На свету

Полутемень по углам дымилась, как пар, и рассеивалась, подымаясь к окнам. Высокий потолок казался голым. Пел церковный хор. Голоса сплетались паутинками низких и высоких нот, все гудело и жило сверхзвуком. Сверхсмыслом. Не разобрать было Оленьке, что и о чем они поют, какие слова произносят. Но то, что она слышала, говорило ей- чувствуй наши звуки и живи сейчас ими. Дай им биться в твоем сердце, и оно разольется по тебе, как разливает радость и печаль. Будто то, что они пели, было не тут на земле, а хотя бы где то на этом голом потолке или в свежих фресках или в открытом окне. Была поздняя весна и майский ветер дул в это окно .Раскачивалась тяжелая от зелени ветка примостившегося у храма дуба. «Человеколюбия» услышала Оленька. Она пришла с мамой. Пятилетняя кудрявая девочка в новом своем белом сарафанчике уже устала стоять. но почему то она знала или ей казалось так, что боль под коленками- это хорошо, и не больно это вовсе, а исключительно. Бабушка, не ее, а просто пожилая бабушка со сморщенным личиком, одетая не по погоде тепло, в поношенном бежевом клеенчатом пальтишке, подпевала каким- то птичьим, урчащим голосом. Оля стояла и слушала и завороженная, околдованная бабушкиным урчанием и пением хора, чувствовала натянутость каких- то струн. Она запрокидывала голову и смотрела на свод- высокий расписанный, величественный. Ей нравились ширококрылые белые ангелы, с лицами добрыми, невинными, живыми. У нее уже и шея начала затекать, а она все смотрела и рассматривала каждую фигурку, каждого ангела, каждого грозного и веселого мужчину, каждую смиренную , грустную и радостную женщину- застыли себе там наверху, и глядят тебе в затылок. Вышел батюшка в золотом квадратном одеянии, весь он был большой и квадратный, как единый монолит золота. Все опустили головы. Оля не знала, что надо опускать , да и зачем? Не велят же ей этого делать эти фигуры наверху, как можно оторвать от них взгляд? Бессовестно это. Мать Оли стояла рядом и одна ее рука, лежавшая прежде на плече, легонько надавила на затылок. Оля дрогнула и посмотрела на мать. Та мягко улыбалась. Было свежо и мыслей было много. Был ветер. была старушка с голубиным голосом. Была добрая улыбка матери. «Аллилуя.» Все вновь крестились, кто- то сгибался и касался открытой беззащитной ладонью холодного пола. Олины глаза блестели ,и мать видела это и сама была готова плакать. «человеколюбия» вновь услышала пропетое водным , прохладным голосом слово.
-Пойдем Оленька, нам пора. Мать вытерла белым платочком глаза.
Оля не двигалась- все смотрела. Стоять здесь и никуда не сходить хотелось ей. здесь ей хотелось стоять -в серединном пространстве между маленькими горячими огоньками, между сладкими и тяжелыми запахами. Мать взяла Олю за руку и сжала ее в своей большой ладони.
-Оленька
Оленька стояла и ,запрокинув голову, чувствуя прилив крови в голове, смотрела.
Мама ее вздохнула и ,держа крепко руку, повела к выходу. На улице было светло. И этот свет ударил им в глаза. Он обнажил их лица- красивое элегантной женщины, и странное большое девочки
Через дорогу их ждала блестящая черня машина. они обе сели на заднее сиденье автомобиля. Оленька улыбалась
 -Что ж вы долго так?
Леша не сердился, скорее устал. он повернулся лицом к жене
-Лен, Обещала ведь, пять минут свечку только поставить. опаздываем ведь. У них запись на полгода вперед
-Лешенька, да ведь не могла я ее увезти. Там в храме, у нее такое лицо было, когда она слушала, смотрела. Такое лицо.
Слезы уже бывшие у нее на глазах вдруг хлынули и плечи мелко задрожали
-Лешка, у нее глаза были, будто она..будто она все-все понимает. Как я ее увести могла? Будто нормальная..
Оля смотрела пустыми маленькими глазами в о окно. Она слышала звуки. Она чувствовала, что задвигалась, поехала машина. Она улыбалась- что- то в душе зазвенело. Все остальное было не важно