Седьмое тысячелетие. Часть3

ЧАСТЬ 3. ТИРИНФСКАЯ АКАДЕМИЯ.

Глава 1. Битва на побережье.

Антоний привез ее в лагерь под вечер. Она все помнила. До того момента, как всадила себе в грудь нож. И насмешки академических девчонок еще звучали у нее в ушах. И то, что сказал ей Антоний перед отъездом. Семья знала о ее преступлении.
* * * * *
Карит лежала на кожаном тюфяке в углу и с дрожью омерзения прислушивалась к голосам на плацу. Люди! Боже, как они надоели! А еще больше, да, гораздо больше, она надоела себе сама. Она внезапно вспомнила ночь, проведенную с Эфиопом. Ей показалось тогда, что он ей мстил, что он просто отвел душу. А сейчас... Может, он в самом деле неравнодушен к ней?
Быстро наступали августовские сумерки. Оранжевые блики от прорези входа стали пепельно-серыми. Запищал комар. Карит встала и выглянула наружу. У соседней палатки двое молодых людей беседовали о чем-то. Они с интересом посмотрели на нее. Ей это не понравилось. Она вышла наружу и, стараясь держаться независимо, отправилась вон из лагеря.
Настоящие военные лагеря обычно бывают огорожены и выхода к морю у них нет. Но это был учебный лагерь, хотя и разбитый по всем правилам. Карит быстро нашла тропинку, ведущую с обрыва вниз, на прибрежный песок.
Она подошла к самой воде. Постояла немного, с тоской смотря на плещущие среди камней волны. Потом поднялась под самый обрыв и легла. Звезды в черном небе светили ярким острым блеском. Плеск волн вызывал почему-то в душе Карит такой приступ горечи, что она закрыла глаза.
С обрыва посыпались камешки. Какой-то студент, весело насвистывая, вприпрыжку спускался по тропинке. Он заметил Карит, только когда обернулся, стоя у воды. Постоял в не решительности, подошел.
– Мое почтение, - он даже поклонился слегка. Карит это не понравилось. Но ей в данный момент не нравилось вообще все и буквально все вызывало раздражение. Поэтому она позволила себе не ответить на приветствие, а только холодно и скрупулезно оглядела юношу с ног до головы.
Он был грек. И судя по акценту (он обратился к ней на международном, арцианском), и судя по строению черепа (профессиональное наблюдение). Белокурый и, должно быть, светлоглазый. Глаза его теперь были черными и искрились при свете звезд холодной насмешкой. Хорошая фигура, грациозный. Красивый молодой человек, а значит, по внутреннему глубокому убеждению Карит, - дурак. Нехотя привстав, так как лежать плашмя перед мужчиной все-таки ни в какие рамки не лезет, она села, обхватив колени руками и погрузив в них голову с растрепанной шевелюрой. Она явно не желала общаться. Но юноша, очевидно, во что бы то ни стало решил услышать ее голос. Поэтому он задал ударный вопрос:
– Насилия не боитесь? - вежливо, но с издевкой.
– Со стороны кого? - глухо отозвалась Карит, не поднимая головы.
– Ну мало ли, - незнакомец сел рядом с нею, скрипнув песком. - Народ тут отчаянный.
– Я тоже, - ответила Карит и, вздохнув, подняла голову и посмотрела вдаль. В ее взгляде была такая смертельная тоска, что мальчишка смягчился.
– Что за горе? - насмешливо, снисходительно спросил он.
– Покончить с собой не удалось, - так же просто и прямо ответила Карит.
– А-а. Что так? Жизнь - штука хорошая.
– Что в ней хорошего? - вопросом на вопрос возразила Карит, продолжая с тоской вглядываться в даль моря. Она либо не осознавала того, что юноша сгорает от любопытства, либо ей на это было наплевать. Ей не хотелось разговаривать. Ее ответы были односложны, однако исчерпывающи. Поэтому незнакомец решился задать еще один вопрос, чувствуя ее внутреннее бессилие и неспособность послать его дальше:
– Ну а здесь-то вы что делаете? Плохое место для отдыха выбрали. Да еще после суицида, - не дождавшись ответа, он сузил вопрос:
– Или к родственникам приехали?
– Нет. Я приехала учиться.
– Где учиться?
– Да здесь, в лагере. Потом - в академии.
Юноша присвистнул.
– Конец света, значит.
– Почему?
– Да так. А ваши родственники, часом, не сумасшедшие?
– Все бывает, - Карит хмыкнула. - Если хотите спросить про меня, отвечу: тоже бывает всякое,
– Вас как зовут? - она обернулась и посмотрела на незнакомца. Глаза ее стали живее, в них как будто откуда-то (неизвестно, может, со звездного неба, а может, изнутри себя) просочился интерес, пусть слабый, но все же интерес к окружающему.
– Генрих, - ответил молодой человек, по исконному обычаю молодых людей улыбнувшись всем рядом великолепных зубов в ответ на ее благосклонный взгляд. - Это уменьшительное прозвище. А вообще-то я - Гил Роберт.
– Очень приятно. А я - Карит. Карит Цинна. Прошу любить и жаловать, - добавила она и опять почему-то негодующе фыркнула.
* * * * *
Весть о том, что с ними будет учиться девушка, студентов, конечно, уже обошла. Но никто не выразил Карит ни сочувствия, ни подчеркнутого интереса. Все были вежливы, то есть равнодушны. Ну, если ты дама, так что ж - становись в позицию. Съезжу тебя деревяшкой по башке, чтоб знала, мужикам надо подчиняться. Так шутили между собой. Карит, однако, тоже умела шутить. Шутки ее отличались истинно арцианской грубостью и прямолинейностью.
На плану, организованном по классическому типу: площадка, усыпанная песком, вокруг - скамьи для студентов, военрук, тоже классического образца (толстый и багрово-красный) объяснял детали медико-анатомического эффекта при ранении в голову. Карит не могла в себя прийти от удивления. То же самое! Везде одно и тоже. И почему это военные такие краснорожие? Они, должно быть, пьют больше других преподавателей и в мирной жизни быстро толстеют. Им, наверное, для того, чтоб держаться в форме, нужны постоянная опасность и напряжение.
– Вас, кажется, зовут Карит? - вежливо обратился к ней преподаватель.
– Да, эчелле.
– Скажите, Карит, если ваш противник пострадал от удара в голову, вы будете продолжать бой?
– Конечно.
Это в корне противоречило только что изложенному материалу. Но сказано было с таким убеждением, что преп спросил:
– Почему?
– Если он уже пострадал, какой смысл засорять ойкумену идиотами?
* * * * *
Карит сквозь сон скорее ощутила, чем увидела, шевеление входной полости палатки. Она разом вскочила, спросонья не понимая, в чем дело. Рядом с ее ложем стоял преподаватель. Карит со вздохом откинулась обратно на подушку. Она чуть было не сказала: «Что надо?», но сдержалась. У лагерного начальства скверные манеры, но что поделаешь - начальство.
Преп сел на возвышение, сделанное из веток, по классическому образцу древнеримских лагерей. Древним римлянам подражали по необходимости, а не из тяги к романтике. На куче веток - кожаный матрац. Если ты не привык спать на жестком - ничего не поделаешь. Но Карит привыкла. Она ко всему привыкла: и к холоду, и к голоду, и к насилию над личностью. Она только никак не могла привыкнуть к мысли, что от противоположного пола никуда не денешься. Куда бы ни сунулся, везде, буквально в каждом углу и каждой прорехе человеческой жизни, ее жизни - мужик. Поэтому она спокойно смотрела в глаза преподавателю, ожидая, что он скажет.
– Ваше родовое имя - Цинна?
– Цинна, - подтвердила Карит, кивнув. Потом, исправившись: - Так точно, эчелле.
– Вы очень знатны. И, по-видимому - богаты. Скажите, вы не хотели бы жаловаться?
– На кого?
– На опекунов, конечно. Какое они имеют право так поступать? По отношению к женщине, знатной арцианке?
– Это мои проблемы, - холодно возразила Карит.
– Безусловно. Но ваше присутствие в лагере - мои проблемы.
Преп замолчал. Он хотел задать щекотливый вопрос. Но не знал, как поделикатнее спросить, И поэтому выпалил сразу:
– Вы девственница?
– Нет.
– Занимаетесь сексом?
– Нет.
– А - а. Но...
– Что вы так волнуетесь, эчелле? - насмешливо, почти развязно возразила Карит. - Да я уверена, что половина здешней публики – гомосексуалисты.
– Ну, знаете ли... А, пожалуй, что и так. В моей практике еще не было присутствия женщины в мужском военном лагере. Поймите меня правильно...
– Я понимаю. Обещаю заниматься проституцией редко и исключительно тихо, - ее глаза искрились смехом, она еле сдерживала хохот, Преп долго и внимательно смотрел на нее,
– А знаете Карит Цинна. Вы, по-видимому, сильная личность. Я буду иметь это в виду.
Преп вышел. Тогда Карит зашнуровала напрочь полость палатки изнутри. Оградив себя таким образом, она снова попыталась уснуть. Но скоро стало невыносимо душно. Комары кусались, как звери. Карит не выдержала. Она расшнуровала полость. Снаружи дул прохладный ветер с моря. Она закуталась в плащ и вышла наружу. Спустившись с обрыва, легла прямо на холодный белый песок, с наслаждением вытянувшись и вдыхая запах моря. Шум волн показался ей грозным, взволнованным. Как ее  душа, которая пробуждалась для жизни. Посмотрим, Как это у Шекспира? «Дыши тяжелым воздухом земли...» Карит, засыпая, закуталась поплотнее в плащ.
* * * * *
Занятия с копьем проводил долговязый меланхолический грек. Копье метали в дубовый ствол на окраине лагеря. Очередь дошла до Карит. Она бросила метко, но копье, неглубоко застряв в коре дуба, бессильно повисло. Наставник вынул его, обернулся:
– А посильнее нельзя?
Карит метнула снова. Преп, деловито потрогав древко, убедился, что рукой его вырвать не удастся. Тогда он уперся в ствол ногой, обутой в кожаную сандалию, и, с великим трудом, двумя руками, раскачивая, извлек.
– Заставь дурака богу молиться... - кряхтя произнес он при этом.
Двое студентов, оба арцианцы, беззвучно рыдая от хохота, повисли один на другом. Остальные избывали смех молча. Рожи у всех были масленые, глаза серьезные.
Занятия проходили утром. После обеда студенты были свободны. Кто спал, кто слонялся по лагерю. Карит читала. Она захватила с собой толстенный учебник по тензорному исчислению и теперь изнывала от жары и от сложных запутанных рассуждений автора. Она сидела в столовой - огромной кожаной палатке с длинным столом посередине и с прорехами в качестве окон, заклеенными прозрачным пластиком. Немыслимая смесь древности и химии. Она наводила тоску не только на нее одну. Пятеро студентов, сидя чуть поодаль, шептались о чем-то. Из их разговора Карит уловила, что рядом находится остров - обиталище пиратов-финикийцев. Там прохладно и тихо, и есть где отдохнуть. Речь шла о том, чтобы вытурить пиратов оттуда. Разговор был секретный и происходил он в присутствии Карит только потому, что среди совещающихся был Гил Роберт, ее новый знакомый, который, очевидно, испытывая к ней доверие, сумел внушить его и окружающим. Внимание Карит, рассеянное от жары и утомления, было непроизвольно привлечено рассуждениями мальчишек. Пираты имеют две галеры. Всего их человек 30 – 40. Если бы потопить одну, то на суше можно бы было попробовать одолеть экипаж. Есть лодка. Посыпались предложения, как поднырнуть и пробить дно. Но это сомнительно. Пока она погрузится в воду - будет замечено и остановлено. Кроме того - риск.
– Где стоят галеры? - внезапно спросила Карит.
Все подняли головы и посмотрели на нее.
– В каком смысле? - спросил один из студентов, долговязый малый с рыхлой белесой шевелюрой и прыщеватым лицом. Но глаза у него были приятные, добрые и наивно-голубые, как цветочки. Поэтому Карит, с доверием глядя в эти глаза, уточнила:
– Плоский там берег или возвышенный?
– Там скала. Прямо над галерами, - сказал Рик Мал, главарь и неоспоримый лидер компании.
– Так закидать их мешками с песком, - посоветовала Карит, снова опуская голову в книгу. Она уже жалела, что вмешалась в разговор и обратила на себя внимание. Но она, должно быть, подсознательно тоже жаждала избавиться от жары и суеты лагерной жизни и посочувствовала парням, вполне бескорыстно. Парни, однако, задумались. Предложение им понравилось.
– Это мысль, - резюмировал всеобщее молчание Рик Мал.
– Мешки-то есть? - спросил кто-то.
– Добудем. На складе есть. Ночью возьмем.
Все встали и направились к отвернутой полости допотопной столовой.
– Это... - Рик замялся, глядя на Карит, - Цинна, ты не хочешь с нами?
– Чего там: хочешь не хочешь, - возмущенно сказал один и сплюнул.
– Ее идея, пусть и осуществляет. Не надо было говорить, - отрезал один из эфебов, решительный малый и, по всему видно - крутой.
Карит, которая уже хотела было согласиться, не понравился тон принуждения. Но она кивнула в знак согласия. Руки чесались, И мозги - тоже. Как всегда - летом и в лагере.
К осуществлению операции решили привлечь еще четверых (для пополнения численности). Все были ребята надежные и хорошие друзья. Среди них - ни одного арцианца. Вообще, как заметила Карит, арцианцы в академии держались особняком и составляли признанную аристократию, боящуюся унизить себя и запачкать каким-либо недозволенным поступком. Но Карит с самого начала прониклась враждебностью к соотечественникам. Понятно, почему. Она ведь была государственным преступником. Она с легким сердцем вступила в предприятие, за осуществление которого, в принципе, грозила смертная казнь в лагере, без суда и следствия. Такая мера была предписана преподавателям военной кафедры, но, как легко понять, применялась весьма редко. Головорезы (в их числе и Карит, конечно) и без того рисковали жизнью.
На военном совете Карит (как автор проекта с мешками) предложила свою диспозицию. Украсть мешки (ночью, по возможности тихо, должны участвовать двое). Потом - перевезти их на лодке на остров и спрятать. Затем, ночью же, вооружившись, переплыть через пролив снова, вдесятером, и, набрав песку в мешки, закидать ими одну из галер (предварительно хорошенько продолбив дно в двух-трех местах). Часового - убить. Потом смотаться и ждать на берегу. Пираты обязательно высадятся и вступят в схватку. Все решит их везение и доблесть, конечно. Так она закончила. Все молчали. Это было мало что рискованно, это была прямая гибель. Рик Мал, серьезно, строго смотря ей в глаза спросил:
– Мадам, как это вы... Почему вы так лихо рискуете жизнью? И своей и чужой?
Карит ответила странным взглядом. В нем была и мука, и отчаяние, и какая-то прямо-таки звериная ненависть. Рик видел однажды такие глаза. В цирке, во время гладиаторских боев, у раненого тигра. Он запомнил на всю жизнь, что у затравленного зверя глаза до смерти похожи на человеческие. Поэтому он, кивнув, ответил:
– Все понятно.
Мешки выкрали с успехом и в нужном количестве (150 штук). И в ту же ночь Карит и Рик вдвоем перевезли их на остров и спрятали в пещерке, забросав песком. На другую ночь переправились все. В два захода. Часового Рик задушил. Он признался потом, что это было первое убийство в его жизни. Рано ли, поздно ли - это должно было случиться. Он же военный. И все они. Вряд ли кто из них на самом деле когда-нибудь убивал. За исключением Карит. На ее совести было 2 тысячи арцианских жизней.
Мешки, наполненные песком, передавали по этапу, от одного к другому, выстроившись в ряд, от низинки, где хранились пустые мешки и где один из них наполнял их содержимым, до верха скалы, откуда последний из принимавших сбрасывал их вниз, на галеру. Мешки падали с глухим стуком, который, однако, не мог разбудить пиратов, так как те ночевали в хижинах на другой стороне острова. Карит поставили предпоследней, на самое легкое место. Она не возражала. Она, вообще, не выставлялась и не протестовала, когда окружающим приходило на ум напомнить ей ее пол. Ей предстояло на деле доказать, что она в качестве разбойника нисколько не хуже, чем окружающие. А сил и энергии у нее была уйма. Она неутомимо принимала мешки от стоящего ниже Рика и передавала их последнему, сбрасывавшему их вниз - Герту. При этом она перебрасывалась замечаниями с Риком. В частности он спросил, как они ей нравятся, в смысле, как мужчины. Карит ответила на это, намекая на возмущение Рика ее кровожадностью:
– Я в первый раз слышу, чтоб на военном совете рассуждали о моральных проблемах по отношению к противнику. Еще до победы.
Кто-то внизу хмыкнул в ответ на это замечание. Галера медленно и верно уходила под воду. Всего сбросили ровным счетом 130 мешков. Вторая галера, стоявшая дальше от берега, была для них недосягаема. Измученные, выжатые досуха морально и физически, студенты вернулись на берег, в лагерь.
На другую ночь они собрались вдесятером на берегу, напротив острова, и ждали. Из-за мыса, отделявшего пиратскую гавань от пролива, медленно выплывала огромная лодка. Всего в ней было человек 20, не меньше. Кое-кто из стоящих на берегу мысленно обратился к богам своей родины. Все, однако, крепко держались за рукоятки мечей.
Пираты причалили. Они, не разговаривая, бросились на эфебов, воспитанников военной академии. Волей-неволей, им пришлось показать, на что они способны. Крики и стоны. Разбрызганные по камням мозги и кровь. Бросившегося на нее первым финикийца Карит убила, ударив его мечом в грудь. Второй упал с разрубленным черепом. Третий скорчился на песке, со страшной раной поперек живота, и Карит хладнокровно добила его. Она вошла в раж. Рубила, колола, нападала, не отступая ни на шаг. А кое-кто наблюдал за нею и отмечал про себя. Это не женщина. Это настоящий гладиатор. Хуже того - гладиатор-убийца.
Никто из студентов не пострадал. Даже не был ранен. У пиратов погибло 9 человек. Остальные отступили. Им позволили сесть в лодку и отчалить.
Эфебы, избегая смотреть друг другу в глаза, медленно отошли назад, под скалу и, сев на песок, притихли. Они ждали, что будет дальше. Но в эту ночь пираты не пошевелились.
– Сколько на твоем счету, Рик? - спросил Генрих.
– Двое.
– А на твоем, Карит?
Карит замялась. Ей было стыдно назвать точную цифру. Поэтому она ответила:
– Точно не помню. Тоже двое или трое.
– Ну да! - взвизгнул один из эфебов, с возмущением. - Человек пять, по меньшей мере.
Карит показалось (ее чувствительность была раздражена, и это в самом деле могло ей только показаться), что товарищи после битвы стали относиться к ней с отвращением, смешанным с боязливым почтением. Как к калеке. Как будто в бою ей отрубили руку или выбили глаз. Все объяснялось, конечно, тем, что она вела себя не по-женски, С этой минуты все как будто перестали видеть в ней женщину и оберегать ее от трудностей и опасностей. Наоборот.
На другой (следующий) вечер вся компания в полном составе опять собралась на берегу пролива. Они ждали. Из-за мыса показалась лодка. На сей раз в ней сидели всего двое.
– Карфагеняне плывут, - заметил один из эфебов. - Сам Барка!
Когда лодка причалила, из нее выпрыгнул Хеврон, собственной персоной. Он вежливо поклонился и спросил, чего они, собственно, добиваются.
– Нам нужен этот остров, - ответил за всех Рик.
– Хорошо. Я очищу остров. А вы скажете мне, кто из вас руководил делом.
– Я, - просто и спокойно ответила Карит. Она сидела на старой полусгнившей перевернутой лодке. И, по своему обыкновению, читала.
Лицо Хеврона побелело. Под кожей на челюстях задвигались желваки.
– Цинна. Вы потрясающее хамло, - констатировал он.
– Я всегда к вашим услугам, - добавил он, резким, злобным рывком закидывая край плаща на плечо. Он вежливо поклонился ей напоследок. Карит немного недоуменно посмотрела ему вслед. Товарищи многозначительно переглядывались, пока длилась эта сцена и потом, когда лодка отчаливала. В эту же ночь пираты покинули остров.
На другой день эфебы праздновали победу. Спиртного, правда, у них не было, они боялись последствий, так как за водку грозило исключение из академии. Они вечером переплыли на покинутый пиратами остров и с комфортом расположились в двух тростниковых хижинах по пять человек в каждой. Карит нимало не смущало, что она проведет ночь в мужской компании. Она спокойно улеглась на койку у окна и достала свой учебник. Свечи горели ярко, за окном - огромная луна. Ни комаров (по причине малости острова и отсутствия на нем воды и зелени), ни угнетающей жары. Карит углубилась в чтение. Беседа студентов ее не интересовала. Она ни слова не слышала. Поэтому, когда ее окликнули, она вздрогнула и с трудом оторвала взгляд от интересного места. Потом с готовностью посмотрела на вопрошавшего. Это был Генрих.
– Карит. Мы вот тут поспорили. Ты нас четверых выдержишь?
– Нет.
– Ну хотя бы двоих?
– Мое присутствие вас смущает? Так я могу уйти, - Карит с готовностью захлопнула книгу.
– Да шутит он, лежи, - со смехом отозвался Рик с угловой койки. - Испугалась?
– Нет.
– В самом деле?
– В самом. Деле, - Карит, недовольно фыркнув, и, еще раз - громче, снова раскрыла книгу.
– А что, мы тебе не нравимся, да? - спросил красавчик Фил, грек с ослепительно-белой кожей и смоляными кудрями. Несмотря на красоту, он был, однако, отчаянный и, по слухам, наркоман. Четвертый был Гербарт, тот долговязый белокурый малый, который присутствовал при решении забросать галеру песком.
Карит промолчала.
– Ну в самом деле? - насмешливо, но все же с явным интересом переспросил Генрих.
– Нет, не нравитесь, - угрюмо отозвалась Карит. Первый испуг у нее прошел, она теперь чувствовала только раздражение.
– Почему? - продолжал настаивать Генрих.
– Молодые. Слишком.
Рик присвистнул:
– Это мы-то? Да у меня десять баб в Тиринфе. И не только баб, - уже тише, но так, чтобы все слышали, добавил он.
Карит подняла голову и оглядела всех.
– Вы раздражены против меня? В чем причина? - спокойно и холодно задала она вопрос. В ее тоне, в ее взгляде была непререкаемая властность. Парни невольно утратили игривость. И объяснили, в чем дело. Всех теперь ждет виселица. А виновата во всем - она. Иначе у них ничего бы не вышло.
– Конечно. Я беру все на себя. Я ваш предводитель.
Коротко и четко изложила она свою программу. Двое должны отправиться за мешками и достать все, что затонуло, вытряхнуть из них песок, высушить и вернуть на склад. Завтра же.
Оказалось, что никто не умеет плавать. Никто из присутствующих. Все боялись моря, населенного древними, жуткими тварями, русалками и биороботами. А уж о том, чтоб нырять в глубину - об этом и речи не было. Все содрогнулись от одной мысли об этом.
– Прекрасно. Тогда все сделаю я одна.
Никто не возражал. Но наутро оказалось, что один из ночевавших во второй хижине умеет плавать. И даже нырять. Это был стройный кареглазый юноша. Жуткий развратник, как решила про себя Карит. Ее опыт в этом смысле был небогат, но она была убеждена почему-то, что такие горячие, яркие глаза могут быть только у очень сексуальных людей. Ей не приходило в голову, что у нее самой насыщенность цвета и выражение глаз похожи на эти, и свидетельствуют скорее о богатстве духовного мира, отваге и восприимчивости к впечатлениям, чем о повышенной сексуальности. Как бы то ни было, но смельчак, которого звали Иртом, был назначен вторым в «лодку смертников». Эта лодка на следующую ночь, под насмешливое одобрение товарищей, отчалила с пляжа возле хижин и направилась за мыс, на место прежней пиратской стоянки.
Затонувшую галеру они нашли быстро, так как верхушка ее мачты торчала из воды. Первым разделся и нырнул Ирт. Он очень быстро опять показался на поверхности. Потом окунулся снова. Было видно, что ему очень трудно доплыть до дна. Здесь было глубоко и дно, судя по всему, - тинистое и заросшее водорослями. Карит спокойно сидела в лодке, не мешая напарнику преодолевать трусость и сопротивление силы Архимеда. Наконец он вынырнул далеко от лодки, с мешком, и, торжествуя, поплыл к ней. Он небрежно швырнул добычу в лодку и нырнул снова. Второй мешок дался ему легче. Третий. Каждый раз, как Карит видела на поверхности его измученные глаза и бледное от холода и страха лицо, она порывалась сменить его. Но сдерживалась. В лодке горела тоненькая восковая свечка - для ориентира. Зажечь факел они побоялись, свет мог привлечь акул или другую какую-нибудь мерзость из глубин одичавшего моря. На седьмом мешке Ирт втащил свое щуплое, длинноногое тело в лодку и в изнеможении растянулся на дне, не найдя в себе даже силы прикрыть при даме все свои прелести. Она сама заботливо укрыла его, дала хлебнуть немного мареновой настойки из фляги. Потом разделась сама и аккуратно сложила одежду на скамью в лодке. Дело привычное. В крови у нее, правда, рацемата сейчас не было. Но навык. Ведь дышать под водой - дело навыка, а не страховки. Она нырнула и набрала в легкие воду. Потом, размеренно загребая руками, поплыла вниз.
Мешки, забросавшие палубу, лежали кучей. Но какая-то часть, она проверила, свалилась вниз, за борт, и увязла в тине. Карит огляделась вокруг, держась рукой за канат одной из снастей галеры. В чернильной воде где-то далеко-далеко вспыхивал голубой огонек. Нехороший знак. Что-то большое, тяжелое проплыло мимо в темноте, за соседним подводным мысом. Стайка рыб, фосфоресцируя, пронеслась мимо. Карит принялась за дело. Каждый раз, как она вытаскивала наружу очередные 10-15 мешков, глаза Ирта становились все круглее и круглей. В них при свете свечки трепетал мистический ужас. Карит старалась на него не смотреть. Она продолжала свое дело. Внизу к ней присоединилась Хетепхерес. Она выплыла из-за мыса внезапно, напугав под водой опасливо настроенную Карит. Знаками они объяснились. Хетепхерес вытряхивала песок, Карит доставляла мешки в лодку. Они собрали все, что было на палубе. Хет пообещала собрать те мешки, что свалились вниз, к следующему разу. «Ты найдешь их возле мачты, « - объяснила знаками Хет, поцеловала Карит напоследок и уплыла. Карит вынырнула с последними мешками на поверхность и влезла в лодку. Усталости она не чувствовала, наоборот, счастливо завершенное дело бодрит.
Свеча прогорела. Небо розовело на востоке. Ирт оделся и, угрюмый враждебный, съежившись, сидел в углу лодки. Он с кривой усмешкой наблюдал, как Карит оделась и села на весла. Он не возражал, что она будет еще и грести. Его лицо по-прежнему было бледным и от воды покрылось рваными красновато-розовыми пятнами. Нанырялся.
Августовское утро светилось шафраном и розой. Волны переливались и блестели. На фоне перламутрового моря резко и мрачно чернела лодка. Она быстро приближалась. На веслах сидела Карит. Гербарт и Рик, сидевшие на берегу, на песке, насторожились. В душу им закралось нехорошее подозрение. Что это? Она одна? А где Ирт?
Карит пригнала лодку к самому берегу, резко зарулив одним веслом Ее тело, худое и щуплое, обнаруживало завидную мускульную силу, что, однако, для сидевших на берегу не было новостью. Проявления силы и отваги этой бабенки они уже имели счастье наблюдать.
Их опасения оказались напрасными: в углу лодки, скорчившись в комок, дрожа от холода, сидел Ирт. Карит выпрыгнула из лодки прямо в воду, доходившую ей до колен. Она, в облепившей ноги тунике, выбралась на берег и, ухватив лодку за нос, втащила ее на песок. Все это без малейших усилий.
– Вылазьте, эчелленце, прибыли, - сказала она сидевшему в лодке. А сама, насвистывая, принялась складывать привезенные мешки в стопку. Ирт раскрыл мутные, огромные, измученные глаза. Если б не мешки, наглядное доказательство исполнения задания, сидевшие на берегу могли б подумать, что он всю ночь напролет ее трахал, и теперь она поет, а он подняться не может.
Ирт, со стоном, вывалился из лодки и дополз до товарищей. Здесь он в изнеможении растянулся на песке рядом с ними. Карит, собрав часть мешков, унесла их, чтоб разложить на крыше одной из хижин - сушить. До них издалека доносился ее мелодичный свист. Гербарт, большой любитель музыки и сам немного музыкант, с восторгом и удовлетворением прислушивался.
– Сороковая симфония, - удивленно воскликнул он.
– Что это? - недоуменно переспросил Рик.
– Так. Произведение одного древнего композитора.
– Образованный субъект, - резюмировал Рик, имея в виду Карит.
– Со вкусом исполняет, - краснея от удовольствия и внимательно вслушиваясь, продолжал восхищаться Гербарт. - Надо же! Прямо мастерски.
Карит, подойдя опять к берегу, снизила тон своего исполнения. Она снова набрала мешков - целую кучу, и унесла.
– Послушай, Ирт, - недоумевая обратился Рик к лежавшему на песке замертво товарищу, - вы что же, в самом деле все достали?
– У нее спроси, - Ирт поднялся с болезненным стоном. - Я добыл семь мешков. Ровно семь. И теперь буду болеть.
В последнем утверждении сомневаться не приходилось. Карит между тем продолжала вытаскивать со дна лодки мокрую, тяжелую дерюгу. Их явно было не семь, а гораздо больше.
– Она ныряла?
– Она дышит под водой, - спокойно, уверенно заявил Ирт. - Правду тебе говорю, - возразил он в ответ на сочувственный взгляд Рика. Рик опустил глаза. Его товарищ, очевидно, за одну ночь спятил.
* * * * *
Карит задумчиво шла, опустив голову и время от времени увязая в песке. Полная, яркая, наглая луна освещала ее светлую фигуру, вызывая эффект фосфоресценции. Рик сидел на прибрежной полосе мокрого песка и наблюдал за нею. Красивая девушка. Изысканная фигура, развитые мускулы. Очень белая кожа. И рот - большой, яркий, полный. Искусанный и потрескавшийся. От нервов. Или от скрытой страстности. Карит подошла к берегу и оглянулась.
– Привет, - сказала она, трогая ногой в кожаной сандалии воду. - Где лодка, Рик?
– Зачем тебе?
– В прошлый раз мы не вытащили все мешки.
– Ну и бог с ними.
– Нет. Одного не досчитаются - и все. Какой смысл тогда было нырять?
– Да уж. На Ирта смотреть страшно. Преп, кстати, заподозрил неладное. Карит в это время заметила лодку, укрытую за огромной дубовой корягой и заваленную плавником. Она спокойно подошла и откопала требуемый предмет, потом опять вернулась к Рику:
– Так я съезжу, достану остальные.
– Нет.
Карит пожала плечами и направилась к лодке.
– Я же сказал - нет! - раздраженно заметил Рик.
Карит обернулась:
– Ты полагаешь? Это имеет какое-нибудь значение? - мягко возразила она.
– Зачем же было спрашивать? - возмутился Рик.
– Для порядка.
Карит отчалила.
Когда она на утренней заре подгребла к берегу с мешками, Рик сидел на прежнем месте. Карит выпрыгнула из лодки и, как и в первый раз, принялась перетаскивать мокрые мешки сушиться.
На фоне бледно-зеленого неба разгоралось розовое пламя, переходящее ниже к горизонту в желтизну и алый цвет. Красиво. Карит подошла и села рядом с Риком на песок. Она ощутила вдруг зверскую усталость. Прилечь бы, но она не решалась. Рик это заметил:
– Да ты ложись, не стесняйся.
Карит легла навзничь, закинув руки за голову.
– Обиделся? - просто спросила она.
– Нет. Не обиделся. Но вообще-то я к этому не привык.
– В самом деле?
– Да. В нашей семье бабы послушные.
– Можно поверить.
Рик вопросительно посмотрел на нее.
– На тебя глядя.
* * * * *
Военрук приказал им десятерым собраться в столовой. Они ждали долго, полные мрачных предчувствий. Гербарт ходил вдоль боковой стенки длинной палатки взад-вперед и тихо насвистывал. Мерзко, гнусно было на душе у всех. Умереть. И из-за чего? То, что они разоблачены, не вызывало сомнений. Возможно, кто-то донес на них, а может, военрук сам все понял, на основании наблюдений.
Преп раздвинул плечом полость палатки и втиснул внутрь свое тучное, потное тело в кожаном панцире. Он стоял, разглядывая их всех по очереди серыми мышиными глазками, раздувая щеки. Он с силой вытолкнул воздух, издав губами не совсем приличный звук.
– Кто руководитель? - коротко спросил он.
– Я, - отозвалась Карит, спокойно вставая и захлопывая книгу. Казалось, от чтения ее могло оторвать только землетрясение или потоп, или вот как сейчас - вероятность скорой неотвратимой казни.
– Цинна? - преп опять чмокнул. Он постоял некоторое время в раздумье. - Идемте, Цинна.
* * * * *
– Садитесь, Цинна.
Карит отодвинула от стола раскладное кресло. Палатка военрука была обставлена по-походному, но не без удобств. Сразу видно, что это - палатка полководца. Даже кресло, в которое села Карит, хотя и пластмассовое, но хорошее, имитирующее слоновую кость - по образцу курульных кресел древнего Рима. В углу у прозрачного окна из хорошего пластика стоял угрюмый, сердитый арцианец и смотрел на Карит. То, что он арцианец, было ясно не по одежде или внешности, а из того именно, как он смотрел: недовольно, властно, раздраженно. Вы, мол, нарушаете закон, а я обязан отвечать.
– Цинна, - преп смотрел на нее измученными от жары, заплывшими жиром глазами, - я не спрашиваю, как вас угораздило. Собственно, этого и следовало ожидать. Не этого, так чего-либо другого, - поправился преп. - Но с какой стати вы взяли все на себя? Ведь это не ваша затея?
– Моя.
Сердитый арцианец посмотрел на нее с интересом.
– В таком случае, как полководец, вы совершенно неадекватны, - заметил преп. - Ведь противнику удалось уйти?
Карит кивнула:
– А какие претензии ко мне, как к полководцу? Ведь если бы мы погнались за пиратами, было бы еще хуже?
Преп кивнул с тяжелым вздохом:
– Да, в этом случае было бы десять виселиц. А так - только одна.
– Постойте, - возразил стоявший у окна и молчавший до сих пор арцианец. - Вы арцианка? - обратился он к Карит.
– Да.
– Прекрасно. Я вызываю вас на поединок.
Они вышли на берег за лагерь и обнажили мечи. Арцианец намеревался убить ее сразу, отрубив голову. Но это оказалось непросто. Карит обнаружила железную силу и дралась по-мужски, не отступая. Противник лишь на секунду замешкался, не успев после выпада прикрыть мечом живот - и получил жуткую рану поперек живота, согнулся и пал на колени. Карит было все равно. У нее, со зла, было искушение отрубить эту тяжелую, курчавую мужскую голову и принести ее в лагерь. Вот была бы потеха!
Арцианец поднял на нее бледное, покрытое потом, лицо. Бисеринки пота и песчинки застряли в волосках небритого подбородка. Глаза, серые, мутные, с узкими, как будто проколотыми иголкой зрачками. В них вспыхнула насмешка.
– Спасибо, - сказал арцианец, видя, что она убирает меч. Он зажал рану рукой. По пальцам текла темно-малиновая, внутренностная кровь. - Моя голова тебе еще пригодится.
– Мне моя скоро будет не нужна, - с горечью возразила Карит, садясь рядом с ним на песок.
– Я Норк Мамиллий, - на всякий случай представился арцианец.
Карит не ответила. Ей вдруг пришло в голову, что если она сама отведет его в лагерь, в палатку препа - то никто ничего не узнает. А иначе, если он не сможет идти - придется сооружать носилки, звать людей, и поднимется буча.
– Желудок задело? - деловито спросила она.
– Кажется, - ответил Норк, со скрипом зубовным пытаясь встать. Карит поддержала его.
Когда они вдвоем, окровавленные, ввалились к военруку, тот сидел на прежнем месте и смотрел на вход, ожидая результатов поединка. Он не вскрикнул и не засуетился, как можно было ожидать при данных обстоятельствах от его несколько бабьей комплекции. Он деловито помог Карит уложить арцианца в постель и принялся доставать бинты, мазь, ампулы.
– Цинна, - преп поднял голову от лежащего без сознания Норка, но не посмотрел ей в глаза. - Можешь быть свободна.
* * * * *
Норк Мамиллий узнал о случившемся с Карит от своего двоюродного брата-отца. Он прискакал на лошади к воротам лагеря и вызвал Карит. Они стояли рядом и беседовали. Студенты-эфебы имели удовольствие наблюдать, как поклонник странной девушки (хорошо им самим знакомый) с жалостью и тоской смотрит на нее сверху вниз (он был на голову выше). Он несколько раз с нескрываемым отвращением оглядел лагерь.
– Бес попутал, - объяснила Карит коротко.
Норк скоро уехал, а занятия в лагере продолжились своим чередом. Раненого Норка (родственника Норка Мамиллия) увезли ночью. Слухи о том, что Цинна «сделала» его, долго бродили и обсуждались. Никого не повесили. А пираты скоро вернулись на вновь опустевший остров.
* * * * *
Карит вернулась домой в сентябре. Осень бодрит. Свет становится золотистым и взволнованным, даль синеет. Осень зовет к книгам и рукописям и по вечерам в лаборатории так заманчиво горит лампа дневного света, озаряя накрытые простынями тела, столы с бунзеновскими горелками, шкафы с реактивами... Все возвращается на круги своя.
* * * * *
Кареглазый веселый греченок Лит сидел на верхней скамье аудитории и беседовал с Генрихом и его компанией. Он был с параллельного курса и военную практику проходил не с ними. Поэтому, когда он увидел вошедшую в аудиторию Карит, то поразился.
– Это кто? - спросил он, комично вытаращив глаза.
– Цинна, - меланхолически ответил Гербарт.
– Кто-кто-кто?
– Цинна. Она будет учиться с нами.
– С вами? - Лит опять воззрился на поднимающуюся по ступеням женщину.
Карит села на скамью рядом с Генрихом.
– Мадам, простите...
Карит обернулась.
– Да?
– Вы уже где-нибудь проходили этот курс?
Карит непонимающе тряхнула головой.
– Ну, понимаете. За неимением способностей к некоторым предметам мы проходим их дважды. Математику, например. Военные мозги, приходится развиваться по спирали.
– А потом? - с интересом спросила Карит. О таком методе воспитания она слышала впервые.
– А потом мы обычно попадаем на войну. - Лит кивнул.
– А там вы что делаете? Тоже бегаете кругами?
Лит опять кивнул:
– Совершенно верно.
– Ну, недаром про вас бабы говорят, — заметила Карит, поворачиваясь к своему столу, - после тиринфца ни один свекор не придерется.
Лит помолчал.
– А вы, мадам? Вы сюда тоже за этим?
Карит опять обернулась:
– Нет. Меня сюда поместили за излишнюю прямолинейность, - она покрутила пальцем, изображая окружность. - Необходима дисциплина.
Сидевший внизу Сильван (друг Мамиллия Мамерка, неудачливого жениха Карит) неодобрительно поморщился.
* * * * *
На лекциях Карит обычно читала. Эта привычка осталась у нее со времен Кирикской академии.
Преп входит в зал и начинает говорить. Потом обращается к ней:
– Карит Цинна, Ваш любимый исторический герой, по-видимому, - Юлий Цезарь?
– Нет. Томмазо Кампанелла, - отвечает Карит вежливо, но не отрывая взгляд от страницы.
Преп, философ, пожимает плечами и продолжает лекцию.
* * * * *
Карит и раньше была склонна к галлюцинациям. Но в редчайших случаях, именно, когда близился припадок падучей. Если в мире возникали лишние предметы и звуки, она спокойно ложилась и переживала все, запершись у себя в одиночестве. А теперь пошло что-то странное. Зачастую случалось так, что ее видения предшествовали настоящим событиям, как бы предвосхищали их, имитируя до малейших подробностей то, что должно случиться.
Меру своего здоровья Карит знала очень хорошо и скоро оценила тот факт, что явления эти - чужеродные, что дело не в ней самой, а в той операции, которой она подверглась, будучи оживленной. Пирамидник, поработавший над ней, вполне мог оставить в ее организме что-то, что вызывает галлюцинации в ее мозгу. Карит даже очень скоро поняла, где именно: в сердечной мышце. Это, вероятно, было какое-то периодическое циклическое устройство со сложным галлюциногеном, вроде ампулы. Какую цель при этом преследовали, было неясно.
Карит продолжала поддерживать отношения с Лин Маркмонт из Кирика. Стареющая куртизанка была в этот момент без памяти влюблена в Голуя. Также и Гил Роберт не был ей совсем незнаком, так что темы ее разговоров с Карит сводились в основном к этим личностям. Карит была рада поговорить хотя бы об этом. Она чувствовала, что чем старше она становится, тем меньше у нее шансов иметь теплые, дружеские отношения с женщинами. Судьба толкала ее в мужское общество.
Однажды, во время беседы, Лин с интересом посмотрела на Карит.
– Что ты держишься за грудь, Цинна?
– Сердце болит.
– Ах! - Нужен валидол, - и Лин пустилась в рассуждения о сердечных болезнях, о том, как их лечат, о врачах, о водах, о методах.
Карит все внимательно выслушала. Потом проговорила угрюмо:
– Ампула там у меня.
Лин не поняла. Карит объяснила.
– И что же теперь делать?
– Я пью циклодол.
– Зачем?
А он прерывает действие галлюциногена. И, по принципу обратной связи, разрушает ампулу.
Карит так хотелось близких, теплых отношений, хотелось поговорить о здоровье, о проблемах. Она не отдавала себе отчета в том, с кем говорит.
Об этой злополучной ампуле скоро все стало известно Каске, а от него - Цернту. Цернт, правда, ее самою об этом не спросил, он спросил у Элвера. Элвер в экране видеокомпьютера долго молчал. Потом произнес:
– Если б это был ординарный человек, я думаю, большой беды не было бы, если б он сошел с ума. Но это субъект интересный, очень интересный. Циклодол? Первый раз слышу о таком методе.
На самом деле через некоторое время Хетепхерес сообщила Карит, что ее сын, знаменитый Хуфу, очень интересуется ее работой и был бы рад, при случае, приютить Цинну у себя под Пирамидами. Как Хет сносится с Элвером, одному богу было известно. Вообще, живя дальше, Карит все больше убеждалась в том, что все в этом мире одной веревкой связаны, и нет такой отдельной, уединенной, пещерной личности, которая бы ничего не знала, и о которой бы никто ничего не знал. Разве что за чертой радиации, да и то навряд ли.
* * * * *
Карит сидела, прислонившись спиной к стене сарая и наблюдала за работой Эфиопа. Мягкие вечерние сумерки окутали землю. Эфиоп тюкал мотыгой по жирной, тучной почве, чернеющей вокруг начинающих вянуть кустов. Под серой холщовой туникой вздувались и опадали мускулы. Карит смотрела на них равнодушно. Напряжение прошло. Серая, ясная трезвость заполнила до краев ее многокрасочную, пылающую всеми огнями вселенной голову. Так в озере осенью тяжелеет и светлеет вода.
– Каска шутит, - внезапно и без всякого перехода сказал Эфиоп.
– Что он говорит? - лениво задала вопрос Карит.
– Что твой сарай теперь - вроде эргастулы.
Так в среде арцианской знати называлась тюрьма для рабов, где их, чтоб они не теряли времени даром, заставляли совокупляться для рождения потомства.
Карит молчала. Мало ли. Эргастула, так эргастула. Главное - что ей не мешали работать. После первой ночи гомик Эфиоп ни словом, ни делом на нее больше не покусился.
* * * * *
Погода портилась, в сарае делалось все холоднее и холодней. По вечерам, возвращаясь из академии, Карит первым делом зажигала самодельную отопительную систему, крайне неодобряемую Каской. А потом садилась за стол. Ничто ее не тревожило: ни возможный приход зомби (время было как раз для него), ни присутствие Цернта на вилле, ни страшное положение сестры. По последнему поводу негодяй Каска даже позволял себе шутить. Но что она могла поделать? Нельзя же всю жизнь биться лбом об стенку. Она была погружена в свои занятия, в свой мир. Немного, кстати, найдется людей на свете, у кого он есть.
 
Глава 2. Гил Роберт

Основным занятием Карит в кирикской лаборатории была психиатрия. За это ей платили, это было ее основной профессией. Обращались к ней разные. Женщины-плебейки, у которых дети перегрелись на солнце летом во время уборки урожая и начали нести чепуху. Мужчины - лунатики и вампиры. Ведьмы, не способные справиться с потребностью в противозаконных действиях и вынужденные обратиться к психиатру неофициально. Аотерцы.
Это была особая категория. Аотерца можно узнать сразу. По выражению глаз, по форме черепа, по манере держаться. Аотерцы жили на границе черты радиации, не заходя за нее слишком далеко, скрывались от властей и занимались гомосексуализмом. Им нужна была очередная трансплантация. Не пройдя операции в положенное время, они постепенно сходили с ума. Лечиться обычными медикаментозными методами им было бесполезно. Но они знали про Карит все. И обращались к ней за помощью именно в надежде, что она рискнет вскрыть им череп и вычистить его основательно, так чтоб они и дальше могли жить. Карит давно уже занималась оживлениями. Сначала - совместно с Голуем, потом - одна. Ее методы были незнакомы беглецам из Аотеры, но один раб-шахтер, которого мертвым отвезли в морг при анатомичке после аварии на шахте, клятвенно уверял их (пост фактум), что она может. Для этого, правда, нужно сложнейшее компьютерное оборудование, но одиночки в кирикской академии каким-то образом обходились без него. Аотерцы хорошо платили. И за противозаконную трансплантацию, и за транссексуальные операции. Кроме того, молодые дамы из Кирика и окрестностей обращались за помощью в случае беременности. За пошлейший, но противозаконный аборт также платили дорого.
Однажды к Карит обратилась сероглазая немолодая женщина, одетая бедно, но опрятно. У нее проблемы с сыном, объяснила она, Мальчик (12 лет) растет без отца. Еще у нее старший сын, тому уже 28, Неженат, содержит семью, у них ферма. Младший недавно по злобе за съеденного голубя повесил кошку. Дома был скандал, мальчишку выпорол старший. Все, вроде, нормально, но…
– Но что? - ободрила ее Карит.
– Да странный он какой-то. Смурной. И все время прячется... от Марка.
Марк - это старший сын. Короче, мать подозревает своего старшего в том, что он сексуально эксплуатирует младшего. И все вроде бы подтверждает ее страшное предположение... Карит ее успокоила. Попросила привести мальчишку, она с ним поговорит. Мальчик оказался в самом деле в состоянии глубокой депрессии. На все вопросы отвечал односложно. Карит все же удалось понять, что все дело в убитой кошке. Мальчик очень любил это животное. И совершил все в приступе озлобления. Потому что голубка была очень породистая, объяснил он.
Карит дала матери флакончик с лекарством для ребенка. Посоветовала не мучить себя зря. Все обойдется, обычное дело. Но она не успокоила женщину окончательно, это она видела прекрасно.
Через месяц в лабораторию ворвался совершенно незнакомый человек. Он бушевал и неистовствовал и ничего невозможно было понять. Потом выяснилось, что это и есть старший сын той женщины.
– Да я вообще не обращаю внимания на этого ублюдка (имелся в виду мальчишка). Как она могла? Такое? Да я потомственный плебей!
В самом деле. В плебейских семьях патрицианские забавы, в том числе и гомосексуализм, считаются делом грязным и отвратительным. Рабочий человек запятнал бы себя на всю жизнь, если бы его только подозревали в чем-либо подобном.
Выход был только один. Взять мальчика на время в лабораторию (у них было подсобное помещение для этих целей) и основательно над ним поработать. Вылечить от депрессии по поводу кошки, тогда отношения в семье, как Карит справедливо полагала, наладятся сами собой.
Можно оживить человека, можно трансплантировать, скопировать. Но вылечить от психического расстройства - гораздо сложней. Ребенок ничего не ел, сидел все время на своей койке и смотрел в пространство. Карит подарила ему котенка. Первое время он не обращал внимания на пушистый подарок, Карит самой приходилось кормить его и убирать за ним. Но потом мальчик заинтересовался. Начал играть со зверьком, тормошить его, гладить. На лице его заиграла улыбка, появился аппетит. Карит вручила мальчика с молодой кошкой пожилой женщине и посоветовала на праздник, в виде поощрения, купить голубя. Такого же, какой пропал, чтобы все было о’кей.
Через полгода вся семья явилась к Карит в лабораторию. Живы-здоровы и радостны. Они подарили ей огромный букет прекрасных садовых роз.
* * * * *
По поводу военной операции в лагере летом Каска, очевидно, ничего не знал. Карит долго ждала разноса с его стороны, но так и не дождалась.
У нее ночью в сарае взорвалась колба. Утром она поднялась на второй этаж виллы. Каска долго смотрел на нее, не отрываясь, пока она, опустив глаза, выбирала книгу.
– Что у тебя с лицом? - гневно спросил он.
Карит подошла к дубовому шкафчику в углу и открыла дверцу, посмотрела на себя в зеркало. Все лицо ее, бледно-молочное, нежное, было во вспухших алых пятнах. Она потрогала кожу над бровью.
– Пройдет, - она закрыла дверцу.
– Что у тебя с лицом?!
Карит удивленно посмотрела на него.
– Колба взорвалась...
– Колба? Ты сейчас чем занимаешься?
– К-крысами…
– Так вот. Если я узнаю. Еще об одном твоем военном подвиге. Все равно где - в лагере или дома. То остаток жизни ты проведешь среди крыс. В местной тюрьме. Ты поняла меня?
Карит кивнула.
* * * * *
Комп с Рамалием приехали на побережье Кирика и, оставив лодку в заливе, поднялись к Каске на виллу. В библиотеке сидели обычные обитатели виллы, служащие Вентлера и Мамертинки: Кассий, Курион, Аррунт с Клавзом, Амулий, назначенный главным судьей в Арции, Церион и Цернт с Оквинтом. Каска, хозяин, тихо сидел за компьютером у боковой стены. Все читали и молчали. Потом со двора послышались голоса. Очевидно, кто-то из домашних Каски. Цернт встал и, подойдя к простенку между окнами, включил прослушивание.
– Убийство и разврат невинною игрушкой ты вешаешь на грудь надменную тайком, - явственно донеслось снизу.
* * * * *
Гил Роберт сел на закраину крокодильника и опасливо огляделся. В этом месте он был не впервые, и оно внушало ему интерес. Нездоровый.
– Не знаю, как насчет второго, Генрих, но что касается первого, мне почему-то кажется, ты утратил невинность именно со мной.
Гил пожал плечами:
– С финикийцами утратишь, пожалуй.
– А зачем деретесь? - Карит тоже села на закраину, напротив, облокотясь на угловое возвышение с фараоном.
– Хочется.
– А в плен попадете?
Генрих опять пожал плечами:
– Из финикийского плена одна дорога - на работорговый рынок.
Карит молчала. Гил смотрел вниз, где копошились зеленые ящерицы.
– В прошлый раз здесь были мурены, - заметил он.
– А ты когда здесь был?
– Два года назад.
– Были, - Карит кивнула. - Эфиопу не понравились.
– А Эфиоп, это кто? - Царь эфиопский?
Карит не ответила. Гил опять напыщенно процитировал. На этот раз Шекспира.
– Слушай, малый, - откликнулась Карит. - Ты когда успел так начитаться?
– А почему я не должен был успеть?
– Ну, ты же...
Гил пожал плечами.
– Слушай случай из моей практики. Приходит женщина на шестом месяце. Уже поздновато, но еще можно. Плачет: «Понимаете, он меня таблетками поил. Чтоб я не мешала. А сам включит ночник и читает. Всю ночь. Теперь не читает. Лежит, уткнувшись в подушку, и молчит. Мне его так жалко...» Я говорю: «Мадам, если вы прервете беременность, он, конечно, опять примется вас таблетками поить. А если вы родите – то он таблеток наглотается.»
Генрих тихо смеялся. Потом спросил:
– И часто тебе приходится? Абортики?
– Бывает.
– Слушай, Цинна, - спросил Генрих напрямик, - как ты умудряешься, а? При Каске всем этим заниматься?
Карит достала откуда-то стеклянную банку и пила, из нее. Причем, Генрих прекрасно видел, что вода набрана прямо из крокодильника.
– Каска малахольный, - отвечала Карит раздумчиво. - Как-то раз захожу на кухню. На конфорке стоит полиэтиленовое ведро и плавится. Дым, чад.
– С чем ведро?
– С супом.
Генрих рассмеялся.
Все равно непонятно, чего ради ты этим занимаешься. Я имею в виду - медицинской практикой.
– У меня долги.
– И много?
– Четыре миллиона сестерциев, - Карит отхлебнула. Генрих немного помолчал. Потом ответил серьезно:
– Во что угодно могу поверить. Но не в то, что у тебя может быть четыре миллиона долгу.
– Почему?
Генрих пожал плечами.
– Когда Каске в следующий раз попадет маленькая девочка на воспитание, - Карит опять смачно отхлебнула из банки, - он ее выебет, потом сварит из нее суп. И скажет, что он совсем забыл, что это его свояченица.
Генрих смотрел на нее с нескрываемым отвращением. На его красивом лице застыла мина брезгливости. Он отвернулся. Карит продолжала спокойно пить воду.
– На его месте я бы уже давно тебя пытал.
Карит энергично помотала головой:
– Меня - бесполезно. Я специально колюсь метилкой. Для профилактики.
Генрих опять с интересом посмотрел на нее:
– Это как?
– Просто.
– Но… но от него же все эйфорические центры перегорают.
– Ну и что?
– Они прорастают потом?
Карит тихо смеялась:
– Что там должно прорастать?
Гил смолчал, обиженно.
– Что касается меня, - Карит поставила пустую банку на закраину, - то у меня все мозги состоят из эйфорических центров, - она потянулась. – Целиком.
– Ты Норка Мамиллия хорошо знаешь? - внезапно спросил Генрих.
– Достаточно хорошо. А что?
– Правда, что он чья-то копия?
– А вот этот, синеглазый, темноволосый такой...
– Курион?
– Да, кажется. Так его зовут. Норк рассказывает. Он ведь, официально, ему двоюродный брат. Сказал ему насчет копии. А Норк смеется. Ты, говорит, мою мать, свою тетку выеб, а теперь доказываешь мне, что я, мол, твоя копия.
Генрих пожал плечами:
– Его, вообще-то, не опровергнешь.
– Трудно, - согласилась Карит.
– Тебе из них кто-нибудь нравится? - Гил кивнул в сторону виллы.
– Амулий нравится. Пожилой, зеленоглазый такой.
– Знаю. А что в нем хорошего?
– А он веселый.
Гил кивнул:
– Амулий мужик веселый.
– Веселых всегда жалко, - заметила Карит.
– Себя, например, - саркастически отозвался Генрих. - Имея четыре миллиона долгу и полны мозги эйфорических центров.
– А то.
Генрих недолго молчал. Ему до смерти хотелось посплетничать насчет страшных обитателей виллы, сидящих там, наверху, на первом этаже.
– Ты Оквинта знаешь? - спросил он.
– Это кто?
– Невысокий такой, волосы светло-каштановые. Глаза ярко-зеленые.
Карит кивнула.
– Они с Цернтом до смерти любят с мужиками развлекаться.
Карит опять кивнула.
– Ну, Цернт выкупил с арены гладиатора. И хотел его трахнуть.
– Взрослого мужика?
Гил пожал плечами:
– А что в этом особенного?
Карит молчала.
– А тот вырвал у Цернта железку из-за пояса и срубил ему башку. Напрочь. Оквинт возил его потом в Аотеру. На оживление.
Карит внимательно слушала. Потом заметила:
– Какой преданный. Я бы на его месте на потолке сплясала от радости, что Цернта наконец кто-то достал.
Генрих сидел, понурившись, и всхлипывал.
– Цинна, я там был.
– Где?
– В Аотере.
– Ну и что?
Гил продолжал плакать.
– Что, собственно, ты оплакиваешь? Свою утраченную честь или упущенные возможности?
Она протянула ему банку с водой. Генрих отхлебнул. Потом с сомнением посмотрел на нее:
– Из крокодильника?
– Из родника. Это даже другая банка.
– Они талантливые люди, как ты думаешь? - спросил Гил, немного успокоившись.
– Кто?
– Аотерцы?
– Мне трудно судить. Но, с другой стороны. Глядя на результаты. Вот, скажем, банка. Это настоящее стекло, такую на рынке можно купить лишь за приличные деньги. А аотерские консервные банки вызывают во мне лично восторг и недоумение. Они уподобили пластмассу стеклу с сугубо экологическими целями. До такой степени альтруизма еще никто в мировой истории не доходил...
– А результаты?
– Ну. Городские свалки от этого приглядней не стали. Зато не порежешься, правда, - она кивнула.
– Цинна.
– Ну?
– Пойдем ко мне. Я тебе обезьяну покажу...
Карит прищелкнула языком:
– Нужна мне твоя обезьяна! И вообще. Нам пора идти на Формиона смотреть (преп-юрист). Виктимология - источник всех хороших вещей. В том числе и войны, - она встала.
– Ты странная, Цинна, - Гил опять посмотрел на нее со злобой. - У тебя сестру опозорили, а ты веселишься. Что, не любила ее?
– Сестренку? Да как тебе сказать. Люди не стоят того, чтоб из-за них терять покой. Даже в такой ситуации, как у моей сестры. Кроме того, я думаю, - добавила она внушительно, - случись такое со мной, я бы не очень огорчилась.
– Это - несомненно, - подтвердил Гил Роберт.
Он встал. Она поставила банку на закраину крокодильника и они вдвоем спустились на берег. Скоро их голоса смолкли вдали.
Амулий за столом брезгливо поморщился:
– Зачем мы это прослушивали, Цернт?
Цернт молчал. Амулий пожал плечами:
– Кроме того, как я понимаю, молодые люди пошли на берег...
Комп встал. Рамалий, тихо смеясь, поднялся следом.
– Цернт, - обратился к нему Комп, - ты передай Роберту, что я волоска на его голове не трону. Но с кем он свел знакомство? Это какой-то кошмар...
* * * * *
Гил Роберт попал в Аотеру, пройдя через магнитный барьер. Но вовсе не потому, что ему очень хотелось за компьютер. Просто, деваться ему было некуда.
У Гила была твердая установка на то, что в двадцать лет он поступит в Тиринфскую академию. Так пожелал его отец. А пока что, в восемнадцать, он жил в Афинах, слушал философов, общался со сверстниками. У него был мужчина-поклонник и двое юношей, за которыми он ухаживал сам. Все было нормально. Пока он не познакомился с одним субъектом, арцианцем. Репутация у этого мальчика была скверная, он слыл развратником. Но Гилу он предложил сугубо мужскую дружбу. И страшно привязался к нему. А Гилу это надоело. Отпетый салага смел ему отказывать! Гил как-то напал без предупреждения и страшно его обработал. После этого мальчишка привязался к нему еще больше. Он был младше Гила на год и был сыном Цериона, одного из могущественнейших сенаторов.
Генрих никого не любил. С этим парнем он поступал безбожно. Отец как-то подслушал, как сын стонет у себя в спальне. Он вызвал врача. Острый перитонит.
– Но, послушай, - недоумевал Церион.- Ты же регулярно этим занимаешься. Почему так плохо?
Сын ему ни в чем не признался. А потом с отчаяния вступил в какой-то дурацкий заговор против Пафпея, одного из арцианских консулов. Отец не защитил его от девятки, и там он погиб. «В девятке умрет только настоящий гомик», - так говорили в Тиринфе. Что на самом деле там произошло, никто так и не узнал. Но Генрихом после всего произошедшего заинтересовался Каска.
Каска не стал за ним ухаживать. Он прямо сказал Генриху, что его ждет плаха. Поехали ко мне, сказал Каска, я обещаю, что тебя никто не тронет. Гил согласился, но решил про себя, что это последняя ночь в его жизни. Каска, однако, его не убил. В постели он был ласков и добр. Генрих ему до смерти понравился, и он стал его требовать к себе регулярно. Гил сделался рабом и каскиным наложником, гордость его страдала, Каску он боялся и терпеть не мог. И ушел от него в Аотеру.
В научном центре его поместили в химический отсек. И здесь Генрих начал болеть. Магнитное поле повредило клетки его мозга. Новенького взял к себе Мюрек, с тем чтоб оказать возможную помощь. Комп взялся за дело оперативно. Кроме таблеток и уколов еще, обязательно, и постель. Гил был поразительно красив, даже для Аотеры.
* * * * *
Генрих трудолюбиво исполнял ту работу, которую задал ему Мюрек. Он работал за установкой, когда на ручку его кресла сел Рамалий. Весело глядя в расширенные от лекарств глаза Генриха, он взял его за горло. Генрих вскочил, и Рил с Рамалием опрокинули его на пол.
– Ну что, двадцатилетний, отдаваться будешь? - спросил Рил.
В общем, они отнеслись к нему неплохо, по-товарищески. Как к слабому, больному, как к специально созданному для секса.
Генрих сидел униженный за установкой. Их шуток он совершенно не понимал. Однажды он взмолился:
– Ребята, за что вы так унижаете меня?
С ним началась истерика, Копм уколол его в вену и отнес, бесчувственного, в комнату. Но, опять же, они к нему были добры. Все трое. Зато Мюрек был с ним абсолютно безжалостен. Он его не замечал. И в постели обращался как с куклой. Он любил, положив Генриха набок, оставлять член у него в заднице, и так засыпать. Гил терпел немыслимые муки.
Мюрек спал. Гил слез с толстого мюрекова кола и долго лежал, согнувшись пополам. Потом встал. Мюрек, что-то пробормотав, перевернулся на спину. А Генрих подошел к включенной установке. Экран зеленовато светился. Гил сообразил набрать программу кода входной двери и главной двери отсека. Мюрек, очевидно, не побоялся оставить их в записи. Гил, набрав номер, вышел из комнаты мучителя в коридор. Потом - в главный корпус. Оказавшись на пустынной улице Аотеры, он, стараясь сохранять спокойствие, двинулся опять туда, откуда пришел - к магнитному барьеру. У него хватило мужества пройти через него второй раз. Но то, чего он там насмотрелся, осталось в его памяти навсегда. Разрушенная цивилизация, города, зомби на улицах. Троллейбусы, трамваи, клумбы, синее небо. Бред, бред... На самом деле он видел мумий, бродящих по каньону, или это тоже галлюцинация?
Ему было тогда двадцать лет. Вернувшись домой в Пелопоннес, где в заливе на острове рядом с древним Аргосом у него было имение, он, как и собирался, поступил в Тиринфскую академию. О его приключениях ходили легенды. Особенно всех забавлял тот факт, что он сбежал с мюрекова ***. Каска им больше не интересовался. Зато сам Генрих озверел. По отношению к рабам и сокурсникам он был безжалостен. У него было много женщин. И супруга. Та самая, на которой его женили отец и брат в 17 лет и от которой у него были дети, девочка и мальчик. В академии ходили слухи, что он запытал несчастную до того, что она уже не могла жить без пыток. Она садилась в кресло сама и требовала, чтоб он выдирал ей волосы. У генриховой супруги было несколько париков и она обожала среди ночи бить тараканов в спальне комнатной тапочкой.
* * * * *
Год проходил в лекциях, семинарах и сессиях. А летом в лагере их учили драться. Толстый усталый военрук, выучивший гладиаторским приемам не одно поколение студентов, сразу отмечал способности в этой области.
– Обратите внимание, - говорил он. - Цинна дерется не лучше и не хуже, чем вы. Но она не боится удара. Поэтому обычно выигрывает.
Он объяснял приемы боя безоружного с вооруженным врагом. Пользовался он при этом учебным, деревянным мечом. Но на поясе у него, как и положено, висело настоящее, металлическое оружие.
Преп, положив деревянный меч на скамью, вынул «железку»:
– Цинна, Вы сможете у меня ее отнять?
Карит подняла голову от книги (на плацу она обычно читала, несмотря на то, что инструкциями это было запрещено).
– Я вам ее потом не отдам, - заявила она.
Она встала и, выйдя на середину площадки, бросила книгу сидящему в первом ряду Сильвану, приятелю Генриха.
Она напала на препа и молниеносным ударом выбила у него меч, Преп стоял, согнувшись пополам от боли:
– Умереть вам на гладиаторской арене, Цинна, вот вам мой сказ!
Карит передала железку Сильвану и он вернул ей книгу.
Вообще, студенты-арцианцы относились к ней настороженно. Репутация у нее была скверная (Мамерк в Арции всем рассказал про свое неудачное сватовство). Кроме того, она была родственницей Каски. Греки же были от нее в восторге. Она никому не отказывала написать билет на экзамене или объяснить трудное место в книге. Помимо того, всем было ясно, что отношения с Гилом Робертом, отпетым развратником, у нее чисто дружеские. Это вызывало интерес.
* * * * *
– О, Цинна, мое почтение! - Генрих приподнял голову с парты, посмотрел на нее и, повернувшись на другую сторону, снова заснул. Бедняга, видимо, не спал всю ночь.
Парень с верхнего ряда просил:
– Тетенька! Мне бы интегралы решить...
Карит покорно взяла лист и принялась писать. На рядах стояли чернильницы (шариковые ручки в ойкумене были редкостью). Генрих продрал глаза и уставился на ее руку. Потом взял чернильницу и убрал подальше. Карит потянулась и взяла чернильницу, стоящую дальше по ряду. Тогда Гил Роберт ухватил ее за руку. Карит удержала чернильницу, но черная вонючая жидкость пролилась на белоснежную тогу сидящего ниже Сильвана. Он обернулся и встретился с извиняющимся взглядом Карит. Сильван, ничего не сказав, угрюмо встряхнулся и снова уткнулся в книгу. «С рабом спишь, а до сих пор не наигралась», - подумал он.
* * * * *
Студенты, нимало не стесняясь присутствием Карит, обсуждали похождения Каски. Каска в ойкумене являлся знаменитостью. В одних он вызывал ужас и отвращение, в других - сочувствие и интерес.
– Ты с ним спишь, Цинна? - внезапно обратился к ней один из сплетников.
– Не-а, - Карит оторвала взгляд от книги и, посмотрев отсутствующе, снова склонилась над страницей.
– Почему? - в вопросе была и насмешка и подлинный интерес.
– А он боится.
– Тебя?
– Жениться придется.
– Ну, - раздумчиво заметил другой. - Он за свою жизнь четыре поколения перетрахал и еще ни на ком не женился.
– На моей сестренке женился.
– Твоей сестренке! Твоя сестренка сама кого хочешь трахнет!
– Она может, - согласилась Карит. - Моя сестра не только трахнуть, она и убить может. Но теперь, конечно, присмирела малость.
И опять Сильван посмотрел снизу. Отвращение, негодование, но он опять ничего не сказал. Зато вечером, в компании друзей, он спросил Гила Роберта:
– Послушай, Гил, с кем ты свел знакомство?
– Ты имеешь в виду Цинну?
– Она же абсолютно непотребная баба!
– Я ее не потребляю, - спокойно возразил Генрих. - Просто общаемся.
– Ну, это я могу понять, - Сильван кивнул.
* * * * *
Генрих привел Карит на вечеринку с девчонками, музыкой и вином. Гитара переходила со стола на стол, кто-то бренчал, пытался петь. Потом гитару передали Карит. Она, настроив, спела очень древнюю, всеми, особенно девушками, любимую песню. Голос ее звучал со сдержанной страстностью. Его кристальная чистота и медовая сладость поразили всех. Поэтому, когда она передала гитару дальше по ряду, ей ее вежливо, но настойчиво вернули. Сильван, лежащий через два стола, покачал головой, когда она взяла высокую ноту. Никто не ожидал, тем больше все были довольны.
* * * * *
Карит давно, еще со второго курса Кирикской академии, подрабатывала на городской свалке. Грузила вместе с мужиками мусор и на ручной тележке вывозила его на пункт, где его жгли. Такой способ зарабатывать себе на жизнь вызывал в семье возмущение. Каска ничего не понимал и брезгливо морщился. На его вопрос Карит заявила серьезно:
– Эстетика - первый признак слабосилия.
– Нет, - возразил Каска. - Эстетика - привилегия немногих. Тех, у кого есть совесть. По отношению к окружающим, - добавил он. Короче, и в этом, как во многом другом, Карит удалось себя отстоять.
* * * * *
В начале февраля стояла оттепель. Карит, в замшевой голубой тунике до колен, возвращалась после работы на мусорке. Она шла по щиколотку в воде со льдом по двору. Ворот платья расстегнут, волосы треплет ветер. Через плечо небрежно перекинут темно-коричневый плащ. Она разгорячилась и теперь не чувствовала ледяной свежести ветра. Карит привычным взглядом окинула каскин дом, заметив сенаторов на крыльце, вежливо поклонилась и намеревалась спуститься в овраг - к себе.
– Цинна! - каскин голос. В окне третьего этажа звякнуло стекло. 0на подняла голову и перехватила на себе восхищенный взгляд одного из сенаторов. Темно-синие яркие глаза ее вспыхнули насмешливо, угол губы дернулся. Она прошла в дверь и поднялась в каскин кабинет.
Оттуда долго и нудно гудел каскин голос. Звякало стекло, громыхала мебель. Потом - тихо - голос Карит. Тон Каски перешел на визг, затем отчетливо послышалось:
– Ты скандальная военизированная личность? Я не желаю выяснять с тобой отношения на подобном уровне!
Потом в подъезде хлопнула дверь. И снова голос Каски:
– Эфиоп жалуется на тебя. Ты регулярно крадешь керосин из железной бочки.
– Я его не трогаю, Каск. Не знаю. Может, он его пьет?
– Цинна, меня тошнит от твоих шуток! Хуже, чем от керосина...
Карит опять вышла в боковую дверь. На этот раз она с головы до ног была укутана в темный плащ. Зябко ежась, она спустилась в овраг, кивнула Эфиопу, работавшему на склоне оврага, и скрылась в сарае.
– Цернт, - обратился к нему один из сенаторов, Марк Красс, родственник Криса, стоящего тут же, рядом, - а скандальная военизированная личность чем занимается?
– Работает, - весело отозвался Цернт.
– Где?
– В Кирике.
– А керосин - зачем?
– Чтоб читать по ночам.
– Что, клиентура в Кирике такая образованная?
Цернт пожал плечами.
– Ну, что же, Каска не мог поместить ее поприличней? - Красс кивнул на затопленный по весеннему времени овраг.
– А он ее выгнал, - весело блестя глазами ответил Крис.
Красс покачал головой, удрученно:
– Что делается, что делается!
* * * * *
Карит никогда не обращала внимания на друзей и знакомых Каски. Те, в свою очередь, никогда не интересовались Карит. Но время шло. Она постепенно взрослела и вызывала к себе невольный интерес.
Однажды, стоя спиной к столу в библиотеке и выбирая книгу на стеллаже, Карит ощутила на себе чей-то пристальный взгляд. Она резко обернулась и встретилась с глазами Кассия, То, что она увидела в них, могло бы поразить и напугать кого угодно. Но Карит знала эти вещи и, как психиатр, хорошо в них ориентировалась. Взгляд людоеда. То есть, человека, который когда-то этим занимался и не может забыть своих привычек. «Что же ты тут сидишь, среди них, если такой? И не боишься?» - сказали глаза Карит, с интересом и жалостью устремленные на Кассия. Глаза Кассия потеплели, он опустил их в книгу.
* * * * *
Гил Роберт и Карит, возвращаясь из академии, проходили мимо небольшой площади. Один из греков, стоявших и беседовавших возле памятника, внимательно и, как показалось Карит, недружелюбно посмотрел ей вслед.
– Чего этот бородатый тип в голубом плаще так на меня посмотрел?
– А это мой отец, - объяснил Генрих.
Потом он простился с Карит (она собиралась взять в конюшне Антония лошадь, специально приготовленную для нее, и ехать в Кирик) и вернулся на площадь.
– Кто эта молодая арцианка с потрясающей мужской грацией? - спросил предок Генриха.
– Карит Цинна.
– Знатная особа, - одобрил отец.
– Хочешь, я тебя познакомлю?
– Вряд ли.
– Это та самая, которая учится с вами? - спросил один из присутствующих.
– Она.
– Имеет динозавра во чреве, - заметил другой. Причем произнес фразу на чистой латыни.
* * * * *
Старший брат Генриха (от другой жены) жил в Аргосе и имел поместья на побережье Арголиды. У Гила были еще сестра и брат, но они оба погибли при трагических обстоятельствах. Собственно, с тех пор Гил и начал обнаруживать свои странности, и отец со старшим братом знали об этом и очень ему сочувствовали.
Отец, Роберт, был очень знатен. Их поместья на берегу залива, среди лесной глуши, были самыми древними в Аргосе. Места эти, болотистые, страшные, изобиловали всякой нечистью. Здесь находился засекреченный еще во 2-м тысячелетии аотерский керогеновый морг.
Роберт женился второй раз на дочери богатого аргосца от наложницы. Девушка была с арцианской кровью и уже довольно в возрасте (ей было тридцать два года). Она родила ему двоих сыновей и дочь. Старшему сыну от первой жены было уже 25 лет, а ребятишкам - старшему 16, Гилу - 15, девочке - 13 лет, То, чем эти трое занимаются на побережье, никого не интересовало. Хотя отец сильно подозревал, что сыновья тайком трахают младшую сестренку, он ни о чем их не спрашивал. Девочка была материной любимицей.
Это случилось поздней осенью, в конце октября. Гил с Ником запалили костер и сидели, оба как завороженные, глядели на огонь. Ни говорить, ни двигаться им не хотелось. Они не были религиозны, но ощущение вины не покидало их. Олимпия отдавалась им по очереди и, по-видимому, все еще не удовлетворенная, теперь не могла успокоиться: она скакала, прыгала, ходила на руках вокруг костра, обнаженная, гибкая, загорелая, внушающая обоим братьям стыд и отвращение. Потом на лесной тропинке послышались тяжелые шаги. На поляну вышел мертвец. Пламя костра, резко взметнувшись, осветило богатырское, литое тело, обнаженные мышцы, давно лишившиеся кожи, мертвое, страшное лицо, на котором не было глаз, и губы, полные и яркие, они алели и светились кровью. Но что хуже всего, член этого давно похороненного Руслана торчал вперед, как длинная, сухая, толстая палка.
Сестра дико взвизгнула. Не от страха, а от восторга. Не переставая визжать, она подскочила к великану и, вскарабкавшись на его ляжки, молниеносным броском насадила себя на его член.
Ник не выдержал этого. Заорав, он бросился головой в костер, Гил вытащил его, сильно обожженного, уложил на траву. Сестра лежала рядом, в сладкой прострации. Мертвец исчез. Гил сходил домой, за отцом.
Брат умер через неделю от ожогов. А сестренку отец повесил в лесу и закопал. Жена, мать Генриха, была уже пятидесятилетней женщиной, Отец прекратил с ней всякую связь. И та, соблазнившись красотой младшего сына, позволила себе им воспользоваться. Генрих молчал. Пока отец не заставил старую колдунью признаться во всем и покончить с собой, наглотавшись иголок. Все вместе наложило неизгладимый отпечаток на психику Гила Роберта, человека странного, молчаливого и довольно хворого, как отметила про себя Карит. Она, искушенная в этих проблемах и наслушавшаяся в своем кабинете в Кирике всякой всячины, быстро поняла, что Гил, видимо, такой и есть, семьей покалеченный, а значит - товарищ по несчастью, и не очень его стеснялась. Он стал постоянным гостем у нее в сарае.
* * * * *
В сарае ощущался характерный звериный запах. Хотя Карит следила за чистотой и ухаживала за крысами, запах зоопарка все равно держался. На столе стояла керосиновая лампа, было довольно мрачно. Стопка пробирок в углу - стопка книг на столе. Лишь постепенно Генрих начал замечать странные вещи. Стены сарая были гнилые, старые, видимо, в пазах досок скапливалась плесень, грибки. Они вспыхивали в полумраке голубоватым светом. Генрих обратил внимание на то, что светятся они как-то странно. Пульсируют. Мигают, причем соблюдая очередность. Одна гнилушка вспыхнет два раза, соседняя - три. Тогда на противоположной стене синеватый огонек просигналит шесть раз. Гил не осмелился на глазах Карит подойти и рассмотреть поближе, но он понял, что это какое-то устройство.
Карит работала над аппаратом внеутробного развития уже давно. Ей пришло в голову использовать в качестве проводников компьютерного устройства пробирки с грибком, протравленным рацематом. Это был подлинно биологический компьютер, она поместила его в стенах своего жилища, а пластиковую трубку с зародышем крысы - в ящике письменного стола. Она работала не ради интереса, ей нужен был положительный результат ради определенной цели.
* * * * *
Хет вывела ее на отмель на противоположном по отношению к дому Каски берегу залива. Здесь она села на песок и спокойно принялась ждать. Карит ходила по косе взад-вперед, возбужденная и злая. Когда над водой появился люк подводной лодки, она остановилась.
Элвер, в белой льняной одежде в сопровождении жреца Пирамид - высокого бледного египтянина с гладко выбритым черепом и тоже одетого во все белое, вышел на сходни и спустился на косу. Карит протянула Элверу свернутый проект аппарата внеутробного развития. Египтянин остался стоять чуть поодаль. Его глаза, влажно-шоколадные, светились желтым огнем. Хет продолжала сидеть на песке.
– Хорошо, - одобрил Элвер. - Чего ты хочешь за это?
– Я хочу, чтоб ты приютил мою сестру у себя под Пирамидами.
– Сестру? Но...
Карит прямо и хмуро смотрела ему в глаза:
– Я все знаю. Ты, после того, что сделал, обязан ее приютить... и вылечить.
– Побойся бога, Цинна!
Карит топнула ногой:
– С кем я говорю, с богами или с подонками?!
Глаза египтянина засветились еще сильнее. Хет отвернулась. Она смеялась.
Элвер стоял спокойно, опустив голову. Он думал.
– А твоя сестра согласна?
– Это моя забота.
– Видишь ли. У меня с Цернтом договоренность о выдаче. Я, в таком случае, должен буду лгать. Ради тебя самой я мог бы пойти на это, но ради совершенно бесполезной женщины...
– Верните мне проект, - заявила Карит сухо.
– Нет. Бумагу я тебе не верну.
– Ты сама не понимаешь этого, Цинна, - добавил он мягко. - У кого сердце эксплуатирует голову, тот достоин большего. Гораздо большего. Но хорошо. Я жду твою сестру. Здесь, на этом самом месте 10-го числа в момент появления второй планеты, и ни минутой позже.
Элвер склонился в вежливом поклоне и, в сопровождении жреца, спустился в свою лодку.
Хет с Карит, под водой, закрылись в тайном убежище Хетепхерес на дне залива. Хет включила устройство, откачивающее воду. Здесь стояла компьютерная установка, каменное ложе у стены, в герметически закрытом шкафу - спальные принадлежности. Карит была здесь впервые. Она с интересом осматривалась. Когда вода ушла из пещеры и можно стало разговаривать, она приступила к изложению плана. Хет, поджав ноги, сидела рядом с ней на каменном выступе у стены и слушала. Карит предлагала ночью напасть на дом Каски в Арции, где содержали Ливию. Ее самое просто усыпить и положить на носилки.
– Допустим, - сказала Хет после долгого раздумья. - Допустим, все это удастся. А дальше?
Карит молчала.
– Послушай, Цинна. Послушай, что я тебе скажу. Пока ты позволяешь себе враждебные действия против них, - она кивнула в сторону ненавистной виллы, - они будут относиться к тебе лояльно. В конце концов, ты просто девочка. В их глазах. Сирота, щенок хорошей породы, и только. Но это - ИХ женщина. Ты понимаешь меня?
Карит помотала головой:
– Они не любят ее.
– Какое это имеет значение?
– Ты обещала мне, Хетепхерес!
– Нет, Цинна. Если ты хочешь умереть - пожалуйста. Есть гораздо более легкий и безболезненный способ. Я оставлю тебя здесь. Вот крючок, вот веревка. Тебя здесь никто не найдет. А я вернусь сюда только через месяц, не раньше. Идет?
Карит молчала. Она с тоской смотрела в противоположную стену подводной пещеры. Наконец она отрицательно помотала головой.
Хет вздохнула с облегчением.
* * * * *
В лаборатории в Кирике Карит узнала, что Элвер продал ее проект аотерцам. Вообще, Аотера в последнее время проявляла интерес к работникам анатомички. Слухи об оживлениях ходили по городу и в округе. Им троим принесли очередной тест от наместника. Тест на коэффициент умственного развития. Такие часто присылали от муниципалитета и из Арция. Цель их была одна - выяснить, что за умники работают в качестве врачей и прозекторов в подведомственных Арцию районах.
Карит, не задумываясь, сделала себе «нулевку». То есть так ответила на все вопросы, что в результате у нее вышел нулевой коэффициент, как, по официальным нормам, и положено женщине. У Фира, вообще, коэффициент был невысокий, у Голуя - очень большой, но он его не скрывал.
Карит, торопясь, дописала листок и, отдав посыльному из муниципалитета, вернулась к работе. Лишь позже, вечером, Голуй спросил ее, что она там ответила. Карит сказала, что сделала себе нуль. Голуй застыл, с дымящейся чашкой эке в руке и крекером - в другой.
– Катастрофа, - медленно произнес он.
– Но... это же из муниципалитета?
– Нет. Это из Аотеры.
Карит пожала плечами.
–  Ну и что? В Аотере все равно не поймут, что к чему.
Но они поняли. В шестом отсеке, главном мозговом центре Аотеры, быстро распознали подделку. Все вместе, в том числе сногсшибательный проект, который, по слухам, Элвер раздобыл где-то именно там, в окрестностях Кирика, наводил на размышления. Рамалий давно уже сказал им, что вместе с Голуем и Фиром работает свояченица Каски, сестра его многострадальной жены.
По поводу же того, что Каска вытворяет со своей супругой, оба они, и Комп, и Рамалий, обычно молчали. Они присутствовали на этих тайных оргиях у Каски, где он заставлял жену на глазах у всех мочиться и испражняться. Он приказывал ей добыть в море акулу и сварить суп, либо зарубить у них на глазах маленького мальчика, раба, и съесть его. Она покорно все исполняла. При этом она была нормальна, абсолютно нормальна. Комп мог это засвидетельствовать. Арцианское общество отвернулось от нее, бросило ее на произвол судьбы. Никто не заступился за бывшего претора, не обратился в суд, ни в Народное Собрание. Мало того, ей в ее положении была предложена позорная и унизительная должность - палача в Мамертинке, в 12-м, где приговоры исполнялись прямо во время пыток за установкой. И Ливия не отказалась от нее. Ее вызывали в 12-е, она появлялась в дверях, брала с полки скальпель и, подойдя сзади, перерезала несчастному горло. Это было шикарно - когда грязную работу выполняет очень красивая и сильная женщина. Что думают по этому поводу сами не согласившиеся принять условия пленные аотерцы, оставалось невыясненным.
Карит продолжала приезжать к сестре. Ее обычно пускали. Ливия сидела за вышивкой, прекрасно одетая, розовая, сияющая, в жемчугах и брильянтах. На Карит она даже не глядела. Та упрашивала, умоляла ее согласиться на побег. Но обычно все кончалось тем, что сестра выставляла ее за дверь. Она ничего не хотела слушать. Она была довольна и счастлива. Каждую ночь к ней являлся кто-нибудь из тех четверых, кто обесчестил ее на поле брани, Ливия исполняла свои обязанности со смаком. Ни Оквинт, ни Цернт, ни Курион с ней обычно не разговаривали, но дарили ей дорогие подарки. Цернт в прошлый раз принес ей серьги из крупных ярко-зеленых алмазов...
* * * * *
Студенты-греки дрались плохо, арцианцы - гораздо лучше. И дело вовсе не в изнеженности и боязни ударов и боли. Просто у арцианцев гораздо больше ума в этом деле. Некоторые из эфебов владели мечом блестяще и на поединок двух арцианцев было приятно посмотреть.
Преп вызвал на площадку Цинну и Сильвана и разрешил им все опасные приемы, в том числе и удар в голову. Сильван не замедлил этим воспользоваться. Вообще, если бы она не успела отпарировать удар, он, наверно, убил бы ее. Карит отступила, из носа ее тонкой струйкой текла кровь. Она стерла ее рукавом туники. Голова кружилась, ее одолела слабость. Ей буквально захотелось лечь на песок и сдаться. Сильван это понял. Помедлив немного, для вежливости, пока она с трудом, задыхаясь, отбивалась, он ударом в грудь опрокинул ее навзничь.
Преп похвалил его и отпустил их обоих. Карит сидела на своем месте, с трудом сдерживая стоны. Никто не обращал на нее внимания. Травма на плацу - дело привычное. Вернувшись вечером в палатку, она упала на свое ложе и потеряла сознание.
Ночью в палатку вошел Сильван. Не спрашивая разрешения, он зажег масляный светильник на столике у изголовья и сел на матрац рядом с нею.
– Пить хочешь? - деловито спросил он.
Карит ничего не сказала. Ее глаза лихорадочно блестели, губы пересохли. Сильван встал и налил стакан из графина на столе (такие были в каждой палатке, казенное имущество). Карит с жадностью выпила воду и, поперхнувшись, откинулась на подушку.
– Слушай, Цинна, что я тебе скажу. По праву победителя. Я смотрю на тебя уже два года. Не знаю, какие у тебя обстоятельства. Но человек ты порядочный. Выходи за меня замуж?
Карит отрицательно помотала головой.
– Почему так сразу? - спросил Сильван без всякой обиды, но немного шокированный.
– Тебя не устраивает мое имя?
Карит молчала.
– Конечно, я не настолько знатен, чтоб породниться с Циннами. Но зато я богат.
Она продолжала молчать.
– Я обеспечу тебе безбедное существование. Все что хочешь: меха, драгоценности, книги. Ты любишь науку? Пожалуйста. Я позволю тебе заниматься чем хочешь. Я куплю тебе оборудование, Цинна, я...
– Ведь ты женат, Сильван, - произнесла она. Голос ее охрип до неузнаваемости, видимо, вдобавок ко всему, она еще простудилась.
Воодушевление Сильвана внезапно заглохло.
– Какое тебе дело до этого? - спросил он недовольно. - Я говорю - значит имею право обещать.
– Цинна, ты не поняла меня...
– Я правильно тебя поняла, - Карит кивнула. - Ты поступаешь порядочно и щедро. - Опять кивок. - Если бы я согласилась, ты бы воспользовался моим согласием, возможно - прямо сейчас.
Сильван смотрел на нее с нескрываемой насмешкой.
– Я тебе отказываю не потому, что меня беспокоит судьба твоей супруги, Сильван, А потому, что, выйдя за тебя, я все равно потом окажусь под судом.
– Не окажешься.
– Ты уверен?
– Я уплачу сенату. За все, что ты натворила.
Карит помотала головой.
– Я тебе не нравлюсь?
– Нравишься. Надо мной шестая статья, - произнесла она шепотом, наклонив голову.
– Но... но как это может быть?
Карит пожала плечами. Сильван молчал.
– Послушай, Сильван, Я надеюсь, ты не воспользуешься моей откровенностью...
Угол губы его дернулся презрительно и брезгливо:
– Нет. Я не привык пользоваться. Ни слабостью, ни откровенностью. Карит пожала плечами:
– Мне очень жаль.
– Мне в самом деле жаль, Сильван. Ты именно из тех людей, на которых можно положиться. Поэтому - жаль.
Сильван ушел. А у нее поднялась температура. Ей мучительно захотелось встать и уйти отсюда. Далеко. И остаться одной.
* * * * *
Для Карит наступили дни, полные душевного равновесия и внешнего жизненного благополучия. Все пришло в допустимую норму: отношения с врагами, друзьями, коллегами в анатомичке. Деньги были. Немного, но свои. В ее душе водворилось стойкое хорошее настроение. Эфиоп продолжал усердно возделывать скудную почву в овраге. Он полол каскины грядки с истинно царским величием. Однажды на закате она долго любовалась его угрюмой фигурой с допотопной мотыгой в руках. Она сидела, прислонившись к досчатой стене своей лаборатории на сером, древнем, как мир, валуне.
– Тебе не надоело? - спросила она.
– Безделье - удел рабов, - мрачно изрек Эфиоп. - А труд - царское занятие.
– Этого удела ты, как раб, совершенно не заслуживаешь.
– Я вот смотрю на тебя, между прочим, - отозвался Эфиоп, - и думаю: плохо придется тому, кто в тебя влюбится.
– Да брось ты. Никому такая опасность не грозит. Кто сейчас любит женщин? - задала она риторический вопрос. - А, между прочим, тот придурок, которого ты так благоговейно цитируешь, женщин на войне всегда щадил. Он был разумный человек, хотя и гений.
Эфиоп молчал.
– Моя мать, - медленно проговорил он, - была гениальная женщина.
– Ну и что она сделала? Отравила твою сестрицу, чтоб посадить тебя на престол?
– Нет. Она поступила еще хуже.
Карит правильно поняла этот ответ: заставила спать с собою, чтоб отучить от вредных привычек.
– Посмотрела б она сейчас на тебя, - с жалостью произнесла Карит, - чего добилась столь экстренными мерами,
* * * * *
Карит, увлеченная и страстная, много работающая, много читающая и мало спящая по ночам, превращалась постепенно в очень красивую женщину. Сильная фигура, прекрасная посадка головы, светло-каштановые вьющиеся волосы густого золотистого оттенка. И глаза: синие и глубокие, как море.
Когда в гостях у Каски консул следующего года, Церион, с террасы на крыше дома заметил внизу Карит, он удивился:
– Какая красивая женщина! Кто это?
– Это моя свояченица, - печально отозвался Каска.
– А!
В другой раз Церион с Цернтом стояли на крыльце возле бокового портала виллы. Карит сидела на закраине крокодильника и смотрела в глубь. Внимательно, сосредоточенно. Что она там видела - неясно.
Каска раскрыл окно на втором этаже. Вместо того, чтоб спуститься по лестнице, он, опершись рукой о подоконник, спрыгнул вниз, демонстрируя силу и львиное изящество. Церион отметил при этом, как потемнели глаза у свояченицы. Безысходность, боль. Затаенная. Отчего? От уверенности в том, что Каска упражняется при всех именно потому, что все знают про него все? Церион подумал, любая другая женщина просто восхитилась бы - и только, «Сложная натура», - решил он.
* * * * *
Был холодный и тихий вечер ранней осени. Деревья в парке еще шелестели влажно, по-летнему, но в дыхании ветра уже чувствовался ледяной холод, а звезды светили ярко и остро, и не было привычного шороха в траве ночных животных, ни бабочек, ни светляков. Ночь дышала тайной и умиранием. Карит боялась таких ночей: в прежние времена именно в такие ночи ей являлся зомби. Теперь она с наслаждением, смешанным с тревогой, подышала на крыльце виллы этим начинающим замерзать воздухом. Потом спокойно направилась в библиотеку. Друзья: Каска, Оквинт и Цернт читали в кромешной тьме. Карит зажгла факел у стены. Никто не обратил на нее внимания. Она взяла с полки нужную ей книгу и аккуратно загасила факел в мраморном бассейне с фонтанчиком. И, опять же, никто не поднял головы, не сказал ей ни слова.
Карит с книгой под мышкой вышла на лестницу. В полосе лунного света, падавшего из окна на верхнюю ступеньку лестничного пролета, стояла женщина. В руках у нее блистал в лунном свете обнаженный меч, а глаза светились хищной, хитрой, дикой яростью. Карит заорала. Ужас, только такой, какой бывает, когда воочию увидишь собственную смерть, а она у всех разная. Именно такой ужас услышали сидящие в библиотеке в этом крике. Они подумали только: «Кто это ее убил?» И вышли в холл, рассчитывая застать труп, но не застать убийцу.
Карит лежала без сознания возле боковой двери. Что они увидели еще, этого она не узнала. Ни тогда, ни потом. Но, открыв глаза в своей спальне наверху, при мечущемся свете восковой свечки, она прежде всего подумала: «Кто это был? Мать, сестра?»
В кресле с книгой сидел Каска. Он поднял глаза, и, увидев, что Карит очнулась, спокойно встал и подошел к столу, где лежали ампулы и шприц для инъекций,
– И нечего смотреть на меня таким разбойничьим взглядом, - заметил он, - надо владеть своим лицом.
Он ловко проколол ей вену и ввел что-то, что именно - Карит не почувствовала. Она продолжала лежать, полуприкрыв глаза. Кто это был? Кто бы то ни было, но «она» явилась за мной. Почему? Карит вспомнила разговоры в академии о том, что арцианки, якобы, все на одно лицо. Никогда раньше она не спутала бы... Но кто это был? Мать, снова вылезшая из могилы, или сестра, заживо погребенная, не владеющая собой? И зачем она ей? Может, чтоб съесть? Ведь Карит прекрасно знала, за что, собственно, приговорили Ливию, Она была людоедкой. И, видимо, с ранней юности, еще до выхода замуж. Каска это долго терпел. Пока однажды она не зарезала его самого, Каску. Зарезала, когда он сидел в своем кабинете ночью и читал. Подошла сзади и полоснула ножом по горлу. А потом запихала труп в пластиковый мешок и утопила в болоте. Друзья чудом, по горячим следам, отыскали его и восстановили. Ливии тогда пригрозили - и только. Обвинить арцианку трудно, И считается совершенным бесчестием для семьи. Каждая женщина в Арции - жрица Верховного Бога, ее чистота и порядочность не должны подвергаться сомнению. Ливии пригрозили. А потом Карит долгое время, бродя по парку, натыкалась на страшные изуродованные трупы. В основном - детские. Она потом кричала и плакала во сне и добрая сестра, гладя ее мокрое от слез лицо, всегда пыталась любовно, по-дружески, выяснить причину истерики...
Все это Карит вспоминала теперь, лежа под душным пуховым одеялом, а в открытую форточку врывался истеричный сентябрьский ветер и нервировал, трепал красноватое, тусклое, как свежепролитая кровь, пламя свечки.
– Каска. Можно мне книгу?
– Какую? - Каска с готовностью встал и подошел к стеллажу. Карит назвала. Но долго читать ей не пришлось. Глаза слипались от введенного Каской лекарства. Она уснула. Пламя продолжало танцевать и беситься. Каска поднял голову. Посмотрел на Карит, вздохнул, и снова углубился в чтение.
 
Глава 3. Кирикский наместник

Каска распахнул окно настежь. В лицо ударила сырая изморозь январского дня. Внизу, на закраине крокодильника, сидела Карит и кашляла. Между колен она держала тяжелую черную пишущую машинку (подрядилась печатать и корректировать для кирикского ежемесячника).
– Туберкулез? - с издевкой спросил Каска.
– Нет. Чума. Легочная, - она вздохнула тяжело и взвалила машинку себе на плечо.
– А машинку куда тащишь?
– К себе в комнату. Печатать больше не буду. Голова болит. Ошибок понасажаю.
Так Каска узнал, что Карит заразилась в городе. Вероятно, во время одного из своих обязательных обходов грязных, полных крыс и отбросов кварталов Кирика. Он схватился за голову. Довели! Угробили человека, можно сказать. Он проклинал Антония про себя и вслух (слушателями были Цернт и Оквинт).
Вечером они втроем постучались в дверь сарая. Из-за досчатой двери доносилось глухое покашливание и скрип кровати, на которой она, по всей видимости, металась в бреду. Покашливание прекратилось. Дверь с неистребимым (чем только она ее не смазывала) визгом растворилась. На пороге стояла Карит. Она, очевидно, не соображала, кто перед нею. Она по очереди оглядела всех: Оквинта, Цернта, Каску, Но так и не вспомнила. Впечатление  оказалось благоприятным, ибо она ухмыльнулась и отступила вглубь с пригласительным жестом. При этом Оквинта сразу разобрал смех. Поведение плохо соображающей Карит было еще комичней, чем здоровой. То, что она в жару, было ясно. И по глазам: бессмысленным, широко раскрытым, блестящим. И по ухмылке, также совершенно бессмысленной. И по дикому хаосу влажных, спутанных, два дня нечесаных волос, которого нормальная женщина, будь она даже Карит, никак не могла допустить и оставить на голове в присутствии мужчин. Это было забавно. Постель она успела убрать, по хорошо укоренившемуся условному рефлексу. На нее уселся Каска. Цернт устроился в углу у стеллажей, а Оквинт - у стола, рядом с голодным царством (давно некормленые крысы).
– Ты здесь когда-нибудь сгоришь, - заметил Каска, чтобы попытаться как-нибудь проникнуть в ее сознание. Самодельная печка с отоплением в виде сваренных вручную прямоугольных труб выглядела зловеще.
– Это сталь аотерского производства! - с гордостью заявила Карит. Она варила эке. При этом выплеснула полчайника кипятку себе на руку и с удивлением смотрела на обваренную кожу. Полная анестезия. Ни гримасы боли. Оквинт, который зарядился уже у входа, теперь корчился в спазмах. Цернт был невозмутим:
– Нам ты эке сделаешь?
– В моем эке больше бацилл, чем в чумном бараке времен Бонапарта, - заявила Карит.
Она, однако, с готовностью подошла к стенному шкафчику и вывалила все его содержимое на пол. Чашки со звоном и грохотом разбились прямо у ног Оквинта. Карит опять по очереди оглядела присутствующих. Судя по сосредоточенному выражению лица, она теперь мучительно пыталась сосчитать, сколько же, собственно, у нее посетителей? Справившись с этой сложной задачей, она, нагнувшись, вытащила из-под кровати покрытую паутиной картонную коробку и достала из нее ровно три новеньких, блестящих чашки. Четвертая, ее, стояла на тумбочке, где коптила керосиновая горелка и булькал чайник. Оквинт был на пределе. Карит раздала всем по чашке дымящейся жидкости и сама уселась за стол со своей чашкой. Она теперь с наслаждением предавалась отдыху после потраченных усилий и весь вид ее говорил о полном примирении с жизнью.
– Карит, тебе необходимо перебраться домой, к себе в комнату, - сказал Каска, уверенный, что ее придется связать и перетащить в нормальные условия силой.
– Хоть сейчас, - Карит кивнула, отхлебнув эке.
– Я приглашу врача.
– Приглашай консилиум.
В этот момент раздался оглушительный хохот. Цернт смеялся от души, выплескивая наружу все свое долго сдерживаемое отношение к происходящему.
– Сумасшедшие, - медленно, раздумчиво произнесла Карит. - Все мужики - сумасшедшие. Это я могу утверждать на основании близкого знакомства с анатомией и физиологией мозга.
– А ты? - спросил Оквинт.
– Со стороны видней.
* * * * *
Доктор вежливо поздоровался с Цернтом, стоявшим у книжного шкафа и что-то листавшим. Оквинт сидел в кресле в середине комнаты и тоже что-то листал. Доктор был домашний врач Каски, и так как он знал, что в доме женщин часто вообще не остается, он ни о чем спрашивать не стал.
Он подошел к постели больной. Она спала. Лицо Карит было белее подушки, на которой она лежала, и походило на трагическую маску. Казалось, столетия проносятся над нею, пока она видит апокалиптический сон. Врач достал из-под одеяла ее руку, набрал в шприц лекарство и проколол ей вену. Она глухо застонала и, приподняв голову, посмотрела ему в глаза ясным, но совершенно бессмысленным взглядом. Как будто она смотрела не на него, а сквозь него, куда-то в одной ей ведомую даль. Она машинально вырвала руку и шприц полетел на пол. Она отвернулась и снова заснула.
– Это кризис? - деловито спросил Цернт.
– Нет, - ответил доктор. - Это трагедия сильной личности. Я вам советую, в ваших же интересах, проявлять как можно меньше инициативы.
Врач ушел. Цернт обратился к Оквинту:
– Ты не станешь проявлять инициативу?
– Я? Зачем мне это надо?
– Ну и прекрасно. Оставайся. Каска, идем.
Карит очнулась внезапно, толчком, вздрогнув с ног до головы и открыв глаза. Она узнала свою комнату на втором этаже каскиного дома. Двадцать тысяч лет прошло с того момента, как она потеряла сознание, уронив голову на подушку, и до того, как открыла глаза.
Она со стоном (от боли в позвоночнике) повернула голову и увидела сидящего в кресле Оквинта. Он читал книгу. Поднял голову и посмотрел на нее. Его глаза были спокойны и веселы, светились в полумраке кошачьим светом, присущим всем компьютерщикам. Карит долго и внимательно разглядывала его: длинный породистый нос, широкий лоб, светлые волосы. Она отвернулась и зарылась лицом в прохладную подушку.
– Оквинт, - спросила она, - атрибут, это то, что ум представляет как сущность субстанции?
– Больше тебе ничего не приходит в голову?
Она помотала растрепанной макушкой. Некоторое время лежала молча. Потом резко повернулась, привстала, села, облокотившись на закраину кровати. Ее глаза лихорадочно блестели, она тяжело дышала.
– Оквинт. Когда три минуты существования мозгом абсолютно не контролируются, это что?
– Наркотики надо меньше глотать, - спокойно ответил он.
– А у тебя так было?
– Было. В юности. Когда был влюблен.
Карит медленно повела головой снизу вверх, жестом, выражающим крайнюю степень почтения.
– Оквинт.
– Ну?
– Отпусти меня, а?
– Куда?
– Побродить по заливу.
Он некоторое время молчал, опустив глаза на обложку книги, лежащей на коленях. Потом поднял голову и внимательно посмотрел на нее:
– Иди.
Карит не поверила своему счастью. Она вскочила, пошатываясь, схватившись рукой за закраину, и все же чуть не упала. Она отыскала голыми ступнями под кроватью свои сандалии и наскоро убрала постель. Потом медленно открыла дверь наружу. На лестнице никого не было. Она спустилась вниз. Свобода!
Залив блестел фосфорическим светом. Он напоминал заснеженную тундру или пустыню. Карит, наслаждаясь, пошатываясь, загребая песок ногами, спустилась к самому морю. Она окунула ноющие ступни в набежавшую на мокрый песок ледяную воду. Вспомнила, как здесь, на этом самом месте, она в остервенении дробила об камень инопланетный кубик. Потом почувствовала, что кто-то внимательно следит за нею сзади. 0на обернулась и увидела Хет. Бог мой! Что она наговорила ей тогда! Она обзывала несчастную подругу сукой, ****ью, подстилкой всей Аотеры и тому подобное. Чернокудрая Хет все внимательно выслушала. Она спокойно смотрела ей в глаза своими черными, глубокими, как бездна, глазами.
– Ты сможешь восстановить это? - спросила она.
Карит внезапно тоже успокоилась.
– Смогу, - ответила она.
Она действительно восстановила потом кубик по памяти. Кубик-подделка лежал теперь у нее за пазухой возле сердца и хотя сердца не грел, но был неоспоримым доказательством причастности Карит к тайнам мира, доказательством ее умения на керосинке синтезировать все, что угодно: от алмаза до радиоактивного топлива.
Карит медленно брела по песку и вспоминала, вспоминала. Подруг из психушки, тех, что любят втихомолку под одеялом кушать живых гусениц. Каска пришел тогда к ней и принес какой-то изысканный салат (приготовленный Эфиопом) и жареную индюшку. Он сидел на скамье в комнате свиданий и своими ярко-карими, опушенными длинными ресницами глазами смотрел на Карит.
– Не хочу есть, Каска, - сказала она.
– Не ешь.
– Принеси мне гусениц.
– Каких? - с готовностью спросил Каска.
– Зеленых. Жирных. Таких, знаешь, на вишневых деревьях бывают. Пусть Эфиоп наловит.
– Зачем?
– Для девчонок.
– Они это едят?
– Да.
– Хорошо. Принесу.
Он действительно принес ей потом целую банку гусениц и подруги их слопали. Неизвестно, правда, счел ли Каска это все ее собственной выдумкой или он всему поверил.
Она шла и вспоминала. Мать, ее тонкое, как у мадонны, лицо в гробу. Портрет отца, найденный ею на чердаке. Черты сходства ее, Карит, с отцом, знаменитым Цинной. Легенды о динозавре, якобы прародителе их семьи. И огромную, разрубленную напополам кость динозавра, возраста где-то лет 100-200, найденную ею неподалеку отсюда, в пещере. Она вспоминала формулы математических учебников и структурные формулы веществ. Длинные последовательности нуклеотидов синтезированных ею и уничтоженных эпидемических вирусов. А море искрилось и вздыхало, и ночь была похожа на ночь откровения, но ничего ей не принесла. Карит упала плашмя на холодный песок, закуталась в шерстяной плащ и заснула. Она проснулась слабой, но без температуры. Над серым заливом занимался розовый рассвет.
Карит вернулась домой и поднялась в библиотеку. Друзья сидели за столом и пили эке. Карит, вытащив со стеллажа книгу, обернулась и посмотрела на Цернта.
– Эчелленце. Приношу вам всем свои извинения.
– Ничего, - Цернт кивнул.
– Это как у Антония, - заметил Каска, - чтоб дойти до нетрезвого состояния, нужен жар.
* * * * *
Каска убивал рабов. Эфиоп их хоронил. Обычно он ставил на могиле простой необтесанный камень - и все. Но в последнее время Карит, смотря в окно сарая, все больше натыкалась взглядом на христианские кресты. Это ее раздражало. Как-то она возвращалась из Тиринфа вечером. Поздоровалась с Эфиопом, копавшим картошку с грядок возле родника в овраге. Эфиоп остановил ее вопросом:
– Ты не хотела бы сходить в церковь, Цинна?
– Зачем?
– Ну...
– Слушай, - заметила Карит, - а почему это твое религиозное чувство так стремительно деградирует? Еще полгода назад ты был буддистом.
Эфиоп молчал.
– Кроме того, я уверена,  те несчастные, на могилах которых ты водрузил крест, христианами не были.
– Неужели ты думаешь, их души в чем-нибудь меня упрекнут? За то, что я хоть по смерти о них позаботился? - возразил Эфиоп возмущенно.
Карит прекрасно знала, что в последнее время Эфиоп, перестав читать Ницше, увлекся Библией. Она пожала плечами:
– Людей пугать не надо. Ты живешь в своем мире, И не замечаешь, как на самом деле он страшен.
* * * * *
Карит любила заниматься хозяйством. В сарае у нее всегда было чисто, крысы - ухоженные, в углу - ведро с чистой водой. В овраге же заведовал Эфиоп. Здесь, по склонам, росли желтые и красные помидоры, огурцы, кабачки, баклажаны. Чтоб порядочному человеку выйти из оврага, надо было пройти под каменным мостком, нагнув голову, и подняться по склону ручья в парк.
Сам овраг был глинистый, скользкий. Они с Эфиопом протоптали тропинку от сарая вверх. В хорошую погоду ей вполне можно было пользоваться, но стоило только пройти дождю - и все обращалось в липкую грязь.
Карит выбрала место, рядом с кладбищем, где глина была особенно красная и жирная, и вылепила аккуратные ступеньки. Потом нарубила в парке веток, обложила лестницу и подожгла. Лестница закалилась с боков и подсохла посередине. Тогда Карит (Эфиоп с философическим равнодушием наблюдал со стороны) принесла еще дров, набросала их прямо по ступенькам, подожгла, и тогда работа была закончена. Лестницу не брали ни дождь, ни холод, и она вполне была пригодна к употреблению.
* * * * *
Аррунт, мужчина веселый и остроумный, арцианец с несколько нетипичной внешностью, которую он подчеркивал прической из длинных, прямых, как у индейца, черных волос, смотрел вниз, с террасы каскиной виллы. Там, в овраге, Эфиоп мотыжил землю. Карит, коротко кивнув Эфиопу, прошла по низу оврага и скрылась в сарае.
– Каска, - обратился Аррунт к рядом стоящему угрюмому Каске. – Я восхищен твоими семейными обстоятельствами. Какой блестящий триумвират! Но только мне малость непонятно. Красивая женщина. Почему бы не любить, а?
На самом деле Карит ничего в жизни так не боялась, как любви Каски. С тех пор, как она в пятнадцать лет предложила себя ему, прошло много времени. Она стала взрослой. Она была уже не девственна. И Каска являлся для нее постоянной угрозой. Он был сексуален и беспринципен и очень хорошо чувствовал чужое состояние (в Арции он славился как выдающийся психиатр).
Карит не была влюблена, но если она к кому-либо и вожделела, так это к Каске. Начав работать с веществами и гормонами, она очень скоро открыла для себя способ предотвращать менструации, которые у нее были чудовищно болезненны. Она месяцами откладывала на потом это неприятное дело, но рано или поздно она, в целях предосторожности, должна была потечь. И в этот период она прямо была не в себе. А Каска наблюдал. И она его боялась. Боялась утратить свободу.
Карит нужен был любовник. Не постоянный, а хотя бы на время, чтоб снять стресс.
* * * * *
На берегу возле дубовой колоды, вросшей в песок, все было по-прежнему. Финикийцы суетились с грузом, рядом, по сходням, публика спускалась с небогатого пассажирского корабля, прибывшего откуда-то с востока, судя по одежде и выговору людей. Карит терпеливо ждала. Она видела, что ее заметили. Хеврон подошел сзади и сел на бревно рядом с нею. Она молчала.
– Я, как и обещал, к твоим услугам, Цинна, - голос Хеврона звучал вполне доброжелательно. Она внимательно посмотрела на него, но продолжала молчать. Он все понял.
– За одну ночь я потребую потом еще девять, - заявил он твердо.
Карит кивнула и сглотнула подступивший к горлу комок.
– Приходи... - и он назвал номер дома в богом забытом районе Кирика, обиталище воров, проституток, законсервированных аотерцами древнейших жителей радиоактивной зоны и прочего в том же духе.
Эти районы Карит знала хорошо. Здесь ей приходилось работать в качестве врача-эпидемиолога. Она совершенно не была уверена, что Хеврон в отместку за десятерых убитых ею с товарищами финикийцев не убьет ее самою.
Карит выжала старый допотопный звонок с пластмассовой кнопкой. Дверь открыл сам Хеврон. Он вежливо пригласил ее внутрь.
Карит пила эке из надтреснутой финикийской чашки и старалась не смотреть на кровать, застеленную финикийским покрывалом. Говорили о том, о сем. Было уже за полночь. Хеврон потянулся:
– Раздевайся, ложись. Я сейчас приду.
Он вышел и запер дверь на ключ. Карит, раздевшись догола, легла под одеяло и уткнулась носом в стенку. Она ни о чем не думала. Скоро она уснула.
Она почувствовала что-то горячее и скользкое рядом с собой (тело Хеврона), но не проснулась. Видимо, в эке было снотворное. Потом, после всего, он долго целовал и ласкал ее, а ей все равно было противно. От самого факта, что она отдается, чтоб не достаться любимому человеку.
Хеврон договорился с нею на вечер через три дня. Она пришла.
Ей оставалось еще три раза. Но она подумывала, не сделать ли Хеврона своим постоянным любовником. Она не была уверена, что понравилась ему и что он не назначает свидания только ради соблюдения договора.
Карит с довольно-таки пошлым, обывательским удовлетворением обстукивала подошвой сандалии свою глиняную лестницу. Это было чертовски приятно. Лестница звенела под ногой. Она выдержала уже два ливня и была зеленовато-красной, матовой, как вход в какой-нибудь древний храм в Вавилонии, откопанный археологами Великой Цивилизации и запечатленный на цветную кинопленку.
Каска медленно брел по дну оврага, направляясь к ней. Он тоже осмотрел лестницу. Потом заметил:
– Хозяйственная ты баба.
И добавил:
– Замуж хочешь?
– За тебя?
– Ну а за кого же? Неужели ты думаешь, что я теперь, после всех твоих художеств, сумею тебя просватать кому-либо еще? - с горечью произнес он.
– А...а Ливия?
Каска молчал. Он сидел на нижней ступеньке весь какой-то поникший, убитый. Острая, как порез осколком, жалость полоснула Карит по сердцу.
– Извини, Каска, Но я... я ведь продолжаю считать ее сестрой. Тогда Каска обернулся. В его ярко-карих глазах, всегда таких ясных и веселых, теперь горел злой, зеленый огонек, не предвещавший никому, кто имел бы отношение к его делам, ничего доброго и хорошего.
– Я, кажется, задал тебе вопрос.
– Нет, - коротко выдохнула Карит.
– Почему?
– Если б еще два месяца назад, - с не меньшей горечью попыталась объяснить Карит. - Но теперь – нет.
– Да? И что же? Тебя удовлетворяют?
Карит сглотнула и отвернулась.
– И до каких пор это будет продолжаться?
– Пока не надоест.
– Кому?
– Ему, конечно.
– А! Соблюдаешь условия двойного стандарта, - издевательски заметил Каска.
– С чего мне его нарушать? - Карит пожала плечами.
Значит, так. Если еще раз. Только один раз, - подчеркнул Каска, - ты себе позволишь что-либо в этом роде, - Я первый пущу тебя в расход. Здесь. Понятно?
– Понятно, - Карит кивнула.
Она намеренно пропустила следующую встречу с Хевроном. А на другой день явилась прямо в гавань, где, как она знала, его можно найти. Она спокойно ждала, сидя на бревне. И, как и всегда, Хеврон появился внезапно сзади.
– В чем дело, Цинна? - спросил он, усаживаясь с нею рядом.
– Каска, запретил, - коротко объяснила Карит. Хеврон долго молчал. Потом он заметил:
– С твоею порядочностью, Цинна, тебе следовало бы выйти замуж. Закон¬ным браком. Здесь, - он обвел обобщающим жестом все вокруг, - это не принято. Понимаешь?
Карит кивнула:
– Порядочно надо поступать всегда. Если ты не согласен, можешь убить меня.
Хеврон только махнул рукой. Они расстались добрыми друзьями.
* * * * *
Хетепхерес поселилась на чужой планете надежно предохраненная от вмешательства чужеродной генетики. При том, что генетический код планеты Люк был совершенно иным, чем на Земле, на нем существовала иная форма передачи наследственности. На каждой планете жизнь возникает по-своему. Каким образом жизнь возникла на Земле, люди знали давно, еще со времен биологических открытий 21-го века Великой Цивилизации. На Люке эта проблема также была освещена, и также очень давно, но, конечно, только применительно к Люку. Общей теории возникновения жизни не существовало.
Карит никогда не использовала Хет в качестве источника информации. Если Хет было угодно, она сама снабжала ее ею. В тех количествах, в каких Карит была способна ее воспринять. Что касается теории происхождения жизни…
Хет принесла Карит толстую промасленную тетрадь с записями на арцианском языке. На вопрос «Что это?» ответила, что это изложение материала по возникновению жизни на других планетах, в том виде, в каком эти знания существуют на Люке в данную эпоху. Карит поблагодарила и отложила. Зачем Хетепхерес понадобилось снабжать ее этой информацией, она не поняла.
Через несколько лет Хет призналась Карит, что давно и неотвратимо движется к гибели. Это произошло две тысячи лет назад. Человек (Хет не назвала его имени), арцианец по происхождению и трансплантат, выследил ее, поймал и запер. Он пообещал, что отпустит инопланетянку только в том случае, если та родит ему ребенка. Это было принципиально невозможно, но Хет справилась с задачей, надругавшись над собой, лишив себя всех люканских предохранителей. С тех пор она тяжело больна.
– А это потомство, оно…
Хет пожала плечами:
– Вряд ли оно оказалось жизнеспособно.
Карит, выслушав эту историю, сразу подумала, что речь идет о Цернте. Почему именно о нем? А кто еще в ойкумене занимается генетическими исследованиями, используя человека в качестве объекта? Для Цернта поколения - как дрозофила в банке.
Карит занималась вопросом происхождения жизни уже давно. Но, конечно, только на уровне бумагомарания. Чтобы всерьез помочь Хет, ей нужны были лабораторные исследования. Ни малейшего желания проверять свои выкладки у нее не было. Но ради Хет она взялась за это дело, подробно посвятив товарищей по лаборатории и по несчастью в то, чем именно она занимается. Этого требовала элементарная порядочность и товарищеское чувство.
* * * * *
Те ситуации, которые разбирались в арцианской военной психушке, оставались обычно в глубокой тайне для жителей ойкумены, в том числе и для арцианского общества. Но в Тиринфской академии знали все. Потому-то Карит и была досконально осведомлена о беде того рыжего парня, которого однажды застала сидящим на верхней ступеньке глиняной лестницы и с любопытством смотрящего вниз, на обитателей оврага (на нее с Эфиопом). Дерзкий взгляд ярко-голубых глаз говорил: «Познакомился бы я с тобою, да жаль - ты чужая рабыня». А в академии рассказывали страшную вещь. Якобы Гай Веррес, знатный арцианец, начальник конницы Пафпея, однажды, проходя по коридору из своего кабинета, перепутал пятилетнего сына с рабом и второпях трахнул его. Обнаружив ошибку (мальчик страшно закричал и заплакал), Веррес не испугался, а объяснил жене ситуацию и заставил ее молчать об этом. Мальчик вырос и, как большинство знатных юношей в Арции, занялся гомосексуализмом. С той только разницей, что его постоянным и неизменным партнером был отец. Сын шантажировал несчастного Верреса, вытягивая из него огромные деньги. Веррес терпел, боясь, что позорное происшествие с собственным сыном всплывет наружу.
Однажды, во время заседания сената, Верресу принесли из дома незапечатанную записку. Церион, который сидел ниже по ряду, замешкался ее передать, с кем-то разговаривая, а потом машинально ее развернул. Его взгляд уперся в фразу: «Дорогой папочка, моя попка распустилась, как розовый бутон, и ждет тебя». И подпись: Марк Веррес. Церион, после заседания, в гневе потребовал у Верреса объяснений, и измученный патриций ему все рассказал.
Марку Верресу-младшему пригрозили заключением в Венлер, если он не оставит отца в покое. Но парень, уверенный в своей правоте, заявил старшему Верресу о своем намерении обратиться в преторианский зал. Церион, пока дело не дошло до Пафпея (который был очень внимателен к жертвам насилия и всегда вставал на их сторону), заставил Верреса передать дело Каске. Так молодой Веррес оказался во дворе каскиной виллы. Он ничего не боялся, главным образом потому, что и сам Каска, и Дентр, и Оквинт с Аррунтом - все были его любовниками. Ничего плохого с ним не будет, потому что он прав…
Карит утром, после работы в анатомичке, зашла в библиотеку. Одетая во все белое (как положено врачу в Кирике), пропахшая эфиром, лицо бледное, строгое, глаза черные от бессонницы, Высокий лоб, волевой подбородок. Трое, сидящие в зале (Амулий, Дентр и Аррунт), смотрели весело, с интересом, Мол, аотерец, неужели ты не боишься? И чего стоит все твое мужество, если ты все равно - аотерец?
В библиотеке стояла невыносимая духота, Карит подошла к окну, выходящему на задний двор, и распахнула его. То, что она увидела внизу, ударило ее по мозгам сразу. Руки дернулись, приоткрытая рама звякнула.
Это был труп рыжего парня. Она моментально определила, что они с ним сделали, и ей стало плохо. Но еще больше она испугалась, что вот сейчас, в их присутствии, она упадет в обморок. И тогда на какое-то время она окажется в их власти. Эта мысль придала ей силы. С лицом, пепельно-серым, посиневшими губами, испариной на лбу, она подошла к стеллажу, взяла нужную книгу и, стараясь держаться ровно, вышла из зала. Взгляд Амулия, внимательно наблюдавшего эту сцену, был исполнен доброты и сочувствия.
* * * * *
Завещание Карит так и осталось лежать у нотариуса. А между тем срок опекунства Каски и Антония истекал. Она должна была поехать в Арций и заявить, что, достигнув 21 года, принимает наследство Цинны и ни в чем своих опекунов не обвиняет. Стать Цинной ей мешал тот факт, что, совершив государственное преступление, никаких прав на такое большое и древнее наследство она иметь не могла, Карит, таким образом, оставалась под опекунством и без гроша денег. Правда, при случае, она могла потребовать любую сумму у Каски, как правило, он, давал, но спрашивал, зачем ей надо.
Карит, помимо лаборатории, работала еще на мусорке (к ужасу и отвращению Каски) и периодически подряжалась печатать на машинке для местного журнала. Одевалась она всегда хорошо (Каска требовал, чтоб в академии она выглядела как надо), но Генрих, в своей среде не сдержанный на язык, рассказал товарищам об ее затруднениях.
Сильван и двое арцианцев с курса предложили ей место в организованной ими юридической конторе в Кирике. Молодые специалисты пользовались спросом. Карит согласилась. Контора была адвокатская, и Карит пришлось несколько раз участвовать в делах по поводу подлогов завещания, воровства и прочего.
Платили ей неплохо, и она уже решила, что дело сладилось и дальше все пойдет как по маслу. До 25 лет (до времени обычного вступления в должность в Арции) она как-нибудь перебьется. А потом попробует уговорить Антония дать ей свободу от опекунства без обязательного в таких случаях вступления на должность в Арции. Образования-то законченного у нее все равно нет, и чего ради он будет хлопотать о месте для нее? Она желала остаться в Кирике и посвятить себя науке. А потом, если все будет нормально и никаких препятствий со стороны Цернта, имевшего доказательства против нее, не будет, то она уйдет в научный центр Пирамид. Таковы были ее планы на будущее. Однако человек - не компьютер. И не господь бог. Свою собственную программу он всегда отстаивает кровью и потом.
* * * * *
В дверь конторы постучались. Карит открыла сама, так как секретарей они не держали. В душном, пропахшем масляной краской коридоре (помещение было снято в частном коммерческом доме, где находилось еще много контор) на последней ступеньке, блестящей коричневым лаком, стояла матрона. Именно матрона, а не просто женщина. Полная, дебелая, однако довольно красивая, пышные каштановые волосы собраны в высокую прическу. Кружевная туника, сквозь которую всем напоказ просвечивают коричневые соски белых тяжелых грудей. Карит невольно опустила взгляд на эти соски, и женщина стыдливо прикрыла их голубым плащом, заколотым на плече сапфировой фибулой. Карит вежливо посторонилась, пропуская мадам вглубь заваленного бумагами помещения. При этом на нее пахнуло такими духами, что у нее сделалось сладко в носу и мучительно захотелось съесть порцию мороженого. Но она постаралась принять строгий и внушительный вид, какой полагается адвокату-самозванцу с практикой.
– Феликс говорил мне о вас, - начала дама, утерев симпатичный беленький носик беленьким душистым платочком. Феликсом звали того арцианца, который снимал помещение под контору. - У меня очень, очень досадное дело, - дама опять вынула из складок плаща платочек и снова со всхлипом утерла нос. - Мой сын изнасиловал женщину, - выпалила она без предупреждения, так что Карит внутренне содрогнулась.
– Сколько вашему сыну лет? - спросила она.
– Моему сыну двадцать четыре года. Он получил прекрасное воспитание. Учился в Александрии, потом в Кирике.
Карит опустила голову. Надо было бы спросить, каким образом его так воспитали.
– Мы принадлежим к знатнейшему роду в Кирике. Мой муж оставил мне приличное состояние, так что за спасение моего ребенка я готова вознаградить вас по достоинству.
Карит кивнула.
– Та особа, о которой речь, еще очень молода. Ей двадцать лет. Но она уже мать двоих детей.
– Она хороша собой? - спросила Карит.
– Да как вам сказать... В свете она признанная красавица, но я, лично, не нахожу.
– Так что же? - с ободряющей улыбкой Карит устремила на даму вежливый взгляд.
– Так вот. Эта особа - жена Крита Рискина.
– А это кто такой?
– Ах, вы не знаете? Ну конечно, откуда ж вам знать, - закудахтала посетительница. - Вы ведь арцианка. Но у нас тоже свое, так сказать, высшее общество. Муж этой особы - большой друг наместника, Элия Пэта, ну его-то вы знаете?
Карит кивнула:
– Если изнасилованная дама принадлежит к такому кругу, то я сомневаюсь, что справлюсь с этим делом.
– О, вы справитесь, - посетительница опять всхлипнула. - Дело в том... дело в том, что никто больше за это не берется. О-о-о! Мой мальчик! Сжальтесь! Сделайте, что можно! Вы ведь сами из высших слоев Арция. Я умоляю вас! Сжальтесь!
Еще немного, и посетительница сползла бы со стула на пол и бросилась перед ней на колени. Карит остановила этот жест вопросом:
– Расскажите мне все подробно.
– Крита Рискина не было дома. Он отсутствовал почти что полгода. Он, знаете ли, небогат, и имеет участие в нескольких торговых делах в Южной Киликии. Супруга явилась в гости в дом к своей хорошей приятельнице. Приятельница эта, правда, имеет безупречную репутацию. Но слуги подтверждают, что одновременно у приятельницы был и мой сын. Элен (ее зовут Элен) внезапно стало плохо. Она утверждает, что ее чем-то опоили. В состоянии полубреда она была изнасилована моим сыном. Так она утверждает.
– Но ваш сын действительно сделал это?
– Я полагаюсь на вашу честность. И на вашу скромность. Да, он сделал это. Он мне признался.
– Он был в сговоре с приятельницей?
– Да. Был.
– Хорошо. Что же дальше?
– Когда муж вернулся, он застал жену беременной.
– Где она сейчас?
– Она в доме родителей. Крит не желает ее видеть и хочет разводиться. Он не верит ни единому ее слову.
– Прекрасно. Кто же покушается на свободу и честь вашего сына?
– Ах! Сам Элий Пэт.
– Наместник? Ну, допустим. А откупиться нельзя?
– Я пробовала. Семья Элен не соглашается ни в какую. Вот если бы заставить Крита снова взять жену в дом...
– Она уже родила?
– Нет.
– На каком она месяце?
– Не знаю точно. Кажется, на третьем.
– Прекрасно. Постараемся уладить это дело.
У Карит возник план. Она проводила посетительницу, смотрящую на нее широко раскрытыми обожающими глазами, и набрала на конторском компьютере адресный код. Прежде всего она намеревалась отправиться в дом Менандров, семьи потерпевшей, и побеседовать с самой Элен.
Элен оказалась щупленьким черноглазым существом, уже с довольно большим животом. Играла ли роль беременность или собственный вкус Карит к женской красоте, но красавицей ее назвать было трудно. Глаза покрасневшие и смотрят злобно, губы припухли, лоб, правда, хорош, это Карит отметила. Большой, белый, ни единой морщинки. Почему-то глядя на этот идеально гладкий лоб, Карит уверилась, что будет беседовать с дурой и что ее дело выгорит. Элен, однако, оказалась не просто дурой, но и аристократкой. Не поймешь, то ли от вдолбленных ей с детства понятий о чести, то ли от врожденного благородства. На предложение Карит отказаться от обвинения в адрес Фила Моргана и сообщить суду более правдоподобную версию, Фил, мол, долгое время был ее любовником, Элен ответила гримасой уничтожающего презрения и Карит было подумала, что ее сейчас выставят вон.
– Но послушайте! - заговорила она с жаром, пытаясь переломить упорство беременной красавицы. - Ведь вам никто не верит! Даже ваш собственный муж.
– Это - мое личное дело.
– Конечно. Но я явилась к вам по поручению семьи Фила (новое презрительное подергивание углов губ). Я буду действовать в ваших и в его интересах. Только так, я думаю, и можно чего-нибудь добиться.
Элен молчала, теребя в мраморно-белых, тонких, как лепестки, пальцах огромную, пышную розовую хризантему.
– Если вы согласитесь признать, что были не изнасилованы (а доказать это теперь невозможно), а просто поддались искушению, будучи полгода лишены благодатного общения с противоположным полом (тут вина падает на вашего супруга), то судьи вам поверят и, что самое главное, поверит сам Крит. Я приложу все усилия к тому, чтобы он не лишал детей родной матери.
– Вы еще очень молоды, - сказала Элен, отвернувшись. Она полулежала на кушетке, а Карит распиналась перед ней в жестком неудобном кресле.
– Допустим. Дело не в моей молодости. А в безысходности вашего положения. Ваше утверждение, что вы были изнасилованы, пользы вам не принесет, а человека погубит.
Элен фыркнула.
– Насколько я понимаю, все дело в том, что ваш муж не желает воспитывать чужого ребенка?
Ответа не последовало. Карит чувствовала, очень даже хорошо, как нарастает раздражение красавицы.
– Я дам вам средство. Железное, действующее безотказно. У вас будет выкидыш.
Элен взглянула на нее широко раскрытыми, лихорадочно блестящими глазами.
– Это...
– Это противозаконно. Я могу сильно поплатиться. Но иного выхода у меня, чтоб выиграть дело, нет. Соглашайтесь.
– Давайте! - прошептала Элен запекшимися губами.
Карит вытащила из-за пазухи небольшой флакончик.
– Сделайте это не сразу. Дня через два после моего посещения. Флакон уничтожьте. Просто выпейте и лягте, все совершится само собой.
На суде все поверили сбивчивому показанию Элен о том, что она обвинила Фила со страха. Это было понятно. Ребенка уже не предвиделось, двое остальных детей Элен требовали ее присутствия в доме. Карит в качестве адвоката упирала на то, что Крит сам виноват, оставив жену на полгода одну. Суд убедительнейшим образом просил Крита простить согрешившую женщину и вернуть ей свою любовь и расположение. Крит, как показалось всем, кто был на суде в курии, согласился без особого упорства и даже с радостью. Дело выгорело. Карит получила щедрое вознаграждение от Молы Морган (матери Фила). Принять деньги от Элен она наотрез отказалась, но зато получила от нее к празднику Весеннего равноденствия прекрасную изящную вазу, выточенную из цельного топаза, по поводу чего Каска долго потешался и глумился. Ваза стояла на столе Карит в сарае и была там единственным предметом роскоши.
Этот случай вплотную столкнул Карит с наместником, Элием Пэтом. Однажды, сидя в конторе, она получила записку, в которой ей вменялось бросить все дела и немедленно явиться в курию для беседы с наместником. В курии Элия не оказалось. Он был в цирке, где в этот день давали представление гладиаторских боев. Карит пришлось пойти прямо туда и разыскивать Пэта в толпе зрителей.
Карит спросила, где она может видеть Элия Пэта, наместника, и ей указали на бородатого мужчину, скалящего в усмешке желтые зубы и занятого разговором. Внешний вид наместника Карит не понравился. Не аристократ. Мужиковатая наружность. Неаккуратный. Борода какого-то грубого, пенькового цвета, глаза светло-голубые, выцветшие. Ничего женственного, коварного, притягательного, как, например, в Каске.
Карит вежливо поздоровалась. Ее окинули веселым добродушным взглядом.
– А! Восходящая звезда юридического небосклона. Присаживайтесь, - при этом он отпустил жестом руки прежнего своего собеседника. - Как это вас угораздило?
– Что именно? - сквозь зубы спросила Карит.
– Так я ж все знаю. Все досконально.
– А я - нет.
– Ну-ну. Не ври. Со мною можешь быть откровенной. Ты когда явишься ко мне на дом?
– Зачем?
– Чтоб переспать, разумеется.
– А это зачем?
– А. Чтоб твоему брательнику не пришлось выложить кругленькую сумму. Ты ведь напичкала эту дурищу, Элен, чем-то? Признавайся!
– Дело прошлое, - заявила Карит примирительным тоном. Пэт постепенно начинал ей нравиться. Вот такой всесторонне осведомленный, веселый, грубоватый, но, по-видимому, добрый человек и должен быть правителем. И совсем неважно, что от него пахнет дешевым пивом и туника давно не стирана.
– Я бы с удовольствием, - вполне искренне заявила Карит. - Но мне тогда сразу придется повеситься. За мною следят.
– А! Плохо твое дело, - сочувственно проговорил Пэт. - И как же? Как решим дело?
– Как вам угодно.
– У тебя нет денег?
Карит пожала плечами:
– Есть.
– Чтоб бежать отсюда?
– Куда бежать, эчелленце? За радиоактивную черту? Так и оттуда достанут.
– Зачем?
– Для проверки на рентген, - сострила Карит. Но Пэт остался серьезен.
– Вот что, дивчина. Работать я тебе больше не позволяю. Во избежание большого соблазна. И контору вашу вам придется закрыть.
– У нас подписан контракт на два года. За помещение.
– Ну и что? Кто подписывал, тот пусть и платит.
Карит пожала плечами:
– Платить придется мне. Я не могу так...
Пэт по-прежнему серьезно и сочувственно смотрел на нее:
– Мне говорили. Дескать, из рода Цинны... А ты знаешь, между прочим, что ты талантливый полководец?
– Об этом не рекомендуется говорить вслух.
– Так что ж? Все знают. Ты, можно сказать, знаменитость.
– Не замечаю.
– А этого и не заметишь. Так как мы решим?
– Я буду платить за контору.
– Твое дело. Насчет моего предложения подумай. Я тебе помогу при случае. В Аотеру, скажем. Я ведь все-таки грек. И мое сердце взбодрилось малость, когда цернтовы окаянные триремы утопли в заливе.
* * * * *
Город бесился. Конечно, Элия Пэта, как грека, радовало уничтожение арцианской базы, но как наместника совершенно не радовало, что в городе, лишенном контроля, процветают бандитизм, ведовство, насилия по ночам. Из года в год в керогеновом морге возле здания муниципальной больницы проводилась вакцинация. Ампулы присылались из Арция. Обычно, это помогало. Но не во всех случаях. Теперь наместник, платя Фиру и Карит (Голуй был исключен из списка, так как объявил Пэту о своем решении в скором времени уйти в Аотеру) в три раза больше прежнего, штатного оклада, требовал у них, чтоб они сами готовили ему вакцины для населения. Они готовили, подвергая себя опасности заразиться, не спали по ночам, и их отношения между собой, вместо того, чтоб укрепиться, разладились совсем. Трупы, реактивы и формалин не способствуют ни любви, ни дружбе.
Что касается Фира с Голуем, то относительно них Карит не заблуждалась. Голуй, кроме того, был некрофилом. Наместник теперь часто вызывал их троих из уютной скромной лаборатории при академии в муници¬пальную больницу для освидетельствования трупов. Фир обычно отказывался. Карит с Голуем оставались в морге одни, и Голуй без стеснения при ней предавался любимому занятию. Она не смотрела на это, ходя по рядам с записной книжкой. Однажды Голуй напал на нее сзади...
Карит, ухватив за длиннющий, как у осла, возбужденный член, ударила его в челюсть. Голуй очухался. Отошел, медленно оделся. То, что она может сказать наместнику, его совершенно не волновало. Карит относилась к нему с величайшим сочувствием и продолжала считать гением. Он же уговаривал ее ехать с ним. Карит не соглашалась. Больше всего прочего и в Фире и в Голуе возбуждало ненависть к ней то, что должно было, по идее, вызывать любовь - ее порядочность.
Ампула была запаяна и помещена в бюкс с серной кислотой. Модификация грибка с вкраплениями чужеродной генетики. Карит сделала это ради Хетепхерес. Бюкс стоял на виду в лаборатории, и Голуй, и Фир прекрасно знали, что это такое и какую опасность для любого это представляет. Карит не боялась. И тем не менее ампулу украли.
Карит отправилась к наместнику и объяснила ему ситуацию. Помимо того, что Голуй собирался в Аотеру, куда теперь, с ампулой, он мог попасть только с вредительскими намерениями, Карит была совершенно не уверена, что ее не разбили и не распылили вещество в самой лаборатории. Наместник закрыл анатомичку на карантин. Была поставлена железная дверь и решетки на окнах. В кабинет вкатили пыточное кресло. Голуя с Фиром заперли по отдельности в подсобке и в чулане и Карит, по решению наместника, должна была собственноручно пытать их обоих по очереди.
Это были ночи кошмара. Голуй откровенно над нею потешался. Фир молчал. Пытать любимого и уважаемого человека для самой Карит было пыткой. Наместник требовал правды. Но ее не было. Шли месяцы.
* * * * *
Карит тщательно проветривала свой плащ, прежде чем явиться в академию. Все же от нее отчаянно несло эфиром. Бессонные ночи наложили неизгладимый отпечаток на ее внешность. Она часто позволяла себе спать на лекциях.
В этот день был зачет по философии и Мик с верхнего ряда, как всегда, растолкав ее, протянул ей свою тему. Про Платона.
– Опять? - в сердцах воскликнула Карит, полуобернувшись. - Я что, так и буду этим заниматься, как единственный здоровый среди духовно беременных?! Ты его вызубрить не можешь?!
– Для моей памяти сие непотребно, - серьезно и вкрадчиво, глядя ей в глаза, ответил Мик. Карит внимательно посмотрела на него.
– Ну, другое дело, - сказала она и взяла лист.
Ампулу она так и не достала и Голуя пришлось отпустить. Карит была уверена, что Голуй ее где-то припрятал. Но ничего поделать не могла. Она пришла утром на пристань и отыскала Голуя среди пассажиров, готовящихся к посадке. Он смотрел на нее хмуро. Ненавидел. Презирал. Карит стояла, опустив голову.
По сходням финикийцы тащили возбужденного осла. Он страшно орал. Один из носильщиков ухватил его за толстый, как канат, красный член и тянул наверх. Всех присутствующих на пристани эта сцена шокировала. Наконец, осла убрали.
– Прощай, Голуй, - тихо произнесла Карит.
– Прощай, Карит, - ответил Голуй, Он быстро поднялся по трапу и исчез среди людей, сгрудившихся у борта.
* * * * *
Голуй оставил в ойкумене еще одну проблему. Лин Маркмонт. Без памяти влюбленная в Голуя, она, после его отъезда, не захотела жить. И выбрала орудием самоубийства... Гила Роберта. Лин договорилась с молодым человеком, что станет отдаваться ему, будучи беременной, до смертельного исхода. Генрих согласился. Карит знала об их договоре и смеялась над Генрихом. Но Генрих продолжал свое дело.
Фира и Карит вызвали в муниципальную больницу засвидетельствовать причину гибели молодой женщины. Карит увидела Лин. Скорбное, посеревшее лицо, плотно сжатые губы... Карит засвидетельствовала, что это было не изнасилование. Фир подтвердил.
Поздно ночью, при синеватом свете компьютеров, Карит зашла в библиотеку. Цернт ехидно спросил ее, как, мол, насчет пыточного кресла, понравилось ли?
– Пытать мазохиста, Цернт? - Карит с грохотом отодвинула кресло и села. - А что тут можно сделать, а?
– Пить галоперидол, - спокойно и веско возразил угрюмый, сидевший напротив Кассий, - от духовной беременности.
Карит поглядела на него с тоской, но ничего не сказала.
* * * * *
Карит выбирала книги на стеллаже, стоя спиной к присутствующим в зале.
– Цинна, - окликнул ее голос Цериона.
Она обернулась и поняла, что с ней хотят поговорить. Она подошла к столу и села.
– Вы работаете, Цинна?
– Нет, я учусь.
– Где вы учитесь, в консерватории (имелись в виду скрипичные выступления на побережье)?
– Нет. В Тиринфской академии.
– Где?
– В Тиринфской военной академии.
– Вы учитесь там добровольно?
– Нет. Мои родственники определили меня туда.
– Так. И каким же образом? Я хочу сказать, за что?
Карит взглянула на него вопросительно.
– За что ваши родственники подвергли вас такой экзекуции?
Карит пожала плечами:
– Спрашивайте у моих родственников.
Церион опустил тяжелую седую голову.
– Я хотел спросить вас. Ведь в академии наверняка говорят об этом.
– О чем?
– Об уничтожении военной базы вокруг Кирика.
Карит молчала.
– Вы, должно быть, имеете собственное мнение по этому поводу?
– Нет. Я об этом не думаю.
– Но вы, однако, должны понимать, что в силу сложившихся обстоятельств арцианское правительство подозревает вашу семью?
Карит опять выразительно пожала плечами. И, глядя Цериону прямо в глаза, ответила:
– Кому это из моих родственников могло прийти в голову потопить галеры моего брата?
Церион откинулся в кресле и перевел дух:
– Вы жуткое хамло, Цинна. Вам кто-нибудь говорил об этом?
– Да, эчелленце, - Карит вежливо кивнула.
– Так вот, я присоединяюсь к этому мнению. И если я узнаю. Только услышу, что на вас падает подозрение в причастности к этому делу, я вас казню.
Карит заглянула поглубже в темно-синие мутные стариковские глаза и поняла, что он не шутит. Что он обещает. Что это договор. Обещание одного порядочного человека другому. Карит вежливо поклонилась и вышла.
Но арцианцы явно заинтересовались ею. Причем, не ясно, по какому именно поводу. На вилле Каски не было принято знакомиться с его родственниками. Однако, когда Карит, сидя на закраине бассейна, следила за крокодилами (она определяла по ним погоду на завтра), услышала, что ее опять окликают по имени, она не удивилась.
– Цинна.
Она подняла голову и увидела стоящего в дверях виллы синеглазого арцианца, про которого Норк говорил, что это, якобы и его двоюродный брат, и отец.
Курион подошел к закраине с другой стороны и сел на нее.
– Вы так скромны и уединенны, Цинна. Вы весталка?
Карит отрицательно помотала головой:
– Нет.
– Но я заметил, что вы берете на полках запрещенную литературу. Вы понимаете, что это для вас, как для будущей жены и матери просто опасно?
Карит кивнула и произнесла, глядя вниз, в воду:
– Кто жаждет познаний, як лев добычи...
Брови Куриона приподнялись:
– И как же вы... как вы добиваетесь подобного эффекта?
– А я пользуюсь той добычей, которой львы брезгуют.
Курион встал. Обернулся, уже у двери:
– Вы очень неостроумный человек, Цинна. Но вы прирожденный комик.
* * * * *
Карит уже несколько дней подряд сидела у себя наверху и творила. В такие периоды она предпочитала запираться на третьем этаже виллы. Она была нервная и дерганная. Спустилась вниз, в библиотеку, чтоб взять книгу.
– Цинна, вы подчинитесь нашей власти? - серьезно спросил ее Амулий.
Она вздрогнула и уронила том на пол.
– Нету такой власти, - ответила она с интонацией Грибова из известного кинофильма. Поставила том на место. - И не может ее быть.
– Ну в самом деле. Мы хотим спросить вас только, вы на своих опекунов не жалуетесь?
Каска сидел тут же, напротив, у окна.
– На опекунов? Да они из всего моего наследства ни копейки не потратили!
Она подошла к столу и продолжила, ехидно:
– Они надеются, что я приму имя и состояние Цинн и похерю всю эту ситуацию, - она выразительным жестом обвела всех присутствующих в библиотеке трансплантатов. - Чтоб не надо было сигать с шестого этажа.
– А вас они также не потратили? - игнорируя ее игривый тон, спросил Церион.
– Ой! Да Каска лучше крокодила трахнет, чем меня, - она подошла к сидящему к ней спиной Куриону. - Он всю жизнь занимается спихотехникой. Вот вы обратите на него внимание, - она указала пальцем на угрюмо сидящего, опустив голову, Каску.
Все молчали. Она вышла.
Внизу, в овраге, Эфиоп копался с вечной рассадой.
– «Все громче рыдает шарманка, - Карит, извиваясь в непристойном танце, спускалась вниз по тропинке. - В Париже она иностранка!»
– Тебе не надоело, Эфиоп? - произнесла она, останавливаясь. - Что за неискоренимый собственнический инстинкт, а?
Эфиоп поднял голову.
– Даже эту вонючую помидору ты не можешь оставить в покое, потому что она твоя!
Эфиоп ответил вопросом:
– Цинна, вы так и вознамерились просидеть взаперти всю сессию? Между прочим, сегодня уже пятое число.
Карит сникла:
– В самом деле? А когда...
– Пятое число началось с утра, Цинна.
Курион, сидя наверху, в библиотеке, громко смеялся.
Нервы у нее были взвинчены. Явившись на экзамен по философии, она не рассчитала своих сил. Взяв билет, Карит поднялась на верхний ряд, где сидел Гил Роберт и что-то писал. Двумя рядами выше сидели сенаторы - инспекторы из Арция.
Очередной студент получил отметку в зачетке и вышел из зала. Карит спустилась вниз. Ей достался вопрос по философии компьютерного копирования.
– По моему скромному мнению, один человек не в состоянии ответить сразу по сорока пунктам обвинения, - заявила она. - Следует скопировать его сорок раз и сорок раз казнить.
Дальше полились откровенности относительно гомосексуальных отношений в постели с копией. Советы, предложения. Половина студентов сидели загнувшись и подвывая от хохота. Другая половина напряглись, шокированные. Преп, благообразный бородатый грек средних лет, одетый в тона бежевый с голубым, но сам явно не голубой, а скорее импотент, как все философы, сначала сел за кафедру, причем так, как будто его хлопнули сзади томом Платона по голове. Потом принялся ходить по промежутку между кафедрой и доской.
– Что касается возможности внезапного столкновения в жизни со своей копией, то здесь, мне кажется, просто руки чешутся. Если человек ежедневно находится на грани суицида, то тут он встает перед непреодолимым искушением.
Карит положила билет.
– Все? - сочувственно спросил преп. - Берите другой билет.
Лицо Карит сморщилось от муки. Она взяла бумажку и, перевернув ее, тяжело вздохнула. Она всеми силами старалась заслужить зачет, подавляя раздирающую ее изнутри потребность хохмить и глумиться. Она говорила о восстаниях в древней России, о Степане Разине и сравнивала эпизод с заговором Бабингтона в елизаветинской Англии. Личность Разина, близкая ей и хорошо ею понятая, была преподнесена студентам как на ладони строгим, научным, но интересным и доступным языком.
Тема вынесла ее ко второму вопросу - о радиоактивном заражении Евразийского материка. По сравнению с Америкой.
– Существует мнение, что там нет уже никакой Америки, - изрекла она гробовым тоном, причем так, что было ясно, скорбь по поводу утраты Американского континента свежа в ее сердце и не дает ей покоя.
Опять половина слушателей согнулась за скамьями пополам.
Карит снова несло. В ход пошли американские угри, упрямо ползущие на запад, и возможность иных констелляций береговой линии по отношению к Саргассову морю.
– То, что американский угорь существует, неопровержимо доказывает существование Америки, - заключила Карит, уже уверенная, что зачета ей не поставят и придется сдавать проклятый экзамен второй раз. Поэтому она расслабилась совершенно и предрекла в скором времени конец Кайнозойской эры и наступление эпохи эпидемических вирусов.
Преп все внимательно слушал. Карит смолкла. Преп протянул руку за зачеткой. Черкнул в ней и вернул Карит.
– Когда там наступит конец Кайнозойской эры? - переспросил он.
Карит, уже поднимавшаяся по лестнице к себе, обернулась:
– Миллионов через 5-7.
Преп кивнул.
Карит села рядом с Генрихом. Тот смотрел на нее странным взглядом. Так, как будто она не отвечала сейчас по билету, а на глазах у всех совокуплялась с преподавателем.
– Ты пойдешь отвечать? - спросила она.
– А ты очень торопишься?
– Нет.
Гил спустился вниз и минут пятнадцать-двадцать говорил. Получил зачет, вернулся, сел и засмеялся. Он вздрагивал в конвульсиях, подавляя хохот, обнимался с партой, тыкался лицом в сгиб локтя и не мог упокоиться.
– Ты что, спятил? - спросила Карит с неподдельным изумлением.
– Гил, эй, Гил, - Мик с верхнего ряда толкал его в спину. Но не смог дотолкаться.
– Созвездие жирафа, - констатировал Мик, махнув рукой.
Гил с Карит спустились вниз и вышли из аудитории.
– Кто эта дама? - спросил один из сенаторов, пожилой и строгий, Пэт.
– Карит Цинна, - ответил второй, помоложе, сидевший опустив голову и тихо смеявшийся все это время.
– Сестра Антония? - переспросил Пэт, поморщил лоб, но больше ничего не сказал.
 
Глава 4. Рамалий

Гил Роберт прошел через магнитный барьер Аотеры в третий раз. В административном корпусе он заявил, что хочет остаться, работать и стать аотерцем. На сам факт прохода через барьер внимания не обратили, шестерка им не заинтересовалась. Мало ли. Выдерживаешь - значит можешь. Генриха поместили в одно отделение вместе с новеньким - Голуем из Кирика, в химический отсек.
Двое новеньких сошлись. Они подолгу сидели в библиотеке и о чем-то беседовали. На них не обращали внимания. Пока однажды, в период обеденной разгрузки компьютера, они не исчезли из отсека.
Вообще, в это время двери корпуса открыты для всех, кроме тех, кому это официально запрещено. Голуй с Генрихом ушли. Они спустились на аотерскую набережную. Здесь они долго стояли и мирно разговаривали. Потом видеокамеры на берегу зафиксировали в заливе финикийскую лодку. Дальнейшая сцена, до мельчайших подробностей, предстала перед Аотерой во всей своей патологической жути.
Веселые мускулистые финикийцы привезли с собою осла. Серого возбужденного осла с длинным, висящим до земли членом. Они раздели догола не оказавшего никакого сопротивления Голуя. Тот покорно встал на четвереньки и осел с удовольствием приступил к работе. Это продолжалось минут пятнадцать-двадцать, пока Голуй не упал без сознания на синие плиты набережной. Финикийцы, привязав к шее трупа камень, раскачали его и выбросили в море. Они, забрав Генриха с собой, быстро уплыли. Все в целом так шокировало наблюдателей у видеокомпьютера, что береговая охрана не успела их захватить. Они ушли.
Мюрек, узнав о случившемся, явился в видеоцентр и потребовал запись. Он что-то такое понял. Взяв с собой Компа, он, уже глубокой ночью, спустился на берег и они оба нырнули. Труп ведьмака был страшен выражением немыслимого блаженства, запечатленным на его лице.
Голуй, мертвый, успел раздвоиться. Кто-то застереотаксировал его именно на такой случай. Как он попал в компьютерную кабинку, никто вообще не понял. Копия упала за материковый склон. Специальная исследовательская группа искала труп в глубоководном иле долго и упорно, но ничего не нашла. Вторую же копию извлекли со дна, оживили и поместили в шестнадцатое, в изолятор. И тут обнаружилось самое страшное. Голуй начал болеть. Какой-то неизвестный аотерской науке организм разъел его внутренности, выжег мышцы, растворил кости. Человек был уничтожен на глазах Компа и Кволла, одного из администраторов.
Было ясно, что споры грибка уже гуляют по Аотере и скоро они все, все погибнут таким же точно образом. Это было хуже, чем вредительство, это было уничтожение.
Аргис со своей группой взялся за двое суток найти средство против надвигающейся катастрофы. Они в самом деле успели, так до конца и не поняв, что это такое. Но эпидемия была остановлена. Голуя же скопировали по магнитной записи, накачали вакциной и принялись допрашивать. Он назвал имя Карит Антонии Цинны, каскиной свояченицы, сотрудницы по кирикской анатомичке, где она, якобы, создала эту гадость, которую он у нее украл. Специально, чтоб отравить Аотеру. А поведение свое он не контролировал. В случае использования ампулы он был застереотаксирован ею (!) на полное подчинение и запись в компьютере.
– Кто эта Цинна? - спросили его измученные аотерцы.
– Цинна? «Богов презревший, самовластный, богоподобный человек», - ответил Голуй.
* * * * *
Курион и сенаторы, стоявшие на крыльце каскиной виллы, наблюдали такую сцену. Всем известный Фир, врач из Кирика, остановился на мостках через овраг. Эфиоп вызвал из сарая Цинну. Та вышла в одной бежевой тунике ниже колен и домашних сандалиях на босу ногу с растрепанными волосами, которые золотились в закатном свете солнца. Фигура, гибкая, мускулистая, производила в то же время впечатление крайней усталости. Как будто человек не выспался или болен. Она в изнеможении прислонилась к перилам, по ее плечам бегала огромная темно-бурая крыса и Фир со злобным отвращением наблюдал, как крыса, взобравшись Цинне на голову, свесила хвост ей на лоб.
Карит не обращала внимания на крысу. Она слушала Фира. Фир сердился и нервничал и отбивал такт речи растопыренной ладонью. Все было бы очень забавно, если бы не крайне болезненный вид молодой женщины.
Карит сняла крысу, закопавшуюся ей в волосы, коротко кивнула Фиру и спустилась в овраг. Фир скрылся в платановой аллее в парке. Курион отметил про себя, какой умный, пронзительный взгляд бросила каскина свояченица на запад и как болезненно искривилось ее лицо, когда она убедилась по виду горизонта, что завтрашний день будет жаркий.
* * * * *
Карит обретала все большую и большую популярность в среде ойкуменекого отребья. Ни ведьмакам, ни проституткам, ни наркоманам она никогда не отказывала в помощи. Платил ей наместник и при этом никогда не интересовался законностью ее действий. Аотерцы, приходившие из-за Альп, приносили ей, правда, богатые подарки. Но и проблемы у них были ой, ой, ой. Она делала и трансплантацию и трансексуальные операции. Но со временем, когда они убедились, что она может все, стали приходить люди со странной проблемой: им надо на тот свет.
Карит пожимала плечами. Достаточно броситься со скалы, скормить себя акулам или облить керосином и поджечь. Нет, объясняли двух-трехтысячелетние жители. Они не могут себе этого позволить. Они привыкли к жизни и устали от нее одновременно. Короче, им нужен укол цианистого калия. Карит, еще раз пожав плечами, оказывала им эту услугу. По ойкумене поползли нехорошие слухи и наместник предупредил ее, что этого делать не следует, что у него самого могут быть неприятности. Но Карит никому не отказывала, В анатомичке у нее скопилось пять хорошо проформалиненных трупов.
Вообще, наместник был ею доволен. Она оказывала помощь не только эпидемиологической службе, но и арцианской полиции. Кто-то баловался некрофилией в кварцевом каньоне за городом. Белый чистый песок - лучшая среда для сохранения трупа. Самого маньяка многие видели. Якобы человек необыкновенной красоты, зеленоглазый, похожий на бога. Он убивал и насиловал регулярно, а трупы закапывал в песок. И пользовался ими. Через две-три недели их невозможно было узнать, Карит определяла личность и приводила труп в божеский вид, чтоб его можно было отдать родственникам.
* * * * *
Карит была в анатомичке одна и работала. Стояла глубокая ночь. В дощатую дверь снаружи постучались. Карит, не вымыв рук, вытерла их простыней и пошла открывать. На пороге стоял аотерец. То именно, аотерец человек или нет, она определила сразу.
Она пригласила визитера вниз, в кабинет. У него были спокойные манеры и темные глаза. И очень белая кожа. Такой нежной, бархатистой, ослепительной белизне могла бы позавидовать любая женщина.
– Вы усыпили две недели назад некоего Моэция, - заявил незнакомец с ходу, не представившись.
Карит наклонила голову, продолжая молчать. Незнакомец осекся:
– Простите. Я знаю, у меня нет никаких юридических прав, чтоб обвинить вас. Я пришел не для этого. Верните мне его, - произнес он в безысходном отчаянии. Причем, Карит почему-то показалось, что сам факт оживления вышеупомянутого Моэция не намного облегчил бы его горе.
– Хорошо, - согласилась она. - Я сделаю это. Только вы должны мне сказать правду. Кто он вам?
– Любовник,
– Активный?
– Простите?
Но Карит промолчала, глядя спокойно и строго.
– Пассивный, - ответил посетитель, все еще, по-видимому, не врубаясь в суть дела.
Карит с сомнением оглядела с ног до головы изящную, женственную Фигуру посетителя, заметила тонкую цепочку на белоснежной шее. Подумав, кивнула:
– Хорошо, сделаю.
Но аотерец, по-видимому, был заинтригован:
– Простите. А, как бы это сказать... А если бы было наоборот? То есть...
Карит кивнула:
– Наоборот - не сделала бы. Таково мое убеждение. Если человек настолько умучился трахать педика, что попросил дозу цианистого калия, кощунство, по-моему, возвращать его к жизни.
* * * * *
Моэций лежал на вязках и плевался. Временами он принимался гнусно ругаться и снова замолкал. Карит его не слушала. Она ходила по комнате (смежный отсек, рядом с анатомичкой) и ждала, когда придет тот, белокожий, и заберет своего. Моэций принялся ныть:
– Мне в туалет надо.
– Лежи. Никуда тебе не надо. Я тебя перед оживлением промыла, как баклажан перед засолкой.
Моэций следил за нею, хитро прищурившись.
– Слушай, - сказал он. - А чего это Церион не заступится за твою сестренку, а?
Карит насторожилась.
– Я их всех очень хорошо знаю, красненьких, - Моэций кивнул на запад, имея в виду Арций. - Сам был красненьким. Твоя сестра... – он выразился крайне грязно, - она сидела там, в храме, говорила с ними. А сама...
Карит стало дурно. Она села. Моэций противно захихикал.
– Вернула меня, да? Так я тебе скажу... - и полилась грязь. На сестру, мать, отца. На Антония. Она сидела и молчала.
Минуций пришел только часа через два. Он сразу бросился к постели:
– Моэций, боже мой!
Моэций опять хитро сплюнул:
– Развяжи меня.
Минуций взглянул вопросительно на Карит. Она кивнула. Минуций снял вязки и Моэций моментально бросился к Карит. Она отпрянула от его руки.
– А! Ты боишься! - весело констатировал он.
– Все, ребята! - заявила Карит твердо, хлопнув по столу ладонью. - Уходи;те.
Минуций встал и, с поклоном, протянул Карит золотую вещь.
– Нет, не надо, - запротестовала она.
– Возьмите, - произнесла она так мягко и ласково, что Карит вздохнула.
Они ушли. На столе лежал браслет. Змейка. Настоящее украшение из скифского кургана времен Великой Цивилизации.
* * * * *
После того лета, когда группа студентов-эфебов разгромила лагерь финикийцев на острове, в академии долго и упорно разбирали обстоятельства этого дела. Студентов прежде всего интересовал факт, кто являлся действительным руководителем? Кто сделал Норка Мамиллия? Кто предотвратил смертную казнь для участников?
Рик Мал отнекивался: это, мол, не я. Ему сначала не верили. Потом возникло имя Цинны. И этому сначала не верили. В окрестностях Кирика и вниз по Пелопоннесу упорно тянулся слух о некоем знатном арцианце, разгромившем при помощи финикийцев базу на побережье. Каким-то образом эти два дела объединились в одно и связались с именем Цинны. Об этом шептались, но этому также никто не верил.
Рик Мал, человек умный, решительный, великодушный, не ломал себе голову над этим вопросом. Рик был один из тех, кто принадлежал к породе прирожденных военных и в Тиринфской академии оказался не зря. Цинне он, конечно, не завидовал. Он вообще не интересовался ею. И тем фактом, что она, якобы, «дружит» с Генрихом, отпетым развратником. Смех да и только! Он просто слышал однажды на студенческой вечеринке, как она поет. И все. Этого было достаточно.
Он решил завладеть этой женщиной. То есть - жениться на ней. А чтоб жениться на знатной арцианке, нужно сперва лишить ее гражданских прав, Рик взялся за дело оперативно. Весной на экзамене он подсел к ней на скамью и предложил руку и сердце. При всех. Карит ему отказала. И тогда он, при всех же, пообещал, клятвенно, что выяснит обстоятельства ее участия в уничтожении военной базы вокруг Кирика. Выяснит, доложит куда надо и женится на ней.
Для Карит это было подлинным бедствием. Рик переоценивал свои возможности. И как все люди, наделенные крепким, подлинно мужским характером, действовал целеустремленно и непреклонно. Но что он мог сделать? Спасти ее он не мог. Кроме того, он был до чертиков похож на Антония, брата...
* * * * *
Любой рабовладелец от Иберии до Малоазийского побережья вам скажет, что самые красивые рабы в ойкумене - это финикийцы, но что девочек-финикиянок лучше не покупать. Прекрасные и половозрелые уже с девяти лет, они порочны и развратны до чертиков и чего только не вытворяют, чтоб утолить зуд во влагалище. И часто используют живых осьминогов, специально выходя для этой цели, на побережье. Им нравятся щупальца самцов. Каким путем природа приходит к этому? Вернее, доходит? Достоверных сведений о том, что девочки зачинают от осьминогов, нет.
Валерия Флакк, дальняя родственница Антония по матери, была замужем уже давно. Карит хорошо знала ее, училась с ней вместе (это та самая особа, которая разогнала студенток-гречанок, когда они набросились на Карит после изнасилования сестры). Детей у Валерии не было. Она купила на рынке девочку, прекрасную, как мадонна, и, не долго раздумывая, удочерила ее. Девочка (финикиянка) росла под строгим присмотром с десяти до пятнадцати лет. А потом ни с того, ни с сего оказалась беременной. В семье Валерии назревал скандал и, чтоб его замять, Валерия привела девочку к Карит с тем, чтоб она тайно избавила ребенка от плода. Ведь официально финикиянка считалась ее дочерью, то есть арцианкой, и позорить ее ни в коем случае было нельзя.
Валерия, тяжело дыша, села на испачканный краской жесткий деревянный стул у стены. С ней начиналась истерика - Карит с сомнением на нее посмотрела.
– Вал, ты лучше подожди в коридоре.
– Нет, - заявила Валерия твердо, но зубы у нее стучали.
Девочка чинно разделась в углу. Грудь у нее была тяжелая и большая, набухшая молоком, талия, как у семилетнего мальчика, и живот совсем маленький. Она легла на стол и раскинула ноги.
Карит делала это не причиняя ни малейшей боли. Юная финикиянка стонала, но от экстаза. Впервые предмет такой толщины (рука) проник в ее недра. Карит же стало дурно от мысли, что сейчас произойдет. Потому что Валерия встала и с выпученными глазами подошла к столу. Карит вытащила за ноги совершенно взрослого, сформировавшегося мужчину длиной в 30 сантиметров. Он был смугл, длинноног, с бородкой и большими ярко-голубыми глазами, смотрящими строго и властно сквозь плодовую оболочку.
Валерия принялась орать. Она орала на таких нотах, которые с несомненностью должны были переходить в ультразвук и Карит поймала себя на мысли о том, что хочет выглянуть в анатомичку, не встали ли там покойники.
Валерия орала, А девочка приподнялась на ложе и с интересом разглядывала то, что вышло у нее между ног. Карит взяла Иисусика за ноги и с омерзением разбила ему голову об стену. Потом выбросила эту гадость в мусорное ведро.
Валерия прооралась. Она раскачивалась на стуле и шептала:
– Что же мне делать. Что же мне делать.
– Думать, - ответила Карит в раздражении. - Прежде чем удочерять. Она грубо стащила финикиянку со стола и сама натянула на нее тунику и плащ. Валерия смотрела на девочку мутными от ненависти глазами.
– Валерия - предупредила Карит, провожая их до двери. - Ни в коем случае не выдавай эту особу замуж. Лучше кастрируй ее.
* * * * *
Женщины приезжали к Карит со всей ойкумены со своими проблемами. Но, конечно, женщины низших слоев общества. Патрицианки редко докатываются до необходимости тайной консультации. Поэтому, когда в ее кабинете появилась арцианка, Карит почуяла недоброе.
Странно. Женщина не назвала себя. Но и так было ясно, что это - высший класс. Молочная кожа, черные глаза. Удивительной красоты черты лица, бледно-розовые губы. Не накрашена. Интеллигентна. Карит она кого-то мучительно напоминала. Только в конце беседы она поняла, что говорящая с нею дама - вылитый Крис.
Дама привезла эксгумированный трупик ребенка (девочки 10 лет) и слезно умоляла Цинну определить причину гибели. Именно - на уровне психики, потому что и так было известно, что девочка изнасилована и убита. Рабом. Так гласила официальная версия.
Карит пожала плечами. Но - надо, так надо. С первого же взгляда на лицо жертвы ей стала ясна причина ужаса. Дед. Она так именно и сказала даме. Та, как ни была бледна, побелела еще больше.
– Благодарю вас, - прошелестела она пепельными губами.
Больше Карит ее не видела. Зато потом она услышала в академии конец этой истории.
Крис расправился со своей семьей. Сначала - жена. Умерла от рака. Потом - младшая дочь. С этой история вышла поинтересней. Дочь Криса училась на философском факультете в Кирике. Была девственна, замуж не собиралась. Крис лишил ее содержания и поселил в одном из своих имений под Арцием. Жить «натурфилософией», то есть доходами от имения, предоставленного целиком в ее распоряжение, она, конечно, не стала. Она занялась проституцией. Причем настолько успешно, что в сенатских кругах Арция возник скандал. Криса собирались призвать к ответу, но в дело вмешался Каска. Он провел ночь в загородном имении Криса и, по своему обыкновению, лишил женщину жизни, перерезав ей горло. В преторианском зале он заявил, что дочь Криса была профессиональной проституткой.
Дело в том, что Каска любил Криса, а Крис его – нет. И жаждал от него избавиться. Несчастному ни до чего не было дела, тем более до такой мелочи, как семья. Оквинт с Каской поимели Криса однажды под горячую руку после крисова курульного эдильства, когда сам Крис был сильно виноват перед сенатом. И с тех пор отвечали за него.
Старшая дочь, медик, психиатр в 3-м отделении Вентлера, имела двоих детей. Младшая девочка погибла, кем-то задушенная. Старшая - тоже. Дочь Криса заподозрила неладное и обратилась к Карит, и та подтвердила ее версию. Именно то, что с ее детьми расправился родной дед.
Конец этой истории был ужасен самим фактом бунта нормальной, полноценной личности против трансплантатского фашизма. Крис с дочерью шли на службу рука об руку по главной улице Арция. Дочь выхватила из рукава туники остроотточенный скальпель и попыталась при всех заколоть Криса. Тот с нею справился, отделавшись легким порезом.
Вечером в двенадцатом Клелия отвечала на вопросы Дентра, Оквинта и Куриона. Она, рассказала все. Про гибель сестры и дочерей, про смерть матери. Ее внимательно выслушали. А потом попросили назвать имя врача, к которому она возила труп ребенка. Клелия наотрез отказалась. Ей указали на пыточное кресло и попросили не скромничать.
– Карит Цинна, - прошептала женщина, сжав кулаки, глядя перед собой горящими от ненависти глазами. - Да благословит ее бог за ее доброту и мужество!
– Все! - Оквинт хлопнул себе по коленке и встал. - Пойдем.
Он вывел Клелию во двор тюрьмы. Она мужественно положила голову под топор.
* * * * *
Карит не видела Норка уже давно (он жил в своем имении под Арцием). Возмужавший, бледный, измученный, он встретил ее в коридоре в пиршественном зале в Кирике, почти на том самом месте, что и шесть лет назад. Попросил поговорить. Карит обернулась и села на пустое место радом с пиршественным столом. Норк, понурившись, сел с ней рядом. Его дело было несложное. Надо уломать Каску, чтоб тот повлиял на Куриона и тот оставил Норка в покое. Не принуждал принять должность в Арции. Карит налила себе из графина в бокал чистый спирт. Норк посмотрел на нее с сомнением. Но ничего не сказал. Карит обещала поговорить с Каской здесь же, на пиру. Норк встал и отошел, Карит продолжала глушить спирт.
Карит сидела, глядя сияющими глазами в зал. Ей было весело. От скромного, истинно патрицианского вида дам, от раскованного вида мужчин. Дамы шушукались. Мужчины откровенно ее разглядывали.
Молодой человек, белокурый, рахитичный и голубоглазый, вежливо поклонившись, спросил: «Можно?» и, не дожидаясь разрешения, уселся рядом с нею на застеленное белоснежным покрывалом ложе. Карит продолжала пить большими глотками, не морщась.
– Сколько градусов на улице? - деловито спросила она.
– Простите?
Карит посмотрела на собеседника внимательно и ничего не сказала.
– Я хотела узнать, лужи мерзнут или нет? - объяснила она через некоторое время,
– Н-нет, кажется.
– А с кем имею честь?
– Марк Лэторий, поэт, - ответил молодой человек с готовностью.
– Тоже додуматься надо, - отозвалась Карит с неодобрением.
– До чего?
– До того, чтоб их писать.
В проходе между столами показался Каска. Карит, не простившись, встала и подошла к нему. Разговор был недолгий: Каска болезненно сморщился, что-то сказал и вышел в боковую дверь. А Карит направилась к главному выходу и в дверях столкнулась с Цернтом. Они вдвоем поднялись на верхнюю деревянную галерею, по которой сновали рабы.
Карит, облокотившись на перила, жадными глазами разглядывала матрону, одетую в шафранного цвета тунику, полную, с белыми руками и миндалевидными карими глазами. В ее лице, фигуре, манерах было что-то от породистой, красивой, тонкокожей коровы. Ярко-рыжие волосы естественного оттенка были собраны на затылке под изумрудную заколку. Дама, смущенная и озадаченная ее взглядом, старалась сделать вид, что ничего не замечает. А сидящая рядом с нею на ложе белокурая особа, поглощенная разговором, в самом деле ничего не замечала. У блондинки были печальные бесцветные глаза и смуглая кожа, из чего Карит с необходимостью сделала вывод, что волосы у нее - крашеные.
– Любуешься? - ехидно спросил Цернт.
– А что в этом плохого?
– В том, чтобы так откровенно разглядывать?
– Нет, в этом? - Карит кивнула вниз, на сидящих и беседующих женщин.
– На любителя.
В глазах Карит горели две яркие желтые точки. Она смотрела вниз. А за тем столом, где пировали друзья белокурого поэта, шел интересный разговор. О том, как пившая перед этим чистый спирт дама шутит в военной академии.
– Мужики смеются, - продолжал рассказывать один...
* * * * *
– Что это за резина? - деловито расспрашивал Цернт.
– Резина. Прилипает к шерсти.
– Не соскальзывает?
– Нет, - глаза Карит потемнели и расширились. - Надеваешь коту на пенис. И выпускаешь на улицу. Никаких претензий со стороны владельцев кошек.
* * * * *
Цернт, облокотясь на перила, тихо смеялся. Да. Чтоб рассмешить Цернта, надо сильно постараться. Это все знали. Взгляд стоящей радом с ним женщины был страшен. Так смотрят в жерло вулкана. Расширенным, пустым, бессмысленным взглядом.
* * * * *
- Похуист, циник и богохульник этот их последний Цинна, - объяснял Кассий возлежащим рядом Пафпею и Крассу. - Только вот неясно, что он уже натворил.
* * * * *
Цернт спустился с галереи в зал. А Карит, оглядев сверху внимательно гостей, нет ли среди них Каски, вышла наружу, на улицу, где, кстати, лужи на самом деле подмерзли.
– Что это за дама, с которой ты беседовал? - небрежно спросил Комп.
– Каскина свояченица, - ответил Цернт, садясь.
– Цинна? - удивился Рамалий.
– Богов презревший, самовластный, богоподобный человек? - Комп насмешливо поморщился.
– Леонардовская характеристика? - переспросил Цернт. - Вполне по теме.
– Чего же ты тогда так смеялся?
Цернт махнул рукой:
– Комик потому что. Он хоть и богоподобный, а все равно комик. Так и будет хохмить, до самого двора Мамертинки.
– За что в наше время казнят великих художников, Цернт? - обратился к нему внимательно вслушивавшийся с соседнего ложа Красс.
– За художества, - ответил Цернт упавшим, низким голосом. Он тоже пил спирт. Как воду. Но ему это было позволено.
Глубокой ночью Комп с Рамалием стояли на мостках через овраг и смотрели вниз, на слабо светящуюся щель в двери сарая.
– А чего это богоподобная личность так мало заботится о собственной безопасности? - спросил Комп.
– Под крылышком у Каски?
– Но тут же не только мы.
Рамалий пожал плечами. Он кое-что знал. Но не стал объяснять Компу, почему эта хлещущая спирт женщина вообще мало чего боится.
Карит утром открыла тяжелую дубовую дверь библиотеки и, быстро оглядев сидевших за столом, заметила того, голубоглазого, именующего себя поэтом. Она поклонилась так, как если б провела с ним ночь, а не сидела и не беседовала с ним на глазах у всех.
Она обернулась к стеллажу.
– Цинна.
Карит повернулась и внимательно посмотрела на Цернта.
– Ты не составишь мне дипломатическое представительство?
– Где?
– У Каски.
– Когда?
– Сейчас.
– Цернт, ты что, спятил?! - Карит совершенно искренне изумилась. - Он ведь еще не протрезвел. Может, зарезал одного-двух за ночь, но, я уверена, жажда крови в нем еще не остыла. Через полчаса.
– Через пятнадцать минут.
Карит с тоской глянула на часы и подошла к столу. Цернт передал ей кипу бумаг, которые она перелистала с угла.
– «И пахнет звездами и морем твой плащ широкий, Женевьева», - констатировала она.
Она взяла бумаги в охапку и поднялась на третий этаж, в каскин кабинет.
Оттуда, сверху, сразу же послышался грохот передвигаемого кресла. Потом настежь распахнулось окно.
– У меня волосы встают дыбом на голове от твоих выходок! – визжал Каска. Потом: - Катька, смотри, я самолично срублю тебе башку – вон на той закраине!
Карит - тихо. Каска, опять переходя на визг:
– Наместник врет?!
Потом опять звуки тихого разговора.
– Убирайся вон!
– Мне нужны бумаги для Цернта.
– Я сам их ему передам.
* * * * *
Во дворе Эфиоп мотыжил грядку.
– У тебя в сарае кто-то, - заметил он угрюмо, но не без ехидства.
– Из муниципалитета? - спросила Карит, стараясь сохранять спокойствие.
– Нет. Со свалки.
* * * * *
– Нет, я не понимаю, если собака бешеная, что тогда делать?
– Эти собаки не бешеные, - ответил грубый прокуренный голос.
– Подожди.
Карит вернулась с мечом за поясом.
– А ты умеешь?
– Чего я умею?
Рабочий со свалки кивнул на меч.
Карит опустила голову и двинулась вперед по вытоптанной и высушенной сентябрьским солнцем дороге. От жары собаки сбесились и жрут выброшенную на свалку протравленную формалином печенку.
– А то, если не умеешь, собаку лучше не дразнить...
* * * * *
Карит с удовольствием пила в компании этих мужиков, мусорщиков. Если бы ей хотелось отдаваться, она, наверное, занималась бы и этим. Чего она не могла себе позволить? Только того, чего совершенно не хотелось.
* * * * *
На верхней полке в граненой топазовой вазе лежала пыльная золотая змейка с изумрудными глазками. Карит угрюмо читала за столом. Каска с интересом рассматривал змейку:
– Ты знаешь, что это такое?
– Настоящий предмет из скифского клада.
Каска любовно примерил змейку себе на запястье.
– Слушай, возьми, а? Подаришь кому-нибудь, И эту чертову вазу возьми. Если ее разбить и огранить осколки - выйдет солидное ожерелье.
Каска ничего не ответил. Он поставил вазу со змейкой на место и вышел из сарая.
* * * * *
– Цинка, ты продолжаешь чистить крокодильник? - спросил Эфиоп, не разгибаясь над лопатой.
Карит, хром;я, подошла к двери в сарай.
– Интересно, - заметила она, - кого к кому ты ревнуешь: меня к крокодилам или крокодилов ко мне?
Эфиоп разогнулся:
– Твое остроумие, Цинна, не укладывается ни в какие логические рамки.
– Нет. Это у тебя не хватает логики, чтоб оценить рамки моего остроумия.
Эфиоп ехидно кивнул на прихрамывающую ногу:
– Скатов много на побережье.
– Нет, - ответила Карит, отпирая дверь своего сарая, - осколок бутылки. Сильно напоминает орудие пытки.
* * * * *
Все работавшие по ночам в каскиной библиотеке хорошо знали, что в сарае за домом горит керосиновая лампа. Действительно ли молодая женщина пала жертвой страсти к чтению или она занимается чем-то похуже, было неясно. Типичная ведьма на керосинке в лунные ночи готовит ведьмино вещество — семиуглеродку.
Карит совершенно не стеснялась. Все (или почти все) ее разговоры с предполагаемым любовником были слышны наверху.
– Эфиоп! Капельку. Неужели мыслителю перед смертью не дадут почитать?
– Дадут, - ответил Эфиоп убежденно.
– А ведьме? - вопросила Карит ехидно.
– Если бы ты была мыслителем, ты бы со мной согласилась. А если бы ты была ведьмой - тебе вообще незачем был бы керосин.
Карит взвыла на самых высоких нотах, прислонясь к косяку своей двери. А потом принялась ругаться. Мерзко, изощренно, по-арциански. Она что-то делала над выгребной ямой и ругалась. Эфиоп слушал. Спокойно. Потом засмеялся. Карит посмотрела на него с сожалением, закрыла свой сарай и ушла.
Вскоре Карит почувствовала, что за ее манипуляциями с керосиновой лампой кто-то внимательно наблюдает из оврага.
Эта зеленоватая вспышка могла напугать кого угодно. Но у Карит сразу возникли сомнения относительно ее оттенка. В нем было что-то синтетическое. Неорганический спектр. Кто-то пытался мешать ей работать с тем, чтоб по характеру вспышек лампы в ее окне выяснить, чем конкретно она занимается. Читает? Готовит семиуглеродку?
Карит готовила семиуглеродку, причем поточным способом, в таких количествах, в каких нормальная ведьма никогда не могла бы себе позволить. Огонек в овраге ее раздражал, но не мешал. В конце процесса она спокойно ложилась спать. А тот, в овраге, видимо ничего не понял. Он продолжал мигать усердно, скрупулезно своей компьютерной установкой с имитацией фосфорного гниения.
* * * * *
Лодка Рамалия маячила за грядой камней, сам он сидел, пригорюнившись, на большом валуне напротив обрыва, ведущего на виллу Каски. Оквинт брел ему навстречу, не торопясь, разгребая песок сандалиями. Много непонятного творилось вокруг. Такого, на что не вредно было бы обратить внимание Цернта или хотя бы Каски.
– Привет! - он сел на камень напротив и обхватил голову руками:
– Морское дно на пять километров вокруг усеяно отрубленными кальмарьими щупальцами. Причем, кальмары не маленькие: метров 12-15. А?! Ты что скажешь?
– Кто-то развлекается там, под водой, - безучастно ответил Рамалий.
– Ты его видел?
– Видел, - Рамалий кивнул.
– А почему не познакомился?
– Я что, самоубийца?
Оквинт смерил его взглядом презрительным до брезгливости. В зеленых глазах Рамалия вспыхнул свет. Конечно. С таким вот трусом, как он, Оквинт в лодку сейчас не полезет и свою задницу ему не предоставит...
– Она не ведьма, Оквинт, - попытался он объяснить как можно мягче.
– А кто?
Рамалий пожал плечами:
– Исследователь. Естествоиспытатель.
Оквинт фыркнул.
* * * * *
Карит не любила медуз. Некоторые из них были опасны, некоторые - отвратительны до бреда. Круглый раскачивающийся предмет она узнавала из нижних слоев воды и принималась следить. В том случае, если предмет исчезал сразу, незаметно для глаз, то это значило, что это не медуза, а лодка. А с лодки ее вряд ли могли заметить. Разве что если бы специально принялись искать...
Она остро отточенным топориком из нержавейки рубила столб коралловой колонии. Здесь же, в кожаной сумке, у нее лежали пробирки, шприцы. Рамалий потом с благоговением обходил эти места и гладил рукой обтесанные лучше египетского зодчего не кальцитовые, а кварцевые столбы. Они блестели ярче и, вообще, выглядели эффектней. Сейчас они с Компом, сидя у экрана, наблюдали всю картину вблизи, сами же прятались за скалой возле храма. Здесь же, по соседству, отдыхал огромный (до 20 метров) кальмар.
Кальмары - рыбоядные. Напасть на человека ради пропитания для него - абсурд. Другое дело, если выходец с суши мешает спать. Стучит и стучит, так что звон отдается в скалах и тревожит сон. Кальмар, огромная черная глыба с яркими, как дыры в космос глазами, выплыл из-за скалы. И на земле, и в море животное никогда не нападает без предупреждения. Вызывая на битву, оно исполняет ритуал.
Кальмар подплыл вплотную к Карит, которая со вздохом отбросила топорик. Он поднял над головой два своих длинных щупальца и изогнул их характерным образом. Комп видел это впервые. Он смотрел, вытаращив глаза, Рамалий же - несколько скептически.
Карит рубила щупальца своим коротким римским мечом, стараясь пробраться вплотную к их центру - клюву, убивающему добычу. Того же хотел и кальмар. Но он не успел. Карит одним ударом сверху пробила ему хрящевую мозговую коробку. Щупальца обвисли и отпустили ее. Туша плавно осела на дно.
Быстро, за каких-нибудь пять-десять минут налетела туча акул - тигровых, голубых и одна - молот. Они принялись рвать и уничтожать останки кальмара. Карит сидела, прислонясь к столбу и спокойно наблюдала за этим. Выражение лица ее было такое... как будто та бездна, картину жизни которой она наблюдает в данный момент, еще не так глубока, как та, в которую смотрят ее глаза.
Ни одна из акул не напала на нее. Зато одна небольшая голубая подплыла к ней совсем близко. Она перевернулась на спину, как для укуса, но не стала никого кусать. Пропоров мордой ил и засучив хвостом, как собака, она прижалась к телу Карит. И та спокойно, как будто так и надо, принялась чесать ей жабры. Всем своим видом акула выражала полный кайф. Комп в лодке громко расхохотался. Рамалий вздохнул.
* * * * *
Генрих редко заглядывал к Карит прямо в сарай. Чаще он предпочитал беседовать с нею на берегу или на закраине крокодильника. Карит было не до него. Она работала над новой ампулой, заказанной наместником к сроку, и поэтому когда он постучался в час ночи, она только открыла дверь, заварила еще эке и уселась работать.
Генрих молчал, забравшись с ногами на ее древнюю деревянную кровать, застеленную медвежьей шкурой, а она совершенно забыла о нем.
– Я был в Аотере, - сообщил он.
– Угу.
– Как ты можешь заметить, я опять оттуда сдернул.
– Дуракам закон не писан.
– Нет. Они устанавливают для себя свои законы.
Карит резко обернулась. Что-то такое она слышала...
– Так ты... не через барьер?
И тогда Гил Роберт все ей рассказал.
Карит сидела в своем кресле за столом, низко опустив голову. Она дышала медленно, тяжело. Гил со смаком размышлял, что вот сейчас она встанет и ляжет. И окажется в его власти. И он... он обойдется с нею хорошо. Да.
Карит встала, пошатываясь, подошла к столику в углу и выплеснула себе в рот весь эке из кофейника. Снова села. Придвинула к себе какую-то толстую, чуть ли не заплесневелую книгу.
– Мне уйти? - спросил Генрих разочарованно.
– Нет, сиди.
– Но ты... ты же на грани инфаркта!
Карит вздохнула, обернулась и посмотрела ему в глаза. Так, что тот опустил свои горящие в полумраке ярко-голубые очи, приводившие в восторг всех: женщин, детей, ублюдков и Каску.
У наместника была еще одна проблема, одновременно смешная и серьезная. За городом возле залива находился старый брошенный каньон, полный чистого кварцевого песка. Здесь кто-то регулярно баловался некрофилией. Насиловал, убивал, потом закапывал в песок. Некоторых в самом деле интересуют трехнедельные трупы, явление хоть и неприятное, но известное. Хуже было то, что трехнедельных даже близкий родственник с трудом может опознать. Карит занималась этим. Приводила покойников в божеский вид, ничего не говоря по существу. То есть, юридическую сторону вопроса она обходила за километр и наместнику ясно дала понять, что тот имеет дело с Аотерой.
Карит показалось однажды, что она видела этого субъекта на улице Кирика, Но, возможно, только показалось. Яркая белая кожа и светящиеся зеленые глаза. Любой мало-мальски поживший на свете аотерец мог обладать такой внешностью. А в Кирике их была масса.
Через два дня незнакомец заглянул к ней в анатомичку.
У посетителя были светло-каштановые густые вьющиеся волосы и зеленые глаза. Лицо белизны необычайной, черты изящные, точеный нос с горбинкой и тяжелые белые веки, как у статуи. Рот большой, губы полные и четко очерченные, придававшие лицу оригинальность и характерность а, кроме того, было в нем что-то от тех застывших в счастье, смирении и покое статуй египетских фараонов, нечто безусловно семитское, гораздо более древнее, чем пресловутая античность.
Посетитель был одет в дорогие ткани, со вкусом и изысканной простотой. Не было ни колец, ни ожерелий, этой смешной принадлежности моды современного высшего арцианского общества.
Все это Карит разглядела искоса, продолжая возиться с установкой. Ничего определенного сказать было нельзя, но Карит почувствовала, что этот аотерец - не из тех, кто пасет овец в Альпах, постоянно думает о смерти и боится ее, а потом приходит к ней за уколом цианистого калия. Безумная тоска охватила ее от этой мысли. Все, подумала она. Как это, в рассказах про смертников? Ждет, утром придет приказ о помиловании, а являются палачи, чтоб вести на казнь.
Посетитель между тем сдвинул в сторону труп, над которым Карит билась, пытаясь разрядом вызвать ответ в полуразложившихся нейронах мозга. Не подобрав дорогого плаща, незнакомец уселся прямо на скверно пахнущую, скользкую скамью.
– Цинна? - спросил он.
– Да, Я самая.
– Очень приятно.
– Мне надо поговорить с вами с глазу на глаз, - доверительно заявил незнакомец.
– Но... - Карит обернулась и, стараясь придать своему взгляду как можно более кроткое и равнодушное выражение, посмотрела в глаза посетителю: - Но здесь никто не подслушивает.
– Нет. Здесь не годится.
Посетитель встал со своего места и властным, непререкаемым тоном заявил:
– Я зайду за вами вечером. Я знаю одно место, где можно будет без помех побеседовать.
Карит пожала плечами и согласилась. Хотя относительно характера этого места сомнений у нее не возникло никаких. Это, безусловно, будет тот самый каньон.
Человек ушел. А голова Карит, внезапно отяжелевшая, отказывалась работать. Она вернулась домой. В библиотеке у себя на втором этаже виллы она отыскала старый школьный учебник по древней истории. Нашла страницу с фотографией статуи Рамалия, знаменитого полководца 3-го тысячелетия после крушения Великой Цивилизации. Со страницы, скверно улыбаясь, наморщив широкий мраморный лоб, на нее смотрел сегодняшний посетитель. Инкрустированные изумрудом глаза горели, а подкрашенные розовой синтетической краской губы были так же безжизненны и холодны и, одновременно, напоминали два нежнейших лепестка розового индийского лотоса.
Вечером гость, как и обещал, явился в анатомичку. Он увел Карит в старый каньон за городом, где местная стекольная мануфактура до недавнего времени брала чистый кварцевый песок.
Стены каньона отвесно падали вниз на большую глубину, по краям не было ни травы, ни кустарника. Песок, белый, как снег, розовел и искрился в лучах заходящего солнца. Странный запах, такой же, как в анатомичке. Карит почувствовала его сразу. Незнакомец привел ее в небольшую пещерку на середине склона. Идеальное место для того, чтоб убить, надругаться и закопать. А потом, возможно, еще раз прийти и еще раз попользоваться трупом. Такое предположение напрашивалось само собой. Слишком этот субъект был красив и нереален, как будто сделан из капрона. Ничего теплого, дружеского, располагающего.
Карит устало опустилась на песок и прислонилась к стене пещерки. Сухой песок заструился вокруг нее и гнусный навязчивый запах стал явственнее. Она поморщилась. Незнакомец внимательно наблюдал за нею.
– Цинна, вы не боитесь? - спросил он.
– Тебя?
– Ну, допустим.
Карит опустила голову и презрительно улыбнулась.
– Ты умеешь драться голыми руками с вооруженным? - тоже переходя на ты, спросил Рамалий.
Карит спокойно оглядела незнакомца с ног до головы.
– Можно было бы попробовать... - с сомнением произнесла она.
В глазах Рамалия мелькнула усмешка.
– Это - твоя работа? Щупальца на дне залива?
Внезапно Карит все стало ясно. Она думала, что причиной визита аотерца послужила ее врачебная практика в Кирике. А дело, значит, в кальмарах. Какая неосторожность с ее стороны!
– Да. Моя, - подтвердила Карит.
– Однако! Человека, способного на такое, я не трону, - добродушно заверил он ее.
– А вы не с самого начала намеревались меня не тронуть? - ехидно переспросила Карит.
– Ну, - аотерец присел рядом с нею на песок. До сих пор он держался на почтительном расстоянии от ее тела. Теперь же Карит внезапно обдало запахом мускуса и каких-то неведомых благовоний. Ее лицо еще раз брезгливо дернулось. Незнакомец же широко улыбнулся, обнажив ряд великолепных ярко-белых зубов.
– Ты мне нравишься, Цинна, - сказал он.
– А ты мне - нет.
– Почему?
– Из зависти к твоей мировой славе, - заявила она,
– А ты что собираешься сделать? - совсем уже веселым тоном задал вопрос Рамалий. Он весь как-то потеплел и заискрился смехом.
– Собираюсь перегородить пролив между Сицилией и Африкой.
– Будем иметь в виду, - отреагировал Рамалий, причем совершенно серьезно.
Карит эта серьезность удивила.
– Шуток не понимаешь? - спросила она.
– Нет, почему же?
Карит, подавшись вперед, положила ладонь на руку Рамалия.
– Слушай. Устрой мне встречу, а? Со своими?
Рамалий сидел, опустив голову. Он молчал.
– У меня есть что сказать, понимаешь? - Карит продолжала спокойно, без всякой задней мысли держать свою руку на руке так и не представившегося ей аотерца. Но тут он поднял голову и Карит обдало таким ярким, звездным светом из его глаз, что она отдернула руку. Черт знает что! С мужиками никогда не удается поговорить по-человечески.
– Встречу?
– Ну. Я б хотела вернуться потом домой, - хмуро пояснила она.
– Хорошо, - согласился Рамалий. – Заметано. При следующей нашей встрече я отвезу тебя к своим, в шестерку. И обещаю депутатскую неприкосновенность, - все тем же насмешливым игривым тоном заверил он ее.
Они молчали. Рамалий, очевидно, еще не собирался проводить Карит наверх, где пролегала дорога к городу.
– Чего ради ты притащил меня сюда? - спросила Карит, обводя глазами каньон.
– Привычка.
– А! Идеальное место для занятий некрофилией.
– Ты уверена?
– Ну конечно. Что тут еще делать?
– А знаешь, между прочим, мертвое тело способно получать от этого удовольствие.
– Даже?
– Угу. Гораздо больше, чем живое, можешь мне поверить.
Карит не нашлась, что сказать. Как она сама ни интересовалась трупами, ее познания в этой области были ограничены. Рамалий встал.
– Приятно было познакомиться с тобою, Цинна, - он протянул ей руку, которой она не воспользовалась.
Они вскарабкались по узкой тропке наверх. Здесь Карит рассталась со своим новым знакомым и отправилась в город. В анатомичке ее ждала неприятность: письмо от наместника с предложением немедленно явиться для выяснения каких-то обстоятельств. Каких именно - сказано не было. Карит теперь отовсюду ждала преследований. Когда она утром явилась в контору к наместнику, ей сказали, что все дело в найденной в пещере на берегу залива мумии. Ей, как специалисту, предлагалось определить возраст находки. У Карит отлегло от сердца.
Мумия оказалась четырехтысячелетней давности, местного производства. Что было самое интересное - она была напичкана галоперидолом, древним эрготропным нейролептиком, применявшимся врачами Великой Цивилизации в лечебных целях и вызывавшим судороги, депрессию и, при частом применении, - слабоумие. Она так и объяснила наместнику.
– Но... но ведь во времена фараонов таких лекарств не было?
– Возможно, - съязвила Карит, - мумии бывают разные. Я не знаю. Может, и египетские жрецы употребляли галоперидол. В лечебных целях.
Наместник шутки не понял. Он нахмурился:
– Как это - в лечебных?
* * * * *
Здесь Карит чувствовала себя в безопасности. Хотя она сильно подозревала, что один камень среди окружавших топкое болото за виллой просверлен. Оквинт, вероятно, вложил туда подслушивающее устройство. А, может быть, и нет.
Лягушки квакали оглушительно. Карит собирала их в стеклянную банку с полиэтиленовой крышкой. Генрих сидел на одном из валунов и лениво перебирал кончиком новой кожаной сандалии моток вонючих пресноводных водорослей.
То же кваканье, во всем объеме и тембровом диапазоне слышалось наверху, в библиотеке. Оквинт в простенке между окнами возился с ретранслятором. Никто ему не мешал, Все мирно работали под кваканье лягушек и еле различимый плеск шагов Карит.
Послушай, а ты уверена, что это не что-то... более естественное? - раздался наконец голос Генриха.
– Нет, - ответила Карит, продолжая ходить. Потом она тоже села. - Синтетика. Гниющий труп не может издавать такое ярко-зеленое свечение.
– Ну... и зачем он это?
Карит пожала плечами.
– Послушай, но ведь раньше он относился к тебе совершенно спокойно.
– Это из-за двери, - задумчиво произнесла Карит.
– Какой двери?
– В каскину спальню. Я испортила замок. Оквинт это заметил.
– Что тебе нужно в каскиной спальне? - спросил Генрих преувеличенно глухим, бесцветным голосом. Но чувствовалось, что он изо всех сил сдерживает смех.
– Хочу его трахнуть, - просто и серьезно отвечала Карит.
Генрих молчал.
– Нет, в самом деле. Почему не выйдет, а?
– Я должен буду при объяснении употребить частные термины, - веско заявил Гил Роберт.
Карит поморщилась:
– А без них нельзя? Я не люблю частностей.
Гил медленно кивнул:
– Ну вот потому - и не вышло бы.
Генрих продолжал внимательно смотреть на нее и следить за ее движениями. Цинка выбросила лягушек из банки, набрала в нее воды, села на камень посреди болота и принялась отхлебывать из банки.
– Цинна, перестань пить болотную воду.
– Проверено, - возразила она, посмотрев жидкость на свет луны.
– Все равно - прекрати.
Карит со вздохом выплеснула воду.
– Зачем тебе Каска?
– Достал меня брачным свидетельством. Хочет спасти.
Генрих еще некоторое время смотрел на нее внимательно и строго. Потом кивнул, понимающе:
– И теперь Оквинт тревожит тебя по ночам, выясняет, чем ты занимаешься? А на мигалку можно посмотреть?
– Можно. Только утром.
– Утром он ее унесет.
– Нет, - Карит помотала головой. - При Цернте не станет. Выставлять себя на посмешище - тоже подумать надо. Если б он трахался всю ночь. А то - мигает.
– Он еще не промигался, сердечный, - продолжала Карит, вытащив из болота за ногу увесистую лягушку, которая оглушительно квакала. – А когда промигаетея, еще что-нибудь придумает. Так устроен мыслитель. Если б он постоянно этим занимался, никто бы внимания не обратил. А то он сидит, молчит. А потом что-нибудь такое сделает - у всех глаза на лоб лезут.
Генрих молчал.
– Генрих.
– Генрих, давай устроим им девятку.
– Зачем?
– Тебе надо только защитить меня сзади. Я сама влезу в окно со стороны лестничной клетки и нападу, на кого надо.
– Я все понял. Я спрашиваю, зачем тебе это нужно?
– Ты боишься пыточного кресла?
– Нет. Не боюсь. Мы оба погибнем еще до кресла. Генрих долго молчал. Лягушки плескались и квакали.
– Кого ты там хочешь взять в плен, Цинна?
– Цериона.
– Зачем он тебе нужен? - спросил Генрих, уже смеясь. Карит же отвечала серьезно, вполне обдуманно:
– Старый мужик. Возможно - мудрый. Может, к нему еще никто не обращался с запросом по поводу его бывшего претора.
– Так это тебе легче просто поехать в Арций и все сделать.
– Поеду, - ответила Карит глухо. - Но не за этим.
– Слушай, между прочим, - заметила она, - есть ли более удобное место для вранья, чем пыточное кресло?
– Рабов допрашивают под пыткой.
– А женщин в постели. Слушай, а помогает, а?
– Ре-редко, - Гил Роберт ржал, держась руками за живот. Просмеявшись, он спросил:
– Слышала про того мужика, которого недавно нашли возле имения Крита в Кирике?
– Про обожженного? Слышала.
– Труп так и не опознали.
Карит кивнула:
– Я его знаю.
– Кто он такой? - с интересом спросил Генрих.
– Абдулла.
– Какой Абдулла?
– Из кинофильма. «Белое солнце пустыни».
Генрих молчал, недоумевая. Карит рассказала. К ней в анатомичку пришел человек. За генетической помощью. Такая ситуация. Кинообраз похитил из банка копий генетический материал аотерца.
– Кинообраз?
– Да. Со всеми мыслями, эмоциями, прочим. Ну, словом, вышел из телевизора. Только, материал от другого человека. Ну, ему подпитка нужна. По теме. По теме Абдуллы.
– Так он аотерец?
– Нет. Он через компьютерную кабинку все проделал. Здесь, на побережье.
– А кто его спалил?
– А! Это он меня спрашивает: «Я здесь врагов себе найду?» Я говорю: «Здесь каждый третий – враг.» «А керосин?» - Все нашел: и врагов, и керосин.
Генрих тихо смеялся.
– Все, - Карит хлопнула ладонью по закрытой банке. - Идем смотреть мигалку.
– А если он там?
– Ну и что? Подойдем, поздороваемся, спросим, чего он тут делает.
Генрих отрицательно помотал головой.
– А-а! - Карит вытянула палец в его сторону, - Ты боисся!
Тогда Роберт заржал еще громче и, судя по звуку, плюхнулся в болото. Оквинт подошел к простенку и с остервенением вырвал провода. Все смолкло. Все были слишком серьезны, чтоб счесть саму эту серьезность естественной. Один только Церион был спокоен по-настоящему.
* * * * *
Карит любила спускаться на самое дно, туда, куда боялась погружаться Хет. Она часто полушутя-полусерьезно заявляла Карит, что когда-нибудь потеряет ее. Но Карит дружила со своей бездной. Здесь хорошо и спокойно. И опасность, скользкая, мерзкая выходит из темноты постепенно, светясь чудовищными глазами кальмаров.
Однажды Карит была напугана всерьез, до глубины души, хотя то, что она увидела, опасности не представляло. Это была огромная (два метра в диаметре), прозрачная пульсирующая медуза, вся освещенная изнутри голубым фосфорическим светом. Карит и раньше встречала под водой больших медуз. Но только не таких. Дело в том, что точно такую медузу она увидела однажды в детстве в учебнике по зоологии сцифоидных. Тогда еще ее поразил мерзкий облик твари с мощно изгибающимися, как корни, щупальцами, весь ее хищный, угрожающий вид. В учебнике значилось, что медуза не превышает в диаметре 20 сантиметров. Но это был древний учебник. Переизданный со времен Великой Цивилизации. Когда же Карит увидела это существо в теперешнем его облике, она, вернувшись снова на землю, лишилась сна. И долгие годы потом ей снился этот огромный скользкий колокол, висящий в непроницаемой тьме моря и пульсирующий у нее над головой.
Теперь она, подобрав под себя ноги и удобно устроившись на плоском камне в самом низу огромной подводной скалы, с интересом наблюдала движение какой-то странной медузы. То, что это медуза, она поняла по характерной овальной форме огней, окружающих этот, очевидно, круглый предмет. Приближаясь, предмет принял очертания подводной лодки. Лодок Карит стремилась избегать. Попасть в плен к аотерцам значило лишиться и свободы, и жизни, и сгинуть в унизительном для ее достоинства ученого тринадцатом отсеке, предназначенном специально для женщин.
Поэтому Карит уже намеревалась тихонько заплыть за скалу и пуститься наутек. Но что-то в поведении лодки показалось ей необычным. Она как будто искала кого-то во тьме и периодически сигналила. Уж не ей ли? Карит мгновенно приняла решение. Она соскользнула с камня и поплыла к лодке. Подплыв к боку сооружения, она нетерпеливо хлопнула в него ладонью. Лодка издала гулкий неприятный звук, болезненно отозвавшийся в тишине вечной ночи.
Вверху, бесшумно отвинтившись, откинулся люк. Карит, не раздумывая, подплыла к люку и, ногами вниз, спрыгнула вовнутрь.
Оторвавшись от закраины люка, Карит упала на колени на мягкий коричневый пластиковый ковер. Все помещение было уютное, теплое, мягко освещенное. Карит, поливая пол под ногами струями воды, стекавшей с ее туники и волос, огляделась. Рамалий, спокойно смотря на экран перед собою, следил за движением диаграмм. А в другом углу на мягком уютном диванчике, прислонясь к его спинке и свесив белую точеную руку, сидела Хет в своем сверкающем подводном костюме. Это было до того неожиданно и неприятно, что Карит мгновенно изменилась в лице. Она не знала о связях Хет с Аотерой. А Рамалий, в свою очередь, не знал о связях Хет с Карит Цинной. И то, что обе дамы знакомы, не ускользнуло от его внимания.
– Присаживайся, Цинна. Гостем будешь, - сказал он, не отрывая глаз от экрана.
Потом спросил:
– Оружия нету?
– Кто же является в гости с оружием? - заметила Карит.
– Это хорошо. А как насчет того, чтоб трахнуться?
Карит молчала.
– Напрасно. Мы большие специалисты, я и моя подруга. Могли бы доставить тебе удовольствие.
– Мне бы... - Карит сглотнула. - Мне бы с умными людьми поговорить.
Рамалий хмыкнул. Конечно, дипломатическим тактом эта просьба не отличалась. Но он весело заметил:
– Коли так, поехали.
Он хлопнул по пульту и нажал нужную кнопку. Лодка мягко завибрировала, разворачиваясь, и начала медленно, но верно набирать скорость. Они плыли к Аотере.
Вибрация лодки прекратилась внезапно, когда Карит только-только настроилась на долгую дорогу, успокаивая свои нервы и повторяя про себя заготовленную речь, с которой она должна была обратиться к собратьям по разуму. Она смертельно боялась. Настолько сильно, что у нее разболелась печень и виски налились тяжестью, не предвещавшей легкости работы мозга в трудной ситуации.
В это время лодка остановилась. Рамалий, нажав компьютерную кнопку, отвинтил люк.
– Прошу, - обратился он к Карит, указывая на зияющее отверстие в потолке. Карит, как даме, очевидно предлагалось выйти первой. Она, все еще мокрая, в прилипшей к телу тунике и с растрепанными мокрыми волосами, подтянулась на руках и вылезла наружу. Здесь царила полная тьма. Еще более непроницаемая, чем в морской бездне. Она ухватилась за что-то, очевидно, за поручень люка. В это время рядом послышалось энергичное дыхание Рамалия и внезапно вспыхнул свет. Они находились на дне узкой шахты, низ которой представлял колодец с морской водой, а сбоку - небольшая ниша, где, очевидно, находился выход. От стен шахты веяло тысячелетней древностью. Они были сыры, скользки и покрыты толстым налетом серо-голубых и пурпурных водорослей.
Рамалий захлопнул крышку. Хет, очевидно, полагалось оставаться внизу. По трапу они спустились к нише. Рамалий открыл боковую дверь, представлявшую собой каменную плиту, ушедшую вниз, в пол. Открылся ярко освещенный ослепительно белый коридор. По этому коридору они зашагали вглубь здания, мучительно напоминавшего Карит хорошо оборудованную больницу.
Выйдя на некое подобие лестничной клетки с перилами сбоку, скамьей с другого края и с просторной, тоже белой лестницей, убегавшей вниз рядом с проемом, ведущим в такой же точно коридор, Рамалий остановился возле гладкой белой стены под большими электронными часами с зелеными индикаторными лампочками. Нажал контактную кнопку и створки двери разъехались. Карит ступила вовнутрь, Рамалий - за нею. Створки захлопнулись.
Это был прекрасно оборудованный компьютерный зал с большим креслом посередине. Вид этого кресла вызвал в Карит приступ ужаса. Рамалий, однако, вежливо поддерживая ее за локоть, усадил в это кресло. А сам направился к установке, находившейся у стены в углу зала, противоположном входу.
На появление Карит в зале никто особенно резко не отреагировал. Белокурый мускулистый детина, сидевший за установкой через одну после рамалиевой, вообще не повернулся от экрана, а тот, что химичил за каким-то пробирочно-колбочным коммутатором сразу налево от входа, только бросил на нее взгляд, и опять погрузился в свои опыты, издававшие слабый, но тошнотворный запах небиологической органики.
И только тот, что сидел за установкой прямо напротив центрального кресла, обернулся и в упор посмотрел на Карит, сжавшуюся в кресле, мокрую и растрепанную. У него были ярко-желтые глаза и огромный череп под иссиня-черной шевелюрой ассирийских волос. Лоб мыслителя и мощный звериный подбородок неандертальца. Узкий тонкий нос месопотамских царей и надбровные дуги, которые сделали бы честь предводителю первобытной орды, с успехом орудовавшему пудовой дубинкой. Руки тоже соответствовали этому двойному впечатлению. Начинаясь от могучих плеч с бычьей шеей над ними, они переходили в грандиозную мускулатуру плеча и предплечья и заканчивались неожиданно узким запястьем и кистью: тонкой, узкой, белой, с тонкими длинными пальцами.
– Вы откуда, мадам? - вопросило это воплощенное противоречие.
– Из-под гнета тысячелетий, - выпалила Карит, и тут же пожалела об этом. Ассиро-вавилонянин, однако, не обиделся, он как будто даже вздохнул с облегчением. Он спросил только (с сочувствием):
– У тебя с чувством юмора плохо?
– Нормально, - заверила его Карит.
Она сглотнула и спросила в свою очередь:
– С вами научной информацией поделиться можно?
– А какого рода информация? - задал вопрос тот, что сидел за химической установкой.
– По поводу возможности спонтанного возникновения эпидемического вируса.
– Ты за компьютером работать умеешь? - спросил неандерталец.
Карит кивнула. Тогда он кивком головы указал ей на пустующую установку, находившуюся между креслом Рамалия и белокурого аотерца. Это, очевидней была легендарная пятая установка в шестом отсеке.
Карит встала со своего места и пересела за пустующий дисплей. 0на быстро набрала код свободной линии и терпеливо и скрупулезно принялась печатать по памяти последовательность нуклеотидов ДНК. Эта лента как бы вытягивалась из ее мозгов и записывалась на экран. Время шло. Все молчали.
Карит продолжала работать кнопками: ГЦ, Т, ГЦ, АА, ГЦ... В это время тот, кто сидел сбоку, серьезный голубоглазый мужчина (чем-то похожий на Антония), по всему видно - очень умный, обратился к Карит с вопросом, вопиющую глупость которого трудно было переоценить:
– Как вам кажется, мадам, прав ли Спиноза, полагая, что женский ум и женские таланты ценятся мужчинами лишь постольку, поскольку женщины обладают красотой?
– Я откуда знаю? - Карит пожала плечами: - Я не мужчина.
Опять воцарилось молчание. Чтоб окружающие не подумали, что она резка и невоспитанна и не желает общаться, Карит добавила доверительно:
– Я Спинозу сдавала полгода назад. Потом пришлось обпиваться циклодолом, чтоб вычистить из мозгов всю эту муру.
– Спятить не боишься? - спросил тот, что сидел за химической установкой.
– Куда же дальше-то? - возразила Карит, горестно кивнув на экран.
Опять наступило молчание. Совершенно естественное, ненапряженное. Все продолжали работать. То есть, делать то, что делали до вторжения в их жизнь гостьи, явившейся из-под гнета тысячелетий (Мюрек потом не раз смеялся по этому поводу).
Наконец Карит оторвалась от экрана.
– Соблаговолите взглянуть, эчелленце, - обратилась она к тому, кто сидел за химической установкой. - Это эпидемический вирус.
Комп молчал.
– То есть, это ДНК. На самом деле такой белок уже есть в природе.
– Где? - коротко спросил Комп.
– В насекомых. Первая часть, - Карит нажала кнопку и запись вернулась к началу. - А вторая - в растениях. Ну, скажем, в тополе. Или в сахарном тростнике.
– Так, - мрачно заметил Комп. Он выключил установку и приготовился слушать. До того, как видно, он воспринимал манипуляции Карит с компьютером без особого сочувствия. - И что же?
– ДНК этого вируса есть в нашем геноме. То есть - в вашем, - поправилась она. - В мужском. В Y-хромосоме.
Комп молчал.
– Если ввести комплекс двух белков - растительного и животного – в организм человека, то... То, в общем, начнется его синтез. За счет ДНК. Ну, и... И в общем, - Карит начала заметно волноваться. - В общем, крысы этого не выдерживают. Поражение нервной системы, печени, почек. Мышцы тоже. Все.
– Крысы - самцы? - спросил Комп.
– Да.
– Скажите, мадам, - обратился к ней в это время Мюрек. - А почему вам вообще пришло в голову заняться этим?
– Припадок мужененавистничества, - буркнула Карит.
– Припадок? И часто у вас бывает такое?
– Не часто. Но бывает.
– Позвольте. У вас, значит, есть эта штука? И она действует? И вы ею не воспользовались?
– Нет. Я ее уничтожила.
На последнее заявление Мюрек не ответил. Все опять замолчали.
– Чепуха, - в это время произнес Комп. Он прочитывал запись, оставленную Карит в компьютере, на своем дисплее. - Этого не может быть. Чтоб это сделать, нужно сильное и очень локализованное магнитное поле.
– У меня оно есть, - Карит достала из-за пазухи кубик. В этот момент Карит впервые в упор посмотрела на того, кого звали Компом, и ужаснулась. Ее мгновенный взгляд выхватил мгновенную картину, которая сразу исчезла. Но от ее глаз практикующего врача не ускользнула истина. Комп был вурдалаком. Карит поняла это, обратив внимание на его губы. Мгновенно они сделались пухлыми и ярко-алыми, как бы напитанными кровью. И полсекунды спустя стали прежними: красивыми, античной формы и очень бледными. Карит содрогнулась. Комп это заметил, в его глазах мелькнул зеленый огонек. И сразу они стали прежними: карими, добрыми и насмешливыми.
Тем же добрым и насмешливым взглядом он посмотрел на кубик. Взял его в руки. По всему было видно, что встречается он с подобным предметом не впервые.
Он внимательно осмотрел кубик. Раскрутил его, заглянул внутрь, где слюдяным блеском блестели микросхемы.
– Подделка, - с уверенностью заявил он.
– Да. Но он действует лучше, чем настоящий, - заверила его Карит.
Комп продолжал вертеть в руках вещицу. Возвращать ее владельцу он, видимо, не собирался. Карит было жалко расстаться с делом рук своих, но что теперь? Она уже начала подумывать о том, выполнит ли Рамалий свое обещание отвезти ее домой.
– Дело в том, что, - продолжала объяснять она, - есть люди, которые умеют создавать такое поле. Сами. Психи, например. Особенно - женщины.
– Это мы знаем, - согласился Мюрек.
– Они проделывают эти вещи! Растирают тараканов с обоями и... Ну, в общем, если на вас нагрянет такая напасть, знайте - источник в женской психушке.
Все молчали. Комп продолжал интересоваться кубиком. Он соскоблил с него небольшое количество порошка на предметное стекло и залил реактивом.
– Все могу понять, - задумчиво пробормотал он. - И то, что вы сами это имитировали. Кстати, где настоящий?
– Я его уничтожила.
– Да, но... Но где вы взяли семиуглеродку?
– Я ее синтезировала.
– Так. Не вешать мне лапшу на уши! Это настоящая семиуглеродка! Подлинная!
– Ты ошибаешься, Комп, - с сомнением произнес тот, что трактовал про Спинозу.
– Нет. Не ошибается, - с уверенностью заявил Мюрек. - Это тот самый человек, который чуть было не погубил Аотеру. Причем - именно при помощи настоящей семиуглеродки.
– Где вы берете ее так много? - насмешливо спросил Комп.
– Это мой профессиональный секрет, - угрюмо возразила Карит.
Комп кивнул на пыточное кресло в центре зала:
– Здесь все профессиональные секреты становятся нашими.
– Мне была обещана дипломатическая неприкосновенность.
Некоторое время все молчали.
– А, между прочим, - заметил Комп. - Ты знаешь, куда заведет тебя эта твоя доморощенная дипломатия?
Карит кивнула:
– Измена родине. Шестая статья без отсрочки приговора.
Она ждала, что будет дальше. Спасти ее мог только Рамалий.
– Все! - Рамалий хлопнул по пульту. - Пошли!
Он вывел Карит из отсека под насмешливые взгляды своих коллег.
В шахте, в лодке, Хетепхерес не было. И было совершенно неясно, куда она делась и куда могла отсюда уйти.
* * * * *
– Цинна, - Цернт поднял голову от бумаг. - Зачем тебя понесло в шестерку?
– За изменой родине.
– Ну в самом деле, - согласился Цернт и даже кивнул головой. После чего воцарилось молчание.
– Цинна, - произнес Цернт в раздражении. - Если ты залезешь, как осьминог в бутылку, тебя ничем оттуда не вытащишь.
– Кроме как угрозой пытки, - ответила Карит, с грохотом отодвигая кресло и садясь к столу рядом с Аррунтом.
Тот произнес, не отрывая взгляда от бумаг:
– Я хотел бы спросить вас, мадам, - Аррунт изобразил на лице искреннее смущение. - Спросить вас. Вы что, в самом деле умеете драться?
– Умею.
– А. Ну. С тигром, например?
Карит пожала плечами.
– А с кальмаром?
– С каким кальмаром?
– Большим, - вдруг заявил Аррунт веско и угрожающе. - Пятнадцать метров. Дело в том...
– Дело в том, что здесь на побережье обнаружены щупальца тварей именно таких вот размеров, - объяснил женоподобный сероглазый арцианец, Клавз, сидевший напротив. - И подозревают вас.
– А на каком основании?
– Вы ныряете под воду, Цинна, - объяснил Аррунт.
– Карит кивнула:
– Ну и что?
– Этого достаточно, чтоб отправить вас в тринадцатое.
– Но недостаточно, чтоб доказать, что я дерусь с кальмарами.
Все присутствующие сидели за столом, опустив глаза. Карит подняла голову и в упор посмотрела на Аррунта.
– Я в жизни не видела кальмара длиннее двух метров.
– Где?
– В зоологическом музее.
Все молчали. Карит встала, взяла со стеллажа нужную книгу и вышла из зала.
– Цернт, ты когда-нибудь проявлял жестокость по отношению к пленному полководцу? - серьезно спросил Крис.
– Ты что, спятил? - опешил Цернт.
– Непонятно, откуда возникло подозрение, что это - пленный полководец, - отозвался Клавз, не поднимая взгляда от бумаг.
– Гораздо непонятней другое, - возразил Аррунт, наморщив лоб, - откуда возникло подозрение, что дама, хрупкая, женственная, прекрасно воспитанная, способна под водой драться с кальмаром?
Аррунт в упор смотрел на Оквинта, но тот молчал, все остальные - тоже.
– Вы ошибаетесь, господа, - заявил Цернт угрюмо. - Это человек не только свободный...
В это время с улицы донеслись голоса. Каскин сверху, из кабинета:
– Цинна, сколько тебе осталось экзаменов?
– Два.
– Чтоб к понедельнику зачетка была готова.
* * * * *
– Человек не только свободный, но и дисциплинированный? – весело вопросил Аррунт.
Но Цернт ему не ответил.
* * * * *
– Нет, Цинна, я этим не воспользуюсь, - заявила Хет твердо.
– Почему?
Хет пожала плечами:
– Я не считаю, что моя жизнь стоит человеческой жизни.
Карит удивленно воззрилась на нее. Они стояли на пыльном, поросшем бурьяном косогоре, где начиналась зона прослушивания и они обычно расставались друг с другом.
– Хет, ты в уме? Сколько человеческих жизней ты загубила на своем веку?
Темно-вишневые губы Хет скривились в усмешке:
– Что ты понимаешь в этом?
– В чем?
– В том, кого я считаю человеком.
Карит опустила голову. Потом посмотрела на Хетепхерес и кивнула, прощаясь.
– Привет! - Хет взмахнула рукой и тут же упала в траву в виде изящной полупрозрачной зеленоглазой ящерки, в облике которой было что-то от самой Хетепхерес. Ящерица скрылась в траве. Карит прошла к лестнице и спустилась вглубь оврага, к себе. Тишина.
– Какое быстрое исчезновение, - заметил Церион, слышавший в библиотеке конец разговора. - Кто это? - спросил он строго, в упор посмотрев на Цернта.
– Хетепхерес, - ответил Цернт.
Церион тяжело вздохнул, но ничего не сказал.
* * * * *
В районе каскиной виллы останавливалось множество лодок. Карит за долгие годы жизни научилась их различать. И те лодки, которые привозили каскиных гостей, и те, что бандитствовали на побережье на свой страх и риск, и те, что вообще не имели отношения ни к Аотере, ни к Элверу. Черт знает откуда. Из космоса.
Эта лодка явилась прямо из шестерки. Карит с пригорка наблюдала, как завернутое в черное человеческое тело Цернт с Компом снесли вниз, к морю, к прибрежной гряде камней и спустили в лодку. Лодка отчалила. Цернт остался.
Потом, в академии, она узнала подробности этой истории. Крис, по неписаному закону высшего арцианского общества, не смел им отказывать - ни Оквинту, ни Каске, изнасиловавшим его. Оквинт вел себя корректно. Он, по биологическому возрасту, был намного моложе, Крису совершенно не нравился, держался с ним по-дружески, не приставал. Зато Каска, человек беспринципный и сексуальный, замучил бедного Криса постелью. И у себя на вилле, и в собственном доме в Сицилии, и у самого Криса в Арции. Крис решил покончить с собой. Перед этим он зло и не по человечески расправился с собственной семьей. Семья у него была хорошая, но не первая по счету. Такое, вообще, всегда сходило трансплантатам с рук. Расслабился - и ладно. Живи дальше. Крис не захотел. Он проделал все грамотно и умно, его подвела только внезапная и непредвиденная необходимость ехать в Кирик, к Каске на виллу по срочному делу. Вызвал его Цернт. И Цернт, разговаривая с ним, ничего не заподозрил.
Крис же давно уже, запершись у себя в спальне и отослав всех рабов, лежал и умирал. Он вскрыл себе продезинфицированным скальпелем брюшную полость и аккуратно, действуя в перчатках и поливая внутренности антисептиком, вырезал их себе все целиком, не исключая почек, печени, мочевого пузыря и кишечника. Зашил все, забинтовался и лег. Все должно было продолжаться неделю, как минимум, но через три дня Цернт вызвал его по видеофону.
И здесь Крис держался стоически, стремясь отсидеть заседание и вернуться домой. Его подвела внезапная слабость. Крис был неспортивен (это Каска всегда сообщал по секрету Цернту в постели). Он заглотал целую пачку обезболивающего, прежде чем ехать, но сидя за общим столом, при всех, не выдержал. Громко застонал, ткнулся головой в стол и потерял сознание. Он был уже почти мертв. Вызвали шестерку.
* * * * *
Кого-то воспитывают родители. Кого-то - тетушки, бабушки, опекуны. А кто-то воспитывает себя сам. С такими трудно. Самовоспитанный человек имеет и собственные установки, и собственную мораль и свою, не чью-нибудь, дрессировку. И сам за себя отвечает.
Тум, мумия, бывший Сети II, убитый собственным сыном, был обессмерчен Элвером по его собственному, элверову способу. Элвер не раз говорил потом, что он зря это сделал, что он не учел того факта, что Тум, на которого наложил руки родной сын, не просто умер, но и спятил, то есть стал неуправляем.
В ойкумене Тум редко себя проявлял. Он, правда, иногда убивал и насиловал, но исключительно в тех случаях, когда его видели и боялись. В основном же он тяготел к Аотере, к Рамалию, который имел над ним власть и мог приказать ему что угодно.
Тум (Сети), Тум - это прозвище в Аотере, мечтал вернуться в живое, телесное состояние. Наслаждаться запахом моря, цветов, хотел любить женщин. На протяжении 10 тысяч лет он оставался высохшей, сгорбленной мумией, полной скорби и тоски о содеянном его родным детищем (кстати, сын его царствовал недолго, тоже был убит, но не обессмерчен).
Тум уже давно заприметил Карит. Ему сказали, что это - прекрасный врач, что она все может, в том числе я возвращать с того света. Тум желал познакомиться. Но боялся. Боялся испугать. А, испугав, он инстинктивно сделал бы все то, что делал всегда. Ему этого не хотелось.
Была ранняя весна, и довольно холодная. Карит сидела, закутавшись в теплый шерстяной плащ, на своей глиняной лестнице возле кладбища на верхней ступеньке и читала. По дну оврага при ярком свете солнца передвигалось скачками что-то черное, высохшее, не из мира сего. «Мумия, «- решила Карит. Зомби предпочитают ночь, аотерцы вообще себя не демонстрируют.
Обезьяноподобное сморщенное существо аккуратно поднялось по ступенькам и склонилось перед Карит в глубоком поклоне.
– Тум, - представился он. - Тум.
– Карит Цинна, - отозвалась Карит, не отрываясь от книги, но искоса его разглядывая,
– Страшишься?
– Нет.
Тогда мумия вздохнула, совсем по-человечески, и уселась на две ступеньки ниже.
– Мне говорили, ты возвращаешь к жизни?
Карит кивнула.
– Осирис не велит заниматься этим. Кто умер - тот умер. Это его воля.
– Но ты вот - не умер.
– На то его воля.
– Надо сказать, воля у него довольно злая.
– Нельзя. Страшись.
– Ты чего хочешь? - спросила Карит прямо.
– Снова стать живым.
Она долго молчала.
– Можно было бы попробовать, - наконец ответила она. - Но на это нужны время и средства. А я сейчас ограничена и в том, и в другом. Но если я буду свободна, я попробую.
Тум встал, отвешивая глубокие поклоны:
– Поклянись, что ты не забудешь обо мне.
– Обещаю сделать все, что в моих силах.
Тум убежал. Причем, так быстро, что только его черная тень промелькнула среди древних камней и крестов кладбища.
Здесь же, рядом, возле старых катакомб древней виллы, находилась потенциальная яма. Так называлось то место, которое зомби в безлунные ночи избирают для прогулок и отдыха. Карит это знала с раннего детства. И с раннего детства в особенно безлунные ночи любила подстерегать зомби на черной от потенциального магнитного провала земле. Хотя это было опасно. Смертельно опасно. Но ей необходима была информация.
Особенно ее интересовал полусгнивший субъект, бывший трансплантат, являвшийся сюда черт знает откуда, с юга, из-за черты радиации. Карит спокойно садилась на черную, лишенную растительности землю, и он рассказывал. Про города-монстры и агломерации, населенные зомби. Про скрежещущие по улицам трамваи и метро. Про гниющие толпы, продолжающие считать себя людьми. Про все он говорил охотно и со смаком. Не любил только касаться темы исчезнувшего Американского континента.
– Чепуха, - обычно говорил он. - Если б у Мюрека хватило средств ухлопать два материка, то хватило бы и на то, чтоб построить корабль и сдернуть отсюда. Там он. На месте. Ждет новых Колумбов. А мы все - просто заперты на этой, он подчеркнул слово, этой планете. Заточ;ны. Земля - это галактическая помойка. И не рыпайся.
Каска продолжал разыскивать в Кирике и по работорговым рынкам ойкумены плоды своего собственного и чужого творчества. В частности, он привез откуда-то старуху. Простую синеглазую бабку в цветастом платочке, чем поверг всех сотрудников виллы в шок. Это была знаменитая, обессмерченная им самим рабыня, получившая за свои подвиги в ойкумене нелестное прозвище «смерть-воровка».
Уследить за нею он, как и всегда, не смог, и она смоталась из эргастулы. Ее сине-красный платок мелькал везде: в парке, на кладбище, в запретной зоне за виллой, где стояли керогеновые столбы и на одном из которых (как она точно знала) ее собирались сжечь.
Кроме того, Каска привез из Кирика ту самую семью, в которой, когда Карит было 15 лет, погибла девочка (та самая, гречанка Карит, ушедшая в Аотеру).
Сын их, страшный, пузатый, огромный, был людоедом, А сами они, шестидесятилетние старики, занимались компьютерным похуизмом: снимали свои совокупления перед видеокамерой и потом демонстрировали эту прелесть по тайным радиолиниям.
Теперь сниматься им было негде. Но привычка демонстрировать себя осталась. Карит, тихая, самоуглубленная, всегда занятая своим делом, показалась им подходящим объектом для этого. Тот факт, что они когда-то погубили ее лучшую подругу, забылся. Карит не была мстительна. Но выйдя из двери своего сарая, она сразу натыкалась на этих двоих, занятых интересным делом. На пригорке, на берегу, на закраине крокодильника - когда никого не было рядом. Смотреть на это было противно и страшно.
Карит вынула из ящика стола в своем сарае меч и, вооружившись, отправилась за водой. Как она и ожидала, двое рабов, сидевших рядом на пригорке, увидев ее, сразу принялись за дело, Карит двумя ударами меча перерубила затылочную часть тому и другому. У нее был пластиковый мешок, специально для этих целей, она погрузила обоих в него и утопила в болоте. Дома ей никто ничего не сказал, хотя она по лицам видела, что они все знают.
Людоед был искалеченный семьей вполне нормальный человек. Карит видела это по его глазам, умным, несчастным. Его раскормили и теперь ему постоянно хотелось есть. Он нападал на людей и сжирал их, прямо сырыми. Но в Карит он почему-то вызывал глубокое сочувствие. Она задалась целью вернуть его в нормальное состояние.
Соорудив огромный бутерброд с ветчиной, она отправилась в глубь парка. Села на траву под большим платаном. Людоед вышел из тени, огромный, толстый, голодный. Он набросился на еду. В его манерах было что-то жалкое, что-то от голодного, измученного ребенка. Нестерпимая жалость к изуродованному человеку. Карит подождала, пока он доест, а потом одним взмахом меча отрубила голову ниже мениска шейных нервов. Тело продолжало лежать огромной тушей на съедение волкам. А голову она принесла в лабораторию. Подыскала подходящее тело, прочистила его генетически (чтоб генетика соответствовала клеткам головы). Пришила голову. Вернула к жизни. Человек этот оказался хорошим компьютерщиком. Был умен и вполне грамотен. Но не это волновало сейчас Карит. Ей нужны были деньги, чтоб снабдить ими новую личность, отправить ее подальше отсюда.
– Поезжай на край ойкумены, в Галлию. Купи имение и живи там. Читай книги, разводи овец. К прежним привычкам не возвращайся.
За деньгами она обратилась к Каске.
– Сколько? - только и спросил он. Но, услышав сумму, осекся:
– Цинна, у тебя какие-нибудь нормы есть?
Чек он выписал. Для чего нужны эти деньги, он так и не спросил.
* * * * *
Мать, Корнелия, продолжала жить в самом дальнем углу подвала, иногда появляясь на свет. Шествуя лунной ночью по двору виллы, она сияла красотой, величественная, белая, хрупкая, как богиня.
Карит обычно не обращала на нее внимания. Несколько раз она покушалась уничтожить труп серной кислотой, но, убедившись, что это бесполезно, оставила попытки и воспринимала Корнелию как неотъемлемую часть природы. Мать же иногда изъявляла желание поговорить с дочерью.
– Дочь моя, - обращалась она к ней, обычно сидя на закраине крокодильника на другом конце бассейна. - Я хочу предостеречь тебя.
Карит молчала, вглядываясь в расстилающееся вдали спокойное, искрящееся море.
– Мне было видение. Еще когда я жила здесь, с твоим отцом, и вилла принадлежала Циннам.
Она смолкла.
– Столб. Огромный столб искрящегося кварцита встал из прибрежной отмели на высоту 20 метров, Это предупреждение. Им, - она кивнула в сторону виллы.
Карит давно уже боялась последствий ныряния в глубину моря. Она работала с кораллами, но зооиды, мельчайшие частицы размножающихся кораллов, клетки и яйца могли оставаться на ней. И она вполне могла вынести их на побережье. А что произойдет, если такой столб начнет развиваться? Может быть, мать права?
Это случилось. Но до того карикатурно и глупо, до того убого и не величественно. И, однако, это вызвало скандал.
Зооиды начали расти стихийно. Сразу, под влиянием констелляции звезд, под вечер, когда на побережье в гости к Каске прибыла аотерская лодка. Они выросли на отмели как небольшой лес, достигая только верхней кромки воды. И среди них, вросшая боками в песчаник, застряла аотерская лодка. Другие лодки, прибывавшие после, объезжали это все стороной, недоумевая и вглядываясь. В библиотеке Каски царил скандал. Вопросов не задавали. Потому что малейший вопрос мог вызвать взрыв - судебное разбирательство.
Карит, как всегда утром, умывшись из родника, пошла искупаться. Сразу на побережье она наткнулась на всю картину целиком. Вышла на берег, шатаясь, села на закраину крокодильника, обхватив голову руками.
– Кошмар! Там, между столбов, застряла аотерская лодка.
Эфиоп продолжал полоть рассаду. Он, конечно, все знал. Но откуда - одному богу известно. Может - от зомби.
– Сколько галлонов серной кислоты у тебя припасено в подвале?
– Два.
Карит кивнула:
– Этого хватит. Тащи оба.
Эфиоп принес. Они пошли на берег. Зашли по колено в воду. Эфиоп принялся лить жидкость в искрящуюся утреннюю воду. Она шипела, брызгалась, но они отходили все дальше и дальше, пока не вышли на песок.
– Все! - резюмировала Карит.
Эфиоп внимательно разглядывал свои красивые, белые, царские ступни.
– Да ничего с ними не будет. Ха-ха-ха! – Карит повалилась на песок в диком хохоте.
Эфиоп смотрел на нее. Потом заметил:
– Валяться в ногах у мужчины, Цинна, это верх невежества. И вообще, я буду вынужден ликвидировать весь спирт, какой есть у тебя там, - он кивнул в сторону сарая.
– Эфиоп, - Карит привстала, - не отбирай у меня спирт. Ты только подумай. Иначе я буду валяться в твоей постели, - она опять свалилась в хохоте. - Это будет хуже, гораздо хуже!
Эфиоп смотрел на нее с нескрываемой брезгливостью. А Кассий с Курионом, наблюдавшие эту сцену с крыши виллы (воздух был чист и прозрачен и все было слышно), отметили про себя количество серной кислоты, потребовавшееся для ликвидации ситуации. Столбы в самом деле исчезли. Но лодка оказалась сильно повреждена.
 
Глава 5. Рик Мал

Крис вернулся из Аотеры сам, без сопровождения и утром явился на виллу Каски. Все приветствовали его как обычно, как будто ничего не случилось. Сам Крис всех огорошил, обратившись к Каске почти официально:
– Мне можно поговорить с твоей свояченицей?
– Ну. Ну, разумеется. Только...
– Только, будь осторожен, Крис, - весело вмешался Клавз. - Тиринфцы. Они же не лечатся. Если красавица...
Так или иначе, Крис встал из-за стола, вышел из зала и спустился в овраг. Пробыл он там полчаса, не меньше. Только уже потом, возле крокодильника, когда они вошли в зону прослушивания, раздался явственно его раздраженный голос:
– Скажите, Цинна, вы сами-то соображаете, что вы делаете?
– Безусловно.
– Ну. Желаю успеха.
Этот обрывок разговора, к несчастью, прослушали Комп с Рамалием, которые приехали к Каске на виллу и поднимались в данный момент по боковой лестнице. Они знали, о чем идет речь: об эпидемических вирусах. Цинна-одиночник из шестнадцатого специально проинспирировал Криса поговорить на эту тему с особой, которая рискует. Зачем? Непонятно.
* * * * *
В высших слоях общества ойкумены были типы одежды, которых они придерживались. Греки, арцианцы. Женщины же могли себе позволить платье, выходящее за норму. Особенно арцианки. Кофту с вязаным горлышком одеть с греческим плащом вместе - для мужчины считалось недопустимым, для женщины - вполне. Именно в таком виде (а на дворе стоял холод) Карит и поднималась по ступеням аудитории вверх, где сидел и зубрил Гил Роберт. Парень с верхнего ряда, Мик Гербарт, сразу передал ей вниз свой билет. Она принялась писать. Потом вернула.
Мик внимательно прочел.
– Слушай? - возмутился он. - Когда Эдип выеб Иокасту...
– Там не так выразились, - спокойно возразила она. - Где про инцест, дай сюда.
Она переписала и вернула листок. Мик опять толкнул ее в плечо.
– Слушай? - обернулась она возмущенно. - Лисистрате не хватает стыда, Эдипу - информации, тебе чего надо?
– Мудрости.
– Ты совсем охуел, - констатировала Карит, принимая обратно исписанные листки.
Но Мик не желал ссориться:
– Слушай, - приноравливаясь к ней, заявил он, - а здорово ты тогда... про Америку.
– Мне до Америки, как вон до той лампочки, - она ткнула ручкой под потолок. - До царя Эдипа - как вон до этой. И вообще, - серьезно сказала она, возвращая билет, - мудрость женщина и она любит только воина.
– Конечно, - согласился Мик. - Ты вот - воин, и тебя любит женщина.
– О чем это ты? Не понимаю.
– Как же, как же. Полюбить - так королеву, проиграть - так миллион.
– Речь, очевидно, шла о Хет, о царице. Карит вздохнула и уткнулась в свою книгу.
* * * * *
Рик Мал не шутил. Да и вообще, люди подобного сорта не шутят. Он вознамерился лишить Цинну гражданских прав, и для этого выяснял на побережье обстоятельства, гибели арцианской базы.
* * * * *
Каска утром вызвал Карит к себе в кабинет. Из ящика застекленного шкафа он достал чистый лист пергамента с записью брачного договора.
– Подпишись.
– Да, конечно, - съязвила Карит. - Ты думал, ты до 25 лет продержишь меня под опекунством, а потом еще женисси на мне?
Каска вспылил:
– Убью!
Потом успокоился.
– В рабство продамся, - согласилась Карит. - Брачного договора подписывать не буду.
Каска смотрел на нее с интересом.
Потом вечером он заставил Цернта вызвать из шестерки Мюрека, Компа и Рамалия.
Они сидели в лодке. Рамалий смеялся. Мюрек был серьезен. Комп сказал:
– Ради тебя, Каска. Но имей в виду. Это интеллектуально опасный тип, мы выясняли. Человеком он не останется.
Имелось в виду - трансплантация. Каска кивнул.
* * * * *
– Железка при тебе, Цинна? - строго спросил Цернт, причем не глядя в ее сторону.
– Нет. В сарае.
– Принеси.
Карит сходила за оружием и покорно положила его на стол. Один из сидящих за столом спрятал оружие в ящик и запер на ключ.
– Подпишись.
Карит, не читая, подписалась (это был акт о самопродаже в рабство).
– Мне можно идти?
– Можешь.
Вечером она сладко спала, накрывшись медвежьей полостью. Вошли Каска с Цернтом (они сломали крючок).
– Пойдем.
– Куда?
– В Аотеру.
Карит приподнялась на ложе и посмотрела в глаза Цернту:
– Мне бумажку можно?
– Зачем?
– Хочу обратиться к сенаторам. Там, наверху, - имелось в виду в библиотеке.
Цернт протянул пергамент.
Карит, как была, в одной тунике, вышла из сарая и поднялась на первый этаж виллы.
– Господа! - заявила она, растрепанная, в сандалиях и, потрясая бумажкой, - меня хотят отправить в Аотеру за то, что я уничтожила базу вокруг Кирика!
Весь зал грохнул. Пафпей, сидевший с краю, ближе к камину, потребовал пергамент.
– Вы сами это подписывали? - спросил он Карит.
– Собственноручно.
– Просмотрите там, есть ли компьютерные копии, - обратился он к сидящему напротив.
Таковых не оказалось. Цернт был очень предусмотрителен на случай хохмы. Они оба (Цернт и Каска) стояли по бокам двери и смотрели на то, что происходит.
Пафпей бросил пергамент в огонь.
– Можете быть свободны, - заявил он Карит.
– А железку? Я хотела сказать - оружие? Там - в том ящике.
Ей вернули меч. Она посмотрела в глаза Каске. Долгим, пронизывающим взглядом. И прошла мимо. Назревал скандал.
* * * * *
Каскина жена, опозоренная и исключенная из арцианского общества, была, однако, мила, обходительна и весела. Должно быть, в преддверии ночи (так шептались каскины гости, сидя за столиками на террасе и потягивали вино). Не все были допущены до ночных оргий. Пафпей не был. Он стоял рядом с Крисом и Курионом и наблюдал, как со стороны Панорпа (главной гавани Сицилии) к вилле приближается всадник. Карит Цинна. Ее сразу можно было узнать и по осанке, и по посадке головы, и по неярким, почти рабским тонам одежды. Плащ, как у рабыни, был скреплен на левой стороне груди. Так, конечно, удобней. Арцианке все позволено. За поясом висел меч.
Она остановилась за речушкой, через которую был перекинут прелестный мраморный мост. Бросила коня. Перешла мост, не касаясь рукой перил. Походка упругая, одежда пыльная, лицо усталое, даже в углах губ застряла пыль.
Она спросила что-то у гладиаторов, охранявших виллу. Они указали наверх.
Кивнув всем на террасе (не каждый еще умеет так - чтоб всем сразу), она прошла к Каске в кабинет.
Оттуда сразу послышался визг, гром и битье посуды.
– Ты посмотри на себя! На кого ты похожа?
Они вышли на террасу выше той, на которой находились гости. Тем все было слышно. Но Каска никогда не смущался этим. Что о его обстоятельствах слишком много известно.
– Это значит, - явственно послышался голос Цинны, - вынуть у себя мозги из черепа и посмотреть, как они устроены. С тем, чтоб потом засунуть их себе туда обратно. Но, мне почему-то кажется, Каск, у тебя в конце всегда одна извилина оказывается лишней.
– Драться будем? - деловито спросил Каска, сидя, очевидно, за столом.
…………………………
– Прямо сейчас?
– Нет, - Каска откинулся в кресле. - Когда у меня будет настроение тебя совсем убить.
– Мне долго придется ждать, Каска.
Послышалось ругательство. Гнусное, изощренное, по-арциански. Цинна, вероятно, сумела его оценить:
– Не вредничай, Каск, - заявила она примирительно. - Подпиши документ.
Каска продолжал сидеть и пить. Тогда Карит опустила ногу на первую ступеньку лестницы, ведущей на нижнюю террасу.
– Чем собираешься заняться в ближайшее время, Цинна? - дружелюбно вопросил Каска. - Подделкой моей подписи?
– Именно.
– Не забудь два больших росчерка, - напутствовал он ее.
Когда она проходила мимо, Пафпей глянул на нее одобрительно, насмешливо. Угол губы ее презрительно дернулся.
Дома наместник засадил Фира в тюрьму (для чего и нужен был документ). Тот умолял наместника спасти его от Карит, от ее порочащих скромного хирурга опытов. Карит была с этим не согласна. Фир уже знал многое, во многом участвовал, кроме того он был ей необходим как помощник. То, что она продолжала любить его, значения не имело. Наместник взял в руки документ, повертел его, заметил, указав на подпись:
– Хорошо сделано.
– Талантливый человек во всем талантлив, - не преминула подтвердить Карит.
Они опять работали рядом и ненавидели друг друга...
Вечером их вызвали в керогеновый морг (в городе отмечалась очередная вспышка совокуплений с мертвецами).
Тусклая лампочка под потолком. Ряды Русланов: длинноногих длинноруких, узкоголовых. У некоторых губы алели, как вишни. Именно к одному из таких она и подошла. Руслан спал мертвым сном. То есть - подлинно мертвым. Наместник, врач из муниципальной больницы (грек) и врач от администрации Арция (муж Валерии), смотрели строго и скорбно. Все ссохлось: мышцы, глазницы, мошонка, член. В чем дело?
Фир стоял поодаль, лыбился и отворачивался. Он слишком явно демонстрировал, что он - педик. Все же, в конце концов, знают, что Голуй просто изнасиловал его...
– Фир, скальпель, - попросила Карит.
Она вскрыла вену у себя на запястье и, повернув руку, покапала на пол. И сейчас же мертвец, к которому они стояли ближе всего, напрягся. Мышцы, мошонка, член. Огромный, как кол. Он дико завыл и сел в своем цинковом гробу:
– У-у-у-у-у-у-у-у-у-у! - и так без конца.
Карит перемотала рану бинтом и скотчем. Потом спокойно пошла по рядам. Все лежали тихо. А группа из членов муниципалитета и Арция стояла в недоумении. Кто-то догадался вытереть кровь тряпкой с пола, но мертвец продолжал выть.
– А это, - произнес арцианец, - эта запись когда-нибудь кончится? Он обращался именно к Карит, поэтому она подошла вплотную к гробу.
– Серная кислота есть?
– Есть, - нехотя констатировал наместник.
– Сколько?
– Два галлона.
– Хватит.
Кислоту вылили сразу и воющее существо превратилось в липкую черную массу.
– Хоронить это нигде нельзя, - предупредила Карит. - Здесь полно вирусов. Заплавьте и выбросьте подальше от берега... Хотя. Хороших результатов гарантировать не могу.
Вот об этих-то ее подвигах наместник и докладывал Каске. А также о том, что она продолжает возить мусор на городской свалке.
* * * * *
Генрих, расслабленный, выпивший, полулежа среди пирующих, рассказывал в который раз ослиную историю.
– Ты ей-то рассказал? - осведомился некто из присутствующих, тиринфец, сокурсник Карит и Генриха.
– Да. Рассказал. Ее чуть инфаркт не хватил. Но Катька – человек сильный.
Курион, присутствующий тут же, пил воду из фонтанчика. Он слушал внимательно.
– А проще нельзя? - осведомился он.
– Нет, - похвастался Генрих. - Цинна - мой будущий полководец. Мне гораздо интересней ее до инфаркта довести, чем в постель уложить.
Воцарилось молчание.
– О ком речь? - спросил арцианец, служащий девятки. - 0 женщине? Странная женщина. Интересные вещи про нее говорят.
– Цинна - человек порядочный, - безапелляционно заявил довольно сильно пьяный Сильван.
– Да, - подтвердил другой арцианец, трезвый и отдающий себе отчет (так всем казалось), - более того: Цинна - человек чести.
Он подошел к удрученному Гилу:
– Не расстраивайся Генрих, - он положил руку ему на плечо, - мы признаем за тобой будущего начальника конницы.
– Странные вы люди... - произнес Курион задумчиво, опустив тяжелую, набитую мозгами голову, - молодежь.
* * * * *
До конца занятий в лагере оставалось еще две недели. Но Карит справедливо полагала, что она может позволить себе посидеть за своими рукописями два дня, а потом отговориться нездоровьем. Она встала в 5 и уже три часа сидела над вычислениями, когда в сарай ворвался Каска. Глаза горят желтым огнем - из ноздрей дым. Крысы перепугались и забегали, заверещали в клетках.
– Так! - констатировал Каска. - Вместо того, чтоб подчиниться нашей воле попытаться сделать из тебя человека, ты продолжаешь заниматься отсебятиной.
– День занятий уже начался, Каск, - мягко возразила Карит, - вернусь я вечером или сейчас - значения не имеет.
– Ты отправишься в лагерь сейчас!
– Нет!
Карит резко обернулась в кресле и подняла самопишущую ручку:
– Я понимаю, в чем дело: Эфиоп уснул. А ты рассчитывал на хорошее утро. Либо Цернт ни за какую не хочет вылезать из-за компьютера.
– И тебе хотелось бы на это посмотреть?
– На что?
– А вот на это. Как они мне отказывают?
– Не дури, Каска, - Карит обернулась лениво к своим бумагам.
– Доставай меч и идем драться.
Карит молчала.
– Или я убью тебя, - Каска положил руку на рукоятку. Только теперь она заметила, что он при поясе и с мечом.
Карит встала, извлекла из топазовой вазы ключ и, открыв нижний ящик, достала оружие.
– Пойдем, - сказала она с горечью.
Каска был одет не для боя: в фиолетовую тунику с золотым поясом.
От него разило мускусом на весь парк. Карит знала, что Каска болен, что он давно не воевал. Все это не имело значения. Когда он скинул плащ и выхватил оружие Карит почувствовала его силу. Собственно, эти двое уже надоели друг другу настолько, что в самом деле собирались друг друга убить. Настоящая мужская драка, остервенелая, без запрещенных приемов и поблажек. Арцианская драка. Так даже гладиаторы, прирожденные артисты, не умеют.
Они хотели друг друга убить. Но Карит отвлеклась на четверть секунды: сине-красный платок мелькнул между стволов и огромная, зияющая, до кости, рана, раскроила ее левую руку от плеча до локтя. Каска сдержался: он хотел ударить по плечу.
Кровь капала на песок. Карит стояла, спокойно смотря Каске в глаза: «Продолжай. Через полчаса я ослабею и ты сделаешь то, что хочешь. Или не хочешь?»
Ее глаза смеялись. Она твердо стояла на ногах и могла биться сколько угодно. Только не с Каской.
– Отправляйся в лагерь! - коротко приказал он.
Он повернулся и, не глядя на нее, пошел вверх по тропинке на виллу.
В библиотеке сидели Крис, Оквинт и Цернт. Каска демонстративно вынул из ножен окровавленный меч и принялся мыть его в фонтанчике в углу зала. Кровь была темной, венозной.
– С кем ты дрался, Каск? - спокойно спросил Цернт.
– С Карит.
Цернт посмотрел на него непреклонно и вопросительно.
– Я отправил ее в лагерь.
Он отмыл оружие и старательно вытер салфеткой. Цернт писал, не обращая на него внимания.
– А ты уверен? - задал он очередной вопрос.
– В чем?
– В том, что она дойдет до лагеря?
* * * * *
Карит перетянула рану массажным бинтом. Та, по крайней мере, не кровоточила. И отправилась в лагерь пешком по берегу. Сначала ее одолевала слабость. Она знала, где здесь в лесу находятся родники и периодически напивалась всласть. Но потом ей перестало хотеться пить. Тело окрепло. Дыхание выровнялось. И та самая тема, из которой ее так грубо вырвали, вернулась в ее мозги. Пройдя ворота лагеря, она свалила сумку в свою палатку, вышла на плац и села в углу, на скамью, как всегда, с книгой.
Преп что-то долго и нудно объяснял. Он раскачивался всей своей круглой тушей, облаченной в броню, на тонких, зашнурованных в военного образца сапоги, ножках. Говорил, говорил, прервался. Снова заговорил. Потом внезапно задал вопрос, обращаясь непосредственно к Карит:
– Цинна, вы ранены?
Карит инстинктивно дернула левой рукой, упрятанной в плотную тунику. Но деваться было некуда.
– Да, я ранена.
– С кем вы дрались?
– С Каской.
– На какой почве произошел поединок?
– На почве виллы Каски.
Карит явно не хотела говорить. Но преп, пройдя между рядами, подсел к ней:
– Дочь моя, ты понимаешь, что браться за оружие, не имея намерения убить - это значит подвергать себя истязаниям?
Карит коротко кивнула. Говорить больше было не о чем. Вечером она разбинтовала страшную рану, поправила скреплявшие ее крючки, намазала мазью и снова забинтовала. Ей нужна была врачебная помощь. Вместо этого она лежала на жестком соломенном тюфяке на земляном полу и бредила.
* * * * *
Весной в Кирике опять вспыхнула эпидемия. И опять наместник стребовал вакцину в нужном количестве за какие-нибудь полторы-две недели. Он недвусмысленно угрожал Аотерой обоим, Фиру и ей, говорил, что оба засветились, и, если уж на то пошло, то его гнет терпимей, чем то, что их ждет в Аотере. Фир работал спокойно. Прирожденный холерик, он, во взаимоотношениях с людьми умел инсценировать флегматика, уверенного, спокойного и невозмутимого. Карит же намек на рабовладельческие отношения с наместником выводил из себя, тем более, что деваться ей в самом деле было некуда.
Они работали над первой порцией препарата. На улице моросил дождь и было почти темно. Под потолком лаборатории горела хорошо протертая, но все равно тусклая и убогая желтая лампочка.
Потом в дверь постучали. Карит вытерла руки и пошла открывать. На пороге стоял Голуй. Собственной персоной. Конечно, не тот Голуй, которого она год назад проводила на международную трирему. Этот был черен, зарос тиной, облип ракушками, мертв и смотрел на нее пустыми глазницами. А по мокрой улице Кирика полз знакомый (слишком хорошо знакомый) Карит полиэтиленоид. Он удалялся и скоро исчез за углом. Самка моллюска была, вероятно, уверена, что оказала самке человека неоценимую услугу, вернув добычу в целости и сохранности. Со дна морского.
Более острой и нестерпимой жалости она еще не испытывала никогда и ни к кому.
– Так вот что они с тобой сделали! - прошептала она.
И тогда останки, ни слова не говоря, реагируя, видимо, лишь на знакомый голос, ударили ее полусгнившей кистью в живот. Карит упала, не издав звука.
Когда у порога появился Фир, он мигом оценил ситуацию. Он знал, что делать. Своего дружка он пригласил «потрахаться» в железный, обитый несгораемой сталью карцер, и там запер. А Карит уложил на операционный стол. Ее рана, та, которая была получена месяц назад, находилась в скверном состоянии. Карит, вероятно, пила антибиотики. Но здесь Фир ничего поделать не мог. Зато та, что была нанесена костями пальцев Голуя, требовала немедленного вмешательства. Фир сделал все, что мог. Разрезал, зашил, обработал. Но гарантий, что она не заразилась чем-нибудь совершенно неизвестным и абсолютно опасным, не было.
Когда Карит очнулась, все было по-прежнему. Горела лампочка, Фир работал. Она встала, согнувшись пополам. Потом медленно разогнулась. И вернулась к работе. Ни тогда, ни потом, он ей ничего не сказал. Он был тот человек, которого Карит не просто любила. Большего уважения чем к Фиру, она не испытывала никогда и ни к кому.
* * * * *
Лекции по виктимологии шли для всего курса, семинары - тоже. Но во втором полугодии на шестом курсе полагалось провести четыре особо ответственных семинара исключительно для студентов-арцианцев с прослушиванием из Арция.
На кушетке лежал труп, накрытый простыней. Вошел виктимолог, запер дверь на висячий ржавый замок, а ключ, демонстративно подбросив на ладони, спрятал за пазуху. Подошел к трупу, сдернул простыню.
– В Иберии идет война, - изрек он. – Человек (вернее, то, что от него осталось) поступил прямо с театра военных действий.
Преп оглядел ряды опущенных голов и остановился на голове Карит Цинны, которая тоже читала, но явно не относящееся к делу.
– Карит Цинна, - выйдите и объясните аудитории, как погиб этот человек.
Возможно, старые стены Тиринфской академии это уже слышали когда-то. Обращенное к другой женщине, но очень, очень похожее. Того, кто сидел рядом с переключателем на прямую связь с девяткой Мамертинки, дернуло. И он почему-то сам включил прослушивание, хотя никто его об этом не просил.
Карит встала, без сожаления захлопнула книгу (сборник стихов Рильке), спустилась вниз.
Да, тело, хотя и изрядно проформалиненное, было еще очень свежим. И очень юным. Мужчине, лежавшему на кушетке, было не больше 30 лет. Голова отрублена мечом с первого раза. Лицо - одновременно обиженное и спокойное. Казнь.
– Этот человек - пленник. Казнен полководцем, - безапелляционно заявила Карит.
– Ну, положим, - преп, как он любил делать, уселся на край кафедры, - Я, лично, добыв такого пленника, не торопился бы его укокошить.
– Так вы ж не арцианец, эчелленце, - резонно заметила Карит.
– Хорошо. Что вы можете сказать об этой голове? - преп кивнул в сторону кушетки.
Карит взяла в руки тяжелую, уже полностью истекшую кровью, покрытую красивыми шелковистыми кудрями, голову.
– А это умная голова, - заявила Карит спокойно. - И знала, что делала. Ей еще годок-другой - и угрожала трансплантация. Она вовремя встала на сторону тех, кто, с ее точки зрения, были людьми. Ибо он сам был человеком.
– Остерегитесь, Цинна.
– Чего? Я знаю эту историю, - добавила она брезгливо. - У старшего Мамерция нет наследника, а он рубит голову младшему брату, только потому, что тот удачно поднял на него руку. А в случае неудачи ничего кроме пресловутой военной психушки этому малому, - Карит кивнула на кушетку, - не грозило бы.
Она высказалась. А преп дрожал от страха. Ведь все до последнего слова было прослушано в Арции. Как он воспитывает подрастающее поколение! Он должен был восстановить свой престиж.
– Цинна, вы жуткое хамло, - заявил он. Хотя последнее всем давно уже было известно. - Убирайтесь вон!
Да. Уйти вон за запертую дверь. На которой висит пудовый замок. Это интересно. Карит, не глядя в хитрые глазки преподавателя, подошла к двери и одним рывком сорвала замок с петель. Потом обернулась. Лицо виктимолога почернело. От уверенности, причем - абсолютной уверенности, что его сейчас отхлещут по невыбритым щекам вот этим самым замком.
Карит бросила замок на стол, и не сделав более ничего, не сказав ни слова, вышла из зала.
Об этом происшествии говорили долго, но тихо. В рамках. Потом на всю академию прогремело другое событие, о котором умолчать уже было нельзя. Карит сидела рядом с Генрихом и спокойно сдавала экзамены. А вечером во дворе к ней подошел Сильван. Смущенный, жмущийся.
– Насколько мне известно, отношения с Робертом у вас дружеские...
– Да, эчелле.
– Так вот. Вот так. Значит, вы должны знать.
И он сразу, без предварительного вступления выложил ей всю эту безобразную историю.
Генрих был падок на мальчишек. Причем, чем старше он становился сам, тем мальчишки все более младшего возраста ему нравились. Это естественно. Все говорят, что это происходит именно так. Плохо другое. Ибериец, грек, эфиоп, кельт, юный италиец ведут себя смирно. Знают, чего от них хотят, вполне послушны и запирать их не надо. Зато никакому нормальному рабовладельцу ни в Греции, ни в Италии не придет в голову купить финикийца. Даже самых что ни на есть плебейских кровей, для самой черной работы. Нельзя. Можно ожидать чего угодно. Какого угодно скандала.
А тут вдруг Роберт, опытный и бывалый хозяин, каким все считали его в Аргосе, польстился на финикиенка. Пятилетнего. Знатного. Красивого, как заря, и увешанного золотом и лазуритом (одно облачение стоило бешеных денег). Невинного (а как же иначе, уверял продавец, ведь он воспитывался в семье чуть ли не главы племени). Генрих купил его и отвез к себе на остров в Арголидском заливе, где находилось его имение.
Ничего плохого он не сделал. Он просто изнасиловал мальчика (хотя тот страшно орал), а потом, поняв, что его следует убить, сжалился. Решил запереть покрепче, и еще раз насладиться на досуге. А потом - видно будет.
Вечером, когда алое солнце садилось за перламутровый залив, на верхнем этаже генрихова дома зазвенело стекло. Ребенок вывалился из окна и остался совершенно невредим. И бросился бежать. Прямиком к проливу между островом и Арголидой. Никто не успел его задержать и жителям Арголиды и прибрежных деревень пришлось воочию наблюдать картину «хождения по водам».
Море искрилось. Багровое солнце высвечивало миниатюрную, но уже величественную фигуру Христа. Он шел. А на берегу собиралась толпа. Не то время. Когда путешественник ступил на твердую почву, его моментально схватили за шиворот:
– Чей раб?
На этот вопрос финикиянин не умел дать вразумительного ответа. А, значит, предстояло разбирательство. Все видели, что он пришел оттуда, с острова. Там четыре виллы, и все - людей уважаемых и знатных.
Мальчишку потащили на площадь. Здесь, в прибрежной деревне, обиталище рыбаков и краболовов, разожгли костер. Нашелся керогеновый столб, который отскоблили от копоти предыдущей расправы.
Мальчишку прикрутили цепями к столбу и разожгли хворост. Христос умирал там весьма своеобразно. Мокрая морская гадина расплывалась слизью по древнему керогену, вбирая в себя огонь. Так было всегда. Возможно (никто, конечно, не берется утверждать с точностью), так было и тогда, в 1-м веке Великой, христианской, давно погибшей цивилизации. Дело не в этом. Дело в том, что люди, которые позволяют себе покупать на рынке неполовозрелых (а все они не доживают до 15-ти лет) финикийцев, позорят сословие собственников. Так Сильван сказал Карит, на что она пожала плечами. И ответила грубо, но верно и безапелляционно:
– У меня своих забот хватает.
* * * * *
Карит продолжала работать. По утрам она принимала в своем кабинете. Утреннее солнце было не просто багровым, ярким, оно имело некий оттенок, по которому любой астроном с любой другой планеты с радостью предсказал бы вспышку сверхновой ее жителям через миллиард-другой. Ясно, что обитатели несчастной Земли уже ко всему привыкли и это бы их не удивило. Но аотерцы, давно живущие на свете и привыкшие считать Землю своим отнюдь не временным домом, заметили странности в спектре утреннего солнца. Это им было особенно хорошо видно в Альпах, где они в основном жили в пещерах, и где воздух по утрам чист, как смертный, решивший наконец, что жизнь длинна и невыносима, а что будет «там» - значения не имеет.
Итак, в кабинет Карит вошел аотерец. Она это определила сразу, даже если б он и не был одет в вязаную из овечьей шерсти тунику. Он, не стесняя себя долгим подходом, сразу обратился к врачу с вопросом, указывая кивком головы на окно, где вставало солнце:
– А чего это оно такое?
– Рожать собралось, - невозмутимо ответила Карит, не отрывая взгляда от записей.
Аотерец повалился на кушетку в диком хохоте. Он перекатывался с боку на бок, ржал, снова перекатывался, снова ржал. Карит спокойно и тихо работала.
В конце концов, аотерец встал, вежливо поклонился и предложил ей убежище. У себя в пещере, в Альпах. Будешь, мол, принимать роды у транссексуалов, проживешь, сколько сможешь. Карит, также вежливо, отказалась. Аотерец спросил, почему.
– Я серьезный человек, - заявила Карит веско. - Такой конец - не для меня.
– Шестая статья - это, безусловно, конец для серьезного человека, - согласился аотерец. - Все-таки - подумай.
Он ушел. Были еще посетители. К часу дня они с Фиром опять принялись за вакцину. А в 3 часа явился наместник. Выпивши.
Он долго и внимательно глядел на Голуя, сидящего на скамье в углу карцера. Закрыл карцер. Велел немедленно уничтожить «экспонат», как он выразился. А потом напал на Карит.
– Это твоя работа. Вот! - он указал пальцем на карцер. - Ты довела мужика до этого. И второго - тоже. Ты посмотри на него (Фир молчал). Смертник. Любезный твой, да? Да он скорее удовлетворится вон с тем или с трупом, чем с тобою.
– И вообще, ребята, - произнес наместник сурово и веско, как всегда в таких случаях. - С вами пора кончать. Чего вы тут напакостили? Я не знаю. Я еще жить хочу.
– Да? - переспросила Карит. Обычно она молча терпела, поэтому наместнику стало интересно, - А ты уверен, что я, вот я, - она ткнула себя пальцем в грудь. - Не хочу? И не знаю, что я, то есть именно я, а не кто-либо другой, делаю?
– Знаю, - она кивнула.
Подошла к витрине с запаянными ампулами. Вытащила последнюю, ту, в которой предполагался возбудитель последней эпидемии в округе, и сгрызла ее на глазах у ошеломленных Фира и наместника.
– Тьфу, - она сплюнула кровь в бачок, вытерла порезанные губы ватой, закрыла свой рабочий стол и, не сказав ни тому, ни другому ни слова, вышла из анатомички. Ее достали. С другой стороны, откуда добудешь больше всего антитела на антиген, как не из самой себя, если не сдохнешь?
Надо пить чистый спирт, тогда все будет в порядке. Карит открыла подвал (сорвала рукой замок), достала огромный баллон и перетащила к себе. Она пила из банки и работала за письменным столом. А потом ей срочно понадобилась информация из библиотеки Каски. Раненая и абсолютно пьяная, она поднялась на первый этаж виллы.
Здесь сидели Цернт и Оквинт. Карит быстро разыскала нужное место в книге, прочла, закрыла том и собралась восвояси.
– Как там с квадратурой круга? - дружелюбно вопросил Цернт. Имелось в виду происшествие с Архимедом, который, как известно, за себя не заступился и с римским солдатом драться не стал. Он имел представление о том, что такое научная честь.
– А вам чего нужно, эчелленце? - Карит села за стол. - Каски дома нет, Эфиопа - тоже. Заходите. Я имею в виду - ко мне вниз. Часам к пяти. Останетесь довольны.
– Один или с приятелем? - спросил Цернт, не отрываясь от бумаг.
– Берите, - Карит кивнула в сторону Оквинта, - он уже давно неравнодушен.
Вместо ответа Оквинт встал и запер дверь библиотеки на ключ. Это называлось «девятка» - допрос при закрытых дверях. Но так как Карит считалась Каске родственницей, то допрашивать ее без Каски они, вообще, не имели права. Запереть - могли. Вниз, в карцер, тот самый, в котором она когда-то отдыхала в детстве. Но уж в этом случае процесс был бы неминуем.
Каска уехал на две недели в Сицилию. Так Эфиоп передал Карит. А потом сам исчез. Возможно - к себе на родину. Такие порядки. Все равно. Вряд ли Цернт очень хочет настоящей «девятки». С пыточным креслом и достаточным количеством участников. А, кроме того, дома она сейчас хозяйка.
– Оквинт, - спокойно и вразумительно произнесла Карит. – Открой дверь.
Оквинт продолжал сидеть и читать. Цернт - тоже. Тогда Карит встала. Перевернула тяжелое дубовое кресло, на котором сидела, вверх тормашками. Ухватилась за угловую ногу, как за рычаг. И медленно, с расчетом, оторвала ее. Демонстрация силы. Оквинт понял. Поэтому, когда она сразу, без предупреждения, бросилась на него, он встретил удар тяжелой ножки ударом меча. Ножка разломилась пополам, но Оквинт успел получить серьезную травму в височной части черепа.
У Карит в руках было страшное, но одноразовое оружие. Острый обломок дерева. Им она могла добить Оквинта, причем так, что ни в какой Аотере его мозги больше не собрали бы. Зато Оквинт, конечно, успел бы заколоть ее ударом меча поперек грудной клетки. Они смотрели друг другу в глаза. А Цернт смаковал эту сцену. Да, глаза у Оквинта похожи на тигриные. И повадки. И если бы даже у него нашелся хвост сзади, он бы не помешал. Вся беда в том, что Оквинт - ручной тигр. Уже бывалый. Уже боящийся. А Цинна - зверь дикий. Так кому же уступить, как не ей?
– Сядь в кресло, - приказал Оквинт с глубоким вздохом облегчения. Сам сел на место, сунув меч в ножны. Карит медленно отодвинула неповрежденное кресло и села, смотря Цернту в глаза.
– Отдаваться будешь?
– Здесь негде, - ответила она, совершенно искренне. - На полу - противно.
Тогда Цернт достал из-за пазухи ключи и бросил через стол. Карит открыла дверь, швырнула ключи обратно и вышла.
– Гладиатор, - констатировал Цернт с удовлетворением.
– Ну и времечко на дворе, мать... - произнес Оквинт со злобой.
Вскоре он полез в каскину аптечку, разыскивать обезболивающее. Он опорожнил весь флакон. Потом подошел к фонтанчику и принялся лакать. Именно так, как поступила бы крупная кошка, будучи тяжело раненой. Цернт молчал. А Оквинт продолжал сидеть и что-то читать. Оставить Цернта одного сейчас он был не вправе.
Карит снова явилась в библиотеку уже вечером.
– Сядь, Цинна, - приказал Цернт.
Карит покорно села.
– Знаешь пословицу? Раненый лев бросается на человека, а раненый человек - на льва?
Карит ничего не ответила. Потом попыталась объяснить:
– Каски дома нет. Иначе бы я вообще не стала вам возражать, Цернт, В такой ситуации я с ним не то что в девятку, в тринадцатое попаду.
– Ты его любишь?
Карит кивнула.
– Цинна. У тебя совесть есть?
– Нету, - Карит энергично помотала головой.
– Ну. Я мог бы и не спрашивать.
Потом медленно поднялся со своего места.
– Пойдем. Я запру тебя наверху, в комнате.
Карит продолжала сидеть.
– Цернт. Я тебе обещаю. Не покидать территории виллы.
Цернт снова сел и уткнулся головой в бумаги. Карит встала и вышла из зала.
Карит во дворе открыла дверцу крокодильника. Зеленые ящерицы расползлись по побережью. Большинство сразу сообразило, где можно поживиться: было начало лета и болото полно брачующихся лягушек. Слышалось громкое призывное кваканье. Потом: шлеп, хлоп. И снова. Цернт с Оквинтом весь вечер слушали эту музыку. Потом вышли на лестничную площадку за домом, старую и пыльную, которой редко пользовались и которая выходила на самое большое болото. Скоро к ним, пройдя через библиотеку, присоединились Церион с Амулием и Клавз.
* * * * *
Карит сидела на большом камне внизу и пила спирт. Лягушки, оглушительно квакали. Крокодилы хлопали хвостами по тростнику и, видимо, где-то нашли затопленную падаль. Все было тихо. Потом по тропинке со стороны парка спустился Генрих.
Он сразу пристроился на один из камней, стараясь не замочить ног и деловито оглядел огромное болото, Карит с банкой в руках, вслушался в истерическое кваканье лягушек.
– Цинна, ты опять тут?
Она кивнула:
– Да.
Она немного помолчала. Потом добавила назидательно:
– Болото - нужная вещь в человеческой жизни, Генрих. Она позволяет человеку правильно оценить меру собственной дееспособности.
– Но ты в последнее время постоянно здесь сидишь. Тебе что, тут нравится?
Она кивнула:
– Здесь древний вездеход похоронен. Глубоко, под слоем ила.
– И ты собираешься его раскопать? - с готовностью спросил Генрих, оглядывая золотящееся лунными бликами пространство.
– Нет, - Карит перестала мерить крупными шагами чавкающую тину, села на камень и отхлебнула из банки. Генрих был уверен, что она пьет воду, слишком уж естественно это было.
– Слушай, - Генрих нахмурился. - Ты ведь никого не собиралась поиметь в прошлый раз, а?
– Когда?
– Когда сломала замок в спальне Каски?
– Нет. Мне нужна была кровь.
– Зачем?
– Для проверки на рацемат.
– А у меня, как думаешь, в крови рацемат есть?
– У тебя ни в одном глазу совести нет, Генрих, не то что в крови рацемата, - возразила она, так, что он сразу смолк.
– Кстати, насчет должности начальника конницы. Тебе не кажется, что ты высоко метишь, Роберт, а?
Роберт энергично и отрицательно помотал головой.
– Забавно, - Карит опять принялась ходить, отхлебывая из банки. - Нормальные полководцы шутят только единожды в жизни. И как раз именно после поражения. Их шутки входят в анналы человеческого юмора, но это не важно. Важно то, что кто всю жизнь шутит, тот и на войне будет шутить. Неужели ты этого не понимаешь, Генрих?
– Как знать, - произнес он серьезно и даже с горечью. – Может быть именно такая война нам и нужна. Теперь.
Карит снова уселась на свой булыжник и внимательно посмотрела на Генриха.
– А что поделывает Рик Мал? - спросила она.
– Трахается.
– Это невообразимо, - Карит с сожалением разглядывала пустое дно банки.
– Смотря для кого, - угрюмо возразил Гил Роберт.
– А сессию он сдавать будет?
– Понятия не имею.
– Но у него же двенадцать задолженностей.
– Он сказал, главное сдать «Критику чистого разума», а все остальное – левой ногой.
– Он ее читает?
– Читает.
– И что говорит?
– О чем?
– О Канте?
– Никогда не слышал, чтоб Рик рассуждал о Канте.
– Правильно, Рик знает, где собака зарыта, - Карит вздохнула.
Генрих смотрел на нее с интересом. Он уже начал догадываться, что она пьяна.
– И где же?
– Кант никогда не видел медуз.
– Медуз?
– Да, В холодном Балтийском море, на берегу которого он жил, медуз не водилось. Если б он увидел хоть одну, ни за что не стал бы рассуждать о критике чистого разума.
Генрих опустил голову, чтоб скрыть ухмылку. А Карит размышляла о том, не сходить ли ей в сарай за очередной порцией.
Генрих попытался ее разговорить:
– Ну ты что, хочешь сказать, у меня и у медузы - один разум?
– Нет. Разум разный. Эстетика одинаковая.
– Какая эстетика? - Гил сжал кулаки.
– Кантовская.
Гил вздохнул. Он так и не решил, сильно она пьяна или нет.
– Слушай, Гил, - Карит без предупреждения перешла на другую тему. - Ты мурен ловить умеешь?
– Ну. Допустим.
– Вытащи мне одну, а? Из пещеры под обрывом.
– Зачем?
– Тайник там у меня.
– А ты сама пробовала? - уже весело спросил Генрих.
– Да. Тянешь. Она идет, как из масла. А потом срывается и обратно - туда. Безобразие просто.
Генрих тихо смеялся.
– Ты мне крысу пожертвуешь?
– Хоть десять.
– Но мне надо живую.
Карит кивнула и ушла. Вернулась она с веревкой, крысой и полной банкой спирта. В том, что это чистый спирт, Роберт не сомневался больше ни минуты - по запаху. Он взял веревку и крысу и они отправились на побережье.
Гил взялся за работу не просто умело - мастерски. Он обвязал крысу (еще живую и пищащую) бечевкой и медленно спустил туда, под обрыв. Потом веревку потянуло. Он дал мурене насытиться и заглотать часть веревки в желудок. А потом принялся спокойно и аккуратно вытягивать ее из воды. И она очень скоро показалась на поверхности - зубастая, желтая, как червонное золото, старая огромная мурена.
Генрих набросился на добычу с хищным удовольствием. Он отрезал голову, вспорол живот, констатировал, что это самец, на что Карит заметила, что это странно.
– Почему странно?
– Потому что сейчас лето. Все самцы уже на месте, ждут самок. А этому чего надо было в моей пещере?
Генрих пожал плечами.
Карит сняла плащ и прямо в тунике и сандалиях нырнула под обрыв. Причем, проделала она это так естественно, как будто была дальней родственницей вот этой самой бесславно погибшей мурены.
Генрих ждал недолго. Карит протянула ему из воды какой-то бидон и вылезла сама, закуталась в плащ (дул холодный ветер). Потом вылила содержимое бидона в море. Генрих на это смотрел, хотя сильно подозревал, что участвует в серьезном проступке и при случае придется отвечать. Но он был спокоен.
Они, не сговариваясь, направились к крокодильнику, но дороге Карит выбросила бидон с герметической крышкой в выгребную яму.
Наверху, на лестничной площадке, слышали выкладку про Канта и она Цериону страшно не понравилась. Он осведомился, скоро ли будет Каска, Цернт пожал плечами.
Каска с Крисом, Рамалием и Компом стояли на песке побережья километрах в двух от того места, где Генрих и Карит ловили мурену. Они приехали из Сицилии, где досыта, все вчетвером, намудровались над каскиной женой. Их подводная лодка находилась тут же, недалеко, и Рамалий почему-то непременно хотел уехать в Аотеру, а потом прислать лодку обратно.
– Чего это ты? - недоумевал Комп.
– Слушай, - обратился Рамалий к Каске, - а твоя свояченица сейчас дома?
– Понятия не имею.
Глаза Криса заискрились смехом.
– Есть дамы, - произнес он вкрадчиво, - которым тебе совестно показаться на глаза?
Рамалий вздохнул. Ему было неприятно. Если Цинна поймет, где он был, застав его в одной компании с Каской и Крисом. Но, скрепя сердце, он отправился вслед за приятелями к вилле.
В библиотеке никого не было. Все почему-то собрались на пыльной и редко посещаемой деревянной площадке над болотом. Скоро к ним присоединились Курион и Кассий.
– Слушай, Каск, - недоумевающим тоном вопросил Кассий, – чего у тебя крокодилы делают в болоте?
Каска не ответил. Он был угрюм и озабочен и искоса поглядывал на Оквинта. Они перешли в библиотеку и Оквинт, не стесняясь, как и прежде, наглотался холодной воды из фонтанчика, как зверь. Потом сел за стол и принялся читать. Но Каска, внимательно следивший за ним, прекрасно видел, что он не переворачивает страницы, а только делает вид, что читает.
–  Что у тебя с головой, Оквинт? - спросил он прямо. - Ты ранен? Оквинт махнул рукой:
– Мигрень.
И перевернул страницу.
– Слушай, Цинна, - явственно прозвучал голос Гила Роберта со стороны крокодильника, - что у тебя крокодилы делают в болоте?
– Лягушек лопают, – последовал ответ.
– А-а...?
– А они вернутся все к утру туда, - она кивнула вниз, в бассейн.
– Почему?
– Потому что там вода подогревается.
* * * * *
Цинна продолжала глушить спирт. Генрих смотрел на нее с интересом.
– Хочешь? - спросила она. Генрих отрицательно помотал головой.
– Зря.
Возле самого крокодильника вырос небольшой тополек, раньше его здесь не было. Он вырос удивительно быстро: за одну весну и лето.
– Твоя работа? - спросил Генрих.
– Нет. Каскина. Это его дерево.
Она помолчала.
– Он таким образом исследует почву на наличие древних помоек.
– А это всегда?
– Что всегда?
– Тополь вырастает с полиэтиленовыми листьями?
– Почти всегда. Они теперь все мутанты.
– Цинна, - произнес Генрих тихо. - А почему это?
– А это потому, что ты не пьешь. Банка спирта - и ты сразу бы все понял.
Генрих молчал и сохранял серьезность.
– Человек, сохраняя биологическое название по бинарной номенклатуре, продолжает считать полиэтилен - синтетическим веществом. А целлюлозу - естественным.
Генрих прыснул.
– Ничего смешного. Между прочим. Мой коллега вкалывает сейчас в Кирике. А я сижу здесь.
– И не можешь уйти?
– Нет.
– Тебя заперли?
– Да.
– На честное слово?
– Ну не на замок же, Генрих!
– Хорошо, - Генрих кивнул. - Это я понимаю. Но крокодилы - зачем?
– А потому что они голодные. К утру, - Карит кивнула в бассейн, - там сидел бы всего один крокодил. Жирный, сытый и зеленый.
– А Эфиоп, он...
– А он тоже смотался.
– Забавно.
– Осень, Генрих. Скоро осень.
– Ну и что?
– Ты не понимаешь, что такое осень?
Гил Роберт отвернулся.
– Не понимаешь. Осень - это обилие запахов.
– Запахов чего?
– Всего. Моря, родины, любви, творчества, смерти. Причем всего сразу. Эфиоп, он тоже воспитан матерью. И ом это понимает. А ты - нет. Потому что ты не умеешь.
– Чего я не умею? Возбуждаться от запаха духов?
– Это чепуха. Возбудись от запаха спелого яблока.
– Ну. Это я действительно вряд ли смогу.
Карит внимательно непонимающим взглядом смотрела на него. Потом опустила голову и тихо произнесла:
– Моя мать надругалась надо мной в детстве.
– Слышал.
– От кого?
– От Каски.
– А. Он сам до сих пор этому не верит.
– Но это было? - спросил Генрих и в его вопросе прозвучал нездоровый, хищный, исследовательский интерес.
Карит усмехнулась.
– Было. Моя мать, она... Она пытала меня иголками.
– Какими иголками?
– Серебряными. Такими, которые не оставляют следов. Привязывала к постели и - под веко. Так, чтоб не задеть кровеносный сосуд. А потом - в кость.
– Зачем она это делала? - в голосе Генриха чувствовалось явное отвращение. Карит его уловила, но проигнорировала.
– Чтоб подчинить себе.
– А потом?
– Потом? Ну, потом, Я корректировала ее рукописи. Моя маман не могла усидеть на месте. Ей надо было уйти черт знает куда и увести меня с собою.
– Куда вы ходили?
– В древние этрусские кварталы за Тибром.
– И что там?
– Ничего. Пыль, грязь, известка.
Генрих молчал.
– Моя мать превращалась. В аквариумы, нэцкэ, печатные машинки, волков. Один раз она изобразила из себя древнеегипетскую пирамиду. Настоящую, новую, облицованную полированным песчаником пирамиду, хоть расшибись об нее.
Карит долго молчала. Они оба сидели на закраине крокодильника и смотрели, как тополь шелестит под морским ветром. И если приглядеться повнимательней, в самом деле можно было заметить неестественный, маслянистый блеск его аккуратных сердцевидных листьев.
– Она ушибла меня юмором, - тихо произнесла Карит. - Я смеюсь. Я вот с тех самых пор и смеюсь, - она отхлебнула из банки. - Моя мать. Она была сексуальна до потери человеческой сущности. Не было арцианца, раба, гладиатора, мусорщика, который бы не вкусил от ее прелестей. Хотя сама она была лишена чувства юмора начисто. Хотя бы потому, что рассказывала обо всем Цернту.
– Почему именно Цернту?
– Потому что она его боялась. Кроме того, Цернт прекрасно знал, что я периодически стою там за занавеской и наблюдаю все эти сцены.
– Сколько тебе было лет?
– Шесть.
– Рано.
– Так ведь она делала это не с целью меня развратить.
– А зачем?
– Чтоб я не сбежала. Ночью из спальни. По громоотводу.
Карит пила. Генрих тихо смеялся.
– Оказавшись здесь, - продолжила Карит свой рассказ, - я поняла. Что пыток больше не будет. Что секса не будет, потому что я еще маленькая. И что вообще мужчины - люди добрые. Расслабуха. Я расслабилась, Я не могу собраться до сих пор, - Карит потянулась.
– По тебе не скажешь. Со стороны ты человек очень дисциплинированный.
– Это камуфляж. Ну чего мне стоит пообещать Каске не прыгать на лошади через изгородь? И выполнить это обещание? Подумаешь! Дисциплина не в этом.
– А в чем?
Карит вздохнула:
– Обрати внимание.
Один средних размеров щуплый крокодил уже сидел в середине бассейна и поджидал своих собратьев.
– Он уже наелся? - наивно спросил Генрих.
– Нет. Он дисциплинированный.
Генрих принялся ржать. Карит не мешала ему. Ее банка кончалась. Ночь кончалась. Спать не хотелось, но на душе было муторно.
– У меня к тебе просьба, Цинна.
– От кого?
– От Хила Антония.
– А-а. Как он поживает?
– Плохо.
– Что так?
– Он утверждает, что ты должна помнить о договоре. Давнишнем договоре. Вам обоим было по семнадцать лет.
– Ну, допустим. Он что, хочет стать наследником имени и состояния вместо Антония с Каской?
– Не в этом дело.
– А в чем?
Генрих опустил голову. Потом глухо произнес:
– Антоний трахнул всех своих дочерей. Кроме одной. Та вышла замуж и родила сына. Так он его выкупил.
– У отца?
– Да.
– И тоже трахнул?
Генрих пожал плечами.
– А причем здесь Хил?
– А над Хилом надругались.
– Антоний?
– Антоний.
– И он хочет идти жаловаться в преторианский зал?
– Нет, не хочет. Он знает, что бесполезно. Антоний пичкает его циклодолом. Самым обычным мерзким циклодолом. И тот, хоть и в разуме, но... Но он хочет тебя видеть, понимаешь?
Карит долго молчала. Потом сглотнула:
– Хорошо, съезжу.
Багровое, неземное, осеннее утро вставало над ойкуменой.
* * * * *
– Позови Хила, - потребовала Карит, пока Антоний читал приписку к завещанию. Карит все наследство (и имя и недвижимость и деньги) оставляла племяннику.
– Нет, - спокойно ответил Антоний. Он повертел в руках пергамент и вернул Карит.
– Сожги это, - просто посоветовал он и кивком указал на камин. Карит ничего не сказала. Она спрятала пергамент и вышла из кабинета. Коридоры мужской части дома Антония в Арции напоминали больничные: голые стены, кафельный пол. Вдали, в другом конце длиннющего коридора к стенке жался Хил. Карит подождала, пока он подойдет и протянула ему бумагу.
– Это... это. Нет, - Хил вернул пергамент Карит.
– Почему не хочешь? - спросила Карит, усаживаясь на пол, прислонясь к стене.
– В доме Цернт, - ответил Хил. Зрачки его были расширены. То ли от наркотиков, то ли от страха.
– А где он? - полюбопытствовала Карит.
Хил беспомощно пожал плечами.
– Понятно. Если Цернта нет нигде, значит он везде. Пантеистическое мировоззрение.
Хил попытался улыбнуться:
– Слушай, как ты можешь так?
– Как?
– Ну вот так?
Карит молчала. Хил был красивый молодой арцианец, ровесник: круглоголовый, широколобый, изящный. При этом до смерти напуганный. Она не могла объяснить ему, как она «так», то есть ничего не боится.
Она вернулась в Кирик и переписала завещание (опять на Каску с Антонием). Хил, по слухам, уехал в Сицилию и жил теперь там под присмотром антониевых рабов.
* * * * *
Следующая весна выдалась жаркая. И, помимо жары, сам факт, что эта сессия - последняя перед выпуском, нагнетал тяжелую, напряженную атмосферу. Все сидели и готовились, аудитория была полна. Карит, как всегда, читала что-то постороннее. Рик опустился рядом на скамью.
– Ты как решила, Цинна? - устало и вполне доброжелательно произнес он.
Она молчала.
– А то ведь я не шучу. Сдам сессию и поеду в Арций. И все, - он смолк, чтоб подчеркнуть значимость своих слов, - все, что я скажу, подтвердит один человек. Некто Эгибарб, арцианец, бывший начальник базы твоего брата.
Карит не была готова к этому. Именно к тому, что он назовет имя отпущенного ею человека. Вовсе не потому, что Эгибарб был прямым свидетелем. Но она обещала ему жизнь. А он попадет под пытку. Когда-нибудь ведь ей, Карит, придется во всем сознаться. Но она рассчитывала, что при этом никаких имен названо не будет. Она была не готова. Но дело есть дело.
Она встала, дочитывая страницу. Потом, резко подавшись вперед, столкнула парту с сидящим за ней Риком на нижние пустые ряды. Парта, прогрохотав на всю аудиторию, застряла. Рик, высвободившись, в бешенстве от нанесенного оскорбления и, очевидно, плохо соображая, что к чему, смотрел на всех вокруг ошалелым взглядом. Потом медленно вытянул из-за пазухи меч. Все разговоры в аудитории смолкли. Генрих, спавший, положив голову на парту рядом с Карит, вскочил в ужасе.
Карит спокойно достала оружие. Неизбежность. Вот что это такое. Рик бросился на нее. Такой дикой, крутой, изощренной драки присутствующие, большие любители гладиаторских боев, не видели даже на арене.
Карит, отскочив, ударилась головой об опорный столб аудитории. Из носу у нее закапала кровь. Рик не давал ей отдыха, он рубил, нападал, неистовствовал. Карит оставалась спокойной. Улучив минуту, она ранила его в грудь. Рик не успел отскочить и страшный удар мечом поперек черепа сразил его насмерть. Обливаясь кровью, труп скатился по ступеням вниз и застрял среди сбитых в кучу парт.
Карит села за соседний стол, положив меч перед собой и, в изнеможении положила голову на руки. Голова гудела, очевидно, у нее было сотрясение мозга.
Аудитория молчала. Студенты боялись оглянуться и встретиться глазами друг с другом. Они ничего не смогли сделать. Ничего. Один убит. Другой...
В это время вошел преп. Он сразу оценил ситуацию.
– Карит Цинна, сдайте оружие и пойдемте со мной.
– С какой стати? - возразила Карит твердо.
Она встала, сунула меч в ножны и спустилась вниз. Преп смотрел на нее:
– Вы уверены? - спросил он.
– Абсолютно.
В том, что сдаться администрации она не желает. А ведь здесь ей могли бы помочь...
Она направилась на главную площадь. В портике с колоннадой она отыскала служащего курии.
– Я убила студента, однокурсника... - голова сильно болела и ничего более вразумительного она сказать не могла.
Служащий вылупился на нее:
– Простите?
– Я студентка Тиринфской академии, - из носа продолжало течь, руки в крови. Служащий еще с полминуты смотрел.
– Пойдемте, - сказал он.
– Студентка, студент, - ворчал он по дороге. - Мне какое дело?
В Тиринфской академии все студенты мужского пола. Поэтому туповатый служащий привел ее в мужской зал. Здесь, в огороженных решеткой помещениях, сидели финикийцы, бомжи, грабители, воры на предварительном следствии. Карит было все равно. Служащий запер ее в свободную конуру. Сбоку, через коридорчик, на топчане лежал благообразный грек, заросший, грязный, и смотрел на нее. Рядом, за решеткой, трое заключенных разгадывали кроссворд. Карит с жадностью набросилась на воду, стоящую в глиняном кувшине на столике. Вместо того, чтоб лечь, она принялась ходить из угла в угол по тесной клетке. Она внезапно успокоилась. Стало хорошо. Об убитом ею человеке она вообще не думала. Ее встряхнутые мозги ни с того, ни с сего принялись размышлять о том, какой именно нуклеотид в ряду последовательности должен быть заменен, чтоб из очередной вакцины сделать конфетку. И чтоб ее было просто фабриковать. Трое в соседней клетке спорили по поводу архитектурного термина.
– Контрфорс, - сказала она твердо. Не потому, что ей было охота похвастаться эрудицией, а потому что они надоели и мешали думать. Все трое посмотрели на нее. Потом записали слово. Она ушла в себя.
– Эй, - ее окликнули, - не подскажете? Древний континент, по предположению затопленный морем.
– Америка.
– Нет. Америка не подходит.
– Тогда Австралия.
Карит выпила весь кувшин, легла и сразу уснула. Вечером за ней явился служитель. Не тот, другой, грек в шлеме и нагруднике, в кожаных сандалиях и с мечом на боку.
Театрально одетый служитель вывел ее из зала предварительного заключения и через двор повел в курию. Здесь было прохладно. Белые мраморные лестницы, покрытые коврами, кондиционеры, пальмы на площадках. «Контрфорс», - подумала она. Голова белела.
В кабинете за длинным столом сидели все семь архонтов. Пожилые, мрачные типы. Очевидно, из академии пришло донесение о случившемся.
– Вы признаете себя виновной?
Карит подтвердила.
– Что послужило причиной убийства?
И Карит с места в карьер заявила об уничтожении базы. Даже эти семеро, видавшие виды, были в шоке.
– Кто может это подтвердить?
– Цернт. Марк Витрувий Цернт. У него копия письма критского наместника.
Карит поместили в одиночку. Тесная комната с кроватью, обитая мягким пластиком на случай попыток разбиться об стенку головой. И продержали здесь неделю. На втором допросе она подтвердила ранее сказанное.
По поводу базы никто ее тревожить не стал. Сам факт зафиксировали - и все. А происшествие в академии было расквалифицировано как несчастный случай.
С Карит взяли письменное обещание донести на себя в преторианский зал по поводу базы когда ей будет угодно. И с этим отпустили.
Она вернулась домой и засела у себя в сарае. Только через неделю ей понадобилось подняться к себе в комнату на второй этаж. Она спускалась по лестнице во двор, когда окно в библиотеке растворилось. Каска смотрел на нее:
– Цинна. Тебе одиночка пошла на пользу?
– Нет. Мне мало. Попрошу в ближайшее время меня не беспокоить.
Прошел целый месяц, прежде чем ей опять понадобилось показаться в доме. Она поднялась в библиотеку и достала нужную книгу со стеллажа.
Амулий, пожилой, болезненного вида арцианец, с яркими и насмешливыми светло-зелеными глазами, смотрел на нее, откинувшись в кресле.
– Цинна.
Она обернулась.
– Вы признались в причастности к разгрому нашей базы на побережье?
– Да, - она кивнула.
– Как вас понимать?
– Буквально.
– Хорошо, - Амулий помолчал. - Тогда поехали в Арций. Я прямо сейчас вас подвезу. На подводной лодке.
Карит подошла к столу.
– Мне год жизни выкупить можно? - спросила она.
– Чем?
– Рукописями.
– Рукописями? Ну-у...
– Можно, - отозвался Кассий, не поднимая голову от бумаг.
Цернт молчал. Курион заявил:
– А мне лично рукописей мало. Мне бы экспонатики.
– Хорошо.
Тогда Курион встал. Вышел из-за стола и уселся прямо на него напротив Карит, глядя ей в глаза расширенными зрачками:
– Знаю я твои экспонаты. Сколько их?
– Три.
– Врешь. Должно быть больше. Младенческих скелетиков. Кстати. Где ты их хранишь? Случайно не в шкафу?
Карит смотрела прямо в направленные на нее дула. Потом повернулась и вышла.
Она вернулась часа через два, неся на плечах большую белую раковину. Сидящие за столом грохнули. Смеялись Цернт, Амулий, Кассий. Каска и Курион оставались серьезными.
Карит водрузила раковину на стол. Амулий щелкнул по ней пальцами, полиэтилен отозвался глухим гулом.
– Вы сами это слепили? - спросил он.
– Нет, – Карит поставила на стол плетеную сетку с большой стеклянной колбой. В колбе чернело что-то, очевидно, не слишком легкое на вес.
– А это что?
– Мозг. Вот этого моллюска.
– Мозговитый, - Амулий кивнул.
Кассий смотрел безразлично. Цернт встал и взял в руки протянутую ему пачку рукописей. Он сразу принялся их читать, стоя у окна и просматривая на свет. Прочитанные отдавал Кассию.
Карит достала из-за пазухи крысу. Потом - шприц и ампулу. Все молчали. Карит уколола крысу.
Прошло пять минут. И крыса на глазах у всех начала покрываться чешуей. Шерсть лезла с нее клоками, из-под нее росли чешуйки. Вместо выпавших старых зубов росли новые, белые, длинные, пасть удлинилась, глаза пожелтели.
– Что это? - шепотом спросил Амулий.
– Зверозубая ящерица.
– А-а... - он протянул руку и отдернул.
– Можете взять.
Амулий взял бывшую крысу на руки и она, вытянувшись у него из ладони, заскользила по рукам, по плечам.
– Подари!
– Ради бога.
Амулий улыбнулся счастливой мальчишеской улыбкой:
– Я жене покажу. А-а... чем кормить?
– Тараканами. Мясом. Можно - дождевыми червями.
Курион в это время просматривал рукопись.
– Амулий, ты что, маленький? - сердито заметил он. - Посади ее в коробку и успокойся.
Каска принес картонную коробку из-под дисплея. Ящерица зашуршала там и Амулий время от времени вставал и, подходя, тряс коробку, смотрел внутрь.
Все остальные спокойно читали. Карит ждала.
– Хорошо, - сказал Цернт. - Можешь идти. Через год, осенью, явишься в преторианский зал.
Через два месяца Каска, как всегда, устраивал на вилле пиршества. По дому сновали рабы, понаехали гости. Была уже глубокая осень.
За столом возлежали Цернт и некто Мамерций. Породистый арцианец, высокий, мускулистый, круглоголовый. Полководец. Недавно, во время летней кампании, Мамерций казнил младшего брата. За то, что тот руководил заговором против него, будучи начальником конницы. Отрубил голову брательнику и теперь, очевидно, немного грустил. Цернт развлекал его беседой.
По коридору между столами шла женщина. Не рабыня, по всему видно. Одета скромно, во все темное. Каскины же рабыни всегда на пирах одеваются как дамы, в шелк и бархат.
– Цинна, - окликнул ее Цернт.
Она села на ложе напротив Цернта, Мамерций поджал ноги.
– Как дела?
– Нормально.
– В самом деле?
Карит кивнула. Цернт смотрел. Потом спросил:
– Во сколько ты ценишь свою голову, Цинна?
Карит посмотрела удивленно. Речь, очевидно, шла об отрубленной голове. Но никто не смел бы подумать, что ее можно продать. Потому - шестая статья. Она для всех.
– В литр перегретого керосина, - ответила она спокойно.
Цернт молчал. Карит встала и вышла из зала. Мамерций смотрел ей вслед:
– И давно он сбежал из Аотеры?
– Кто?
– А вот этот мужик?
Цернт фыркнул. Потом засмеялся. Он ржал, держась за закраину стола. Мамерций смотрел на него недоуменно.
Через год, осенью, Карит прощалась с Хет, Они договорились, что если Карит останется в живых, они обязательно встретятся. И назначили место встречи – возле отмели на побережье Александрии, недалеко от маяка. Хет назвала точное время. Карит уехала.


Рецензии