Сорок третий - традиция

«Прости!!! Лена К.», - пересохшие губы шептали последние строки.

- Ты же обещала.

По Лёнькиным щекам текли слезы, натуральные слезы от которых пощипывало в глазах и сжимало глотку. Он сидел на толчке ссутулившись, и дурными глазами глядел перед собой, правой рукой энергично комкая тетрадный листок, исписанный крупными неровными буквами.

- Ты же обещала, - шептал Ленька, рассматривая белую казенную дверь кабинки и периодически всхлипывая.

Затем он медленно поднялся с толчка, спрятал письмо в карман, снял с себя ремень и принялся внимательно осматривать туалетную комнату. Взгляд ухватил водопроводную трубу в районе умывальников. С четырехметрового потолка тянулась добротная железная окрашенная в белый цвет труба, которая плавно изгибалась, образуя подобие змеевика.

Какое-то время Лёнька стоял и внимательно изучал нелепую конструкцию и прикинув что все это хозяйство наверняка выдержит его немаленькую тушку, он, глубоко вздохнув начал закреплять ремень на трубе, предварительно сделав гуляющую петлю. Кое-как закрепив и для верности несколько раз сильно подергав получившуюся удавку, Лёнька просунул голову в петлю и с удивлением обнаружил, что стоит на полу и повеситься может не иначе, как только подобрав под себя ноги.

- Что за бля, - проворчал Ленька, с трудом освобождая голову из петли.

  Развязав ремень, он попробовал прикрепить его повыше, для чего приподнялся на носки, роста хватало только чтобы перекинуть ремень через трубу, для закрепления нужна была подставка.

В крайней кабинке, где хранился уборочный инвентарь, Лёнька обнаружил старое помятое цинковое ведро без ручки, его то он и приспособил под эшафот.

- Сейчас еще чуть-чуть, - бормотал Лёнька, - Вот та-а-к…

Закончив приготовление, Лёнька достал письмо и стоя на ведре, принялся, не спеша вчитываться в кривые строчки, за этим занятием его и застал дневальный.

 - Ты чё это тут делаешь?

Дневальный напрочь забыл, зачем он пришел в туалет и немигающим взглядом растерянно глядел на ремень, привязанный к змеевику.

- Не мешай, Яныч, - спокойно попросил Ленька, не отрываясь от чтения.

Дневальный судорожно сглотнул и, вытянув перед собой левую руку, как это делают в американских боевиках, начал, медленно подходить к Лёньке.

- Лёнь, - осторожно подбирая слова, пытался привлечь внимание дневальный, - Ты зачем ремешок повесил?

- Отвали, - Лёнька просунул голову в петлю, - Она обещала ждать еще два года.

Дневальный замер на месте с выражением ужаса на лице.

- Товарищ, курсант, - пытаясь придать голосу подобие командного, начал дневальный, - Отставить! Спускайся живо!

Поняв, что говорит что-то не то, умоляюще произнес:

- Лёнь, не дури, а.

Меланхоличный взгляд Лёньки, брошенный на дневального, ничего хорошего не предвещал.

По этажам пронеслось эхо звонка, закончились занятия, и рота торопилась на построение. Дневальный обреченно вздохнул, памятуя о том, что ему влетит, но бросить Лёньку не мог.

Продолжая медленно приближаться к съехавшему с катушек однокашнику, дневальный судорожно придумывал план Лёнькиного спасения.

- Стой, где стоишь! - заорал Лёнька, - Она замуж выходит!

- Ну, и хрен с ней, - спокойным голосом произнес дневальный, - Одна она что ли…

- Я ее люблю! Вечно буду любить, - заорал Лёнька закрыл глаза и с силой оттолкнувшись от ведра, резко рванулся вниз всем телом.

Дневальный, обливаясь потом бросился к Леньке, тот дрыгал ногами и хватался руками за затянувшийся на шее ремень. Превозмогая страх, дневальный обхватил Леньку за ноги и что было силы, попытался приподнять висельника вверх.

- Придурок, - пыхтя и тужась, ворчал дневальный, осматривая комнату в поисках какой-нибудь подставки.

Ведро откатилось к противоположной стене, и достать его не было никакой возможности. Можно было, конечно, попросить Леньку повисеть немного, и сбегать за ведерком, но были сомнения, что тот согласится.

- Помоги, идиот, хватайся за трубу, - натужно говорил дневальный, пытаясь удержать стокилограмового идиота, - Лосяра, блять.

Лосяра хрипел и дергался, вцепившись руками в кожаную петлю, чем очень мешал своему спасателю. На счастье в туалет зашел ротный.

- А вот…, - начал, было, ротный и осекся, - Ой, еб…

- Да помогите же товарищ старший лейтенант, - хрипел дневальный.

Офицер, сделав несколько прыжков, подскочил к дневальному и тоже попытался обхватить Ленькины ноги.

- Бляха, да не хватайте вы, - раздраженно прохрипел дневальный, - Там вон у дверей ведро его тяните.

Лейтенант безоговорочно кинулся к ведру и попытался примостырить под Ленькины ноги.

- Да нет же, нет, - хрипел дневальный, ругая про себя тупого старлея, - Сами становитесь на ведро и петлю снимайте.

Дрожащими руками старлей безуспешно пытался разодрать ремень.

- Сверху отвязывайте, - изнемогал дневальный под тяжестью одного повешенного и одного идиота со звездочками на погонах, который периодически хватался за висельника, чтобы не свалиться с ведра.

Свершилось, ротный победил армейский кожаный ремень, и Ленькина тушка, метр девяносто на сто двадцать кило, обмякла на уставшем дневальном.

- Слава тебе яйца, - вздохнул дневальный, аккуратно укладывая Леньку на пол туалета, - Товарищ старший лейтенант, а дальше что?

  Старлей хлебнул водички из-под крана и замучено произнес:

- Гони в санчасть, Яныч.

Дневальный побежал за медиками…


Вечером рота гудела, обсуждая случившееся и гадая, что ожидает Леньку.

- Отчислят, как пить дать, - развалясь на койке каркал Пашка.

Яныч, окруженный ребятами сотый раз, пересказывая историю с повешением, неожиданно отвлекся и приблизился к Пашке.

- А ведь это твоя вина.

- Херня, - нагло ухмыляясь, начал Пашка, - я то здесь причем?

- Ты утром его травил.

- Откуда знаешь, - скривился Пашка, - Ты ж на тумбочке сидел.

- Я слышал, как ты пацанов за мылом посылал и советовал Леньке на ремне повеситься.

Пашка медленно поднялся с кровати и вплотную приблизился к Янычу, немигающим взглядом осматривая обвинителя. Как по команде к ним приблизились еще несколько ребят - двое встали у Яныча за спиной, двое рядом с Пашкой. Против таких аргументов спорить было бесполезно, Пашкин авторитет в роте был непоколебим.

- Это шутка была, - Пашка криво улыбнулся, - кто ж думал, что этот придурок из-за бабы пойдет суицидом заниматься.

По казарме прошел смешок.

- А я думаю, что ты его толкнул на это, - уперся Яныч, - Вы и от занятий его отмазали, все сходится.

Пашка внимательно смотрел на Яныча.

- Ты это серьезно? Ты чё стукануть решил?

- Я не падло, стучать не буду, - не отводя взгляда, зло произнес Яныч, - Ты меня не первый год знаешь, никогда я стукачом не был, но сказать тебе должен. Ты виновен!

- Да ладно, Яныч, - развел руками Пашка, - Херня все это, поучили пацана жизни.

- Он погибнуть мог!

- Не погиб же, - Пашка пожал плечами и пошел к кровати, - Эй, дневальный, труби отбой.

Против лома нет приема, свет в казарме погас, а Яныч еще долго не мог заснуть ворочался на кровати, вспоминая детали происшествия.


Дело с повешением замяли, все, включая неудавшегося самоубийцу, под диктовку написали нелепые объяснительные как Ленька где-то в спортзале бегал, прыгал и шеей то ли о брусья ударился, то ли за канат этой самой шеей зацепился, а ротный его доблестно спас.

Под угрозой отчисления всех предупредили не трепаться и по возможности думать, что это сон, нехороший, гадкий сон приснился всей роте.

Ленька вернулся через несколько дней, грустный и с шиной на шее. Он ни с кем не разговаривал, а Яныча вообще избегал, пытаясь даже глазами не встречаться со своим спасителем.

Яныч делал вид, что тоже не замечает Леньку, занимался своими делами, стараясь забыть о происшедшем.

Первым не выдержал Ленька. На очередной самоподготовке тихо подсел к Янычу.

- Меня к начальнику училища вызывали, - скорбно поведал он.

- И что? – сухо поинтересовался Яныч.

- Наверно все-таки отчислят, считают, что я псих.

- Ну, для меня это не новость, - зло прошептал Яныч.

- Спасибо, что помог, - робко произнес Ленька.

Яныч кивнул:

- Нэма за шо.

- Может и так, - философски заметил Ленька.

Сидевший впереди Пашка повернулся к говорившим и внимательно рассматривал обоих.

- Тебе чего? – грубо спросил Яныч.

- Слушай, Яныч, - добродушно начал Пашка, - давай дадим этому возможность реабилитироваться, когда-то ж этот должен себя мужиком почувствовать. Сорок третий, а?

- А поможет? - Яныч улыбнулся.

- Всем помогало, вспомни, - воодушевился Пашка, - Гони письмо, Ленька.

Леня обомлел.

- Отобрали, - растерянно произнес он и скукожился.

- Не дрейфь, бить я тебя сегодня не буду, - видя такую реакцию, ухмыльнулся Пашка, - Дери из своей тетрадки листок, да с середины, чтоб разворот побольше был.

Ленька выдрал из тетради лист.

- Яныч, скидывай сапог, у меня все с собой.

Пашка выложил на стол пластиковую баночку с черной ваксой.

- Это зачем? – потухшим голосом, спросил Ленька.

 - Не для тебя не трусь, для Яныча. Извини, нового сапога у нас нет.

А Яныч уже стащил с ноги сапог и принялся намазывать подошву ваксой.

- Ленька, ты ж не будешь против, если мы твоей бывшей экзекуцию устроим? – весело спросил Яныч.

Ленька недоуменно следил за действиями ребят. Пашка аккуратно раскладывал на полу тетрадный лист, а Яныч напяливал на ногу измазанный сапог.

- Со всей солдатской ненавистью! - заорал Пашка и Яныч яростно наступил на бумагу.

Отпечаток армейского сапога сорок третьего размера красовался на листе.

- Пусть подсохнет, - поднимая с пола произведение ножного искусства, гордо заявил Пашка, - и мы этот шедевр отправим твоей бывшей. Измен, Ленька, никогда не прощай.

- Бери ручку, желательно красную и пиши, - посоветовал Яныч, - Аршинными буквами пиши, что б ей читалось хорошо. Пиши, если б не этот сапог солдата, тебя б е..ли солдаты НАТО.

И Ленька написал и в очередную увольнительную на центральном почтамте дрожащими руками бросил в почтовый ящик под строгими взорами Пашки и Яныча.

- Вот теперь ты мужик, - серьезно говорил Пашка, покупая мороженное, - Теперь за тебя любой подпишется, что ты нормальный пацан и тебя можно в космос отправлять.

Яныч грустно усмехнулся, представляя, с каким отвращением будет рассматривать изменница отпечаток его сапога. Он представлял, как она будет вчитываться в эти унизительные строки, и покрываться холодным потом, таким же, каким покрывался он, поддерживая Леньку и не давая петле затянуться окончательно. Но вряд ли она умрет от этих строк, вряд ли поймет, что обещать и не выполнить, снисходительно попросить прощения за попранные чувства самое страшное преступление в глазах любящего молодого парнишки. Вряд ли осознает, что все ее грядущие неудачи на личном фронте это результат предательства и безразличия к тому, кто готов был лишиться жизни за нее единственную и неповторимую.

- А почему сорок третий? – сидя на лавочке и доедая мороженное, спросил Ленька.

- Традиция, - пожал плечами Пашка.