Сумерки

С У М Е Р К И.
Сумерки – щель между мирами.
Карлос Кастанеда.
Они расстелились по всем улицам рваным черным шелком, проникли в самые затаенные уголки мокрых кирпичных полуподвальчиков и теперь полулежали-полувисели там над развалинами влажных корок асфальта. Они трепетали на ветру.
Троллейбусы шли мокрые-мокрые. Они ходили изредка, переваливаясь на колесах, так что мне пришлось заползти в первый попавшийся, независимо от того, куда он идет, переваливаясь на колесах.
В троллейбусе, а был он сине-белый, безо всякой рекламы, квадратный и тонкорогий, было тепло и грязно. Грязь текла прямо по полу, блестела и тихонько посвистывала. На улице шел дождь, и это был теплый дождь, и по черным запотевшим стеклам троллейбуса разбрызгивались его прозрачные теплые слезы. Сферические брызги, не быстрые и не медленные, они утекали куда-то вниз, в грязь, и на их месте тут же возникали новые. Они были похожи на созданий гениев. Создание – это круг. Если создание опережает другие создания в какой-то области, возникает выпуклость на круге. Чтобы была гармония, в этом же круге еще одна его часть, с другой стороны, должна прогнуться. То есть, все создания-гении и отстают от других созданий в какой-то совсем другой области. Но они все гармоничны. Эти капли не выдерживали своей удивительной продвинутости, которая скапливалась где-то внизу, сублимировалась, никому не нужная. Они утекали, и это было мгновенно, а где-то в высшем небе клубились черные раскуренные облака, и от этой раскуренности становились серыми, и в троллейбусном окне ничего не было видно, кроме капель дождя и частых зажженных окон, светящихся из сумерек прямо на самое дно моих очень ясных глаз с огромными черными клубящимися зрачками.
С меня даже не спросили плату за проезд, потому что было слишком грязно на полу, и меховая помятая кондукторша повисла где-то на самой надписи ВЫХОД, наотрез отказываясь слезать. И вот сижу я на дерьмонтиновом сидении, оно в заплатах все и холодное, хотя в троллейбусе очень тепло и так же очень грязно, я вижу только ветки, а сквозь ветки лужи. Лужи многоступенчаты, прозрачны и черны, и свет утонувшей луны и зажженных окон дробится в них на многие ступени, прозрачность и чернь.
На одной из остановок в троллейбус залезает Чё-то Хорошее. Оно как всегда в своей куртке, даже шапочку нацепило, сволочь, чтобы ушки не мерзли и хайра не путались почем зря с другими хайрами. Вся рожа у него в кровище, которая текет весело и независимо, откуда только может, а вот из носа почему-то не текет ни фига.
- Ну, здравствуй, - говорит оно.
- Здравствуй, - говорю я. – Ты откуда так это – экспрессивно?
- Из дома – по делам, - неопределенно отвечает Чё-то Хорошее.
Потом оно вытирает кровь рукавом куртки и смотрит на меня.
- А ты, - спрашивает, - откуда?
- А я с курсов этих долбаных, - отвечаю, - в такой жопе, блин, да и заканчиваются поздно.
- Весело, - говорит Чё-то Хорошее. – Ты если хочешь, приходи тридцатого числа в «Доведь», там все будет.
- Приду, - говорю, - обязательно.
Изредка объявляют остановки. Тепло, дождь.
- А то, - говорю, - поехали ко мне. У меня тихо, пустота, нет никого. А то у тебя рожа вся разбитая, кругом грязь, еще заразу какую-нибудь подцепишь.
- Да нет, - Чё-то Хорошее смотрит сквозь меня, отводит в сторону мою руку. – Мне сегодня не до тебя как-то.
- А-а… - разочаровываюсь я. – Ну, тебе виднее. Ты заходи, пожалуйста, когда время будет. У меня из окна лентий видно, как они играют. Ну, знаешь, надо мной солнце живет – китайский даос. У него еще лучи – шнурки всякие, нитки с бубенчиками. Так вот оно хранит маленький кирпичный остров планеты, где растет один маленький лент.
- Офигеть…А я даже и не знаю, как их выращивают.
- Ну, лентии – жутко теплолюбивые и очень музыкальные существа. С самого рождения их держат в полной изоляции, чтобы негативные вибрации никак на них не повлияли. Для этого и служат кирпичные острова планет с фонарными столбами, потому что маленьких лентий держат в фонарях. Только нужно выбрать такое место, чтобы было звездное небо, потом – под солнцем, облака, пухлые такие, снежные. И чтобы снег. А то на острове планеты не будут расти цветы, а этого допустить вообще никак нельзя.
- И у тебя за окном как раз есть такое пространство?
- Да, там еще объявления на облака вешают, ПРОДАЕТСЯ ХОЛОДИЛЬНИК, там, или, КУПЛЮ СОПЛИ.
- А объявления ПРОДАМ ПОДЕРЖАННУЮ ЭЛЕКТРИЧКУ В СЛИШКОМ ХОРОШЕМ ДЛЯ ПРОДАЖИ СОСТОЯНИИ, там нет, случайно?
- Пока нет, но если появится, я тебе передам. У тебя не изменился номер?
- Нет, все то же, все те же. Я его запомнить никак не могу, забывается вторая и предпоследняя цифры.
- Если хочешь, я скажу лентиям, и ты их больше забывать не будешь.
- А туда и взрослые лентии прилетают?
- Да, туда каждое утро и каждый вечер прилетают две его старшие сестренки-лентии и играют для него на флейтах. Ему же нужно вырасти на позитивных вибрациях. У них длиннющие такие светлые хайрищи и тонкие хвосты с куцыми кисточками.
- Ништяк.… Ну, ничего, я их увижу еще, наверное, - и на его лице опять пятнами проступило скучающее выражение. Причем оно ни к кому не относилось. Просто ему было грустно, вот и все.
- Тебе до какой остановки?
- До этой, - объявили какую-то, но я не расслышал ее названия. – Счастья тебе!
- Подожди! – я срываюсь с места и уже в дверях, на выходе, безысходно так висю на Чём-то Хорошем, и по моей роже размазывается его кровь, а с его кровью путаются мои слезы.
- Успокойся, все хорошо, - теплая лапа только забирается в мои хайра, и вот его уже нет, только голос еще отдается у меня в ушах, потому что у меня всегда так. Если после последней сказанной фразы наступает тишина, она зависает на мне еще долго.

Потом захлопнувшиеся двери, и я еще еду сквозь ночной город, прижавшись носом к мокрому стеклу, смотрю на огни и фонари, на лентий, играющих на флейтах за занавесью дождя, в паутине света. В отблесках собственных альбиносьих волос. Потом вытираю кулаком кровь и слизываю ее.
С тех пор она поселилась во мне, и мы живем с ней вместе.
       
       9.04.03. SID NIGHT.