Путь в чистилище. Подражание Бернхарду

       I

       В сущности, подражать Бернхарду совсем не трудно. Подражание вообще дело не сложное, а подражание Бернхарду – в особенности. Стоит только вспомнить всех этих бесчисленных авторов, которые подражали кому-то, вспомнить всех этих людишек, неспособных на самостоятельное творчество, и станет понятно, что подражание – удел посредственности и не представляет собой особого труда, даже если рассматривать его как творческий процесс. Подражание не требует создавать что-то на пустом месте, а ведь это труднее всего. Поэтому подражать может всякий – лучше или хуже, но ему это удастся, если только он потратит некоторое время; любой человек справится с этим, проявив некоторую усидчивость – ведь подражать гораздо легче, чем творить, а уж подражать Бернхарду и вовсе пустяковое дело.

       Для настоящего творчества нужны особые условия – например, конторка, или салон самолета, а подражать можно даже сидя в вагоне поезда. Если, летя над Атлантикой, вы можете испытать вдохновение и запечатлеть на бумаге или в ноутбуке ваши уникальные переживания – лирические или ностальгические, а стоя за конторкой, можете оживить мир вашего детства или сотворить новый, то, сидя в прокуренном вагоне, пересекающем унылые холмы и равнины Нормандии, вы вполне сможете заняться подражанием и исписывать строчку за строчкой в духе того или иного из самых удобных для этой цели писателей. Даже табачный дым, испускаемый этими одинокими девицами, расположившимися вокруг, не помешает вам, потому что, в сущности, это не так уж и трудно – подражать. Конечно, курение, принятое во французских поездах, не облегчает вам задачу, тем более что курят практически все – девушки небрежно стряхивают пепел на пол (правда, как правило, если они едут одни, без спутника), мужчины пускают дым в надпись "для некурящих", курят негры и негритянки, курят китайцы, курят солидные пожилые джентльмены. (Приятным исключением являются американские туристы, но, боже мой, как они толсты!) Странным образом, несмотря на то что на железных дорогах во Франции предусмотрены вагоны для некурящих, именно в них-то и курят, и курят почти все – и мужчины, и женщины, и даже негры. Не могу сказать ничего плохого о французских поездах, кроме того, что они наполнены дымом, который старательно извергают пассажиры обоих полов и всех цветов кожи, невзирая на многочисленные запреты.

       Сбежать от этой всепроникающей копоти можно только в туалет. Если вы едете во французском поезде, то только в туалете вы найдете чистый воздух. Надо признать, что туалеты эти оставляют хорошее впечатление. Не говоря уже о том, что они служат надежным убежищем от табачного дыма, они более или менее чисты (в отличие от туалетов на твердой земле) и даже по-своему элегантны. Находясь в поездном туалете, вы вдыхаете воздух, свободный от всякой сажи и копоти, вы дышите полной грудью, вы перестаете кашлять и воочию видите, как отражение вашего лица в большом зеркале постепенно обретает здоровый цвет. На всех железных дорогах Франции нет ничего приятнее туалетов. В них удобные и надежные запоры, в них всегда есть туалетная бумага и бумажные полотенца, в них всегда есть мыло, и, конечно сам унитаз представляет собой верх изящества и чистоты. На него можно даже, при определенных условиях, сесть – по крайней мере, эта мысль не приводит вас в шоковое состояние, как в других туалетах.

       II

       Помню, как однажды мне пришлось воспользоваться платной кабинкой неподалеку от церкви Сакре Кёр. Был ранний вечер, мне не хотелось идти домой, и я решился воспользоваться этим, так сказать, "муниципальным" способом. Кабинка овальной формы выглядела как космическая капсула стального цвета с множеством кнопок, рычагов и выступов.. Послушный гражданин, я опустил монетку в прорезь и ожидал, что в темных до того окошечках загорится некая надпись с указанием дальнейших действий, но ничего не произошло. Я подергал один рычаг, другой – ничего. Решив, что для входа в капсулу одной монетки недостаточно (а рядом с прорезью были изображены монеты самых разных достоинств, причем какие услуги они оплачивали, и сколько стоит самая скромная, было совершенно непонятно), я бросил вторую. Результат был тот же самый. Обескураженный неудачей, я сделал шаг в сторону и внезапно, краем глаза уловил какое-то движение за округлой стеной капсулы, почти на ее обратной стороне. Обежав вокруг сооружения, я увидел открывающуюся дверь и яркое сияние, исходящее изнутри этого космического корабля. Я устремился вовнутрь, и как только перешагнул порог, дверь за мной с лязгом задвинулась. Тесное округлое помещение, было гораздо меньшего размера, чем казалось снаружи. Мне казалось, что сейчас раздастся свист откачиваемого воздуха, или что капсула начнет заполняться водой, но ничего такого не произошло. Было тихо, тепло, лампа под потолком испускала яркий свет. Однако меня обескуражило совершенное отсутствие того, что задумано как сиденье, но в России обычно используется как насест. Точно так же, писсуар, по крайней мере, в знакомом мне воплощении, тоже не наблюдался. Единственным заметным предметом был горизонтальный выступ стены, который оканчивался какой-то плошкой, или вазочкой, величиной с сомкнутые ладони. В надежде, что это и есть эрзац-писсуар, я присмотрелся к ней, но не обнаружил никаких признаков, так сказать, сливного отверстия. В вазочку можно было положить мороженое или пару яблок – она очень мало напоминала предмет, необходимый мне. Над ней, в стене находилась глубокая ниша с кнопкой. Движимый как нуждой, так и любопытством, я нажал на кнопку. В нише потекла тоненькая струйка воды. С вазочкой-плошкой не произошло ничего. Держащий ее выступ был надежно вмурован в стену и выглядел довольно прочным. Я почувствовал себя как Дон Кихот перед ветряной мельницей и, будучи, по сути дела, в безвыходной ситуации, решился на отчаянный шаг и наполнил этот вызывающе устремленный ко мне сосуд единственным, доступным мне на тот момент, способом. Плошки хватило. Как избавиться от плодов своего труда я не знал и, нагнувшись над сосудом, стараясь не попасть в него рукавом, я засунул руки в нишу, еще раз нажал на кнопку и ополоснул пальцы. Больше делать здесь было нечего, и я начал дергать за рычаги закрытой двери, стремясь скорее покинуть место преступления. Когда я уже смирился с мыслью, что мне, скорее всего, придется заночевать в капсуле, или быть освобожденным из нее полицейским и заночевать в участке, я, вероятно, напал на нужную комбинацию, раздалось знакомое лязганье, и часть стены отъехала вбок. Бледный, с дрожащими коленками, я предстал перед небольшой очередью, чья, если так можно выразиться, пластическая интонация ясно показывала, что я пробыл внутри непозволительно долгое время. Стараясь не оглядываться назад, я принял независимый вид, вышел вон и быстро повернул за угол.

       В ужасе я представлял себе, как полный краснолицый месье, в числе первых стоявший перед дверью моей кабинки, входит в нее и привычным жестом бросает ключи и перочинный нож в мою плошку, (ведь она, наверное, служила временным хранилищем опасных и металлических предметов, которые необходимо было оставить для проникновения в какое-то другое, скрытое помещение кабинки, где и таился подлинный унитаз) – я представлял себе его ярость, его порыв "догнать хулигана" и убыстрял шаги. Видение краснолицего мужчины сменялось образом стоявшей там же длинноносой дамочки, которую мужчина, конечно, галантно пропустил вперед, и которая теперь истерично визжит, уронив в подносик для туалетных принадлежностей, каковым, скорее всего, и была эта злосчастная плошка, свою пудреницу. Дамочку сменял прыщавый юнец в спущенных к щиколоткам (по моде, а не по нужде) портах, давящийся от хохота и созывающий всю очередь полюбоваться тем, что учинил этот дикарь с раковиной для мытья рук. А может быть, и это самое ужасное, это вообще был не туалет, а какая-нибудь автоматическая фотокабинка. Одним словом, я испытал эмоциональную встряску, и теперь при мысли о Сакре-Кёр я невольно вспоминаю эту пострадавшую плошку, так приветливо протянутую мне, и чувствую желание впредь обходить Монмартр стороной.

       III

       Но вернемся к железным дорогам. Как я уже говорил, за исключением сигаретного дыма в вагонах, трудно найти другие недостатки поездов, а уж если принять во внимание замечательные туалеты, то и вообще невозможно подобрать им достойного соперника в транспортной системе. Разве можно сравнить с поездом автомобильный транспорт – например, какой-нибудь автобус, в котором вас швыряет из стороны в сторону, и на вас швыряет то одного, то другого пассажира, и хорошо еще, если это хрупкая девушка, но ведь в автобусах ездят и огромной величины негры. Когда вы едете в автобусе, вы подвержены прихотям водителя и случайностям уличного движения, так что любой пешеход, – ведь пешеходы во Франции не обращают никакого внимания на движущийся транспорт – может обрушить на вас толстую леди или какую-нибудь монструозную личность неопределенного пола, даже, если вам повезло, и вы успели занять сидячее место. Любая случайность может бросить вас вперед и ударить лбом о стойку, или отшвырнуть назад и приложить затылком о заднее стекло. Что же касается воздуха, то, не говоря уже об упомянутых толстяках, которые пыхтят и сопят так, что вы достоверно знаете, чтo они ели в течение последних двух дней, салон автобуса обычно затуманен выхлопными газами – от окружающих машин, а если их нет, то от своего собственного мотора. Дышать в автобусе положительно невозможно: вам приходится либо изучать меню какой-нибудь небогатой французской семьи, либо отравляться в различной степени окисленным углеродом. Более тяжелого воздуха, чем во французских автобусах, я не встречал. Даже в венских туалетах, которые, как известно, славятся своей грязью, воздух чище. В автобусе на вас дышат, вам наступают на ноги, вас толкают сумками, рюкзаками, локтями, задами – и все это в наполненном миазмами воздухе, который не удается освежить, даже открыв окно, потому что в это окно тут же врываются клубы сизого дыма от едущего впереди двадцатитонного самосвала. Если же вам удалось вынести пребывание в салоне и доехать до нужной остановки, то, выйдя из автобуса с одурманенной газовыми атаками головой, вы рискуете попасть под первую же машину, которая встретится вам на пути – ведь автомобилисты во Франции бывают не просто невнимательны к пешеходам, но зачастую проявляют прямую агрессию.

       Однажды я шел по тихой улице вдоль решетчатой ограды муниципального кладбища в Руане, и проезжавший мимо грузовик едва не продавил меня сквозь эту решетку. Может быть, водитель засмотрелся на могилы, а может быть, он решил, что мне место как раз на кладбище, и в результате я, распластавшись по решетке и ощущая некоторые части своего тела уже на другой ее стороне, лишь чудом избежал переселения в это тихое зеленое место. Нет, я, конечно, готов наслаждаться атмосферой кладбища, но как турист, а не как обитатель. Я даже считаю, что навещать своих родственников – это прямая обязанность воспитанного человека: ведь если не на кладбище, то где еще я могу хотя бы мысленно пообщаться с любимым дедушкой или ласково поворчать на давно прощенного дорогого дядюшку, который завещал всё собачьему приюту. Приятно идти неспешным шагом по усыпанной разноцветными листьями дорожке, зная, что после трех поворотов направо, двух налево и еще четырех в другую сторону ты увидишь знакомое лицо в бронзе или камне и сможешь предаться сладостным и горестным воспоминаниям, оставив все тревоги за надежной оградой, сможешь любоваться темнеющим вечерним небом, прислушиваясь к тому, как стихает многоголосый птичий хор. Однако, как выяснилось, муниципальные чиновники иначе представляют себе наше общение с дорогими тенями. На воротах того кладбища, которое чуть было не стало "моим", обнаружилась угрожающая надпись "Посещения до 18.00". Эти чиновники, вероятно, считают, что после 18.00 человек должен заниматься другими делами, а не тратить время на кладбище. Они думают, очевидно, что, если я, наконец, почувствовал свою вину и решил мысленно попросить прощения у покойной тетушки, то должен уложиться до 18.00. Позже это, по их мнению, просто неприлично, и я не должен беспокоить покойников своими извинениями в столь поздний час. Муниципальные чиновники, очевидно, полагают, что общение с душами умерших в вечернее время может дурно повлиять на живых, напугать их и, в свою очередь, вызвать бессонницу у мертвых. По мнению господ из муниципалитета, мы должны выражать свою признательность ушедшим близким лишь в первой половине дня, так сказать, в рабочее время, а если внезапный душевный порыв, внезапное раскаяние неудержимо повлекло вас к родным могилам после шести вечера, то – все, баста, поезд ушел, и вы должны терпеть до утра, надеясь, что при свете солнца раскаяние не сменится каким-то иным чувством. Чиновники из муниципалитета думают, наверное, что если уж вы не удосужились раскаяться до шести вечера, то в более поздний час это, тем более, невозможно, и до утра на вас можно ставить крест.

       Вообще говоря, муниципальные чиновники любят терпеливых. Они предписывают нам терпение в удовлетворении не только духовных, но и всяческих других потребностей. Поистине христианскому терпению можно научиться в одном из парижских парков. Сам парк, как об этом свидетельствует надпись при входе, открыт до восьми часов вечера. Допустим, устав от городской суеты, вы задумали провести вторую половину дня в парке и, погуляв по нему некоторое время, что-нибудь, в начале шестого почти непроизвольно устремили свои шаги в направлении, указанном стрелками с надписью WC.

       Вы идете по аллее, сворачиваете на другую, затем по дорожке, потом еще по одной, поднимаетесь по лестнице (стрелки надежно ведут вас), проходите под аркой, спускаетесь по ступенькам и, наконец, видите вдали небольшое строение, по всем внешним признакам отвечающее вашей цели. Но, подойдя вплотную к тому, что после долгого странствия по земным путям уже казалось вам райским прибежищем, вы обнаруживаете, что врата его заперты, и нигде поблизости не виднеется фигура св. Петра с ключами. Вы бросаетесь к белеющей на стене надписи и читаете: "Работает до 17.00". До закрытия парка еще два с половиной часа, так что потерпите, гражданин. И тут вы понимаете причину той легкой тревоги, того недоумения, которое охватило вас при приближении к этому месту, и в котором вы только сейчас отдаете себе отчет. Вам делается ясно, почему еще за несколько десятков метров вы явственно ощутили атмосферические признаки вполне определенного рода, и вы легко догадываетесь, что их источник расположен позади этого недоступного вам приюта, в произрастающих за домиком тенистых кущах, которые, не являясь в строгом смысле слова райскими, все же выполняют спасительную функцию для заблудших сюда душ. Вы понимаете, что, на самом деле мало что изменилось бы, если на надписи стояла бы цифра не 17.00, а, скажем, 15.00 или даже 13.00, или, вообще, двери были бы забиты досками крест-накрест – не изменилось бы почти ничего, ибо, если в раю вам места нет, то чистилище к вашим услугам.