Из жизни Нюры

Письма от Нюры приходили всё реже. Потом и телефон замолчал...
Когда-то я - осенью обычно - часто бывала на красивом озере, окружённом разнолесьем, напоминавшем о России. Дорога между сосен, поднимавшаяся от озера, вела к десятку аккуратных домиков, где в 50-е годы прошлого века поселились русскоязычные люди. Христиане-баптисты. В Америку попали они из Германии, Белоруссии, Украины. Мы с мужем неподалёку от них работали над переводами библейской литературы. А в свободное время по грибы ходили. Сколько же их там было - и маслят и разнообразных моховиков, и белых, таких порой размеров, что не верилось: настоящие ли?
Настоящими были и грибы и белки, и бурундуки с полосатыми спинками, и белопопые зайцы, так и прыскавшие из-под ног...
Там мы и познакомились с Нюрой. Они с мужем моим едва ли не земляками оказались, оба из Луганской области. До войны молоденькая Нюра в младших классах учительницей работала, в сельской школе. Мать умерла, когда ей 8 лет было. А незадолго до войны на линии авария случилась, и отец Нюры, помощник машиниста, остался без ног: обе ампутировали по колено; стал он на "деревяшках" и с костылями передвигаться. Отцова пенсия, Нюрина учительская зарплата, огород при доме. Так и жили. В соседнем доме жила тётка - отцова сестра с семьёй. Верующими они были. "Тайноверующими", как вспоминая о том времени, с улыбкой заметила Нюра. Баптистами. На молитвенные собрания свои по частным домам собирались. Там и познакомилась Нюра с парнем, за которого замуж вышла. Летом 40-ого года.
 ...В 42-ом стали немцы угонять в Германию на работы женщин молодых и трудоспособных. Нюра угодила в первую партию. Оказалась под Дрезденом. На швейной фабрике по производству солдатского белья.
- Днём подштанники "фрицам" строчили, вечера в бараке коротали, - рассказывала Нюра. - Усталость и тоска по родным, живым и мёртвым, так мучила, что и сейчас, как вспомню, дрожь пробирает... Где-то Федя мой зарыт? Как отец безногий один в доме? Как тётя с сестричками?... Господи, помоги, дай встретиться ещё в этом мире... Сначала держала меня молитва, а потом - грех-то какой! - стал мне враг Божий и человеческий "мыслишку подавать": мол, зачем тебе эта жизнь такая? Лучше не станет, только хуже... В зеркало посмотрись: 25-ти нет, а выглядишь на 40... К Феде ступай. И отец не замедлит, к вам придет... Так я и "сражалась" с "мыслишкой" этой, помощи у Бога просила... А перед глазами всё "скорый" возникал, уши от паровозного гудка закладывало. Так вот... Дело в том, что нас, как гнали на работу каждое утро, так перед путями останавливали. В семь часов "скорый" на Дрезден пролетал. Как промчится поезд, нас дальше через пути гнали; "Шнель (быстро)! Шнель!"
Недели две я приглядывалась, примеривалась, где именно встать впереди соседок, секунды в уме считала. И решилась... И молитва отошла от меня. Только тоска, да злость внутри остались. И пустота...
25 апреля 43-ого года это было. Как выгнали нас из барака с утра, я словно механической сделалась: живая будто и неживая уже. Иду в строю, а сама мысленно рисую себе, как всё будет... Остановились перед путями.
Шум от поезда всё слышнее. Я, как наметила, вперёд подалсь. И вдруг ясно услышала голос отца: "Остановись, Нюра!" Громко так крикнул он, будто справа, я аж подскочила на месте, обернулась, ищу его глазами: "Папа, Вы где?"
Кругом женские лица одни. А голос уже с другой стороны: "О Боге вспомни, дочка! Есть Он, есть!" Я налево обернулась,: "Да где же Вы, папа?"
А меня уж соседки по бараку схватили: Нюрка с ума сошла!
Мимо промчался поезд. Ничего дальше не помню из того дня - ни что на фабрике было, ни что в бараке. Не помню, когда снова пришла ко мне молитва. Но пришла. Стала я у Бога прощения просить. И всё спрашивала: Как же отец узнал про меня - что я задумала? Как же он увидел меня? И ответил мне Бог. Через 20 лет. Тогда в Германии я замуж вышла, за нашего; в конце 40-ых мы перебрались в Америку. А в начале 60-ых довелось побывать мне в родных местах. Тётка жива ещё была. Они с сестричками и другой роднёй встретили меня, от радости куда посадить не знали! Разговорам, понятно, конца не было. Рассказала я им и про то, как спас меня отец. А они ахнули и стали рассказывать про то, как он погиб.
Очередную партию в Германию на работы угоняли. Плач стоял на улице. Остающиеся за уходивших цеплялись. И Василь, вспоминала тётя, на своих деревяшках приковылял. В колонне соседскую девчонку увидел - ей 16-ти ещё не было, а маленькая, худенькая- на 12 смотрелась. - Дитё-то оставьте, ироды, закричал Василь и потянул девочку из колонны. Полицай к ним подскочил - тянет её назад, на отца гаркнул. Василь и замахнулся на него костылём. Полицай из кобуры пистолет рванул, выстрелил. И - всё.
- Не помните, когда это было? - спросила Нюра.
- В 43 году, 25 апреля, - ответила тётя. - Ты что, Нюра? Глаза у тебя какие-то не свои сделались... Сухие, а словно плачешь...
- Так ведь и я - медленно и с трудом, будто слов не находила, проговорила Нюра, - я тоже, под поезд едва не бросилась 25 апреля... Когда он окликнул меня, удержал... Вы-то, тётя, как число так запомнили?
- Может и не запомнила бы, - покачала та головой, - да ведь 26 апреля, на другой день прямо, Василю 50 лет исполнилось бы. В канун, значит, всё и случилось.