Она потерялась

В темноте, в полусне, в полумраке. Из щелей между дверью и косяками льются тонкие полосы-плети света, текут густые золотые лучики. Девушка спотыкается о них, прогибается в тонкой талии, извивается, как кобра, чтобы свет не задел шелковую, неестественно белую кожу. Девушка крадется через длинный коридор к лестнице, ведущей наверх.
Скрип, скрип, крак, скрип. Тоненький визг дверных петель. Теплый облегченный вздох темного страшного чердака, в лучших традициях жанра набитого хламом. Девушка ступает невесомо, но под босыми шагами пол разражается истерикой скрипов и тресков.
Теперь – быстрее, быстрее. Они уже проснулись, сейчас начнут летать и перебирать лапками, взмахивать крылышками, хищно-позерски лязгать челюстями и закатывать глазки-бусинки. Чертовы насекомые.
Жирный больной паук спрыгнул на плечо, удивительно цепко пробрался сквозь волосы к ушку, зашептал:
— Не сегодня, глупая, что ты делаешь, а? Глупая, а ну вернись в постель…
С громким «фум!» одеяло со старого зеркала падает на пол, взметнув с деревянных досок и близлежащего хлама столпы пыльных вихрей. Девушка тревожно упирается ладонями в зеркальную гладь стекла.
Бесполезно. Холодное, отполированное, смертельно важное в своем почерневшем серебряном переплете рамы, оно не желает отражать девушку. А ей так нужно.
Дверь, визжавшая от её прикосновения, оргазменно заорала. Значит, те уже пришли. Наверняка с вилами и факелами, безумными лицами.
В поле зрения зеркала, пустого, бездонного, появляется огромный жук. Девушка смотрит, как жирная тварь кладет колючую лапу на её невидимое в отражении плечо. Пухлая теплота на коже не вяжется с черной блестящей лапкой, похожей на шипастое полено, видной в зеркале. Жук шевелит усиками, приглаживает их свободной лапой.
— Милочка, вы снова здесь? — рокочет он. — Что случилось?
— Ничего…
— Но что-то заставило вас так бездарно проводить свое время, вместо того, чтобы спать?
Новый стон двери. Девушка думает, что её нужно либо смазать, либо выбить к черту, но это уже, пожалуй, не её забота. Серая, одетая в лохмотья тень влетает в отражение. На её голове — белесая кожа, засохшая, плотно облегающая череп. В её глазницах — черная вата-пустота. Клоки волос опускаются до пояса. Беззубый рот исторгает пронзительные звуки. Баньши.
— Эдуард, я больше этого не вынесу!! Девушке нужна помощь специалиста!! Эдуард, но посмотрите, она же совсем не видит нас!! Она уставилась в свое отражение, в глазах ни капли смысла!! Эдуард, эти ночные похождения сведут меня в могилу!! Я совершенно не высыпаюсь!! Милая, да вы слышите меня?!
И белая ведьма-баньши принялась трясти её за плечи. В зеркале это выглядело, как приступ эпилепсии у привидения. Девушка безучастно поколотилась в её костлявых жестких руках ещё с минутку, ожидая, что появятся маленькая черно-белая киска и толстый противный поросёнок. Но, видимо, детям надоело забавляться по ночам, насмехаясь над квартиранткой. Кошечка берегла себя для кавалеров, поросенок — для дневных шалостей.
Тогда девушка резко сбросила с плеч костлявые пальцы. Надменно обернулась к даме в чересчур богатой для тощего тела ночной рубашке. Смерила взглядом её и тучного господина в черной шелковой пижаме.
— Я не хочу разочаровывать вас, господа, но, по-моему, самое страшное, что я сделала, так это оторвала вас от ночного чтения, — взгляд скользнул на красноречивые пятна на одежде Эдуарда, — да, пожалуй, небольшой трапезы.
— Вы нахалка!! Невыносимая хамка!! Господи, за какие грехи я должна терпеть вас в своём доме?! — разразилась истерикой дама.
— Видимо, за те четыре тысячи фунтов, которые ежемесячно приносит черный человек. За те его указания, которые вы неукоснительно исполняете за дополнительную плату. Когда он снова придёт?
— Вам не положено знать!! — гневно отрезала дама.
— А я узнаю. Узнаю, - надменно, но без надежды прошептала девушка.
Она поднялась с колен, отряхнула ночную рубашку, пожалуй, слишком откровенную для тех времен. Тучный господин нервным жучьим движением пригладил волосы, старательно зачесанные на лысину и чертыхнулся — совсем забыл, что они намазаны составом для роста. Теперь пальцы завоняли луком и касторкой. Девушка брезгливо поморщилась под раздевающим взглядом, и решительно двинулась к выходу, уже под взглядом испепеляющим, принадлежащим даме.
С лестницы неслось негромкое «господи, за какие грехи я должна терпеть разврат в своем доме?!!». Поросёнок подглядывал сквозь замочную скважину — девушке послышалось его жаркое сопение.
«Ч-чёрт, в следующий раз лягу спать в водолазном костюме» — подумала она, и улыбнулась.

Это было достаточно сложно — засыпать и просыпаться, медленно пропускать тягучее бытие сквозь фильтр безысходности, не видя смысла. Она пыталась разгадать, зачем она там, где она есть. В наследство с полным отсутствием воспоминаний ей досталось упрямое желание искать смысл во всём.
«Постель мягкая. На мягком легче расслабить уставшее за день тело. Одеяло тяжелое, потому что так дается чувство защищенности. А зачем мне спать? Чтобы отдохнуть? Усталости я не ощущаю. Может быть, сон даст мне ответ?»
И она закрыла глаза, послушно ускользнула от реальности в багровый туман сна.

Ночь таяла за грязными окнами старой развалюхи на окраине города. Молодой человек по имени Клод задумчиво вертел в руке золотой медальон, подобранный им за странной девушкой на рынке. Он с упрямством пятилетнего малыша, не могущего разобраться в устройстве игрушки, но и не выпускающего её из рук, перебирал услышанный разговор.
«Я не помню вас на этом рынке»
«Я вообще не помню себя на этой земле»
«Вы странно говорите, выглядите образованной и, тем не менее, поддерживаете разговор с простым торговцем»
«Не вижу необходимости в том, чтобы поверх моей маски носить ещё и принятые в здешнем обществе»
«А вы носите маску?»
«По всей видимости»
«Мне кажется, её натянули насильно, и вы пытаетесь найти себя под ней»
«Возможно, вы правы. Пожелайте мне удачи в этом деле»
«Удачи вам, леди»
На слове «леди» девушка содрогнулась, как от удара плетью, прошла ещё несколько шагов, остановилась, долго смотрела на торговца. Художник заметил только, как цепочка, на которой находился медальон, расстегнувшись, скользнула искристой змейкой по воротнику на платье, обогнула красивую грудь девушки и улетела, было, в складки юбки. Девушка молниеносно перехватила её, когда она пролетала по талии. Видимо, даже сама красавица не ожидала от себя такого движения. Удивленно посмотрела на цепочку. Спрятала её в кошелёк на поясе. Ушла с рынка.
А Клод подобрал медальон. На нем было, с одной стороны, изображение девы Марии и Иисуса… Но с другой стороны, эта дорогая эмаль сильно отличалась от традиционного изображения святой пары. Дева была слишком похожа на ту странную девушку, с почти седыми, серебристыми волосами. Иконы Матери Божьей не предусматривали глубокого светского декольте на платье. Иисус не был наряжен в такие роскошные одежды.
Художника стали преследовать сны. В них кто-то, тонкий, невесомый, как стрекоза разметал в стороны клочья черного тумана, хищно цепкого, удушающего. Ассоциацию со стрекозой вызвал образ существа, немного радужный, прозрачный, и то, чем оно рассеивало туман: сотканные из жемчужной дымки крылья. Впрочем, ещё больше это походило на привязанные к запястьям ленты.
Просыпаясь, художник чувствовал себя очень неуютно. Как будто сны предназначались не ему. Как будто он подглядывал в замочную скважину за кем-то родным и близким.
И, в конце концов, случилось то, к чему его влекло. Он взял в руки уголёк и принялся делать наброски своего сновидения. Он упрямо пачкал руки обгорелым деревом. На бумаге проступали тонкие черты и линии. Они сплетались в безумной пляске угольных полос, и всё же он знал, где то, что нужно, а где лишнее.
Клод посмотрел в зеркало. Волосы сбились на одну сторону и собраны кожаным шнурком в хвост. Черные пятна на лице, руки по локоть в пыли. Глаза сумасшедшие. Какого черта он делает? Он не ел уже почти неделю.
— Ты не ел уже почти неделю! — трагически прошептала девушка.
Клод изучал её простое милое лицо. Полная, золотоволосая богиня плодородия. Целиком в его распоряжении. Какого черта он делает? Та, серебристая, — не для него, неужели не видно?
— Ничего страшного, — еле слышно сказал он, и, по привычке стиснув пальцы, стал водить ими по столу, на котором сидел.
— Как же ничего страшного? Ты не заработал ни монеты за последний месяц, а у меня… у меня семья, ты же знаешь!
— Знаю.
— Да ничего ты не знаешь, я же вижу, ты… ты…
И тогда в ладонь Клода забралась острая ледяная боль. «Гвоздь? Заноза? Змея?» — лихорадочно метнулось в голове.
В груди у художника что-то жарко вздрогнуло, рванулось наружу. Он хрипло, с улыбкой пробормотал:
— Какой содержательный разговор.
Дева оборвала фразу, испуганно посмотрела на него.
— Что?.. — пискнула она.
— Милая моя, тебе самое время понять, что своими причитаниями и слезами ты не убедишь меня измениться.
— А… как же? — спросила девушка невпопад, толком не понимая, что хочет услышать в ответ.
— А никак, — художник сорвался с места, крутнулся на одной ноге, его нездоровая улыбка мелькнула у самого лица крестьянки, затем он протанцевал к окну, выбил ногой одну его половину – та повисла на старых кожаных петлях, — меня не от чего спасать, да и не твоего ума это дело.
И он с шумом вдохнул прохладный воздух, пропитанный запахом болотной нечисти.
— Можешь идти, — тяжелые слова легли на плечи девушки.
Крестьянка недолго несла их — пройдя лестницу приблизительно наполовину, она упала с неё. Со стонами поднявшись, она разрыдалась и крикнула:
— Дьявол! Дьявол в тебя вселился! Будь ты проклят!
Наутро от дома Клода остались головешки. Говорили, будто парень совсем рассорился с головой и поджег себя. Говорили, будто он взялся рисовать портрет сынишки Сатаны, но не сошелся во вкусах с рогатым заказчиком.
Да мало ли, что говорили. Главное, что художник в это время, стремительно обрастая хорошими манерами и отнюдь не провинциальными привычками, добрался до замка Равенкрок, где у него нашлись таинственные общие интересы с хозяином.
— Scheisse, а ведь мне почти привычно называть тебя по имени!.. — рассмеялся толстый, роскошно одетый мессир Равенкрок. Его лицо подпрыгивало, как чокнутая луна. — Клод… хе-хе… Клод!
— Я рад, — проворчал художник, разглядывая себя в зеркале. Что-то в лице изменилось, стало таким, каким быть не могло. Клод по-волчьи оскалился себе, сжал виски пальцами.
— Эй… Клод! Да ты вымазался, как черт! — веселился хозяин замка. — Пойдём, покажу тебе, где умыться.
— А в этом что-то есть, — неожиданно ухмыльнулся Клод.
Угольные тени вокруг глаз придавали лицу мученическое выражение, и в то же время, какую-то странную привлекательность. Клод хмыкнул, провёл пальцами по векам. Снова хмыкнул.
— И так был рождён первый готх, — хихикнул хозяин замка.
— Тебе этого слова знать не положено. Здесь средневековье, черт бы тебя побрал, — прорычал Клод, и направился к лестнице.
— Погоди, ты же не…
— Второй этаж, налево, дверь в конце коридора, — послышалось сверху.
— А, ну да, да, всё так и есть. Пойду за ужином.

— О, конечно, мамочка!
У девушки свело зубы от пронзительного голоса дочки хозяев. Она напряженно разломала кусочек хлеба. Мадлен вприпрыжку спускалась с лестницы вслед за матерью.
— Там точно не будет разных чокнутых квартиранток, которые не дают спать по ночам, бегают по дому полуодетыми, — она спустилась и уставилась на девушку, — смотрят на тебя, как будто в жизни не видели красивой девушки, да ещё умудряются устроить поразительный бардак, имея для этого минимум средств.
Девушка аккуратно собрала на ладонь раскрошенный хлеб, и мило улыбнулась Мадлен.
— Начнём с того, что я не вижу перед собой красивой девушки. Озлобленные шлюшки не в счёт. Далее, я бы не радовалась на вашем месте отъезду. Кроме чокнутых квартиранток, в пансионе не будет холёных господ, перед которыми вы с такой завидной готовностью задираете юбочку, не будет табака, который вы исправно воруете у папочки, не будет небогатых подружек, над которыми можно издеваться, куда успешнее, чем надо мной.
Мадлен стала медленно наливаться алым цветом, а её почтенная матушка — белеть, и опасно широко раскрывать рот. Девушка усталым взглядом обвела парочку и негромко, быстро, жестко произнесла:
— Не смейте орать о клевете – на каждое произнесенное мной слово у меня найдется свидетель. Не смейте упоминать свою грудь, на которой якобы приютили гадюку, иначе завтра проснётесь со змеёй в постели, раз уж вам так хочется. И вообще, лучше молчите, черт бы вас побрал. Авось лопнете от избытка эмоций.
Она поднялась и вышла в сад.
— Не люблю солнце… — пробормотала девушка, плотнее запахивая невесомую шаль.
Старая стертая тропинка докатилась до заброшенной части парка, которая сливалась с лесом. Девушка забралась в заросли дикого винограда, бросила на каменную скамью шаль и, удовлетворенно вздохнув, легла на спину. У самого лица качались задетые ядовитые гроздья. Их алый цвет тоже что-то напоминал ей.
«Как будто я уже прожила свою жизнь, а теперь живу воспоминаниями о ней…о том, что в ней было. Там был свет? Там были мужчины?»
— Чем там даже и не пахло, так это мерзкими маленькими девчонками, а если они там и показывались, то я сворачивала им шеи, как курятам, — хмыкнула она. — Там, пожалуй, был этот виноград, эти заросли, и ещё тот светлый мальчик, которого я видела ночью…тот парень-блондин…с улыбчивыми губами.
Она удивилась сама себе и озадаченно потерла висок:
— Кажется, кому-то здесь не хватает секса.
Девушка хихикнула, укрылась краем шали и решила вздремнуть. Она часто являлась сюда, когда бывало совсем плохо. Это место умиротворяло её.
— Но хоть имя… имя-то у меня должно быть…— пробормотала она.
— А оно и есть…леди.
— А!!!
Она мгновенно вскочила и завернулась в шаль.
— Кто здесь?!
— А вы, правда, думаете, что я знаю, кто я?
Что-то человекоподобное обрушилось на неё сверху. Непонятным образом девушка увернулась и спустя минуту наблюдала, как из-под веток и плетей винограда выбрался молодой человек, перепачканный в уголь. Если бы ей попался такой в темном переулке, она бы вряд ли дошла до дома, не обзаведясь душевным недугом.
Но здесь был приятный зелёный свет лучей, стекавший по виноградным лозам, остатки старой беседки и ненавязчивое стрекотание насекомых. Девушка посмотрела на него с подозрением:
— Всегда ли то, что является нам с неба, можно назвать ангелом?
— Не стоит этого делать, — прокряхтел юноша, поднимаясь, — ещё чаще с неба падают отходы жизнедеятельности пернатых.
Девушка рассмеялась и протянула ему руку. Парень встал, наконец, и кивнул:
— Мортимер.
— Странное имя.
— Кроме того, меня можно звать Теодором. Не будем вдаваться в лингвистические подробности, эти имена по сути своей схожи.
— Что ж, не будем — значит не будем. Вы сказали, что у меня есть имя. Вы знаете его?
— О, да, я его знаю, — парень посмотрел на неё из-под почерневших от угля век. — Но ещё не уверен, что имею право назвать его вам.
Девушка повела бровями, и отвернулась. Он немедленно перестал ей нравиться.
— Эй… Эй, послушай, — он бесстыже взял её за руку и заставил повернуться к нему. — Я бы сам с удовольствием сказал тебе твое имя, объяснил, какого черта… но во всем этом есть смысл, понимаешь?
— Точно есть? — с нескрываемой надеждой спросила девушка.
— Причём колоссальный, — кивнул Мортимер-Теодор.
— Мрак мой, как я рада! — воскликнула девушка и бросилась к нему на шею.
— Прости, как ты сказала? — уточнил парень, обнимая её.
— Я рада, рада, безумно рада! — она оторвалась от Мортимера и встревожено посмотрела на него: — А это плохо?
Мортимер-Теодор грустно рассмеялся, и обнял её сильнее.
— Нет, это хорошо…

— Ворон, это невыносимо, — простонал Клод, забившись в диван поглубже, скрючиваясь, как окурок, — Ворон, я не могу смотреть на это, я даже не знал раньше, где находится сердце в груди, и как оно может болеть…
Равенкрок хмыкнул, опустил тоненькую горящую лучинку в огромный, наверное, двухлитровый кубок с каким-то пойлом. Пойло немедленно взорвалось, рванулось к потолку феерически пылающим столбом, и плюхнулось назад в кубок. На круглом лице хозяина замка отразился приступ самообожания.
— Тод, я тебя не узнаю, черт побери. Что за кисельную бабу ты из себя корчишь? Или решил стать поэтом? — он отхлебнул немного, издал крик самца кряквы в брачный период, и с кубком в руках пошёл к дивану.
Клод безучастно посмотрел на глиняного монстра и покосился на Равенкрока.
— А в моём поведении есть что-то ненормальное? Это ненормально — страдать за любимого человека?
— Да, чёрт тебя раздери, да, это ненормально. Раз уж к концу этого тысячелетия страдать за любимых разучатся даже смертные, то ты вообще не должен знать, как это делается.
И Равенкрок разразился диким смехом душевнобольного. Визгливое «хи-хи», казалось, рвалось изо всех дыр на его заплывшем лице, а жирное тело сгибалось под самыми невероятными углами. Ворон визжал:
— Баба!!! Аххаха, да он мучается из-за бабы, которая сама нарвалась на то, к чему пришла!!! Аххахахахахахааа!!! Иххихихихихихихихиии!!!
— Ворон, мы ведь старые друзья, правда? — негромко спросил Клод.
— Да, мы старые друзья, и, чёрт побери, от этого ты выглядишь ещё глупее!!!
— Ворон, ты же разговаривал с ней раньше, ты же знаешь, чего она стоит, — почему-то умоляющим тоном прошептал Клод.
— Да ничего она не стоит, в девочке нет ни грамма от стратега, ни капли от Елены Прекрасной…иххихихихи…чем же она тебя так зацепила, а?
— Ворон…
— Ох, знаю! Она до сих пор тебе не дала? Аххахахахаха-а-а-а…
По жирной фигуре Равенкрока пробежала дрожь утихающего смеха. На лбу рассыпались крупные капли пота, губы, похожие на крендель, задрожали.
Клод смотрел ему в глаза.
— Погоди… что же ты… что же ты… делаешь? Тод, Тод, Тод, погоди, погоди, нет, это же… ТОД! Ты же сам… мы… друзья…
Клод отвернулся от мерзко запахшей, расползающейся туши хозяина замка к спинке дивана. На секунду он перестал понимать, что он здесь делает, кто он такой, кто такой только что умерший. Возможно, окрепло сознание художника, старательно заглушаемое до сих пор. Возможно, Хозяин почувствовал, что потерял одного из лучших подданных — когда-то он показывал Клоду — вернее, тому, кто называл себя Мортимером — какую роль должен сыграть Равенкрок в непрерывно разыгрываемой партии.
С потолка посыпались чёрные маленькие паучки. Их шорох умиротворял. Души растерзанных в подвале детей вырвались на волю и принялись шептать в такт паучкам. Кто-то огромный, удушающе пахнущий ванильным пирогом стал бродить по замку и бить в чудовищный гонг дворецким. Клод зажмурился, оглушительно громко, только про себя, выкрикнул её имя.
И понял, что всего лишь началась гроза.

« — Ты как будто рисуешь шторм кончиком меча, или пишешь им боевой гимн!
— Я рисую тебя.»

Три дня его не было, и девушка твердо решила, что Мортимер-Теодор ей приснился.
«А жаль. Я даже подумала, что начинаю что-то понимать.»
На исходе третьего дня Мортимер-Теодор нанёс официальный визит дому, в котором содержалась пленница.
На исходе исхода третьего дня он похитил её и умчался к замку Равенкрок.
От свежей могилы в семейном склепе вкусно пахло ванилью, и она была пуста. Хозяин замка, осоловело улыбаясь, сидел в большом кресле.
—Тод-Тод, как ты мог? Мы же были друзьями!
— А мы ими и остались, хотя бы потому, что ты большой оригинал, — Клод обошел кресло с отчаянно вертящим головой Вороном, схватил того за шею и взъерошил ему макушку. — Меня пытались подкупить, убить, запереть, обмануть, но только ты изобрёл от меня противоядие! — Клод принюхался, резко изменился в лице, и отпустил Равенкрока.
— Нуууууу, вообще-то, это Хозяин позволил мне пожить ещё немножко. Хотя пойло и в самом деле сохранило моё бренное тело в неплохом состоянии, — Ворон изверг отрыжку — в зале запахло гниющими внутренностями.
— Хмм, немножко — это сколько? — осторожно уточнил Клод, открывая окно.
— Часа еще так с два, о-о-ох-хихихи, — Ворон икнул, Клод бросился открывать следующее окно. — Чёртовы мухи!
— А что не так с мухами? — подала голос девушка.
— С мухами всё в порядке, особенно с их потенцией! Эти чёртовы букашки отложили…
— ВОРОН, ЗАТКНИСЬ! — прорычал Клод, мчась к очередному окну.
Лицо у девушки стало таким, словно кто-то невзначай задел её телегой.
— Эм-м, вы хотите сказать, что мухи отложили…э-э, яйца, эм-м…
Ворон от души раскашлялся. В стороны полетели опарыши. Девушка укоризненно посмотрела на хозяина замка. Тот спохватился и прикрыл рот ладонью, благо, прикрывать было чем. Спустя пять минут судорожного непрерывного кашля, он утих, и незаметно выбросил что-то, что было в руке, в камин. Виновато посмотрел на девушку:
— Понимаете, когда мне щекотно, я смеюсь, а когда я смеюсь, рано или поздно я начинаю кашлять. Ну, а…
— А вам щекотно? — спросила девушка.
— О, ДА! Мне постоянно щекотно.
Ворон посмотрел на неё с подозрением.
— Милая моя дама, на вашем месте любая девушка уже скончалась бы от ужаса, ну или хотя бы от рвоты.
— Это едва не произошло со мной вчера, когда мне приснилось, что я танцую с полуразложившимся трупом. Надо сказать, — и девушка присела на диван, поближе к Равенкроку, — что наибольшее отвращение вызывал не внешний вид трупа, и даже не сам факт танца, а то, что его объятия казались мне приятными. В общем-то, вы даже неплохо смотритесь.
Равенкрок и Клод переглянулись.
— Чёрт возьми, да в преисподней до сих пор ходят легенды о том, как малышку Истребительницу пятнадцати лет от роду пригласили на бал Полнолуния, где к ней привязалась компания обитателей Содома, — пробормотал Ворон.
— А что сделала малышка Истребительница? — с улыбкой спросила девушка.
— Если не ошибаюсь, протанцевала с ними весь вечер и весьма живо обсуждала подробности интимной жизни мужчины с мужчиной. Сливки Ада были в восторге. Такие дети появляются на свет не чаще раза в тысячу лет.
— Правда? Сливкам Ада это понравилось?
— Конечно! Потом, правда, она перебила всех старых отморозков по одному.
— А что сливки Ада?
— Пришли в ещё больший восторг.
Равенкрок пустился в длинный рассказ, невероятно довольный тем, что снова может почесать языком на светский лад. Девушка улыбалась и кивала, слушая невероятные истории, от которых простой смертный уже заработал бы несварение и шизофрению.
Клод стоял у окна. Его внутренности сжал могучий кулак, когда девушка коснулась пальцем подбородка и сказала «Мне кажется, мы говорим о…»
Затем она закашлялась. И завершила фразу:
— О весьма неординарной особе. Я бы с ней с радостью пообщалась.
— Да… — вздохнул Клод. — Я тоже.
Тишина длилась ровно три секунды. Затем часы на стене взорвались оглушительным звоном. Равенкрок подскочил в кресле и взвыл:
— Ах ты, триста тысяч лярв! Тод, дружище, я должен был сказать тебе, что они провели расследование, и решили, что её вина не доказана! Видимо, они проведут банальный следственный эксперимент, и, возможно, что-то, чтобы оправдать траты времени.
— Что-то?
— Испытание…или наказание…ох ты, чёрт…я…забыл, до полуночи…прости…друг…
И Ворон рассыпался прахом. Серый пепел шевельнулся под порывом ветра, и метнулся к окну. Что-то в нём напомнило очертания огромной крылатой тени.
Девушка подбежала к окну. Тень растаяла в сумерках сиреневатого неба. Тьма лежала на её лице, стекала с него, как дождевая вода. Клод почувствовал огромную, изначальную силу, занесшую кулак над её хрупкой с виду фигуркой. Он знал, что даже если бы владел своими полномочиями – а от них он отказался, идя на землю – он не смог бы ни отвратить, ни смягчить удар этой силы.
— Ты слышишь?
Он обнял её, наконец, чувствуя тепло любимого тела, запах любимой кожи.
— Я… — она улыбнулась, — Я слышу, как бьётся твоё сердце.
— А я… ничего не слышу… Дэви…
Она задрожала.
— Это и есть моё имя?
— А ты не помнишь?
— Я помню… помню всё… Значит, Истребительница…
— И есть ты.
— А ты… и есть Смерть. Моя любимая Смерть.
Тод до умопомрачения сжал Дэви в объятиях. Её лицо близко-близко, её милое любимое лицо со светлыми глазами, с мягкими губами.

Свет, легший на глаза девушки отражался от них под углом падения, и давал неестественные блики. Зрачки были маленькими, как ткнуть иголкой. А из носа вывалилась многоножка, черная, с полосками цвета ириса, светлыми ножками, колючая и гладкая.
Смерть ослабил объятия.
— Нет. Нет.
Марионетка в человеческий рост кучей тряпья свалилась на пол, выскользнув из его рук. На запястьях повисли жесткие нити-проволока, которые управляли куклой. Они с шипением втянулись в каменный пол, прижав его к плитам.
— Как грустно смотреть на тебя, мой слуга, — пробормотал над ним низкий голос.
Смерть задохнулся.
— Оставь ей жизнь.
— Не вижу повода это сделать. Я уважаю в людях честь, достоинство и страсть к жизни. Пусть покажет их.
— Скажи…это…своему сыну…
Смешок.
— Ты тоже виновен в том, что с ней происходит.

Ошалевшими глазами девушка смотрела на возникшего из пустоты воина. Он был невероятно высок, невероятно могуч, и от него остро пахло силой. Сквозняк трепал повисшие за спиной крылья, облезлые, чёрные, растрепанные. Обострившийся слух донёс тонкий свист ветра, разрезаемого длинным изогнутым клинком.
— Я пришёл сразиться с тобой, — донеслось из-под капюшона плаща.

«Я был готов к смерти, потому что я шёл сражаться. А в результате свершил казнь. Я ждал освобождения, готовился принять свободу из рук Истребительницы. А сам почти в фарш искрошил хрупкую перепуганную девушку. Мой лорд, это было испытание?»
«Нет»
«Но зачем?»
«Ты слишком много думаешь. Можешь уснуть ненадолго, пусть твоё сознание очистится от ненужных мыслей»

Что рождает чувства? Мысли? Нет, пожалуй, наоборот, мысли появляются из чувств. Чувства вырастают из эмоций. Эмоции в смертных рождают простейшие химические реакции. Реакции возникают из-за событий.
А что происходит в сердцах бессмертных? Смешно подумать, что переизбыток гормонов может вызвать страсть у Смерти, а нехватка брома — истерику у Сатаны.
Видимо, дело не в химических элементах.
Видимо, дело в душе.

Трясущиеся руки, старые, сухие, как ветки мёртвой яблони. Они мелькнули перед лицом. Со лба убрали влажную тряпку. Остывшая, она была довольно неприятна на ощупь, но пахла хвоей и тёплой сосновой корой.
— Смотри, Ханум, она открыла глаза!
— Тише, — тряпка вернулась на лоб, уже тёплой. — Не стоит трогать её.
— Какие светлые… — восхищёно прошептал детский голос.
— Где я? — спросила девушка.
— В лесу.
— Что со мной?
Тишина. Вздох. Старческий голос чуть слышен.
— Тебе лучше не знать.
Она попыталась пошевелить рукой. Ничего не вышло.
— У меня… я не чувствую рук.
— Постарайся уснуть.
— Что со мной?! — в голосе девушки задрожала паника.
— Тише, — в поле зрения появился мальчик, светловолосый, синеглазый. Он положил ладонь ей на затылок. Девушка повернула к нему голову. — Ты не чувствуешь рук?
— Нет.
— Их нет. Ног тоже.

— Что сейчас за пора суток?
— Уже вечер.
— Какая сегодня погода?
— Тепло. Сухо. Листья желтеют и краснеют. По лесу как будто разлили сто вёдер крови.
— Как интересно.
— Лучи рвутся о ветви, цепляются за деревья. Длинные медовые полосы тянутся через весь лес. Он стал очень просторным и прозрачным.
— А ты стал очень красноречивым с тех пор, как впервые заговорил со мной.
— Если бы я не заговорил с тобой, этого бы не было.
— Расскажи ещё что-нибудь, — попросила девушка.
— Далил, тебе пора спать! — крикнул старик.
Мальчик поморщился. На вид ему было лет двенадцать, но он уже считал, что знает всё на свете, а чего не знает — то ему расскажет девушка.
— Сейчас, Ханум! Я расскажу Мари сказку, и лягу! — мальчик хмыкнул и подмигнул девушке, — Я же не сказал, насколько длинной будет сказка.
Девушка, наречённая Мари, улыбнулась, с трудом повернулась на бок, подложила под голову огрызок руки до локтя, и принялась слушать.

— Добрый день.
— Привет, — девушка кивнула. — Почему такой радостный?
— Кое-что для тебя придумал.
— Что именно?
— Увидишь. Только помоги мне немного.
Он с горем пополам вытащил девушку из постели — она содрогнулась, увидев, что лежала в колыбели — и усадил в тележку.
Девушка с блаженной улыбкой ощущала тепло осеннего солнца на своём лице.
— Я люблю его больше всего на свете, — пробормотала девушка.
— Кого?
— Осеннее солнце. Подойди ближе.
Мальчик обнял её за шею. Девушка не могла видеть, как он плакал, но именно этим он и занимался, удивительно умело скрывая своё немужское занятие.
—Ты мне кого-то напоминаешь.
— Кого?
— Одного мальчика.
— Твоего сына?
— Нет, он точно не был мне сыном. Но очень долго был рядом.
— С ним что-то случилось?
— Я не помню. Может быть, он мне приснился. Хорошо, что ты рядом.
— Как он?
— Нет, просто, как ты.

— Эй, проснись!
— Что такое? — девушка открыла глаза.
— Там гроза!
…
— Чертёнок…
— Что такое? — на лице мальчика вспыхнул и погас отсвет молнии.
— Грозы я люблю, пожалуй, ещё больше, чем солнце осенью.

— Почему она спит целый день? — негромко шурша травой, спросил старик.
— Дождь идет.
— И что с того?
— Она мне как-то рассказала, что когда идёт дождь, кто-то шепчет ей колыбельные.
— Далил, это ненадолго.
Мальчик громыхнул мисками, которые полоскал в металлическом тазу. Поднял голову, посмотрел на Ханума.
— Ты о чём?
— Зима будет голодной.

— Ты плачешь? — спросила девушка.
— Ты не спишь? — спросил мальчик.

А потом она проснулась от крика старика. Неуклюже повернула своё тощее тело набок, так можно было иногда заметить Ханума, копошащегося со своими травами возле очага. Глаза её расширились, вбирая в себя блики огня в кровавой луже. На грубой решётке над пламенем обгорал раскроенный череп старика., Под её тихий вскрик из него вывалился скользкий ком, и зашипел на углях.
— Эй, да там ещё кто-то! — голос, принадлежавший мужчине, почему-то тонкий, резанул слух девушки. — Смотрите, ребёнок в люльке…
— А башка-то, какая огромная… и волос, волос…
— Это баба! — взвыл ком лохмотьев на тонких кривых ногах. — Это баба!
— Что ты плетёшь? — пропищал первый мужчина.
Спустя пару минут девушка валялась на полу, на вывернутой постели.
— Ужас какой…
—Да её проще добить, — мрачно хмыкнул ком лохмотьев.
— Отчего же, — кто-то высокий, в плаще, склонился над ней, — леди всегда остаётся леди, что бы с ней ни сделали. Кто же так обошёлся с вами, душечка?
От прикосновения тонкой перчатки, пусть себе и превосходного качества, девушку передёрнуло.
— Оставьте её в покое.
Она покосилась, как могла, но увидела только ноги мальчика, сплошь в синяках, и чёрное огромное дуло ружья.
— Ах-ха-ха, малыш, не делай вид, что умеешь обращаться с этой штукой, — проворчал мужчина в плаще.
Щелчок, щелчок, щелчок, сухой щелчок, ствол рассёк воздух.
— Более того, лорд, я усовершенствовал его.
Оглушительный взрыв, ослепительная вспышка. В щёку девушки впился осколок единственного в доме стеклянного стакана. Она шевельнула языком, и немедленно порезала его. С трудом вытолкала инородный предмет изо рта.
Судя по стонам, ружьё нанесло ощутимый вред кроме убийц, ещё и мальчику.
Судя по звукам, ещё больший вред ему в данный момент причиняли сапоги напавших.

За порогом сыпался дождь. Она услышала знакомый шёпот сквозь крики.

«Вот и всё»
«Всё?»
«Ты же не хочешь ничего менять»
«Я хочу спасти Чертёнка…»
«Хочешь? Man kann was man will»

— Господа, вы, кажется, поспешили с выводами.
И она встала, чуть пошатнувшись. Из-под старательно залатанной, чистой рубашки виднелись две стройные ножки редкостной красоты. Из рукавов, чересчур длинных, выглянули тонкие белые пальцы.
Убийцы остолбенели. Мальчик не шевелился — он был то ли мёртв, то ли без сознания.
— Ах ты, чертовка! — расплылся в улыбке прилично одетый мужчина. — Хорошо, мы не тронем твоего брата. Подойди ко мне.
— Осторожнее, Гарраг, милый, она же ведьма, ты не видишь? — взвизгнул писклявый.
— Подойти близко? — уточнила девушка.
— О, да, — сказал Гарраг.
Она подошла на цыпочках, обогнув лужу крови («Какая отважная дамочка» — шепнул ком лохмотьев), осторожно оперлась о правое плечо мужчины локтем левой руки, взъерошила свои волосы, потянулась. Правая рука замерла где-то вверху.
— А зачем вы явились, господа?
— О, всего-навсего уничтожить старого колдуна и его прихвостней.
— О, нет, — она улыбнулась. — Вы даже не знаете, зачем пришли.
Девушка склонилась к уху Гаррага и прошептала:
— Вы все явились за своей смертью.
Правая рука камнем упала вниз. Клинок с хрустом вошел в грудь Гаррага. Три резких движения, и на пол шлёпнулось вишнёвое блестящее сердце убийцы.
Писклявый лишился остатков мужского достоинства. Кулачком, ощетинившимся шипами, девушка проделала дыру у него в лице.
Ещё двоим, неприметным, она разбила головы о стены.
Ком лохмотьев выбежал из хибары с собственными кишками в руках.

— Чертёнок!
«Его душа уже на небесах»
— В таком случае, мне незачем оставаться здесь.

Она полоснула себя клинком по руке, наверное, что-то не рассчитала, и рука с тихим стуком упала на стол. Недовольно качнув головой, девушка приставила клинок к горлу.

Открыв глаза, она даже не успела ничего увидеть.
— С возвращением.
Смерть впился в губы Дэви, как будто они были противоядием. Впрочем, так оно и было. Демон был отравлен тоской.

А вечером, на крыше, под звёздным-звёздным небом, он негромко сказал:
— Твоя недоказанная вина искуплена.
— Но Чертёнок-то мёртв.
— Ни в коем случае. Это был малыш ДЗ.
Девушка рассмеялась, сильнее прижалась к Смерти. Тот тихо вздохнул.
— Только одного я, пожалуй, не узнаю.
— Чего?
— Что напевал Сатана, когда на земле шёл дождь. Он не из тех, кто делает что-то просто так.
Дэви улыбнулась:
— Да, наверное, не узнаешь…