Утро понедельника

Он всегда держал блокнот в заднем кармане джинсов и повсюду таскал его с собой. Усаживаясь на сырую скамейку в парке или в старый шезлонг, засыпанный сухими листьями, или на пористый от затушенных окурков табурет в баре, он выкладывал блокнот перед собой, открывая его на чистой странице, хрусткой и пятнистой от пролитого пива и виски. Он смотрел на неё и смотрел, утром, днём и вечером, а ночью вырывал пустой лист, комкал его колючим шариком и сжигал в пепельнице, в темноте, в тишине, на кухне. У него всегда с собой были ручки, сломанные, склеенные, потёкшие; огрызки карандашей, рассыпавшиеся по карманам; на худой конец, у него всегда была собственная кровь.

Уже месяц он гипнотизировал бело-жёлтые клетки. Уже месяц уничтожал страницы, не заполненные ни злостью, ни радостью, ни болью, ни снами, ни тоской, ни страхами, ни надеждой, ни ожиданием - ничем, что было его жизнью.

Он думал, что умер, но ежедневная боль от уколов на сгибе локтя как обезумевший маяк, сигналила мозгу, что жизнь продолжается. Хотя это и не то доказательство, на которое можно положиться.

Когда руки становились прозрачными, а по венам текли искрящиеся потоки, похожие на шампунь из рекламы, от внезапного озарения расширялись зрачки. Он пытался ухватить блокнот негнущимися пальцами, дрожащими ладонями, заливал страницы лимонной кислотой, а потом часами сидел неподвижно, пожирая глазами клетки, ожидая, когда проявятся невидимые чернила, выпуская на свободу его мысли - ведь они были именно там, его мысли, где же ещё.

Болели глаза и что-то ещё пониже ключицы. Белели страницы, подсыхали пятна, расплывались клетки.

Что потом - он обычно не помнил, только лицо распухало на следующее утро, а глаза почти не открывались. Во рту - солёный вкус как от морской воды, в голове - шум как от прибоя. Через пару часов вспоминался приснившийся в семьсот пятьдесят первый раз апокалиптический сон о конце света, который непременно случится ровно в 5:19 утра понедельника. И в этом не может быть никаких сомнений.

Летом в его квартире невыносимо душно, даже в ванной. Но он сидит на растресканном кафеле и водит рукой по отвратительно склизкой стене, пока в раковине с тонкой вонью тлеет бумага. Он сжигает ежедневники, календари и всё, что как-либо относится к планам на будущее. Они постоянно обнаруживаются где-то в доме, непонятно откуда они появляются, а он всё сжигает их и сжигает. Он не верит, что завтра наступит до тех пор пока оно не наступает, а более далёкое будущее пугает как вселенский хаос.

Когда-то у него был друг, но он умер или что-то вроде того. Никто уже точно не помнит. Скорее всего, он просто сбежал, только кому это теперь интересно.

Он давным-давно потерялся, но не смог бы сказать где и когда это случилось. Может, ещё до его рождения. Он ищет ответы за дверьми, открывая одну за другой и подолгу задерживаясь у безмолвных и запертых, и не его вина, что таких становится всё больше, а те, что соглашаются его впускать, всё чаще оказываются дверями баров. За стойкой он один, всегда один, и ещё только блокнот, стакан и сигарета, а карманы набиты минутами, как мелочью, и он расплачивается ими за выпивку и за то, что ему позволяют смотреть в чужие глаза. Он не надеется найтись, ему просто не на что больше тратить свою единственную валюту.

Он никогда не закрывает окна, поэтому после шумных ночных ливней подоконники стали похожи на высохшее русло реки в серо-коричневых разводах. Он пальцем рисует на них несуществующих животных. Он пишет на них выдуманные слова. Он каждое утро смотрит на них в тупом изумлении, не в состоянии вспомнить, откуда всё это взялось.

За два часа до рассвета он сидит на потемневшем грязном паркете в полупустой комнате, куря сигареты так, словно они – единственный источник кислорода в этом загибающемся мире. Он делает вид, что не замечает усталости. Он без остановки крутит каверы на Love Will Tear Us Apart, но плачет только когда слышит Joy Division. Он не один, этой ночью с ним все его миры – вот они, рассыпались строчками по ветхим от сырости салфеткам, измочаленным блокнотам, чекам, газетам, одежде, сигаретным пачкам, инструкциям к таблеткам. Всё, что он не успел сжечь, лежит сейчас рядом, безмолвно, бессмысленно, мёртво.

 Он давно уже не нуждается ни в чём кроме надежды – на то, что настанет то самое утро понедельника.

За два часа до рассвета он решает, что оно настанет сегодня.

В конце концов, в коробке у него осталось три спички – он точно помнит.