Карпыч

Пожилой главный инженер обувной фабрики Алексей Николаевич Клиджян просматривал через опущенные на кончик носа очки бумагу за бумагой, которые подкладывал ему инженер по технике безопасности.
- Много ещё у тебя? – ворчливо спросил он, расписываясь под очередной резолюцией.
- Уже последняя, - отвечал немногим уступающий ему в возрасте инженер.
- Небось, самая неприятная?
- Не так, чтобы очень, - замялся тот, - мелочёвка. На свалке второго цеха небольшое возгорание. Но быстро залили огнетушителем.
- Конечно, Каспаров?
- Да, - вздохнул инженер.
- А у тебя в руках, конечно, его заявление и акт об утрате им облитого при тушении костюма?
- Но, что было делать?
- Да нет, ничего не поделаешь. Я только беспокоюсь, не забыл ли ты включить в смету стоимость его галстука и носового платка?
Инженер виновато молчал.
 
Кожевенные отходы убирались на территории систематически, тем не менее, избежать небольших суточных свалок на цеховых задворках было невозможно. Там зачастую и случались возгорания. Этим на фабрике было не удивить

Удивительно было то, что всякий раз у появившегося дымка чудесным образом первым оказывался, невесть откуда возникавший, фабричный изобретатель-самоучка Каспаров, который ещё до того, как на место ЧП прибегал народ, успевал схватить огнетушитель, и залить не только источник возгорания, но и собственный костюм.

Народ, набежавший на привычное происшествие, расходиться не спешил в ожидании второго отделения спектакля, которое наступало с приездом под вой сирены фабричной пожарной команды.
Её начальник – доблестный брандмайор Ароян, как всегда, опоздав к финалу, кидался на Каспарова чуть ли не с кулаками за то, что по его вине опять упускал торжество пожаротушения под своим, майора, руководством, поскольку никогда не успевал это делать раньше изобретателя.

Желая когда-нибудь его опередить (теряя время на то, чтобы запустить двигатель и оторвать от нард дежурную смену пожарников), он уже добился того, что приезжал на вызов через каких-нибудь пять минут в то время, как Каспарову, чтобы заглушить пламя хватало минуты.

- Ты не имеешь права тушить без меня! – кричал на него в запальчивости пожарный начальник.
- Всякий советский человек обязан оберегать социалистическую собственность, не дожидаясь приезда пожарной команды, - невозмутимо отвечал тот на выпады Арояна, и терпеливо дожидался прихода инженера по технике безопасности, чтобы составить акт о ликвидации возгорания и утраты облитого из огнетушителя костюма.

То и дело повторявшиеся на глазах рабочих подобные перепалки веселили публику и в конец подрывали репутацию фабричной пожарной команды под руководством незадачливого брандмейстера.

В какой-то момент, помутнев разумом, тот хотел, чуть было не попрятать от Каспарова все цеховые огнетушители, однако вовремя одумался и, не сумев таки избавиться от конкурента, ославил себя на всю фабрику, заорав при очередном телефонном вызове своё знаменитое: «без меня не тушить!». Фразу надолго ставшую его визитной карточкой.
* * *
- Избаловали мы Каспарова, - ворчал главный инженер, занося авторучку над предъявленным ему актом, - а надо бы хоть раз отказать, чтоб не повадно было. Народ смеётся.
- Но ведь не сам же он поджигает. За что наказывать? Тушить же надо.
- Потушили бы минутой позже и без него. Это который по счёту костюм мы ему покупаем?
- Что поделаешь, Алексей Николаевич, на руках у него, четверо ребят.
- А что мадам Лера?
- Мадам на курорте. Сезон.
- Несчастный человек!
- Да, уж.
* * *
Несчастный человек, супруг красавицы Леры Владимировны, родившей ему одного за другим четырёх сыновей – Григорий Карпович Каспаров был начальником нашего конструкторского бюро.

Задолго до того, как любознательный молодой человек Гриша Каспаров начал отзываться на уважительное к себе обращение – «Карпыч», он, окончив школу рабочей молодежи, попал на службу в технический отдел обувной фабрики под начало этнического немца – инженера Коха, у которого выучился чертёжному делу.

Чертёжником он оказался очень способным. Можно сказать талантливым, потому что не только освоил в совершенстве дело, которому научился, но и самозабвенно его полюбил. Чертить детали и узлы машин он мог сутками напролёт, достигая за счёт различной толщины линий, от вспомогательных волосяных до жирных - обводных необыкновенной, почти рельефной выразительности своих чертежей.

Учиться в инженерном ВУЗе Гриша не захотел, считая, что в институте обучают в основном тому же черчению, которое он знает и без этого.
Старательного чертёжника приметил и стал опекать начальник Бюро рационализации и изобретательства (БРИЗ) Галактион Патарая, которому нужен был человек способный иллюстрировать чертежами поступающие от полуграмотных обувщиков их рационализаторские предложения.
 Этот Патарая не брезговал вымогательством своей доли со всякого вознаграждения рационализаторам, которое сам же им и выписывал, и посему бесперебойное и безупречное оформление технического творчества масс было ему на руку.

Чтобы привязать к себе трудолюбивого, и по молодости бескорыстного исполнителя, Патарая подбросил Грише Каспарову идею разработать конструкцию собственной машины, автоматизирующей на конвейере операцию фрезерования уреза обуви, которая к тому времени выполнялась вручную.

Никакими основами машиностроения и аппаратостроения, ни сам Патарая, ни его протеже не владели. Не было у Каспарова и продуктивной идеи самого принципа, который он собирался заложить в основу разработки своего детища, однако рабочие чертежи не имеющего аналогов станка были выполнены Каспаровым, как всегда, так безупречно, что не очень придирчивый в те годы Государственный комитет по делам изобретений и открытий, не усомнился в том, что столь тщательно изображённая конструкция прошла необходимые опытные стадии, и выдал ему Авторское свидетельство на изобретение.

Появление на фабрике собственного признанного Москвой изобретателя в короткий срок создало миф о предложенной им - Каспаровым фантастически эффективной машины, которую на самом деле в глаза никто не видел.

Изготовление и попытка испытания её опытного образца, организованные с помощью Патарая по линии БРИЗа показали полную несостоятельность наивных принципов изобретения, и невозможность его какого-либо технико-экономического обоснования.
Тем не менее, мёртворождённый станок разместили на ВДНХ республики, посетители которой могли вдоволь любоваться диковинным аппаратом, который был очень похож на настоящий, но никогда не работал.

На волне успеха выставочной экспозиции, Патарая убедил главного инженера фабрики пожилого обувщика Клиджяна, в том, что машиностроение, в отличие от сапожного дела после создания опытного экземпляра требует долгую его доводку и корректировку по результатам его непрерывных испытаний. В результате чего, тяжело вздохнув, Клиджян утвердил финансирование этой работы, и вскоре фабрика обзавелась ещё одним экземпляром недействующего макета, якобы, для тех самых его систематических испытаний и совершенствования.

Никаких положительных результатов ни от одного, ни от другого не последовало, однако Патарая и Каспаров на каждом шагу уверяли фабричную общественность, что доводка продвигается успешно, и не подающий признаков жизни монстр вот-вот заработает.

Народу, в общем-то, было совершенно наплевать, заработает аппарат Патарая-Каспарова или нет, но им нравилось сознавать, что на фабрике, где они шьют обувь с помощью мудреных заграничных станков, в их среде есть свой собственный изобретатель, создавший машину, до которой буржуи до сих пор не додумались.

Разделяли это чувство, похоже, и партийно-правительственные функционеры, которым фабричные руководители, при каждом удобном случае, не забывали демонстрировать почти работающую чудо-машину, созданную тут же на фабрике.
Высокопоставленные чиновники с удовлетворением разглядывали предмет изобретения, и включали сей факт в свои реляции, передаваемые далее по инстанции.

Один из высокопоставленных посетителей, узнав, что изобретатель до сих пор работает в одиночку, сделал местным руководителям замечание, в результате чего Каспарову было придано карликовое конструкторское бюро в составе десяти инженерно-технических работников и механической мастерской, а самого изобретателя назначили руководителем этого хозяйства с персональным окладом в 200 руб.

Теперь спешить было некуда. Автор неработающего механизма, закрепившись на этом рубеже, занял прочное и завидное общественное положение человека занимающегося творческим трудом, которого государство не только однажды щедро профинансировало, но, похоже, собирается делать это и впредь

Вот тогда и стал Гриша Каспаров именоваться уважительно – Карпычем, преисполнившись чувством собственного достоинства, особенно после того, как заметил, что, служившая у Патарая калькировщицей, фабричная красавица Лера положила на него глаз.
* * *
О юной и очаровательной Валерии, которая в отличие от Гриши Каспарова люто ненавидела свои служебные обязанности и была в отличие от него не столь бескорыстной в своих помыслах, разговор особый.

В каждом рабочем коллективе всегда, как правило, найдётся этакая ухоженная привлекательная особа, глядя на которую, в отличие от основной массы затянутых в безликую униформу и озабоченных производственными неурядицами женщин, у мужчин отдыхает глаз.

Никакими талантами, помимо эффектной внешности, как правило, сиё диво не блещет, однако на собраниях её охотно выбирают во всевозможные счётные и редакционные комиссии просто, чтобы, скрашивая скуку общего сборища, было кому, лаская взор, маячить перед глазами.

Несмотря на цветущую молодость, амбициозная Лера считала себя в критическом предзамужнем возрасте, и, претендуя на серьёзные намерения, искала внимания солидных мужчин, способных создать ей подобающее общественное и материальное положение в светском кругу неработающих замужних дам, избавив навсегда от ненавистных служебных обязанностей.

 Григорий Карпович Каспаров с его ореолом талантливого изобретателя, имеющего к 30-ти годам своё конструкторское бюро и персональный оклад, был для тщеславной и меркантильной Леры идеальной кандидатурой в мужья. Десятилетняя разница в их возрасте говорила только в пользу этого выбора, осуществление которого для предприимчивой Леры, если она уж приняла решение, было делом техники.

Чтобы окончательно сжечь за собой мосты и исключить какой-либо повод возврата к прежней жизни, она родила мужу подряд четырёх сыновей, совершенно не переживая по поводу возможных послеродовых изменений своей внешности, мало того, считая их достойным и желанным признаком благополучной многодетной матери.

Однако случилось невероятное. После рождения четвёртого сына она, ничего для этого не предпринимая, стала вдруг неожиданно вновь хорошеть и выглядеть, чуть ли не моложавее, чем до первых родов.
Прежние намерения обрести благородный образ благополучной замужней женщины моментально исчезли.

По недомыслию она приняла происшедшую перемену в себе, как чудо, не распознав в этом явные козни дьявола, отвращающие её от богоугодного намерения посвятить свою жизнь семье и детям, и склоняющие её к выбору самого соблазнительного для женщины – продлению молодости.
 
Разглядывая себя в зеркале, она не верила глазам, но явное мужское внимание, которое она с недавних пор вновь стала чувствовать к себе на стороне, убеждало её в обратном, и дьявольский соблазн состоялся.

После того, как это случилось, в один прекрасный день, придя, домой Карпыч не застал жену и узнал из лежащей на столе записки, что она, почувствовав себя плохо, уехала в санаторий, чтобы срочно поправить своё здоровье.

Ошарашенный отец остался с четырьмя детьми на руках.
Через месяц Лера, повеселевшая и посвежевшая, так же неожиданно появилась, но, как оказалось, ненадолго. Ещё через неделю, которую, отшучиваясь, и не давая Карпычу выяснить их отношения, она опять исчезла.

Беглянка действительно очень похорошела, была в дорогих обновах и видимо при средствах. Её курортные вояжи продолжались до глубокой осени и после зимней передышки, которую она проводила дома, с наступлением весны возобновлялись вновь.

Окончательно парализовав волю мужа, проживая в межсезонье дома, она беззастенчиво отбирала у у него зарплату, львиную долю которой, в преддверии очередного отъезда, продолжала тратить на портних, ничуть не заботясь о неухоженных и недоедающих детях, которых, случалось, подкармливали соседи.

Лучшую из трех комнат их квартиры Лера выделила себе и, уезжая, стала запирать её на ключ, предоставив своим пятерым мужчинам ютиться в двух, что поменьше.

* * *
Карпыча было не узнать. За короткое время из самоуверенного и насмешливого самородка он превратился в согбенного жизнью неудачника, давно переставшего с прежним жаром пропагандировать свой станок.
Порученное нашему КБ конструирование для фабрики конвейеров и транспортёров он полностью передоверил молодёжи, практически не вмешиваясь в их разработку, и в то же время, не подпуская нас близко к чертежам своего аппарата, который намеревался довести до ума в одиночку.

Из-за появившейся у него с некоторых пор подозрительности относительно всех, кто как-то интересовался его изобретением, он не только без нужды стал избегать общения с нами, но и умудрился рассориться с Патарая, своим давнишним покровителем, подозревая всех в посягательстве на соавторство.

В последнее время он много курил, держа сигарету по мужицки в щепоти и притушив, сохранял свои окурки, которые потом докуривал. Его худоба стала заметна по обвисшему на нём костюму, обтрёпанные обшлага брюк и рукавов которого он, время от времени, подстригал ножницами.

Сыновей своих он по линии профсоюза устроил в круглосуточный пансионат, избавив себя, по крайней мере, от беспокойства за их питание и учёбу, но у него самого еда или деньги на столовую были не всякий день. В таких случаях он запирался у себя в кабинете под предлогом срочной работы и просиживал там весь обеденный перерыв, но никогда ни у кого не брал в долг.

Жалея шефа и щадя его самолюбие, мы зазывали гордеца к общему столу, оправдывая приглашение днём рождения (или ещё чем-то) одного из нас.
- Ну, разве, что по случаю дня рождения, - давал уговорить себя Карпыч.
После чего подсаживался и с жадностью поедал наши бутерброды.

Чтобы снять напряжение в наших отношениях мы стали чаще обращаться к нему, как старшему и более опытному конструктору, приглашая взглянуть оком мастера на очередной проект.
Карпыч с удовольствием разбирал милые ему вопросы общей компоновки и графики, всячески избегая обсуждения прочности конструкции, мощности привода и прочих расчетных параметров, в которых он был не силён.. Разглядывая с видимым интересом наши решения, он, как правило, их одобрял, но на свой лад.
- Я тебе так скажу: практически, быка потянет (по поводу достаточной приводной мощности), или же: будь спокоен, Мухранский мост выдержит (по поводу прочности конструкции).

Видимо «бык» в его понимании олицетворял предельные тяговые усилия требуемого привода, а «Мухранский мост» через Куру, с его массивным металлическим клёпаным пролетом - весовую нагрузку, какую только можно было себе вообразить.

Жилось ему трудно. Когда-то, казавшегося привлекательным персонального оклада для самостоятельного, без помощи самоустранившейся супруги содержания четырёх детей явно не хватало.
У него стал заметно меняться характер и бескорыстное добродушие, свойственное ему в молодости стало вытесняться, этакой мужицкой хитрецой, обращаясь к которой он помогал себе свести концы с концами.

В выделенных ему с сыновьями двух комнатках было тесновато, и Карпыч задумал расширить жилплощадь своей квартиры за счёт остекления и утепления открытой лоджии. Сдерживающим фактором в задуманном деле был весьма дефицитный и дорогой кирпич, на приобретение которого у Карпыча денег, конечно, не было. В то же время, предназначенный для фабричных ремонтных работ внушительный штабель кирпича был сложен невдалеке от нашего КБ.
Карпыч додумался, заворачивая в газету один кирпич, беспрепятственно проносить его подмышкой через фабричную проходную, накопив за лето нужное их количество и благоустроив, таким образом, свою лоджию.

Он не мог позволить себе обращаться в фабричный комитет за материальной помощью, избегая публичного объяснения, почему это при персональном окладе в два раза превышающем штатный, и жене, месяцами не покидающей курорты, ему не хватает денег на жизнь.

Сыновья быстро вырастали из одёжи и обуви, требуя постоянного их обновления. Конечно, он учил братьев бережливости и заставлял младших донашивать за старшими, но самому старшему из них, так или иначе, требовались обновы.

Однажды неожиданно подвернулся случай. Проходя мимо цеховой свалки кожевенных отходов, он заметил дымок начинающего возгорания и, сорвав со стены огнетушитель, загасил возможный пожар в самом его зародыше. Инженер по технике безопасности, составляя акт о случившемся, покосившись на обтрёпанный его костюм, спросил Карпыча, не попортил ли он при тушении пожара свою одежду, и по своей инициативе предусмотрел в акте необходимость компенсации Каспарову якобы утраченного им костюма.

Приобретённая таким неожиданным способом обнова, к первому сентябрю, весьма кстати, досталась старшему сыну.

Лёгкость, с которой это произошло, надоумило Карпыча на извлечение постоянного дохода способом, с описания которого мы начали свой рассказ.
После первого случая он, не рассчитывая уже на инициативу инженера по технике безопасности, поспевая к частым возгоранием отходов, не только их ликвидировал, но теперь уже преднамеренно обливал из огнетушителя себя самого, требуя по праву отражения этого факта в акте о происшествии. Получив в очередной раз привычную компенсацию, нового костюма себе он не покупал, продолжая ходить в потрёпанном, и обращал выплаченную ему сумму на хозяйственные нужды.

- Вы знаете, - заверял он, рассчитывая на наше легковерие, - я придумал моющий раствор на базе соды и уксуса, который, как видите, начисто отмывает следы огнетушителя и костюм вполне ещё можно поносить. Да, да, не смейтесь. Это очень актуально и я намерен подать заявку на изобретение.
* * *
За всё время отсутствия Леры никаких сведений о ней Карпычу, как правило, не поступало.
Первое время, выбирая себе, курорт она старалась избегать тех здравниц, путёвки которых могли попасть для распределения фабричному комитету и столкнуть её с сослуживцами мужа. Но со временем она, поняв, что её постоянное пребывание на курорте ни для кого не секрет, перестала этого опасаться и даже наоборот, встретив знакомых, не прочь была посудачить о фабричных новостях.

- Ну, а как там мой Карпыч? Вкалывает, небось?– спрашивала она, беззаботно смеясь, и без всякого повода полагая, что у брошенного ею с четырьмя детьми мужа ещё вполне достаточно сил, чтобы «потянуть быка» и «выдержать Мухранский мост» без её помощи.

Москва. Сентябрь.2008