Хотеть и или Жить

Хотеть и/или Жить


1

С самого начала я знала, что это сон. Потому что могла ходить.
Там, во сне, – я двигалась. Не так как в настоящей жизни – неуклюже, хоть и энергично, а так, как в той, прошлой и далёкой жизни – плавно, отточено, метко. Да, метко. Я бежала, я преодолевала преграды, я танцевала. Я наслаждалась движением, лёгкостью. Я была собой – той собой, которой всегда хотела стать, но не смогла. А теперь, потеряв всякую физическую возможность на это, я перестала и надеяться. Всё, что оставалось – это наслаждаться такими вот снами. Впрочем, я уже говорила: я знала, что это сон. И чувствовала соответственно, что всё может закончиться в любой момент. А потому получала удовольствие вдвойне. Более острое, удовольствие на грани, удовольствие, замешанное на боли, оно манило, заполняло меня всю и в конечном счёте подчиняло себе. И я делал то, что должна была – просто жила этим, жила снами, жила моментами, как будто это и есть настоящая жизнь.
В принципе, так оно и было. Это и было моей жизнью – той, которую я так и не смогла настигнуть. Той, которую я отдала, потому не смогла остановиться вовремя, отрицая собственную силу и волю. Но что теперь говорить? Я ведь жива, физически жива, а сны дают всё остальное, в том числе и боль, которая стала мне необходима.
Да и нельзя упускать тот факт, что я знала во сне, что я – это не я вовсе, а она.

Проснулась я, как всегда, до звонка будильника. Ну и что? Важнее было то, что я начинала чувствовать. Мне… было больно? Да. Никак не привыкну к тому, что боль, в общем-то, это боль – и ничто другое, без всяких скрытых смылов. Она для меня всегда была особенным чувством, даже не чувством, а самой жизнью, я ощущала все её оттенки, перепады, изгибы, тоны… Теперь же, когда к этой боли, моей боли, примешалась боль физическая, стало хуже. Впрочем, какая разница? Ничего назад не вернёшь. Ничего. Я ведь, по сути, даже не испытываю угрызений совести. Разве что досаду – ведь я, я сама, отдала свою жизнь.
Боль как жизнь. Жизнь как боль. Жизнь как мантра: выжить – несмотря ни на что. Есть долг, и его нужно исполнять. Есть время, и его нужно потратить не зря. Есть я – должна же где-то быть – и нужно себя найти. Так ли это просто? Ведь есть ещё любовь. Или боль – это ведь одно и то же. Она – это я. Нужно и её найти, заметить, развить. И не дать ранить больше.
Я не знаю, заслужила ли я любовь? Моя жизнь может показаться весьма нерадостной, но это только на первый взгляд. На самом деле, у меня было, да и есть, то главное, что вообще может быть у человека, пока он не сошёл с ума – близкие люди, которые старались, а сейчас ещё больше стараются помочь. Это ведь я от них отворачиваюсь, а не они от меня. Это я не хочу тянуть их за собой на дно. Так что это моё совершенно обдуманное решение. Пусть и жить по-настоящему я могу только в снах, но тот сакраментальный вопрос, который до сих пор ломает меня – вопрос «почему?!» – я больше никогда не задам вслух. Просто чтобы ни с кем этой болью не делиться – она моя от начала и до конца. И мне совсем не жаль, что конца как такового нет.
Хорошо, что за время, которое прошло от перехода к такой жизни, какую я веду сейчас, прошло достаточно много времени, чтобы я смогла приспособиться хотя бы частично – физически. Но обо всём по порядку. Что ж, одна моя мечта всё-таки исполнилась – у меня теперь сильные руки. Иначе я не смогла бы. Вот и теперь я могу сделать всё, что надо, сама, – чтобы элементарно передвигаться. И сейчас я пишу – о настоящем. Оно перекликается с прошлым и частично и есть прошлое, ведь там навсегда застряла та часть меня, которой не выбраться – разве что в сны. Кроме прошлого и настоящего, я напишу и о будущем. Да-да, иногда я знаю и чувствую будущее, можете называть это предвиденьем или как вам угодно, это не имеет значения. Сейчас я могу сказать одно – так и будет. Как я пишу – так было и так есть, и так будет. Так что когда я напишу про свою свободу – это не будет программированием её, это будет освещение беспрерывного пути. Так что понятно, что вы запутаетесь, что уже произошло, а что только будет. Что ж, я и сама не понимаю иногда. Одно могу сказать точно – я говорю правду, потому что ни на что другое просто не имею права.

В той, первой, жизни, у меня были мечты. Они были мечтами в прямом смысле слова – потому что тогда имелся и шанс их осуществить. Теперь я их осуществляю – в снах. Скажете, этого мало? Отнюдь. Это гораздо больше, чем то, на что я рассчитывала. Но я ведь и плачу по полной – болью осознания нереальности происходящего. Впрочем, у меня есть лазейка: это моя собственная психическая реальность. То есть, в каком-то из шаров астрала всё происходит на самом деле. И во снах – тоже всё по-настоящему. А в материальном мире… что ж, мне до него давно дела нет, разве что чувство долга. Но по большему счёту, разве это настоящее чувство? Так себе, жёстко вмонтированная программа обязанности. И никакого творчества – что обидно. А остальное – дело тех, кто ещё не потерял свой настоящий шанс жить. Их, а не моё.
Я наверняка не единственный человек, кто так глупо пропустил настолько важные вещи. Хм, терпеть не могу быть в большинстве. Но видимо, придётся. Да я и не против вовсе. Мне всё равно.
Иногда, в редкие минуты, когда щит от мира пробивается чем-то, я всё-таки начинаю остро ощущать потребность предостеречь тех, кто ещё способен меня услышать. Хотя, в нормальном состоянии, если его вообще можно так назвать, я осознаю, что эти попытки бессмысленны. Но в моменты слияния с жизнью, с чувствами людей, их мыслями и памятью, с самой сущностью энергии во всех её ипостасях, когда категории «причина», «смысл» и «связь» теряют всю свою суть, потому что сами, собственно, и становятся мостиками этого сопроникновения, – в такие моменты во мне живёт и творит надежда, что моя история кого-то чему-то научит.
Скорее всего – я не права. Ну и пусть так.
Ведь в конце, я всё-таки нашла свободу, к которой стремилась, не понимая что же я ищу, всю свою жизнь. Но до того как стать свободной, я прошла через многое. И это не только боль. Боль – это и есть сама сущность жизни, это и есть любовь. Нет, это мы уже проходили. Я говорю про чувство вины, утраты, пустоты, про соблазн бесконечно глубокой бездны отчаяния, веры в собственную слабость, в конце концов, я говорю про недостаток решимости, про ложную надежду на то, что всё образуется само собой. Образуется, конечно, но так, как само захочет. Это ведь то, что может сломать. Что сломало меня, да и многих других. Моя история, точнее её часть, и даже не моей, а просто со мной связанной истории, – это лишь малая толика того огромного долга, который я ещё не отдала перед миром живых. Я ведь сказала – я обрела свободу. И потому сейчас я, покалеченный жизнью человек, в инвалидной коляске, буду говорить – просто потому, что я должна. Но никто не обязан меня слышать.

2

Это случилось, когда я была в больнице. Уже достаточно приноровилась к коляске, чтобы сносно ею управлять. Не знаю, просто я ехала там – и всё. Тогда мне было 25. Не так уж это и мало, на самом деле. Во всяком случае, если не вспоминать о прошлой жизни, в которой я была практически полноценным человеком, то к тому времени я уже смогла свыкнуться с мыслью, что ничего не вернуть. Что увечье – навсегда. И нужно не только жить с этим, нужно сделать свою жизнь максимально комфортной, потому что иной боли будет достаточно.
Так что можно сказать, что в 25 лет я уже была обречённой, но меня тогда ещё держало не только чувство долга, как сейчас, – ещё была уверенность, что раз так случилось, то миссию свою на Земле я смогу выполнить и в таком виде. В некотором роде это утешало. Стоит отдать должное, что я не жаловалась. Было несколько срывов в самом начале, но потом я просто не захотела ими обременять семью и друзей. Раз уж так случилось, я постаралась поменьше напоминать о своём существовании – потому что видеть жалость с их стороны я бы просто не смогла. Так вот, я всегда понимала, что кому-то может быть хуже, чем мне. Собственно, кому-то точно хуже. А что я? Несмотря ни на что, я могу за себя решать, могу сама строить свою жизнь, и никто меня не ограничивает.
Вот с таким душевным багажом, в достаточно бодром расположении духа, я ехала по коридорам к лифту. Как попала в то отделение, я тоже помню смутно. Тогда мне казалось, что это судьба, да и сейчас кажется, но тогда я склонна была считать случившееся стечением обстоятельств, которые могут меня встряхнуть. Сейчас я понимаю, что это было жестоко. Но что «сейчас»? Оно на то и «сейчас после тогда», чтобы быть мудрым и смотреть с высоты. Пусть жестоко, в конце концов я получила то, о чём и не мечтала. А то был просто первый вклад с моей стороны.
Там лежали люди в коме. Странное, в общем-то, зрелище. Ни жизнь, ни смерть. Это сейчас для меня оно нормально, а тогда я ещё жила, и считала, что положение «между» и «на грани» – одно и то же, и они должны преодолеваться. Сейчас я так не считаю, но, опять-таки, никакого значения это уже не имеет. Так вот, там даже энергия была застывшей, она как будто циркулировала в замкнутом пространстве, пресытившись самой собой, да ещё и с недостаточной амплитудой. Бред, скажете? Ну вот сами пойдите – и убедитесь. Когда их несколько, они лежат в разных палатах… но они не живут полностью, они вообще в этом мире больше не живут. Это как раз тот случай, когда может быть хуже, чем мне.
Как-то я задалась вопросом, где же их души во время комы. Определённо глубже, чем во сне. Я в такие дебри астрала и не совалась никогда. Сейчас может и попыталась бы, но незачем. А тогда просто побоялась. Нет, оказалось, что я таки связалась как-то с тем уровнем, или это со мной связались? Не знаю. Но было это по-настоящему. Во сне с моей стороны – и со стороны комы с её. Выходит, так. Даже более по-настоящему, чем та жизнь, которую мы именуем таковой, закрывая свои сознание и душу в материальном теле.
А стены, выходящие в общий коридор, там были прозрачные. Такие, как в американских фильмах показывают. Так что жильцов палат мне было прекрасно видно. Но её я сначала почувствовала. Интуиция дёрнула, что нужно идти туда-то. Точнее, ехать. Вот я и подъехала. Она лежала, как и все, на спине, так что мне был виден её профиль.
Точнее, мой профиль. Я увидела её – увидела себя.

3

Как оказалось, я была далеко не единственной. Это был своеобразный больничный феномен – некоторые, кто видел её, видел своё лицо. Таких «нас» насчиталось пятеро – это за всё время, что она была в коме, то есть 7 лет. Поэтому настоящее её лицо мы увидеть так и не смогли, а в больнице чудесным образом нельзя было найти ни одной фотографии. Тоже судьба? Я устала спрашивать. И отвечать устала. Судьба или не судьба – не важно. Просто так было, и всё тут.
Тогда же начались и сны. Они всегда были с подвохом, потому что изматывали. А просыпаясь – ведь я каждый раз просыпалась, в отличие от неё! – приходило осознание того, что я не могу двигаться как нормальный человек. То, что я уже научилась оценивать не как недостаток, а как ещё одно условие жизни, стало по-настоящему мешать мне. Иногда это было холодное отчаяние пустоты, затягивающее медленно, но неотвратимо, постепенно и уверенно, иногда – горячее, пропитанное болью как узором, лёгким и неуловимым, но тем не менее, задающим тон. Но чаще всего отчаяние было аморфным, оно просто было. Со временем оно завладело мной.
Там, в снах, я не просто двигалась. Там я наконец-то стала бойцом.

Вообще-то, это долгая история, поэтому я постараюсь её сократить. Дело в том, что тяга к оружию – во всяком случае, к некоторым видам холодного оружия, – к борьбе как таковой, к технике борьбы, – у меня была всегда. Откуда она взялась, непонятно. Как и просто маниакальная страсть накачать сильные руки. Зачем оно мне, девушке, надо? Короче, это было просто частью меня. Но с самого детства у меня были определённые проблемы со здоровьем, и я не могла заниматься тем, чем хочу. Нет, я не осталась без дела. Нашлось множество иных сфер для применения моих талантов. Мне обещали выздоровление, раз за разом откладывая его, и я верила, что когда-нибудь оно наступит, а до этого совершенствовала себя во всём остальном. Но эта главная мечта – мечта боя – жила и крепла во мне, стала просто неотделима от меня самой. Потому сны казались жестокой насмешкой, ведь цепляли за самое живое, что было во мне, – за мечту.
Я думала иногда, как сны могут быть связаны с ней? Ну, подумаешь, коллективная галлюцинация, но ведь она касалась лица. Впрочем, я поняла со временем – когда она сама пришла ко мне. Но это было позже.
А сначала я просто пыталась выяснить, кто она и как оказалась в больнице. Частично мне это удалось, но, снова, не буду вдаваться в подробности, выложу факты. Неудачная попытка суицида. Вот её «предсмертная» записка: «Не хочу больше жить за других. Пусть я умру, но это будет МОЯ смерть». Сначала она меня обескуражила. А потом я и это разгадала.

Мне удалось узнать кое-что про неё. Она занималась спортивными единоборствами, а параллельно тренировалась с оружием. Выступала иногда вечером на файершоу, демонстрируя «фокусы» с огнём, а потом переходя на ставшую ей родной холодную сталь. Она вообще жила ярко. Была дикой, желанной и сильной. Правда, молчаливой и всегда одинокой.
А вот иную сторону её жизни я смогла понять из нашей связи. Ею всегда что-то руководило. Она не знала, почему делает что-то, ей казалось, что она должна, что это кому-то нужно. И потом не могла остановиться – просто шла вперёд, хоть знала, что идёт по чужой дороге. У неё просто не хватало сил на свои желания, потому что они заглушались чужими. В снах – я была в её теле. Ей тело исполняло мою мечту. Для меня это было сном, а для неё – просмотр своей собственной жизни, особо яркие моменты. Там, в коме.
Как я подсоединилась к её каналу? Не имею ни малейшего понятия. Может, это она захотела показать мне что-то, а моё подсознание дало согласие. Впрочем, чего сейчас гадать, результат имеется – и на том спасибо. А результат был – я чувствовала, каково же ей в этой клетке чужих жизней, чужих желаний. Она хотела свободы и прекрасно это понимала… но кто-то её остановил.

4

Сны стали моим наркотиком. Я боялась и желала их одновременно. В них присутствовала некая я-не-я-она-не-она, которая чувствовалась скорее как я-и-она-вместе. То, что я наконец нашла себя, – я ощущала на все сто процентов. Это как знание будущего – просто развитая интуиция. Да, это должна была быть я. Но я живая – с нерабочими ногами, а в бытие их рабочими – просто с недостаточной волей, чтобы что-нибудь изменить. Но за что ей такое?
Где-то, когда-то, я застряла на каком-то уровне развития, что-то не смогла преодолеть. Поэтому мне дали, за что я должна быть благодарна, преграду физическую. Не справившись с ней, не справившись со страстью ухода от жизни в бой, у меня, по сути, отобрали ноги – насовсем. Но мой шанс, которым я так и не воспользовалась, потому что считала себя не в силах, мой собственный шанс был реализован ею. Зачем? Я не знаю…

Я думаю, понятно, что моя жизнь – не единственная, вплетённая в её судьбу настолько тесно, что связь эта её и покалечила. Те четверо, что тоже увидели своё лицо вместо её – они тоже отказались от части себя, а она впитала в себя эти осколки. Моя сущность – не единственная в ней. Есть ещё четыре. Но это всё не она сама, её настоящей как таковой и нет. Она – это боль, это вопросы, это бессмысленно прожитое время, бессмысленно для неё, хоть для каждого из нас это и имело бы значение. Но оказалось, что как мы – лишь тени тех, кем мы могли бы стать, так она – лишь тень наших настоящих нереализованных сущностей. И почему так происходит – непонятно.
Через сны она пыталась докричаться до меня; она просила о помощи. И сначала более близкому контакту мешало моё чувство вины. А потом, когда я окунулась в то подобие жизни, которое она мне показывала, когда пришло понимание некоторых вещей, – тогда вина сменилась сожалением неиспользованных возможностей, а позже – пустотой. И мы так и не смогли понять друг друга до конца.

Впрочем, из всех пятерых связь со мной всё-таки стала ключевой, по необъяснимой, как и многие другие, причинам. Это продолжалось почти три года. Почти три года кошмаров, иллюзий, разочарований, душевных метаний, это были почти три бесконечности жизней, и мы устали так, что наверняка не скоро ещё захотим воплотиться. Почти три года самокопаний, пока не пришёл вывод, что многое просто недоступно пониманию; время, за которое она так и не вернулась к жизни, а я просто перестала жить. Возможно, это нас и объединило – мы застряли на одном уровне, и просто не знали, как выбраться. Да и не знали – зачем. Мы просто искали покоя. Точнее, мне так казалось перед смертью. Она же всегда знала, что хочет свободы – свободы от чужих жизней. А что может быть важнее свободы, данности быть собой? Ничего. И поняла я это лишь умирая.
Просто, однажды придя к ней, точнее приехав, в этом тесном физическом мире, я поняла – это конец. Это двойной конец – и для меня, и для неё. Я не очень хорошо помню, почему, кто и когда среагировал. Кажется, у неё в аппаратуре сработал какой-то датчик? Какая разница… Вроде и ко мне кто-то подбежал? Хм… Но я очень хорошо помню то ощущение свободы, которым наполнялась с каждым мигом всё больше. Оно, оказывается, и было той целью, которую я не смогла не только осуществить, но и осознать. Но оно было, и я больше не обязана была жить в покалеченном теле или испытывать угрызения совести – я вообще больше ничего не должна была. Не знаю, чем я заслужила такое счастье? А я действительно была счастлива…
 
А сейчас мне 28. Хотя, стоит, наверное, писать уже в прошлом времени. Я ведь умерла, а сейчас просто описываю события. Во всяком случае, если кто-то читает это, то я точно мертва. Знать обстоятельства своей смерти – не так и плохо. Ещё раз повторю, я её не программирую – я её описываю. Это случится сегодня вечером, так что мне надо успеть высказаться. Время… так мы и не подружились с ним. Хотя, мне терять нечего.
Что ж, хорошо, мне было 28. И я стала свободной. Навсегда.