Кузены моей мамы

Написав рассказы-воспоминания "Братья моей бабушки" и "Кузина моей мамы", я понял, что не останавлюсь на этом и должен буду написать рассказ о двоюродных братьях моей матери, по крайней мере - о некоторых из них. Случай не заставил себя долго ждать.

1 . Светлый человек Юра Тучинский

... Я лежал в после-послеоперационной палате хирургического отеделения сердца и грудной клетки Хайфской больницы Кармель. Именно так: "в после-послеоперационной палате", ибо в просто послеоперационную палату больной попадает сразу же после операции, а уже на следующий день его переводят в после-послеоперационную палату.
Можно было рассказать много интересного о том, как я нежданно-негаданного оказался в больнице, как меня срочно прооперировали, о прекрасных врачах и медсестрах, о больных и их посетителях, с кем меня в эти дни сталкивала судьба... Наверное, я когда-нибудь расскажу об этом подробнее, а сейчас отмечу одну важную особенность израильских больниц: там рядом, бок о бок, в одинаковых условиях лежат арабские и еврейские больные, заботятся о них арабские и еврейские медсестры и санитарки, а исследуют их болезни, лечат, делают операции и передают друг другу чудесные арабские и еврейские врачи.
Итак, я лежал в после-послеоперационной палате хирургического отеделения сердца и грудной клетки Хайфской больницы Кармель, когда в нее вкатили и поставили рядом с моей еще одну койку, на которой возвышался мужчина, удивительно похожий на покойного Юру Тучинского, двоюродного брата моей мамы. Тот же высокий лысеющий лоб, тот же горбоносый профиль, делавший Юру похожим на грузина или армянина. Я прекрасно понимал, что это не Юра, что это кто-то очень на него похожий, но не мог оторвать глаз от новичка. Я знал, что в Израиле проживают армяне и черкесы, и предполагал, что, вероятно, новенький относится к какому-то из этих или других кавказских народов. Оставалось только расспросить об этом кого-либо из многочисленной родни больного, появившейся в нашей палате вместе с ним.
Однако оказалось, что мой новый сосед не относится ни к армянам, ни к черкесам, ни вообще к какому-либо из кавказских народов, а является арабом, учителем из арабской деревни, хотя, в отличие от большинства израильских арабов, является не мусульманином, а христианином, причем не католиком, которые наиболее распространены среди арабов, а православным.
Таким образом, кроме внешнего сходства, было еще одно общее у моего соседа по палате и у покойного Юры Тучинского - оба были православными христианами. Помню, что, будучи школьником, я был весьма удивлен, когда узнал, что официально, по документам Юра числится не Юрием, а Георгием. Я тогда не знал еще, что это одно и то же имя, только в русском и грузинском произношении.

... В начале ХХ-го века фотографы составляли местную интеллигенцию небольших городков, да и больших тоже. Они делали не просто снимки, а художественные фотографии, над которыми трудились так же старательно и вдохновенно, как профессиональные художники над своими масляными или акварельными портретами. У меня до сих пор в семейном архиве хранятся фотопортреты почти столетней давности, сделанные дядей Вениамином, а потом его сыном Шурой - настоящие произведения искусства.
... Рассказывая нам на уроке устройство фотоаппарата, наш преподаватель физики Олег Тимофеевич Семенов, закончил свое объяснение четверостишием, которое на русском языке звучало несколько коряво, но на той русско-украинской смеси, на которой изъяснялись у нас в городке, выглядело вполне нормальным:
Мы в Тучинского снимались:
Дело было в темноте.
Нос пришелся на затылке,
А глаза на животе...
Когда же я, спустя некоторое время, позволил себе продемонстрировать перед маминой тетей Соней или кем-то из ее сыновей свое знание местного фольклора, то был тут же поставлен на место:
У Темненко мы снимались:
Дело было в темноте.
Нос пришелся на затылке,
А глаза на животе...
Дело в том, что с самого начала развития фотодела в Смеле было две фотографии, или лучше так: два фотоателье - Тучинского и Темненко, со своими горячими приверженцами, и желающие запечатлеть свои лица для потомства имели возможность выбора, у кого сниматься.
Во время еврейских погромов семья тети Сони и дяди Веньямина Тучинских вынуждена была прятаться от погромщиков в женском монастыре, и, воспользовавшись этим, игуменья крестила их. Не знаю, случайно или нет, но это событие имело следующее последствие: оба сына тети Сони и дяди Веньямина, Юра и Шура, женились не на еврейках, а на русских и украинских девушках.
Я абсолютно уверен, что профессия родителей, домашняя атмосфера, так же, как и родительские гены имеют первостепенное значение для будущей профессии ребенка. Еще перед второй мировой (или, как тогда говорили, перед Отечественной войной) Юра и Шура Тучинские сделали свой выбор.
Шура пошел по стопам своего рано умершего отца и стал профессиональным фотографом. А Юра, который превосходно рисовал, поступил на архитектурный факультет Киевского художественного вуза (как он именовался официально, я не знаю). Но началась война, и оба брата ушли на фронт лейтенантами.
Им выпала большая удача - оба остались живы.
Демобилизовавшись, бравые лейтенанты вскоре женились, но Юре с женой не повезло, они расстались, и Юра уехал в Ленинград, где поступил работать на завод и заодно поступил учиться в вечерний институт (или университет - впрочем, это не важно). Но уже не на архитектора, а на юриста. В Ленинграде Юра женился вторично. Взял женщину с маленьким ребенком – дочкой Галочкой, а вскоре у них с женой Леной родилась еще одна, общая дочка Света.
 Каждое лето Юра приезжал в отпуск в Смелу, к своей маме - тете Соне. Так уж получилось, что я тоже обычно приезжал летом в Смелу, к своим родителям. Сначала, когда я окончил школу, - на студенческие каникулы, а после окончания института - в отпуск. Именно поэтому мы с Юрой имели возможность каждый год регулярно видеться - днем на пляже, а вечером - у моих родителей, куда Юра имел привычку регулярно приходить. Вскоре эту привычку у него переняла Галя, которая тоже стала на лето приезжать к тете Соне - "к бабушке", как она говорила. Помню, как одно лето Галя все свои разговоры сводила на "мальчика из соседней группы". Через год или два они с этим "мальчиком из соседней группы" расписались, и Галя перестала донимать нас разговорами о нем. Между прочим, в качестве будущей профессии Галя выбрала архитектуру – юношескую мечту Юры. Думаю, что не случайно...
В первый же день по приезде в Смелу Юра приходил к нам и делал моей маме официальный заказ:
- Галочка, приготовь мне, пожалуйста, "а кишке" (кишку)! Ты же знаешь, как я ее люблю, а есть могу себе позволить только у тебя. Я тебя очень прошу.
Как видим, будучи крещен, Юра не потерял вкус к еврейской национальной кухне.
Поскольку я тоже любил кишку, то мама соглашалась приготовить для нас с Юрой одну общую кишку, И папе давалось задание купить на базаре или достать на бойне свежую сырую кишку - полуфабрикат для деликатеса, именуемого на идиш "а кишке".
 Приготовление деликатеса, именуемого на идиш "а кишке", с одной стороны, является весьма трудоемкой операцией, а с другой стороны - предъявляет очень высокие требования к чистоплотности хозяйки. Поскольку коровьи кишки обычно бывают заполнены некой массой, имеющей специфический, весьма неприятный запах, то хозяйке приходится многократно очищать кишку от содержимого и многократно промывать ее кипятком и скоблить, пока не исчезнет малейшее напоминание на неприятный запах. После этого идеально чистую кишку наполняют смесью из говяжьего жира и шкварок, протертых вместе с просеянной мукой, мелко нарезанным луком, чесноком, небольшим количеством соли и молотого перца. (Кстати, такие составляющие, как лук, чеснок или молотый перец не являются строго обязательными и могут меняться в зависимости от вкуса и настроения хозяйки.) Затем кишку зашивают с двух сторон и начинают тушить в казанке на огне, пока жир внутри кишки постепенно не растопится и не пронижет кишку изнутри и снаружи вместе с ее содержимым. В результате кишка приобретет золотисто-коричневый цвет. Неплохо, если в казанок вместе с кишкой будут положены куски слегка обжаренной говядины. В тушенном виде эта говядина придаст кишке дополнительный шарм, а также сама получит необходимый привкус от кишки.
Что абсолютно исключалось – так это вероятность того, что кишка может быть пережарена или – упаси Боже! – пригореть. Ибо за ее готовностью, кроме мамы, внимательно следили Юра, папа, я и прочие любители кишки, оказавшиеся у нас в доме в столь ответственный момент.
Но еще до того, как мама выключит огонь под казанком, папа делает мне знак, и я спускаюсь в погреб.
- Черная смородина такого года...
- Крыжовник такого года...
- Малина такого года...
- Абрикоса такого года..., - читаю я надписи на бутылях, бутылках и бутылочках с наливками, настойками и винами папипого домашнего приготовления.
Наконец папа говорит:
- Годится.
И я достаю из погреба напиток, прождавший своего часа три, пять, а то и все десять лет.
Если дела у отца обстоят неплохо (что - увы! – бывало не каждый год), то рядом с бутылкой самодельного вина торжественно ставится бутылка горилки, свежие и соленные огурчики, капустка, банка рыбных консервов и т.д. Что именно входит в это "и т.д.", зависит от заработков отца, но на нашем апетите и настроении не сказывается...
Мама отрезает по большому куску кишки папе, Юре, мне и прочим любителям этого лакомства, добавляет каждому по куску мяса, а иногда по паре троек вареников с картошкой, и пир начинается!

... Однажды в самом начале 60-х годов ХХ-го столетия у меня, молодого специалиста, была редкая удача - командировка в Ленинград. В первый же день я разыскал Юру и Лену Тучинских и пришел к ним домой. Лена тут же позвонила Юре на работу, и Юра приехал домой, заскочив по дороге в гастроном и купив бутулку коньяку. Юра с гордостью показал мне свежий номер одного из "толстых" ленинградских журналов, в котором был опубликован его, Юры Тучинского, рассказ. И я понял, что, расставшись с архитектурой, Юра не расстался с творческими занятиями... И еще я понял, что щедрая природа наделила его многими талантами...

А потом мы целый вечер гуляли втроем под дождем по Ленинграду. Лена и Юра хотели за одну прогулку показать мне весь город: от Невского проспекта и Литейного моста до Адмиралтейства, Петропавловской крепости и лошади Пржевальского...
Они щедро делились со мной малейшими подробностями, малейшими деталями своего великого города. По-моему, кроме нас троих, в тот поздний и дождливый час на улицах Питера больше не было пешеходов. Я понимал, что то гостеприимство, которое мне оказывают, используя чеховское выражение, мне "не по чину".
Что так они хотели бы и должны были принимать не меня, двадцатипятилетнего парня, а моих родителей, если бы они в этот осенний вечер оказались в их городе... Больше нам втроем не пришлось увидеться. Юра умер через несколько лет от прободения язвы.


Похороны Юры Тучинского состоялись под Ленинградом, в Гатчине, где он работал сначала следователем, а потом заместителем прокурора. Несмотря на необычный для этих мест январский мороз под 30 градусов, за гробом шло большое количество народа.
Получив телеграмму, я прилетел на похороны из Самары и шел за гробом вместе с Юриными коллегами по работе. Изредка они показывали мне кого-нибудь из толпы и говорили:
- Вот этому Юра дал пять лет.
- Как дал?
Оказывается, Юра был на процессе этого человека государственным обвинителем, и человек этот получил на суде срок пять лет. А сейчас бывший обвиняемый пришел отдать последний долг человеку, юристу, который был когда-то государственным обвинителем на его суде. Такого я не ожидал увидеть. Но Юрины коллеги объяснили мне:
- Это значит, что они понимают: как преставитель прокуратуры, Юра не стремился, чтобы обвиняемые получили как можно больший срок. Он хотел, чтобы восторжествовала справедливость, чтобы виновный не просто понес наказание, а осознал свою вину и исправился. А люди это хорошо чувствуют... Поэтому бывшие подсудимые и пришли проводить Юру в последний путь...

А теперь я подхожу к самым волнующим строкам моего очерка. По крайней мере, у меня в этом месте слезы туманят глаза и комок подступает к горлу. Смогу ли я передать тебе, мой читатель, свое состояние?
В начале 2000-х годов я был в Ленинграде и решил позвонить Гале, старшей дочери Лены и Юры.
- Галя, - сказал я, поздоровавшись. - Ты, должно быть, помнишь, что у твоего отчима Юры Тучинского были в Смеле родственники Письменные?
- Иосиф, - перебила меня Галя. - Как тебе не стыдно? Так мог бы сказать, кто угодно, только не ты. Юра никогда не был мне отчимом. Кто лучше тебя знает, что он всегда был мне отцом, что он всегда относился ко мне, как к родной дочери. И я всегда считала и считаю его своим родным отцом. И сына своего назвала в память о нем...
У меня слезы затуманили глаза, дыхание перехватило, и к горлу подступил комок.
Многие ли родные дочери говорят так тепло о своих родных отцах?
В документальном рассказе "Кузина моей мамы", посвященном в основном Лиле Вильгельмовне Нейдорф, двоюродной сестре моей мамы, я упоминал о своей троюродной сестре Розе, ныне живущей в США в городе Атланта. Я рассказывал, как встречался с нею, с ее братом Давидом, с ее мужем Левой, с ее сыновьями Эдиком и Юрой. Я не буду повторяться. Подчеркну только одну существенную деталь: Розин сын Юра назван в честь Юры Тучинского, который приходится Розе (как и мне) двоюродным дядей.
Так что и в России, на берегу Невы, и в США, на берегу Атлантического океана есть двое парней, названных в память о ЮреТучинском. Остается только надеяться, что их страны никогда не будут враждовать между собой...



2. Дядя Гриша

Поздним вечером мы возвращались с похорон Юры Тучинского. Мы - это Юрина (и моя) ленинградская родня, компактно проживавшая в одном районе, куда надо было добираться на автобусе от Финляндского вокзала. Мы впятером вышли из метро и пришли на автобусную остановку. Ни автобуса, ни ожидающих его пассажиров не было. Значит, автобус недавно отошел, и ждать следующего придется долго.
И тут дядя Гриша (двоюродный брат моей мамы и одновременно двоюродный брат похороненного нами в этот день Юры Тучинского) говорит мне:
- Пошли на такси.
- А остальные?
- А остальные пусть дожидаются автобуса.
(Остальные - это его жена, ее сестра и муж этой сестры.)
- Неудобно получается, дядя Гриша, - говорю я. - Все время из Гатчины ехали вместе, а тут выходит, что мы их бросаем.
- Почему бросаем? - отвечает дядя Гриша. - Они же слышат наш разговор. Захотят - пойдут с нами. Не захотят - здесь останутся.
И ведет меня не на на стоянку такси перед Финляндским вокзалом, а на остановку трамвая.
- Дядя Гриша, - говорю я. - Здесь такси нам не поймать. У них стоянка за углом.
- Ну как же не поймать, - возражает дядя Гриша, - если они посмотри каким густым потоком здесь проезжают.
Действительно, мимо нас одно за другим пролетали такси, загруженные пассажирами.
- Дядя Гриша, - пытаюсь я ему объяснить. - Они же здесь пустыми не едут. Они же сначала за углом на остановке такси берут пассажиров.
А дядя Гриша меня не слушает и бросается, размахивая руками, к каждому пролетающему мимо такси и удивляется, почему те не хотят остановиться.
Так мы с ним минут 15 попрыгали безрезультатно, и тут подошел трамвай.
- Ладно, - махнул рукой дядя Гриша. - Не хотят нас на такси везти, отказываются от своей прибыли - поехали на трамвае.
... Признаюсь, здорово меня тогда удивило, что дядя Гриша, проживший в Ленинграде не один десяток лет и регулярно ездящий к себе домой по этому маршруту, не знал, что на Финляндском вокзале стоянка такси расположена не на остановке трамвая.

... Лето дядя Гриша любил проводить с женой и дочкой в деревне в Полтавской области. Но по дороге туда обязательно заезжал на несколько дней в Смелу. В каком бы стеснительном финансовом положении ни находились мои родители, они старались не ударить лицом в грязь перед ленинградскими родственниками. Родители залезали в долги, но на столе всегда стояли апетитные фрукты и овощи, свежайшие творог и сметана с базара, а на обед мама готовила самые шикарные супы, борщи и жаркое из своего репертуара. Причем дорогие гости не должны были даже заподозрить, какой дорогой ценой родителям дается радушный и сытный прием.
Зато перед отъездом дядя Гриша демонстрировал моим родителям свою щедрость.
Он приглашал моих родителей в комнату, которая отводилась гостям хозяевами, открывал чемоданы и начинал доставать оттуда свои рубашки:
- Дорогой братик, - обращался он к моему отцу. - Бери себе любую рубашку, какая тебе нравится. Выбирай любую! Хочешь эту? (И он прикладывал к папе новую рубашку, не вынимая ее из пакета.) Или эту? (И он прикладывал к папе пакет с другой рубашкой.) А может эту? (И он прикидывал, как будет смотреться на папе третья, четвертая, пятая рубашка.)
Папа и мама стояли молча, скромно потупившись, а гость доставал из чемоданов все новые и новые рубашки, прикидывал, как будет выглядеть в них "дорогой братик" и небрежно бросал их обратно в чемодан.
Наконец дядя Гриша делал свой выбор:
- Вот! Это то, что тебе нужно. Носи на здоровье! Порви на здоровье!
Папа и мама благодарили, а дядя Гриша сообщал, что это его самая любимая рубашка и именно поэтому он дарит ее моему папе.
Я несколько раз присутствовал при такой сцене дарения и вынес твердую убежденность, что еще до того, как был раскрыт чемодан (более того, еще до того, как чемодан был в Ленинграде упакован) дядя Гриша знал, какую из своих старых рубашек он всучит наивному провинциальному родичу. Думаю, что и папа прекрасно это понимал, и только мама верила (или старалась верить) в искренность гостя.

... Через пару дней после отъезда гостей мама обычно говорила мне:
- Иосиф, ты же знаешь, что папа не носит такие яркие рубашки, а ты молодой, возьми эту рубашку себе и носи ее.
- Мама, но я тоже не ношу рубашек таких ярко-красных расцветок.
- Правильно, на работу ты не станешь носить рубашки таких ярко-красных расцветок, но здесь, на речку или в лес ты же можешь в ней ходить.
- Хорошо, мама, - соглашаюсь я, надеваю подаренную отцу рубашку и отправляюсь в ней за город.
И тут вскоре обнаруживался главный недостаток подарка: он был сделан из такого искусственного волокна, что тело под ним не могло дышать. Я начинаю обливаться потом и в конце концов снимаю с себя подаренную папе рубашку.
- Он потому и подарил эту рубашку папе, - говорю я маме, - что сам не мог ее носить.
- Ты не знаешь, какое у него было трудное детство, - мама пытается защитить своего кузена.
- И поэтому папа должен принимать его обноски? - возражаю я. - В следующий раз я верну ему его подарки.
- Ты этого не сделаешь! - говорит мама.
- И вообще, хватит устраивать для него показушные обеды, - гну я свою линию. - Пусть на следующий год ест то же, что и вы с отцом: картошку с луком и тюльку.
- Но ведь, когда мы были в Ленинграде, он старался принять нас как можно лучше.
- Он принимал вас по своему карману - и не более того. Вы тоже должны принимать его по вашему карману - и не более того.
- Ты знаешь, как он для нас старался? - восклицает мама.
- Знаю! – говорю я. – Он даже повел вас не на стоянку автобуса, а на такси.
- Ты и это знаешь? - удивляется отец.
- Конечно. Я знаю еще больше. Такси никак не хотели останавливаться возле вас, и в конце концов подошел трамвай - и он повез вас на трамвае. Что в два раза дешевле автобуса!
- Так он и с тобой проделал этот же номер? - спрашивает отец.
И тут мы с отцом начинаем дружно хохотать.
- Да ну вас, два сапога – пара, - говорит мама и выходит из комнаты...

Говоря какое у ее кузена было трудное детство, мама была абсолютно права. Два ее двоюродных брата, Гидаля и Аврамчик, рано остались без отца. Им было лет одиннадцать- двенадцать, когда они занялись тяжелым недетским трудом - перегоном бычков из одних областей Украины в другие. Очень быстро они перестали работать на кого-то и стали в этом бизнесе и хозяевами, и работниками одновременно. Мама моя была года на три старше их, она видела, как приходится вкалывать ее двоюродным братьям, и очень жалела их. Эту жалость, эту любовь к своим кузенам мама сохранила на всю жизнь, не замечая, что они давно уже не беззащитные малолетние мальчики в суровом и безжалостном мире, а порождения этого безжалостного мира.

Как видно, в своей деятельности братья Гидаля и Аврамчик не всегда следовали букве закона, ибо часто оказывались на скамье подсудимых. Потом они возвращались из тюрьмы, шикарно по тем временам одетыми и при деньгах, и пировали в окружении красивых женщин и знаменитых артистов. А затем снова садились в тюрьму...
Однажды Аврамчик бежал из эшелона, который вез его вместе с сотнями других заключенных на Север, в ГУЛАГ. Он бежал, оторвав несколько досок в полу вагона и нырнув на ходу поезда вниз, на проносящиеся с бешенной скоростью шпалы. Когда после побега он появился в родных краях, оказалось, что Гидаля погиб, неосторожно взявшись руками за оголенный электрический провод. Тогда Аврамчик взял себе документы брата, и всю оставшуюся жизнь прожил под именем Гидали, или - на русский лад - Григория. Вот почему я знал его как дядю Гришу. Хотя мама изредка оговаривалась и называла его Аврамчиком.

Когда началась Отечественная война, Аврамчик по документам брата, как Григорий, ушел на фронт и провоевал всю войну гвардии сержантом. После войны уже он встретил своего командира полка и тот рассказал ему, что подавал его на Героя Советского Союза, но штабные деятели заиграли его звезду. Интересно, если бы не заиграли, то кто тогда из братьев был бы Героем Советского Союза - живой или давно умерший?

... Папа мой умер в больнице в Ленинграде и был похоронен нами под Ленинградом, в Песочном, где тогда проживала моя сестра.
На поминках дядя Гриша подошел к моей маме и сказал ей:
- Дорогая сестричка! Сколько денег ты хочешь, чтобы я дал тебе? Говори, не стесняйся: пять тысяч? десять? пятнадцать?
Это было неслыханно щедрое предложение. Поясню, что автомобиль "Жигули" тогда стоил пять с половиной тысяч рублей, а "Москвич" менее пяти тысяч.
После этого разговора мама пересказала мне слова дяди Гриши и добавила, что я был к нему несправедлив, а он на поверку оказался добрым, щедрым и бескорыстным человеком.
- Мама, - сказал я, - это он так говорит, зная, что ты у него ничего не попросишь.
- Зачем ты наговариваешь на хорошего человека? - возмутилась мама.
- Хорошо. Давай проверим, кто из нас прав. Когда он еще раз подойдет к тебе с таким предложением, скажи ему то, о чем я тебя сейчас попрошу.
- А если он не подойдет?
- Если он не подойдет еще раз, значит, я плохо в нем разобрался. Но я уверен, что он повторит свое предложение.
Мама согласилась. Думаю, что к тому времени она уже тоже стала сомневаться в пышных заявлениях своего кузена.
И действительно, дядя Гриша снова подошел к дорогой сестричке - моей маме и снова стал предлагать ей деньги.
- Дорогой братик, - отвечала мама в полном соответствии с тем текстом, которому я ее научил. – Мои дети уже твердо стоят на ногах, и если мне понадобится материальная помощь, они смогут мне ее оказать. Но раз ты хочешь и можешь помочь своим родственникам, то помоги нашему племяннику, сыну моей младшей сестры. Он недавно купил автомобиль "Жигули" и влез в долги к чужим людям. Скоро у него подойдут сроки возврата долгов, а ему нечем платить. Одолжи ему часть денег, чтобы он вернул долг чужим людям, а он, не торопясь, в течение двух-трех лет с тобой рассчитается. Если же он не сможет вовремя вернуть тебе долг, то с тобой за него рассчитаются мои дети.
(Между прочим, племянник, о котором шла речь, был сыном маминой родной сестры, такой же кузины дяди Гриши, как и моя мама. Только отец его сложил голову на войне.)
Через некоторое время я подошел к маме.
- Ну как, - спросил я, - ты сказала ему, как я просил?
- Сказала.
- И что он ответил?
- Он ничего не ответил и отошел от меня.
Вид у мамы был растерянный.

Впрочем, думаю, что мама всегда знала истинную цену и пышным речам своего кузена, и его якобы щедрым подаркам, но не хотела нарушать иллюзию. Она хотела сохранить светлую память о том времени, когда они были детьми...
Тем более знал цену дяде Грише мой отец, но он видел, как дорога маме память о былых временах, и подыгрывал ей.
Уверенность в этом мне дает одна история, рассказанная мамой незадолго до ее смерти. Попробую пересказать эту историю.

Я хорошо помню, что, когда мы вернулись из эвакуации, наша квартира была занята другими людьми, и мы вынуждены были снимать себе жилье в другом месте. И только когда папа вернулся с войны (даже с двух войн - с немцами и с японцами), мы снова поселились в том доме, который занимали до войны.
После войны дядя Гриша несколько раз приезжал в наш город, гостил у нас и затем уезжал в Среднюю Азию, где тогда жила его семья. Приезжал он несколько раз и тогда, когда мы еще не переселились в свою довоенную квартиру, и один раз сразу же, как только мы в нее возратились. Я тогда не догадывался, чем вызваны его столь частые посещения Смелы и нашей семьи.
Оказалось, что перед войной дядя Гриша приехал в Смелу с мешочком, набитым царскими десятками (золотыми монетами царской чеканки достоинством 10 рублей). Он попросил моих родителей спрятать эти деньги. Вместе с моим отцом дядя Гриша спустился в погреб, вырытый в нашем сарае, и закопал в нем свой клад.
А потом началась польская война, и папа ушел на нее и вернулся цел и невредим. Потом началась Отечественная война, а затем война с Японей, и папа принял участие в этих войнах - и вернулся живым. Кто только ни жил в нашей квартире во время фашистской оккупации и после нее! Кто только ни пользовался нашими сараем и погребом во время войны и после нее!
Надо сказать пару слов о том, что представлял собой наш сарай. Посреди двора возле забора и туалета типа сортир находился один большой сарай под общей крышей на четыре семьи, проживавшие в нашем доме. Сарай был поделен внутренними перегородками на четыре части, и каждый жилец имел ключи от своей части сарая и мог пользоваться ею по своему усмотрению. Сичевые, например, одно время держали в своем сарае корову, а мои родители хранили в своем сарае дрова и держали клетки с курами. Во время войны кто-то из жильцов держал в своем погребе кроликов, и во всех погребах этими кроликами были прорыты общие ходы сообщения.
Итак, дядя Гриша вместе с моим отцом пошли в сарай и спустились в погреб, вырытый в нашем сарае. Они стали откапывать зарытый в погребе клад, а мама осталась дома ждать, когда они вернутся. Час прошел, а они не возвращаются. Два часа прошло, а они не возвращаются. Мама начала волноваться...
Наконец-то, на исходе третьего часа кладокопатели вернулись домой.
Говорят, что закопанные в земле клады имеют свойство перемещаться. Я даже могу дать этому вполне научное объяснение. Масса грунта - земли, глины, песка - на глубине не является твердым телом, а представляет собой некоторое подобие сухой жидкости, правда, с большим коэффициентом трения между слоями. Плотность грунта значительно меньше плотности золота. Поэтому центробежные силы от вращения Земного шара, действующие на грунт и на зарытый в нем клад, в несколько раз отличаются между собой. В результате клад смещается относительно того места, куда его изначально зарыли.
Повторяю, что, кроме воздействия этих объективно действующих сил, клад мог быть подвержен субъективному воздействию со стороны часто меняющихся жильцов, любой из которых при приближении линии фронта мог бы пожелать что-либо спрятать в погребе.
Однако дяде Грише и моему отцу повезло – они откопали клад, спрятанный почти десять лет тому назад.
И тут дядя Гриша совершенно серьезно сказал моему папе слова, которые я ему никогда не прощу:
- Твое счастье, что золото нашлось. Если бы оно не нашлось, ты бы навсегда остался лежать в погребе.
- Чем же я был бы виноват, если бы оно не нашлось? – спросил папа, удивленно.
- А тем, что на протяжении многих лет владеть таким богатством и не взять его себе мог только такой мудак, как ты. Я не сомневался, что ты взял его себе еще перед войной.
И я понимаю, что это не было пустой угрозой... Такой человек мог бы и убить... За золото...
Ничего себе перспектива! Уцелеть в мировой бойне, пережить и отступление и наступление, мерзнуть и голодать в окопах и подыматься из них в атаку, чтобы бежать навстречу пулям в сторону укрепленных вражеских позиций... Быть заживо погребенным во время бомбежки и вытащенным невредимым из руин... Быть раненным во время атаки... Преодолеть предвесеннюю распутицу, когда ноги отказывались действовать и не сгибались в коленях... Чего только не было в жизни солдата за четыре года - под вражеским огнем, под разрывами снарядов и бомб, под пулями и осколками...
И после всего этого вернуться домой, чтобы погибнуть в мирное время от рук родственника жены, от рук человека с уголовными наклонностями, которому ты хотел сделать добро!

- И как же дядя Гриша отблагодарил папу, когда золото нашлось? – поинтересовался я у мамы.
- Никак, - ответила мама.
И это не удивительно. С точки зрения дяди Гриши, мудака, владевшего таким богатством и ничего не взявшего себе, не стоило благодарить...