О детстве и смерти

Реальности не существует. Помимо воли сознание уносит меня в те времена, когда я не думала, что через несколько лет меня в том безмятежном городке уже не будет. Где-то по другую сторону земли он живет. И молчаливо дремлет, кутаясь в сумерки, засыпая в перине сосново-снежных лесов. Я вспоминаю другое окно. Другие тополя за этим окном и другое небо над ними. Я закрываю глаза и в стотысячный раз переживаю детские страхи, оставляющие дорожки слез на щеках. Мне снова всего девять. А Кате уже тринадцать. Мне кажется, я никогда не вырасту, не буду такой большой. Я качаюсь на продавленной больничной койке. В детском отделении в коридоре горят лампы. А за окнами сгущаются синие сумерки. Как стремительно наступает вечер. В палате сумрачно и тихо. Только где-то бубнит телевизор и шаркают тапочки по вытертому линолеуму. Катя уже большая. Она красит губы. Катя говорит: «Там, видишь, справа – морг. Из пацанячьей палаты его видно». Пацанячья – 25я палата. Мы туда ходили мазать их пастой. Они в ответ намазали меня, Катьку мазать боятся. Она почти взрослая. Катя открыла окно. Так свежо… Там, внизу много зеленой травы, а далеко – лес. Мне хочется уйти туда. И страшно. Потому что поблизости – морг. Катя села на подоконник и смотрит вниз. Высоко. Я говорю: «У меня мама в больнице работает, придет – наругает. Закрой лучше». Это я так сказала, для порядка. Она молчала. Я подошла к окну. Я не такая взрослая, как Катя чтобы курить, поэтому просто высовываюсь из окна и дышу. Подоконник врезается в селезенку. И мое беспокойство загнанного зверя началось тогда, в больничной палате, когда я, высунувшись из окна, слышала, как дождь шелестит травой там, далеко внизу. А дальше – лес. Этот туманный воздух вкрался мне в душу и пропитал ее насквозь. Вот что случилось, когда недоглядели за бабушкиным тепличным растением. Сквозняк все же просочился, и что-то завладело моим маленьким существом. Я чувствовала животную тоску. И чувствую ее до сих пор, когда я уже давно переросла ту самую Катю. Я смотрела в темноту, в дождь, вдыхала пьяную свежесть мая, и близость морга уже не пугала меня. Я, кажется, поняла, что такое смерть. Смерть – это земля с зеленой, сочной травой, напоенная тихим, вкрадчивым серым дождем. Она восхитительно пахнет. Свежестью, ворвавшейся в открытое окно. Мне кажется, что это не земля пахнет дождем, а умершая плоть в исступлении взывает к живым: «Отдай и возьми, родись и умри, дыши и беги со всех ног… ЖИВИ!»