Неприкаянные или последний день Окуня

1
Окунь медленно и трудно поднял налитые вчерашним самогоном веки над сухими, припорошенными, как будто песком, глазами и ровным счетом ничего не увидел. Ни зги. Как и всегда после выпивки, не сразу понял он, где находится и его первым, и давно уже привычным чувством была тоска и чувство какой-то вины. По чему тосковал он и перед кем чувствовал себя виноватым, Окунь не понимал. Наверное, раньше знал, а теперь забыл. Впрочем, все прошло, как только, пошарив руками, он со-образил, что лежит на старой разбитой софе, и раз он проснулся, значит, кончается его рабочая смена и нужно начинать жить дальше и, самое главное, что-то есть, а, по возможности и пить. А не видно ничего пото-му, что комната, в которой обитали сторожа маленького, стоявшего возле самых окраинных полей поселкового магазина, была без окон, а желез-ную дверь он ночью, ложась спать, закрыл. В душной безмолвной тишине Душа Окуня, вороватая и подлая, чувствовала себя крайне неуютно в своем громоздком и больном обиталище и, можно сказать, почти что рва-лась наружу, до того ей было тошно. Все огромное, распластанное на же-сткой софе, тело Окуня было налито какой-то мерзкой отравой.
- Это от самогона, - решил он. – Б…. эта подсыпает туда чего-то. Убью, суку!
Окунь пошевелился, и нестерпимо запахло мочой, излившейся се-годня ночью из страдающего алкогольным энурезом обиталища Окуне-вой души. Трусы были отвратительно мокрыми, прилипли и неприятно холодили тело. Окунь знал, что если хозяин или продавщицы застанут его в таком виде, то не миновать крепкой взбучки, на которую хозяин был скор, а то и (что было значительно хуже) расчета. К тому же, ко всем его прегрешениям, чувствуя ночью после выпитого самогона нестерпимый разрывающий внутренности, голод, он украл из холодильника несколько мороженых, потрошеных рыбин и сожрал их прямо сырыми, а кости вы-нес и выбросил за ближайшие сараи.
Окунь нащупал левой рукой край софы, взялся за него и медленно сел. Голова сразу же закружилась, но поднять себя было нужно во что бы то ни стало, и Окунь сволок непослушные ноги с постели и уронил их на цементный пол. Подошвы тяжелых рабочих ботинок глухо стукнули. По-сидев некоторое время неподвижно, чтобы пришло в баланс содержимое тела, Окунь толчком обоих рук поднял себя в вертикальное положение. Он стоял, пошатываясь, и весь дрожал – ногами, руками, туловищем и внутри всем своим ливером. Постояв так немного, чтобы увериться в сво-ей способности к движению, он сделал несколько шагов в кромешной душащей тьме и уперся вытянутыми вперед руками в стену. Он понял, что его увело немного в сторону и, перебирая ладонями по штукатурке, нащупал железную дверь и толчком отворил. Его сразу же ослепило по-током яркого света, исходящего через стеклянные стены магазина от сияющего над горизонтом светила. Было уже около 6-ти часов утра и нужно было торопиться, через час придет старшая продавщица Валенти-на, и будет подмывать пол. Если она застанет его в таком состоянии, то обязательно доложит хозяину и все будет плохо.
Окунь матерно выругался и побрел, вонючий и черный, залитый безжалостным светом в подсобку, в которой был смонтирован водопро-водный кран и имелся слив в канализацию. Обычно там мыли стеклян-ную тару, а Окунь приспособился совершать там свой утренний моцион, так как дома у него не было ни таза, ни умывальника, ни ведра; все он давно уже отнес в пункт приема металлолома, а полученные деньги про-пил. Воду из колодца он носил в двухлитровом молочном бидончике, со-хранившемся каким-то чудом, а точнее, просто потому, что он был по-следней емкостью, и дальше пришлось бы носить воду в сковороде, а это было совсем уж неудобно, да и сковорода та была последняя. В подсобке было темно и прохладно, но Окунь включать свет не стал, а ограничился тем, что оставил дверь приоткрытой, и полоса света падала как раз на нужное место. Подвигавшись, Окунь стал чувствовать себя увереннее и, удачно не упав на грязный пол, сумел стащить со своих белых, толстых, безволосых и слишком прямых ног прямо через ботинки спецовочные брюки и изорванные мокрые трусы. Все сильно пахло мочой, и он начал полоскать одежду под струей холодной водопроводной воды и запах по-степенно уходил вместе с ней в канализационный слив. Прополоскав одежду, Окунь начал плескать воду на ноги и в пах, не обращая внимания на то, что она струится по белой коже ног и затекает в ботинки, которые были не зашнурованы потому, что не имели шнурков. Детородный орган Окуня был огромных размеров и свисал подобно обрезку толстого шлан-га, даже ледяная вода незначительно уменьшила его величину. Но, не-смотря на это несомненное достоинство, жена не любила Окуня, видимо достоинство это не перевешивало Окунева паскудства, безделья и гнус-ного с битьем и сквернословием пьянства. Жена и сволочи соседи дваж-ды отправляли Окуня в ЛТП, но и там он сумел не вылечиться, и прихо-дил через два года свежим и растолстевшим, только быстро седел, но возможно в этом была виновата наследственность. В ЛТП таблеток Окунь не пил и благодаря громадной физической силе и умению драться безжалостно и насмерть, всегда занимал за обеденным столом место раз-дающего. Тех, кто хотел быть первее его Окунь терпеливо пас, подкарау-ливал в безлюдном месте и избивал до полусмерти. А теперь ему пятьде-сят, жена развелась с ним, продала квартиру и уехала так далеко, что, сколько ни ори Окунь матом, она его не услышит, так же, как и сын, ко-торый второй год служит на подводной лодке.
При воспоминании о неблагодарном сыне Окуня, как и всегда, ох-ватило двойственное чувство: это были злоба и злорадство. Злобился Окунь на то, что драка с сыном послужила последней каплей для полного изгнания Окуня из семьи. Тогда сын как-то изловчился и, вырвавшись из железного Окунева захвата, схватил кухонный нож, который подала ему мать, ранил отца в бедро и Окунь даже лежал в больнице, при выписке из которой, украл постельное белье и пижаму. Злобило Окуня и то, что ми-лиция больше внимания уделила краже больничных вещей, а не его ране-нию и злоба эта помогла ему устоять при допросах и не признаться, тем более, что все было уже давно, сразу же, продано и пропито. Но, с мука-ми поняв, что его могут просто-напросто убить, в семью Окунь больше не вернулся, а ушел жить в материн дом, который принадлежал в равных долях ему и еще двум братьям, старшему и среднему, но они жили каж-дый в своей семье и дом стоял пустым, поскольку Окунь после смерти матери по дешевке распродал все мало-мальски годное имущество. Зло-радствовал же Окунь потому, что жена сына, оставшаяся в поселке вме-сте с маленьким Окуневым внуком и не поехавшая жить на север, на ме-сто службы мужа, почти сразу же сошлась с местным молодым парнем и перешла жить к нему. Если бы сейчас они сели с сыном за выпивку, то Окунь сказал бы ему:
- То-то же, сынок! Все эти суки – б….! И посмотрел бы ему в гла-за.
С отвратительной гримасой Окунь ощупал на своей белой и полной ляжке шрам от ножевого ранения, матерно выругался, поднял с пола большой обрывок оберточной бумаги, отряхнул его от налипшего мусора, постелил возле сколоченного из тонких дощечек тарного ящика и уселся на ящик голым задом, растопырив ноги так, чтобы грязные и мокрые бо-тинки стояли по бокам бумаги, справа и слева. Стянув ботинки с ног, Окунь поставил босые ступни с черными длинными и начинающими за-гибаться вниз, ногтями на чистое место. Потом он начал натягивать на себя мокрые трусы, стараясь не разорвать их еще больше. Это удавалось плохо, трусы цеплялись, липли к мокрой коже, и Окунь непрерывно ма-терно ругался. С такой же руганью он натянул брюки, вылив воду из бо-тинок, обулся и, широко и уверенно шагая, прошел в сторожку. После от-носительно свежего воздуха мерзкие запахи, заполнившие крохотную комнатку, вызвали у Окуня позывы рвоты, но весь скосясь обрюзгшим лицом и, стараясь жевательными движениями заглушить тошноту, он пе-ревернул тяжелый ватный матрас на софе мокрой стороной вниз и на-стежь распахнул дверь. Сделав так, он надеялся, что содеянное им заме-чено не будет, а, если и будет, то все поймут, что меры по уборке за собой он принял.
Проделав все это, Окунь отпер входную дверь, и вышел на солнце и свежий утренний ветерок обсохнуть. Мимо черной фигуры Окуня спеши-ли по своим делам различные люди. Некоторых из них Окунь и за людей не считал, другие не считали его за человека. Он хорошо чувствовал это и внутренне бесился. Свежий ветерок с полей пах душисто и теплел по ме-ре того, как золотое солнце поднималось выше. Полосканная одежда Окуня практически высохла, когда пришла старшая продавщица Вален-тина подмыть до начала работы полы. Они с Окунем ненавидели друг друга и обменивались односложными фразами, а в большинстве случаев только злыми взглядами. Валентина начала громко возиться в магазине, что-то шумно передвигая, и Окунь, безразлично глядя по сторонам, мыс-ленно прослеживал её действия, начиная от наполнения ведра и кончая уборкой в сторожке, которую Валентина обязана была выполнять, т.к. ей за уборку помещений магазина приплачивали, а их комната была одним из таких помещений, но Валентина всячески старалась не убираться в ней, находя различные для этого причины. Сейчас-то как раз причина была и, услышав злобный свистящий Валентинин шепот, Окунь понял, что она добралась до его обиталища и, несмотря на принятые меры, учуя-ла мерзкий запах. Окунь знал, что Валентина, в школе просто Валя, обла-дает зачатками логического мышления, и далее она пойдет проверять ос-татки. Наверное, так оно и случилось, судя по хлопанью дверцы холо-дильника, но снизу зашумел мотор, и из-под горы подкатился «Моск-вич», и это прервало размышления Окуня. Из «Москвича» вылез зубной техник Севоян, он же – хозяин, в легких брючках, сухощавый, среднего роста брюнет быстрый и ловкий в движениях. Он кивнул Окуню и скрыл-ся в магазине, и снаружи его не было около десяти минут.
- Достаточно, что бы эта б…. все рассказала, - подумал Окунь, и тут его призвали внутрь, в магазин.
- Все ясно, - подумал он еще раз, когда произошло дальнейшее.
Зубной техник Севоян сильно ударил Окуня по огромному лицу, потом ударил еще раз. Зубной техник был скор на руку и Окунь это знал. Огромный и тяжелый, в поношенной одежде он только мотнул дважды головой, рассыпав седые длинные космы. Он, прошедший два ЛТП и вы-живший там, знал множество мерзких приемов и мог без малейшего тру-да изувечить Севояна, но он терпел. Зубной техник местной больницы Севоян был его хозяином, а он был просто сторож в его магазине. В лю-бой момент он мог выгнать Окуня, закон его не защищал, ведь он работал безо всякой записи в трудовой книжке. Как раб.
- Ти будишь ище, воровать? Будишь? - говорил Севоян при каждом ударе.
- Не крал я ничего, - угрюмо и смиренно сказал Окунь. – Может, это кто-то другой взял?
 - Ти хочишь, что-би я пригласил милицию?
Милиции Окунь боялся и сразу ощутил боль в поломанных когда-то ребрах.
- Не брал я ничего, - повторил он равнодушно.
Севоян внимательно и долго посмотрел на него.
- А ссать ище будишь, нет? Пил опять вчира, да? Скажи, пил? Видь я же говориль тибе, на работу пьяным не ходить?
- Не пил я вчера. Болею я.
- Ох, свинья, ти свинья…. Зачем живешь так, а? Ладно, иди отди-хай, вынеси матрас на ветер и иди. Денег сигодня не получишь, все но-чью съел.
Севоян быстро вышел и через секунду затарахтел мотор автомоби-ля. Покупателей еще не было и Окунь нарочито медленно, чтобы попу-гать, двинулся к Валентине, занося огромный кулак для удара. Бить её было нельзя, и он знал это, впрочем, Валентина тоже знала и бесстрашно ждала его.
- Б…., сука, убъю! – рыкнул Окунь и пошел вытаскивать матрас, не обращая внимания на злобные вопли продавщицы.
Матрас был тяжелым громоздким и пах зверски, Окуню тяжело было нести его и можно было бы сократить путь и вытащить матрас через заднюю дверь, но Окунь понимал, что Валентина, у которой были ключи, ни за что её не отопрет, и он понес матрас через парадный вход. С трудом вытащив матрас через стеклянную входную дверь, снабженную пружи-ной, Окунь не стал смягчать её обратный ход, и дверь грохнула так, что зазвенели стекла витрины и внутри снова злобно и приглушенно заорала Валентина. Окунь протащил матрас налево от входа, завернул за угол ма-газина, прошел вдоль боковой стены, сложенной из белого силикатного кирпича, еще раз свернул налево и увидел то, что и ожидал увидеть – жердь, укрепленную на двух столбиках и служащую жителям близлежа-щего дома сталинской постройки для выбивания ковров и паласов. Окунь повесил матрас на жердь и пошел к Вовику.
Воздух набирал тепло и наполнялся запахами зелени, нагретого де-рева изгородей и легкого дымка. Слева потянулись огороды с взошедши-ми побегами картофеля, а когда они кончились, возникла зеленая лужай-ка с лежащим на ней толстым человеком. Он лежал на своем огромном брюхе и, поворотив голову набок, наблюдал прохожих. Над ним шелесте-ла листвой небольшая еще молодая липка, за ним возвышался забор, ок-рашенный светло-коричневой краской и окружающий аккуратный домик с тщательно возделанным участком. К возделанному участку Малек (так звали толстяка) не имел никакого отношения, там работали его жена и две дочери, а его основными занятиями уже не первый год после закры-тия фабрики, дававшей ему работу и заставлявшей ходить каждый буд-ний день эту работу делать, были лежание, выпивка, жратва и пустой треп. Жена работала в центральном магазине, дома и на участке, гнала неплохую и недорогую самогонку, кормила, поила и укладывала спать Малька, но все чаще и чаще думала, что Малек-то ей и не нужен. Ни как отец дочерям, ни как работник в доме, ни как любовник. По всем этим статьям Малек был именно «никак». Окунь знал, что другом Малек ста-новился только тогда, когда ему совали в руку четверную, и тут он спе-шил к жене, выносил поллитра самогонки, стаканы и выпивал свою долю за сервисное обслуживание, но сегодня четвертной у Окуня не было и он перекинулся с Мальком парой ничего не значащих фраз и продолжил свой путь к Вовику.
2
Вовик сидел за кухонным столом на единственном в комнате стуле, громоздком и старомодном, с сиденьем, обитым сверху кожзаменителем черного цвета, и это была почти единственная часть из родительского на-следства, которую Вовик не пропил и не проел. Остальное: буфет свет-лого дерева, широкий диван-кровать, ковры, три стиральные машины, два телевизора: новый и старый, две деревянные кровати, достаточно совре-менные и прочные стулья, небольшая, любовно собираемая отцом биб-лиотека давно исчезли из «избы», как ласково называл Вовик родитель-ский дом, свое теперешнее обиталище.
Вовик не был рожден для созидания, он был создан только потреб-лять. Такие люди периодически появляются на белом свете, их немного, но раз они появляются, то для чего-то необходимы, наверное, как отри-цательный пример или предостережение. Впрочем, даже во вселенной есть солнца, отдающие свою энергию, и есть «черные дыры», которые только поглощают и ничего не отдают. В пространстве обитания человека - потребителя все, окружающее его, неуклонно разрушается и превраща-ется в ни на что не годный хлам. Одежда и обувь, в точности такая же, точно такого же качества и фирмы-изготовителя, которую другие люди носили бы годами, истлевает на них за считанные месяцы, и это уж такая особенность людей такого сорта - какие-то флюиды разрушения исходят от них. Зачастую такие люди потребляют очень много информации, теле-визионной или в печатном виде, но она входит в них и где-то там внутри лежит подобно куче хлама и невозможно извлечь из этой кучи что-нибудь полезное для себя и или для окружающих. Так у Вовика в при-стройке к дому лежала на голом полу огромная куча, состоящая из верх-ней и нижней одежды, белья постельного и нательного, головных уборов, летней и зимней обуви, лопат, грабель, мотыг, посылочных и картонных ящиков, разного инструмента и многого другого. Многое было загрязне-но, порвано и поломано, но были и хорошие вещи, которыми можно было бы еще пользоваться для работы, но извлечь их из этой кучи было крайне сложно, да Вовику они были и не нужны, а все, что можно было еще по-требить Вовик потребил и бросил (часть потребили друзья собутыльни-ки). В конце-концов, когда вокруг все разрушено, использовано, запачка-но, испорчено, сломано и выведено из строя каким-то другим путем, их натура, за неимением другого, что можно потребить, безвозвратно начи-нает потреблять себя - свое собственное здоровье и Вовик находился сейчас именно на такой стадии потребления, когда вокруг, что есть мате-риального использовано, а собственное здоровье пока только-только на-чинает потребляться и исчезать безвозвратно. Он использовал только часть его: немного ослабел в ногах, потерял практически все зубы, за ис-ключением двух коричневого цвета клыков. Остальные зубы разруши-лись, но корни остались и вот ими то Вовик и научился проворно жевать. А жевать проворно было необходимо, в противном случае все съедал на-парник Окунь. Вовик пытался перед началом поедания пищи делить ку-шанье на две равные части, но напарник-сотрапезник был категорически против, и корни зубов у Вовика поневоле окрепли.
Окунь потянул дверь в избу за липкую металлическую ручку, пере-ступил порог и остановился, вдыхая тяжелый воздух, насыщенный запа-хом немытого Вовикова тела, которое мылось последний раз более года назад, да и переодеванием Вовик себя не баловал, спал, не раздеваясь, и не снимая с ног «обувки» как он ласково величал то, что было у него на ногах и страшно воняло. Но не смрад привлек первичное внимание Окуня (к смраду он давно привык, хотя и был более чистоплотен), а тощая кош-ка, мрачно уставившаяся на что-то, лежащее на покрытом грязью полу. Окунь распознал в этом «что-то» две сильно измаранные и подсохшие пельменины и сглотнул внезапно наполнившие рот слюни. Окунь открыл рот и вместе с брызгами слюны из его пасти вырвался вопрос:
- Что это у тебя на полу-то?
Вовик скосился на пол и ответил, что это вчерашние пельмени, что кошки их не едят, а чтобы ели пельмени нужно разрезать и потянулся за стареньким складником.
- Погоди, я сам разрежу, - сказал Окунь и быстро поднял пельмени с пола пальцами, толстыми как сосиски. Корочка пельменей затвердела, прилипла к кусочку мяса, была грязной, обглоданной кошачьими зубами и даже чуть влажной от кошачьей слюны. Окунь быстро сунул одну из пельменей в рот и начал жевать остатками зубов. Грязь на вкус не чувст-вовалась, а может её забивал вкус пельменей, только похрустывала. Окунь жадно и звучно глотнул и быстро съел и вторую пельменину под удивленным взглядом тощей кошки и не удивленным Вовика, который привык к таким сценам и думал, что Окунь, когда голоден, может жрать даже говно. Окунев голодный червяк на какое-то время притих и блажен-но рыгнув, Окунь подумал, что жизнь иногда преподносит совершенно нежданные подарки и тут из коридора послышалось мяуканье и звуки когтей, скребущих по рваной клеенке, прикрывающей ватное одеяло, утепляющее входную дверь снаружи. Окунь открыл дверь и в полутьме разглядел котенка, впрочем, уже вполне матерого кота, матерью которого была та самая тощая кошка, чьи пельмени он только что сожрал. Кот не пошел в дом, а кошка наоборот опрометью выскочила в коридор, и Окунь недоуменно закрыл дверь.
- Обиделась, что пельмени её съел, – пошутил он и, достав из внут-реннего кармана большую пластмассовую расческу, стал старательно приглаживать ею длинные седые патлы. Потом он с сожалением снял с расчески и бросив на пол пучок выпавших волос, сказал:
- Как в баню подольше не сходишь, так волосы и лезут….
Между тем из коридора раздались звуки непонятной возни и коша-чье подвыванье.
- Чего это они там? Дерутся что ли? – удивился Окунь и быстро вышел. В коридоре кошки возились, омерзительно воя и вырывая друг у друга небольшую рыбешку, и разлетелись по углам от ударов грубого Окунева ботинка. Не обращая внимания на шипение и горящие глаза, Окунь в потемках пошарил по полу и нашел еще двух окуньков, чуть по-крупнее и потолще первого. Рыба была здорово попорчена кошачьими зубами и когтями, из одного окуня лезли наружу внутренности.
- Смотри, Вовик, чего они притащили, - сказал он, войдя в избу и показывая рыбу. - Теперь пожрем!
Вовиков взгляд оживился:
- Это они у соседа стащили, он с рыбалки принес. Да все ли ты от-нял у них?
И Вовик бодро выскочил в коридор и на коленках, стуча «обувкой», облазил весь пол. Но ни кошек в коридоре, ни рыбы больше не было.
Окунь суетливо и проворно хлопотал, растапливая плиту, заталки-вая в её чрево древесный хлам, щепу, кучей лежащие на полу возле печи и используя как растопку обрывки рубероида – остатки кровли разобран-ной на дрова Вовиковой сарайки. Рубероид горел жирным пламенем и испускал черный дым, уносимый по верхнему своду в трубу. Комбижир у Вовика был, и Окунь покидал на сковороду поверх его грязно-белого куска не чищенную и непотрошеную, попорченную кошками рыбу, посо-лил её, открыл одну конфорку плиты и поставил сковороду поверх уно-симого тягой дыма и пламени. Почти моментально рыбы зашипела и за-трещала, разбрызгивая горячие брызги топленого комбижира, и на какое-то время вытеснила своим запахом смрад жилища. В кухне стало жарко, и сотрапезники разделись до пояса, показывая различие в телосложении. Торс Вовика был бел, дистрофичен и безволос, а торс Окуня был также бел и безволос, но обложен мощными пластами жира и снизу являл зри-телю несуразное брюшко, похожее на большой мяч. Но рыба пожарилась и Окунь, сдвинув в сторону грязную, с отвратительными объедками, по-суду, кинул на стол кусок деревянной доски и поставил на него горячую сковороду. Наступило молчание, нарушаемое лишь стуком вилок о ско-вороду и звуками торопливого жевания и жадных глотков: оба знали, что одновременно говорить и жевать нельзя, говоривший съедал меньше. Во-вик брезговал внутренностями и головами, и когда на сковороде оста-лись только они, Окунь стал блаженно и неторопливо доедать, заглаты-вая, не жуя распаренные внутренности и высасывая из рыбьих голов все до костяного остова. Тут можно было и поговорить, и он завел речь о предстоящем сегодня деле.
А дело предстояло следующего рода: живущий неподалеку пожи-лой мужик Семеныч попросил их перетаскать на сеновал прошлогоднее сено из стога, сложенного у него в палисаднике, и по выполнении обещал хорошенько угостить. Дело было несложным и не таким уж тяжелым, Вовик, зная, что его по слабости ног Окунь поставит принимать и уми-нать сено на сеновале, а основная работа придется на Окуня, был согла-сен, и, немного отдохнув, попив кипятку, сотоварищи направились к до-му Семеныча. Было уже жарко, и они не стали надевать сброшенную верхнюю одежду, хотя Вовик и сказал, что в их возрасте загорать вредно.
- Ну, ты и парься! - ответил Окунь и пошел из избы.
Семеныч уже ждал их, выдал каждому вилы и поношенные рукави-цы, посетовал, что они пришли полуголые, что голое тело можно иско-лоть сухим сеном, но Окунь сказал, что труха никуда не набьется, и че-саться придется меньше, и после этого они приступили к делу. Вовик за-лез на сеновал, Окунь убрал лестницу, чтобы не мешала, и принялся но-сить сено. Носить было недалеко, сено хорошо улежалось, и пласты его не ссыпалось с вил; Окунь был сыт, и чувствовал себя относительно не-плохо. Он забрасывал охапки на сеновал через проем, а Вовик вилами пе-ребрасывал их дальше и выше – на оставшуюся на сеновале сенную гору. Работали молча, оба знали, что Семеныч – мужик серьезный и не нару-шит своего слова, и ожидание хорошего угощения с выпивкой веселило их и прибавляло силенок, хотя у Вовика и начали уже предательски дро-жать и подгибаться ноги, загубленные неумеренным пьянством и без-дельем. Вовик знал, что Окунь не пощадит его, не даст ему передохнуть, знал, что Окунь презирает его за дистрофичность и еще за то, что Окунь знал, что Вовик презирает его за то, что мало читал в своей жизни, за не-разборчивость в пище и средствах её достижения. Вовик, может, и не мылся-то потому, что брезговал своим телом, а Окунь свое тело любил и по возможности холил. И еще Вовик считал, что Окунь больший пьяница, чем он. А Окунь швырял и швырял ему сено, и Вовик уже почти терял сознание, когда Окунь не пришел в очередной раз. Вовик сначала не ве-рил, что сено кончилось, и старался получше отдохнуть, лежа на очеред-ной охапке, но напарник все не приходил, и Вовик (благо, что образова-ние высшее) прикинул по увеличившемуся объему груды, сколько же они перетаскали сена, и вышло, что, похоже, перенесли они все и Вовик за-беспокоился по-другому поводу: не объел и не обпил бы его Окунь, пока он тут сидит на сеновале. Потому и не идет лестницу приставлять на ста-рое место. И Вовик кое-как перевалил свое слабое и уставшее тело через бревно на краю проема, и обдирая живот, скользнул вниз и повис на вы-тянутых руках, но руки сорвались и он упал на жердяной пол, но почти не ушибся, было невысоко. Он поднялся и шустро заспешил в палисадник, стуча «обувкой» по зацементированной дорожке.
В палисаднике, развалясь на скамейке, отдыхал Окунь, блестя пот-ным торсом с налипшими кое-где сухими травинами. Вовик не потел, на-верное, из-за худобы и малого потребления воды и сена на него не налип-ло. Тетя Зина, жена Семеныча, ставила на вынесенный в палисадник стол тарелки с дымящимися щами рядом с блюдом, в котором горой лежал крупно нарезанный ржаной хлеб, и рядом с охапкой зеленого лука, мок-рого от воды.
- А я и забыл, что у тебя лестницы нет, - равнодушно сказал Окунь, хотя Вовик еще и слова не вымолвил, и, зевнув, продолжил. – Стол мы с Семенычем вытаскивали.
Вовик ничего не ответил и тоже уселся на скамейку поближе к сто-лу. Семеныч вынес бутылку самогонки и три стакана. Щей у него не бы-ло.
- Ну, давайте ребятишки с устатку, спасибо вам, - Семеныч разлил самогон по стаканам, по половине в каждый. Все выпили, Семеныч заку-сил кусочком хлеба с солью, а Вовик и Окунь накинулись на все сразу: хлебали щи с хлебом вприкуску с зеленым луком. Было удивительно хо-рошо. От выпитого самогона расслабляющее тепло разливалось по телу, и ветерок запах приятными летними запахами, как он пах только в дале-ком-далеком детстве. Со щами прикончили первую бутылку, и тетя Зина вынесла второе: картофельное пюре с жареной колбасой и тарелку с прошлогодними, еще крепкими солеными огурцами с сохранившимся ароматом укропа и чеснока. Семеныч пошел за второй бутылкой, а Окунь под предлогом малой нужды быстро обошел усадьбу кругом и приметил под навесом беспечно повешенные Семенычем на вбитые в бревна двора гвозди пару ножевок и лучковую пилу.
- Сегодня ночью наведаюсь, - подумал Окунь и начал прикидывать, кому с наибольшей выгодой продать инструмент. Вовику он решил ниче-го не говорить, чтобы тот не испортил дело.
Под колбасу с картошкой выпили вторую бутылку. Семеныч боль-ше не пил, а только потчевал и разливал. «Ребятишки» изрядно захмеле-ли, и Вовик пустился в свои обычные теоретические измышления, немно-го путаные, немного правильные, но абсолютно бесполезные и никогда не применяемые им в жизни, в которой Вовик был только бездельником и потребителем. Окунь достаточно их наслушался в «избе» и поэтому, по-прощавшись, направился отдохнуть в материн дом. Внутри было хоро-шо, тело словно помолодело, и ноги быстро несли Окуня. Хотелось пого-ворить с умным человеком, но на улицах встречались только глупые (по его мнению) люди, не любящие такого доброго и хорошего Окуня. Ма-терин дом находился примерно в полукилометре от дома Вовика и был расположен в низине окнами на юго-восток. Окунь тщательно закрыл за собой калитку, запер её на деревянный вертушек, и прошел в огород справить малую нужду. Клочок земли, именуемый огородом, был тща-тельно возделан, но заслуги Окуня в этом совершенно не было: на огоро-де сажали и обихаживали овощи его братья, а в большей степени их же-ны, люто ненавидевшие Окуня за то, что он пользовался плодами их тя-желого труда, приворовывая с каждой грядки понемногу. Братья вели се-бя более спокойно, наверное, считая его неизбежным злом, с которым нужно мириться, но науськиваемые женами, однажды решили поучить его по-свойски. Было это пару лет тому назад, и вышло так, что не братья, а Окунь поучил их по-свойски, по-братски. И все на время затихло. Вот и теперь Окунь обошел огород и отметил про себя, что начинает созревать клубника и первые ягоды должны достаться ему, тут уж нужно поста-раться опередить шустрых и жадных братьиных жен.
Окунь отпер ключом, висящим на грязной донельзя веревочке, ви-сячий замок входной двери, запер дверь за собой на железную задвижку и, открыв вторую дверь, из коридора прошел в дом. Там у него было так-же пусто, как и у Вовика, но значительно чище, и запах был свежий: Окунь выставлял на лето вторые рамы (чего никогда не делал Вовик) и часто проветривал жилище. Против его окон, через дорогу, был пруд и прогон, ведущий к озеру, и ветер с той стороны был приятен, за исключе-нием вечеров, когда он был наполнен комарами. Окунь разулся у входной двери и прошел в большую комнату, где возле печи у него стояла желез-ная кровать, как раз та, на которой доживала последние часы после тяже-лого инсульта его мать, и, не раздеваясь, вытянулся поверх засаленного ватного одеяла, лишенного пододеяльника, заложив руки за голову. Ле-жать было хорошо, от выпитой самогонки его как бы слегка покачивало на мягких волнах, и наплывала приятная дрема. На голом полу дрожали и бегали блики и тени от солнца, пробивающегося через листву растущих под окнами лип. Окунь лежал и припоминал, когда у него последний раз была женщина, и оказалось, что это было не так уж давно, хотя большой перерыв был перед этим. Тогда в поселок приехала его старая любовь Лидка Звонилина, из-за которой он в свое молодое время ходил драться с Иванычем (автор помнит, что это было действительно романтично и мно-го говорили об этом среди молодежи поселка, многочисленной в то вре-мя). Иваныча он побил, но Лидка все равно вышла замуж не за него, а за покойного ныне Иваныча, хотя девственности её лишил Окунь. Потом Лидка ушла и от Иваныча и уехала в другие края менять мужей и работу. И вот после очередного развода она приехала на побывку к старым друзьям, вспомнила свою первую любовь и провела одну ночку с Оку-нем. Правда, хорошего ничего не вышло, и как Лидка не старалась, все равно ей пришлось сесть на Окуня и все делать самой, пока он через счи-танные секунды не получил еле ощутимый оргазм. Соответственно, вто-рого раза не вышло уже никак, и надеялись на утро, когда похмелье по-может, но ночью с Окунем случилась его обычная в пьяном виде оказия и подмоченная и потерявшая веру в былые чувства Лида покинула жилище Окуня навсегда, даже не дождавшись восхода солнца.
Далее Окунь стал думать о делах насущных, о том, что сегодня же ночью нужно наведаться к Семенычу за ножовками и пилой. Конечно же, Семеныч заподозрит его, Вовика не станет подозревать, все знают, что Вовик не ворует, а он, Окунь, ворует. А на зиму нужно будет перебирать-ся к Вовику, топить одну избу дров нужно в два раза меньше, да и элек-тричество у Вовика еще не отрезали, а у него отрезали этой весной. Хо-рошо еще, что летом день длинный, а зимой что делать? Так размышляя, Окунь незаметно для себя заснул.
3
Спал Окунь недолго, разбудили его неясные звуки где-то рядом и чей-то голос, зовущий его по имени. Просыпаться не хотелось, но неяс-ные звуки и голос не прекращались, и Окунь неохотно возвратился в свое неуютное настоящее. Над подоконником раскрытого окна на фоне куста отцветающей сирени торчала пропитая физиономия Витька, с кото-рым они в позапрошлую ночь украли у Марьи Васильевны, соседки Оку-ня через дом, огромный моток алюминиевого провода, где-то еще своро-ванный её покойным мужем. Провод спрятали у Витька, и он должен был договориться с ребятами из пункта приема металлолома, что бы те на машине забрали его.
- Серега!- еще раз крикнул Витек и заулыбался, когда увидел, что Серега Окунев, он же Окунь, приподнялся на постели.
- Ребята расплатились, - подумал Окунь и ласково спросил Витька: - Чего расплющился?
Вместо ответа Витькова физиономия до половины скрылась за по-доконником, потом появилась вновь вместе с рукой, в которой была за-жата бутылка самогонки. Рука водрузила бутылку на подоконник, затем еще дважды скрывалась и появлялась, а на подоконнике возникли палка копченой колбасы и буханка ржаного хлеба.
- Вот, пацаны заплатили сегодня.
- И это все?! А деньги где?
- Открывай, сейчас занесу.
Окунь нехотя поднялся, вышел в кухню, сильным толчком отворил дверь в коридор, добрался по прогибающимся половицам до входной двери и отодвинул задвижку. Витек тут же со своим новым полиэтилено-вым пакетом и с запахом винного перегара легко и быстро прошел в дом. Окунь не забыл снова запереть на задвижку входную дверь, быстро огля-дев перед этим улицу. Войдя в кухню, где Витек уже раскладывал прине-сенное на голом столе, Окунь также тщательно, как и входную запер дверь из коридора на крючок и уселся на расшатанный табурет. Витек достал из шкафчика большие старинные рюмки фиолетового стекла, па-ру вилок, нож и быстро нарезал хлеб, колбасу и помидоры все в одну большую суповую тарелку. Разлили и молча выпили по первой. Окунь был сыт и ел нехотя, а Витек уплетал за обе щеки. Был он когда-то пер-вым парнем на деревне: среднего роста, широкоплечий, стройный и лег-кий, с длинными пшеничного цвета волосами, умеющий удивительно ловко драться. Витек даже закончил два курса текстильного института в областном городе, потом был отчислен за академическую неуспеваемость и женился на стройной красавице, про которую тогда еще молодой Сере-га Окунев сказал, что у неё «ноги к ж… тоньше». Все это было, а сейчас Витек был алкоголиком со стажем и жил с сестрой в родительском доме.
- Выкладывай! – грубо приказал Окунь и Витек вытащил из карма-на тонкую пачку перетянутых резинкой денег. Окунь стащил резинку и стал пересчитывать банкноты, раскладывая их в две равные кучки.




4

У старшего брата Окуня, Евгения Петровича, ужинали. На кухне было уютно, хотя и немного тесновато. Молодые поели быстро, попили чаю и ушли смотреть очередной сериал с криминальным сюжетом. До-родная Татьяна, жена Евгения Петровича, искоса глянув на мужа, задум-чиво пьющего чай из тонкого стакана с подстаканником из желтого алю-миния, опять принялась «капать ему на мозги» насчет младшего брата. Между прочими нареканиями она сетовала:
- И ничего ему, сволочи такой, не делается! В прошлом году, осе-нью в холодину, валялся всю ночь в луже, с утра лед уж был, а у него хоть бы насморк! Только «крыша поехала». Уж слух прошел, что помер, слава Богу, думаю, отмучились, так нет тебе, заявляется живой! А вас как отделал? Тоже мне мужики!
Евгений Петрович сморщился и хотел было со стаканом в руке то-же уйти в соседнюю комнату к телевизору, но послышался стук в дверь. Татьяна сходила открыть и вернулась с дальней своей родственницей, теткой Лидией. В коридоре по пути они о чем-то шушукались и вошли в кухню с загадочными и зловещими, как показалось, Евгению Петровичу, лицами. У него аж похолодело в животе от какого-то плохого предчувст-вия. Лидия, крепкая баба лет под семьдесят, уселась на белую табуретку у двери, подняла в воздух и горизонтально вытянула вперед коротковатые ноги, внимательно, немного склонясь вперед, оглядела их и, видимо, ос-талась довольна осмотром. Татьяна подала ей кружку чаю, Лидия выпила глоток и глянула на Евгения Петровича глазами, вспыхнувшими на ка-кой-то миг красным огнем. Ему совсем тошно сделалось, он вспомнил, что сам в детстве дразнил Лидию ведьмой, но тут же он успокоил себя, подумав, что все из-за красного заката, смотрящего в окно кухни.
- Расскажи ему, Лида, чего боишься? – Татьяне не терпелось.
- Слышал, Петрович, что у нас стряслось-то?
- Нет, не слышал, - дрогнувшим голосом ответил Евгений Петро-вич, и ему захотелось уйти в огород, заняться там чем-нибудь, просто по-ходить меж грядок, лишь бы одному, без этой ведьмы с её новостями.
- Серега-то ваш с Витьком провода люминевые у вдовы Марьи Ва-сильевны сперли, а та заявление в милицию подала, их в заявлении указа-ла.
- Да откуда же ей знать, что это они?
- А, говорит, видела, как тащили ночью, а крикнуть побоялась и свет не вздувала, как бы, думает, не сделали чего. И телефона у ей нету. На другой день пришла к Сереже, отдай мол, а он её матом. Вот и напи-сала.
- Ну и что, написала и написала, разберутся.
- Да разобрались уже, касатик, - зловеще и пристально глянула Ли-дия на Евгения Петровича. – Приехала нонче к ним милиция, начальник и с ним три архангела, так отделали обоих, места живого нету.
Она понизила голос:
- Витек-то приполз домой еле-еле, лег на койку, да и помер, слова не успел сказать. Вот, страх-то какой! Сестрица его уж больно убивается. А к вашему я ходила, послал он меня, знать живехонек. Говорят, когда стали его пинать-то, он и обделался, вот и бросили его, побрезговали, а Витьку на полную катушку досталось.
- Да чего ему сделается, железяке? - вступила в разговор Татьяна.
Лидия охала и ахала, допивая чай, а на Евгения Петровича накаты-вало что-то страшное, омерзительное, это было одно дело, к которому он давно уже был готов, которое, считали он и брат его Вадим, сделать нуж-но было, но дело это они все откладывали и откладывали. А теперь вот нужно делать, другого такого случая не представится, и выжидать тут не-чего. Не сделают, жены заедят, все ведь вместе решали, обеими семьями, без детей, конечно.
5

Бес соблазна неслышно приблизился и обнял Окуня теплыми мяг-кими руками и захотелось Окуню забыть про боль в избитом теле, про свою несуразную жизнь, про всех падл, которые окружали его и он потя-нулся к бутылке, мерцающей призрачным отраженным светом. Но только его рука коснулась её, как кто-то жутко и коротко прохохотал в палисад-нике. Окунь вздрогнул и как мог быстрее бросился к окну и успел уви-деть, как что-то черное и омерзительно бесформенное, размером с ло-шадь метнулось через дорогу и скрылось в ивовых зарослях возле пруда.
- Херня какая-то, - негромко сказал Окунь и замер у окошка, всмат-риваясь в сумерки. Звук собственного голоса и паскудные слова немного приободрили его. Тут он увидел, что с правой стороны по дороге идут не-сколько человек. Окунь вгляделся и без труда узнал в идущем впереди Витька. Тот как будто был освещен внутренним светом, и каждая черта его спокойного и отрешенного лица была хорошо различима, а вот трое пацанов, идущих позади, были темны, и никого из них Окунь не узнал. Было странно видеть, что нещадно избитый Витек, который еле уполз от него, сейчас идет легко и спокойно, и было еще странно то, что он не за-глянул к Окуню.
- Херня какая-то, - опять повторил Окунь и, когда процессия скры-лась из виду, отправился на кухню, еще более уверенный в том, что нуж-но забыться. Бутылка также призрачно мерцала, и Окунь взял и откупо-рил её. Никто не захохотал, было очень тихо, как бы все притаилось во-круг в ожидании чего-то. Окунь налил себе сразу же полный стакан и по кухне расплылся знакомый запах крепкого самогона. Посолив кусок хле-ба, Окунь в несколько глотков осушил стакан и задохнулся. Сначала он подумал, что это от крепости самогона, но грудь сковало, и удушье не проходило. Он встал с табуретки, что бы распахнуть окно, но тут же но-ги его подогнулись и он рухнул на пол, успев увидеть, как то черное и бесформенное, что видел он из окна, метнулось к нему от входной двери, навалилось, окутало тьмой и сковало тяжестью. И тут в последнее мгно-венье он понял все и успел еще прохрипеть:
- Смерть, б….., и затих.
Наступила тишина. Она продолжалась довольно долго, потом в ко-ридоре послышались осторожные шаги, открылась дверь, и в кухне воз-никли две тени. Одна из них чиркнула спичкой и, склонившись над без-молвным Окунем, потрогала его шею и тихо шепнула:
- Все, готов.
Другая тень обхватила угол печи и затряслась в едва слышных ры-даниях.
- Ладно, ладно… Чего уж теперь. Не вернешь. О себе нужно ду-мать, - прошептала первая тень, вынула откуда-то порожнюю бутылку и поставила на стол, а недопитую Окунем забрала. Потом приобняла пер-вую за плечи:
- Пошли, пошли….
Тени исчезли и все стихло. Мертвая поистине тишина воцарилась в доме. Вот и закончились последний день и жизнь Сергея Петровича Оку-нева. Что хорошего он сделал на Земле. Зачал сына. Пока это по слухам неплохой человек, а если в нем проснутся Окуневы гены? А что еще хо-рошего сделал. Ничего. Его и Витька похоронят в один день. Окуня по-хоронят в складчину братья, Витька – сестра. Официальная версия смерти обоих будет «потребление алкоголя в количестве, превышающем смер-тельную дозу». И никого не будет интересовать тот факт, что смертель-ную дозу они превышали почти ежедневно. Но не умирали. Витькова се-стра, правда, будет куда-то писать, но что толку? Братья Окуня, понятное дело, никуда писать не будут. Они и памятник и оградку младшему бра-тишке справят, но кто придет на могилку Окуня? А некому приходить-то. Разве что, Вовик заглянет как-нибудь с четвертинкой на пару. Повздыха-ет и потрусит добывать пропитание. Жить-то как-нибудь да надо. А в до-ме Окуневых и вокруг его зазвучат молодые звонкие голоса внуков и внучат, и сам дом наполнится старой, но еще добротной мебелью и будут там по праздникам собираться семьи старшего и среднего братьев, братья