По осколкам

По осколкам…
(реконструкция)
Посвящённым.

Я знаю, как всё было.
Снаружи – ветер. Внутри – только трухлявое дерево, поросшее безобидными галлюциногенными грибами. Оно не кровоточит только потому, что всё, что могло вытечь – уже давно вытекло.
Внутри – чарующие голоса длинноволосых мертвецов, поющих складные песни. Снаружи – вой не стихающего ветра. Не стихающая стихия, вдыхающая стихи. Стихи – читать только ветру. Чтобы он забрал их с собой. Чтобы отболело тут же.
Это было особенная Джульетта. Её наряды были пошиты из старых тряпок, джинсовых лохмотьев с пятнами хлорного отбеливателя и тёртой кожи, ободранной с изношенных курток. У неё были лучистые космические глаза и вечно грязные волосы. Конечно, она писала стихи, которые читала ветру. А иногда еще – совести. А чаще – вообще никому.
Её возлюбленный об этом даже не подозревал. Как не подозревал и о том, что он её возлюбленный. Он уже давно привык ходить по битым стёклам, обходить стороной неспокойные кварталы, чтобы не получить лишний раз по морде, а его любовь всей жизни не так давно вышла замуж, чтобы сбежать из какой-то дикой коммуналки в неспокойном квартале северного района.
Лёд, ветер, скользкие камни лестницы в очередное непростое небо, клюквенная настойка и рваные сапоги превратили особенную Джульетту в средневековую трактирную ****ь, которая, насмерть забыв о возлюбленном, доводившим её до слёз с равнодушием дождя, за неясным бесом потеряла голову, полюбив - эпилогом. Неясного беса, чертова чернушника-менестреля. Дурманно-красивого сатанинской красотой коньячного тепла, играющего в крови и солнечных лучах.
Он растворился в её крови и исчез навсегда, и ничего не осталось – ни в память, ни в доказательство. Лишь постоянное похмелье, которое невозможно уничтожить ничем. Она пробовала. Абсентом, которым её поил поэт, свихнувшийся от сублимации половой энергии. Красным вином, которым её поил крепко влюблённый в неё средневековый храмовый художник. Пивом, которым её поили в больших количествах мнимые друзья и злые от недоёба поклонники. Вермутом, который не водка, много не выпьешь, и водкой, которая всегда вытекает слезами и кровью из расквашенных рож собутыльников.
Она уже давно не была похожа на Джульетту, хотя любовь к драной джинсне осталась у неё до сих пор. Пластмассовый красный браслет она расфигачила сама – о камень преткновения всех своих деяний – о бутылку бухла. А по его осколкам вернулась в трактир. Круг замкнулся.

Всё было не так.
Снаружи – солнце. Огромное, режущее, ослепительное, страшное. Чёрное Солнце безумцев. Внутри – ночь. Внутри прочно обосновалась ночь, которая продолжается даже тогда, когда снаружи наступает день. Белая ночь. Белое тепло сигаретного дыма и вопреки всем дьявольским заветам горящих рукописей. Белая ночь внутри.
Внутри – горячительная кровь с неопределённым градусом, древняя кровь. Упоительно горячая, наполненная видениями. От которых теряешь разум и лишаешься воли, и нет ничего, кроме настойчивого, настоянного на диких травах желания идти вперёд – куда попало. Куда глядят глаза, провожающие закат.
От невыносимого стука в висках кружится голова. Тогда разрезаешь запястье – кожа легко расступается под ножом. Разрезаешь запястье и подставляешь стакан. Это любовь за гранью болевого порога. Это отворённая кровь. У неё вкус раскалённого железа и любимых губ, она такая густая, что в ней застывает кисть. Берёшь кисть всеми пальцами – и пишешь. Книги. Картины. Песни. Стихи, которые, когда горят, пахнут палёным мясом.
Она никогда не была похожа на Джульетту. Она просто вопиюще противоречила стандарту, на который ведутся все – облику невинного ребёнка с потрясающе порочной взрослой улыбкой.
Икона со страдальческими глазами. Пальцы-свечки. Страшная чёрная борозда на распухшей шее. Бесчисленные синяки. Переломанный хребет.
Таких Джульетт просто не бывает. Такое же надругательство, как сожжённые жабры Русалочки с рассечённым надвое хвостом, как Белоснежка-наркоманка из жутковатых сказок безнадёжно спившихся клипмейкеров.
Никакого возлюбленного, конечно же, не было тоже. Была равнодушная галлюцинация, с которой сыпался снег – рваными бумажками всё реже заканчиваемых стихов – потому что было незачем. Была дышащая гнилыми внутренностями маска, сквозь которую – в две дырки глаз – проглядывало небо. Впрочем, потом оно затянулось плотными облаками, которые плачут кислотным дождичком в четверг – и от него выцветает всё на свете.
Был Бог с дьявольским прозвищем и врачующими пальцами, под которыми срастались сломанные кости и разорванные ткани, с голосом, промывающим раны от грязи и гноя. Крылатый вестник, возвестивший час прерванных похорон. Научивший всему, чем задолго до этого хвасталась наивная либертина.
Оттащил от края могилы, сказал – люблю – и улетел к чёрту – не ищи меня, это напрасно. И ничего не осталось, ни в память, ни в доказательство. Только бесконечные затасканные воспоминания, обтёрханные по краям, тускнеющие, как старые фотографии. Только бесконечные причастия ко всему, что он когда-то прошёл. До посвящения – к огню, к воде, к огненной воде, к медным трубам, к мёртвым трупам, к эльфийской спеси, к дешёвой смеси, к дорогому порошку, к новой «Досе» - разницы не заметно, так зачем платить больше…
А мир потускнел, потому что он ничего не значил сам по себе. Потемнело, и звёзды гасли, и потухшие протухшие звёзды камнями валились вниз, потому что некому было их зажигать. А по осколкам перебитых фонарей на улице Снов можно было ходить босыми ногами. Это совершенно не больно. Мёртвым вообще не бывает больно. Разбитое сердце – не метафора, а обрывки мышечной ткани, зацепившиеся за пальцы-свечки, застрявшие под ногтями, прилипшие к ладоням. А руки липкие от крови, слюны и пива.
Он же предал тебя, зачем ты простила? Звенеть струнами и звонить в колокола. Звонить до изнеможения. А трубку взяла какая-то женщина… Не та ли, что вас познакомила? Круг замкнулся.

Всё было совершенно не так.
Внутри была пустота. Иногда она наполнялась. Это называли внутренним миром, а когда содержимое естественным образом вытекало наружу – творчеством. Снаружи тоже была пустота, только – пустота выжженная. Кружился пепел и оседал на землю, и то, и другое было всего лишь иллюзией. Ничего этого не было, да и не могло быть. Потому что образовавшуюся пустоту было совершенно нечем заполнить.
Простая пустая вода текла из прохудившейся бочки в дырявый кувшин. И это было творчеством. И никому не было дела до того, что всё это просто кем-то придумано. Чтобы позабавиться, не иначе.
Чтобы потом уйти по осколкам собственной разбитой скульптуры, парящей в невесомости.
Той, что так мучилась сама и вконец измучила других, никогда не существовало на свете. Может быть, её тоже кто-то выдумал. Чтобы часть небесных телег не улетала в пустоту. Но, в конечном счёте, так оно и оказалось. Потому что никто так и не договорился о том, была ли она Джульеттой, оказавшейся пиратом, или Христовой невестой, или средневековой трактирной ****ью – костлявой, бледной, с цветком в волосах, или строчкой священной мантры, или просто пеной у рта. Не было и быть не могло никакой первой её любви. Был человек – просто человек с певучим чирикающим именем – который жил на свете совсем не для того, чтобы в него влюблялись суицидальные поэтессы и ломали пальцы-свечки. А уж той эсхатологической страсти, перед которой тускнели легенды и меркли предания, вообще никак не могло – и никогда не сможет – произойти. Он был пьян, он был пьян, синеокий Бог, он был в стельку пьян – и ему просто приснилась Джульетта в джинсовой рвани, спящая за стойкой средневекового трактира. Приснилась в тяжёлом пьяном сне о том, как он приснился суицидальной поэтессе с чёрной бороздой на распухшей шее и бесчисленных шрамах на запястьях вдоль и поперёк. Она была пьяна, пьяна, в стельку пьяна. У неё был пластмассовый красный браслет и руки, липкие от крови, слюны и пива. Оттащил от края могилы, сказал – люблю – не ищи меня, это напрасно, и растворился в её крови. Раз и навсегда. С тех пор они были неразлучны, но никто так никогда и не видел их вместе.
А она взлетела в пустой разреженный воздух священной мантрой и растаяла пеной на губах того, кто эту мантру пропел – того, кто, собственно, всё это придумал. Круг замкнулся.
Хотя до сих пор непонятно, зачем.


31 июля 2006 г.
Sid Night.