о твоем будущем. А пока предлагаю тебе всё же побеседовать с журналистами… Впрочем, нет. С ними буду разговаривать я сама. У меня есть одна мысль, как выманить эту убитую горем вдову из её укрытия.
На очередной звонок все-таки последовал отзыв.
 – Алло, у телефона Лариса Врангель. Моей дочери нет в России, но у меня найдется кое-какая свежая новость…Такса обычная. Жду.
Журналисты понимали, что испариться из дома Катя не могла, и, в надежде, что все-таки смогут с ней поговорить, согласились встретиться с её матерью. А на другой день на телевидении, в Интернете, а потом и в газетах появилось большое интервью с Ларисой Врангель.
Известная писательница заявляла, что по её роману «Пер-Лашез» собирается снимать фильм один из голливудских режиссеров, прославившийся красочными триллерами из жизни нечистой силы. Рамазанова (в романе его фамилия Саидханов) сыграет знаменитый актер из того же Голливуда, до сих пор игравший злодеев в боевиках.
 – Мама, - поразилась Катя, - ты серьезно думаешь, что Зоя на это купится? Голливуд никогда не снимал фильмы по российским сценариям, ты это прекрасно знаешь! И она знает!
 – У тебя есть другие мысли, как её найти? Екатерина, если ты еще не забыла, Россия – очень большая страна. Человека в ней можно искать до скончания века. К тому же она так ненавидит меня, что не сможет не отреагировать.
 - Ловля на живца?
 - Да, моя дорогая. И с крючка этот живец не сорвется.

Глава 7.
Австрия. Вена. Престижный район.
К воротам одного из особняков подкатил подержанный «фольксваген». С водительского места вышел молодой человек лет двадцати семи, явно кавказской наружности, ширококостный и довольно высокий. Он захлопнул дверцу, обошел машину и открыл такую же дверцу с противоположной стороны, помогая выйти девушке с длинными, пышными от природы каштановыми волосами. Обращался он с ней просто, без излишней предупредительности, но ласково – так относятся к жёнам или многолетним подругам.
Без посторонней помощи из задней двери «фольксвагена» появился ещё один человек. Постарше их обоих, с классическими славянскими чертами когда-то красивого лица, неплохой фигурой, но в общем его внешность оставляла желать лучшего. Явно дизайнерская одежда успела основательно пообтрепаться. Светлые, неопределённого цвета волосы пора было подстричь. Однако опустившимся он не выглядел. Так, слегка неухоженным, что для мужчины даже хорошо.
Шофер позвонил в звонок у ворот.
- Карина! Арман! – раздался радостный женский голос. – Заходите давайте, только вас и дожидаемся!
- Фрау Александра, я Герман, Герман Принц.
- Да хоть горшком называйся, главное, чтобы в печь не ставили!
- Ну, чего встал, как Эйфелева башня? – Герман Принц, бывший Арман фон Цоллерн, хлопнул блондина по спине и решительно повел внутрь.
- Герр Принц, откуда баронесса Шлоссер знает русскую пословицу?
- Я тебе не сказал? Тьфу, склероз! – махнул рукой бывший великий князь. – Александра фон Шлоссер русская, только сам барон – немец. Они тебе сами все про себя расскажут, если захочешь. Та ещё история… Но классная, сгодилась бы для кино.
- Так она из «наташек»?
- Дебил! И уши у тебя холодные! По-твоему, раз русская и за богатым немцем замужем – обязательно «наташка»? Сиди уж и в разговор не встревай, а то опять что-нибудь ляпнешь!
Собеседник бывшего великого князя подумал, что еще полгода назад с ним никто не посмел бы так разговаривать. Но… судьба играет человеком…
- Всем привет! – Герман и Карина Принц расцеловались и обнялись со всеми – бароном, баронессой, детьми, которых насчитывалось уже девятнадцать (Шлоссеры взяли этим летом на воспитание пятерых).
- А ты чего стоишь, как неродной? – обернулся экс-кронпринц. – Это мой новый проект – Никита Колосков из России. Прошу любить и жаловать.
Александра фон Шлоссер тихо охнула, вглядевшись в того повнимательнее. Но тут же взяла себя в руки и пригласила всех за стол.
Обед прошел, как всегда, весело, в доброй и простой обстановке. Русский довольно быстро освоился, мобилизовал из своей памяти все немецкие слова и даже стал разговаривать и играть с младшими детьми, которые смеялись над его произношением, но приняли нового дядю без претензий.
В доме ведущего солиста Венской государственной Оперы Рудольфа фон Шлоссера часто бывали «проекты» его зятя – Арман фон Цоллерн, после разрыва с высшим светом предпочитавший называть себя «Герман Принц» («Принц – это фамилия, а не титул»), успел стать одним из самых многообещающих продюсеров Европы. Он умел откапывать настоящие таланты в самых невероятных местах. Бывало, что брался раскручивать заново бывших звезд и обращался к самому барону на предмет работы для них, хотя эти случаи были исключительными – Арман не хотел зависеть от Шлоссера, предпочитая самостоятельность.
После обеда Карина повела детей наверх, Никита вызвался помочь ей. Герман задержал за столом барона и баронессу для разговора.
- Никита Колосков только начинал, когда я уехала в Югославию, - сказала Леся. – Что он делает в Европе?
- Дела у него на букву «Х», только не хорошие, - ответил бывший великий князь. – Он года через два после вашей с бароном свадьбы тоже женился, только на деньгах. На своей продюсерше, короче, которая его и потащила пробовать силы на эстраде. Он же по основной профессии оперный певец, один из самых молодых Ленских за всю историю… Было, да все сплыло. Сначала его из Большого выставили, за что – не знаю, дело темное. Потом его подцепила Грация Поццуоли, знаете такую?
- Грация Поццуоли была одним из лучших сопрано в мире, сменила на оперном Олимпе Марию Каллас. Но ведь она умерла почти полгода назад, - заметил Рудольф.
- Вот с этого его заморочки и начались. Видать, несладко ему жилось со своей – подал на развод… Точнее, сбежал он от нее, как раз в Италию, покойница… ну, тогда ещё не покойница… его пригласила новую совместную программу готовить. Он у нее был любимец, чуть не единственный ученик. Ничего личного, она в матери ему годилась, если не в бабки… Никакой приехал, как я слышал – тут же в психушку слёг с нервным срывом. Она ему и сказала – какая программа, ты на ногах не стоишь, отдохни пока, в себя приди. Ну, он и уехал в круиз с какими-то русскими приятелями – а в Бомбее услышал, что его покровительница того… Помчался в Милан, даже на похороны уже не успел. Дальше рассказывать?
- Все ясно, - сказал барон. – Родственники Поццуоли сказали, что он им не нужен, делать они для него ничего не будут, пусть убирается куда хочет. В Россию он вернуться не может, поскольку бывшая жена отказалась в дальнейшем иметь с ним дело. А неприятностей она ему причинит немало, если он все же попытается вернуться в шоу-бизнес. Молчу про неустойки по контрактам, которые он сорвал своим бегством…
- Ага. С тех пор и обивает пороги всех оперных театров Европы, а его, соответственно, везде посылают. На заглавные партии уже не тянет, сами понимаете – одно дело спеть пару арий раз в полгода на совместном с Поццуоли концерте, а другое – постоянно тянуть лямку оперного солиста. А на вторые партии очередь стоит до Антарктиды, они меняются каждый сезон… Хотя не вам это объяснять. Я ради спортивного интереса решил за него взяться – получится раскрутить или нет?
- Господи, - сказала Леся, - какой он был восемь лет назад и какой стал сейчас!.. Я бы его не узнала…
- Да, с внешностью у него проблемы. Полинял, конечно, после развода, денег-то теперь таких нет, - Герман коротко усмехнулся. – Я его решил сюда привести – подбодрить немножко, уж очень хорошо у вас… Мне, когда я с матерью разругался и из Парижа к вам приехал, эта… аура очень помогла, а он чем хуже?
Леся сидела задумавшись, припоминала все, что знала о Никите Колоскове. Она следила за новостями из России, для нее не было сюрпризом, что Колосков женился на женщине некрасивой, без всякого образования, о том, откуда у нее деньги, ходили разные нехорошие слухи… Семь лет они оба уверяли всю страну в своей страстной взаимной любви, чуть больше года назад у них родился сын. Хотя о самом Колоскове ходил не менее упорный слух, что в интимной жизни он предпочитает мужчин, а ребенок появился у пары искусственным путем, потому что иначе не получалось… И как раз полгода назад он ушел из семьи. Леся помнила, какой шум поднялся вокруг этого развода. Судя по косвенным намекам, из России он уезжал практически без копейки денег, вроде бы даже опасаясь за свою жизнь.
Сама Леся сделала для себя два противоречивых вывода: первый – Никита Колосков человек талантливый, с отличием закончивший Московскую консерваторию, в двадцать один год – солист Большого, «Алмазный голос России-1998… А второй: он с детства избалован донельзя. Только что выйдя с помощью ушлой продюсерши на эстраду, он сразу покорил всю Россию – покорил тем, что дала ему природа: необыкновенно красивым, чисто русским лицом и не менее красивым голосом, прекрасно поставленным. В опере пахать надо – на примере мужа Леся знала, как – а на эстраде, с его-то подготовкой… Собственных усилий ему никогда ни для чего не требовалось – всё приходило само. Конечно, у него закружилась голова и самомнение подскочило до космоса. К тому же он стал единственным в своем роде – так никто больше не пел. Захотелось легких денег. А потом докатился и до таких соображений – какая разница, откуда у тебя деньги, главное, чтобы ты мог себе позволить, например, осьминога, приготовленного каким-то особым образом… Как Леся его возненавидела после этого высказывания! Он, видите ли, осьминога с чем-то там обожает! Подавляющее большинство населения страны видело этого осьминога разве что в кино! А он… продался за экзотическую жрачку, за минеральные обёртывания (сама Леся по сию пору точно не знала, что это такое), за дизайнерские шмотки, в которые периодически переставал влезать из-за опять же полного неумения хоть в чем-то себе отказывать!!!
Разъяренная баронесса не заметила, что рассуждает вслух, к тому же по-русски. Колосков, уже вернувшийся, слышал её монолог не хуже Шлоссера и Армана. Семь месяцев назад он ответил бы ей в стиле «кто меня не любит, тот просто мне завидует». Сейчас молчал.
- Вы правы, - сказал он наконец. – Во всем правы. Кроме одного: я хотел петь – в опере, на эстраде, неважно. А она могла сделать так, чтобы я больше никогда не вышел на сцену. Почему я должен был мотаться с сумками через турецкую границу или умолять хозяина какой-нибудь кафешки дать мне выступить, а потом ещё беспокоиться, чтобы мне заплатили? Я не бездарнее какого-нибудь Киркорова. И я хотел и хочу иметь всё то, что и он.
- Потому, что есть граница, которую переходить нельзя, - вмешался Рудольф. – Думаешь, у меня не было таких ситуаций? Раз в жизни я спал с женщиной ради выгоды – и не моей, а Германии. До сих пор вспоминаю это как кошмарный сон. Можешь не верить, я не заставляю. Хотя приводить меня в пример – тоже себе дороже. Я прожил слишком специфическую жизнь. Тебе повезло. Ты не знал никаких несчастий до ухода из семьи. Но вечно быть в шоколаде невозможно. Привыкай, что иногда надо стиснуть зубы.
Шлоссер был старше собеседника лет на шесть-семь, эффект от сделанной незадолго до его побега из США омолаживающей процедуры давно стёрся, но барона трудно было назвать старым – скорее зрелым или возмужавшим. Колосков, которому недавно пошел тридцать второй, рядом с ним выглядел именно постаревшим, и более всего Лесю шокировало это. Слишком резал глаза контраст между воспоминаниями восьмилетней давности, отретушированными фотографиями и сегодняшней действительностью. «Алмазный голос России» был именно «ещё красив». И его невольно становилось жаль.
- Да всё я понимаю, - задумчиво добавила Леся. – И про то, что человек слаб перед искусами мирскими, - она усмехнулась, - и что ты был мальчиком из маленького городка и отнюдь не олигарховской семьи, а твое созревание как личности пришлось на горбачевско-ельцинские годы. Что ты привык к балованной жизни, а тут наступили девяностые годы, все благополучие рухнуло вместе с Советским Союзом… Ты это мне будешь объяснять? Не надо. Знаешь, я несколько лет назад привела бы в пример себя, но я ненавижу эту манеру: быть абсолютно безупречным и всех других подгонять под свою планку. Скажу одно: мы с Рудольфом обычно проституток на порог не пускаем. Ты понимаешь, почему здесь с тобой хотя бы разговаривают? Потому только, что ты ушел от своей банкирши! Ты ушел, а не она тебя выгнала, потому что надоел! И не сравнивай себя с Киркоровым. Никитка, подумай, чего ты вообще-то от жизни хочешь. Знаешь ведь теперь, что деньги счастья не приносят, как ни банально это звучит. У тебя появился шанс всего себя как следует переработать и стать, наконец, человеком, а не капризным избалованным ребенком. Раз сам ушел, значит, сможешь.
Колосков молчал, но его серые глаза явно соглашались с баронессой.
Позднее, когда Герман и Карина отвозили его на съемную квартиру, бывший кронпринц спросил, как ему понравилось у Шлоссеров.
- Удивительная семья. Такая уютность во всем, такая любящая пара – барон и баронесса… А сама баронесса – замечательная женщина!
- Смотри, барону не проговорись! – усмехнулся Герман. – Он с тебя не только шкуру спустит… Короче, мобилизуй фантазию в плане того, что он с тобой сделает. Правильно она говорит – не умеешь ты себе ни в чем отказывать!
А Леся думала о Колоскове. Какие странные у него волосы! Раньше были светлыми, соломенного такого цвета… Да нет, просто раньше он травил их перекисью, чтобы быть классическим блондином… На краску-то была жуткая аллергия… Леся почувствовала примерно то же, то принцесса Фиона из «Шрека», когда она спрашивает принца Чаминга: «Ты что, смазал губы блеском?». Но её мысли снова вернулись к русскому гостю, человеку из её прошлого. «А на глаза он надевал голубые линзы… Теперь этого нет – может, не только от безденежья? Может, ему самому осточертел этот гламур, которым подправляли его классическую русскую красоту, действительно редкую – на российской эстраде никто рядом с ним в этом плане не валялся?.. Как он всё-таки изменился! За последние полгода или грим ещё раньше скрывал просто-таки катастрофу в его внешности?.. Александра, окстись! Ты жена любимого и тебя любящего человека, у вас дети. Дался тебе этот Колосков!» А вот дался…
. . .
Вечером следующего дня Никита Колосков отдыхал после очередного прослушивания. Принц наконец пристроил его в какой-то кабак, теперь хватит на квартирную плату. А насчет еды… Ему не вредно похудеть. Вместе с килограммами он сбросит несколько лет.
Баронесса Шлоссер…Александра… он всё время думал о ней. Ни одна женщина так сильно его не затрагивала. Она очень красива и как-то по-уютному сексуальна. И умна. На таких хочется именно жениться… Разбежался! Сначала с первой окончательно разведись! Она не про тебя, по-русски говоря, нечего облизываться… Ну и что? Она есть, и ему достаточно этого. Увидеть бы её ещё раз… Но чтобы сам он выглядел получше, чем сейчас.
В дверь позвонили. Кто бы это мог быть? Лишь бы не кто-то из российских звезд – позлорадствовать…
Никита глянул в глазок и не поверил своим глазам.
На пороге стояла Александра фон Шлоссер.
Он не заметил, как и когда отпер дверь. Леся вошла.
- Запри дверь, - сказала она. - Хотя как хочешь. Все равно.
Она положила сумку на стул, и её руки легли на плечи Никиты.
- Я тебя обожаю, - сказала она. – Ты только начинал, я только поступила в университет… черт меня дернул уехать в Югославию… Я уже говорила, что небезупречная… Никита Колосков в метре от меня, такой красивый, талантливый… свободный – это для меня слишком большое искушение…
У него кружилась голова. Неужели любовь есть… и это – она?..
Никита обнял Лесю, и их губы потянулись навстречу друг другу, чтобы через секунду встретиться…
Одежда полетела на пол…

Я для тебя не стану
Самым родным и близким,
Ветром над океаном,
Облачком в небе чистом –
Не потому, что грустно,
А потому, что поздно…
Что же не светят в душу
Эти слепые звёзды?!..
Я буду руки твои целовать,
Я стану грустью в улыбке твоей,
И нам никто не посмеет мешать
И не отнимет у нас этих дней!
Я буду руки твои целовать,
Забыв, как мальчик, о смене времен…
Не торопись эту сказку прервать –
Он так хорош, мой нечаянный сон!..
       
…Никита и Леся лежали, всё ещё сплетясь телами. Она пальчиком рисовала на отнюдь не плоском животе любовника кружки, треугольники, квадратики… Ей нравилось в нем всё – эти морщинки у глаз, этот не слишком здоровый цвет лица… Красивый, подтянутый барон даже не приходил ей на ум.

- Леся… - он гладил её ухо. – Леся… Почему тебя так назвали?
- Моя мать обожала песню «Живет в белорусском Полесье кудесница леса Олеся»… По-русски – Александра... Ну, мне, наверно, пора.
- Побудь ещё… Я понимаю, у тебя семья, дети… Ты вернешься к барону…
- Я не Наталья Герцен, чтобы с двумя мужиками жить, - возразила Леся. – С ним я жить не буду. Подам на развод. Если тебе буду не нужна, уеду на фиг в Россию. Детишек только жалко…
- А барона?
- Мы столько лет вместе, столько пережили… я думала, это навсегда… А оказалось, он мне никто. Я только сейчас поняла, что в нем искала какой-то опоры, хотела, чтобы ко мне вернулся мой приемный отец… Я любила Султана Рамазанова. Тебе первому говорю, больше никто не знает... Если бы он не погиб, я не знаю, чем бы это закончилось. Он… барон… мне заменил приемного отца… А самое поганое, что он-то меня любит. А я с ним жить больше не могу.
Никита Колосков был первым человеком, которому Леся вообще рассказывала о своём приёмном отце. Её прорвало, и, начав с побега в Чечню в далёком девяносто четвёртом, закончила баронесса Шлоссер только отъездом в Югославию в тот год, когда её бомбили. И когда она наконец свыклась с мыслью, что Султана Рамазанова больше нет. Через три с половиной года…
«Алмазный голос России» слушал не прерывая. Его артистическую (всё-таки) душу потряс рассказ женщины, которую он знал чуть больше суток, но к которой чувствовал нечто, что не могла вызвать ни одна другая… Такая маленькая, хрупкая – и сколько ей пришлось пережить!.. И он сейчас добавил ей неприятностей…
- Что мы с тобой наделали…
- Ты об этом жалеешь?
- Нет, - Никита посмотрел ей в глаза. – Я бы хотел, чтобы этот раз был не единственным.
- Я тоже.
- Я тебе нравлюсь? Вот такой, какой я сейчас?
- Нравишься, - Леся улыбнулась. – Ты мне любой нравишься. А сейчас ты настоящий. Не делай никаких ботоксов, тебе не надо. Высыпайся, веди здоровый образ жизни, насколько сможешь, через два месяца все пройдет. Я тебе ещё парочку масок посоветую. Ты артист, ты должен всегда выглядеть безупречно. И маникюр для тебя – не блажь, а необходимость. – Она погладила его по руке. – Удивляешься. У меня же медицинское образование. Я диплом не получила, потому что мы сбежали из Югославии.
- Лесь, ты первый человек, которому я нужен сам по себе, который обо мне заботится просто так, не ради чего-то.
- Так уж я устроена. Никита, я же все всегда делаю не так. В детстве интересовалась политикой и взрослой литературой (я не порнуху, а смысл имею в виду), в девяносто третьем осиротела, определили меня в детдом, а я удрала в Чечню. Приемный отец, по всем данным – бандит и уголовник, мне был и есть дороже родного. Не окончив первый семестр в университете, выскочила замуж. За шебутного немца, он же народный артист Югославии. Теперь у меня семья в Австрии, а я нянчусь с бывшей русской звездой…
- Мне очень хочется сказать, что я люблю тебя… Леся, я не знаю, могу ли вообще любить кого-то...
- А ты попробуй.
На этом они распрощались, но ненадолго.
. . .
Барон легко отпустил Лесю, говоря искренне, что у него свалилась с плеч гора.
Рудольф прекрасно знал, что когда-нибудь это произойдет. То, что связывало их с Александрой – симпатия, дружба, стремление на кого-то опереться, но не любовь. Они очень дороги друг другу, но всё-таки это не любовь. Настоящая любовь должна была прийти, и у барона действительно огромная гора свалилась с плеч, когда то, чего он ждал, произошло.
Насколько легко это перенес он, удивило в первую очередь самого Шлоссера. Дети остались у него, - по общему мнению, не стоило вырывать их из привычной обстановки. Пусть постепенно привыкают, что мама и папа больше друг друга не любят. А чтобы они не пострадали, родители сделают все возможное. Леся могла навещать их в любое время.
Петера, сына Леси и барона, не стало ещё несколько месяцев назад. Рената, дочь, родилась вскоре после побега из Югославии. Очень слабенькая, она прожила всего несколько дней. Ничего теперь не удерживало Лесю и барона вместе.
Принц отказался раскручивать Никиту в дальнейшем, обозвав козлом и прочими нехорошими словами, и ему вновь пришлось самому о себе заботиться. Не жить же, в самом деле, за счет Леси! Жили же они на то, что Никите платили за частные вечера для русской эмиграции. Параллельно он стал снова пробоваться в разных театрах Европы, на время они с Лесей разъехались.
Когда отказали в последнем, Никита вернулся в Вену. Они с Лесей встретились в центре.
- Здравствуй.
- Здравствуй. Как твои дела? Про мои ты знаешь…
- Знаю, - Никита прижал её к себе. - Мои – как и раньше. Да Бог с ними, с моими делами, - он обнял Лесю, и они тихо пошли по улице. Немного помолчали. С их последней встречи прошло четыре месяца, и Леся не могла не отметить, как изменился её любовник.
Одет он был не в остатки дизайнерской одежды, а в простые джинсы, рубашку и куртку явно китайского или турецкого изготовления. Теперь у него были короткие волосы, менявшие внешность и молодившие его. Серые глаза светились. Он оставался никому не нужен, но его ждала она, Леся, его любовь – то, что, как он думал, ему не испытать никогда.
- Никита, поехали в Россию. Что мы в этой Европе потеряли? Одни несчастья…
- Не знаю… Честно говоря, я боюсь возвращаться. С ужасом думаю, какой вой поднимется в прессе… И вряд ли мне дадут нормально работать. – О презренном металле, который стребует с него бывшая жена, он предпочитал не думать. Да и судьба Авраама Руссо была ещё свежа в памяти…
- Да брось ты. Прессе если не платить, чтоб напомнила о твоем существовании, она забудет, по-моему, уже забыла, кто такой Никита Колосков. А Россия не из одних Москвы и Питера состоит. Есть театры в Новосибирске, Хабаровске, Иркутске… Страна у нас большая, мохнатая лапа твоей бывшей не везде дотянется. Тем более к ней сразу после твоего ухода очередь выстроилась – и хахалей, и на раскрутку, и тех и других вместе, - Леся усмехнулась. – Ой, прости, пожалуйста, тебе, конечно, обидно такое слышать…
 - Да нет. Раньше было и больно, и обидно, а сейчас как-то по-другому… Мы все-таки были счастливы… иногда… Но я все время чувствовал себя собственностью. Долго воспринимал это как должное, как плату, и не очень высокую, за свою славу и успех, и за деньги тоже, и за то, что можно на них купить. Мы были как бы деловыми партнерами. И нас обоих это, в общем-то, устраивало.
- Никит, ведь было что-то ещё, правда? – Леся заглянула ему в глаза. – Ты ведь не на пустом месте решил рвануть от нее аж в Милан, а отдыхать и вовсе в другом полушарии? И не за один день?
- Она мне изменила, как ни банально это звучит. – Никита не отвел взгляд. – Ты слышала сплетни по поводу нашего с ней, как я думал, ребенка. Так на самом деле было еще хуже. Мы решили завести ребенка… искусственным путем, потому что она очень его хотела, и я тоже хотел, а… обычным способом никак не получалось. Она благородно объявила на всю страну о своих, а не моих проблемах со здоровьем, хотя дома я слышал от нее примерно то же, что Борис Измайлов от Катерины… Помнишь «Леди Макбет Мценского уезда»?
- Помню, и оперу я слушала много раз, и книжку читала.
- Мне пришлось быть Зиновием Борисовичем, причем не на сцене, а в жизни. Она… воспользовалась спермой донора. А потом захотела лично с ним увидеться… Я был уверен, что сын мой! Она сказала, что просто использовалось искусственное оплодотворение! Понимаешь, я полтора года не знал, что... – в серых глазах Никиты заблестели слёзы обиды и горечи.
- Бедный… - Леся погладила его заметно похудевшую щёку. – Вот это и называется плюнуть в душу. Главное, обманывать-то зачем?
- Чтобы сохранить, прости, господи, семью… Она была уверена, что я никуда от нее не денусь, но ведь мог огорчиться, - губы Никиты ядовито искривились, - голос бы, чего доброго, потерял… Перестал бы быть звездой… Приносить прибыль…
- Да, я про нее много чего слышала… Но вот такого даже предположить не могла. В общем, ты застукал её с этим донором?
- Застукал, - медленно произнес Никита. – А когда спросил её, что это такое, тут же узнал о себе столько интересного… Тогда она и сказала мне… о ребенке. Скрывать уже смысла не было, я все равно догадался… Ты знаешь, она говорила очень спокойно, она была совершенно, абсолютно уверена, что я это проглочу. Что она меня купила навсегда и со всеми потрохами. Я побросал в сумку концертные костюмы и ушел. Поехал в аэропорт за билетом в Милан.
- Ага. Поэтому она сначала и говорила, что ни о каком разводе и речи быть не может, а потом – что на развод подала она сама, а не ты. И долго тебя не отпускала.
- Да, официально мы развелись три месяца назад… А публично она так все это и не признала. Теперь в глазах публики я – подлец, бросивший жену с ребенком.
- Ну, я же тебе говорила, что все всегда делаю не так. Оказывается, теперь связалась с безответственным развратником, - пошутила бывшая баронесса.
- Хочешь выйти за меня замуж, Лесь?
- Да. Слава Богу, я уже получила российское гражданство.
- Пойдем в посольство за паспортами, там и зарегистрируемся. Поедем в Россию, будем все-таки дома. У меня мама там… Очень по ней скучаю.
- А у меня мачеха. Обязательно её разыщу.
Мачехой Леси была Зоя Рамазанова.

Глава 8.
Лидер фракции патриотов в Государственной Думе Алексей Михайлович Васильев просматривал свежую прессу. Хотелось плеваться: каждая передовица посвящена драке между ним и Гуревичем. С одной стороны, добавится популярности в народе, который ненавидит этого наглого выскочку, с другой – Думу выставляют сборищем хулиганов. Вот почитает этот самый народ такое и не пойдет в следующий раз на выборы…
- И эта прохиндейка зачем-то в Думу заявилась, - мрачно рассуждал Васильев. – Ну что дочке рублевской писаки Ларисы Врангель делать в Думе? Вынюхивала что-то? Может, к Гуревичу пришла? Одного ведь поля ягоды…
- Алексей Михайлович, - заметил Олег, разбирающий на столе бумаги, - она тогда не стала бы от него отбиваться. И вообще, Катя не такая, как её мать.
- Она не такая, она ждёт трамвая, - сострил Васильев. – Ну сам подумай, откуда ей хорошей-то быть? Отец из комсомольских работничков, на матери пробы негде ставить, росла на Рублевке, училась в Англии… Не наша она, не русская.
- Она так интересовалась Султаном Рамазановым! Так внимательно слушала!
- Чтобы девочка с Рублевки внимательно слушала про Рамазанова просто так, я в жизни никогда не поверю. Что-то здесь не то.
- Алексей Михайлович, Олег, вы что, газет не читаете, в Интернет не ходите? – к мужчинам присоединилась секретарша Васильева по связям с общественностью. – На Ларису Врангель наехала вдова Султана Рамазанова, Зоя. Обещала её убить за клевету. Вот Катя и выясняет, где эта Зоя может скрываться. Письмо с угрозами до сих пор висит на врангелевской страничке, могу распечатать.
- Сделай одолжение, Надя, распечатай, пожалуйста.
       . . .
- И что мы имеем? Охоту на Зою Рамазанову?
- А ты как считаешь, они её наградить хотят за доблестную службу в русской армии? Насчет голливудского сценария – любому дураку ясно, что это провокация.
- Дураку, но не любящей жене, - заметила Надя. – Бедная Зоя, доведенная таким отношением к её мужу за все последние годы, может не выдержать и нанести удар, а её схватят.
- Её надо спасать, - сказал Олег. – Может, устроим засаду у дома Ларисы Врангель? Схватим Зою раньше, чем они, и увезем в безопасное место. Думаю, сможем её убедить не делать глупостей всяких.
- Рациональное зерно есть, - задумчиво произнес Васильев, - но это ждать неизвестно сколько.
- Ну и что? Нужно же не дать её в обиду, а это важнее каких-то неудобств!
       . . .
А наутро страна содрогнулась: в собственном доме на Николиной Горе найдена мертвой известная писательница Лариса Врангель. Причины и обстоятельства смерти выясняются…
Тело обнаружила домработница. Утром она принесла хозяйке завтрак и увидела ту лежащей на полу с проломленной головой и в огромной луже крови… Истошный вопль разбудил остальных. Дальше все было практически как в кино: «скорая», милиция, обыск, допрос, вынос тела… и вездесущие журналисты, пронюхавшие о случившемся еще раньше правоохранительных органов. От вспышек фотокамер у Кати раскалывалась голова. Веру Петровну увезли в больницу с гипертоническим кризом. Игорь Владимирович с каменным лицом объяснялся с наводнившими дом посторонними.
- Алексей Михайлович, никто в дом не входил! – клялся Олег. – И даже за забор не проникал! А ведь кончится тем, что Зою Рамазанову обвинят в убийстве!
- В таком случае, убил кто-то из своих, домашних, - подвел итог Васильев. – Я предлагаю пока в это дело не ввязываться – еще окажемся крайними. Если Зое будет угрожать опасность – другое дело.
- Да эту Врангель еще раньше надо было убивать, - вмешалась Надя. – За все хорошее. За то, что работала у Ельцина в администрации, за её непонятные связи в Чечне… Не удивлюсь, если банда Бараева перед нападением на «Норд-Ост» пряталась в подвале её дачи на Николиной Горе.
- Я бы тоже не удивился, - сказал Васильев. – Скорее всего, и прислуга имела на неё зуб. Ненавижу всех этих звезд – сами живут не по-человечески и другим подают нехороший пример…
С оценкой Васильева о виновности кого-то из домашних согласился и следователь. Хотя первое, о чем ему рассказали Катя и Игорь Владимирович, были угрозы Зои Рамазановой. Дело взял под контроль президент России. Отрабатывались все версии. Генерал Воробьев по своим каналам узнал и передал Кате, что вдова «полевого командира» объявлена в федеральный розыск.

Глава 9.
Пока Катя и Игорь Владимирович, записанные также в подозреваемые, сидели под подпиской о невыезде, а милиция разыскивала Зою Рамазанову, в аэропорту «Шереметьево» приземлился прямой рейс Вена-Москва. Среди пассажиров эконом-класса была молодая пара: сероглазый блондин с лицом, вроде бы смутно знакомым российским таможенникам, и темноглазая брюнетка, при виде которой на ум тут же приходило слово «хохлушка». Они прошли контроль, вышли через обычный зал аэропорта и на автобусе поехали в Москву.
Никто не узнавал бывшую звезду Никиту Колоскова, но их обоих это даже устраивало.
Доехав до конечной остановки автобуса в городе, Колосковы стали думать, как лучше и быстрее добраться до квартиры, где жила мать Никиты. Леся огляделась по сторонам – не наклеена ли где-нибудь карта Москвы… И потеряла дар речи.
Со стенда «Их разыскивает милиция» на них смотрела Зоя.
       . . .
- Картина Репина маслом, - пробормотала бывшая партизанка. – Называется «Приплыли». – Подошла к стенду и начала читать подпись под фотографией мачехи.
Никита воспринял случившееся с удивлением, но спокойно.
- Странно, что Ларису Врангель не убили раньше, - заметил он. – Уж очень… необычные у нее были знакомства.
- Ты её лично знал?
- Лично – нет, иногда встречались на тусовках, говорили «здрасте - до свидания», этим и ограничивалось. Вот Инна с ней почти дружила. Они были очень похожи.
Инна Лаевская и была до недавнего времени женой и продюсером Никиты, и он был рад, что она (пока, во всяком случае) не знает о его прилёте в Россию.
- Я-то эту лахудру знала лучше, - заметила Леся. – Когда жила ещё в партизанском отряде, она часто у нас бывала. Была тогда корреспондентом какого-то центрального канала. Теперь-то я понимаю, что ей нравился мой отец, и из-за него она практически у нас ночевала. А отец любил Зою. Потом уже эта Врангель начала про него клеветнические книги писать, от злости, наверное, что он Зое с ней не изменил. Не пойму, почему вдруг Зою вспомнили и обвиняют. Я ничего о ней не знаю уже двенадцать лет, неужели кто-то что-то нарыл?
«Вернулись на родину, называется», - подумал Никита. – «С самого начала черт-те что начинается»…
       . . .
- Никита! – с порога бросилась на шею бывшей звезды мать. – Приехал, сыночка!? Ну входи скорей. Господи, год тебя не видела! – расцеловала его в обе щеки. – Похудел как! Не заболел там?
- Все со мной в порядке, - Никита поцеловал мать в ответ. – Познакомься, мама, это Леся, Александра Тимофеева-Колоскова. Моя жена.
Раиса Андреевна только головой покачала.
- Не успел с одной развестись, уж на другой женился! – она внимательно вглядывалась в Лесю, которую сначала не заметила. – Ну входи… Леся-Александра. Уж ты не обижай его.
- Ещё не хватало… мама, - Леся произнесла это слово чуть ли не впервые в жизни. - Я его очень люблю.
Новоиспеченная свекровь не могла не смотреть на сноху настороженно, помня, как испортила её дорогому Никитушке жизнь её предшественница. А тут он вторую жену привез откуда-то из Европы… Кто её знает, что она за человек, чем занимается, какого роду-племени…
Прекрасно это понимавшая Леся вела себя вежливо и почтительно, как, впрочем, с подавляющим большинством людей. Вечер прошел в разговорах о прошлом и будущем. Конечно, Раиса Андреевна была не в восторге, что сын взял разведенную жену с, мягко говоря, необычной биографией, но, невольно сравнивая Лесю с бывшей невесткой, всё же расположилась в пользу её, а не Инны.
- Что же вы теперь делать думаете?
- Завтра я пойду устраиваться на работу… по специальности, - улыбнулся Никита. – Может, повезет, и меня примут в какой-нибудь московский театр. Хочу ещё заглянуть в консерваторию, поговорить с бывшими преподавателями.
- Я бы очень хотела закончить мединститут, - добавила Леся. – Но, думаю, пока надо подождать – вдруг Никита не сможет устроиться в Москве. В любом случае пойду на вечерний – не буду сидеть у мужа на шее. Никита, мне можно завтра пойти с тобой?
       . . .
Леся действительно пошла с ним для моральной поддержки и вообще. К вечеру у обоих отнимались ноги, но обошли они все московские оперные театры. Везде Никите отказали. Остался только Большой.
Они свернули с Большой Дмитровки, прошли мимо метро «Театральная», и тут кто-то возник рядом с Лесей и закричал:
- Лолита! Медвежонок! Вот это встреча! Ты давно в Москве?
- Привет, Олег! Ты совсем не изменился! – Леся была рада видеть боевого друга. – Никита, познакомься, пожалуйста, - это Олег Кудрявцев, мой друг и бывший однополчанин. Олег, это мой муж Никита.
Олег, внимательно вглядевшись в того, узнал «великого тенора» и конечно, очень удивился, ибо эпопея с разводом Колоскова и Инны Лаевской несколько месяцев будоражила всю страну, и он даже поспорил на эту тему с Васильевым. Тот считал, что Никита Колосков – пустое место и поднялся только на деньгах своей жены, на которой и вовсе пробы негде ставить, а Олег и Надя, в свою очередь, искренне считали Никиту великим русским певцом и жалели, что он исчез не только со сцены, но и из России. А тут встречаешь его на улице, и Медвежонок – его жена! Стоп, а куда делся барон фон Шлоссер?
- Слушай, мы сейчас спешим, можем как-нибудь поговорить на свободе? Никит, ты ведь не будешь против?
- Против не буду, а разговор мне тоже хочется послушать. Что за темное прошлое скрывает моя жена? – Никита улыбнулся, но его серые глаза остались серьёзными. Он не видел причин не доверять Лесе, но отпускать её «поговорить» с незнакомым человеком не собирался.
- У меня, вообще-то, рабочий день ещё не кончился, - сказал Олег. – Я только на минуту выбежал, сигареты в машине забыл. Можете подойти потом, сказать, что вы в приемную Васильева, я выйду и провожу вас.
- Что, прямо в Думу?
- В Думу. Я теперь помощник лидера фракции «Отчизна», Васильева Алексея Михайловича. Заходите, вас пустят.
. . .
Из Большого Никита вышел такой мрачный, что у Леси не поворачивался язык спросить, как прошло собеседование. Конечно, каждая букашка сейчас считает своим долгом обидеть бывшую звезду как можно больнее. Мстит за его былую славу и успех. Чем ему пришлось заплатить за них, никто не знает… Она взяла мужа под руку и повела прочь от театра.
- Давай все-таки зайдем к этому твоему боевому другу, - глухо сказал Никита. – Может, ваши разговоры меня немножко развлекут…
Через пятнадцать минут Леся, Никита, Надя и Олег сидели в кабинете Васильева и пили чай, попутно разговаривая за жизнь.
- Никита… Витальевич, распишитесь, пожалуйста, в моем блокнотике, - попросила Надя.
Колосков расписался, и беседа продолжилась. Олег рассказывал, как после подписания Хасавюртовского мира (не к ночи будь помянут!) уехал в Краснодар, поступил учиться. Там встретился с представителями русского патриотического движения, по окончании института пошел работать в патриотическую организацию «Отчизна», а после выборов в очередную Думу стал помощником депутата. В 1999-2000 годах его занесло по партийным делам в Югославию, где он и услышал о судьбе Леси.
Постепенно разговор коснулся убийства Ларисы Врангель и связи его с Зоей. Надя объяснила, при чем тут Зоя Космодемьянская-Рамазанова, и добавила, что обвинение, конечно, ложное. По Думе ходят слухи, что милиция шерстит всю прислугу Врангель и всю её семью. Убийцей может оказаться любой, но свалить вину на Зою могут запросто. Нет человека, нет проблемы. Конечно, вдова Рамазанова сама по себе вряд ли для кого-то опасна, но все-таки, чтоб не торчала, как заноза…
Как выяснилось, Зоя исчезла после похорон Султана Рамазанова в никому не известном направлении. За прошедшие годы о ней забыли и могли бы не вспомнить никогда, если бы не письмо, пришедшее на сайт Ларисы Врангель.
- Хрень какая-то, - заявила Леся. – Зоя была умная женщина и не стала бы реагировать на врангелевские писульки. По-моему, тут пахнет провокацией, только не пойму, чьей и зачем. Или кто-то решил убить двух зайцев, вернее, одного убить, а другого подставить?
- Зоя была в обиде на помои, которые лились на её мужа со всех сторон, - высказала свою версию Надя. – Я бы на её месте тоже не выдержала. Книги Ларисы Врангель могли просто стать последней каплей.
- А может, Зоя Анатольевна и не писала этого письма, - вдруг сказал молчавший до сих пор Никита. – Написали от её имени, и конкретно ради того, чтобы свалить на неё убийство.
Три головы повернулись в его сторону. Странновато все-таки было, что он не только песни петь умеет, и в его голове имеется не только резонатор. Хотя, учитывая, что человек столько лет болтался в шоу-бизнесе… И не такое видел.
 - А ведь Никита прав, - сказал Олег. – Говорят же, что убил кто-то из домашних. Вот он эту провокацию и подстроил.
- Меня волнует другое, - ответила Надя. – Что теперь делать? Искать Зою? Или того хлеще – попробовать самим найти убийцу, чтобы её точно оставили в покое?
- В покое её теперь по-любому не оставят, - возразила Леся. – О ней вспомнили и попытаются доконать. Просто так. На всякий случай.
- Привет честной компании! – в дверях своего кабинета возник Васильев, ушедший пораньше с заседания. – Минут десять слушаю ваши разговоры, и у меня тоже есть что добавить. Мы же совсем забыли о дочке Ларисы Врангель! Что она все-таки делала в Думе? К нам попала случайно – такое специально не подстроишь.
Лица Леси и Никиты выразили полное непонимание, и им в три голоса объяснили ситуацию.
- Так вот, - продолжал Васильев, - она пришла не к нам и не к Гуревичу. Во всяком случае, не только к нему. Информацию о Зое она собирала. Не верю, что ограничилась сведениями от патриотической оппозиции. Нужен был кто-то, кто знал Рамазанова и его жену лично, причем лояльный нынешнему режиму. А кто у нас в Думе такой?
- Какой-нибудь генерал? – предположила Леся.
- Я могу точно указать, какой именно. Бывший министр МВД Воробьев. Они были знакомы со времен тюремного бунта, который и вывел Султана Рамазанова на политическую сцену.
- И это доказывает, что убийца – не Катя! – торжественно сказал Олег. – Она же считает, что опасность действительно исходила от Зои!
- Или убедила тебя, дурака, что она так считает! – резко сказал Васильев, которому надоели мысли его помощника о дочери «рублевской писаки». – В общем, я предлагаю проследить за Воробьевым. Голову даю на отсечение, что родственники Врангель официальному следствию не особо доверяют. А значит, снова обратятся к Воробьёву. Надо поставить прослушку в его телефон. Олег достанет, Надя организует. Так мы и узнаем об их дальнейших планах и сможем их упредить.
Все, даже Никита, были согласны с этим предложением.
Ошиблись они только в одном: Катя уже наняла Воробьева в качестве частного детектива для расследования убийства её матери.

Глава 10.
Знаменитая акула российского шоу-бизнеса Инна Лаевская вышла из своего «джипа» и направилась к дверям одного из закрытых клубов Москвы. В тот самый момент, когда перед ней открыли дверь, из её сумочки раздалось: «Деньги-деньги-дребеденьги! Позабыв покой и лень, делай деньги, делай деньги, а остальное всё – дребедень!». Она вытащила телефон со столь оригинальным звонком и увидела надпись на экране: «Гуревич вызывает».
- Салют, Вовчик! Что, в Думе опять кто-то подрался?
- Ты никогда не догадаешься, кого я сейчас видел, - вальяжно сказал Гуревич.
- Ты сам мне скажешь, а то не звонил бы.
- В кабинете Васильева сидит твой бывший. С новой женой.
- Не свисти. Может, там ещё Майкл Джексон в обнимку с Мадонной?
- Инна, я не шучу. Никита Колосков вернулся в Россию. И не один.
Лаевская зевнула.
- Мне по хрену, что за дура-фанатка его подобрала… Чего!? У КОГО он сидит в кабинете?
- У лидера националистов Алексея Васильева.
- Докатился. Всю жизнь был без мозгов, а теперь последние отшибло. С фашиками связался. Спасибо, Вовчик, с меня должок.
В голове Лаевской роились мысли о взыскании с беглого мужа огромных денег, которые она потеряла после его ухода и отмены концертов. Она собиралась выставить его просто аморальной личностью, плюющей на семью и ребенка, а этот клинический идиот – сам! – дал ей в руки ещё более важный козырь – связь с почти фашистской организацией. А «почти» не считается. Ну, великий тенор, теперь держись!
       . . .
А ничего не подозревавшие наши герои продолжали коротать время за чаем и душевными разговорами. Воспоминания о первой чеченской кампании завершились песней «Где же вы теперь, друзья однополчане?», которую исполнили всей компанией с Никитой в качестве запевалы. Потом спели «Клён кудрявый», «Надежду», «Москва слезам не верит»… На душевное пение подошли другие депутаты «Отчизны», кто-то вспомнил, что когда-то Никита Колосков пел про русскую гармошку, тоскующую в Париже, и начался концерт по заявкам. Патриоты дружно выводили:
Влекут ли небывалые мечты,
Цветут ли запоздалые цветы,
Все так же рыдает гармошка одна,
Всегда чужестранка в Париже она!..
По мнению Леси, это была не самая лучшая из песен Никиты, но обстановка складывалась такая, что было не до подобных мелочей.
Член Политсовета «Отчизны» отец Анатолий Катаев, известный резкими высказываниями в почти черносотенном духе, сначала открыл рот, чтобы произнести анафему в адрес Никиты Колоскова как «содомита и гроба повапленного», но, послушав какое-то время, подмигнул соседу, казачьему есаулу, и они вдвоем вышли, чтобы появиться через несколько минут, кряхтя под тяжестью установки для караоке. С музыкой пошло ещё веселее.
Есаул затянул «По берлинской мостовой кони шли на водопой», песню тут же подхватили все присутствующие, потом она плавно сменилась «Коробушкой», которую Никита на пару с Васильевым исполнили так, что Дума заходила ходуном. Леся и Олег спели партизанскую песню, и им подпевали все, хотя слов почти никто не знал.
Все хорошие песни, когда-либо певшиеся на русском языке, звучали в этот момент в зале для пресс-конференций «Отчизны», куда депутаты и гости переместились, чтобы не толкаться в тесном кабинете Васильева. Столы сдвинули в сторону, а несколько из них поставили в качестве импровизированной эстрады. Лидер молодёжной «Отчизны» подхватил пол локоть идеолога партии – профессора филологии Крутицкую, и они прошлись по залу в кадрили. За ними потянулись остальные. Отец Анатолий не танцевал, но вместе с Никитой и Васильевым исполнил на «бис» «Вечерний звон».
Соседи по этажу – коммунисты – заинтересовались, что такое празднуют патриоты, и с согласия тех присоединились к общему веселью. Набежали жириновцы – у вас веселье, а нас не позвали? Непорядок! Лидер фракции кричал, что жаждет спеть дуэтом с Никитой песню «Далекая любовь». Ему уступили с тем, что петь будут все присутствующие – хором. Наконец начали подползать представители «Единой страны», но присоединиться не решались – не было директивы, а лидер фракции на совещании в Кремле. Однако и не уходили – стояли в дверях и слушали.
Никита разошелся не на шутку – выйдя на сцену впервые за очень долгое время, он уяснил только одно – кому-то в этом мире певец Никита Колосков все-таки нужен. Опыт ведущего бесчисленных корпоративов тоже пригодился.
- Выше руки! – кричал он. – Не вижу левых! Патриоты! И – все вместе: «Ты далеко – между нами города! Но всё равно ты со мной всегда – моя далёкая любовь!» Владимир Вольфович, ваши соратники уже танцуют! Геннадий Андреевич, Алексей Михайлович! Прошу на сцену! И ещё раз! Я люблю вас!
Политические различия отправились далеко и надолго. Депутаты и обслуга оторвались от души, при этом все были трезвы как стёклышко. Импровизированный концерт затянулся за полночь, и Леся с Никитой еле успели на последний поезд в метро. Но оба были довольны.
       . . .
Генерал Воробьев напряженно думал, как ему выполнить заказ на розыск Зои. Он знал, как её зовут, примерно знал, как она выглядит (спасибо партайгеноссе Гуревичу, раздобывшему хотя бы свадебную фотографию, другие и этого не могли), но толку-то что?
Документы у неё сейчас точно фальшивые. Двенадцать лет назад она исчезла и все эти годы старалась, чтобы о ней не вспоминали ни друзья, ни враги. В первую очередь обязана была поменять фамилию-имя-отчество. И, скорее всего, на какое-нибудь суперобычное, вроде «Мария Ивановна Петрова». И ищи её по всей Руси Великой хоть до второго пришествия – страна большая…
Изменить внешность с помощью пластической операции она не могла – во-первых, денег у неё не было, во-вторых, это слишком по-киношному. Хотя женщине достаточно по-другому причесаться, и её родная мать не узнает.
Минуточку. Сколько они с Рамазановым были женаты? Полтора года. А если на момент его гибели она была беременна? Очень любившая мужа, один раз спасшая его от верной смерти, она должна была похерить весь мир, ей должно было быть все равно, что будет с ней лично… Из-за будущего ребенка ей была дорога собственная жизнь, и она сделала все, чтобы её спасти. Так хорошо спряталась сознательно, потому что а) ей было, ради кого жить, б) боялась, что дитё отправят вслед за папой.
Чем больше Воробьев думал на эту тему, тем больше ему казалось, что он прав. Никаких других зацепок все равно не было. И он решил раскрутить свою задумку до конца.
Началась проверка всех детей России, родившихся с сентября 1996 по апрель 1997 года, матери которых были одинокими, вдовами или разведенными. Воробьеву казалось сомнительным, что Зоя Рамазанова могла снова выйти замуж, да ещё будучи беременной. Это уж совсем из какого-нибудь любовного романа.
. . .
Ларису Врангель похоронили на Ваганьковском кладбище, в районе, считавшемся престижным. На похоронах была вся политическая и культурная элита страны, сам президент долго и проникновенно говорил о том, какого человека провожают сейчас в последний путь. Катя не любила мать – только восхищалась ею, гордилась, хотела быть такой же, как она. И ей было не по себе – она жива, а мамы нет… Чтобы Лариса Алексеевна Врангель умерла – это казалось Кате невероятным, невозможным...
Но прошла заупокойная служба, роскошный гроб отнесли на плечах к вырытой могиле шестеро известных актеров, под траурный марш его опустили в могилу, засыпали землёй, свежий холм покрылся огромной кучей венков и букетов с четным числом цветов, над могилой почему-то выстрелили из автоматов – и Кате уже пора было возвращаться домой. Здесь больше нечего было делать.
До Кати не доходило, что матери больше нет. Она не чувствовала её отсутствия, и ей никак не удавалось привыкнуть, что обед теперь накрывают на двоих – её и Игоря Владимировича, что комната матери открыта настеж круглые сутки, что жить в ней может кто угодно другой… И там теперь идеальный порядок, который её мать терпеть не могла…
Само собой получилось, что Катя ходила в больницу к бабушке, распоряжалась обедом, уборкой и другими домашними делами. И все время она думала – как мама отнесется к тому, этому её распоряжению… и тут же вспоминала, что мамы нет. И это всё ещё казалось ей невозможным…
Игорь Владимирович тем временем занимался юридическими делами: завещанием покойной жены и разделом оставшегося от неё имущества. Катя ходила вместе с ним по нотариальным конторам, что-то механически подписывала, невидяще смотрела на какие-то бумаги… В глубине души она была уверена, что победительницей из боя с Зоей выйдет именно Лариса Врангель. И итог всего этого поверг её в ступор, который никак не мог пройти…
Наконец отчим спросил Катю, что она намерена делать с учебой в Лондонской школе экономики. А что, такая существует? Ах да… Надо забрать вещи из общежития.
На другой день Катя вылетела в Лондон. Когда она шла по общежитию, никто не окликнул её, не спросил, что с ней случилось, куда она пропала так надолго. А ведь у неё была здесь прорва друзей и подруг… Её вещи были аккуратно сложены и стояли в подсобке у коменданта. Комнату Кати уже заняли, бумаги об отчислении были подписаны, оставалось только забрать их с собой. В ректорате ей вручили эти бумаги быстро и брезгливо, глядя на неё, как на проститутку распоследнего сорта. Отовсюду как будто веяло холодом, хотя был теплый, солнечный день.
Катя открыла раздел «Контакты» в своем мобильнике, начала набирать номера бывших друзей по Школе. Одни не отвечали, другие стояли на «игнорировать», третьи спрашивали, кто она такая, и отключались, не дожидаясь ответа, четвертые отвечали отборным многоэтажным матом… Никто не пригласил её к себе, не предложил встретиться, даже просто не спросил, как её дела…
Катя стояла на остановке автобуса, который должен был отвезти её в аэропорт, и удаляла номера из абонентской группы «Друзья». Когда тот подошел, на экране телефона светилась надпись «В этой группе номеров нет».
И тогда Катя впервые после смерти матери заплакала…

Глава 11.
В день похорон Ларисы Врангель по Москве в направлении Московской консерватории шел человек с лицом, когда-то знакомым всей России. Это лицо, в общем-то, изменилось мало – прохожие не узнавали его не из-за морщинок возле глаз, которых не было ещё год назад, и не из-за чуть потемневших волос. За прошедший год стало другим выражение глаз Никиты Колоскова – они перестали сверкать каким-то вызывающим счастьем. Теперь это были глаза человека, видевшего в жизни не одни радости и удовольствия, слегка потерянного, но не озлобленного. Глаза не избалованного ребенка, а взрослого с непростой судьбой.
- Вы к кому? - спросил Никиту охранник на входе. Никита назвал имя своей бывшей преподавательницы. Однако охранника больше убедило отсутствие «пояса шахида» - спрятать его по случаю теплой погоды было просто некуда, Никита был в джинсах и рубашке.
- Проходите, молодой человек.
Никита поднялся на четвертый этаж. В консерватории было тихо – учебный год ещё не начался. Он подошел к знакомой двери.
- Здравствуйте, Алевтина Матвеевна.
Педагог по вокалу повернулась в сторону двери, надела очки и внимательно посмотрела на вошедшего, с трудом припоминая, кто это.
- Боже мой! – сказала она наконец. – Это же Никита Колосков! Заходи, Никита, очень рада тебя видеть. Как твои дела?
- Я недавно в Москве, позавчера вернулся из Европы… Алевтина Матвеевна, у меня к вам достаточно шкурный интерес – не можете подсказать, где есть вакансия для лирического тенора?
- Знаешь, ты очень изменился. Я не могу пока понять, в худшую сторону или в лучшую. Вакансию я тебе подскажу, но прежде позволь сказать тебе кое-что на правах твоего первого учителя на оперной сцене.
- Я вас очень внимательно слушаю.
- Я следила за твоей деятельностью на эстраде, ты действительно заслужил всероссийский успех. Но мне никогда не нравилось, что ты предпочел легкий хлеб. Знаешь сказку про волка, которому захотелось легкого хлеба? Он плохо закончил. Ты мог больше. Ты был талантливее многих на твоем курсе. Тебя ожидало большое будущее, если бы ты продолжил оперную карьеру. Но для оперной сцены требовалось работать, не щадя себя. А ты всегда был не готов к трудностям, боялся трудностей – это твой самый большой недостаток. И к твоим нынешним несчастьям тебя привел именно он. Со своей личной жизнью разбирайся сам – ты уже взрослый. А в плане твоих профессиональных качеств… Никита, спой мне, пожалуйста, арию Ленского.
Её пальцы пробежали по клавишам старого рояля. Никита подождал конца вступления и начал.
Мелодия Чайковского на стихи Пушкина плыла под сводами старой консерватории. Тихонько жужжал допотопный магнитофон, на который записывалась ария. Алевтина Матвеевна всегда фиксировала на пленке голоса своих учеников, чтобы после урока наглядно показать им, где они – молодцы, а над чем стоит ещё поработать.
 - Итак, прослушаем, как это звучало.
Прибор добросовестно воспроизводил мелодию, глаза Алевтины Матвеевны становились все строже, а лицо Никиты приобретало какое-то болезненное выражение.
- Я хотела бы, чтоб ты сам поставил себе оценку.
- Тройка с минусом, - выдавил из себя Никита. – Это оттого, что я год не выходил на сцену.
- Даже студентом четвертого курса ты пел гораздо лучше. И не год, а почти десять лет у тебя не было серьёзной практики. Для эстрады ты продолжаешь петь хорошо, а вот на оперный уровень, прости, уже не поднимаешься. Если ты намерен продолжать заниматься вокалом, у тебя два пути – оставаться на эстраде или постоянно, упорно работать с голосом, чтобы достичь своего настоящего уровня, чтобы делать то, что ты можешь. А ты, повторяю, можешь многое, просто, извини за резкость, обленился.
Тридцать два года – для эстрадной звезды возраст почти пенсионный, и Никите было больно вдвойне – за то, что он не заметил, как прошли лучшие его годы, и прошли, в сущности, впустую, и за то, что насчет его голоса и профуканного (хотя Алевтина Матвеевна никогда бы не употребила такого слова) таланта его бывшая преподавательница была права. Кто теперь поет на ведущих мировых сценах – его бывшие однокурсники, большинство которых он во время учебы в грош не ставил. А он, Никита Колосков, почти самый молодой Ленский за всю историю мировой оперы, «Алмазный голос России» – он сейчас кто?
Никита предпочитал не отвечать на этот вопрос.
- Ты спрашивал о вакансии? Я знаю только одну – в театре оперы и балета в Красноярске.
- В Красноярске? – Никита с трудом представлял, где это. В Сибири, а вот где конкретно…
Когда-то, как ему теперь казалось, в другой жизни, Никита признался в одном интервью, что обычная жизнь для него не существует – он живет сценой, концертами, выступлениями, творчеством. А сейчас эта обычная жизнь схватила его и прямо-таки ткнула в тот самый быт, который был для него другой планетой. Как будто мстила за то, что обычно называют заносчивостью. Он подумал о Лесе, вспомнил Вену, первую встречу с ней. «У тебя появился шанс всего себя как следует переработать и стать, наконец, человеком, а не капризным избалованным ребенком» - так она сказала ему тогда. Она права, конечно… но ехать так далеко от Москвы… жить на нищенскую зарплату… Можно зарабатывать на частных вечеринках, если местная элита не потянется за московской и не начнет отплевываться от бывшей звезды… да и вид у него сейчас, откровенно говоря… Неужели он никогда не станет прежним? Ну, нет, он не сдастся. Пусть ему уже не стать звездой первого эшелона, но он не сможет жить без сцены. И если есть хоть какая-то возможность петь, он её использует на все сто. И работать будет над собой так, что небу станет жарко. Он снова будет тем, чем был десять лет назад, и даже больше. А там… кто знает, как повернется судьба в дальнейшем? Может, ему ещё раз повезёт?
- Огромное вам спасибо – за все. Я согласен на это место. Вы не скажете мне точный адрес театра?
       . . .
По дороге домой Никита вытащил из почтового ящика рекламу, счет за телефон и письмо в картонном конверте. У него мелькнула мысль, что это приглашение на работу из какого-то театра. Но дома его встретили расстроенные мать и Леся.
- Приходили судебные приставы, - дрожащим голосом сказала Раиса Андреевна. – Инна в суд подает, Никитушка. Денег с тебя требует за весь прошлый год. И по контрактам сорванным. И алименты.
Никита разорвал конверт. В нем были копии бумаг, которые принесли приставы в квартиру. Подстраховались, чтобы нельзя было списать на неполучение.
Когда он увидел сумму неустойки, у него потемнело в глазах. Когда-то швырял деньги не раздумывая – завтра ещё больше появится. Теперь с ужасом думал, что не расплатится до конца жизни. А адвокат? А алименты? Если он публично заявит, что ребенок не его – это значит размашисто расписаться под всеми слухами о его мужской несостоятельности. Самолюбие бушевало со страшной силой, давя все разумные мысли.
- Подписку о невыезде с нас не брали, - сказала Леся. – Понимают, что мы и так никуда не убежим. Что тебе в консерватории-то сказали?
Никита рассказал.
- Я согласился.
- Правильно сделал, - одобрила Леся. – Твое место все-таки на сцене. И талант твой никуда не делся, просто заснул на время. А теперь ты его разбудишь. Мама, вы поедете с нами в Красноярск?
- Не знаю, Леся, дочка. Квартира-то московская вам, я думаю, пригодится ещё. А сбережения мои все берите. Не в гримерке же вам жить.
- Судья, конечно, подумает, что мы сбежать хотели, вот и уехали из Москвы аж в Красноярск, - вслух подумала Леся. – А у нас выбора нет – надо ехать. Не сидеть же на вашей, мама, шее.

Глава 12.
Первые две недели в Красноярске прошли в бытовых хлопотах: найти квартиру, получить регистрацию, встать на учет в целой куче учреждений, устроиться на работу, в конце концов. Плюс кредит на телевизор и стиральную машину (со всем остальным решили повременить).
В мединститут Красноярска Лесю согласились принять только по контракту, иначе ей пришлось бы вновь начинать с первого курса. Деньги утекали, как вода сквозь пальцы.
- И нам придется до будущего месяца жить вот на это? – Никита держал в руках несколько пятисоток, и его лицо выражало лёгкий шок.
- Да по сравнению с большинством мы ещё олигархи, - возразила Леся. – Я посчитала, как раз хватит до зарплаты. Вроде теперь её не задерживают.
- До зарплаты? Ты знаешь, какой мне предложили оклад? Пять тысяч! Рублей, между прочим.
- А ты чего ждал? Не скандалил там, надеюсь?
- Нет. Что я ещё могу… - и вдруг взорвался: - Леся, я не могу так жить! Считать каждую копейку, покупать все на рынке, сидеть в очередях по любому поводу! Кланяться каждой чиновной крысе! Выступать в театре, который не ремонтировался с дореволюционных времен! Концертным костюмам лет сто, тексты обтрепались так, что не видно буквы! – он рухнул на диван и закрыл лицо руками. – А как жил, как раньше жил! Хоть раз бы ещё так пожить!
Будь это барон Шлоссер, досталось бы ему сейчас! Но теперь Леся подсела к Никите и положила руку на его плечо.
- Никита, так весь российский народ живет. Ты теперь часть народа, а не один из тусовки. Зато ни от кого не зависишь.
- Неправда. Народ как раз и зависит от всех, кто хоть чуть-чуть выше его. И каждый может издеваться над ним как хочет. Это миф, что бедным быть хорошо.
- Тебе что, уже успели на работе гадостей наговорить? Никита, милый, я же понимаю, как тебе тяжело. Чем я тебе могу помочь? – Она прижалась к нему.
Никита повернулся к ней и обнял.
- Ничем. Ты мне уже помогаешь. Если бы тебя не было, я не знаю, что бы сейчас делал. Леся, я в Европе тоже жил не в отеле «Риц» на всем готовом. И от театрального начальства слышал о себе всякое. Ты понимаешь, я был уверен, что все это скоро кончится, меня куда-нибудь примут, я стану не российской, а мировой звездой. Весь этот год я считал, что всё это временно. Терпел, потому что думал – скоро бедности и неудачам конец. А теперь… Я не знаю, как жить дальше. – Он уткнулся в Лесино плечо.
- Никит, не ты первый, не ты последний. Ты меня извини за нотацию, но, когда у тебя была куча денег, тебе изменяла жена, да ещё так пакостно. Теперь ты живёшь так же, как большинство народа – зато я тебе никогда не изменю. Наверное, правда, что всё хорошо не бывает. Надо выбирать – то или другое. Между прочим, все наши классики считали, что главное – быть ближе к народу, без этого ты и не поэт, и не художник, и не кто угодно. И не певец, кстати.
 - А если я не хочу быть ближе к народу? Народ – это толпа, которая проглотит все, что ей ни дай. Главное – правильно подать даже самую последнюю бездарь. Этот народ будет выть от восторга на её концертах.
- Ты неправ. Помнишь такую Лену Зосимову? Уж как её ни раскручивали, сколько денег ни вкладывали – звездой она так и не стала. До сих пор осталась нарицательным именем бездарной богатой девочки, возомнившей себя невесть кем. А если ты плюешь на народ, а стараешься подлизаться к тому, кто там нонеча у власти, тогда твоего таланта и славы хватит только до конца твоей жизни, и то не факт, - усмехнулась Леся. – Да, можно правильно подать, грамотно раскрутить – но почему-то многие наши звезды не держатся больше года. Ещё Маяковский говорил: «Понимает рабочий класс искусство не хуже нас». Так что от восторга, может, и повоют, но очень недолго. А поведение звезд на гастролях – это вообще отдельный разговор. Народ потом долго отходит от шока. И мне неприятно, что ты такого мнения о народе. Никита, группу «Гражданская оборона» никто никогда не раскручивал, по телевизору я не слышала её ни разу. Откуда у неё такая популярность? – Для народа она своя.
- Ну, спасибо, сравнила. Значит, народ любит только фашистов и отморозков?
- Ты меня специально не хочешь понять. Ну, не нравится тебе «Гражданская оборона», дело личное. Николай Трубач теперь тоже не в VIP-эшелоне, а заниматься своей работой продолжает и не бедствует. Кого ещё тебе привести в пример? Юля Михальчик. Тоже ведь человек живет, работает, просто об этом не говорят. Не звезда – зато побои ни от кого не терпит.
- Да не было там побоев! Всё это постановочное шоу.
- Тем более. Светлана Светикова, Теона Дольникова – несть им числа. Так тебе настолько важно, чтобы о тебе говорили – все равно, что? Чтобы ты постоянно мелькал в телевизоре? Или важно, ЧТО есть ТЫ, как говорят немцы? Важно, что ты будешь жить в Красноярске, твоя слава будет только местной, - но люди будут говорить о тебе друзьям из других мест нашей России: «А Никита-то Колосков не пропал!» - и радоваться этому? Радоваться за тебя как за по-настоящему хорошего артиста, которого никакие невзгоды не смогли сломать.
- Твоими бы устами… - Никита снова обнял Лесю.
       . . .
Судебный процесс по иску Инны Лаевской к бывшему мужу и проекту состоялся в тот же месяц. Прошел он очень быстро – дело ведь было очевидным. Сорвал кучу концертов без объяснения причин и не поставив никого в известность? Да. Не платил в течение всего времени после развода алименты на сына? Да. По документам фамилия мальчика Лаевский-Колосков, отчество – Никитович, и ты не докажешь, что он не твой (хотя журналисты в зале суда аккуратно зафиксировали протест подсудимого).
Адвокат, назначенный судом, смог доказать несостоятельность судебного иска на треть требуемой обвинением суммы, но долг, который Никите Колоскову предстояло выплатить, все равно был астрономическим.
А ещё в день вынесения приговора в зале суда заходил по рукам «Комсомолец Москвы». Все, кто заглядывал в газету, начинали смотреть на подсудимого как на страшного зверя и шарахаться от скамьи подсудимых подальше.
- Прекратить посторонние разговоры в зале!
- Ваша честь, - поднялся с третьего ряда вездесущий Гуревич, - это прямо касается подсудимого.
Он взял газету, развернул и положил перед судьей.
- Здесь не рассматриваются политические убеждения подсудимого и к сути рассматриваемого дела представленные сведения отношения не имеют, - неуверенно произнес судья, пробежав глазами статью. И тоже как-то странно посмотрел на подсудимого.
- Инна Богдановна Лаевская – польская цыганка по национальности, - вставил Гуревич, - и подсудимый мог её таким образом подвести именно на почве национальной ненависти. И такой человек столько лет был любимцем всех российских женщин! Впрочем, только теоретически…
- Протестую! Попрошу не оскорблять подсудимого! – заявил адвокат. – Требую удаления прессы из зала!
- Это за что? – спросил Гуревич. – Я помогаю торжеству закона и демократии, а также толерантности и соблюдению прав национальных меньшинств!
- Откуда у вас сведения? – спросил судья Гуревича.
- Я лично видел подсудимого Колоскова в обществе всех руководителей партии «Отчизна» три недели тому назад в здании Государственной Думы Российской Федерации. Его концерт, первый после возвращения подсудимого в Россию, прошел именно в апартаментах депутатов партии «Отчизна». Ничем иным, кроме разделения подсудимым фашистских убеждений, его появление там объяснить невозможно.
- Партия «Отчизна» не признана фашистской, - снова заявил адвокат. – И моему подзащитному никто не может запретить выступить в частном порядке.
- Только его концертный директор ничего об этом не знает, а нового подсудимый не нанимал, - ухмыльнулся Гуревич. – Подсудимый, мягко говоря, не при деньгах, а концерт дает бесплатно? Для товарищей по оружию? Или для соратников по партии?
- Прекратить дискуссию! – закричал судья. – Суд удаляется на совещание!
       . . .
- Признать Колоскова Никиту Витальевича… виновным в нанесении Лаевской Инне Богдановне материального ущерба в размере…
Зал охнул.
- …И обязать его погасить задолженность за счет двадцатипроцентного отчисления с ежемесячной заработной платы плюс конфискация имущества за исключением площади проживания до тех пор, пока долговая сумма не будет погашена полностью. Контроль за исполнением приговора возложить на службу судебных приставов.
Судья дочитал приговор, и тут… Зал взорвался! Фанатки Никиты Колоскова, пришедшие поболеть за любимого артиста, бросились всем скопом на решетку, закрывавшую скамью подсудимых.
- Алиментщик!
- Фашист!
- Кобель несчастный!
- Дайте мне его!
- Мы думали, он такой… А он такой!..
Конвоиры с трудом справились с ситуацией, дубинками выгнав из зала публику и журналистов. Адвокат и Леся чудом не пострадали во время давки.
- Будете подавать апелляцию?
- Нет, - Леся махнула рукой. – Нервов никаких не хватит с этими судами. Спасибо, если Никиту из театра не уволят. За фашистские убеждения.
Конвоир открыл решетку. Любимец всех российских женщин лежал на скамейке в глубоком обмороке…
- Врача!
- Отойдите, - сказала Леся. – Я врач.
       . . .
Никиту не уволили. Все надежды на новую карьеру в шоу-бизнесе рухнули с треском: алименты и побег ему бы ещё простили, но импровизированный концерт у патриотов, расцененный как разделение националистических, если не хуже, убеждений – никогда! Дверь в музыкальную тусовку навсегда закрылась для Никиты Колоскова.
Весь персонал театра начал приветствовать его криками «Хайль Гитлер!», но не из желания поиздеваться, а наоборот – показать, что не считают его каким-то монстром. Пятая часть зарплаты уходила на выплату долга… но зато осталась возможность выходить на сцену.
Он репетировал так, как будто это последнее, что он делает в жизни. Его очень поддерживало то, что Леся не сомневалась в успехе и всячески подбадривала «фашиста и алиментщика». Все-таки сцена была для Никиты Колоскова не только средством для зарабатывания денег, но и призванием, местом, где он мог по-настоящему раскрыть свой талант.
Его перестали шокировать походы на рынок, очереди на оплату коммунальных услуг и езда на работу в общественном транспорте – привык. Рядом была Леся, техника пения начала восстанавливаться, жизнь вошла в обычную колею. Никита и Леся писали Раисе Андреевне, что у них все хорошо, не кривя душой.

Глава 13.
Со дня смерти Ларисы Врангель прошло полгода. В Красноярске потрескивали классические русские морозы. Леся училась, Никита выступал, и ему доверяли все более сложные партии. Раиса Андреевна, продав квартиру в Москве ради погашения долга перед Лаевской, переехала к ним в Красноярск.
Москву заливало. Грязный снег редкими проплешинами лежал на газонах. На Охотном ряду заседала Дума, Николина Гора пустовала – большинство её жителей уехали в теплые экзотические страны, простые москвичи круглые сутки спешили по своим делам… Теперь среди них мелькала модельная фигурка Кати Слепцовой.
Она переехала к бабушке, как только та выписалась из больницы. Не было никаких сил оставаться в огромном доме матери. Катя чувствовала, что тоже сходит с ума. Когда она стала бояться всякого шороха в доме, просто сбежала. К бабушке Вере Петровне, единственному близкому ей человеку.
Отношения Кати с отчимом тоже стали после гибели её матери всё больше холодеть. Им не о чем было разговаривать, нечего было делать, когда они были вместе… Когда наступило время вступать в права наследства, оказалось, что Лариса Врангель завещала дом и деньги мужу, оставив дочери и матери только несколько тысяч рублей на счете в Сбербанке.
Тень матери перестала нависать над Катей, и она очутилась на распутье – раньше ей казалось, что нужно быть такой же, как мать, и она очень, и не без успеха, старалась такой стать. А что оказалось? Никто из маминых знакомых после похорон не звонил, тем более не приходил, даже Игорь Владимирович после переезда Кати к Вере Петровне ни разу не поинтересовался их жизнью. Вскоре Катя прочитала в газете, что он живет с молоденькой фотомоделью. В том самом доме на Николиной Горе.
- И Бог с ним! – подвела итог Вера Петровна. – Бог ему судья. А что Ларису до добра всё это не доведет, я давно знала. И чего ей в этих деньгах да высшем свете, господи прости! Чего она этим добилась? И подруги-то у неё все уголовницы! Инна эта, Лаевская, все повадки у неё уголовные! Как Никита Колосков с ней столько лет жил!
- А что плохого в деньгах и успехе?
- Ваше, Катюша, поколение привыкло всё на деньги мерить. Денег у тебя нет – так ты не человек. И что угодно ради денег сделаете – и воровать, и убивать пойдете.
- Ну, бабушка, ты совсем…
- Чего совсем? Я говорю то, что есть. А добрыми путями большие деньги не достаются. Да и не вижу я смысла в них. Ну, хапнешь ты золота-бриллиантов, а дальше что? Только всю жизнь и будешь думать, чтоб кто их у тебя не отобрал. Жуликов-то много!
- Бабушка, ну почему сразу жуликов! Вы в своем совке привыкли, что если у человека есть деньги, он обязательно какой-нибудь преступник. А почему я должна жить как все, если достойна большего? Я что, не заслуживаю богатства?
- А зачем оно тебе? Стены деньгами оклеивать? Накупишь всего, а потом тосковать будешь – куда бы ещё денег деть? А счастья-то не купишь за деньги.
- А я не хочу быть нищей!
- Не будь. Работай, на кусок хлеба всегда будешь иметь. А за большими деньгами погонишься – кончишь, как мать. Просто надо жить, не лезть высоко.
- Совок! – с презрением повторила Катя. – Как можно самих себя так принижать?
- Это, Катя, не от власти зависит. Так испокон веков люди думали. И в книжках, и в кино такое показывают.
Катя признавала, что доля истины в бабушкиных словах есть, но полностью с ней согласиться не могла. А пока, за отсутствием пресловутых денег, устроилась на работу в ЖЭК.
       . . .
Генерал Воробьёв все-таки получил информацию о Зое Рамазановой. Женщина, схожая с партизанской вдовой, в январе 1996 года в Вологде родила двойню – мальчика и девочку. Звали эту женщину, конечно, не Зоей Рамазановой, но Воробьёв давно знал, что та живет по фальшивым документам. Сложность была в одном – на сегодняшний момент она в Вологде уже не проживала, покинула её вместе с детьми вскоре после родов, растворившись в просторах нашей необъятной Родины…
Что теперь с этой информацией делать, вот в чем вопрос. Дочь Врангель неплатежеспособна, вдовцу это всё неинтересно. Даже странно – переживая за жену, он весь извелся, а как умерла – будто её и не было. Эта странность застряла в голове генерала, но в данный момент была не главным…
Может, этой Зоей заинтересуется кто-нибудь другой? Теперь-то искать будет легче. Женщин с двумя детьми в России не так уж много, больше с одним. Да ещё близнецы у неё.
- Можно? – в дверь кабинета генерала с трудом протиснулся Гуревич, которого со времени избрания в Думу несло как на дрожжах, хотя он и до того худобой не отличался. – Сергей Антонович, хочу вам кое-что предложить.
- Тебе чего надо?
- Я же журналист всё-таки, всё вижу, всё замечаю. И курьера с фельдсвязью заметил. К генералам в отставке они часто не ездят. А Катенька Слепцова была у вас в тот же день, что у меня. Я это на всю жизнь запомнил – Васильев, урод, меня на неделю уложил в больницу, - он потер рукой область солнечного сплетения.
- Сочувствую, - холодно сказал Воробьёв. – А я здесь при чём?
- Комиссионные хочу. Я вам покупателя, вы мне бабки за информацию.
- Пошел вон, - сказал Воробьёв. - Покупателя я сам найду. А появишься ещё раз – я тебе, ё-моё, всыплю не хуже Васильева.
Гуревич злобно сверкнул глазами и вышел.
       . . .
Идея, что Зоя не писала Ларисе Врангель письма с угрозами, пришла в голову не только Никите Колоскову. Владимир Моисеевич Гуревич тоже имел мозги.
Ещё до похорон Ларисы Врангель он заплатил её горничной за обыск дома. Любой компромат или что-то, на него похожее, та отдавала ему. Сама она не интересовалась хозяйкиными бумагами, справедливо полагая, что меньше знаешь – лучше спишь. А с другой стороны, деньги никогда не помешают.
«Мент драный! Думаешь, ты самый умный? Я тебя с головой в лужу посажу. Зациклился на этой Зое. Суну тебе под нос такое, что младенец поймет – не Зоя убийца».
       . . .
На другой день на сайте Компромат.Ру появились отрывки из дневника Ларисы Врангель:
«1994 год, ноябрь. Я никогда не встречала такого человека. Его зовут Султан. Ему очень идет это имя. Красавец, умница, талантливый организатор, полководец… он будет моим. У него есть какая-то казачка с ветхозаветным именем. Ха-ха! Я её выкину с полплевка».
«1995 год, январь. Султан женился!!! Я ревела весь день. Как он мог! Он так деликатно дал мне понять, что я его не интересую и никогда не интересовала как женщина… так меня не унижал никто и никогда! Что он в ней нашел?! Чем она лучше меня? Ничем! И он всё равно будет моим».
«1995 год, июнь. Он не обращает на меня ни малейшего внимания! Дает понять, что мое присутствие ему неприятно! Что ещё ему надо? Умом я понимаю, что он просто ненормальный, если не хочет меня, а душе моей никогда не было так плохо…»
«1995 год, декабрь. Я навсегда уезжаю из Чечни. Я не могу выносить его холодности. Не могу видеть рядом с ним эту Зою. Султан, милый, любимый, родной, за что?! Мы могли быть так счастливы!»
«1996 год, июнь. Сегодня утром услышала о его смерти. Не могу поверить, что его больше нет! Что никогда больше я не взгляну в эти удивительно ясные глаза, не увижу хотя бы по телевизору, как он легко, как настоящий каратист, выскакивает из милицейского «газика», как пожимает руки гостям, как улыбается… Господи, эту улыбку я не забуду никогда! Султан, единственный мой… Султан моей души!»
«1999 год, июнь. Я ненавижу этого человека! Он преследует меня даже после смерти. Я напишу о нем такое, что вся страна будет плеваться при его имени. Он получит за то, что пренебрег мной. Ах, я ненавижу его только за то, что моим он так и не стал. На самом деле я все ещё люблю его…»
Последняя запись в дневнике была сделана за два дня до смерти писательницы.
«Я никогда его не забуду. Каждый день он стоит у меня перед глазами. Я вижу его как живого. Мы ведь ни разу с ним не спали, после него у меня была куча мужиков, а его не затмил ни один. Я замужем за Игорем, он меня любит, Катька прекрасно устроена, у меня всё есть… А живу как во сне. Где ты, Султан? Мне иногда – и всё чаще – хочется, чтобы он забрал меня к себе… Султан Рамазанов, единственная любовь моя, султан моей души!!!»
- Вскоре он действительно забрал её к себе,- закончил Гуревич, - но кто-то помог ему в этом… Кто?

Глава 14.
Воробьёв долго ломал голову, что ему всё-таки делать. Идти на поклон к Гуревичу он считал ниже своего достоинства. А если убийца – действительно кто-то другой? Ведь и самого генерала терзали смутные сомнения. Позориться на старости лет не хотелось. Кому и чем Зоя Рамазанова может быть опасна, генерал точно не знал (милиционер всё-таки, а не фээсбэшник), а гадать просто боялся. В конце концов жизнь дороже денег.
Ну не пропадать же добру! Награду за розыск Зои всё равно дать должны. А там уж пусть разбираются, кому положено, что и как с ней делать дальше.
Генерал дал знать в ФСБ.
       . . .
Надя зафиксировала звонок Воробьёва. Итак, Зоей теперь займутся в более суровой организации. Васильев, Олег и Надя долго думали, как отвести от Зои удар. Самое поганое, что обнаружение и арест настоящего убийцы Ларисы Врангель не играет никакой роли. Машина уже запущена. Зоя опасна для других убийц – убийц её мужа. Она слишком много знает, возможно, сама этого не сознавая. А погиб «независимый полевой командир» при более чем загадочных обстоятельствах. Двенадцать лет никто не вспоминал об этом, потому что сама Зоя сделала всё, чтобы о ней забыли. А теперь омут с чертями растревожен, и его не успокоить. Неизвестно, какие нити и куда тянутся в сегодняшний день из далёкого 1996 года…
       . . .
Воробьёв не мог успокоиться. Он не получил денег из-за того, что Лариса Врангель погибла. Будь она жива, заплатила бы намного больше, чем дал «за беспокойство» скорбящий вдовец. Убийца писательницы стал ненавистен генералу как его личный враг.
«Мент я или нет, ё-моё! Неужели не найду этого урода? Гуревич ещё под ногами крутится… Ничего, он когда-нибудь получит по полной…Я сам, ё-моё, помогу!»
Воробьёв связался со следственной группой. Оказалось, что прислуга – две горничные, кухарка и охранник – полностью очищена от подозрений, никто из них свою хозяйку не убивал. Ночевали они в доме, не желая встречаться с журналистами, всё ещё торчавшими у ворот. Кухарка в ту ночь страдала бессонницей, несколько раз вставала, ходила по комнате для прислуги, что будило обеих горничных. Выйти и убить хозяйку она теоретически могла, но кухарка была левшой, а убийца держал так и не найденное орудие убийства правой рукой. Охранник же ночевал в своей будке, в дом вообще не входил. Получалось, что либо убийца проник извне так, что никто этого не заметил, либо преступник – кто-то из домашних. В ту ночь в доме на втором этаже были мать, дочь и муж жертвы, а сама она – в своем рабочем кабинете (и одновременно спальне) на третьем, последнем этаже. Где и заснула навсегда.
Рабочий кабинет… Она писала новую книгу? Или перечитывала дневник? Может, муж увидел страницы, посвящённые любви к Рамазанову, и не выдержал? Мать была недовольна жизнью, которую ведет её дочь – начала с ней решительный разговор, который, слово за слово, перешёл в убийство? Дочь, которую вышибли из престижного вуза и Врангель хотела «поговорить о её будущем», то есть лишить своей финансовой поддержки, взялась за, условно говоря, топор?
Который из трёх? Следствие топталось на месте уже полгода. Чем убили писательницу, непонятно. Особых сил для этого не требовалось. Мотив у всех одинаковой тяжести.
Воробьёв снова полистал материалы дела, и тут увидел нечто странное. Наутро после убийства завтрак ей принесли по приказу «барина». Писательница всегда вызывала к себе прислугу специальным звонком, висевшим у неё в кабинете. Сами они избегали без надобности приближаться к апартаментам хозяйки – Лариса Врангель могла при малейшем шуме запустить в дверь чем-нибудь или просто выскочить, если ей мешали во время работы, и без размышлений дать провинившемуся в ухо и куда придется ещё. В тот день, когда Кате пришло сообщение о её исключении из Лондонской школы экономики, прислуга также тёрлась в районе кухни, на первом этаже. А почему-то о разговоре Врангель с дочерью стало известно именно от прислуги. Как та узнала об этом?
Мелочь, но Воробьёв был «мент», как сам он предпочитал себя называть. И считал, что мелочей в жизни не бывает.
При повторном допросе кухарки и обеих горничных выяснилось, что о таком разговоре между матерью и дочерью им сказал Игорь Владимирович, муж Врангель. «А часто хозяин делился с вами семейными делами и проблемами?» – «Раньше не делился никогда, начал после увольнения Ларисы Алексеевны с телевидения. Сразу же. Она была совсем плохая, вся какая-то сама не своя. И он не лучше».
То есть муж писательницы стал говорить прислуге о сугубо семейных делах именно с того дня, когда Врангель получила по интернету письмо с угрозами. Гуревич, кажется, раз в жизни сделал полезное дело. Он намекает в своих статьях и подборках из дневника убитой, что виновник её смерти – именно муж. И он же выиграл больше всего в материальном плане – считай, все деньги и дом жены достались именно ему. А его равнодушие после похорон давно смущало генерала.
Как всё это могло быть? Игорь и Лариса – вполне благополучная светская пара. Но муж внимателен к жене и замечает неровности в её поведении. Начинает думать, что у жены есть другой. Он, в отличие от прислуги, мог входить в рабочий кабинет жены и однажды увидел там её дневник и прочитал записи. Его ранило известие о таком специфическом сопернике, ранило до такой степени, что он решился на убийство неверной жены. Но он парадоксальным образом заинтересовался личностью «полевого командира» и понял, что жена вылила на несостоявшегося любовника потоки грязнейшего вранья. Из дневника он знал о Зое и решил приписать убийство ей. Написал жене от Зоиного имени подметное письмо, довел её до нервного срыва (чтоб помучилась, змея этакая), а когда все поверили в вину партизанской вдовы, прикончил. А для надежности намекнул прислуге на вину Кати, не сомневаясь, что в милиции горничные, кухарка и охранник выложат всё про хозяев.
Почему Игорь, если это он, не уничтожил дневник? Не успел, не сумел, не пришло в голову. Даже такой хладнокровный и расчётливый убийца, каким предстал Игорь в рассуждениях Воробьёва, не мог начать уничтожение улик прямо на месте преступления. Он был возбужден и растерян одновременно – одно дело читать и смотреть кино про убийства, а совсем другое – самому его совершить. А сразу наутро горничная отдала дневник ушлому Гуревичу. Да, от журналистов тоже бывает толк.
Хорошо, а доказывать его вину как?
Чем, ё-моё, он мог её ударить? Фотоаппаратом? Штативом? И куда дел орудие убийства? Дом обыскали наутро, прочесали все – не было там ничего похожего! Принес он его с собой или схватил что-то на месте? Он решился. Он шёл убивать. Наверняка взял с собой. А жертва явно не волновалась, увидев преступника. В кабинет Ларисы Врангель вошел человек, которому она доверяла, и никаких подозрений у неё он не вызвал. Эксперты считают, что было так: Врангель не спала, сидела за компьютером и печатала. Неоконченный роман приобщен к делу в качестве вещественного доказательства. Вошел убийца, она повернулась к нему, и он нанес удар. Если у него что-то и было в руках, это опять же не смутило её. Она привыкла, что ЭТО всегда у него в руках. Ну, пусть часто.
Кстати, что с такой характеристикой могли нести с собой Катя или Вера Петровна? Катя – ноутбук, книгу, телефон, но все её вещи были чистые, телефон слишком маленький, а мусор утром увезти не успели, эксперты прокляли всё на свете, копаясь в нём. В мусоре вообще ничего окровавленного не было. Вера Петровна… что немаленькое могла среди ночи держать в руках пожилая женщина, не вызывая подозрений и даже удивления? Как генерал ни ломал голову, придумать ничего не мог. Снова Игорь.
Он фотограф. Орудует не одним аппаратом, у которого достаточно нажать кнопку – и фотография готова. Он работает для журналов, делает коллажи и хрен его знает что ещё. Какая-то специальная аппаратура в доме быть должна. В протоколе есть запись об обыске фотостудии. Ничего подозрительного там не нашли. Хорошо, он какое-то время спустя подумал, что какая-то условная железяка может указать на него, избавился от неё, а на её место поставил запасную. Но как он это сделал, минуя мусорный бак?
Генерал всмотрелся в план дома. Ох, трах-тарарах! В саду есть компостная куча. Её обыскать просто никому не пришло в голову. В протоколе указаний на неё нет. А в фотостудию Игоря из их общей спальни на втором этаже ведет отдельный ход из сада, чтобы супруги, работая, не мешали друг другу. Он мог незаметно вынести из дома хоть их общую кровать – никто бы этого не заметил! Окна комнаты для прислуги и будка охранника – на другой стороне, ход в фотостудию из них не виден!
Следователь, ведший дело, смотрел на Воробьёва широко распахнутыми глазами. Что значит «свежая голова»! Недаром генерал!
Но тот снова помрачнел. Убийца найден, а как теперь доказать его вину? От орудия убийства он уже сто раз избавился. Признание если и вытянуть какой-нибудь хитростью, в суде адвокат в пять минут отмажет. А генерал горел жаждой мести. Из-за этого урода Игоря он потерял такой куш! Шиш он теперь его получит, но уж моральное удовлетворение испытает обязательно. И ведь ещё деньги ему совал «за беспокойство»! Нёс какую-то хрень, дескать, тяжёлые воспоминания, оставьте всё как есть, не тревожьте покой умершей… Ё-моё, туды в твою мать и всем святым и родителям по морковке! Воробьёв ругался самыми гнусными ругательствами, которые только мог вспомнить. Его мозг уже прокручивал варианты разоблачения убийцы с самыми немыслимыми комбинациями.

Глава 15.
Безуспешные поиски Зои Рамазановой ни к чему не привели. Прочесать всю страну, конечно, нереально за те сроки, которые ставило руководство, а сделать это надо. Как?
Выхода не оставалось – призвать на помощь народ. До сих пор розыск ограничивался фотографиями на стенде «Их разыскивает милиция», не все видели их…
       . . .
На другое утро все газеты вышли с огромной фотографией Зои Рамазановой и объявлением, что разыскивается не только вероятная убийца знаменитой писательницы, но и боевичка, террористка, бывшая в Буденновске, Кизляре и в Москве на Дубровке, чудом до сих пор сбегавшая от спецслужб. И вместе с тем не профессиональная бандитка, а так, подружка по очереди всех главарей незаконных бандформирований. Отец её детей – небезызвестный Басаев Шамиль, ныне, к счастью, покойный. Уважаемые россияне, помогите найти и задержать!
Все выпуски новостей начинались с показа Зоиной фотографии.
       . . .
Васильев понял, что ждать больше нельзя. Среди партийцев есть немало бывших оппозиционеров, которые прекрасно знают, что всё, сказанное о Зое, заведомая неправда. Раньше ещё можно было постоять в стороне, а теперь уже не получится.
Всем региональным отделениям партии «Отчизна» спустили сверху приказ – во-первых, через любые доступные СМИ рассказывать, кто такая Зоя Рамазанова на самом деле, во-вторых, искать партизанскую вдову своими силами.
Пошла игра на опережение. По интернету патриоты распространяли информацию о Зое, телефоны «горячей линии» МВД и ФСБ разрывались от звонков людей, якобы знающих её местонахождение, фотографии опасной преступницы не висели разве что на небе, потому что там их не к чему прикрепить. По всей России десятки тысяч женщин, имевших несчастье быть на неё похожими, не знали, как им отбиться от ложных обвинений. В штаб розыска летели сообщения со всех концов страны, но ни одно из них не было тем, которого так долго и страстно ожидали в Москве.
       . . .
Наконец генерал Воробьёв понял, что должен делать, чтобы разоблачить Игоря. Прислуга и Вера Петровна полностью очищены от подозрений. Остались Игорь, Катя и Зоя. Как только Зоя будет поймана, Воробьёв выступит и докажет, что убийца не она. А это он знал точно, тем более что обиженный Гуревич, против собственного желания, поможет ему в этом. Этот умник думал, что посадит бывшего генерала милиции в лужу. Ща-з!
Нужно будет только доказать невиновность Кати, а это проще простого – если бы Лариса Врангель увидела приближающуюся к ней с каким-то орудием дочь, она не отреагировала бы на это так спокойно. Знаменитая писательница в последнее время презирала дочь, но на её лице не было презрительного или равнодушного выражения. Врангель полностью доверяла своему убийце. Полностью. А по-настоящему ручным она могла (из всех домочадцев и вообще всех людей) считать только своего мужа.
Генерал стал ждать.
       . . .
Катя видела, конечно, страницы дневника матери, выложенные на Компромат. Ру. Сначала она просто не поверила. Её мать, у ног которой лежали самые яркие и успешные мужчины, безответно любила какого-то каратиста-недоучку? Не может быть. И писала в дневнике такие страстные слова! Катя считала, что Лариса Алексеевна Врангель вообще не знает таких слов. Гуревич приводил очень веские аргументы, что дневник настоящий, ему можно было верить, но содержание дневника никак не укладывалось у Кати в голове.
А Вера Петровна сказала, что на «непутёвую Лариску» это очень похоже. Женатый бандит, да ещё чеченец! В очередной раз она повторила, что от больших денег люди сходят с ума, и с Ларисой произошло именно это. Бабушка и внучка снова поспорили и снова остались каждая при своем.
       . . .
А в далеком Красноярске при каждом появлении на экране телевизора фотографии Зои вздрагивала всем телом Леся. Никита обнимал её, прижимал к себе… и она не видела странных огоньков, загоравшихся в глазах бывшей звезды…

Глава 16.
Несколько дней спустя после начала масштабного розыска Зои Леся и Никита выходили из театра через служебный вход. В этот день шёл «Евгений Онегин», и партия Ленского удалась Никите как никогда. Он снова был на «своём уровне», о котором говорила его бывшая преподавательница. Словом, у Никиты Колоскова были все основания быть довольным жизнью…
- Здравствуй, Медвежонок.
Так Александру Колоскову уже очень давно никто не называл. Она вздрогнула и повернулась в сторону женского голоса, произнесшего её партизанское прозвище. Это мог быть только один человек во всём мире.
- Привет, Зоя.
Ставшая легендарной партизанская вдова стояла прямо перед ними. Ничего необычного в ней не было: когда-то она была чуть выше Леси, теперь они были одинакового роста. Пуховое пальто китайской работы, теплый берет, из-под которого выбивалась русая чёлка. Синие глаза, чисто русское лицо. У них с Никитой была очень небольшая разница в возрасте, и выглядела Зоя Рамазанова на свои годы. Но даже сейчас, когда она стояла на морозе с лицом затравленной важенки, чувствовалось то её качество, которое покойная леди Кортленд называла «очарованием». Да, такую женщину можно было предпочесть роскошной Ларисе Врангель.
Детская любовь к приёмному отцу давно трансформировалась в уважение и благодарность, и к мачехе Леся испытывала большую дружбу. Даже родство душ. Эта женщина сделала её отца по-настоящему счастливым.
На свою фотографию, показанную по телевизору, в газетах и чуть ли не по утюгам, она была не слишком похожа, но ошибиться было невозможно – да, это она, та самая.
- Не надо нам так вот здесь стоять, - Леся взяла Зою под руку, и они втроём двинулись по улице. – Хорошо, что уже темно… Ты что, живешь теперь в Красноярске? Так пришла бы раньше.
- Я только после суда узнала, что ты здесь. А как подойдешь – у вас свои заботы… Побаивалась я, честно тебе признаюсь. – Она искоса глянула на Никиту.
Он улыбнулся.
- Меня? С миллионным долгом? С репутацией фашиста и развратника? Человека, которого ненавидят его бывшие фанатки? Зря, Зоя Анатольевна.
- Может, и зря. Лолита (мне так привычнее, извини), мне некого попросить о помощи, только тебя. Я не могу ходить по улицам… даже уехать отсюда не могу, потому что по всей стране одно и то же. Таня и Саша только удивляются, как опасная бандитка похожа на их маму… Они ещё ничего не знают… Что я здесь, никто ещё не знает…Пока… А я не знаю, что дальше делать… Как дальше жить…
- Что-нибудь придумаем, - пообещала Леся. – Я свяжусь с патриотами из партии «Отчизна», они помогут. Олег Кудрявцев, помнишь его? Он теперь помощник лидера фракции «Отчизна» в Думе. Провожу тебя домой и буду звонить.
Зоя сказала, что живет буквально через улицу, но Леся и Никита всё-таки довели её до дверей квартиры. Ночь, темно, мало ли что может случиться с одинокой женщиной.
Зоя сказала, что по паспорту она – Маргарита Николаевна Попова, детям дала отчества «Дмитриевич» и «Дмитриевна». Просто и встречается часто.
       . . .
Время было уже за полночь. Учитывая четырехчасовую разницу во времени между Москвой и Красноярском, звонок Леси поднял бы Олега с постели в пять утра. Решили подождать пару часов.
Леся даже не думала о сне. Ходила по кухне взад-вперед, мяла одними пальцами другие, в её глазах горело нетерпение.
Никита прошёл в их комнату, открыл дверцу шкафчика, где супруги хранили всякую мелочь, пошарил по задам верхней полки. Вот оно!
В его руках было снотворное, оставшееся ещё с того времени, когда он после побега из России слёг в психиатрическую клинику в Милане. Он тогда сидел на психотропных препаратах почти месяц. Удар, нанесённый внезапной смертью Грации Поццуоли, не смягчили даже они, и Никита перестал их принимать. Но не выбросил.
- Лесь, может, кофе?
- Давай. Пободрее буду себя чувствовать.
Пятнадцать минут спустя Леся медленно опустилась на табуретку, положила голову на руки и заснула. Никита тихо, чтобы не разбудить мать, оделся, вышел из дома и направился к автобусной остановке – в час ночи транспорт ещё ходил… А звонок по телефону разбудил бы точно. Москва манила, как никогда… Надо ехать.
       . . .
- Товарищ директор ФСБ, к вам тут… с заявлением по поводу Рамазановой.
Спавшие на стульях Гуревич и Воробьёв открыли глаза и не поняли, спят они ещё или уже нет.
В приёмную главного чекиста страны вошёл заслуженный артист России Никита Витальевич Колосков собственной персоной. Небритый, в китайской куртке, с абсолютно спокойным выражением лица.
- Здравствуйте, - сказал он. – Я знаю, где сейчас Зоя Анатольевна Рамазанова и её дети. Знаю их имена, под которыми они живут. Их может перепрятать местная организация «Отчизна». Или даже уже сделала это.
- Вознаграждение вы получите после окончания операции по задержанию, - сказал глава ФСБ. – Поедете с оперативной группой. Можете нам понадобиться. Это ведь в Красноярске?
Никита назвал точный адрес. Двадцать минут спустя с крыши дома номер 20 на улице Лубянка взмыл в небо вертолет, взявший курс в сторону Красноярска.
. . .
Леся открыла глаза и поморгала. Часы перед ней показывали семь утра. Голова была тяжелая, как чугун. Она вспомнила всё, что произошло вчера, и кинулась к телефону.
- Приемная Васильева, - ответили ей.
- Можно Алексея Михайловича?
- Он на заседании.
- Пожалуйста! Я из Красноярска звоню, насчет Зои Рамазановой.
- Минуту.
Васильева вызвать не удалось, трубку взял Олег.
- Алло?
- Олег, привет, это Лолита… Медвежонок… Александра Колоскова.
- Я понял. Что-то случилось?
- Зоя в Красноярске. Вчера мы с Никитой встретили её на улице.
- Понял. Мы вылетаем. Сегодня будем у вас. Зоя Анатольевна пусть сидит дома и, упаси Бог, никуда не дергается!
Положив трубку, Леся облегченно вздохнула. Надо позвонить Зое, успокоить её. Небось ночью так и не заснула…
- Ты что так рано вскочила? – к снохе подошла Раиса Андреевна. – А где Никитушка?
Что значит где? Леся заглянула в их спальню. ПОСТЕЛЬ БЫЛА НЕ РАЗОБРАНА! Куртки Никиты на вешалке не было.
Тяжелое предчувствие ударило Лесю одновременно в сердце и голову.
- Зоя? Никита не у тебя? Нет? И не был? Слушай, я звонила в Москву, вроде всё уладила. Никуда не выходи из дома и Сашу с Таней не пускай!
Мобильник Никиты заявил, что аппарат абонента выключен или находится вне зоны действия сети. В театре сказали, что сегодня он на работе не появлялся. Леся вытащила из шкафчика таблетки со снотворным. Одной не хватало. Сбережения супругов тоже исчезли.
Нет! Только не это! Но факты – вещь упрямая.
- Лесенька, Бога ради, что случилось? Куда ты всё время звонишь?
Нервы Леси не выдержали.
- Из-за вашего гениального сыночка трое человек погибнут! Предатель! Звезда с навозной кучи! Это вы его так воспитали, что он за деньги людей продаёт! Всю жизнь только и слышал, какой он красавец и талант! Вы его когда-нибудь хвалили за то, как он поступил, а не за сам факт его существования!? Осьминога ему подавай! Квартиру в десять комнат, и обязательно с сауной! А сына от Лаевской они не воспитывают, потому что он ещё маленький! Правильно говорят – воспитывать надо, пока поперек лавки лежит! С себя процесс воспитания списывал!
Далее Леся разразилась такими ругательствами, что Раиса Андреевна физически ощутила, как у неё сворачиваются в трубочку уши. Единственным цензурным словом в Лесином монологе было «избалованный».
Уши свекрови развернулись наконец обратно, когда Леся срочно звонила в Москву – снова в Думу, Олегу. А потом – Зое.
- Ладно, - сказала она, закончив разговор. – Ругаться будем потом, надо решать, что делать.
- Да что такое?! – свекровь рассердилась. – Что, по-твоему, сделал мой сын?
- Улетел ночью в Москву, выдавать Зою Рамазанову фээсбэшникам. А свою мачеху я в обиду не дам!
- Он твой муж. Ты обязана его во всём поддерживать!
- Доподдерживалась, - с горечью сказала Леся. – У него совести нет, вы понимаете это? Он прекрасно знает, какой человек Зоя на самом деле, а пошёл её выдавать. Никакая она не преступница, всё, что по телевизору о ней говорят, неправда. Мой отец перешёл дорогу тогдашнему хозяину России, Давиду Дубовскому, за это его и убили. А Зоя «слишком много знает» о его гибели. Дубовский-то давно в Англии, а те, кто ему служил, остались. И они её убьют. Может быть, вместе с детьми.
- Господи, кино какое-то!..
- Кино. Психологическая драма. Никитка, ну как ты мог такое сделать… Ради чего? Ради возвращения в большой шоу-бизнес? Через три жизни переступить… так вот, запросто… из-за каких-то цацок…
До Раисы Андреевны доходило с трудом. Всю жизнь она считала, что её красивый и талантливый сын достоин только самого лучшего. Достоин самых больших вершин успеха, богатства и роскоши. Да, вероятно, ему придется на этом пути не всегда поступать хорошо и правильно – завистников у него будет много, препятствий хватит. Но он должен получить то, на что имеет полное право. Остальное неважно.
Однако одно дело – рассуждать, а совсем другое – применять на практике. Раиса Андреевна любила и уважала Лесю (возможно, по контрасту с Инной Лаевской) и не видела резона не верить ей. Никита не должен всю оставшуюся жизнь прозябать в этом Красноярске… но не такой же ценой возвращаться на большую сцену!?
И сейчас уже не спишешь на «а что ему оставалось делать?». У него был выбор. Месяцы упорного труда восстановили голос и технику. Можно было снова начать искать продюсера. Грамотный менеджер свёл бы на нет все инсинуации по поводу фашистских убеждений Никиты Колоскова. Уладилось бы как-нибудь дело с Лаевской об алиментах на чужого ребенка. С долгами артист расплатился бы гораздо быстрее, вернувшись в первый эшелон звезд. А он выбрал успех ценой предательства. Невестка права – легко перешагнул через три человеческих жизни. Через четыре, если считать Лесю. Он знал, как та любит мачеху.

Глава 17.
Ответственный за операцию по задержанию генерал ФСБ, Воробьёв, Владимир Гуревич и Никита Колосков сидели в вертолёте, летящем в Красноярск. По пути связались с местной администрацией и управлением ФСБ, потребовав объявить в городе чрезвычайное положение, подключить милицию и ГАИ. Никого не выпускать за пределы Красноярска. Задержать все поезда и самолеты.
Лететь было долго, и бывший папарацци начал:
- Вау! Сам великий тенор Никитто Колоскини почтил нас своим присутствием! Что, надоело копейки до зарплаты считать?
- А ты всегда такой вредный или только в приступе шизофрении?
- Я вредный? Я сейчас говорю от имени всех российских мужчин. Ты знаешь, как тебя обожали бабы, но даже не представляешь, как ненавидели мужики…
- Прекратите, оба. Никита Витальевич, что, собственно, заставило вас… прийти к нам?
«Стукнуть на мачеху любимой жены», - мысленно добавил Гуревич.
Воробьёв в разговор не встревал – звонил Кате, считая, что она тоже заинтересованное лицо.
- Понимаете… я хочу вернуться. Не ждать десять или пятнадцать лет набора на шоу «Ты – суперстар», а вернуться сейчас. Мне тридцать два года. Я не могу начинать с нуля. И так пришлось променять Москву на Красноярск… мне не очень улыбалось за укрывательство опасной преступницы как минимум ехать в Магадан. А рано или поздно её бы всё равно нашли. И замучили бы Лесю и меня допросами.
- А как вы оказались в Думе и дали там концерт?
- Леся встретила на Охотном ряду бывшего однополчанина, а тот – помощник Васильева. Пригласил нас в гости. Между прочим, на моем концерте в тот день были все партии, кроме «Единой страны». И песни были точно не фашистские. А бесплатно – потому, что всё произошло как бы само собой. Заранее этот концерт не планировался.
- А вы знали о прошлом вашей жены?
- Да, она ещё в Вене рассказала мне всё о себе.
- И вам не жаль Зою Рамазанову и её детей?
Некогда красивое лицо бывшей звезды выразило замешательство. Он откровенно не знал, жаль ему их или нет.
- Жаль. Но я думал, что привык к обычной, средней жизни. Может быть, и правда привык. Если бы не кампания в прессе… наверное, так и продолжал бы жить. А… появилась возможность вернуться – я не могу перед ней устоять.
- А ваша жена?
- Она поймёт. Она выберет меня, а не мачеху. Леся меня любит.
- А вы?
- И я её люблю. И никогда не хотел бы с ней расставаться.
- Между прочим, с её первым мужем вы познакомились отнюдь не в прошлом году?
- Да, Рудольфа фон Шлоссера я знаю с девяносто восьмого года. Он тогда ещё был немецким разведчиком, приехал в Москву с очередным заданием как приглашённая звезда и покорил всё руководство, особенно дочь президента. Он действительно очень талантлив. И тогда чуть не занял моё место на эстраде. Честно сказать, я сидел в гримерке и плакал, пока Шлоссер выступал.
- Именно в тот момент вас подобрала Инна Лаевская.
- Да, всё верно. Кто же знал, что барон через неделю исчезнет из Москвы? Но я меньше всего думал о мести, когда Леся выбрала меня. Я люблю Лесю. Хочу, чтобы она разделила мой будущий успех.

Глава 18.
Снотворное, по счастью, подействовало на Лесю не в полной мере. Васильев, Олег и Надя вылетели практически одновременно с представителями ФСБ. Дали знать местному отделению «Отчизны».
Леся помчалась домой к Зое, оставив свекровь в растрепанных чувствах. Нужно было спешить. Счёт шёл на часы.
- Собирайтесь быстрее! Спрячемся в парткоме «Отчизны». Больше нам бежать некуда. Не бойтесь. Вас в обиду не дадут.
Зоя и Таня оделись быстро, Саша потребовал объяснить, «чего они вообще должны куда-то бежать».
- Через полчаса здесь будет ОМОН! Потом объясню, что и как, сейчас некогда!
Прихватили с собой деньги и документы и побежали – пешком, потому что ждать автобуса времени не было.
. . .
Как только Леся и Зоя с детьми вбежали в местный штаб «Отчизны», над городом взвыла сирена. Перед городской администрацией опустился вертолет, из него вышли генерал ФСБ, Воробьёв, Гуревич и Никита. Губернатор Красноярского края впал в столбняк, когда столь пестрая компания вошла к нему в кабинет.
- Проводится операция по задержанию опасной преступницы, - объявил представитель ФСБ. – Все данные граждане присутствуют в качестве свидетелей и возможных участников.
Губернатор только кивал. Делайте что хотите, желательно, конечно, без жертв… но… в общем, на ваше усмотрение.
. . .
Звонок Воробьёва вырвал Катю из предутреннего сна. Как всякий работающий человек, она прокляла всё на свете (не дали полчаса доспать!), но, услышав, по какому делу ей звонит бывший генерал милиции, встрепенулась. Она должна лично видеть арест убийцы своей матери!
Билетов на самолет до Красноярска уже не было. Время уходило. Катя решилась.
Звонок телефона вывернул знаменитую продюсершу из-под обоих новых проектов.
- Лаевская слушает.
- Инна Богдановна, это Екатерина Слепцова, дочь Ларисы Врангель.
- Какого хрена?!
- Убийцу моей матери арестуют сегодня. В Красноярске. Пожалуйста, можно мне воспользоваться вашим самолетом? Ради вашей с мамой дружбы.
Первая мысль Лаевской была – обложить Катю покрепче. Вторая – а ведь она никогда ещё не видела, как арестовывают преступника. В жизни – это не в кино… Скучающей в светской тусовке продюсерше показалось, что в этом есть смысл…
- Короче, дуй ко мне. Полетим вместе.
Так и получилось, что все участники этой истории собрались в одном месте в одно время.
. . .
Раиса Андреевна Колоскова всё ещё приходила в себя, когда в дверь позвонили. Конечно, это Никитушка. Он сейчас всё объяснит. Всё будет хорошо.
Но вместо любимого сына в квартиру ввалилось шестеро милиционеров.
- Колоскова Раиса Андреевна? Где ваша невестка?
- Убежала часа полтора назад, слова не сказала – куда, зачем…
- Мы остаёмся здесь. Будет засада на опасную преступницу, которую Александра Колоскова может привести сюда.
- Где мой сын? – простонала несчастная женщина. – Что с Никитой?
- В порядке ваш Никита. Сидит в штабе. Спасибо вам, это вы его так воспитали – сознательным гражданином. Мы-то думали, он только рот под фанеру разевать умеет и бабам мозги пудрить. Теперь небось опять в гору пойдет. А вы бы телевизор включили. Задержание в прямом эфире будет.
Одновременно в квартиру Зои ворвался ОМОН. Никого не найдя, оставили засаду и здесь – на всякий случай.
- И где она может быть? – тихонько спросил губернатор.
- В штабе «Отчизны», где же ещё, - ответил генерал ФСБ. – Будем выдвигаться туда. Танковую колонну – вперед, ОМОНу приготовиться к штурму, но без команды не начинать.
- Зачем танки? – удивился Никита.
- А ты знаешь, на что мы там нарвёмся? – заметил Воробьёв. – Может, националисты будут защищать Зою с оружием в руках?
- Значит… будет настоящее… сражение? – неуверенно выдала бывшая звезда.
- А ты как думал? Как в кино? «Я сказал: «Горбатый!»? Тут ситуация не та.
- Вы трое пойдете со мной, - прервал диалог генерал ФСБ. – Гражданин Колосков может нам понадобиться при переговорах, Гуревич будет освещать события в качестве журналиста, а вы, Сергей Антонович, - давать объяснения прессе.
Никита окаменел. Леся наверняка там, в самой гуще событий. Её могут убить.
Эта мысль очень медленно доходила до его сознания. И когда наконец дошла, великого тенора затрясло.
- Не пойду! – заявил он, стуча зубами. – Леся! Спасите её! Вытащите её как-нибудь оттуда! Делайте что хотите, только спасите Лесю!
Гуревич сориентировался первым и от имени всех российских мужчин закатил Колоскову оплеуху.
- Раньше надо было о Лесе думать! Она теперь пойдет как соучастница! И не в Магадан, а в Верхоянск!
Воробьёв силой влил в Никиту рюмку водки. Тот закашлялся, но проглотил.
- Поехали, ё-моё! Ох уж эта мне творческая интеллигенция!!! Ещё курсантом замучился таких, как ты, по вытрезвителям развозить!
Ухватил собеседника за шиворот и потащил к дверям.
. . .
Васильев, Олег и Надя прилетели в Красноярск одновременно с чекистами. В штабе «Отчизны» их уже ждали. Леся и Зоя с детьми сидели в окружении патриотов и завтракали – убегать пришлось в такой спешке, что Зоя еле успела выключить плиту, на которой так и не доварились сосиски и каша.
Партийцы уже знали, что ОМОН побывал дома у Зои, и в Лесиной квартире тоже засела милиция. Логика событий неизбежно приведет их к «Отчизне». Что делать, когда здесь появится ФСБ, милиция и Бог знает, кто ещё?
Не выдавать Зою – это было ясно и так. А вот что делать дальше, не понимал никто.
- Прежде всего – организовать прямой эфир через интернет, - распорядился Васильев. – Пусть весь мир видит, как власть героически сражается с женщинами и детьми. Дальше – держать оборону, в случае необходимости, до последнего. «Отчизна» не предаёт!
- Значит, по-любому погибать? – спросила Леся. - И выхода нет?
- Боюсь, что так, – ответил Васильев. – Нам не оставили выбора – предать или погибнуть. Господа, я обращаюсь ко всем вам: ячейка «Отчизны» в Красноярске должна сохраниться! Остаются здесь только добровольцы. Политсовет, шаг вперед! Вы уходите. Без обсуждений. Остальные пусть решают. Уход не будет предательством с вашей стороны.
Осталось восьмеро, не считая Леси, Васильева, Олега и Нади.
- Прощайте, друзья. Постарайтесь на время покинуть город. Не поминайте лихом. Слава России!
- Слава России!!!
. . .
Катя и Инна Лаевская оказались на месте происшествия в то же самое время. Инна, вспомнив собственное прошлое, предложила сразу подвигаться к штабу «Отчизны». Нашли через интернет его местонахождение, рванули по улицам на двух огромных «джипах», распугивая прохожих, и успели прямо к началу основных событий.
- Мы находимся около регионального отделения партии «Отчизна» в Красноярске, - бойко тараторила корреспондентка одного из центральных каналов. – Как стало известно ФСБ, давно находящаяся в розыске террористка Зоя Рамазанова прячется именно там. По данным неофициального источника, эту информацию в ФСБ передал скандально известный певец Никита Колосков, нынешней жене которого Рамазанова приходится близкой родственницей.
- Сволочь! – мрачно сказала Леся. Прямую трансляцию событий смотрели и их непосредственные участники.
- Не зря у меня было нехорошее предчувствие, - отозвалась Зоя.
К зданию, в котором располагался штаб партии «Отчизна», подошли два танка. Всё оно оказалось окружено вооружёнными милиционерами.
- Космодемьянская-Рамазанова Зоя Анатольевна! – раздался усиленный рупором голос генерала ФСБ. – Она же Тихомирова Ольга Борисовна, она же Попова Маргарита Николаевна! С вами говорит заместитель директора ФСБ Российской Федерации. Предлагаю вам добровольно сдаться. Выходите вместе с детьми, подняв руки. Без оружия. В противном случае по штабу «Отчизны» будет открыт огонь на поражение.
- Может, я пойду всё-таки? Кровь же прольётся, погибнете, может, вы все…
- Не вздумай! – Леся усадила мачеху на место, и все остальные взглядами согласились с ней. – Погибать, так всем вместе. Гуманисты, мать их. А то мы не знаем, что будет на самом деле!
- Наш ответ – нет! – сказал Васильев в рупор. – Будете штурмовать здание, где находятся двое детей, которые ничего плохого ни лично вам, ни России не сделали? Вперёд! Покажите всему миру свою доблесть!
- Эффектно, - заметила Кате Лаевская. – Хороший клип мог бы из этого получиться.
- Леся! – к мегафону прорвался задыхающийся голос Никиты Колоскова. Как он был непохож на тот, что звучал когда-то со сцены, вводя публику в экстаз! – Выйди оттуда! Пожалуйста! Я не смогу без тебя!
- Да пошёл ты! – заорала бывшая партизанка. – Власовец! Другую дуру себе ищи!
Никиту, судя по доносящимся звукам, отшвырнули от мегафона.
- Вы категорически не желаете сдаться?
- Нет!
- Танки, огонь!! На штурм!
Над местом происшествия громыхнуло, всё вокруг заволокло дымом… И на этом фоне без всякого усилителя понеслось:

Смейся, паяц, над разбитой любовью,
Смейся, смейся… и горько плачь!..

Голос Никиты Колоскова срывался. Такого отчаяния, просто-таки безумного, не звучало ни в одной, даже самой грустной его песне…
Под звуки всемирно известной арии ОМОН бросился на штурм.

Глава 19.
- Да, Колоскова, не ожидал встретиться с вами вот так, - у Лесиной постели сидел её преподаватель по анестезиологии и реаниматологии. – Как себя чувствуете?
- Ничего, Виктор Леонидович, спасибо… А какой сегодня день?
- Три дня, как вы у нас находитесь. А в сознание пришли полчаса назад.
Голова побаливала и кружилась, но соображала. Леся вспомнила всё, что было в штабе красноярского отделения «Отчизны»… и застонала. Не от боли – от отчаяния.
- Кто-то… кроме меня… выжил?
- Алексей Васильев в реанимации, за стеной. Большая потеря крови, на ноги встанет ещё не скоро… но жить будет. Кудрявцев – не знаю. Боремся за его жизнь. Под обломками после взрыва и штурма нашли семь тел. Надежду Сорокину сейчас, видимо, ищет милиция, ФСБ и не знаю кто – вместе с детьми Зои Рамазановой. Они пока считаются пропавшими без вести. Вы, Колоскова, отделались легко – травмой головы и сотрясением мозга. Видимо, вас подкинуло взрывной волной.
- Пожалуйста, не называйте меня так. Моя фамилия Тимофеева.
- Между прочим, непосредственный виновник вашего несчастья буквально спит под дверями больницы. Умоляет пропустить к вам.
- Если этот… - Леся не знала, какое слово подобрать, - здесь появится, я встану и раскрою ему башку стояком капельницы. Подлец… Зоя… что с Зоей?..
Она догадывалась, но молила Бога, чтобы это была неправда…
- Зоя Рамазанова погибла. Была тоже ранена при выстреле из танка… Её защищали, не щадя себя. Сорокина, как я слышал, пыталась оказать ей первую помощь… Она была ещё жива, когда её на милицейской машине привезли сюда. Умерла во время операции.
Из глаз Леси потекли слёзы… «Так не должно было быть… Обидно, обидно, обидно!..» Это ей отчётливо вспомнились слова журналиста «Комсомольца Москвы» Теплова, тоже павшего жертвой предательства. И самым сильным чувством Леси была именно обида. Ведь всё могло закончиться совсем по-другому… Придумали бы что-нибудь, спасли бы Зою и детей… В том, что стало так, виноват только один человек. Человек, всю жизнь руководствовавшийся принципом «я хочу», человек, никогда не думавший ни о ком, кроме себя, человек, для которого не существовало ничего, кроме его красоты и таланта… Нет, не человек. Красивое, талантливое, безумно обаятельное чудовище без всякого намека на душу. Он не понимает того, что натворил. Ему никогда не говорили, что хорошо и что плохо. С детства его ставили выше других людей. Он всегда считал, что имеет право на что угодно. Он всё в жизни получал благодаря лицу и голосу. Он не привык прилагать усилия, чтобы чего-то достичь. Когда нужно было выбирать, он выбирал самый легкий путь. И этот путь стоил жизни восьми людям, дети остались без матери, Васильев и Олег мучаются от ран… Зато он снова стал звездой. Кремль не забудет такой услуги.
Как ему могли дать партию Ленского? На пушкинского героя он похож только одним – своим сводившим всю страну с ума обаянием. Он не Ленский – он Бад Корлисс из «Дочерей медного короля». Леся очень любила эту книгу. Её главный герой – тоже редкий красавец. Охотящийся за большими деньгами и ставший убийцей не по злобе, а от трусости, безволия и избалованности.
Разница только в одном – Корлисс убивал сам, а тот, имени которого Леся не хотела даже упоминать, - чужими руками.
А она была старшей дочерью – Мэрион, для которой Корлисс был не только убийцей её сестёр. И ей было жаль, мучительно жаль, что он это сделал. Что не смог преодолеть в себе тягу к гламуру. Что между ней и бесконечно любимым ею человеком легли восемь человеческих жизней.
И та жизнь, которая сейчас внутри неё, их не перекроет.
       . . .
- Ну что? – спросил генерал ФСБ, проводивший операцию по задержанию Зои. – Можно сказать, всё сложилось исключительно удачно. Местное население не пострадало, иностранцев удалось убедить в необходимости и неизбежности радикальных действий.
- Не будет долгого и нудного суда, - добавил «мент» Воробьёв. – Главная подозреваемая-то того…
- Вы имеете право на собственное мнение, Сергей Антонович, - ответил генерал. – У нас демократическое государство.
- А дело об убийстве Ларисы Врангель закроют в связи со смертью главной обвиняемой?
- А у вас другое мнение?
- Убил писательницу её муж, а покойную Зою Анатольевну элементарно подставили.
Два генерала, два умудрённых опытом человека глядели друг другу прямо в глаза.
- Какие у вас доказательства?
Воробьёв рассказал.
- Не сейчас. Через месяц-другой, когда шум вокруг всего этого утихнет. И максимально тихо, не привлекая внимания. И не поднимая вопроса о виновности Зои Рамазановой. О событиях в Красноярске – забудьте.
. . .
Полуживого Никиту Колоскова буквально за ноги оттащили от дверей реанимации. К Лесе его не пускал медперсонал, говоря, что волновать её нельзя. О беременности Леси ему запретили говорить. В жизни, которую ему предстояло теперь вести, она была лишней. В общую палату её перевели, когда Никита уже был в Москве.
Его новым продюсером стало подставное лицо, на самом деле в первый эшелон звёзд «фашиста и алиментщика» посадило государство. Вернее, благодарная ФСБ. За триумфальным возвращением «великого тенора» стояло его обязательство сотрудничать с этой организацией в дальнейшем. В СМИ развернули просто-таки крестовый поход за его реабилитацию – и концерт в Думе нельзя считать доказательством его фашистских убеждений, и женитьба на Лесе – от отчаяния, и даже Лаевскую заставили публично признать факт отцовства её любовника. У неё была уже тысяча новых проектов, и ей было всё равно. Свидетельство о разводе прислали Лесе в больницу, ненамного опередив её собственные намерения. Никита подписал бумаги только после неё.
В самолёте до Москвы он лежал ничком, закрыв руками лицо. С ним улетела и мать. А по приезде бывшую звезду сразу же взяли в разработку.
Лучший эстрадный композитор писал музыку к его новой песне, лучший текстовик – стихи, лучшие клипмейкеры снимали новый клип. В Институте красоты разглаживали и освежали лицо, осветляли и укладывали волосы, подбирали новые линзы – не цветные, а делающие взгляд более глубоким. Шили концертные костюмы, подчёркивающие заметно улучшившуюся за время «опалы» фигуру. И наконец на сцену «Олимпийского» вышел на свой сольный концерт улыбающийся обаятельнейший красавец, вновь заставивший упасть к своим ногам всю страну. Рецензенты – все без исключения! – отметили, что Никита Колосков не только в голосе, но и ещё больше похорошел.
Успех, о котором он мечтал полтора года, пришёл. «Алмазный голос России» наслаждался им. Но появилось новое, незнакомое раньше чувство – тоска. Он скучал по Лесе, по её умному и веселому разговору, её умению по-настоящему уютно обустроить дом. Вокруг него снова крутились женщины, но ни одна не могла даже приблизиться к Лесе. Никита пытался как-то связаться с ней, но ФСБ пресекала все его попытки.
. . .
Катя вернулась в Москву вместе с Лаевской. Воробьёв успел поговорить с ней – она сама, не удержавшись, позвонила ему в день штурма – и объяснил, что расскажет всё немного позднее. Ладно, их спецслужбистские заморочки… всё понятно.
С ними летел и Гуревич, развлекавший дам свежими анекдотами и сплетнями. Лаевская смотрела на него оценивающе, как на драгоценность от Сваровски.
- Слушай, Вовчик, а я тоже про тебя кое-что знаю. В Думу пошёл запрос якобы от избирателей. Насчёт твоей шизофрении.
- Инночка, такие слухи появились одновременно с теми, что твой бывший – гомик. И нас обоих за руку не поймал ещё никто.
- Да пошёл он. Я про тебя, а не про него. Давай я тебя раскручу.
- Не понял… Ты хочешь из меня сделать певца?
- А чем ты хуже визажиста Птицына? Или мальчиков с «Фабрики звёзд»?
Гуревич захохотал. Его беспокоил запрос – на этот раз к слухам приложили копию истории болезни ещё с восьмидесятых годов. А выходить на сцену он любил. На встречу с ним, ещё кандидатом в депутаты, шли как на концерт. Почему бы и нет?
- У нас на эстраде кто только не пел – педики, алкаши, наркоманы… даже трансвеститы. А вот шизофреника ещё не было, - протянула Лаевская. – Соглашайся, Вовчик, шизофрения – это круто! Будет этот… фурор, зуб даю!
. . .
Леся вышла из больницы одновременно с Васильевым. Олег ещё оставался, но уже не в реанимации, а в общей палате. Его можно было перевезти в Москву, и этим как раз занялись его ближайшие соратники.
Красноярская ячейка «Отчизны» снова работала. Список погибших в траурной рамке решили так и не снимать со стены. Зою похоронили на местном кладбище под именем Маргариты Поповой, чтобы не возбуждать зряшного любопытства. Остальных – в разных местах: устроить братскую могилу не разрешили.
Гибель Зои спасла всех их от более тяжёлых последствий – власть решила проявить гуманность и не преследовать никого за укрывательство опасной преступницы. Поэтому и лежали все раненые не в тюремной больнице, а в краевом госпитале.
О Наде никто ничего не знал. Как она смогла выбраться из практически оцепленного города с двумя детьми, было непонятно. Их даже не объявили в розыск – дети не могли ничего знать о своём отце, погибшем задолго до их рождения. Васильев считал, что она не может не связаться с ним. Потом – когда прекратится шум вокруг всей этой истории.
В той же больнице Лесе впервые сделали УЗИ. Она ждала девочку и мысленно уже называла дочку Анной. Не Анной Никитичной Колосковой, а Анной Александровной Тимофеевой. Не дай Бог, чтобы пошла в папу…
Леся долго разговаривала с Васильевым. Выговориться было больше некому, а молчать – невмоготу.
- Не знаю, как мне жить дальше. Доучусь, конечно, но в ординатуру-то опять не попаду.
- А ты не хочешь поехать в Москву со мной? У нас в организации работа всегда найдется. И ребёнка мы тебе воспитать поможем – вырастет настоящим русским человеком. Не то, что папаша, господи прости…
- Алексей Михайлович, ну как так можно? Такой красивый, такой талантливый … и с такой чёрной душой!
- Сатана принимает вид ангела света. Бог дал ему красоту и талант, а он употребил их на службу дьяволу. Это его выбор, но не всё коту масленица. Человек платит за свои грехи. Этого можно не видеть, но это есть. Когда он умрёт, выяснится, как было на самом деле. А то и раньше.
- Я думала… я была уверена, что он лучше. Ушёл ведь от Лаевской, сам ушёл, и жили мы так хорошо, так дружно! Я думала, он привык жить небогато и ценит в жизни настоящее счастье, а не деньги!
- Дело не в этом. От Лаевской он ушёл только потому, что пострадало его мужское самолюбие, это ни для кого уже не секрет. Раз в жизни он что-то поставил выше денег, и тусовка выплюнула его. Именно за это. Второй раз он не сделает такой ошибки. А ушел бы он от Лаевской, если бы Грация Поццуоли не стояла за его спиной? Бог с ним, Леся, и Бог ему судья. Я хочу поговорить о тебе. Ты едешь со мной в Москву?
В одной из машин, стоящих в больничном дворе, включили радио, и Лолита запела:
Пошлю его на… небо за звездочкой,
Конечно, всё хуже может кончиться,
Ещё один мучительный день пройдёт –
И захочется… жить захочется!

Глава 20.
Васильев перевел Лесю в тот самый вуз, с первого курса которого она когда-то уехала в Югославию. Она продолжила учёбу, параллельно помогая «Отчизне». Пока Васильев, Олег и Леся лежали в больнице, прошли выборы в новую Думу, и патриоты не попали в её состав.
СМИ поступили умно, дискредитируя их: об укрывательстве прямо не упоминалось, только намеками. В самом патриотическом движении начались распри – стоило ли защищать Зою с оружием? Нужно ли было жертвовать людьми? Достойна ли, наконец, была партизанская вдова того, чтобы вообще защищать её?
- Зоя Анатольевна Рамазанова – вдова русского офицера! – доказывал Васильев. – Неважно, был ли человек русским по национальности – он сражался за интересы России! Погиб потому, что мог помешать заключению трижды позорного Хасавюртовского мира! Если бы такое произошло с вдовой чеченского боевика – все чеченцы встали бы на её защиту! Пора уже и нам научиться горой стоять за своих!
Пока Васильев лежал в больнице, ругать его не решались. Но после возвращения в Москву лидеру патриотического движения пришлось просто-таки отбиваться от соратников. Дни и ночи проходили в спорах и ссорах, Васильев убеждал одних и гнал из партии других.
Патриотическое движение раскалывалось, и в его расколе тоже винили Васильева.
Лесе пришлось заменить Надю. Она отвечала за связи с прессой, вместе с Олегом занималась подготовкой докладов и прочими бумажными делами. Её старались по мере возможности не загружать работой. Потеряв уже двух детей, Леся клялась самыми страшными клятвами, что с этим ребёнком ничего не случится. По счастью, её беременность протекала довольно легко.
Боялась она только одного – что дочка унаследует талант Никиты. Бывшая партизанка готова была скорее убить её собственными руками, чем отдать в шоу-бизнес. Тот, что погубил её отца…
. . .
В бывший дом Ларисы Врангель бесшумно вошел отряд милиции.
- Малиновский Игорь Владимирович? Вы арестованы по обвинению в убийстве вашей жены Врангель Ларисы Алексеевны.
- Что за бред? – Игорь с трудом выпутался из легкого одеяла, швырнув его на оцепеневшую сожительницу. Не каждый же день в дом с утра пораньше вламывается опергруппа…
- Одевайтесь. Поедем с нами.
. . .
Игорь стоял на своей невиновности. Доказательств не было. Но метод исключения остальных подозреваемых убедил прокурора в возможности передачи дела в суд.
Воробьёв позвонил Кате, чтобы сказать ей об аресте Игоря. Каким-то чудом журналисты ещё не знали этого. Соответственно, не знала и Катя.
- У него есть шансы оправдаться? Он будет наказан?
- Надеюсь, Катенька. С нашим судом, ё-моё, сами понимаете, нельзя ни в чём быть уверенным. Адвокат, скорее всего, будет упирать на виновность Зои Рамазановой, царствие ей небесное. Все уже вне подозрения, кроме неё. А прямо сказать, что она ни в чём не виновна, тоже, ё-моё, чревато – получается, бойня в Красноярске была напрасной. Не знаю, ё-моё, что перевесит – справедливость или конъюнктура.
. . .
В тот же день в квартире Васильева раздался звонок. Лидер патриотов жил один – жена забрала сыновей и ушла от него сразу после того, как он активно занялся политикой. Леся поселилась у него – больше было негде, а на сплетни её было наплевать. Она и подняла трубку.
- Алло?
- Привет, Леся. Это Надя Сорокина.
- Господи, жива! Как дети?
- Всё нормально. Ты надолго в Москву?
- Да вроде пока ехать некуда, - Леся невольно засмеялась. – Ты хочешь встретиться на нейтральной территории?
- В парке «Коломенское», на набережной. Сегодня сможешь?
- Смогу. Через два часа?
- Давай. Я звоню из автомата.
. . .
Начиналась весна. Лёд ещё не растаял, и Леся шла по снежной кромке, чтобы не поскользнуться. Поэтому Надю заметила не сразу.
- Привет, - сказала та.
Леся подняла голову и, забыв обо всём на свете, кинулась подруге на шею. Жива! Точно жива!
Рядом стояли Саша и Таня. Леся молча сгребла их в охапку, и даже Саша, не любивший женских нежностей, на этот раз не сопротивлялся.
Они, не сговариваясь, двинулись по набережной.
- Алексей Михайлович и Олег живы. В партии раздрай, все ругают всех. Я переехала в Москву, а развелась ещё раньше. Вы-то как?
- Уцелели, - коротко ответила Надя. – Не помню сама, как мы выбрались. Я поручила Зою Олегу, их вот взяла за руки и побежала. Спрятались в каком-то подвале, переждали до темноты, а потом уехали из Красноярска – блокаду-то сняли сразу. Мотались по моим знакомым. Их у меня по всей стране хватает. А неделю назад приехали в Москву. Одна подруга Вконтакте работает на Николиной Горе дворником, утром рассказала, что арестовали мужа Ларисы Врангель. В газеты и на телевидение пока информация не просочилась. Леся, что делать? Не бегать же по России до конца жизни?
Вид у неё был издерганный. За прошедшие два месяца деловитая пресс-секретарша лидера российских патриотов очевидным образом превратилась в неврастеничку.
- Подумать надо. По-моему, Сашу и Таню никто не ищет. Можем поехать к Алексею Михайловичу, пообедать и все вместе решим, что дальше.
- Я теперь своей тени боюсь. Вдруг опять что-нибудь случится?
- Ничего не случится. Поехали.
Около самого выхода из парка все четверо, как по команде, замерли: на них смотрел огромный плакат с портретом Никиты Колоскова. Под его улыбающимся лицом было написано: «Не верь сплетням – доверяй фактам! Никита Колосков возвращается! Сольная программа «Новые песни для любимой»! Единственный концерт в «Олимпийском»!»
Только сейчас Леся заметила, как Саша похож на отца. Мальчик смотрел на убийцу своей матери, и его ясные, сине-стального цвета, как у Рамазанова, глаза горели недетской ненавистью.
- Пошли отсюда, - нарочито грубо сказал он.
И они, ускорив шаг, пошли.
. . .
Катя долго думала, как не дать отчиму ускользнуть от наказания. Получалось, что нужно реабилитировать Зою. Иначе вину свалят на неё. Нужно пойти на сотрудничество с теми, кто не меньше её заинтересован в оправдании Зои. С патриотами. Парадокс, конечно… но выбора-то нет!
- Алло, организация «Отчизна»?
- Слушаю вас, - ответила Леся (Надя боялась даже ответить на звонок).
- Это Екатерина Слепцова, дочь Ларисы Врангель. Арестован мой отчим, но он может избежать тюремного срока. Вину за гибель моей матери свалят на Зою.
- А мы-то здесь при чём?
- Вы знаете, что она невиновна. Вы можете это доказать. По-моему, у нас в этом деле общие интересы.
- Ты что, искренне полагаешь, что нам позволят это сделать? С какого дуба ты рухнула?
- Я полагаю, что одна голова – хорошо, а две – лучше. Если мы вместе подумаем, как это сделать, обязательно найдем выход.
Леся решилась.
- Приходи сегодня в восемь вечера… - она назвала адрес. – Надька, не падай в обморок, телефон не прослушивается. Придёшь?
- Приду. На данный момент у меня нет выбора.

Глава 21.
Катя появилась точно в назначенное время, минута в минуту. Сашу и Таню попытались отправить к телевизору – шёл «Гарри Поттер», но на этот раз упёрлись оба, внятно объяснив взрослым, в каком месте они этого Гарри видели вместе со всей остальной кинокомпанией. В конце концов, говорить будут об их матери.
Кроме Леси и Нади, смогли прийти, оторвавшись на время от внутрипартийных склок, Васильев и Олег. Все кресла, стулья, табуретки и огромный диван в квартире лидера патриотов оказались заняты. На журнальном столике стояли две бутылки простой воды и семь стаканчиков, всё остальное только помешало бы. Первой взяла слово Леся.
- Алексей Михайлович, я пригласила сюда дочь покойной Ларисы Врангель, Слепцову Екатерину, потому что у нас с ней сейчас один интерес – отмыть Зою Рамазанову от тех помоев, которые вылили на неё в последнее время. Если мы докажем, что Зоя не убийца, Игорь Малиновский получит по заслугам, отмазаться ему уже не удастся. Как вы думаете?
- Я думаю, что это хорошая теория, у которой нет шансов стать практикой. Доказать невиновность Зои Анатольевны, царствие ей небесное, очень просто – на момент гибели писательницы она находилась далеко от Николиной Горы, у неё алиби. Олег и ещё двое ребят сидели в ту ночь в засаде у дома Ларисы Врангель – хотели перехватить Зою, если бы она вдруг решилась на что-то подобное – и никого, проникшего извне, не видели. В этом плане мы подстрахованы даже с двух сторон. Хотя, конечно, судья может подумать, что мы её выгораживаем. Дело не в этом. Невиновность Зои означает, что бойня в Красноярске, в которой погибли она сама и семь наших товарищей, была не нужна. То есть, господа с Лубянки совершили преступление – ведь неминуемо вылезет и то, что Зою бессовестно оболгали. Погибли невиновные! Наш всенародно обожаемый сделает вид, что слышит об этом впервые, Запад опять завопит о нарушении прав человека (им дай только предлог) – словом, необходимо будет найти и демонстративно наказать виноватого. И полетят клочки по закоулочкам! А в роли стрелочников окажутся не самые последние в стране люди. И вы хотя бы на минуту можете допустить, что нам позволят выступить с такими доказательствами?!
- Пусть делают процесс закрытым, - предложил Олег. – Катя, ты ведь имеешь право этого потребовать? Может, на закрытом суде всё-таки дадут нам выступить?
- Нереально. Ты… вы все знаете, кто такой Игорь Малиновский. Вся тусовка уже собралась на процесс. Сделать его закрытым просто не получится. Не дадут, даже если я буду валяться у судьи в ногах.
- Не поверят вам ни хрена, - вступил Саша. – Скажут, вы всё врёте.
- Что сидели в засаде, предположим, неправда, - Васильев уже тренировался перед процессом. – А то, что твоя мама была в ту ночь за пол-России от дома Врангель, тоже неправда?
- А кто это видел? Нам с Танькой не поверят, а других запугают, и никто ничего не скажет.
- А билет? На самолёт или поезд? Не автостопом же она добиралась от Красноярска до Москвы?
- Подделают. И билет, и свидетелей, что она его брала.
- А мы, по-твоему, ушами будем хлопать? Не сможем подставу разоблачить? Дело сфабриковать не так просто, как ты думаешь.
- Алексей Михайлович, а я знаю, что надо делать, - вдруг выдала Катя. – Пусть о невиновности Зои заявит человек, который вроде как посторонний в этом деле. Тогда уже никто ничего сделать не сможет.
- Да где ты возьмёшь такого человека?
- Есть такой человек. И вы все его знаете.
. . .
Владимир Моисеевич Гуревич собирал вещи, готовясь выехать из своего роскошного кабинета на седьмом этаже дома 1 по Охотному ряду. Его выставили отовсюду: из думской фракции, партии «Единая страна», редакции «Комсомольца Москвы» и продюсерской компании «ЛИБ», то есть «Лаевская Инна Богдановна». Лаевская тоже стала недавно членом партии «Единая страна», и гласно связываться с человеком, в медицинской карте которого открытым текстом написано «шизофрения», не хотела, взяв назад все свои слова.
Ведь семь лет никому не было до этого дела! Да, всякие тёмные разговоры о поддельной медицинской справке Гуревича ходили, кто-то когда-то где-то якобы видел его амбулаторную карту и даже историю болезни из психиатрической больницы (одной из крупнейших в Москве). Пока это были слухи, они придавали личности бывшего папарацци пикантность. Как только три выписки с приложением ксерокопий были выложены на Компромат.Ру и отправлены в Высший Совет «Единой страны» - Владимир Гуревич оказался изгоем.
Как он сейчас ненавидел весь мир! Почему???!!! Он же не сумасшедший! У него эти приступы бывали три раза за всю жизнь! Между ними он нормальный! Нормальный! А проклятая справка закрывала ему путь в жизнь! Какую взятку дали в своё время его родители, когда он поступал в МГУ, на журфак, чтобы из справки исчезло заключение психиатра! Чем он провинился, что по закону должен был всю жизнь провести в психушке?! Он – один из лучших журналистов этой страны, а не имел права ни учиться, ни работать! Провались в ад эти законы и эта власть!!!
И тут зазвонил телефон. Звучала его любимая мелодия – «Не думай о секундах свысока…». Он с детства грезил Штирлицем, хотел быть таким же. В какой-то мере ему это удалось…
- Слушаю.
- Володя, привет. Это Катя Слепцова.
- Только не надо меня жалеть!
- У меня есть для тебя кое-что. Работа, я имею в виду.
- Какая, к такой матери, работа! Я теперь конченый человек!!!
- А громко хлопнуть дверью не желаешь? – вкрадчиво спросила Катя. – Могу дать такую возможность. Ты, может, и шизофреник, но журналист высшего класса. Поручить такое дело я могу только тебе.
Никогда раньше Владимир Гуревич не пошёл бы на такую откровенно сомнительную авантюру. Но сейчас ему было уже всё равно.

Глава 22.
Игорь продолжал стоять на своём – невиновен, не убивал, не мог такого сделать и так далее… Суд шёл долго, трудно, постоянно переносились заседания. Катя не пропустила ни одного.
По мере того, как у её отчима заканчивались деньги, шум вокруг дела стихал. В зал перестали набиваться звёзды шоу-бизнеса, огромные статьи сменились маленькими заметками, а потом исчезли и они. Судья упорно гнул свою линию – заслушивал свидетелей, рассматривал вещественные доказательства, задавал вопросы свидетелям и подсудимому. Как и предвидел Васильев, адвокат Игоря упирал на сомнения по поводу участия Зои. Всякое сомнение должно толковаться в пользу обвиняемого.
Гуревич после исключения из «Единой страны» ударился в бега – ночевал у знакомых ему с девяностых годов тёмных личностей, каждый день меняя дислокацию. Он прекрасно понимал, что рано или поздно всё равно поймают и засадят в психушку. Все его мысли сосредоточились только на одном – напакостить как можно большему числу людей. В первую очередь – тем, кто сейчас наверху. Патриоты сами попали так, что мало не покажется, к ним у него не было неприязни. А вот Малиновский, которого вытаскивали… Хрен ему, а не спасение!
Он готовился. Материалы были в порядке – ещё до событий в Красноярске он собирал информацию о невиновности Зои. Теперь Гуревич только обрабатывал их литературно.
Когда всё было готово, он выложил результаты своего исследования в интернет. И не только на Компромат.Ру, а везде, куда только мог дотянуться. А в день очередного заседания явился на процесс.
. . .
На этот раз в суд пришла не только Катя – Васильев, Олег, Леся и дети Зои (настоявшие на том, чтобы тоже пойти) появились на процессе впервые за всё его время. Всё шло как обычно – и тут встал Гуревич и заявил, что хочет сделать заявление.
Прокурор долго колебался, прежде чем внести его в список свидетелей. Однако деваться было уже некуда – информацию, собранную бывшим папарацци, не удалось проигнорировать и замолчать. Слишком много людей видели Зою в Красноярске в то время, когда погибла Лариса Врангель. Это был рабочий день, Зоя была на работе, зашла за продуктами (а на местном рынке её хорошо знали), потом – в школу, поговорить с классным руководителем сына, потом – в секцию спортивных танцев, где занималась Таня… Ни одна вокзальная и авиакасса не зафиксировала покупки Зоей билета не только в Москву, а вообще куда-либо из Красноярска. Запугивать столько людей было нелегко и поздно – время оказалось упущено.
- Зоя Анатольевна Рамазанова-Космодемьянская невиновна, - закончил Гуревич. – Её не было в Москве в момент убийства. Она не могла физически этого сделать.
Ушлые журналисты тоже узнали заранее, что Гуревич будет выступать на суде. В зале засверкали фото- и видеокамеры, поднялся страшный шум…
- Тишина в зале! – закричал судья. – Свидетель Гуревич, сядьте на своё место. Реплика прокурора!
- Ваша честь, доставка свидетелей, которые могут подтвердить сказанное сейчас Владимиром Моисеевичем, обеспечена. Они ожидают вызова в комнате для свидетелей и могут быть допрошены в настоящем заседании.
…- Да, всё так. Риточка…то бишь Зоечка купила два кило сосисок и молока три литра. А помню, потому как облава была в тот день, милиция по рынку бегала…
…- Петрушки пучок, луку зелёного, помидоров… Арбуз купила! Самый первый в том году. Видать, детей хотела побаловать – двое ведь у неё…
…- Сын Маргариты Николаевны… пардон, Зои Анатольевны подрался накануне с одноклассником. Тот, правда, начал первым… но она очень внимательно выслушала меня и пообещала поговорить с Сашей.
- И поговорила! – вставил тот.
… - Маргарита Николаевна… извините, Зоя Анатольевна приходила уточнить по поводу платы за дочку – Таня болела пневмонией, три недели не была на занятиях…
… - Смех сказать – хлеб чёрный у меня кончился, так Рита… Зоя то есть… мне полбуханки отрезала. Душа была человек – у самой-то лишнее, что ли?… А было это часов в девять вечера – «Время» началось, как только я от неё пришла.
… - Зоя Анатольевна, или Маргарита Николаевна, как мы её называли, была очень ответственный работник. Утром пришла на час раньше, значит, около восьми утра – осталась срочная работа, которую нужно было доделать. Никаких признаков усталости в ней не было, она даже сказала, что хорошо выспалась…
- Итак, - подытожил прокурор, - могла ли Зоя Рамазанова в период между девятью часами вечера и восемью часами утра съездить из Красноярска в Москву, никем не замеченной проникнуть в охраняемый дом на Николиной Горе и вернуться назад? Не взяв билета ни на поезд, ни на самолёт? Можно, конечно, допустить, что она воспользовалась телепортацией…
- Оставьте неуместную иронию, - посоветовал судья. – Адвокат имеет что-то сказать?
Адвокат ничего не имел сказать. Толпа свидетелей, непонятно откуда взявшихся, сразила даже его – одного из лучших специалистов по уголовным процессам в Москве и России.
Журналисты уже выкладывали свои записи и впечатления по телефонам и электронной почте.
Это было то самое время, когда оправдали за отсутствием состава преступления человека, машину которого задел автомобиль одного из российских губернаторов (и этого оказалось достаточно, чтобы обвинить его в гибели губернатора, не справившегося с управлением) и молодую москвичку, убившую, защищаясь, напавшего на неё насильника. Присяжные удалились в совещательную комнату.
. . .
Остальные участники процесса вышли в коридор. Гуревича обступили коллеги, выражая восхищение – он криво ухмылялся, отвечая односложно и хлёстко. Васильев, Олег, Катя, Леся и дети держались вместе. Решение могло быть только одно – но ведь никто не отменял «телефонное право»…
Вдруг Леся почувствовала, как напряглось плечо Тани, на котором лежала её рука. Девочка повернулась в сторону и застыла.
Леся невольно проследила за её взглядом – и приготовилась развернуться и уйти.
К ним по коридору Московского городского суда шёл Никита Колосков.
- Леся, подожди! Послушай меня!
- Чего тебе от меня надо, ты, великий тенор!? – в устах Леси это прозвучало как грязное ругательство.
- Леся, слава Богу, я тебя нашёл. – Он попытался обнять её, но бывшая партизанка отшатнулась от «Алмазного голоса России», как от воскресшего Чикатило.
- Леся, вернись ко мне, пожалуйста, я не могу без тебя…
- Видишь этих детей? Это сын и дочка Зои Рамазановой. Сможешь смотреть им в глаза? Ты, продавший ФСБ их маму? Прекрасно зная, что она невиновна?
- Я не знал, что они хотят сделать.
- Не ври!!! Даже ты, витавший в музыкальных высях, не мог не слышать о спецслужбах и их работе. Мы оба выросли в эпоху гласности и демократии, - Леся зло улыбнулась. – Разоблачения пёрли косяком, зверствами чекистов нам все уши прожужжали. Не знал он! Всё ты знал! Тебе было плевать! Ты бы родную мать продал, если бы покупатель нашёлся! Получил, что хотел? Вот и живи так! Только без меня.
 - Нет, только с тобой, - Никита не отрывал взгляд от уже заметного живота Леси. – Это – мой ребёнок, растить и воспитывать его мы будем вместе.
- Кто тут заговорил о воспитании? Тебе ребёнок нужен только ради подтверждения твоих мужских способностей... Я единственный человек, которому поверят, если он заявит, что ты не гей, и не доставлю тебе такого удовольствия. Я тебя видеть не могу, телевизор выключаю, когда тебя показывают. И ребёнка этого ты не увидишь. Не будет картинок из глянцевых журналов, понял?!.. Ох, и дала бы я тебе по зубам, только руки пачкать не хочется. А теперь пошел вон, а то ведь у меня терпение не резиновое.
Всё это говорилось с эмоциями, но не на повышенных тонах, а, наоборот, очень тихо. Поэтому никто из репортёров не обратил на бывших супругов внимания. Кроме вездесущего Гуревича, уже успешно избавившегося от коллег.
- Александра, вы кому всё это говорите? Он же тупой, как сибирский валенок, - понимает, только когда его хвалят. Когда ругают, до него не доходит. Странно даже – все женщины в России от него без ума, а законные жёны – обе! – посылают на… небо за звёздочкой!
- Не тявкай, шизофреник!
- Слышь, ты, Паваротти недоделанный…
Драка не состоялась только потому, что объявили о конце перерыва. Взяв Лесю в бережное кольцо, наша компания вошла в зал, за ними вкатился Гуревич. Никита вошёл одним из последних.
…- Признать Малиновского Игоря Владимировича… виновным в преднамеренном убийстве, совершённом с особой жестокостью… своей жены, Врангель Ларисы Алексеевны… и назначить ему… наказание в виде двадцати лет лишения свободы с отбыванием в колонии строгого режима… Приговор может быть обжалован в течение десяти дней…
Катя плакала. Выплакивала все свои чувства, пережитые с момента гибели матери. Слёзы текли, не останавливаясь, сначала по плечу Леси, потом – как-то незаметно – переместились на грудь Олега…
. . .
Гуревич, услышав приговор, широко улыбнулся, а перед зданием суда пустился в пляс.
- Люди добрые! – кричал он. – Помогите, пожалуйста, кто сколько сможет! Подайте бывшему депутату Государственной Думы!! Купите бублики, горячи бублики! Купите бублики, да поскорей! Меня, несчастную торговку частную да в ночь ненастную ты пожалей!
И, подпевая сам себе, принялся выкаблучивать «Семь-сорок».
- Вызывайте психиатрическую бригаду, - сказал увидевший эту сцену судебный эксперт. – Это шизофренический припадок. И не факт, что он сможет опять стать нормальным.
Всё ещё поющего папарацци невозмутимо укололи и занесли в машину, двинувшуюся в сторону Потешной улицы.
. . .
Никита догнал Лесю и её друзей уже на улице.
- Я люблю тебя, Леся, неужели это ничего для тебя не значит? Не может быть, что всё вот так ушло! Леся, что мне сделать, чтобы ты меня не отталкивала?
- В следующий раз тебе помешаю я. Помешает твоя мама. Может быть, помешает ребёнок. Ты всегда думаешь только о себе. Всё было очень хорошо. Нарисовался соблазн – и ты плюнул на всё и побежал за ним. Никита, я думала, ты человек. А ты – капризная избалованная дрянь. Чтоб тебе твой обожаемый осьминог поперёк горла встал.
- Этим осьминогом ты меня будешь упрекать до пенсии.
- Может, дело не в соблазне? – вступил Васильев. – Просто «Алмазному голосу России» не хотелось такую сомнительную тёщу, как Зоя? За границу бы выпускать перестали, в ФСБ вызывали бы по поводу и без… А насчёт осьминога – в полунищей стране сказать такое мог или клинический идиот, или законченный козёл без всякого намёка на совесть. Выбирай.
Саша, Таня, Олег, Васильев и даже Катя смотрели на самого красивого певца России как на какое-то на редкость отвратительное насекомое.
- Леся, неужели они все тебе дороже меня?
- Знаешь, я, пожалуй, всё-таки дам тебе в морду. Слов ты не понимаешь…
- Никита Витальевич! – к ним подбежал пресс-секретарь Колоскова. – Еле нашёл вас. Из… ну, вы знаете, откуда… целый день звонят! Вам заказное письмо.
Леся и её друзья развернулись и пошли к трамвайной остановке.
- Потом… Леся, не уходи! Пожалуйста! Пожалуйста-а-а!…
В этот момент жители Богородского Вала стали свидетелями неслыханного зрелища (многие крестились и давали клятву больше не пить): за молодой темноволосой женщиной, глубоко беременной, заливаясь слезами и истошно рыдая на всю Москву, в шмотках от Юдашкина полз по весенним лужам Никита Колосков. А та не обращала на него ни малейшего внимания!
Подбежавшая охрана подхватила артиста из погорелого театра под белые ручки и потащила в машину. Тот висел у них на руках, не подавая признаков жизни.

Глава 23.
А Леся и её друзья дождались трамвая и поехали на квартиру к Васильеву. Только Катя уехала домой, чтобы рассказать бабушке, как прошёл суд. Но прощалась она с новыми друзьями с несвойственной ей обычно теплотой и сердечностью. А с Олегом даже обнялась.
Дома в честь окончания процесса и реабилитации Зои выпили по маленькой (конечно, кроме детей и Леси). Катя всё-таки присоединилась к ним – в этот раз они с бабушкой пришли к согласию: стремиться к большим деньгам не стоит. Уж слишком дорогую цену, как Катя убедилась лично, платят люди за богатство и успех.
. . .
Ужин затянулся за полночь. Саша и Таня сидели за столом вместе со всеми и слушали рассказ о своих родителях, об их любви, не придуманной голливудским сценаристом и не воспетой глянцевыми журналами. «Так влюбилась мама в моего отца»…
Султан и Зоя Рамазановы незримо присутствовали среди них. Это чувствовали все, даже Катя.
- А с вами-то что будем делать? – обняв одной рукой Сашу, другой Таню, спросил Васильев. – На меня уже собес насел: по какому полному праву в моей квартире двое несовершеннолетних проживают? Я, конечно, не Рамазанов, но человек вроде бы неплохой. Хотите, буду вашим опекуном?
- Хотим! – хором ответили оба.
- Алексей Михайлович, вы одинокий, вам могут не разрешить, - тихонько вставила Леся.
Лидер патриотов отпустил детей и серьёзно посмотрел в сторону взрослых.
- Я ведь не первый день об этом думаю. Не в детдом же им идти, в самом деле! А моё одиночество и правда может смутить… В общем, Леся, Надя, вы только, пожалуйста, не обижайтесь… а надумал я вот что – одна из вас… вступит со мной в фиктивный брак. Супружеской паре проще в этом плане… Я понимаю, что не имею права просить вас об этом…
- Алексей Михайлович, я – пас! – заявила Надя и вспыхнула до корней волос.
- Это почему? – вырвалось у Леси, хотя она собиралась сказать совсем другое.
Вид у пресс-секретарши был чересчур красноречивый. Все всё поняли… Кроме Васильева.
- Ну? – подбодрила подругу Леся.
- Я… не хочу… чтобы был фиктивный брак… - тихо сказала Надя. – Я… мечтала, что… когда-нибудь… будет настоящий… С вами, Алексей Михайлович! А фиктивный не хочу. Не могу…
Васильев сидел как вкопанный. С совершенно обалдевшим видом.
- Ну, - сказал он наконец, - одна из целей нашей партии – увеличить русский народ… А семья есть самое святое для каждого истинно русского человека…
- Надюшка, это означает, что он согласен! – закричал Олег. – Ура!
. . .
Никита Колосков сидел в мягком кожаном кресле у окна огромного пентхауса, который купил три месяца назад на первые гонорары после возвращения на эстраду. В его правой руке было распечатанное письмо – то самое, заказное. Приглашение в Кремль. Ему присвоено звание народного артиста России.
На маленьком журнальном столике лежали три контракта: с Большим, театром имени Станиславского и Немировича-Данченко и Мариинским. Ему предлагались на выбор несколько заглавных оперных партий. Никита ещё не решил, какие он споёт в будущем сезоне.
Но сейчас его мысли были очень далеко. Леся ушла. Совсем. И не вернётся. Теперь до конца жизни он должен будет довольствоваться сумасшедшими фанатками – глупыми молоденькими девочками или одинокими женщинами бальзаковского возраста и старше. Для них он – божество. А он впервые в жизни подумал, что они ему не нужны. Он был обожаем всей страной… собственно, не он, а образ, смотревший на них со сцены. Настоящего Никиту Колоскова, как выяснилось, не знал даже он сам. Леся приняла его всего, хотя он был тогда… даже не никем.
Теперь, вглядываясь в зрительный зал, он видел, что заполняются места только женщинами, и только одинокими – по ним это видно. Он для них – нечто вроде одушевленного вибратора, да ещё и заочного. Народ, о котором они с Лесей как-то говорили, отвернулся от него. Не простил ни вранья о своём семейном счастье с Лаевской, закончившемся грязнейшим скандалом, ни любви к «лёгкому хлебу», как выразилась Алевтина Матвеевна, ни упорных слухов о его гомосексуализме… И дело не в том, гей он или нет на самом деле. В конце концов прощали Борису Моисееву, Жану Маре, Чайковскому… Противно было, что если это и так, он скрывает это. Опять врёт. И вся страна думает, что он врёт. Единожды солгавши, кто тебе поверит?
Он вернулся. Он снова стал звездой высшего эшелона. Осьминог этот несчастный, сауна в квартире и всякая прочая роскошь – снова часть его жизни. Он снова живёт своими концертами, клипами, новыми песнями. У него есть всё.
А на поверку получается, что он нужен только тупым фанаткам, которым до лампочки, гей он, фашист, алиментщик или кто там ещё. Настоящие поклонницы, разочарованные в нём, едва не побили его тогда, в Красноярске. А этим всё равно.
Так ради чего он живёт и работает? Ради кучки дур? Ради денег? Да ведь и деньги закончатся, когда упадут сборы. Чутьё подсказывало, что в истории с Зоей и осуждением Малиновского крайним сделают именно его. И это будет второе и окончательное падение. Никто не заступится и никто не поддержит… кроме этих дур, которые засыпали его сайт признаниями в любви и о которых ему даже думать тошно…
Леся, как всегда, оказалась права. Во всём.
А ведь могло быть совсем по-другому… Он врал – Лаевская не смогла бы повлиять на его оперную карьеру. Отвергни он её – был бы сейчас в одном ряду с Хворостовским, Гулегиной, Нетребко, Галузиным… Успешными, любимыми, уважаемыми… Настоящих звёзд делает народ. А тусовка существует отдельно от народа уже лет пятнадцать… если не больше… И он сам себя загнал в этот вакуум…
Всё могло быть по-другому…
Господи, как здесь душно…
Никита встал, подошёл к окну. Открыл одну створку. Вылез на подоконник. Ещё холодный ветер растрепал его светлые волосы, засвистел в ушах…
Это не ветер. Это музыка из «Евгения Онегина». Он, двадцатилетний студент, впервые поёт Ленского. В зале сидит Лаевская, которая подойдёт к нему после спектакля с недвусмысленным предложением… Но это потом…

Куда, куда вы удалились,
Весны моей златые дни?...

Музыка нарастает. Сцена дуэли. Онегин, один из лучших солистов Большого за всё время его существования, поднимает пистолет…целится… сейчас выстрел, и Ленский должен упасть…
Бах!
…Звука удара о землю никто не слышал. Было уже темно, и только утром дворник-таджик вызвал милицию, увидев закоченевшее тело знаменитого артиста, всё ещё сжимавшего в правой руке приглашение в Кремль. За сегодняшнее число…
. . .
Гадали о причине случившегося очень долго – два дня. На третий полосы газет запестрели сообщениями о драке в прямом эфире восходящей сериальной звезды с некой скандально известной телеведущей.
Единственной близкой родственницей Никиты была его мать. Она, соответственно, и унаследовала все деньги, собственность и авторские права на бренд «Никита Колосков».
- Мне всё это ни к чему, - сказала она Лесе, пришедшей на похороны (Лаевской не было – усиленно интриговала, готовясь к Евровидению, на которое собирались сразу два её проекта, и ей было не до такой мелочи, как похороны бывшего мужа). – А вам пригодится. Бери, я оформлю договор дарения.
- А вы как же?
- А я в монастырь ухожу. Буду молить Бога за душу Никитушки. Ты мне тогда, в Красноярске, правду сказала. Я виновата, что он таким вырос. Значит, и в этом. – Она повернулась к холмику земли. Кресты над могилами самоубийц не ставят…
. . .
- Мне эти деньги тоже не нужны, - говорила Леся Васильевым. – А вот есть у меня одна идея…
- Какая?
- У нас – в смысле, у патриотов – есть интернет-издания, газеты, радио, даже телеканал, хоть и дециметровый. А вот если нам создать собственную киностудию? Будем снимать нормальное кино, в Сеть выкладывать, а то и в кинотеатрах запускать, и на дисках. Часть денег я положу на Аню, а того, что останется, нам хватит по уши.
- А почему бы нет? – подумав, ответил лидер патриотов. – Декорации сделаем сами, актёров найдём… мало ли талантливых русских людей не востребовано!? А то, что мы сможем им платить – дополнительный плюс.
- Кстати, ты слышала, что твой барон тоже женился? – осторожно спросила Надя.
- На ком?
- На какой-то латиноамериканке. У неё сеть бутиков по всей Европе и студий красоты. А зовут её Диана Мальдонадо. Сейчас, пишут, они уже мальчика ждут.
- Ох, как же я рада! Эту Диану я помню, они одно время, ещё до меня, были вместе, потом расстались… решили, значит, опять соединиться? Молодцы! Рудольф из всех кандидаток в жены выбрал самую достойную. И он, как никто, заслуживает семейного счастья.
- А ты?
- А что я? Я же всё всегда делаю не так! Знаешь, я ни о чём не жалею. У меня в жизни было всё – приключения, заграница, война, высокое искусство… настоящая любовь тоже была. Не самый плохой папка Анечке достался – законченные козлы с пятнадцатого этажа не выбрасываются. Теперь я уже не боюсь, что пойдёт в него. Наоборот, дай Бог! А воспитаем как человека. Может, и шоу-бизнес через двадцать лет будет другим?
- Это вряд ли…
- Знаете, я страшная оптимистка. Всегда надеюсь на лучшее. Сама поражаюсь, как умудрилась до сих пор не сломаться… А сейчас я хочу просто жить. Растить дочку. Делать кино… Эх, не судьба мне всё-таки стать врачом!
- Знаешь, - сказал Васильев, - мне кажется, ты любила по-настоящему только одного человека – Султана Рамазанова. Колосков тебя поманил потому, что олицетворял Россию – у него было чисто русское лицо, русское имя и фамилия. То, что он, несмотря на это, - нерусь, оттолкнуло тебя от него раз и навсегда. Рамазанов ушёл. Но с тобой всегда будет ещё одна твоя любовь – Россия.
- Обычно женщины, у которых одна любовь – Родина, плохие матери.
- К тебе это не относится. Ты сможешь и воспитать прекрасную дочь, и сделать отличный фильм, и уютно обустроить дом… И ещё, – он тепло посмотрел на Надю, сидевшую рядом, – не зарекайся от личной жизни. Ты – русская, Леся Тимофеева. И этим всё сказано.

Стерпим всё мы, ваньки-встаньки русские –
На свою судьбу пенять – великий грех.
Знать, где счастье – там всегда ворота узкие,
Не хватает счастья, видимо, на всех…
Небо синее покрыто белым саваном,
В основанье триколора – наша кровь…
Брат живой домой пришёл – и это главное,
А поставит его на ноги любовь.
Братан поправится,
С бедою справится,
Нам, ванькам-встанькам, горе – не беда!
Бог даст, и к нам потом
Вернётся счастье в дом –
И не покинет больше никогда!
Бог даст, и к нам потом
Вернётся счастье в дом –
И не покинет больше никогда!

Конец.


Рецензии