На закате

Мы сидели на террасе, и пили чай с мятой. Она смотрела на закатное солнце и почему-то грустила. Мы не разговаривали довольно долго, и это показалось мне неправильным – и без того достаточно редко видимся в последнее время.
 - Что-то случилось? – спросил я, наконец, удивленный ее молчанием – обычно она болтала без умолку.
 - Да нет, все нормально, - улыбнулась она, и снова ее взгляд задумчиво устремился вдаль. –А ведь и мой закат уже наступил. А что дальше? Ты знаешь?
Я не знал, а потому не ответил. Ведь мой собственный закат наступит еще не скоро. Странно, что она размышляет об этом – несколько лет назад подобные мысли наврядли пришли бы ей в голову. А впрочем, ей уже пятьдесят – почему бы и не вспомнить о закате.
 - Я вот о чем думаю, - нарушила она вновь наступившее молчание, - те грехи, которые я за собой признаю – это исчерпывающий перечень? Или что-то я упустила, так как грехом не считаю?
 - А разве ты так много грешила? – Удивился я. Сам я грешником себя отнюдь не считал, и, более того, никогда об этом не думал.
 - Конечно, - вздохнула она.
 - Вот не подумаешь! – Хотелось бы мне узнать, что она признает своими грехами. Но спросить напрямую не решился – все равно не ответит.
 - А ты разве не грешил никогда?
 - Ну-у-у… - ее вопрос озадачил меня, - смотря, что считать грехом. Если по Библии говорить, то, конечно. Гордыня, например, высокомерие, зависть, презрение к людям. Но это те грехи, от которых страдаю только я сам. То есть, сами по себе они не несут зла, а наказание за подобные мысли я понес уже потому, что их допустил.
 - А те, на кого они были направлены, разве не пострадали?
 - Откуда я знаю? Я ведь сдержанный человек и вовсе не дурак, чтобы всем о своих мыслях рассказывать.
 - А если вспомнить еще? Неужели, в остальном ты ощущаешь себя абсолютно безгрешным?
Я задумался. Ничего не приходило в голову. Хотя, пожалуй…
 - В детстве, помню, было. В начальных классах училась у нас умственно неполноценная девочка. Мы с друзьями ее доводили – заставляли танцевать, в ладоши хлопать, песни неприличные петь. А она добрая была, все это исправно выполняла и смеялась даже. Теперь стыдно ужасно.
 - А тогда, значит, стыдно не было?
 - Тогда – казалось смешным. Правда, когда кто-то попросил ее задрать юбку, чтобы посмотреть панталоны, знаешь, я возмутился – это показалось мне слишком. После этого я вообще не участвовал в подобных забавах, потому что противно стало.
 - Да, ужасно некрасиво. Дети – они вообще жестоки, но от тебя не ожидала. И это все твои погрешения, ты считаешь?
Я опять стал вспоминать. И снова мысли мои уходили в детство. Издеваться над соседкой, звоня ей в дверь и убегая, воровать сливу из сада старичка, что жил в доме напротив, спрятать школьный журнал, чтобы досталось старосте класса… Грех или детские шалости? Я не знал. Потом, лет в двадцать – жестоко расстался с девушкой, которая меня любила, врал постоянно, в институте тоже по-разному выкручиваться приходилось. Неужели, грехи?
       - Я не знаю, что считать грехом, - честно признался я. – Если это те поступки, за которые мне теперь стыдно, то да, бывало. Но, с другой стороны – никакой такой особенной подлости я не делал. Осознанной подлости – тем более. Более того, я не совсем понимаю смысл слова «грех». Если и мысли считать греховными… Но я все же склоняюсь к тому, что греховными могут быть только поступки. Я материалист, знаешь ли.
 - Глупый ты еще, - ласково улыбнулась она, - совсем не о том говоришь. И то, что ты сейчас вспоминаешь – совершенно не то.
 - А что же? – удивленно спросил я.
 - Это не объяснить… Я вот теперь постоянно о грехе думаю. В церковь даже хожу. А раньше казалось глупым. Оказывается, многие с возрастом приходят к Богу. Только у него есть ответы на все вопросы.
 - Ну, до вашего Бога мне еще далеко. Я сам себе Бог! – Запальчиво ответил я, – это знаешь, как:
«У меня есть свой Бог, я ношу его в левом кармане,
Рядом с бьющимся сердцем, часами и портсигаром.
Я не стану участвовать в этом великом обмане,
Ваш навязанный идол мне не нужен даром…»
 - Как глупо. Чьи стихи?
 - Мои. В семнадцать лет написал.
 - Не очень, - поморщилась она, - ты переменишь мнение лет через двадцать. Сейчас все равно не поймешь. Рано еще, хотя ты и не мальчик далеко. Да что там – я сама была такой…
Мы опять замолчали. Солнце давно уже утонуло в море, и ее взгляд, лишенный величавого зрелища, задумчиво блуждал по очертаниям кустов в саду, на мгновение задерживаясь на их верхушках и переносясь опять в вечернее августовское небо, где уже начали зажигаться редкие далекие звезды. Этот разговор не то чтобы расстроил меня, но заставил задуматься. Беспечный еще несколько минут назад, теперь я ощущал себя великим грешником, а она стала казаться если не святой, то какой-то возвышенной и отчужденной.
Резкий ветер принес прохладу и запах пропитанного морем песка. В наступивших сумерках я отчетливо видел ее силуэт – прямой и немного крупный нос, вьющиеся пряди волос и плотно сжатые губы. Странно, она всегда казалась мне такой недалекой, такой легкомысленной, и вот, пожалуйста – думает о грехе. Интересно, а передо мной она чувствует свою вину? Ну, хоть немного? А я ведь давно уже ей все простил – и то, что все детство скитался по бабушкам, и то… А впрочем, все это пустое. Мы видимся теперь столь редко, что не осталось времени и желания вспоминать отголоски былых и ненужных обид.
 - Мам, пойдем уже в дом, прохладно, - произнес я, видя, как она зябко кутается в свой тонкий платок.
 - Пойдем, раз ты хочешь, - рассеяно согласилась она, а мысли ее бродили где-то далеко-далеко.

25.06.08