Яшка, Алик и городской сумасшедший

       -- синопсис --

Весеннее, почти что летнее солнце светило весело, насыщая воздух теплым дыханием небес. И на этом, насыщенном радостью фоне вороненок выглядел совсем невеселым, каким-то растерянным, даже печальным. Как он оказался на обочине этой многолюдной улицы, среди воняющих нефтепродуктами подержанных иномарок, там, где про него забыли даже его многочисленные крикливые сородичи, которые обычно не оставляют без поддержки детей своего племени, вынужденных бегать по земле прежде, чем им удаётся подняться на крыло.
Его оставили одного. Про него забыли. И он загрустил, сник, опустив свой большой черный нос и прикрыв глаза. И тут появился я, с большим старым генеральским портфелем из крокодиловой кожи, доставшимся мне от бабки племянницы этого генерала. Бабку я остановил в последний момент, в нескольких шагах от помойки, куда она несла этот замечательный портфель с явным намерением его выбросить. Вожделея, сгорая от желания завладеть этим портфелем, упросил бабку не выбрасывать его, а отдать мне.
Я сразу же проникся сочувствием к вороненку и, не в силах пройти мимо беспомощного неуклюжего большуна, усадил его в вышеупомянутый портфель. Вороненок безропотно уселся внутри этого портфельного монстра , слегка потоптавшись там и аккуратно сложив крылья, и тихо сидел все время, пока я вез его - сначала на трамвае, а потом на маленьком, почти пригородном, автобусе, старательно поднимавшем при своем движении всю пыль, которую только можно было поднять с полупроезжих улиц городской окраины.
Бабка, та самая, у которой я выпросил портфель, и у которой снимал комнату, поворчала немного, но потом, смирившись с моей бестолковостью, разрешила мне поместить вороненка в сарайчике за домом.
Довольно быстро у нас установилось своего рода расписание. Когда я находился дома, то устраивал птенца на нижних ветках одной растущих в саду яблонь, где он был недосягаем для кошек. Уходя, помещал его в большой фанерный ящик, стоявший в сарае. Там, сидя в ящичном полумраке и слушая возню кур, живущих через легкую дощатую стенку, Яшка (так я назвал его, даже не задумываясь, имя как-то само прилипло к нему) быстро научился кудахтать. И, когда я, вернувшись домой, кормил его на лавке возле сарая кефиром, Яшка, с довольным видом, негромко кудахтал. В первые дни удавалось накормить его с помощью обычной пипетки, а затем пришлось специально для этой цели купить небольшую спринцовку,
Весна плавно переходила в лето. Яшка подрастал. Он научился уже, цепляясь клювом и лапами, перебираться с нижних веток деревьев на верхние. Заберется почти на макушку и сидит там, горделиво озирая окрестности.

А в этих окрестностях, похоже, активизировались маньяки. Во всяком случае один-то уж точно активизировался. За мной, часа три подряд, ходил по улицам города странноватого вида мужичок, явно стараясь при этом оставаться для меня незаметным. Я как раз решил заняться хозяйственными делами – походить по магазинам, пополнить домашний набор инструментов, зайти в часовую мастерскую, чтобы починить, наконец, часы, у которых я выломал браслет в конце прошлого лета, во время последнего в сезоне восхождения.
Жизнь часто дает нам примеры проявлений удивительной взаимосвязи между событиями, ничем, казалось бы, между собой не связанными. Вот и в этом случае – неожиданно обнаружилась связь между тем моим восхождением и слежкой, которую затеял этот, явно ушибленный пыльным мешком, мужичок. Но это потом. А пока он ходил за мной неотвязно и дошел до самого дома. Когда я открывал калитку, он прятался за соседским забором.

На следующий день, когда я вернулся с работы, бабка сообщила мне, что заходил участковый и просил передать мне, чтобы я зашел утром, часов в 10, в райотдел милиции. Там меня будут ждать.
Я, конечно, удивился,– кому и зачем понадобился? – но большого значения этому не придал. Моя совесть была чиста, никаких грехов за собой я не чувствовал.
Однако, когда я, на следующий день, пришел в райотдел, в кабинете следователя сидели вдоль стенки несколько мужчин. Мне показалось, что смотрят они на меня как-то странно. Но выяснить, чем вызваны эти взгляды, я не успел. Мужчин попросили раздвинуться и усадили меня в серединку. Это начинало мне что-то напоминать. Кажется, нечто подобное я видел в кино.
Затем ввели мужичка. Того самого, который следил за мной вчера. Он посмотрел на нас и его прямо-таки затрясло всего, когда он увидел меня.
— Он это, он! — стал твердить мужичок, тыкая пальцем в мою сторону.
— Вот видите, — сказал следователь, — он Вас узнал.
— А как же он мог не узнать, если вчера ходил за мной полдня? — Я ничего не мог понять.
— Так Вы его видели? —удивился следователь, но, почему-то спохватившись, замолчал.
Мужичка увели, составили протокол опознания и всем присутствующим дали расписаться. Меня отвели в другую комнату, где провели омерзительную процедуру взятия отпечатков пальцев. Потом отправили в кутузку.
Утром, когда меня привели на допрос, следователь выглядел несколько растерянным. Он начал задавать вопросы, но как-то неуверенно. Отсутствовала между этими вопросами какая либо логическая связь. Или я не мог ее обнаружить. Подождав некоторое время, я спросил напрямую:
— Так чем же я все-таки провинился?
— Где Вы находились 16 августа прошлого года? — спросил он вместо ответа, уперевшись мне прямо в глаза своим бесцветным рыбьим взглядом.
Понятно было, – он рассчитывал, что я начну суетиться, напрягаться, пытаться что-то вспомнить. Действительно, не каждый человек и не сразу может сказать, чем он занимался в какой-то конкретный день прошлого года.
Однако, тут был совершенно другой случай. Мне не нужно было ничего вспоминать, потому что я прекрасно знал, что делал в тот день. Я был в это время в горах. Тот сезон сложился неудачно. То непогода, то спасательные работы. И вот, в самом конце альплагерной смены удалось, наконец, выйти на восхождение. Именно в этот день мы совершали восхождение. И именно в тот день я, проходя с нижней страховкой скальную стенку, чуть не сорвался, зацепившись браслетом часов за маленький острый скальный выступ. И именно этот браслет я отнес, наконец, позавчера в мастерскую. А мужичок, который меня "опознал" в связи с преступлением, совершенным в день, когда я сломал браслет, прятался в это время за углом.
Так что у меня было алиби. Мало того, что в моей альпинистской книжке была запись с печатью, подтверждающая то, что я находился в это время на восхождении, но и несколько человек, участников того восхождения, засвидетельствовали, что именно в этот день я постоянно находился у них на глазах и даже не пытался куда-нибудь скрыться. Наличие у меня столь "железного" алиби окончательно добило следователя. Потенциальный преступник, почти что готовый к "употреблению", ускользнул прямо из рук у него.
Но он никак не мог смириться с этим окончательно.
— Да, — сказал он, — чуть не забыл. У нас к Вам будет небольшая просьба. И мы надеемся, что Вы не откажетесь помочь следствию.
Такое предисловие насторожило меня.
— В принципе, я не против. А что конкретно я должен делать?
— Поскольку оказалось, что Вы похожи на преступника, нам хотелось бы, чтобы Вы дали нам свою фотографию.
— Что, милиция будет ловить всех похожих на меня? Значит, и меня тоже? — Нелепость происходящего поражала меня. — А Вы уверены, что свидетель Ваш не ошибся? Выглядит он как-то странно, как будто не совсем нормальный.
— Ну, пока врачи не признают его сумасшедшим, мы обязаны учитывать в своей работе его показания. А он Вас опознал. И при этом, не колебался ни секунды.
— А нельзя его направить на проверку? Чтобы психиатр хорошенько его осмотрел и дал официальное заключение?
— Не имеем права! Он же свидетель, а не преступник.
— Значит, положение безвыходное?
— Ну почему? У Вас алиби… И отпечатков Ваших пальцев на месте преступления не нашли.
Было видно, что ему очень хотелось еще подержать меня в кутузке, под арестом. Но не получалось. И это его очень расстраивало. Прямо-таки выводило из себя. Выбивало из привычной колеи. Он принадлежал к категории людей, которые никогда и никого не жалеют. Хотя очень хорошо умеют притворяться дружелюбными и располагать к себе собеседника.
Чтобы мне легче было согласиться на использование в розыске моей фотографии, он взял у меня подписку о невыезде.

Когда я подошел к крыльцу дома, на меня сверху коршуном свалился Яшка. Он, оказывается, всю ночь просидел на дереве. Ждал меня.
 До этого дня мне приходилось спихивать его с дерева старой шваброй. Залезать наверх он научился, а спускаться вниз не хотел. Даже если был голодный. Поэтому, чтобы покормить его или посадить на ночь в сарай , нужно было столкнуть его с ветки шваброй. При этом он еще и цеплялся за ветки, стараясь удержаться. И лишь после длительного сопротивления уступал натиску швабры, сваливался в пике, не спеша раскрывал крылья и переходил в планирование уже над самой землей. Потом важно шел к стоящей возле сарайчика лавочке , взмахнув своими, ставшими уже довольно большими крыльями, запрыгивал на нее и требовательно смотрел на меня. Давай, мол, корми.
А тут, едва завидев меня, сам слетел с дерева и уселся мне на плечо.
— Здравствуй, Яшенька, — сказал я ему и погладил его по клюву, — я смотрю, ты делаешь успехи?
Яшка в ответ закудахтал по куриному и легонько ухватил меня клювом за палец…

Вечером ко мне зашел приятель, Алик Сумный – невысокий, коренастый физик, занимающийся в своем НИИ, как я понял, чем-то радиоактивным.. Мы не были с ним большими друзьями, но он жил неподалеку и заходил иногда ко мне поделиться своими невзгодами. Его фамилия удивительно подходила ему, ведь, как известно, "сумный", в переводе на современный русский язык, означает "грустный", "печальный". И у него обычно был повод для грусти, потому что ему постоянно в чем-то не везло. Конечно, жизнь наша устроена так, что каждому в чем-то порой везет, а в чем-то нет. Но кто-то молча переносит невзгоды, кто-то, полный оптимизма, не обращает на них никакого внимания, ну а Алик начинал грустить, и для того, чтобы он вновь поверил в светлое будущее, ему необходим был кто-то, кто бы его утешил. Утешать его было легко, поскольку он, при всей своей учености, был очень доверчив, даже наивен.
Он был, в принципе, неплохим человеком и я поступил бы негуманно, если бы оставил его наедине с его неудачами. Тем более, что на сей раз и мне было чем его нагрузить.
Оказывается, Алик заходил ко мне еще вчера, но меня дома, естественно, не застал – ведь я в это время ожидал своей участи в КПЗ, куда был помещен после столь своевременно проведенного опознания. Поэтому он уже целые сутки мучился своим очередным неразделенным невезеньем – ему изменила подруга. Та самая подруга, на которой он уже почти что решил жениться. Ласковая и безотказная.
Она училась заочно и, в последние месяцы, стала много времени проводить в университетской библиотеке. А тут, как назло, шлепнула Алику в голову мысль – по дороге домой зайти за ней в библиотеку. Ему как раз пришлось в тот день задержаться на работе, так что все складывалось удачно. Одно к одному, как нельзя лучше. Когда он пришел в библиотеку, подруги в читальном зале не оказалось. На обычном месте лежала только ее тетрадка и две книжки, раскрытые в самом начале раздела. Место рядом с ней тоже пустовало.
Девушка за соседним столом, немного помявшись, сказала, что его подруга вышла, кажется, уже давно. Алик вернулся в фойе и остановился, размышляя, по какому из трех выходивших отсюда коридоров идти искать подругу. В это время из дальнего, неосвещенного конца левого коридора вышел парень, лицо которого показалось ему знакомым. Парень огляделся по сторонам, остановился, неожиданно увидев Алика, дернулся было в обратную сторону, но сдержался и прошел мимо Алика, старательно глядя не на него, а в другую сторону.
Нехорошее предчувствие появилось у Алика. Он отошел в сторону, к темному окну фойе, оперся на подоконник. Обостренным слухом уловил негромкий звук знакомых шагов, медленно обернулся. Подруга не спеша вышла из того же, левого коридора и, не глядя по сторонам, прошла в читальный зал. Через дверь он видел, как она села на свое место рядом с кавалером, вздрогнула после того, как тот что-то негромко сказал ей, и бросила быстрый взгляд в сторону фойе. Потом сделала вид, что добросовестно конспектирует учебник.
Алик не стал ничего выяснять. Расстроился, повернулся и ушел. А подруга даже не позвонила ему после случившегося.

Выслушав Алика, я поздравил его. Ведь ему очень повезло, что он не успел жениться.
— Представь, каково было бы тебе, если б она начала вертеть хвостом только после свадьбы. — втолковывал ему я. — А если бы еще и ребенка успела родить?
Алик подумал немного и, слегка повеселев, согласился со мной.
Потом наступила моя очередь "грузить". Я рассказал ему о приключениях, постигших меня в течение последних двух суток. Алик оказался благодарным слушателем. Он внимательно выслушал меня и ненадолго задумался.
— Кажется, я знаю в чем дело, — сказал он мне, подумав, — прошлой осенью в нашем районе убили таксиста. Я тут как-то оказался в одной компании с нашим участковым. "Поддали" как следует, разговорились… Он и рассказал мне эту хохму. Один мужик случайно оказался свидетелем того убийства. И начал искать преступника…
— Это что, тот самый, который за мной целый день ходил? — догадался я .
— Наверное. В общем, тот мужик видел убийцу. Говорит, что видел. И вот с тех пор он, время от времени, этого убийцу узнает. На улице, в магазине… Тебе еще повезло – первых со спецназом брали. А тебя культурно, вежливо попросили зайти. И никаких "маски-шоу". Представь только, какое веселое представление могло бы быть.
— Да уж! Могу себе представить…
— Участковый сказал, что, судя по тому что все жертвы этого "свидетеля" были усатые, убийца, наверное, носит усы. А может быть давно уже их сбрил. Но теперь, как только "свидетель" встречает кого-нибудь с усами, так сразу же заявляет на того в милицию. Незадолго до тебя "сдал" в милицию пехотного лейтенантика. Тот отрастил усы для солидности, чтобы солдаты уважали. И попал, как кур во щи. Алиби у него не было, вот и отсидел неделю в КПЗ.
— А я перед отъездом в горы, как обычно, отрастил усы и бороду. На высоте нет подходящих условий для бритья и так поступают многие. Однако на сей раз , вернувшись, не стал сбривать эту красоту. Решил поносить немного. Потом бороду сбрил, а усы всё-таки оставил. Они-то, оказывается, меня и подвели.
Я принял решение поступить радикально – не ждать ни одного дня, а, вопреки всякой логике, сбрить усы прямо сейчас. И в тот же день совершил это.

Яшка рос, стал уже довольно большим, стал летать. Но мне никак не удавалось научить его самостоятельно питаться. Конечно, я не стремился к тому, чтобы он, в поисках еды, таскался по свалкам и помойкам. Но он вообще брал еду только если ее клали ему прямо в клюв. И при этом обнаглел до того, что, едва лишь проголодавшись, начинал требовать, чтобы его срочно кормили – во всю глотку каркать, я бы сказал даже – орать. Сначала он орал, сидя в саду на дереве. Если его басовитые вопли не давали желаемого результата и никто не приходил, чтобы срочно его накормить, он перелетал на ветку поближе к окну и начинал орать еще громче.
Особенно возмутительно он вел себя по утрам, где-то часов в пять, когда его дикие сородичи летели большими стаями на промысел, оглашая своим карканьем небеса. Проводив их завистливым взглядом, Яшка начинал орать. Причем он быстро разобрался, что бабку разбудить рано утром гораздо проще, чем меня. Поэтому, поорав какое-то время в мою форточку и наткнувшись на мое упорное нежелание вставать в такую рань, он перелетал к окну ее комнаты и быстро добивался требуемого. Полусонная бабка брела на кухню, отрезала большущий ломоть хлеба и выходила на крыльцо. Яшка, каким-то неведомым образом проведав о ее перемещениях, уже ждал ее там, сидя на перилах с широко открытым ртом.
Какими только словами не обзывала его рассерженная бабка, отламывая куски хлеба и бросая их в Яшкину бездонную пасть. Но он прекрасно разобрался, что бабка только кажется сердитой, и не обращал на ее ругань никакого внимания.
Когда весь хлеб исчезал, наконец, в этой ненасытной глотке, Яшка благодарно кудахтал и, улетев в глубину сада, устраивался там подремать среди ветвей. Бабка тоже возвращалась к себе в комнату, надеясь хоть немного еще поспать.

А время шло. Яшка стал уже осваивать прилежащие территории. Но время приема пищи отслеживал строго, неукоснительно соблюдая ритуал. У него сложились приятельские отношения с Аликом и я беззастенчиво пользовался этим, поручая Алику иногда, когда был занят, проведение процедуры кормления. Алик при этом что-то рассказывал обычно Яшке, а тот понимающе кудахтал время от времени. Картина была просто идиллической. Я даже пытался порой незаметно приблизиться к ним, чтобы послушать, о чем же это они говорят. Но они, при моем приближении, сразу же умолкали. Подозреваю, что Яшка стал занимать в жизни Алика мое место, потому что Алик почти перестал "грузить" меня историями о своем невезении. Наверное, он рассказывал теперь все это Яшке.
Но не все свои проблемы Алик мог возложить на Яшку. Иногда ему недостаточно было только понимания и сочувствия, требовалась порой и материальная поддержка.
Вот и нынче Алик пришел ко мне в надежде получить таковую. Дело в том, что он, поступив весьма неосмотрительно, поменял место работы. Надо сказать, что Алик, несмотря на всю свою невезучесть, считается весьма толковым специалистом. И его переманили из физического НИИ в сельскохозяйственный, посулив при этом блестящую карьеру в сельскохозяйственной науке. Ведь он, сказали ему, если будет использовать современные естественнонаучные технологии, просто обречен на то, чтобы делать удивительные сельскохозяйственные открытия. И он, в очередной раз, пострадал от своей доверчивости.
Первая научная проблема, которую ему поручили решить на новом месте работы заключалась в построении математической модели системы стоков свиноводческого комплекса.
Что поразило Алика во время первого же выезда на объект исследования – так это ужасная вонь. Ему, как человеку, никогда ранее не бывавшему в крупных свинарниках, трудно было даже представить себе эту вонь во всей ее сногсшибательной силе. Огромное количество свиней, по всему свинарнику – канавы. По этим канавам медленно стекает в большую выгребную яму, расположенную на улице, рядом со свинарником, все, что свиньи накакали. Далеко не сразу удалось Алику привыкнуть к этому.
Работа начиналась с того, что Алик расставлял вдоль канавы датчики радиоактивности. Потом в текущие фекалии опускался небольшой шарик, содержащий радиоизотопы. И этот шарик медленно, вместе с потоком, – внутри него и вместе с ним, – плыл к выходу – туда, где находилась яма. Проплывая возле датчиков, шарик регистрировался ими. Все, казалось бы, хорошо, наукообразно. Но было тут слабое место. Сначала оно было почти незаметным, но проявлялось во всей своей очевидности, как только шарик начинал приближаться к выгребной яме. Дело в том, что изотоп Алик получал под расписку и должен был, после окончания очередного эксперимента, вернуть его обратно в хранилище. Поэтому ни в коем случае нельзя было допустить, чтобы шарик уплыл в яму.
Вот тут и наступал тот самый момент, когда талант экспериментатора становится бессильным перед стечением обстоятельств. Возникали непреодолимые трудности. Никаким совочком, ситечком или лопаткой извлечь шарик из густой вонючей жижи не удавалось, а заставить себя залезть в ЭТО руками Алик не мог.
Понимая, что другого выхода нет, Алик шел на поклон к Василию, водителю институтского "УАЗ"ика, вывозившему обычно экспериментаторов на дело. Как правило, Вася, в ожидании успешного окончания очередного эксперимента, лениво подремывал на заднем сиденье. Он лишь молча протягивал руку, когда Алик прибегал к нему с мольбой о помощи. И Алик, каждый раз, понимая, что истекают последние минуты достижимости изотопа, вынужден был эту руку "позолотить".
Получив желаемое, Вася нехотя вылезал из автомобиля, шел в свинарник, излучая всем своим видом моральное превосходство, закатывал рукава и, бесстрашно ступив в канаву ногами, обутыми в начищенные до блеска кирзачи, шарил там руками и доставал изотоп. Алик при этом всякий раз краснел, ощущая некую свою неполноценность. Он терпел моральный ущерб и вынужден был молча сносить это. Но материальный ущерб, который он терпел , был невосполнимым. Его не очень-то большая зарплата быстро заканчивалась.
Я, как мог, утешил Алика, одолжил ему денег и он ушел, сопровождаемый сочувственным Яшкиным кудахтаньем.

Начиналась подготовка к очередному выезду в горы. Но надо мной все еще висела подписка о невыезде. Я опять пошел к следователю.
Результата никакого не добился. Следователь ссылался на бюрократизм , на то, что ему до сих пор не прислали ответа на его запрос, касающийся меня, что показаниям людей, бывших на восхождении вместе со мной, противоречат показания свидетеля, уверенно опознавшего меня, и так далее… Он убеждал меня, что он и так пошел мне навстречу, что сделал все, что было в его силах для того, чтобы мне не пришлось сидеть в следственном изоляторе до выяснения всех обстоятельств этого дела. Что, сбрив усы, я поставил себя в сомнительное положение. В этих его словах слышна была тихая угроза и я понял, что не в моих интересах приставать к нему. Если я рассержу его, то могу сильно пожалеть об этом. Оставалось только поблагодарить следователя за трогательную заботу обо мне и тихо уйти.
Вернувшись домой, я сел за письменный стол, чтобы, раз уж пришлось потратить полдня впустую, хоть немного поработать над статьей, которую уже давно должен был закончить. Но сосредоточиться никак не удавалось. Следователю все-таки удалось выбить меня из колеи. Работа не двигалась и я стал смотреть в окно.
А там Яшка предавался своему любимому развлечению. Время, проведенное рядом с курятником, не прошло для него даром и он с удовольствием гулял иногда по двору вместе с курами, ласково кудахтая при этом. И все бы хорошо, но это приводило в неописуемую ярость бабкиного петуха. А Яшка продолжал деликатничать с курами, не обращая на него никакого внимания. Лишь когда петух, не в силах больше терпеть этой наглости, бросался в бой, Яшка как-то неохотно, медленно поднимался на крыло, делал небольшой круг, опускался в дальнем от петуха углу двора и опять, с нежным кудахтаньем, как-то бочком подступался к курам, которые начинали уже с некоторой симпатией поглядывать на этого настырного ухажера. Бабка снисходительно относилась к этому невинному развлечению, поскольку распаленный ревностью петух начинал активней бегать за курами, что, в свою очередь, приводило к существенному повышению их яйценоскости.

Поскольку следователь упорно не желал снимать с меня подписку о невыезде и это ставило под угрозу срыва наше очередное восхождение, один из членов команды обратился за помощью к своему деду – отставному милицейскому генералу. Эффект был потрясающий – уже через день ко мне опять зашел участковый. Но на сей раз он принес добрую весть – подписка о невыезде с меня была снята. Участковый даже принес мне от лица службы извинения и вернул фотографию . Слава Богу, эта нелепая эпопея завершилась.

Надо было собираться в горы. Времени оставалось в обрез. Но я не знал, как быть с Яшкой. Ведь он, хоть и был уже достаточно самостоятельным в своих перемещениях, до сих пор не научился самостоятельно питаться. Да и неизвестно было, как он перенесет мой отъезд. Все-таки мы с ним уже привязались друг к другу.
Тут, очень кстати, пришел Алик и стал "грузить" меня своей очередной невезухой. Как выяснилось, он пошел в магазин, чтобы купить сосисок. И лишь придя домой, обнаружил, что продавщица насовала в пакет каких-то сморщенных старых сосисок, прикрыв их сверху более свежими. Когда же Алик вернулся в магазин, чтобы выразить свое возмущение, продавщица стала обвинять его в хитрости, утверждая, что сморщенные сосиски гораздо дороже, что она ошиблась в пользу Алика и теперь должна получить с него доплату. Поскольку чек она Алику, злоупотребив его безалаберностью, не дала, то крыть ему было нечем. Воспользовавшись его смятением, продавщица сделала вид, что идет ему навстречу и, заметая следы, приняла у него сморщенные сосиски обратно и вернула ему деньги за них. Только вернувшись опять домой и посчитав оставшиеся у него деньги, Алик понял, что она опять его обсчитала. В магазин Алик больше уже не пошел, а смирившись с такой судьбой, пошел ко мне жаловаться.
Я посочувствовал ему, утешил по возможности, объяснил, что продавцы никогда не ошибаются в пользу покупателя и дал ему поручение заботиться о Яшке и кормить его пока меня не будет. Алик воспринял это как само собой разумеющееся и я успокоился насчет Яшки.

Яшка как будто знал о предстоящей разлуке. Когда я, навьюченный до упора, вышел из дому, он ждал меня на крыльце. Прилетел, вслед за мной на остановку автобуса и сидел там на дереве до тех пор, пока я ни сел в автобус. Потом, пролетев немного за автобусом, он прокаркал мне что-то на прощанье и повернул обратно. Больше я его никогда не видел.
Когда я, через полтора месяца, вернулся домой. Яшки там уже не было. Он ждал меня почти месяц, а потом исчез куда-то. Наверное, решил, что я уехал от него насовсем. Алик чувствовал себя виноватым, но я был благодарен ему. Ему удалось за этот месяц приучить Яшку кормиться самостоятельно. Тот стал хватать пищу сам, а не ждать, пока ее положат ему в клюв.

Иногда мне думается, что Яшка улетел искать меня. И когда какой-нибудь ворон каркает, сидя недалеко от меня на верхушке дерева, я с надеждой вглядываюсь в него, пытаясь увидеть знакомые черты.

       Может быть, это он, наконец, нашел меня?