My funny Valentine

В воздухе висело предчувствие осени. Мне нравится это состояние—все ещё тепло, но уже нет этой августовской невыносимой жары. Вчера прошел дождь, последний летний дождь в этом году. Я шел по улице, медленно, даже как-то размеренно, слушая отзвук, которым пустые улицы откликались на мои шаги. Американцы называют это ощущение красивым словом tranquility. Бывает такое чувство, когда тебе спокойно, но на фоне этого спокойствия, глубоко внутри, каким-то постоянным саундтреком звучит грусть? Джазовая тихая мелодичная грусть, тебе даже приятно от того, что она сопутствует тебе. По той стороне улицы тащился мойщик улиц, значит, было часов шесть утра. Взглянул на часы--так и есть—начало седьмого.

«Потушила свет в комнате, легла, укутавшись в плед. С потолка светили звезды. Сестра приклеила, когда мы были детьми. Она была похожа на тех лицедеев, что манипулируют тарелочками на концах шестов—укладывала звезду, клейкой стороной вверх, на древко швабры и резко ударяла о потолок. Так на нашем потолке поселились звезды. Пара симпатичных созвездий. Они зажигаются, когда тушишь свет и светят всю ночь. Я перевернулась на другой бок. На меня глядел свежий холст. На черном фоне изображен белый бюст. Глаза, рот и грудь женщины зашиты грубыми красными нитками. Но, в некоторых местах швы разорваны и из образовавшихся просветов наружу выбираются рыжие бабочки. Я написала её и оставила, мне интересно, кто-нибудь без подсказки сможет понять, кто изображен на картине? Ты бы сразу понял… Это любовь. Мы рождаемся и живем с зашитыми глазами, ртами и грудью. Мы слепы, немы и бесчувственны. Пока вдруг нас не ослепляет свет, на который из нас начинает лететь сонм бабочек, всю жизнь дремавших внутри. Я изобразила первую стадию любви—она самая болезненная. Швы рвутся. Больно. Потом ты, наконец, начинаешь видеть, слышать, говорить, дышать по-настоящему. Сначала выходит глупо—это от непривычки. Потом привыкаешь. Я хотела изобразить рядом лампочку, но это была бы слишком явная метафора. Потом, когда свет рядом гаснет, бабочки возвращаются обратно и укладываются в свои кроватки. Но ты уже живешь без швов. Живешь, пока не зажжется новый свет. У кого-то, во всяком случае, зажигается.».

Блокнот камнем лег на дно моего портфеля. Я остановился, чтобы закрыть его, но, не устояв на одной ноге, выронил портфель, из которого тут же выпорхнули рабочие бумаги в скользких файлах, блокнот, пачка сигарет, зажигалка, тут же нырнувшая в лужу и там же погибшая, ключи от квартиры и кабинета и, смачно плюхнувшееся в грязь, портмоне. Мне стало неохота торопиться, возиться, подбирать все, как это обычно показывают в кино. Вместо этого, я присел на бордюр, достал из кармана брюк другую зажигалку и закурил. Такие мгновения нужно закреплять.

 «Когда ты улыбаешься, твое лицо становится детским. Таким милым и детским, что мне хочется вскочить с места и обнять тебя. Нет, не таким глупым, глупо-детским, а просто открытым. В эти моменты завеса тайны чуть приоткрывается для меня, и я вижу тебя настоящего. А вместо того, чтобы обнять тебя, я улыбаюсь уголком рта и записываю себе на счет следующую сигарету, которую выкурю сразу, как выйду из клиники. Мне уже безразлично, что там с легкими. Просто смотрю на тебя. Это такая глупая игра, знаешь. В моих воротах стекло и в твоих такое же. Сколько ни бей по мячу, все без толку—он лишь отскакивает от стеклянной преграды. А если разбить? Тогда пострадаем не только мы. Плохо то, что я вижу по тебе все. Я вижу, как нравлюсь тебе. Чувствую по каждому твоему движению…».

Совсем низко пролетела птица, кажется, ласточка. У меня туго с орнитологией. Была какая-то примета, и не вспомню сейчас... поднялся на ноги, отряхнул брюки, собрал беглецов в портфель и пошел дальше. По дороге было круглосуточное кафе, где подавали, пусть не самый лучший, но довольно-таки неплохой, а самое главное—круглосуточный, кофе. Это мой завтрак. Я вошел внутрь и улыбнулся официантке.
--как обычно?
--да, спасибо.
Через минуту она положила передо мной большую чашку черного кофе и сахарницу. Я вытянул вперед ладони—каждое утро проверяю, не дрожат ли они. Вроде бы все в порядке.
«Говорят, на свадьбу невесте нужно надеть что-то новое, что-то старое и что-то чужое. Я пока не собираюсь замуж и вряд ли уже соберусь, поэтому ты для меня и новое, и старое и чужое одновременно, я выбираю тебя».

Я достал ноутбук. Помимо прочих радостей, в этом кафе есть wi-fi. В почтовом ящике пара ценных предложений по увеличению пениса, приглашение на конференцию в Дюссельдорф и три деловых письма. Тяну время. Сначала перечитываю каждое по нескольку раз, потом медленно отвечаю. По одному блокирую адреса рекламщиков.

 «Ты знаешь, почему я постоянно молчу, а ты постоянно говоришь? Потому что ты одну за другой озвучиваешь мои мысли. Каждую. От потаенной до явной. И эта чудесная исповедальная музыка делает меня счастливой.».

Почему-то подумал, что уже не вспомню, когда в последний раз был в мечети. Или в церкви. Да и бывал я там или с родителями в детстве, или же, если кто-то просил пойти «за компанию». Неожиданно я вдруг остро почувствовал, что мне это нужно. Очень нужно. Стал перебирать в голове церкви и мечети, которые могли оказаться на моем пути.
«What are you doing to these guys? You are like a king in a kingdom… spreading your spell all over the place. They are mesmerized by your undoubted power. Like I am, just like I am. And meanwhile you are getting under my own spell calmly, obediently and humbly. This really drives me insane. I’m confused with thoughts tangled like my hair after a long night without a sleep ».-1
“Сегодня я сидела и выводила чернилами на листе бумаги раз за разом, раз за разом: "anata no tsuma ikanaru no desu ka?"-2
«Когда я увидела тебя в первый раз, я тут же стала судорожно молиться о том, чтобы ты оказался свободен. Потому что я тут же поняла, что ты именно тот, о ком я мечтала всю свою жизнь. Но мои молитвы, видимо, не пробили необходимых атмосферных слоев, и ты оказался, мало того, не свободен, а ещё и женат. Когда я невзначай спросила это у медсестры, и она ответила утвердительно, мне показалось, что я упаду. Боже, она сказала это так, будто отвечала на вопрос о том, сколько стоит бутылка масла. Это слово отдалось в моих ушах приговором. Она вынесла его мне хладнокровно, будто палач, привыкший к смерти, и никогда не поймет, что сделала со мной. Обычно, услышав «женат», я тут же теряю интерес к человеку, как объекту, однако, этого не произошло на этот раз. Это ужасно. Это убивает меня. Сводит с ума.».

Мне так надоело врать себе. Такое ощущение, что жизнь проходит мимо меня, вернее я прохожу мимо нее. И мне не хочется другого. Просто хочется плыть с закрытыми глазами по тихой реке. Глядеть в небо. Чтобы ветви смыкались над головой, пробивалось солнце. И тишина…

 «Мне хочется видеть тебя каждый день. Не просто на очередной консультации или приеме, а каждый день. Приходить к тебе, сидеть рядом, слушать. Безо всяких рецептов и осмотров. И чтобы прикасался ты ко мне, не как врач. ».
 
Мне все чаще кажется, что со мной произошла какая-то ошибка, что так не может, не должно быть, что я этого не заслужил, за что мне это?! Потом я понимаю, что задаваться такими вопросами несправедливо и подло и пытаюсь заткнуть этот голос внутри меня. Иногда получается. Ещё я не могу заплакать, хотя очень хочу.

«Знаешь, на нашем последнем осмотре, когда я сидела рядом, а ты проверял мой пульс, мне неистово хотелось приблизиться к тебе и прошептать на ухо, что тот поцелуй, что сейчас обязательно произойдет, просто обязан произойти, ничего не будет значить! Ведь ты такой честный... Ты бы начал оправдываться, искать причины и мотивы. А не надо. Я просто хотела, чтобы ты поцеловал, страстно, искренне, прожигающее… и забыл. А я бы прожила чуть дольше… Но я не стала. Я пожалела тебя. Это я умру. А тебе ведь жить и жить…».
Моя жена—художница, достаточно известная. Ее картины есть почти во всех известных галереях Баку—обязательно наткнетесь, если поищете. Иногда прихожу домой раньше, ее нет, сажусь и гляжу на стены—она не оставила ни одного сантиметра не заполненным собой. Если не висит картина—тогда обязательно что-то написано или приклеено. К нам приходили в тот день журналисты. Ее не было. Почему-то я разозлился и всех прогнал.

«Я хочу подарить тебе картину. Ведь это ты подсказал, что таким как я неплохо было бы что-то делать. Ты сказал: «Например, писать или рисовать». Я не умею писать, даже сочинения с трудом писала, поэтому решила рисовать. Знаешь, получается. Может быть, если бы была здорова, устроила бы когда-нибудь выставку… И все благодаря тебе. Я обязательно подарю тебе картину…И когда меня уже не будет, она останется висеть в твоем кабинете. И ты постепенно забудешь о том, откуда она. Мое лицо затеряется в бесконечной череде твоих пациентов, живых и покойных. Так даже лучше, знаешь… так лучше. Я не хотела бы висеть ярмом на твоей памяти, понимаешь? Только сейчас понимаю, о чем писал Вознесенский: «…Дай тебе не ведать, как грущу. Я тебя не огорчу собою. Даже смертью не обеспокою. Даже жизнью не отягощу…». А ведь ты, кажется, не любишь стихов. Врачи не любят поэзию. Им кажется, что есть вещи поважнее, как то: жизнь и смерть, да? Наверное… я не знаю. Я глупая очень, особенно рядом с тобой. Когда ты говоришь, у меня внутри начинает звучать музыка. Знаешь, какая? Ты слышал, конечно, слышал «My funny Valentine»? Если не слышал, послушай, обязательно.».

Заказал вторую чашку кофе. Мне давно уже пора на работу, но первая запись только в двенадцать. Поймал себя на том, что гляжу как завороженный на мигающий курсор. Он остановился за спиной буквы «р», притаился и дышит. Что я хотел написать? «Река»? «Рука»?, «Ректальный»?, «Родная»? Отчего-то ком подступил к горлу. Вытянул ладони перед собой. Дрожат.

«Я должна сказать тебе: я полюбила тебя в ту секунду, когда впервые увидела. Ты сказал: «Проходите, садитесь» и у меня внутри все затряслось. Ты будто выше всего остального. Нет, я влюблялась раньше, когда ещё не была больна. Но ни разу с первого взгляда и ни разу так отчаянно и горько, так гулко и пронзительно. Вот я пишу это, а внутри все дрожит, будто я говорю это тебе с глазу на глаз. Я никому никогда не признавалась в любви, веришь? Со своим тяжелым характером… А тебе я все время повторяла бы: люблю, люблю, люблю… Мне так хочется плакать, когда я думаю тебе. Говорят, пациентки часто влюбляются в своих врачей. Как глупо и предсказуемо, да? Но со мной не так. Я ждала тебя всю жизнь, понимаешь? Да, именно такого. Лежала в своей кровати и ночь за ночью рисовала твой образ в своем воображении, вплоть до мелочей, даже голос твой я будто слышала заранее… ».

Я расплатился и вышел из кафе. Достал сигарету, закурил. На углу стоит наш вечный цветочник. Сколько себя помню, он продает маленькие букеты из мелких, наверное, диких, цветов—не знаю названия, их очень любит моя жена. Взял один букет для нее.
«Не жалей меня. Вчера ты потупил глаза, когда взглянул на последние анализы. Ты же видишь, какая я сильная, говори уже, мы же договаривались о честности. Ты теребишь ворот своего халата. Будь честен, давай, сколько мне ещё осталось любить тебя? Месяц, неделю, вечность?».

Я еду в такси. Почему-то поймал, когда то проезжало мимо. Сел. Пробормотал что-то. Я люблю таксистов, которые молчат, не рассказывают глупых историй, не задают вопросов. Закурил, не спрашивая можно ли. Водитель продолжал молчать.

«Просидела вчера перед зеркалом битый час—волосы стали редкими совсем, кожа просто отвратительная, под глазами—чернота. Завязала косынку на голову, долго замазывала тональным кремом недостатки, потом плакала, перекрашивала, плакала, перекрашивала… Даже смешно стало. Ведь собираюсь на прием, как на свидание. Когда я вошла в твой кабинет ты сказал: «Прекрасно выглядишь», я улыбнулась. Раньше я была по-настоящему красивой, знаешь? Все на улице оборачивались—и мужчины и женщины. Кто-то из великих говорил, что красивой женщине особенно страшно стареть. И умирать, знаешь ли, тоже… У меня были черные густые длинные волосы, идеальная золотистая кожа, а фигура…какая была фигура! Это сейчас я похожа на ребенка из Освенцима. А тогда… ».

«Иногда я представляю себе, куда бы мы пошли на свидание. Это обязательно был бы маленький джазовый ресторанчик, таких нет в Баку. Зато их много в Америке. Внутри был бы приглушенный свет, круглые лампы на круглых же столиках, маленькая сцена, безмолвные официанты, женщина в длинном черном платье пела бы нам «Smooth operator», сидя на высоком стуле, мы бы курили, и ты щурясь глядел бы на меня, а потом взял за руку.».
Позвонили из больницы. Оказывается, я пропустил первого пациента на сегодня. Сказал послать его посев в лабораторию. Как это ни странно, я люблю наши пейзажи. Степи и пустыри. Они напоминают мне самого себя. Мы с женой иногда ездили так, просто ездили без особой цели. Она глядела в окно, волосы развевались на ветру. Подпевала любой песне, что слышала по радио. Я спрашивал: «Господи, да откуда ты их все знаешь?». Она смеялась в ответ. Она очень красивая.

«Ты тоже куришь. Это понятно. Ты же врач, тем более такой. Однажды ты вышел покурить и увидел меня с сигаретой и вместо того, чтобы поругать, отобрать пачку, сделать замечание, присел рядом, спросил зажигалку. Так и сидели. Доктор и его пациентка. Оказывается, тебе тоже нравится Модильяни.».

Отпустил таксиста.
--а обратно, как ехать будете, тут машин нет..
--как-нибудь..
Я расплатился и тот уехал. Удивленный. Он, наверное, будет рассказывать эту историю всем подряд.
Она заболела как-то вдруг. Как если идешь по улице, привычной ежедневной дорогой и из-за угла выскакивает человек, оглушает тебя и убегает. Последнее, что успеваешь почувствовать—удивление. Она не жаловалась. Ни разу. Хотя ей ведь было очень больно. Я положил цветы на камень и сел рядом. Я так люблю её, что дух захватывает. Последние несколько месяцев она перестала меня узнавать. Мне казалось, я сойду с ума. Она даже спросила у медсестры, не женат ли я. Та ответила, что женат. Я заранее предупредил ее, чтобы она реагировала на даже очень странные вопросы жены буднично. Она вела себя так, будто видит меня впервые. Глядела или в одну точку или сквозь меня. Коллега посоветовал мне подыгрывать ей, съехать на другую квартиру, чтобы с ней оставалась её мать. Я очень боялся ухудшения и поэтому следовал любым советам. Но она умирала. Несмотря ни на что. Увядала тихо, как лепесток. Иногда я смотрел на нее во время консультации или осмотра и мне хотелось прижать ее к себе, как ребенка, убаюкать, утешить… Иногда она приходила с опухшими глазами. И у меня внутри все сжималось от мысли, что она сидит там без меня, в нашем пустом доме, ходит меж наших вещей, как меж чужих, плачет. Иногда она приходила без записи. Просто сидела рядом с моим кабинетом на скамейке и ждала, когда я освобожусь. Однажды, я вышел покурить после очередного пациента и увидел ее, сел рядом, спросил зажигалку. Мы долго говорили. Об искусстве, музыке, литературе. Она забыла, напрочь забыла про наши свидания в джазовых ресторанчиках, про наши прогулки по Вашингтону, про нашу свадьбу. Она забыла о том, как сильно мы любим друг друга. И заново, будто в первые, начала рисовать. Даже подарила мне картину. Мой портрет. Совсем другой. До болезни, она часто рисовала меня. Что-то такое появилось в ее картинах… странное, чужое, протяжное. Я повесил ее в кабинете.
Она умерла также, как и болела—тихо. Даже предупредила меня заранее.
--доктор, я не приду на следующей неделе
--почему?
--я умру к тому времени
И я знал, что она не заблуждается. Я взял ее за руку. Она не отдернула своей. Просто закрыла глаза. И долго так сидела.
--вы только послушайте «My funny Valentine», хорошо?
--хорошо..
Она забыла, что это была наша с ней песня. Я когда-то советовал ей послушать её. Много лет назад. Мы ведь поженились совсем молодыми. Мне было девятнадцать, а ей восемнадцать—любовь с первого взгляда…


«Знаешь, я знаю, что скоро умру. Я даже сказала это тебе сегодня утром. Ты взял меня за руку и я, испытывая стыд перед твоей женой, все равно чувствовала себя самой счастливой на свете женщиной. Я рада, что испытала это чувство перед смертью, теперь мне не так страшно умирать, честно. Я буду любить тебя вечно. Эти несколько дней, что мне остались и всю бесконечность вперед. Each day is Valentine’s day…» -3



Сноски:

1- Что ты делаешь с этими ребятами? Ты как король в своих владениях… распространяешь свои чары повсюду вокруг. Все они загипнотизированы твоей неоспоримой властью. Как я, в точности, как и я. А между тем, ты сам подпадаешь под мои чары, тихо, покорно, послушно… Это сводит меня с ума. Я обескуражена, а мысли мои спутаны, словно волосы после бессонной ночи., англ.
2 - Твоя жена, она какая?, яп.
3 - Каждый день—День Валентина, англ., слова песни «My funny Valentine».